Месяц спустя

Клиника кардиохирургии, в которой прооперировали Белецкого, трепетно блюла свою репутацию. Это было частное закрытое заведение, попасть в которое могли лишь избранные – политики, актёры, певцы и другие знаменитости. Пациентам после операции требовался абсолютный покой, и руководство клиники обеспечивало его в полной мере. Никаких ушлых журналистов, бесконечной череды посетителей и даже просто контактов с любопытными пациентами. Каждому предоставлялась индивидуальная палата, в которую был вхож только медперсонал и близкие родственники – из тех, кого пациент сам пожелает принять.

На необходимости аортокоронарного шунтирования настояла жена. Она видела, каким Белецкий вернулся со съёмок – из него как будто выжали все соки. И он ещё собирался продолжать работать, не расставаясь при этом с нитроглицерином. Галинка страшно опасалась повторного инфаркта. Она и уговорила его на операцию.

– Будь же разумным! – убеждала она мужа. – Ты думаешь, что здоровье дано нам раз и навсегда? У тебя уже был один сердечный приступ – повезло, что всё обошлось. Но в случае его повторения… боюсь, всё может закончиться не так хорошо, – её тёмные глаза расширились от ужаса. – Саша, если с тобой что-нибудь случится… я же просто умру. В ту же секунду. Не думаешь о себе – хотя бы обо мне подумай!

Пришлось уступить. Он взял отпуск в театре, согласовал изменения в графике съёмок нового фильма и послушно лёг в больницу.

Операция продолжалась около пяти часов. Двое суток спустя Белецкого перевели из реанимации в обычную палату, и тогда, наконец, Галинке разрешили его навестить.

Открыв глаза, он увидел перед собой жену. Она сидела рядом, держала его руку и не отрывала взгляда от его лица.

– Доброе утро, – прошептала она, сияя одними лишь глазами. – Всё идёт просто прекрасно, доктор сказал, что ты быстро восстанавливаешься… Операция прошла успешно.

– Я знаю, – он улыбнулся. – Если, проснувшись в больнице, я вижу тебя – это совершенно точно означает, что жить буду. Проверено на собственном опыте… – он поднял руку, которую Галинка всё ещё держала в своей ладони, и благодарно поцеловал её тоненькие прохладные пальцы, переплетённые с его собственными.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она с волнением. – Что-нибудь болит? Беспокоит?

Он честно прислушался к своим ощущениям.

– Вроде бы, нет. Особенно по сравнению с реанимацией… Вот где жесть-то была: весь в проводах, капельницах и трубках, дышать полагается только ртом через специальный аппарат, разговаривать категорически нельзя, руки – и те зафиксированы, чтобы не потревожить швы, пока окончательно наркоз не отойдёт…

Галинка наклонилась, осторожно касаясь губами его лба.

– По-моему, всё ещё держится небольшая температура… Но врач сказал, что это нормально. Так бывает после операции.

– Пустяки всё это, – он снова улыбнулся – так, как она любила: когда возле его синих, как море, глаз обозначались милые добрые морщинки. – Я ужасно рад тебя видеть.

– Да! – вспомнила вдруг Галинка. – К тебе же тут ещё один посетитель рвётся. Сидит в холле уже несколько часов. Доктор велел сначала у тебя поинтересоваться – хочешь ли ты его видеть.

– А кто такой? – настороженно спросил он.

– Да артист ваш – тот самый, что в лесу тогда потерялся. Андрей Исаев. Такой милый и приятный парень, очень вежливый.

Глаза Белецкого потеплели.

– Пусть зайдёт.

Они ещё ни разу не виделись после завершения съёмок.

Единственным человеком, с которым Белецкий продолжил общаться после возвращения в Москву, была Вера. Они время от времени созванивались и дружески болтали. Вера – одна из немногих – знала, в какой клинике ему делали операцию, и даже собиралась приехать его навестить.

Заканчивали работу тогда в темпе вальса: время поджимало, продюсер с режиссёром психовали и торопились уложиться в срок. Андрей держался молодцом, мужественно отснявшись во всех своих оставшихся эпизодах: оператор брал только крупные планы или его фигуру по пояс. Со спины и издали артиста решено было заменить дублёром, поскольку нога Андрея была упакована в гипс, и передвигался он исключительно при помощи костылей.

Сейчас, месяц спустя, он всё ещё опирался на костыль, но выглядел вполне бодрым. С удовольствием пожал руку Белецкому и присел на предложенный Галинкой стул.

– Как ты узнал, что я здесь? – спросил Белецкий.

– У Веры спросил. Она и сдала вас с потрохами… – улыбнулся молодой артист. – Как вы, Александр Владимирович?

– Врачи говорят, что жить буду, – заверил Белецкий. – Дней через десять, надеюсь, выпишут. А ты как, Андрюха? Когда же тебе гипс снимут?

– Обещали к сентябрю, – махнул рукой парень, – да он мне не мешает, я уже приспособился.

– Ну, а ещё какие у тебя новости? – поинтересовался Белецкий, не называя конкретных имён, но Андрей понял, кого он имеет в виду.

– Марина скоро ко мне приедет, – похвастался он, широко улыбаясь. – Жду вот…

– А как отец её на это отреагировал?

– Орал поначалу, конечно, – Андрей вздохнул. – Но потом смирился. Я же сказал ему, что у нас не просто так… что всё серьёзно. Если бы он её ко мне в Москву не отпустил – она бы сбежала, он прекрасно знает её характер.

– Да уж, характер там налицо, – кивнул Белецкий, вспомнив, как эта отважная юная девочка в одиночку отправилась в тайгу, чтобы спасти своего любимого. Если бы не она – кто знает, сидел бы сейчас парнишка перед ним и вёл бы светскую беседу?..

– Вот снимут гипс – и мы с ней поедем в Казань к маме, знакомиться! – сообщил довольный Андрей. – Мама и так вся на нервах после… – он замялся. – Ну, после той истории. Все газеты и телеканалы только об этом целый месяц трещали – мезенский маньяк, мезенский маньяк… – Андрей помолчал, словно не решаясь произнести вслух что-то, давно мучившее его. – Он ведь меня добить хотел, – выговорил он наконец, имея в виду лесничего Илью. – Сначала собирался оставить подыхать одного в лесу, а потом опомнился и решил, что просто ноги переломать – мало. Рискованно. Он же не мог не знать, что меня активно ищут. Несколько раз возвращался потом в то место, где меня бросил. Но при Маришке нападать не решился. Всё ждал, когда я один останусь. А она от меня ни на шаг…

– Хорошая девочка, – улыбнулся Белецкий. – Держись за неё, Андрюха. С ней точно не пропадёшь. А с этим лесником что будет? С сестрой его? Ты что-нибудь знаешь о них? Я, видишь ли, как-то… не особо следил за новостями в СМИ. Нелегко было снова всё это переживать.

Андрей пожал плечами.

– Его судить будут, конечно. А сестру вернули в психиатрическую лечебницу. Он же, когда забирал её из больницы, никому из односельчан ни слова про это не сказал. Никто и не в курсе был, что она у него в лесу жила все эти годы… Так-то она не буйная, не опасная, просто не в себе. Чуть что – кричит страшно, плачет… Но представьте, каково ей пришлось – при первом же шухере лесник её в подвал прятал, от посторонних глаз подальше. А уж если сам уходил из дома, то запирал её там надолго. Днём она вообще никогда на свежий воздух не выходила, он только ночами с ней гулял. Она кричала иногда, звала на помощь. Многие могли слышать, но… либо не придавали значения, либо думали на дикую птицу или зверя, либо списывали на призрак цыганки Насти, – невесело усмехнулся Андрей.

А Белецкий вдруг вспомнил перепуганную Асю на крыльце гостевого дома – там, далеко на севере, ужасно давно, как будто в прошлой жизни… Женский крик, их короткое случайное объятие, прерывистое обжигающее дыхание… А затем, спустя несколько дней – поцелуй, о котором она так просила. Почему-то думать об этом ему было тяжело и немного горько. То ли чувствовал свою непонятную вину перед ней, то ли…

Но в этот миг Галинка так светло и радостно улыбнулась ему, что все видения из прошлого тут же рассеялись без следа и без сожалений.

Саундтрек к фильму «Цыганская любовь» был, наконец-то, полностью записан. Вера вздохнула с облегчением, поскольку не могла больше петь с прежней лёгкостью – голос понизился на целых два тона.

Она никому не сказала о своём интересном положении, почему-то боялась. Беременность у неё была классически-хрестоматийная, по всем законам жанра: тошнота, слабость и сонливость одолевали её сутки напролёт. Когда у Веры выдавался выходной, она просто целый день лежала в постели, иногда выползая на кухню, чтобы что-нибудь съесть, превозмогая отвращение – мутило от запаха буквально любой пищи.

В театре она продолжала работать в обычном режиме, хотя понимала, что рано или поздно придётся поставить руководство в известность. Вера даже перестала общаться с поклонниками после спектаклей – проскальзывала через служебный вход прямо к машине, нацепив тёмные очки, и игнорировала просьбы об автографе или совместном фото. Некоторые фанаты стали обиженно писать в сети, что Вероника Мендес зазналась – но ей было плевать. Единственное, что её заботило – это ребёнок и его здоровье. Она дико, панически, до судорог боялась за него.

После съёмок на севере Вера вернулась в свою старую квартиру – ту, в которой жила до свадьбы с Романом. Не смогла себя заставить поехать домой. Муж по-прежнему не отвечал на её звонки и не звонил сам. Он даже не встретил её в аэропорту.

Это было ужасно больно, обидно и несправедливо. Но сейчас Вера не чувствовала в себе сил выяснять отношения и настаивать на своей правоте и невиновности. Она полностью отдалась заботам о будущем малыше – точнее, малышке. У Веры не было ни малейшего сомнения в том, что родится именно девочка.

После возвращения в Москву первым же делом она отправилась в больницу. Поначалу врач на УЗИ напугал её до полусмерти – сказал, что не может разглядеть плодного яйца, и, возможно, это свидетельствует о внематочной беременности. Как Вера пережила этот день – она и сама не помнит. На следующее утро, едва забрезжил рассвет, она помчалась к другому специалисту, и тот успокоил её: с беременностью всё в порядке, просто срок ещё слишком невелик. Ей было велено прийти через несколько недель, чтобы встать на официальный учёт.

Иногда по вечерам ей становилось особенно тоскливо и одиноко, и она, уткнувшись в подушку, тихонько плакала, скучая по Роману. Как же так вышло, что он поверил каким-то гнусным сплетням и даже ни разу не попытался поговорить с ней лицом к лицу?..

Он пришёл ранним августовским утром. Без звонка, без предупреждения. Просто постучал в дверь. Вера, с неохотой вылезая из постели, накинула халат и поплелась открывать, как была – лохматая, сонная. Распахнула дверь и увидела Романа. Он стоял на пороге и смотрел на неё взглядом, в котором смешивались тоска, отчаяние, любовь и вина.

– Могу я зайти? – спросил он робко. Она молча посторонилась, пропуская его в квартиру. Так же молча развернулась и пошла на кухню варить кофе. Не видела, но услышала, почувствовала спиной, что он двинулся следом за ней.

Вера готовила кофе, стараясь, чтобы он не заметил её дрожащие руки. Как, ну как же он мог так с ней поступить, стучало у неё в висках. Почему поверил, как он смел поверить?!

Когда она разлила кофе по чашкам, по-прежнему не говоря ему ни слова, и потянулась к шкафчику за печеньем, он вдруг подошёл сзади, обхватил руками, как-то судорожно вздохнул, уткнувшись лицом в её волосы… Она замерла в его объятиях, ещё не зная, как правильнее реагировать, но в глубине души отчаянно желая прижаться к нему, разрыдаться с облегчением, выплеснуть всю свою тоску… Ей хотелось быть независимой и холодной, но сердце отчаянно рвалось к нему.

– Прости меня… – покаянно шептал Роман куда-то ей в макушку. – Прости… прости…

– С чего вдруг такая перемена? – осведомилась она, стараясь придать тону как можно более ироничную окраску. – Ты внезапно прозрел?

– Вера, я… последний идиот, – признался он сконфуженно. – Знаю, что меня убить мало, но… Я был ужасно неправ и несправедлив к тебе.

Она молчала, предоставляя ему право объяснить своё поведение до самого конца.

– Славка признался мне, что ничего у вас с ним не было и быть не могло… – начал он нерешительно.

– А ты, стало быть, сомневался? – усмехнулась она.

– Нет, но… мне казалось, что не бывает дыма без огня. Странным выглядело то, что мальчишка вот так вдруг, внезапно, воспылал к тебе страстью, – сбивчиво заговорил он. – Я подумал, что ты, быть может… даже не специально, не намеренно, но… как-то нечаянно дала ему понять, что… А тут ещё Катерина подлила масла в огонь… В общем, я полный кретин! – заключил Роман совсем упавшим голосом.

– Это ещё мягко сказано, – Вера осторожно высвободилась из его объятий и поставила вазочку с печеньем на стол. Значит, Славка решил признаться во всём отцу… Интересно, что это его вдруг торкнуло? Совесть взыграла? С тех пор, как они с Романом поссорились, Славка больше ни разу не написал ей в ватсапе и не позвонил.

Словно прочитав её мысли, Роман осторожно произнёс:

– Славка, он… Ему действительно стыдно. Он передаёт тебе привет и просит прощения.

– Как мило, – не сдержавшись, Вера расхохоталась. – Сейчас заплачу…

– Понимаешь… – Роман с трудом подбирал слова. – Мы с Катериной его слишком избаловали. Тряслись над ним, боялись, что он плохо перенесёт наш развод, пойдёт по плохой дорожке… Ну, и перестарались. Он возомнил о себе невесть что… На самом деле, ему плевать на всё, что волнует меня и его мать. На экзамены, на институт, на карьеру… А теперь я решил – ну и пусть не поступает никуда. Это его жизнь и его выбор. Принципиально не стану ему помогать. В армию его не возьмут по состоянию здоровья, но… пусть пойдёт поработает годик, если хочет. В общем, это его проблемы. Больше не мои.

– Ох, Ромочка, – вздохнула Вера. – Как же легко ты разбрасываешься близкими и дорогими тебе людьми. Раз – и жену послал. Два – и сына у тебя как не бывало…

Он снова подался к ней и аккуратно обнял.

– Это не так. Никого я не посылаю, наоборот! Пойми, я так люблю тебя, что просто… постоянно боюсь потерять. Это меня с ума сводит.

– Рома, – сказала она тихо. – Я уже была замужем за человеком, который изводил меня своей ничем не обоснованной ревностью. Ты прекрасно помнишь, чем это для меня закончилось.

– Прости… – он уткнулся лицом в её плечо.

– Это особенно актуально для меня теперь, – медленно сказала Вера. – Потому что в моём положении…

– В каком? – переспросил он непонимающе.

– Догадайся, – улыбнулась она. – Если ты, конечно, действительно не полный кретин…

И всё-таки жаль, мимолётно подумала Вера, что мужчин не снимают скрытой камерой в тот момент, когда женщина сообщает им о своей беременности. Как же они прекрасны в этот момент! Какие настоящие эмоции выдают!..

Глаза Романа вспыхнули – сначала чуть-чуть недоверчиво, а затем всё с более возрастающим воодушевлением. Он шумно вздохнул и с новой силой прижал к себе Веру, одновременно покрывая её лицо торопливыми счастливыми поцелуями и осушая слёзы, которые она больше не в силах была удержать внутри…

Неля и Матвей сидели на скамеечке и с умеренным любопытством наблюдали за прогуливающимися людьми. В парке, как всегда, преобладали велосипедисты, рассекающие по специальным дорожкам, и собачники.

– Догги-и-и! – старательно произнёс Матвей, помахав ладошкой какому-то огромному лохматому псу, которого в компании других четвероногих выгуливал волонтёр из собачьего приюта, одетый в специальную униформу.

Неля не смогла сдержать улыбку. Сейчас сложно было поверить в то, что какой-то месяц назад Матвей совершенно не говорил. После того, как его прорвало первым словом – «папа», словно повернулся какой-то невидимый ключик, отрывший потайную дверцу, и речь хлынула потоком. Матвей схватывал буквально на лету, повторяя то, что слышит, с первого раза и практически сразу запоминая. Конечно, для придирчивого человека было очевидно, что произношение малыша не совсем точное, немного приближенное, но всё это было абсолютно неважно для счастливых родителей. Главное, что Матвей наконец-то стал вслух обозначать названия предметов, как и остальные, здоровые его сверстники.

В Лондоне никто и вовсе не обращал внимания на небольшой акцент мальчика, списывая его на то, что Матвей приехал из России. Он уже запросто общался с ровесниками, поражая Нелю чудесами своей коммуникабельности, о которой она прежде и не подозревала, считая сына довольно застенчивым и скромным человечком. Она даже переживала немного, что усваиваемые со скоростью света английские словечки вскоре могут вытеснить из его памяти родной язык, поэтому много и подолгу разговаривала с сыном по-русски.

– А ну-ка скажи мне, – обратилась Неля к малышу, – как тебя зовут?

– Меня-я-я зову-у-ут Матве-е-ей, – чуть растягивая слова, внятно произнёс он, а затем, лукаво взглянув на мать, тут же продублировал на английский:

– Май нейм из Мэтью!

Пора было возвращаться домой – наступало время обеда и дневного сна для ребёнка. Неля взяла Матвея за руку, и они неторопливо двинулись к выходу. Квартира, арендованная для них агентством, находилась неподалёку от этого парка, но самое главное – совсем близко от театра Magic Hall, где теперь работал Стас.

Проходя мимо центрального входа в театр, Неля с привычной гордостью скользнула взглядом по красочной афише с фотографией мужа.

«Русский иллюзионист Станислав Князев, – гласила надпись. – Не упустите шанс увидеть самые настоящие чудеса!»

Группа лондонских студенток, стремительно шагающая мимо театра, тоже задержалась возле этой афиши. Подружки восхищённо зачирикали, рассматривая изображение Стаса, и до Нели донёсся обрывок их разговора: «Ах, он такой лапочка! Ну просто прелесть!» Она тихонько хихикнула, но тут же снова напустила на себя серьёзный вид.

– Папа, – с удовольствием сказал Матвей, тоже увидев на фото хорошо знакомую ему физиономию.

– Да, маленький, – нежно подтвердила Неля и привычно потрепала его по огненно-рыжей – такой же, как и у неё самой – макушке.

Затем она закинула голову и посмотрела в небо Лондона. Сегодня оно было, согласно популярному стереотипу, канонически серым и пасмурным. Наверное, собирается дождь… Но даже это не омрачило приподнятого Нелиного настроения.

Два самых дорогих её сердцу человека – муж и сын – находились рядом.

А это значит, что она была безоглядно, по-настоящему счастлива…

Ася поправила на Никитке шапочку. Может быть, где-то на другой планете август и считается летом, но сейчас ей верилось в это с трудом. Здесь, в Мезени, жители уже вовсю облачились в тёплую одежду, предчувствуя скорые заморозки.

Киношники давным-давно разъехались. А вот ей пришлось задержаться ещё на долгие три недели… Несмотря на положительное решение суда по вопросу усыновления, вдруг выяснилось, что для финального аккорда нужно собрать ещё кучу всевозможных справок и документов. Эта волокита настолько утомила Асю, что она даже во сне видела, как посылает бесконечные официальные запросы в Москву, или, как заведённая, мотается в местную нотариальную контору, чтобы заверить какую-то очередную, жизненно важную и необходимую, бумажку.

Жили они с Никиткой в доме у Нели – перед отъездом в Англию та оставила подруге ключ. За эти недели Асе пришлось научиться всему, о чём раньше она только в книжках читала: и готовить еду в печке, и носить воду из колодца, и топить баню… Только что дрова не рубила. На самом деле, она вполне могла обойтись без этих подвигов – в доме Нели и Стаса были и водопровод, и плита, и ванна с туалетом. Однако Асе необходимо было занять себя хоть чем-нибудь. Чтобы не думать. Не нервничать. Не переживать…

Они с Никиткой регулярно наведывались в гости к детдомовским ребятам. В самом здании уже вовсю шёл капитальный ремонт – нашлись, нашлись-таки меценаты, которые проспонсировали это дело от начала до конца, давая торжественные обещания, что после ремонта детский дом будет просто не узнать: там появятся игровые комнаты, просторный спортзал со всем необходимым оборудованием и даже самый настоящий компьютерный класс. Неизвестно, сколько общего эти радужные картины счастливого будущего имели с объективной реальностью, но главным ведь было не это. Самое важное – детский дом всё-таки не закрылся. Они победили!

Воспитанников временно переселили в здание школы, пустующее летом – просто поставили кровати в актовом зале. К первому сентября ремонтные работы планировалось закончить, и всё должно было вернуться на круги своя…

В этот день Ася и Никитка отправились навестить его детдомовских друзей в последний раз. На завтра был назначен отъезд в Москву – билеты уже куплены, вещи практически собраны. Ещё один день, и старинный русский городок Мезень, расположенный на берегу одноимённой реки, останется лишь далёким туманным воспоминанием…

Прощание вышло тёплым и грустным. Ася купила фрукты, несколько тортиков и других сладостей на радость детворе. К чаепитию присоединился даже сам директор, за всё это время проникшийся к Асе тёплыми, почти отеческими чувствами.

Боевая подруга Лариска расплакалась, осознав наконец, что её любимый Никитка навсегда покидает родные северные края. Он же был по-мужски суров и сосредоточен, изо всех сил стараясь тоже не ударится в слёзы.

– Мы будем приезжать, – заверила Ася Лариску, прекрасно осознавая, что говорит неправду. Слишком много эмоций было связано с этим местом, ворошить которые – всё равно, что прикасаться к открытой ране.

Напоследок она внезапно вспомнила об одном важном деле. Достав из сумочки деревянную рамку с фотографией, она протянула её директору детского дома.

– Вы, случайно, не знаете эту женщину? Она живёт в цыганском посёлке, в Романовке… Сама я, к сожалению, уже не успеваю туда поехать, но очень хотелось бы найти хоть какую-нибудь зацепку.

С фотографии смотрела, горделиво подбоченившись, та самая цыганка с золотыми зубами.

– Розу-то? – едва взглянув на фото, переспросил директор. – Ну конечно, знаю. Её наши местные бабы частенько к себе приглашают, просят погадать. Она и мне давненько предсказала, что я ещё долго на директорском посту сидеть буду… Когда детский дом собрались расформировывать, я ещё, помнится, посокрушался: обманула ведь, проклятая! А оказалось – всю правду сказала…

– Тогда у меня к вам будет небольшая просьба, – Ася серьёзно взглянула ему в глаза. – Если появится такая возможность… просто передайте Розе этот снимок. Это мой подарок. Скажите ей, что… – она задумалась, но так и не нашла подходящих слов. – В общем, просто скажите «спасибо».

– Не вопрос, – пообещал директор, забирая фотографию.

Утром следующего дня Димку выписывали из центральной районной больницы. Он почти месяц провалялся там со своим огнестрельным ранением в левую часть спины, чудом не затронувшим почки.

Ася с Никиткой приходили к нему каждый день. Сначала сидели в палате, развлекали больного разговорами. Потом, когда Димке разрешили вставать, стали прогуливаться с ним вместе по больничному коридору туда-сюда. А позже им даже позволили выходить подышать свежим воздухом.

Первое время Ася испытывала постоянную потребность трогать мужа, бесконечно прикасаться к нему: к его руке, лицу или плечу, будто бы в желании удостовериться, что он действительно живой, тёплый и настоящий. Глаза её в такие моменты становились совершенно безумными, и Димка однажды не выдержал – обнял её, стараясь не совершать резких движений (боль ещё не оставила его окончательно), и тихонько прошептал успокаивающим тоном:

– Ну, что ты… вот он я. Никуда от тебя не денусь. Обещаю.

Он плохо помнил всё, что произошло с ним после выстрела. Мышцы спины свело такой болью, как будто их сверлили дрелью. Он не мог больше совершить ни одного движения – просто лежал, скорчившись, на полу, и не отдавал себе отчёта в том, что происходит вокруг, а затем просто отключился. Он не помнил того, как Стас несколько километров тащил его на себе по тайге. Как, едва поймав сигнал сети, вызвал людей на помощь. Как его привезли в больницу и прооперировали… Очнулся уже в палате.

– Ася… – прохрипел он первым делом. – Нужно Асе позвонить… Она волнуется, наверное.

– Лежи уж, герой! – засмеялась полненькая румяная медсестричка. – Ася твоя давно в курсе. С утра до вечера здесь пасётся – ждёт, когда ты в себя придёшь. Даже ночевала в больнице – вот тут, с тобой рядом, на кушеточке… Хоть это и не положено, вообще-то, – добавила она строго. – Ну, да главный позволил – сказал, пока в себя не придёшь…

– А где она сейчас? – с трудом выговорил Димка.

– Так в столовую вышла, кипяточку себе принести для чая. Сейчас вернётся… Да ты не дёргайся, не дёргайся, тебе пока нельзя резких…

Не успела она договорить, как дверь скрипнула, и в палате возникла Ася. Белая, как привидение, она ещё больше побледнела, заметив, что Димкины глаза открыты и смотрят прямо на неё. Стакан с горячей водой полетел вниз, упал на пол, но не разбился.

– Ай, ненормальная! – тут же беззлобно забранилась толстушечка. – А если бы ноги себе обварила…

Ася не слушала её. Она бросилась к Димкиной кровати, упала на колени и залилась слезами.

– Димочка… Димочка… Димочка… – безостановочно повторяла она, захлёбываясь плачем. Схватив его руку, она принялась покрывать её торопливыми поцелуями.

– Страсти, как в мексиканском сериале, – вздохнула медсестричка, а затем, с трудом наклонившись, подняла упавший стакан и вышла из палаты, деликатно прикрыв за собою дверь.

Такси из больницы было заказано прямо в аэропорт. Ни Ася, ни Димка, а вслед за ними и Никитка не желали задерживаться здесь ни одной лишней минуты. На выписку мужа Ася явилась, захватив сразу все вещи – и свои, и мужа, и сына.

Сын… Она ещё не совсем привыкла так его называть. Смущалась, цепенела, чувствуя некоторую чужеродность этого слова на своём языке, словно перекатывала во рту камешек. Но она знала, что рано или поздно справится со своим стеснением. Она была обязана.

В такси Никитка тараторил без умолку. Он был невероятно взбудоражен грандиозными переменами в своей жизни, которых ждал так долго и вот, наконец, дождался. Мальчишка прилип к окну и комментировал всё, что видит, не замолкая ни на секунду.

– Весёленькая жизнь нас с тобой ожидает в Москве, а? – подмигнув Асе, шутливо поинтересовался Димка. – С таким-то тараторкой…

Он выглядел очень бледным, похудевшим, с резко выделяющимися скулами и синевой под глазами. Но всё же это был он, её Димка – с его насмешливым прищуром, ироничной улыбкой, низким тёплым голосом, в котором таилось столько скрытой любви и нежности… И по отношению к ней самой, Асе. И по отношению к этому маленькому мальчику, который уже вошёл в их сердца и стал по-настоящему родным.

– А мы правда поедем на море? – нетерпеливо поинтересовался Никитка. Он уже не мог ждать, его буквально распирало от предвкушения.

– Конечно, правда, – подтвердил Димка. – Надо же погреться напоследок, перед началом осени… На юге сейчас самый бархатный сезон.

– А билеты успеем купить? – забеспокоился мальчик. Ася не могла не улыбнуться такому деловому подходу.

– Уже куплены по интернету. Туда поедем на поезде, а обратно полетим на самолёте…

– Ура!!! – воскликнул Никитка, буквально лучась восторгом.

Откровенно говоря, Ася предпочла бы взять билеты на самолёт в оба конца. Но Димка настоял именно на железной дороге.

– Понимаешь, – втолковывал он, – у каждого нормального ребёнка должно быть детство с непременной поездкой на юг в поезде. Это особая атмосфера, целое путешествие, настоящий кайф! То, что люди затем вспоминают даже десятки лет спустя – как один из самых счастливых моментов своей жизни. Все эти остановки на станциях и полустанках… Продавцы пирожков, сушёной рыбы и фруктов на перроне… Открытые окна в вагоне, в которые залетает тёплый ветер… И стук колёс, к которому прислушиваешься ночами, лёжа на верхней полке, и гудки далёких поездов… И чай в стаканах, и копчёная курица на завтрак, обед и ужин… И, наконец, долгожданное море, которое показывается вдали!

– Слушай, – заподозрила Ася, и глаза её смеялись, – по-моему, это больше нужно не Никитке, а тебе самому!

– Даже если и так – что с того? – расхохотался Димка в ответ.

Пиликнул телефон, принимая входящее сообщение. Ася открыла его, прочитала и улыбнулась. Вера писала ей, что они помирились с Романом.

Вера… Милая, чудесная, невероятная Вера. Ася была бесконечно благодарна судьбе за то, что она подарила ей такую замечательную подругу. Славно, что у неё, наконец-то, всё хорошо. Как же это прекрасно, когда всё у всех просто хо-ро-шо, подумала она…

– Ты не будешь скучать по Мезени? – спросил Димка Никитку. Тот посмотрел на него прямым, не по-детски серьёзным взглядом.

– Конечно, буду, – отозвался он. – Это же моя малая родина. Я её никогда не забуду. А когда вырасту, обязательно напишу о ней книжку. Добрую-добрую. Люди будут читать и плакать от этой добрости.

– Заставить читателей «плакать от добрости» – это, конечно, ответственный посыл, – улыбнулась Ася. – Но ни секунды не сомневаюсь, что ты справишься.

Ой ты, матушка, Мезень-река – красные берега…

Течёшь ты, смывая с мятежных сердец горе, печаль да грусть-тоску. Живая твоя водица, неучерпаемая и студёная: кто хлебнёт её – такую в себе светлую силушку почувствует, что никогда уже прежним не останется, к старому не воротится. Чиста и прозрачна ты, как детские слёзы.

И кажется, что нету тебе ни конца, ни края…

КОНЕЦ