Я работал старшим инструктором военного комиссариата Казахской республики, когда началась Великая Отечественная война.

Однажды ко мне в кабинет вошел среднего роста генерал, сутуловатый, с задумчивым узким монгольским прищуром глаз, черными квадратными усиками, со смуглым загаром на чуть удлиненном лице. Я встал.

— Вы будете товарищ Момыш-улы? — спросил генерал хрипловатым голосом. Я ответил.

— Моя фамилия Панфилов, — представился генерал, — будем знакомы, товарищ старший лейтенант.

Генерал подал мне руку, затем познакомил с высоким сухощавым майором Стариковым, сопровождавшим его, предложил нам сесть и сам сел против меня. Снял фуражку, вытирая вспотевший лоб, сказал:

— Вы назначены командиром батальона. Я был у вашего военкома... Пока 316 стрелковая дивизия состоит из трех человек: меня, майора Старикова и вас, товарищ старший лейтенант... Мы с товарищем майором обосновались в Доме Красной Армии. Там в дальнейшем развернем наш штаб. Вам следует как можно скорее сдать свои дела и явиться к нам. Пока батальона нет, вы мне будете помогать.

— Когда прикажете явиться, товарищ генерал?

— Сдайте дела, потом побывайте дома. Приготовьте свои походные вещички. Послезавтра утречком приходите. — Генерал встал, подал руку на прощание и, заметив, что я поднялся, сказал: — Не провожайте нас, товарищ Момыш-улы. Занимайтесь своим делом.

Так состоялось мое первое знакомство с Иваном Васильевичем Панфиловым.

В эти дни в военкоматы и райкомы партии столицы Казахстана непрерывно шли рабочие, колхозники, служащие, ученые — люди всех возрастов и профессий. Шли коммунисты, комсомольцы и беспартийные.

Много было молодежи — вневойсковиков и призывников. Все они просили послать их на фронт. Этих добровольцев было великое множество. В райкомах и военкоматах массе посетителей разъясняли, что спешить не следует, придет время, и они будут призваны в армию. В первую очередь рассылались повестки вневойсковикам, запасникам и призывникам, которые по мобилизационному плану подлежали призыву, и 13 июля 1941 года, по решению Главной Ставки, в Алма-Ате и окрестностях началось формирование 316 стрелковой дивизии, командиром которой был назначен генерал-майор И. В. Панфилов.

Сформировать такое крупное войсковое соединение, и притом в весьма сжатый срок, — нелегкое дело. Сложная организационная работа по призыву, правильному распределению, расквартирование личного состава, комплектование частей и подразделений, расстановка командных кадров, обмундирование, вооружение требовали от Панфилова напряжения всех сил. При этом он опирался на помощь ЦК КПК, правительства республики, органов местного военного управления, партийной организации города и районов. Но всеми главными организационными вопросами Панфилов занимался лично сам. Решив вопрос в принципе, он расставлял затем нас, офицеров, на отдельные участки. Задание он давал на каждый день накануне, а к исходу дня мы приходили и докладывали ему о выполнении. Он умел выслушать наши доклады до конца, не перебивая нас, затем уточнял вопросами, записывал, советовался, отдавал распоряжения на следующий день. Он не упускал ни единой мелочи, не горячился, не журил, учил не гневом, а умом. Каждый день прибывали старшие офицеры, работать становилось легче.

Как-то я получил от генерала задание побывать в нескольких помещениях, выделенных по решению горсовета для размещения подразделений. Я в течение дня осмотрел отведенные помещения, а вечером доложил генералу. Выслушав меня, он нахмурил брови, встал, прошелся, заложив руки назад. Потом, повернувшись ко мне, сказал:

— Значит, я вчера вас плохо инструктировал, коль вы меня как следует не поняли, значит, всю вину мне придется брать на себя...

— Я побывал, товарищ генерал, во всех домах по указанным адресам, — запротестовал я.

— Мне, товарищ старший лейтенант, не адреса нужны. Адреса этих помещений у меня записаны. Знаю, что это за помещения; школа, детский сад, клуб и так далее. Меня интересует вместимость того или иного помещения. Какой двор? Можно ли там проводить занятия по строевой и физической подготовке? Обеспечивает ли потребности размещенных людей канализация и водопровод? Какие есть подсобные помещения для использования под пищеблок, под каптерки, под санитарный пункт? — Все это он говорил прохаживаясь, а я слушал, стоя навытяжку. — Вы садитесь, товарищ Момыш-улы, и записывайте, что я говорю. Если что непонятно, задавайте мне вопросы... С хозяевами обязательно поговорите и посоветуйтесь, что кому может понадобиться. Командир подразделения, занимающий помещение, должен принимать все по описи, а перед уходом сдать все в исправности. Описи должны быть составлены заранее вместе с хозяевами.

Я записывал все указания генерала.

В эту ночь я спал неспокойно, ожидая наступления утра. Выпив стакан чаю, побежал выполнять задание генерала.

Вернулся я поздним вечером.

— Что ж вы так задержались?

— Чертил планы, товарищ генерал,

— Ну-ка-с! Давайте-ка ваши планы.

Я развернул перед генералом несколько листов миллиметровки, на которых были вычерчены планы каждого дома с двором и надворными постройками, с указанием площади и другими краткими данными.

— Так, так! — одобрительно сказал генерал, рассматривая планы. — Теперь совсем другое дело. У вас неплохая графика. Здесь, на этом плане, есть все необходимые мне данные. Значит, в этом помещении можно разместить больше роты. И двор большой... Придется установить дополнительные умывальники, — так, рассуждая сам с собой, генерал просмотрел все шесть листов миллиметровки, а потом дал мне ряд дополнительных указаний.

Дня через три после этого вечера я находился в панфиловской приемной. Генерал, выйдя из кабинета, подхватил меня под руку, заторопился, увлекая за собой:

— Пойдемте быстрее. Мы опаздываем. Не полагается опаздывать к начальству. Адъютант где-то застрял. Я вас прошу заменить мне на время адъютанта.

Когда машина мчалась по широким и прямым улицам Алма-Аты, утопающим в зелени, благоухающим свежестью горного воздуха и ароматом яблоневых садов, генерал спросил меня:

— А вы знаете, куда мы едем?

— Точно не знаю, товарищ генерал. Но вы же сказали — к начальству.

— Мы с вами едем в ЦК. А вы знаете, зачем мы туда едем?

— Не знаю, товарищ генерал.

— Я вам по секрету скажу, - при этих словах у него промелькнула почти детская улыбка, омолодившая лицо. — Меня принимают секретари ЦК и председатель Совнаркома республики. Вы знаете, о чем я их хочу просить?

— Не знаю, товарищ генерал.

— Коль вы меня сопровождаете, должны знать, зачем мы с вами едем... Вот одна из моих просьб. К нам прибывает более полусотни женщин и девушек — врачей, фельдшеров и медсестер-добровольцев, и я хочу просить одеть этих патриоток по-военному и в то же время по-женски прилично. Дивизионный интендант полковник Дидишвили говорит: «Ну, что же, товарищ генерал, оденем их, как бойцов, на общих основаниях». А на «общих основаниях» он выдаст этим девушкам и женщинам мужские рубашки, кальсоны, гимнастерки, брюки и солдатские сапоги. Говорит, так положено по табелю... Нет, Дидишвили не прав. С прекрасным полом надо считаться. Как они выйдут на улицу? А? Человек должен в одежде испытывать удобство. Белье обязательно должно быть женское. Не брюки, а юбки, не портянки, а чулки. Конечно, гимнастерку, шинель и ремень пусть носят на общих основаниях.

— А как же быть с косами, товарищ генерал?

— Вы уместно напомнили об этом. Интересно, как все-таки быть с косами... — Панфилов почесал затылок. Не будем об этом думать. Пусть женщины сами решают и носят себе на здоровье любую прическу, какая удобна в полевых условиях.

Через час очень довольный и веселый генерал вышел из кабинета первого секретаря ЦК. Когда мы шли по длинному коридору Дома правительства, он снова взял меня под руку и тихо сообщил:

— Все вопросы мы с ним разрешили, все наши просьбы уважили.

Легкими, быстрыми шагами генерал прошел к выходу, молодцевато козырнув на приветствие постового милиционера.

И. В. Панфилов не любил созывать совещания. Он советовался и давал указания, если можно так выразиться, в рабочем порядке, на местах. По его требованию аппарат штаба и политотдела свой контроль и управление также осуществляли на местах. Панфилов категорически запрещал наскоки одного проверяющего на другого. «Ваша задача помочь командиру... Помогайте на местах со знанием дела, если не можете помочь — лучше не мешайте», — говорил он офицерам штаба.

Мне вспоминается, как, посещая наш полк, Панфилов не упускал случая поделиться с нами, молодыми командирами, своим большим армейским опытом и знаниями.

— Учебные походы требуют не меньше выдержки, выносливости и мужества, чем в бою, — говорил генерал. Или: — Люди только что сменили гражданскую одежду на армейскую, она им пока непривычна. Перво-наперво начинайте с правильной обмотки портянок и пригонки обмундирования и снаряжения. Ничто не должно бойцу мешать в походе. Тренируйте бойцов с полной выкладкой.

Исходя из этих установок, наши роты и батальоны совершали частые марши, постепенно втягивая бойцов в самые сложные условия военных походов.

Наш командир полка майор Елин, я и некоторые другие командиры подразделений в то время не состояли в рядах партии. Как-то к нам прибыл Панфилов. В сопровождении командира и комиссара полка он обошел расположение части, задержался в штабе нашего батальона, внимательно рассматривая расписание занятий и делая некоторые замечания и поправки. Комиссар полка, увидев, что генерал увлекся уточнением деталей планирования учебы, спросил у него разрешения идти.

— А что, вас разве не интересует этот вопрос, которым мы занимаемся? — спросил генерал, нахмурив брови.

— У меня есть дела, товарищ генерал...

— А это, по-вашему, не дело? Вы с командиром полка должны были рассмотреть и утвердить эти планы. У нас очень сжатые сроки. Полк должен заниматься по единому плану, а у вас, как я вижу, разнобой получается. То, что я сейчас делаю, давным-давно должны были сделать вы.

— У нас намечено к шести часам партийное собрание, — перебил генерала смущенный комиссар полка.

— Какая повестка дня?

— «Задачи коммунистов в боевой и политической подготовке».

— Когда учеба еще четко не спланирована, какая может быть речь о задачах? Кто докладчик?

— Инструктор полка.

— А почему не командир полка, не комиссар полка?

— Ведь вы же знаете, товарищ генерал, что командир...

— Беспартийный, — прервал генерал. — Об этом все знают. А вам готовиться, видимо, было некогда.

— Да, товарищ генерал, я был занят.

— Вот что, батенька: сначала вы сами толком разберитесь, спланируйте, потом доложите мне, а после моего утверждения спустите план до подразделений. Исходя из реальных возможностей, четко сформулируйте задачи. Пусть командир, будь он партийным или беспартийным товарищем, сам сделает доклад и поставит конкретные задачи, — и, упершись неотточенным концом карандаша в стол, добавил, обращаясь к Елину: — Вам, Григорий Ефимович, партия, советское правительство доверило полк, нет ничего зазорного беспартийному большевику — командиру — сделать доклад на открытом партийном собрании. Да, да, — уже обращаясь к комиссару, подчеркнул генерал, — надо проводить с такими повестками дня открытые, а не закрытые партийные собрания.

— Мы хотели провести после комсомольское собрание...

— Зачем собирать по одному и тому же вопросу отдельно коммунистов, комсомольцев, а потом всех вместе на красноармейское собрание? Задача ведь для всех одна и та же. То, что коммунисты и комсомольцы должны быть впереди, служить примером — это тоже ясно... Отмените сегодняшнее собрание, как неподготовленное. Я скажу комиссару дивизии, чтоб он дал вам за это нагоняй.

— За один и тот же проступок дважды не наказывают, товарищ генерал, — горько улыбнувшись, сказал комиссар.

— Значит, договорились? — рассмеялся Панфилов.

— Так точно, товарищ генерал.

— Обещаю вам все это скрыть от комиссара дивизии, — генерал хитро улыбнулся и, тепло попрощавшись, уехал.

* * *

Одна из ступеней подножия Талгарского ущелья составляет ровное, как скатерть, плато площадью в три- четыре гектара. Подъем к этому плато очень крут. На рассвете, оставив походные кухни и повозки на берегу речки Талгарки, я повел батальон на штурм. Научившись лазать по горам еще с детства, я пошел зигзагами, приказав командирам рот вести людей не гуськом по одному, а в строю по четыре. Высокие травы переплелись с мелким кустарником и цеплялись за ноги, идти было очень трудно. Особенно трудно было идти головным. Мы рвали густые заросли, мяли их ногами, продвигаясь медленно наискось гребня. Таким образом к плато была протоптана извилистая дорога с постепенными облегчающими подъемами. Впоследствии эту тропу называли «ирек жол» — извилистая дорога.

Плато было безукоризненно ровным, через триста метров оно утыкалось в горы. Зарослей кустарника здесь не было, под ветром колыхался густой, по пояс, ковыль.

Выстроив батальон повзводно, я сказал:

— Нас — семьсот пар ног. Мы проложили дорогу к этому плато. Мы протопали всего лишь два десятка метров. Видите? Мы должны протоптать триста метров. Это плато будет стрельбищем нашего батальона... Батальон, равняйсь! Смирно! Прямо перед собой до самых гор шагом марш!

Так я провел батальон туда и обратно три раза. Устали люди, устал и я сам. Было девять часов утра.

— Командирам рот вести людей на завтрак! — распорядился я и сам пошел вниз, к берегу Талгарки.

Позавтракав, я первым поднялся на плато. И что же я увидел? За какой-нибудь час живительная сила природы опять взяла свое: как ворсинки хорошо обработанного меха, ковыль поднялся, выпрямился... Ужас!

Роты возвращались. Снова выстроив батальон, пришлось туда и обратно промаршировать десять раз. А отдельные цепкие и живучие стебли мы вырывали с корнем руками.

Разметили ротные участки стрельбища, определили тренировочные поля, исходные и огневые рубежи. Расставили мишени на различных дистанциях для упражнений в стрельбе из винтовок, ручных и станковых пулеметов.

— Товарищ комбат, — окликнул меня лейтенант Рахимов, — генерал едет.

Разрядив винтовку, которую пристреливал, я быстро встал. Генерал ехал на моем коне, с моим коноводом Николаем Синченко. Я пошел навстречу. Генерал сошел с коня и, отдав поводья Синченко, поздоровался со мною за руку.

— Еду, слышу — стрельба. В долине кухни дымят, повозки стоят, а выстрелы где-то наверху. Смотрю — широкая тропа к вершинам зигзагом поднимается. Ну вот, на вашем коне прибыл посмотреть, чем вы тут занимаетесь.

Я доложил, что батальон прибыл сюда на рассвете, проложил тропу, протоптал стрельбище, позавтракал, теперь до самого вечера пробудет здесь, на учении.

— Вы раньше служили в горных частях?

— Служил, товарищ генерал.

— Как говорится, рыбак рыбака видит издалека, вот вам и ваш опыт пригодился, иные бы не догадались подняться на такую высоту, — одобрительно сказал генерал. — А почему не на полковом стрельбище?

— На полковом стрельбище наш черед через три дня на четвертый. Не успеваем отрабатывать огневые задачи. Время уходит только на пристрелку оружия. Много людей приходится выделять на оцепление. Здесь мы изолированы от всего.

— А кто первый это место облюбовал?

— Лейтенант Хаби Рахимов, начальник штаба батальона. Он известен в Алма-Ате как альпинист. Он знает здесь все ущелья, все гребни.

— Хорошо. Пусть люди занимаются, как у вас намечено. Покажите мне, как вы тут организовали учебу.

Часа три мы обходили учебные группы. В некоторых из них генерал запросто беседовал с бойцами, а в одной группе он провел короткое занятие по взаимодействию частей станкового пулемета. В очередной смене он попросил пристрелянную винтовку, занял рядом с бойцом место на исходном рубеже и смущенному командиру взвода сказал:

— Командуйте, товарищ лейтенант.

— Смена! На огневой рубеж шагом марш! — скомандовал досрочный выпускник военного училища. Держа равнение с бойцами, Панфилов пошел, отчеканивая строевым шагом.

— Смена! Стой! — по этой команде генерал замер, держа винтовку к ноге. — Раздать патроны.

— Красноармеец Тастанов получил три боевых патрона.

— Красноармеец Володин получил три боевых патрона.

— Генерал Панфилов получил три боевых патрона.

Когда доложил десятый, последний, боец, лейтенант скомандовал:

— Лежа! Три патрона заряжай!

Все попадали камнем, защелкали затворы, раздались частые выстрелы.

— Встать! — скомандовал лейтенант. Все вскочили. — На плечо! Ружья к осмотру! — Смена держала винтовки с открытыми затворами в «положении на плечо». Закончив осмотр, лейтенант скомандовал: — К ноге! Положить оружие!

Как бы спрашивая, что делать дальше, лейтенант посмотрел в мою сторону. Я дал знак «к мишеням».

— Смена! Прямо перед собой к мишеням шагом марш!

Каждый стрелок стал против своей мишени. Мы с лейтенантом начали осмотр, отмечали красным карандашом пробоины. Когда дошли до генеральской мишени, Панфилов доложил:

— Генерал Панфилов — из тридцати возможных двадцать семь очков.

Лейтенант обвел красным карандашом восьмерку, девятку и десятку и пошел к следующей мишени, Панфилов сказал:

— Другим вы объявляете оценки, товарищ лейтенант, а мне почему-то ни слова не сказали.

— Вы, товарищ генерал, задачу выполнили на отлично, — отчеканил лейтенант.

Улыбаясь, Панфилов ответил:

— За старание боец должен быть поощрен теплыми словами командира.

С того момента, как генерал с ружьем встал в смене на исходном рубеже, весь батальон смотрел на него, не упуская ни одного его движения в роли рядового бойца- стрелка. Пример пожилого командира произвел большое поучительное впечатление на всех тех, кто в тот день присутствовал на нашем стрельбище.

Вскоре батальон строем спустился вниз, к берегу Талгарки, на обед.

Генерал отказался ехать верхом. Мы с ним шли замыкающими. По дороге он дал мне ряд указаний по вопросам организации учебы, оборудованию учебных полей и комплексного обучения бойцов.

— У вас, как вы сами знаете, очень сжатые сроки. Для обучения и сколачивания частей в мирное время отводились годы, теперь — война, время надо считать часами. Уплотняйте распорядок дня, комплексируйте боевую учебу. Спланируйте и организуйте так, чтобы каждое отделение за один день прошло всего понемножку: и строевую, и физическую, и огневую, и тактическую подготовку.

Когда мы подходили к биваку, люди, раздевшись по пояс, умывались в речке. Панфилов тоже разделся до пояса, аккуратно сложил китель и сорочку в тени кустарника, потом разулся и, разложив портянки и носки на горячем от солнца валуне, начал мыть ноги.

— Хорошо, конечно, солдату вымыться до пояса. Только почему же никто не разулся? Это плохо, — говорил он, шлепая босыми ногами по студеной воде. — Приучите бойцов мыть ноги и сушить портянки. Гигиена ног и подгонка обуви для пехоты очень и очень необходимы. Не экономьте на этом времени.

Замечание генерала было принято к исполнению. Примостившись на большом гладком камне, Панфилов вместе с нами пообедал из котелка. Приказал явиться к нему старшему повару и дежурному по пищеблоку с ведрами кожуры от очищенной картошки. Когда те прибыли, он рассыпал перед собой картофельную кожуру и, сидя на корточках, начал разбирать на тонкие и толстые очистки. Мы все недоуменно переглядывались. Закончив сортировку одного ведра, он встал и, обращаясь к старшему повару, с которого пот катился градом, сказал:

— От красноармейского пайка должен быть самый минимальный отход.

— Понятно, товарищ генерал.

— Можете идти, товарищи.

После их ухода генерал обратился ко мне:

— Побыл я у вас почти полдня. Начало у вас неплохое. Ваш батальон расквартирован в Талгарском сельхозтехникуме?

— Да, товарищ генерал.

— Почему бы вам не перебраться сюда? Здесь вода. Ваши учебные поля. Вы же лишних три-четыре часа тратите на ходьбу сюда и обратно! Так ведь?

— Так точно, товарищ генерал. Но у нас нет лагерных палаток.

— Лагерных палаток и не будет. Плащ-палатки у каждого бойца есть?

— Да, ими мы обеспечены полностью.

— Вот и разверните здесь лагерь. На фронт мы лагерные палатки не повезем. В полевых, так в полевых условиях. Здесь вполне можно отрабатывать все тактические задачи вплоть до взвода, а ротные и батальонные учения будете проводить в другом месте.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

— Ну вот мы с вами и договорились. Доложите майору Елину и завтра же освободите помещение сельхозтехникума.

— Есть, товарищ генерал.

— Проводить совещание с вашими командирами я не стану, вы сами растолкуете им все, что я говорил, — генерал попрощался, сел в машину и уехал.

Каждое посещение генерала для нас было поучительным.

17 августа 1941 года был получен приказ Ставки Главного командования о выезде дивизии в действующую армию на Северо-Западный фронт.

В один день или в течение суток погрузить всю дивизию в вагоны, конечно, не представлялось возможным, так как для этого потребовалось бы подать восемнадцать-двадцать эшелонов по пятьдесят-шестьдесят вагонов в каждом. Торопились не спеша. Была установлена строгая очередность погрузки частей и подразделений, проводились с командным составом практические занятия по погрузке войск.

* * *

— Война требует, бой требует, — говорил генерал на разборе занятий по погрузке войск, — чтобы войска были готовы по первому сигналу к походу и длительным переходам в любое время года и суток. На фронте нас ждет активный маневр — на ногах и на колесах. Нас будут перебрасывать с одного участка на другой, с одного фланга на другой. Ничто для нас не должно быть неожиданным. Учите людей и требуйте от них постоянной боеготовности. Имейте в виду, что нас будут бить за нашу неорганизованность. Организованность и дисциплина — это самое главное в вопросах боеготовности частей и подразделений. Боец не должен скучать. Он должен быть всегда занят. Занят не вообще, а заинтересованно. Не знаю, сколько будем ехать в эшелоне до фронта, ведь наши железные дороги сейчас перегружены. Едва ли для нашей дивизии будет открыта «зеленая улица». Но людей в пути скука не должна одолевать. Это, товарищи политработники и командиры, очень важный вопрос. Продумайте и распределите по вагонам агитаторов, песенников, а также культимущество: гармошки, патефоны, книги, шахматы, домбры. Кроме того надо организовать боевую и политическую подготовку. Что в этом отношении можно сделать? Изучать уставы и наставления, материальную часть оружия, баллистику. Эти занятия надо организовать так, чтобы бойцу было интересно. Не стесняйтесь самим же бойцам поручать проводить беседы и занятия. Желательно, чтобы это было на добровольных началах. Я просил руководителей республики, они уважили мою просьбу: на узловых станциях наши эшелоны будут обеспечены газетами и журналами. Организуйте правильное распределение газет и журналов и их читку. Время на погрузку войск у нас очень сжатое. Много будет провожающих. Грузиться или прощаться? Надо то и другое. Слезы обязательно будут. Но боец не должен плакать! Своим нервишкам и чувствам воли не давать!.. Прощание — это первое испытание воина. Пусть попрощаются с достоинством, без слез. Родственные чувства людей при расставаниях надо беречь и уважать, но не распускать слюни. У кого есть родственники, надо разрешить короткие свидания, а некоторых, особенно молодоженов и у кого престарелые родители, как исключение, отпускать на побывку, но не дольше чем на сутки, и то, повторяю, как исключение.

Наш батальон грузился первым. День выдался ясный. На улицах, залитых ярким солнцем, стояли толпы провожающих. Оркестр шел в голове колонны. Батальон в строгом строю отчеканивал шаг под такт маршевой музыки. У обочин мостовой образовалось еще два «строя» — это шла детвора, подражая строю воинов.

На перроне вокзала генерал Панфилов стоял среди руководителей республики. Спросив разрешения у председателя Совнаркома, я доложил генералу о прибытии батальона.

— Командир первого батальона одного из наших полков, он же начальник эшелона, — представил меня генерал руководителям республики. Они поздоровались со мной за руку.

— Никто из нас вам мешать не будет. Приступайте к погрузке, как у вас намечено, — приказал генерал.

Когда погрузка подходила к концу, генерал с руководителями правительства обошел батальон, останавливаясь у каждого вагона.

Продолжительный гудок паровоза. Стук колес. Прощальные взмахи рук. Алма-Ата осталась позади.

...В сентябре наш батальон занимался оборонительной работой в районе села Старое Рахино. Приехал генерал и пешком прошел от правого до левого фланга, внимательно осматривая оборудуемые нами сооружения. Затем приказал мне собрать бойцов. Когда все были в сборе, он разрешил сесть и курить, а сам опустился на пень и спокойно начал:

— Я приехал к вам, товарищи, посмотреть, что вы тут делаете, и немного побеседовать с вами. Должен вам сказать, что работаете вы неплохо. Правда, среди вас, я заметил, есть люди, которые работают с ленцой. Я на них указывать пальцем не буду. Пусть их пожурят сами командиры отделений, их непосредственные начальники. Бойца от родного дома и семьи оторвала война. На войне крыша над его головой — это небо, дом для него в бою — окопы и траншеи, а семья — тот боевой коллектив, где он служит. Этот коллектив должен быть дружным, как хорошая семья. Мы готовимся к бою и подготовляем для себя боевые позиции. Каждый боец должен работать с прилежностью настоящего хозяина, строящего свой собственный дом. Надо оборудовать траншеи и ячейки так, чтобы можно было жить и воевать с удобствами. Воевать, товарищи, нам придется крепко! Главная задача наша — побить немца умело и с меньшими, как только можно, потерями для нас. Хорошо оборудованная позиция убережет бойца от пуль и осколков...

Чтобы боец сознательно выполнял свои задачи в общих интересах, он должен быть в курсе обстановки. Так как я получаю газеты раньше вас, слушаю радио и читаю другие бумаги, я хочу вам кратко рассказать, как у нас обстоят дела на фронте... На всех фронтах ведутся бои, и наши войска под натиском противника, собравшего большую силу, на некоторых направлениях отходят с боями, а наши резервы из глубины страны пока не успевают прибывать к линии фронта, чтобы помогать нашим товарищам, дерущимся с врагом. Но они скоро прибудут на фронт, как из далекой Алма-Аты прибыли сюда мы с вами. Нам с вами предстоит решить нелегкую боевую задачу. Мы обороняемся, а в обороне самое главное — остановить наступающего врага, удержать занимаемые рубежи и позиции. А как удержать? Для этого сперва надо их хорошо оборудовать, чтобы удобно было вести огонь. Когда немец пойдет на нас, надо истреблять огнем наступающие войска фашистов, уничтожать как можно больше. Много побьем фашистов — значит, вскоре враг вынужден будет остановиться...

Внимательно слушали все мы неторопливую речь генерала, и с каждым его словом в сердце людей крепла вера в победу нашего правого дела.

Помнится, в начале ноября 1941 года наш штаб размещался в деревне Софьино. Джан под руководством Рахимова собрался готовить обед. Он топил жир, а Рахимов, сидя на полу, резал морковь. Когда Джан опустил в кипящий жир нарезанное мелкими кусками мясо, в котле забурлило, зашипело, и комната наполнилась чадом. Наш хозяин, крепкий семидесятилетний старик с седой бородой и прокуренными усами, которого мы все звали «папашей», закашлял и, наспех накинув на себя полушубок, вышел из дому.

К нам приехал генерал. Снимая полушубок, он спросил Рахимова:

— Вкусно пахнет тут у вас. Что готовите на обед?

— Хотели, товарищ генерал, для разнообразия плов приготовить сегодня, — ответил Рахимов, не зная, куда девать немытые руки.

— А все у вас для этого есть?

— Все есть, товарищ генерал.

— Раз все есть, валяйте тогда, готовьте плов, — сказал Панфилов и, опускаясь на табурет, добавил: — Давно я не ел плова, соскучился по азиатским блюдам. Коль у вас плов, я у вас гость. Принимаете такого гостя, хозяева? — спросил он нас обоих.

— Как же, товарищ генерал!

Когда Рахимов уходил, генерал вдогонку сказал ему:

— Вы, товарищ Рахимов, из-за меня не спешите, приготовьте плов как полагается, по-настоящему, по-узбекски.

...Генерал выслушал меня, потом вынул из планшета карту, развернул, разгладил ее и кратко ввел меня в обстановку...

Когда вошел хозяин дома, генерал встал и поздоровался с ним за руку. Спросил:

— Ну как, Иван Тимофеевич, ваше здоровье?

— Спасибо, товарищ генерал, пока жив-здоров. А как ваше?

— Зовите меня просто Иваном Васильевичем, мы с вами тезки.

Я с разрешения генерала пошел по делам. Когда вернулся, Джан в передней накрывал котел крышкой, затем укутал его байковым одеялом, а сверху — своей стеганой курткой.

— Чтобы горячий дух не вышел, чтобы рис распарился и вобрал в себя жир, — объяснил он мне по-узбекски. — Так минут двадцать-тридцать буду держать, потом на стол подам, товарищ комбат.

Синченко топориком колол полено на мелкие щепки для разжигания самовара, а Рахимов делал салат из огурцов, лука и редьки.

— А ты что, Иван Тимофеевич, отсюда не уходишь? — спросил генерал. — Ненароком мина в дом угодить может...

— А куда я от своей избы уйду?— с грустью ответил старик хозяин. — Здесь я прожил всю жизнь. Тут, в этом доме, моя Матрена Михайловна, царство ей небесное, пятерых детей родила, тут я хочу и помереть. Все ушли кто куда: два сына в Красной Армии где-то воюют, младшая дочка прямо из института тоже на фронт врачом пошла. А старшие сын и дочь с внучатами ушли за Москву, как только немец Волоколамск взял. Я вот остался сторожить дом. Когда немца прогоните, может, семья снова соберется...

— А моя старшая не доучилась, тоже на фронте, — сказал генерал, — медсестрой...

— Так чего ты, отец родной, девушке даже не позволил учебу кончить и послал на фронт? Свое родное дитя под огонь посылаешь!

— А это она сама себя послала. Война-то у нас всенародная, отечественная война, Иван Тимофеевич.

— Да... Второй раз ты приезжаешь сюда... Слова плохого от тебя не слыхал. Все «это делать надо... », «пожалуйста» да «прошу вас»... Странный ты генерал... Больно задушевный у тебя приказ... А ведь, как вижу, все слушаются...

Джан внес дымящийся плов в большом хозяйском блюде и поставил его на середину стола, а Рахимов с Николаем принесли за ним тарелки, ложки и салат. Генерал встал, пошел мыть руки. Хозяин хотел было уйти, но генерал его не отпустил:

— Раз мы с тобой хорошо побеседовали, давай, Иван Тимофеевич, вместе и пообедаем.

Старик долго упорствовал, но после настоятельной просьбы генерала сел за стол.

Мы не дотрагивались до еды, соблюдая такт, ждали, когда начнет генерал.

— Кто же плов ест ложкой? — сказал он Рахимову, подавшему ложки. — Давайте из общего блюда руками, по-узбекски, есть. — И, обращаясь к хозяину, начал объяснять: — Это кушанье называется плов, Иван Тимофеевич. Едят его вот так, руками. — Генерал с края блюда аккуратно взял правой рукой горсть плова и, не уронив ни одной рисинки, поднес ко рту. — Когда руками ешь, совсем другой вкус получается, — добавил он с улыбкой.

Синченко стоял у двери и показывал Рахимову на флягу с водкой.

— Товарищ генерал, разрешите предложить «наркомовскую»? — нерешительно спросил Рахимов.

— А что же вы раньше не предложили, надо было начинать с этого! Давайте...

Синченко разлил водку. Генерал взял рюмку левой рукой и поднял тост за нашу победу.

— Дай бог, дай бог! — прошептал старик и, поставив рюмку на стол, мелко перекрестился и лишь после этого поднял ее: — Ваше здоровье, Иван Васильевич...

Обед завершился чаем.

Вечерело.

— Ну, выпить дали, вкусным пловом накормили, чаем напоили. Пора мне и честь знать. Спасибо вам, товарищи.

Генерал прощался тепло, за руку со всеми, особенно со стариком и Джаном. Он на узбекском языке похвалил плов и в шутливой форме напрашивался еще раз к Джану в гости, когда тот будет готовить узбекские блюда. Джан сиял и, позабыв, что он красноармеец, как хозяин, учтиво, по- восточному прикладывал руки к груди и говорил, что он всегда рад такому дорогому гостю.

Когда мы вышли на улицу, генерал еще раз попрощался с Рахимовым, а мне сказал:

— А вы меня проводите, товарищ Момыш-улы, мне надо с вами поговорить. Хоть вы и не любите ездить в санях, сядьте со мной рядом, а ваш коновод с моим адъютантом пусть следуют за нами.

Пока мы не въехали в лес, генерал молчал. В темной просеке были слышны лишь глухой цокот копыт пары гнедых и легкое трение полозьев кошевки о снег.

— Мне помнится, как-то еще в Алма-Ате вы говорили о том, что после третьего июля впервые почувствовали себя офицером, — тихо сказал генерал и спросил: — Помните?

— Да, помню, товарищ генерал.

— Я давно хотел вас спросить, товарищ Момыш-улы, но как-то не решался до сих пор, а теперь решил все-таки спросить.

— Спрашивайте, товарищ генерал.

— По какой причине вы до сих пор не вступили в партию?

Я был в полку единственным беспартийным комбатом, чем был особенно недоволен комиссар нашего полка Логвиненко, так что для меня этот вопрос генерала не был неожиданным. Я ответил не сразу.

— Я уверен в ваших искренних патриотических чувствах, я верю вам как командиру. Лично у меня нет никаких сомнений в отношении вас, товарищ Момыш-улы, но я хочу знать, что вас удерживает от вступления в партию? Ведь вы были с 1924 по 1936 год в рядах комсомола.

«Ого, и это ему известно», — промелькнуло у меня. Лошади, изредка фыркая, шли мелкой рысью, кошевка слегка покачивалась на неровной дороге, лес молчаливо стоял темной стеной. Адъютант генерала и Синченко трусили мелкой рысью позади кошевки, то догоняя нас, то отставая.

Я рассказал генералу о том, как в 1936 году в пути на Дальний Восток потерял комсомольский билет. Походная жизнь, переезды из одного уголка Дальнего Востока в другой и бесплодная переписка с организацией, где я раньше состоял на учете, были причинами моего механического выбытия из комсомола. Далее я сказал, что считаю себя недостаточно подготовленным для вступления в партию.

— Воевал я с 1916 года, в первой мировой, — начал Панфилов после недолгого раздумья. — В старой армии дослужился до фельдфебеля. Потом воевал в гражданскую, до 1929 года, вплоть до ликвидации басмачества в Средней Азии. В гражданскую войну почти на всех фронтах побывал. А вот теперь в Великой Отечественной участвую. С одной стороны, неплохо, что вы не торопитесь. В свое время я тоже не торопился — вступил в партию лишь после гражданской войны, в 1923 году. Но я, как и многие мои товарищи, вступил в партию вполне убежденным. Вы говорите, что вы не подготовлены. Война не завтра, не послезавтра кончится. Война сама подготовит вас. Как говорится, да сохранит вас судьба, и вы станете настоящим боевым командиром-коммунистом...

Генерал велел ездовому красноармейцу остановиться и, слезая с кошевки, сказал:

— Дальше меня не провожайте. И так я вас увез далеко.

Прощаясь со мной, он задержал мою руку в своей и добавил

— Большие нам предстоят испытания, товарищ Момыш-улы. Мы должны любой ценой отстоять завоевания Великого Октября.

...Я со своим коноводом Синченко возвращался в часть. Лысанка шла подо мной мерным широким шагом, иногда фыркая и бренча удилами.

Я думал о разговоре с генералом. Человек с такой большой боевой биографией, один из тех воинов, которые на собственных плечах пронесли всю тяжесть солдатской судьбы еще тогда, четверть века назад, отстаивая в боях завоевания революции, говорил со мной, как равный товарищ, не поучал, не наставлял, а советовал, подсказывал.

Мы ехали по темной аллее молча, не спеша, и про себя я повторял последние слова коммуниста Ивана Васильевича Панфилова: «Мы должны любой ценой отстоять завоевания Великого Октября».

...Однажды я рассказал генералу такой случай.

В районе совхоза имени Советов взвод немецких разведчиков попал под перекрестный огонь станковых и ручных пулеметов нашего батальона. Немцы заметались и бросились назад, но пулеметчики продолжали поливать их свинцом. Ни один немец не ушел. Живым оказался один тяжело раненный сержант. Его принесли на носилках в штаб батальона. Он был укутан теплым шерстяным одеялом, на руках — замшевые перчатки. Немца очень знобило, и он на все вопросы отвечал:

— «Darüber darf man nicht sprechen», «Ich meiß davon nichts».

Когда он попросил пить, я спросил нашего фельдшера, старика Киреева, оказавшего сержанту первую помощь, можно ли дать ему воды. Киреев ответил мне на ухо:

— У него позвонок перебит в нескольких местах и сквозные ранения в живот.

Немец выпил воду залпом, тяжело вздохнул и сказал:

— Danke. Ich dachte nicht, das die Bolschewiki so gut sind.

Мы больше не задавали вопросов немецкому сержанту. Киреев не отходил от него. Немец застонал, попросил приподнять голову и сказал:

— Ich sterbe bald. Ich hoffe, daß man mich beerdigt.

Скончался он на руках Киреева. Фельдшер закрыл ему глаза и осторожно положил его голову на подушку. Смерть вражеского воина произвела на всех присутствующих тяжелое впечатление.

Оказывается, когда немец жаловался, что ему холодно, его закутали одеялом, а когда он сказал, что у него мерзнут руки, командир роты лейтенант Василий Попов надел на его руки свои перчатки. Сержанта и его товарищей мы похоронили.

Выслушав мой рассказ, генерал задумчиво, прищурив глаза, сказал:

— Другое дело — на поле боя. Там свои законы. Но когда враг пленен и если тем более ранен, к нему должно быть проявлено гуманное отношение. Этого требует воинская этика.

Вспоминается прекрасная осенняя природа Ленинградской битвы. Нам пришлось совершать длительные марши и большие переходы, рыть окопы в прифронтовой полосе: в дремучих лесах, вязких, покрытых мхом болотах, на побережьях многочисленных маленьких зеркально чистых озер с причудливыми названиями, вроде Гверистяньки, Альбиноли, на берегу цвета хвойного раствора реки Мсты, в затерявшихся среди гущи лесов хуторах, в еловых, березовых, сосновых рощах.

— Мы, — говорил генерал, — южане, горно-степной народ. Нам нужно как можно быстрее научиться не только ходить, но и воевать в лесу, в болотах. Времени маловато, торопиться надо, привыкать.

Лесные просеки и поляны, заваленные валежником, многочисленные ручьи с вязкими берегами, топкие болота для нас, жителей горностепья, были труднопроходимыми. Наши повозки и артиллерийские упряжки часто вязли. По личному указанию генерала мы выделяли в состав головной походной заставы усиленный саперный взвод, который наряду с разведкой маршрутов в нужных местах расчищал дороги, ремонтировал существующие мосты, подготавливал переправы и броды, иногда строил легкие мосты из подручных материалов.

— Энергию людей, которую вы тратите на вытаскивание повозок и артиллерийской упряжи, потратьте на ремонт, очистку труднопроходимых участков дороги и строительство мостиков. Этим самым и время выиграете, сбережете силы людей, сбережете лошадей и материальную часть, повозки ломать, сбруи рвать не будете, — говорил генерал, проезжая по нашему маршруту.

Наряду с инженерным оборудованием оборонительных рубежей части подразделения дивизии по-прежнему занимались планомерной боевой подготовкой всего личного состава. Главное внимание обращалось на боевое взаимодействие мелких подразделений, как отделение, взвод, минометный и орудийный расчеты, в условиях лесисто-болотистой местности, на командирскую учебу и практику боевой стрельбы. Рабочий день был установлен продолжительностью в 14 часов, из них для работы по приведению в оборонительное состояние занимаемых рубежей — 8 часов, на боевую подготовку — 6 часов. Специальными приказами ставились конкретные задачи всем категориям военнослужащих и родам войск со строгим учетом их специфики. Тяжело было работать и учиться в сырости и грязи.

Однажды генерал посетил наш батальон. Моросил мелкий дождь, дороги так развезло, что были перебои с подвозом продуктов, но работа и занятия шли своим чередом.

При обходе расположения батальона генерал остановился у дневального, приветствовавшего его по-ефрейторски на караул, спросил:

— Как живешь, солдат? — и, заметив обидное смущение дневального при слове «солдат», добавил: — Солдат — великое слово, мы все солдаты... Ну, как живешь? Расскажи.

— Хорошо, товарищ генерал, — бойко ответил дневальный.

— Как живут? — обратился генерал ко мне.

— Плохо, товарищ генерал... — Генерал не дал мне договорить, подтвердил, обращаясь к дневальному:

— Правильно ваш командир говорит, плохо живем. Разве во время войны хорошо живут?

— Хорошо живем, товарищ генерал, — настаивал дневальный.

— Нет, плохо, — убеждал генерал, — плохо живем. Разве хорошо, когда третий день без соли? Разве хорошо, когда вторые сутки без свежего мяса? Разве хорошо, когда целую неделю махорки нет? Разве хорошо, когда ботинки каши просят? Разве хорошо, когда в супе крупинка крупинку подгоняет? (Дневальный засмеялся). Плохо, конечно, плохо. На войне, брат, хорошего мало, — на то война. Хорошо то, что мы, солдаты, как и наши предки, умеем переносить все трудности, побеждая тяготы и лишения боевой жизни, громим врагов. Бороться с холодом, голодом, лишениями — тоже война, тоже бой, требующий не меньше отваги, чем в рукопашном бою.

— Виноват, товарищ генерал, я просто не подумал, — сказал дневальный.

— Думать надо. С умом, сознательно преодолевать трудности.

Мы пошли дальше.

— Тяжела солдатская жизнь, — продолжал генерал, — слов нет, тяжела. Нужно солдату всегда правду говорить, а если он врет, то тут же его поправить, открыть ему глаза. Еще трудности впереди.

Принять бои под Ленинградом 316-й дивизии не пришлось. В связи с изменившейся обстановкой на фронте по приказу Ставки Главного командования дивизия была переброшена в распоряжение Западного фронта, на Волоколамское направление.

Летом 1941 года Красная Армия сорвала первую попытку гитлеровцев прорваться к Москве. Благодаря этому советский народ выиграл драгоценное время для более тщательной организации обороны Москвы и укрепления подступов к ней.

Провал авантюристической затеи с ходу прорваться к Москве несколько отрезвил гитлеровцев. Во всяком случае, они поняли, что для нового наступления на Москву потребуются значительные силы и тщательная подготовка. Верховное главнокомандование немецкой армии приступило к деятельной разработке плана операции по захвату Москвы, которая получила громкое название «Тайфун».

Для осуществления этого замысла противник стянул до 75 дивизий, в том числе 14 танковых и 8 моторизированных, до одной тысячи самолетов, из них половина бомбардировщиков. Таким образом к началу октября на московском направлении противником была сосредоточена почти половина всех сил и боевой техники, имевшихся у него на советско-германском фронте.

Наступление немецко-фашистских войск на Москву началось 30 сентября ударом по войскам Брянского и Западного фронтов. Главные удары наносились на узких участках фронта, вдоль основных коммуникаций, ведущих к Москве. В районе Вязьмы, в районе Брянска значительная часть войск оказалась в окружении, остальным войскам пришлось отступить с тяжелыми боями.

В результате окружения противником значительных сил Западного и Резервного фронтов в районе Вязьмы и части сил Брянского фронта южнее Брянска на подступах к Москве создалась крайне опасная обстановка.

Москва совершенно неожиданно оказалась под непосредственным ударом врага. К моменту прорыва немецких танковых соединений через вяземский рубеж на всем пространстве до можайской линии обороны не было ни промежуточных оборонительных рубежей, ни войск, способных задержать наступление рвавшихся к Москве танковых групп противника.

Решительными мероприятиями, принятыми Государственным Комитетом Обороны и Ставкой, за короткое время был создан новый фронт обороны с новой группировкой войск. Этот новый фронт именовался «Можайской линией обороны». К 10 октября войска Западного фронта занимали оборону на Волоколамском, Можайском, Малоярославецком и Калужском направлениях с задачей не допускать прорыва вражеских войск на восток.

Волоколамское направление, на которое была переброшена наша дивизия, оказалось одним из главных направлений на подступах к Москве. В полосе под этим названием находились две крупные магистрали, ведущие к столице, — Ленинградское и Волоколамское шоссе.

На весьма широком фронте плотность обороны была жиденькой, готовность оборонительных работ по сроку — нереальной: войска успели лишь выйти к своим направлениям. Командование рассчитывало сначала занять оборону наличными силами, а впоследствии уплотнить боевые порядки за счет сил отходящих частей и свежих подкреплений из тыла.

Расчет расчетом, а реальность держала Панфилова в постоянной тревоге. В архиве сохранились его указания только командирам и комиссарам полков: «... в случае невозможности сдержать наступление противника на занимаемых оборонительных рубежах частям дивизии отходить только по моему письменному приказу... »

Учитывая горький опыт тяжелых отступательных боев, генерал создал в дивизии заградительный отряд из лучших, надежных командиров и бойцов во главе с капитаном Лысенко.

Этот отряд одновременно считался резервом командира дивизии и предназначался для выполнения ряда вновь возникающих или непредвиденных задач в ходе боя.

* * *

Как-то наш батальон посетил генерал Панфилов. Он провел с бойцами беседу.

— Надо встретить противника сильным огнем, — говорил он. — Разумеется, враг на рожон не пойдет. Он сперва проколошматит наши позиции снарядами и минами. Вот посмотрите на свои траншеи, ячейки и блиндажи — насколько они надежны, посмотрите — удобно ли вести со своих мест огонь. Отсиживаться мы не собираемся. Надо продумать, как маневрировать во время боя, передвигаться с одной позиции на другую, с одного фланга на другой. Передвигаться, конечно, не во весь рост на глазах у противника, а скрытно, по ходам сообщения. Говорю вам, товарищи, как старый красноармеец, что бой никому, и никогда ничего не прощает. Всегда надо смотреть в оба... В бою кто кого побьет. Мы, конечно, хотим побить немца, потому что он враг. Он тоже нас хочет побить, потому что мы ему тоже не друзья. Кто кого? Побьет тот, кто себя хорошо подготовит к бою. Вот и готовьтесь, а как вы подготовитесь — первый бой покажет. Бой не знает пощады. Временные неудачи не должны поколебать волю к победе. Упрека заслуживает не тот, кто в стремлении уничтожить врага не достиг своей цели, а тот, кто, боясь ответственности, остался в бездействии и не использовал в нужный момент всех возможностей для разгрома врага. Ни один командир, ни один красноармеец не должен бояться того, чтобы самому проявить инициативу в бою, действовать смело и умело. Разумеется, инициатива должна быть проявлена строго сообразно с обстановкой. Она не должна идти в разрез наилучшему выполнению общей боевой задачи. Но, товарищи, самое главное — это организованность и дисциплина. У каждого командира и бойца должно быть непримиримое отношение к недисциплинированности. Сам будь дисциплинированным и товарища удерживай от всяких необдуманных поступков. В этом основа нашей сплоченности.

Затем, отвечая на заданные ему вопросы, генерал продолжал:

— Война без жертв не бывает. На войне убивают человека, калечат его. Это каждый знает хорошо и потому идет в бой сознательно, чтобы выполнить свой священный долг перед родиной. В бою дорог каждый воин. Место выбывшего невосполнимо. Каждый солдат — боевая единица. Берегите друг друга активными и умелыми действиями против врага, как в обороне, так и в наступлении. Солдат идет в бой не умирать, а жить! Только активное и согласованное действие на поле боя сбережет тебя самого и твоих товарищей. Грудью в современном бою ничего не возьмешь, ничего не сбережешь. Только огнем и огнем отбивать атаки противника, только огнем и огнем можно сберечь бойца. Без хорошо оборудованной позиции, без исправного, безотказного оружия боец — это живая мишень. У каждого командира есть свое место в боевом порядке. Он не будет стрелять из твоей винтовки, сидеть в твоем окопе. То, что командир от тебя требует: держать в исправности оружие, добротно оборудовать окоп — делается для тебя, боец! Командир не хочет терять тебя в бою.

— И мы тоже не хотим терять командира в бою! — пробасил кто-то из задних рядов.

Генерал с улыбкой посмотрел на задние ряды, его морщины разгладились:

— Правильно говоришь, товарищ! Ну, с такими орлами и я орел!

Внешне кажется, что один бой похож на другой. Но внутреннее содержание боев определяется замыслом командира. Именно замысел командира предопределяет всю подготовку, организацию, планирование, управление боем. Замысел предопределяет стремление к достижению цели и способы действия, следовательно — и поведение людей в бою. Выработка замысла — творческая обязанность командира. Замысел должен быть всесторонне обдуманным и обоснованным в соответствии с конкретной обстановкой, с учетом всех реальных возможностей.

И замысел, как всякое творчество, требует поисков.

Выработке замысла, как правило, предшествует уяснение задачи, т. е. определение места и роли в выполнении общей задачи вышестоящего соединения, и оценка обстановки, куда входят возможные варианты действия противника, состояние своих войск и расчет соотношения сил.

К выработке замысла И. В. Панфилов относился весьма серьезно. Он требовал свежих и новых данных о противнике, точной информации от своих соседей, уточняя задачи у высшего штаба, давал задания начальникам войск и служб, внимательно, с карандашом в руках, выслушивал их доклады и предложения. Его рабочая карта всегда была исчерчена нанесенной на ней обстановкой, исписана всякими таблицами и расчетами. Он не терпел противоречивых данных:

— Конечно, о противнике трудно иметь достоверно точные данные, но для разгадки нужны обоснованные предположения, а для обоснования вашего предположения имеющиеся данные недостаточны, — говорил он как-то, — да, да, на основе этих данных я не могу принять решение. Добывайте новые, более точные данные. Уточните еще разок по всем каналам разведки. Поезжайте в штаб армии, поезжайте к соседям, пошлите людей в полки.

И. В. Панфилов часто говорил мне: «Я, батенька, командовать вашим батальоном или полком не собираюсь. Командуйте своим умом и умением. А посоветовать, если найду нужным, кое-что могу».

— Издать приказ — это полдела, — говорил Панфилов на одном совещании, — надобно проверить, дошел ли приказ до исполнителя? Если дошел, то правильно ли он уяснил свою задачу? Если он правильно уяснил свою задачу, правильно ли оценивает обстановку? Какое решение он принял? Насколько продуманно и обоснованно его решение? Приступил ли он к практическому осуществлению своего решения? Как он организовал обеспечение боя, взаимодействие у себя и с соседями? Все это требует тщательной проверки и контроля. Это не опека, а контроль, чтобы кто-нибудь и где-нибудь не сделал того, что противоречило бы общему замыслу старшего командира и не шло вразрез с выполнением общей задачи. Мы доверяем всем командирам, но доверие не исключает контроля.

При очередном посещении нашего батальона И. В. Панфилов не спеша, внимательно ознакомился с моим решением — планом действия на случай боя. На столе лежала вычерченная старшим адъютантом батальона Рахимовым схема.

— Мм-да! — произнес генерал, стуча тупым концом карандаша по столу. — Вроде все у вас на бумаге резонно получается: боевое охранение выставлено далеко впереди от переднего края.

— Это продиктовано условиями местности, товарищ, генерал.

— Вижу, вижу. Сумеют ли они вовремя отойти?

— В зависимости от силы противника. Он может с ходу смять.

— Смять, говорите? Да, действительно, когда взвод качнет отходить и пока пройдет эти три-четыре километра, враг, преследуя, всех положит огнем в затылок. Далековато получается.

— Самый выгодный рубеж на этом направлении.

— Это понятно. Рубеж-то выгодный, а воевать невыгодно. Вы заранее этот взвод обрекаете на верную гибель. Что маленькая кучка людей на таком большом отрыве от переднего края может сделать? Вы же им ничем отсюда не можете помочь.

— Да, товарищ генерал.

— Вот тут, в тылу позиции боевого охранения, уступом вырисовываются две сопочки. Почему бы вам туда не выдвинуть пару пушек, два станковых пулемета? Они бы своим огнем прикрыли отход боевого охранения. Как вы на это смотрите?

— Тянешь, тянешь, товарищ генерал, и никак не растягивается.

— Тянешь! — передразнил он меня. — Конечно, тянуть приходится, ведь мы растянулись всей дивизией в ниточку. Но оставлять без поддержки людей так далеко нельзя. — Он наклонился над картой и, циркулем измерив расстояние, продолжал: — Вот видите, оказывается, можно дать перекрестный огонь. Боевое охранение даст бой, а этим молчать, ни в коем случае не обнаруживать себя. Противник развернется. Ведь задача-то боевого охранения как раз и заключается в том, чтобы заставить противника преждевременно развернуться. Не так ли?

— Так, товарищ генерал.

— Боевому охранению не под силу уничтожить противника. Выполнив свою задачу, оно должно отойти. Не так ли?

— Так и предполагалось, товарищ генерал.

— Предполагалось-то одно, а как располагалось-то?.. Нет, займите эти две сопки. Открывать огонь оттуда можно тогда, когда боевое охранение начнет отходить. Под прикрытием перекрестного огня с этих двух сопок можно организовать отход уверенно, а дальше действовать по обстановке: пусть боевое охранение вот с этого рубежа, — генерал указал на карте место позади сопок, — в свою очередь огнем прикроет отход этих, — генерал указательным пальцем ткнул на обе сопки, — так, перекатом, взаимно прикрывая друг друга, люди могут прийти сюда, — генерал показал на ближние подступы к переднему краю. — Ну, потом вы уже сами можете поддержать их.

Далее генерал внес ряд обоснованных уточнений в наш план.

— Вы все время ходите с фланга на фланг только внутри своего батальонного района, — сказал, одеваясь, генерал. — Правда, у вас участок большой. Но не забывайте о своих соседях. Денек побудьте у правого, денек — у левого. Посмотрите, поучитесь у них хорошему, договоритесь по-товарищески между собой, как действовать сообща, как помогать друг другу. Ведь в бою беда соседа — это ваша беда.

Все указания генерала были приняты к исполнению. Они нам впоследствии в боях очень пригодились.

Помню, в начале октября я был вызван в штаб нашего полка в деревню Новощурино. Подъезжая к дому, где размещался командир полка, я увидел генеральскую «эмку». Около сельской школы стояла группа командиров и политработников. Кто-то из группы поманил меня рукой. Я пустил коня крупной рысью. В это время из дома вышла группа офицеров во главе с генералом Панфиловым. Я на ходу соскочил с коня, передавая поводья коноводу.

— Кроме вас, все в сборе, — пробурчал начальник штаба полка, — скорей. Видите, генерал уже идет.

Мы расселись за партами класса. Вместо учительского столика стоял большой стол, накрытый скатертью, и несколько табуреток.

— Товарищ генерал! Командно-политический состав полка по вашему приказанию собран, — доложил начальник штаба полка.

— Садитесь, товарищи командиры, — послышался хрипловатый голос Панфилова.

Панфилов сел за стол и жестом пригласил к себе командира и комиссара полка. Адъютант генерала развернул перед ним большую топографическую карту. Генерал, разгладив карту, положил перед собой карманные часы. Он был в кителе, без головного убора. В коротко остриженных волосах поблескивала иглистая седая щетинка.

— Наша дивизия, — начал он, склонившись над картой, — как вам известно, занимает оборону на весьма широком фронте. Собрать весь комначсостав одновременно не представляется возможным. Поэтому приходится мне подобные совещания комначсостава проводить по полкам. Вот сегодня приехал к вам. — Он поднял голову и, сощурив глаза, посмотрел на аудиторию так, словно кого-то искал. — То, что я вам сообщу, прошу не записывать... Противник прорвался в районе Вязьмы, Гжатска. Наши войска ведут сдерживающие бои... — очень кратко, минут пять-семь, генерал ввел нас в общую обстановку на фронте, затем, немного помолчав, заключил: — Как видите, товарищи, наши войска сражаются, и сражаются неплохо: сковывают большую и сильную группировку войск противника. Однако в скором времени, надо полагать, фронт приблизится к нашим рубежам.

Наша дивизия входит теперь в состав 16 армии Западного фронта. Командующий армией генерал-лейтенант товарищ Рокоссовский Константин Константинович. Член Военного Совета армии дивизионный комиссар товарищ Лобачев Алексей Андреевич. Начальник штаба армии генерал-майор товарищ Малинин. Я так перечисляю, чтобы вы знали наше начальство. Мы с комиссаром дивизии товарищем Егоровым были в штабе армии. Представились. Доложили, как у нас обстоят дела, а вы сами знаете, как у нас обстоят дела: фронт широкий, местность за это время мы с вами изучили, можно сказать, окопались, расставили мины — и вот ждем противника. Пока у нас чрезвычайных происшествий нет. Настроение у нашего народа бодрое. Люди хотят драться. Это самое главное, а остальное, как говорится, дело наживное. Вот так и доложили. В составе армии есть и другие соединения и части кроме нашей дивизии, но, как я понял, командующий отводит нам первостепенную роль и на нас возлагает большую надежду... — тут Панфилов запнулся и сделал паузу.

«Значит, другие на фронт еще не прибыли», — невольно подумал я.

— И на нашем рубеже бои могут начаться в ближайшие дни, — продолжал Панфилов. — Мы не должны сидеть сложа руки, чтобы противник застал нас врасплох. Каждый полк, каждый батальон должен знать, где находится противник. Довольно отсиживаться, товарищи, линия фронта с каждым днем все приближается и приближается. Если противник не идет — значит, дерущиеся впереди наши части его не пускают. Но имейте в виду, что местами сплошного фронта нет. По отдельным направлениям есть широкие разрывы между нашими частями, а некоторые полки и дивизии ведут бои в условиях окружения. Следовательно, мы ни на один день не гарантированы, что противник не появится перед нашим фронтом, и должны принять все меры, чтобы предотвратить внезапное нападение врага на наши позиции. Как это сделать? — поставил вопрос генерал.

Все сидящие посмотрели на него.

— А вот как мне сдается: если он не идет к вам, идите вы к нему. — Видимо, уловив чей-то удивленный взгляд, Панфилов, усмехнувшись, продолжал: — Да, да, идите к нему и узнайте, где он и когда собирается пожаловать к нам. Линия фронта отсюда местами километров двадцать, местами тридцать, на отдельных направлениях сорок-пятьдесят километров. Надо выделить группу разведчиков и послать их с заданием: идти вперед до тех пор, пока не встретится противник. Хорошо было бы, если бы эти разведчики не только узнали, где находится противник, а прихватили «языка». — Тут генерал внезапно остановился, как бы испугавшись собственных слов. — Пожалуй, эта палка о двух концах. Нет, нескладно выйдет, если мы, еще не вступив в бой, будем давать противнику своих «языков». Пусть разведчики, пользуясь неровностями местности и темнотой, наблюдают за противником, пусть хорошенько расспросят местное население. И этого пока достаточно. — Дальше генерал, учитывая боевой опыт, уже накопленный нами в войне с гитлеровской армией, давал тактические указания на возможные случаи и положения, — указания, которые впоследствии очень нам пригодились.

— На переднем крае все должно быть приведено в полную боевую готовность. Это не значит держать день и ночь всех на ногах. Надо дать людям и отдых, надо беречь силы бойца для боя. Это значит: всем быть готовыми к открытию огня по первому сигналу. Вы сами знаете, что идут дожди, почву развезло. Нам трудно приходится работать и передвигаться, но трудно будет и противнику. Противник, по всей вероятности, будет привязан чаще всего к дорогам, — обратите особое внимание — к дорогам и безлесным пространствам. Дороги и безлесные пространства» пожалуй, не следует занимать сплошными боевыми порядками, а перекрывать их плотным перекрестным огнем, эшелонируя огневые точки в глубину и таким образом создавая, если так можно выразиться, «огневые мешки» на отдельных наиболее важных направлениях. Надо все дороги взять на прицел.

В случае вклинения противника в боевые порядки сначала обложить его огнем, а потом выбить короткой контратакой. В случае прорыва и выхода противника во фланг — прикрыться огнем.

Обстановка может вынудить нас к отходу. Это не исключено. Без приказа старшего командира отход запрещен. Это вы все знаете. Отходите к следующему рубежу, организуя выход из боя основных сил под надежным прикрытием. Противник далеко в сторону от дороги не пойдет. Главные его силы будут стремиться прорваться по шоссейным дорогам, а вспомогательные — по проселочным. Повторяю, товарищи, что он будет привязан к дорогам, в лесах и болотах ему делать нечего.

Не исключена возможность, что некоторым нашим подразделениям придется вести бой в условиях окружения. Поэтому заранее надо в основных опорных пунктах подготовить круговую оборону.

Если кто-нибудь из вас останется в окружении, выходить из него надо организованно. Одиночек и мелкие группы противник будет ловить, как куропаток. Противник наступает, а мы обороняемся. Пока инициатива принадлежит противнику. Он нам, конечно, не скажет, когда и откуда он нас стукнет. Поэтому, товарищи, разведка, наблюдение, постоянная боевая готовность — это наша первейшая задача. Я вам здесь дал ряд своих указаний, а как реализовать эти указания на местах, претворить их в жизнь в бою, зависит от вас, непосредственных исполнителей. Знаю, что в бою не все и не всегда выходит как замышлялось, тем более, что машина нашей дивизии еще «не обкатана». Подумайте, поразмыслите, посоветуйтесь между собой. Я думаю, что противник не заставит нас долго ждать. Скоро начнутся бои. У кого есть ко мне вопросы?

Действительно, это было последнее совещание перед боями. Мы приступили к исполнению указаний генерала. Как это делалось, видно хотя бы из следующего эпизода.

В двадцати километрах впереди нас лежало село Середа. Судя по карте, это село было узлом дорог. Километрах в двух-трех от села была роща. Наши разведчики целый день провели в этой роще, наблюдая за селом. По рассказам наших разведчиков и жителей, уходящих от немцев, было выяснено, что Середа — это перевалочный пункт какой-то дивизии противника. Туда привозили продовольствие, боеприпасы и горючее. Там останавливались на ночлег или на большой привал проходящие части и подразделения противника. Движение в основном было рокадного порядка, то есть параллельно фронту... Когда все это доложили командованию полка, было приказано совершить ночной налет на Середу, поджечь склады, захватить пленных, заминировать дороги к подступам села. Особенно на этом горячо настаивал комиссар полка Петр Васильевич Логвиненко. Выполнение этой задачи возлагалось на наш батальон. Был сформирован отряд из 120 человек, командиром которого назначили старшего лейтенанта Хаби Рахимова, а политруком — участника финской войны Джалмухаммеда Бозжанова.

Командир и политрук отряда с группой конных разведчиков отправились на рекогносцировку. Вернувшись к полудню, они доложили, что все подтвердилось: в Середе действительно перевалочный пункт. По их мнению, охрана несерьезная. Было принято решение напасть на село в эту же ночь. Чтобы сохранить силы бойцов и выиграть время, мобилизовали все повозки батальона. С наступлением темноты отряд выступил.

Достигнув рощи, дальше пошли пешим порядком, оставив повозки и коней в лесу. Глухой ночью отряд с трех сторон ворвался в Середу. Застигнутые врасплох немцы не оказали серьезного сопротивления. Наши подожгли склады, заминировали дороги, захватили пленных и благополучно вернулись к рассвету.

Подобные вылазки проводились и в других полках, и это серьезно встревожило противника: по показанию местного населения и наших разведчиков, он усилил охрану. А показания захваченных нами пленных очень пригодились генералу Панфилову, подтвердили его предположение о том, что главный удар противник нанесет на левом фланге, вспомогательные — в центре и на правом фланге. Исходя из этого, основные силы дивизии были сосредоточены на левом фланге, там и были эшелонированы в глубину противотанковые узлы и оставлены резервы, правда, очень скудные — порядка одного батальона, — а сам Панфилов с оперативной группой штаба переехал на левый фланг.

Разведгруппа левофлангового полка под командованием лейтенанта Мендыгазина установила, что в ночь на пятнадцатое октября противник подтянул до ста танков, до сотни машин с мотопехотой и артиллерию. Получив такую информацию, Панфилов прибыл на командный пункт полка вместе с его командиром полковником Капровым, тщательно изучил обстановку, побывал на переднем крае, куда вероятнее всего был направлен главный удар противника, дал дополнительные указания и советы командирам, поговорил с бойцами.

— С танками надо вести борьбу всеми имеющимися средствами, — говорил генерал. — Передний край и весь четырехкилометровый противотанковый ров плотно прикройте противотанковыми минами.

— Расставлено более тысячи двухсот мин, — докладывал полковник Капров.

— Надо еще раз, Илья Васильевич, посмотреть, как расставлены противотанковые орудия и станковые пулеметы. Подготовьте им несколько запасных позиций как по фронту, так и в глубину — для маневра. Если они будут вести огонь только с одной, основной, позиции, противник после обнаружения перещелкает их, как орехи. Они не должны сидеть на одном месте. Пулеметы пусть отсекают пехоту от брони главным образом фланговым и перекрестным огнем.

— Так и замышляется, товарищ генерал.

— Еще раз проверьте, Иван Васильевич, — настаивал генерал. Отпустив полковника Капрова, генерал Панфилов обратился к сопровождавшему его помощнику начальника оперативного отдела лейтенанту Колокольникову, призванному из запаса известному в Казахстане художнику, спортсмену и альпинисту.

— Евгений Михайлович, пишите.

Колокольников приготовил для записи полевую книжку, а Панфилов, склонившись над развернутой топографической картой, диктовал:

— ...Для усиления стрелковой роты, обороняющей район Дьяково, Карачаево по реке Искони, дополнительно выбросить туда еще одну стрелковую роту, усилив ее противотанковыми орудиями и станковыми пулеметами... Кроме того еще одну усиленную стрелковую роту иметь в резерве, сосредоточить в районе Сославино, затем контратаковать в направлении совхозов Булычево и Карачаево. Отдельной танковой роте сосредоточиться в районе леса восточнее Шульгина, подготовить и занять для обороны район южнее окраины Зекино, Токарево. При прорыве танков противника уничтожить их огнем с места... Быть в готовности совместно с резервами батальона, контратаковать в направлении совхозов Булычево, Карачаево.... Все, что я вам продиктовал, приведите в нормы русского языка и оформите как приказ. Пошлите с нарочным офицером штаба, и поручите ему, чтобы проверил выполнение этого приказа.

Генерал Панфилов, сев на коня, уехал к левому соседу дивизии для уточнения некоторых вопросов взаимодействия.

С утра 15 октября 1941 года на левом фланге дивизии начались бои. На позиции полка Капрова посыпались мины и снаряды. Артиллерийская подготовка противника длилась около часа. Затем — мертвая тишина. Гул, рев моторов — на горизонте показались танки, а за ними — пехота... Чтобы не отрываться от пехоты, танки шли на малых скоростях. Когда они приблизились к переднему краю, некоторые из них окутались густым черным дымом взрывов.

— Противотанковые мины сработали! — сказал Панфилов, наблюдая за полем боя в стереотрубу.

Ожил наш передний край, заговорили противотанковые пушки и станковые пулеметы. Танки противника начали вести огонь с места. Пехота, следовавшая за ними, залегла. Началась настоящая огневая перебранка. Кругом гудело и трещало, бурлило и взлетало черными столбами разрывов... Танки противника метались, скрежеща гусеницами, вдоль противотанкового рва, но, натыкаясь на мины, горели и вертелись волчком на одном месте. Немцы подымаются для броска вперед, но тут же залегают, прижатые к земле длинными очередями перекрестного огня пулеметов... Гул и треск постепенно начинают идти на убыль.

— По-моему, Илья Васильевич, — говорил Панфилов, все еще не отрываясь от стереотрубы, — первая атака противника захлебнулась.

— Но он же не отошел, товарищ, генерал, — замечает полковник Капров. — Видите, как он колошматит наш передний край...

— «Колошматит», — поддразнивает Панфилов. — А что ему делать? Что ему делать-то? Конечно, будет колошматить. Он часа два-три назад грозно ревел, угрожающе рычал, а теперь, побитый, злобно огрызается... Для начала это неплохо, Илья Васильевич, — Панфилов отрывается от стереотрубы, устало садится на скамеечку и, немного подумав, продолжает: — Участь сегодняшнего дня для противника предрешена. Первый эшелон его захлебнулся, его боевой порядок расстроен, на наших глазах и под нашим огнем он перегруппироваться не сможет, а свой второй эшелон при таком положении в бой не введет. Держите его так до самого вечера, Илья Васильевич, чтобы он не мог идти ни вперед, ни назад...

Обсудив с командиром полка дальнейшие возможные действия противника и наметив контрмеры, Панфилов переподчинил ему все свои резервы в этом районе и выехал на основной командный пункт дивизии.

— Немедленно организуйте эвакуацию раненых, похороны убитых, пополнение боеприпасов, — сказал он на прощание. — Ночь используйте на перегруппировку и на разведку. Завтра вашему полку предстоит жаркий день. Кое-что я вам подброшу, как мы с вами договорились. Ну, будьте живы, Илья Васильевич, желаю вам успехов!

По дороге Панфилов сделал часовую остановку у меня на командном пункте, аппетитно поужинал, ввел меня в обстановку, рассказал, как шли бои у Капрова.

* * *

Противник не изменил направления своего главного удара. Перегруппировав силы и средства, он все теснил и теснил полк Капрова в северо-западном направлении. Дальнейший ход боев нам был известен по информациям штаба и политотдела дивизии. Мы знали, что на левом фланге дивизии идут тяжелые бои, что генерал Панфилов с оперативной группой штаба снова вернулся на левый фланг и лично управляет боями. Офицеры рассказывали мне отдельные эпизоды боев. Некоторые из них я сейчас воспроизведу.

Под совхозом Булычево шестая стрелковая рота под командованием старшего лейтенанта Маслова и артиллерийский дивизион под командованием младшего лейтенанта Снегина в течение двух суток отбивали атаки двух батальонов пехоты противника, поддержанных танками. Боец Тлеукабылов противотанковыми гранатами и бутылками с горючей смесью уничтожил три танка противника. Наводчик орудия Терехов подбил три танка противника и сам погиб. Комсорг полка Балтабек Джетписбаев, находясь на участке этой роты, гранатой подбил один танк противника... Рота и дивизион отошли на следующую позицию лишь по приказу, когда обороняемый ими опорный пункт был обойден противником с обеих сторон. Заняв новые позиции, они снова встали преградой перед наступающим противником.

Начальник штаба полка капитан Манаенко и командир батальона старший лейтенант Райкин вместе с группой красноармейцев попали в окружение, вели борьбу не только с пехотой, но и с танками, уничтожив гранатами несколько танков, бойцы погибли в горящем доме.

Мы знали, что резервы полка несколько раз удачно контратаковали прорвавшегося противника, отбрасывая его на исходные позиции.

Мы знали, что полк Капрова, приняв на себя удар огромной силы, оказался в очень сложном положении. Бывали случаи, когда противнику удавалось прорваться в нескольких направлениях, расчленить боевые порядки. Но разрозненные подразделения и группы вели самостоятельные бои, отходили вдоль дорог к следующему рубежу. На новом рубеже снова восстанавливалось нарушенное управление. Выходя из немецкого тыла, каждая группа, каждый воин разыскивали свою часть, пополняя боевые ряды на новом рубеже...

26—27 октября 1941 года разгорелись бои за Волоколамск. Противник ввел в бой до четырех пехотных дивизий и до ста танков. Действия своих войск противник обеспечивал и поддерживал мощными артиллерийскими и авиационными подготовками. Особенно тяжелые бои пришлось вести полкам Капрова и Елина, артиллерийскому полку Курганова.

Ныне здравствующий полковник Илья Васильевич Капров много мне рассказывал о боях этих дней. И он и Другие вспоминают, что генерал Панфилов с оперативной группой все время находился на главном направлении и влиял на ход боя: вмешивался в оценку сложившейся обстановки, уточнял то или другое решение командира в ходе боя, советовал, приказывал, подбрасывал подкрепления из своего резерва на более угрожающее направление, восстанавливал взаимодействие с соседями, докладывал обстановку командующему армией, мобилизовывал весь дивизионный тыл на бесперебойное снабжение продовольствием и боеприпасами, следил за своевременной эвакуацией раненых, принимал меры к обеспечению всех средств связи для непрерывного управления войсками... Панфилов всегда находился там, где он по обстановке был более всего нужен.

Расширяя прорыв по фронту и в глубину, противник упорно, шаг за шагом, развивал успех. Блокируя окруженные подразделения, он ввел в бои свои вторые эшелоны и резервы и прорвал фронт обороны на правом фланге и в центре дивизии. Особенно тяжелые бои завязались в районе Рюховского и Спасс-Рюховского против главной группировки противника, которая состояла из трех пехотных и двух танковых дивизий. В этих боях участвовали с нашей стороны полк Капрова, полк Елина, артполк Курганова, два дивизиона противотанкового артиллерийского полка из резерва командующего армией Рокоссовского, танковая рота из армейского резерва. Генерал Панфилов сам лично руководил боями, двое суток безотлучно находясь на самом переднем крае. Изрядно потрепав противника, по приказу командующего армией дивизия отошла в район Волоколамска.

«Под Волоколамском особенно отличились части 316-й стрелковой дивизии, которой командовал генерал-майор И. В. Панфилов, курсантский полк под командованием полковника С. И. Младенцева и артиллерийские противотанковые полки. В течение семи дней воины этих частей, отбивая непрерывные атаки трех пехотных и двух танковых дивизий противника, удерживали район Волоколамска. При этом они уничтожили до 80 танков и несколько батальонов пехоты».

(«История Великой Отечественной войны»).

Вспоминая эти дни, член Военного Совета армии генерал А. А. Лобачев в своей книге «Трудными дорогами» пишет: «Всего лишь неделю у нас воевала 316-я дивизия, но как воевала! Даже самые, казалось бы, непосильные задачи панфиловцы выполняли хладнокровно, без жалоб на трудности, без тени растерянности».

Однако брешь в центре боевого порядка дивизии оказалась непоправимой. «Противник силою до четырех пп (пехотных полков. — Б. М.-у. ) и до ста танков к исходу 27 октября овладел рубежом Ивановск, Волоколамск, Возминское, Жданово», — доносил Панфилов командующему армией.

Сдача Волоколамска очень тяжело переживалась Панфиловым. Правда, противник в боях на подступах к городу, а также за город понес большие потери как в живой силе, так и в технике. Мы потушили его наступательный порыв, сорвали планы «завтракать в Волоколамске, ужинать в Москве», и он вынужден был остановиться на целый месяц, чтобы привести себя в порядок и подтянуть глубокие резервы.

Газета «Известия» 5 ноября писала: «Поистине героически дерутся бойцы и командиры Панфилова. При явном численном перевесе в дни самых жестоких атак немцы смогли продвинуться вперед только на полтора километра в сутки. Эти полтора километра дались им очень дорогой ценой — земля буквально сочилась кровью фашистских солдат».

И все же Волоколамск был сдан.

Генерал А. А. Лобачев вспоминает:

«Через два дня к нам прибыла комиссия из штаба Западного фронта. По заданию Ставки она расследовала причины сдачи Волоколамска. Комиссии предъявлены приказы Военного Совета армии, планы, оперативные документы, карты.

— Мы не приказывали сдавать Волоколамск, — говорил Рокоссовский.

— Но вы не создали для его защиты резервов ни в армии, ни в дивизиях, — заметил председатель комиссии.

— Откуда их взять?

— За счет кавалерийской группы.

— Это невозможно. В группе Доватора две дивизии по пятьсот сабель каждая и участок фронта протяжением в тридцать километров. Взять что-либо — значило оголить правый фланг армии.

— Но ведь противник там активности не проявлял?

— И все же мы не могли оставить рубеж Московского моря без защиты.

— Почему не оставили в резерве курсантский полк?

— У курсантского полка фронт в двадцать один километр, — ответил Рокоссовский. — Можно, конечно, было создать резерв за счет ослабления правого фланга. Я не имел права так поступить.

Приехал И. В. Панфилов. Комиссия пригласила его для объяснения. Мы заявили, что вся наша армия гордится этим соединением: генерал Панфилов большего сделать не мог.

— Я тверд в своем убеждении, — сказал Панфилов, — что сдача Волоколамска — это не утрата стойкости у бойцов. Люди стояли насмерть.

— И все же, — сказал председатель комиссии Панфилову,— вы имели категорическое указание Военного Совета армии удержать Волоколамск, а вы его сдали...

Это был тяжелый разговор, хотя все понимали, что Ставка не может спокойно смотреть, как войска отступают и сдают врагу на подступах к Москве город за городом. Ставка требовала стойкости. В результате упорной обороны, стойкости наших войск наступление противника было приостановлено на всем западном направлении. Выиграв время, высшее командование Красной Армии получило возможность подтянуть и сосредоточить глубокие резервы для последующих и решающих сражений на ближних подступах к Москве. В числе других войск на волоколамском направлении особо отличилась 316-я стрелковая дивизия под командованием генерала И. В. Панфилова.

Противник в предыдущих боях тоже изрядно потрепал и наши части. Пополнения или подкрепления пока еще не прибывали. Наши войска не смогли предпринять каких- либо серьезных контратак или наступления для восстановления утраченного положения в районе Волоколамска. Отбивая атаки противника, части дивизии заняли оборону и закрепились на фронте Ефремова, Ченцов, высоты «251,0», Нелидова, разъездов Дубосеково, Ширяево. На этом рубеже с 28 октября по 16 ноября 1941 года бои носили позиционный характер.

Генерал Панфилов, как и раньше, часто навещал полки и батальоны, иногда бывал в ротах и взводах, на основных и более вероятных направлениях наступления противника, осматривал оборонительные сооружения, беседовал с людьми, изучал условия местности, вносил коррективы в наши планы, уточнял, советовал.

Наш батальон закрепился в районе Ефремово в непосредственном соприкосновении с противником, прикрывая правый фланг полка Шехтмана. Узнав, что в полк прибыл генерал Панфилов, я поехал в Строково, где был расположен штаб полка.

— Почему вы приехали? Кто вам разрешил приехать сюда без моего разрешения? — обрушился на меня Шехтман.

— Командир батальона приехал ко мне, а не к вам, — прервал Шехтмана генерал Панфилов.

— Да, я приехал к вам, товарищ генерал, услышав, что вы здесь.

— Но как же? Бросили батальон... — не унимался Шехтман.

— Батальона он никогда не бросал, а вот вы...

— Товарищ генерал, он...

— Потрудитесь молчать, когда я говорю! — окончательно пресек Шехтмана генерал.

Я доложил генералу, что наш батальон был в полку на положении пасынка у плохого отчима. Мы терпели неоправданные трудности, командир же полка не оказывал нам никакой помощи, наоборот, приказывал выполнять невыполнимое. Несмотря на все это, батальон не пал духом и с честью выполнил свой боевой долг. Панфилов сосредоточенно смотрел на карту, слушал меня не перебивая. Когда я кончил доклад, генерал спросил у комиссара полка:

— Как, по-вашему, комиссар, командир батальона правильно доложил мне?

— Правильно доложил, товарищ генерал, — смутившись, подтвердил комиссар. — Но мы тогда не имели возможности...

— Вы были заняты самим собой,— прервал Панфилов и, посмотрев на Шехтмана, сказал: — Вы батальон довели до изнеможения, вы опять прикрыли им свой фланг. Я вам больше не доверяю этот батальон, я отбираю его у вас...

— Разрешите, товарищ генерал...

— Смените сегодня же этот батальон, — приказал генерал Шехтману, не разрешая ему говорить, и, обращаясь ко мне: — После смены приведите батальон в район Рождествено. Там встретит вас офицер из штаба дивизии.

Я никогда не видел генерала таким сердитым. Итак, наш батальон был выведен в район Рождествено и занял оборону на второй позиции. С этого дня батальон считался личным резервом командира дивизии, закрепляясь на занимаемых позициях, готовил контратаку в нескольких направлениях на случай прорыва противника. В связи с такой задачей мне приходилось бывать почти во всех полках и батальонах для изучения маршрута движения и согласования вопросов взаимодействия. Это дало мне возможность познакомиться с командирами и политработниками дивизии и быть более в курсе общей обстановки, чем другим командирам батальонов.

О результатах своих поездок я докладывал начальнику штаба дивизии полковнику Серебрякову Ивану Ивановичу, очень чуткому и выдержанному, или лично генералу Панфилову.

* * *

21 ноября 1941 года газета «Красная Звезда» писала:

«Смертью героя погиб генерал-майор Панфилов. Гвардейская дивизия потеряла своего славного командира. Красная Армия лишилась опытного и храброго военачальника. В боях с немецкими оккупантами его воинский талант и уменье сослужили немалую службу Отечеству.

Имя Панфилова неотделимо от боевой чести дивизии, которой он командовал. Она бесстрашно дралась с врагом, вписав блестящие страницы в еще не законченную летопись нашей Отечественной войны против гитлеровской Германии. Дивизия никогда не ожидала ударов врага. Она сама бросалась на неприятеля, закрывала своей могучей грудью путь фашистским ордам.

Всюду, где появлялась дивизия, она наводила ужас на немцев. Генерал Панфилов быстро изучил вражескую тактику и нашел меры противодействия ей. Он понимал всю ответственность перед Родиной и делал все, чтобы оказаться на высоте своего воинского долга. Он никогда не выпускал из рук управления своей частью, действовал смело, решительно и вел своих бойцов дорогой побед. И Красная Армия знает, что дивизия генерала Панфилова была одной из тех наших дивизий, которые с наибольшей мощью сорвали расчеты злобного врага на «молниеносную» войну против Советского Союза.

В груди Панфилова билось сердце стойкого русского человека, презирающего смерть во имя победы. Он отдал всего себя великой освободительной миссии Красной Армии, несущей гибель и разгром германскому фашизму.

Имя Панфилова известно не только нашей стране, но и ее врагам. Хваленые немецкие генералы произносили это имя со скрежетом зубовным. Их войска не раз бегали от дивизии Панфилова, теряя вооружение, амуницию и знамена. Родина знала: там, где стоит дивизия, враг не пройдет. Он был верным сыном партии и одним из самых мужественных воинов Красной Армии. Тремя орденами Красного Знамени наградила его страна.

Среди героев всенародной Отечественной войны генерал Панфилов займет одно из самых почетных мест. Действия его дивизии будут пристально изучаться военными, а сам он живет в воспоминаниях боевых соратников и никогда не умрет.

Четверть века в строю! Панфилов прошел путь от солдата царской службы до генерала Красной Армии. В его биографии две больших войны: одна — в начале военной работы, вторая — в конце, и обе — с немцами. Жизнь бросила Панфилова солдатом в окопы первой империалистической войны, ковала из него полководца. И выковала упорного, решительного воина, богатого на выдумку и щедрого на новизну в военном искусстве. Маневр и огонь были его родной стихией на поле боя.

Иван Васильевич Панфилов был отцом для бойцов. Они любили его той сильной и мужественной любовью, которая возникает в огне сражений, когда генерал делит опасность с красноармейцами, своим воинским умением добывает желанную победу. Они готовы были идти за ним в огонь и в воду. И шли повсюду — неустрашимые, отважные.

Погиб генерал гвардии Панфилов. Память о нем никогда не умрет в сердцах славных гвардейцев и всех воинов Красной Армии. Он воспитал красноармейцев и командиров своей дивизии, способных выполнять задачу разгрома немецких захватчиков. В суровых боях они жестоко отомстят врагу за смерть любимого генерала».

Этот некролог был подписан командованием Западного фронта, 16 Армии, командирами и комиссарами частей.

И далее газета писала:

«Все так же гремели орудия и, ударяясь о мерзлую землю, с треском рвались немецкие мины. В заснеженных окопах, в лощинах лежали бойцы, готовые в любую минуту ринуться на врага. На командном пункте дивизии, как и всегда, заунывно шумел зуммер. Но тот, кто на протяжении двух месяцев водил дивизию в бой, больше не поднимал телефонной трубки. Не, слышно было твердого и уверенного голоса генерал-майора Панфилова.

...Вчера в Москве, в зале Центрального Дома Красной Армии, на высоком постаменте был установлен гроб с телом генерал-майора Панфилова. На гроб возложены венки... Три знамени в крепе стояли у его изголовья. На алых подушках — ордена и медали... Звучит траурная музыка... В почетном карауле генералы, солдаты... Гроб выносят на улицу. Эскадрон кавалерии с шашками наголо, ровные ряды пехоты встречают тело генерала, павшего на своем боевом посту. Длинный траурный эскорт медленно движется по Москве.

...Уже смеркалось, когда тело героя было предано кремации. Склонив свои боевые знамена, Красная Армия прощалась с героем Отечественной войны, отважным генералом гвардии, отдавшим свою жизнь за Родину, честь и свободу Родины.

Сегодня гвардейцы Панфилова снова в бою. На их знаменах начертано: «Отстоять родную столицу, отомстить врагу за гибель своего генерала!..»

В своем соболезновании бойцам, командирам и политработникам 8-й гвардейской дивизии от имени Военного Совета Армии Рокоссовский и Лобачев писали:

«Дорогие друзья!

В дни тяжелых испытаний вы понесли большую утрату — смертью храбрых, на поле боя пал ваш командир.

Это тяжелая утрата, но враги просчитались: она не внесла в ваши ряды паники, а заставила еще крепче сплотиться на беспощадную борьбу с ненавистным врагом. За смерть командира немецкие банды должны будут заплатить тысячами своих жизней. Отомстим немецким захватчикам и убийцам, уничтожим ядовитую гадину!

Пусть светлая память вашего командира останется навсегда в ваших сердцах и будет служить источником еще большей ненависти к злобному врагу.

Смерть за смерть! Кровь за кровь!»

Военный Совет Западного фронта, представляя И. В. Панфилова к правительственной награде, писал:

«В борьбе с немецкими захватчиками на подступах к Москве дивизия вела ожесточенные бои с превосходящими в четыре раза силами противника. При самых трудных условиях боевой обстановки т. Панфилов всегда сохранял руководство и управление частями. Ведя беспрерывные бои на подступах к Москве в течение месяца, части дивизии не только удерживали свои позиции, но и стремительными контратаками разгромили 2 танковую, 29 моторизованную, 11 и 110 пехотные дивизии...»

Со всех концов страны в адрес командования дивизии и семьи И. В. Панфилова шли беспрерывным потоком как поздравительные письма и телеграммы, так и искренние соболезнования. Только на войне подвиг и смерть, радость и горе идут всегда рядом.

Да, боевой панфиловский дух остался с нами навсегда, как традиция упорства и стойкости в борьбе с врагом, как боевое наследие.

К чести Казахстана и Киргизии панфиловская дивизия своими боевыми делами заслуженно прославилась в боях под Москвой, как особо отличившееся соединение. Командир дивизии генерал Панфилов Иван Васильевич отдал свою жизнь за отечество и вошел в историю как народный герой. С его именем связаны ратные боевые дела, массовый героизм бойцов, командиров и политработников дивизии, с его именем связаны славные боевые традиции, которые приумножились в последующих сражениях достойными боевыми наследниками.

Наш советский народ всегда гордился и гордится своими славными военными традициями. Благодарная воинская традиция — это не мертвая реликвия прошлого, а боевое могучее оружие, выкованное и отточенное для великих битв настоящего и будущего.

«Слава и честь моей дивизии, моего полка — это моя сила, слава и честь», — такова вечно живая воинская традиция.

Нам понятны чувства людей, говорящих: «Я чапаевец», «Я таманец», «Я воевал под командой Котовского». Так говорили наши отцы и старшие братья — участники гражданской войны. «Я из группы Доватора», «Я из танковой бригады Катукова», — с сознанием своего достоинства говорили наши боевые соседи в те тяжелые дни битв под Москвой. «Я панфиловец», — отвечали наши бойцы и офицеры с гордостью. Слово «панфиловец» стало символом отваги и уважения и ко многому обязывало того, кто носил это имя.

Панфиловская традиция жила, панфиловская дивизия воевала.