«Оруженосец»

Реально существовавший постоялый двор, местоположение которого мною даже с точностью установлено благодаря Stati animarum (переписям, ежегодно осуществляемым на Пасху римскими приходскими священниками). Находился он в бывшем приходе Санта-Мария-ин-Постерула. В XIX веке сама церковь и небольшая одноименная площадь были снесены при возведении плотин на Тибре, однако Stati animarum сохранились и доступны в Историческом архиве Рима.

Постоялый двор находился в том самом месте, на которое указывает рассказчик, в начале улицы Орсо, и представлял собой особнячок XVI века: сегодня ему соответствуют номера домов 87 и 88. Главный вход представляет собой красивую рустованную дверь, имеется еще одна, которая с 1683 года вела в столовую, а теперь служит входом в лавку древностей. Несколько десятилетии назад здание было куплено и отреставрировано семьей, проживающей там и поныне и сдающей квартиры внаем.

Проведя небольшое расследование в кадастре, я установил, что с 1683 года особнячок претерпел несколько перестроек, при этом внешний вид его почти не изменился. Окна первого и второго этажей ныне незарешечены, чердак преображен в четвертый этаж, над ним возведена терраса. Окна, выходящие на улочку, идущую перпендикулярно Орсо, были полностью заложены, но все еще различимы. Башенка, в которой проживала куртизанка Клоридия, была расширена до размеров еще одного этажа. Что до прочих этажей, то от них сохранились лишь толстые стены, а перегородки несколько раз на протяжении веков перестраивались. Чулан с потайным ходом в подземные галереи был разрушен и в более позднюю эпоху заменен рядом расположенных друг над другом квартир, отстроенных ex novo.

Словом, постоялый двор «Оруженосец» все еще существует, словно и не миновало столько времени. Призвав на помощь воображение, можно даже услышать истошный крик Пеллегрино, клянущего всех и вся, или бормотание отца Робледы.

Милостиво обошлось время и с прочими вещественными доказательствами, столь важными для проводимого мною расследования. В фонде Орсини в Историческом архиве Капитолия я обнаружил регистрационную книгу с именами постояльцев «Оруженосца» вплоть до 1682 года. Уверенной рукой на пергаменте обложки выведено: Книга, в которую занесены все, кто останавливался в постоялом дворе г-жи Луид-жии де Грандис Бонетти, что по улице Орсо. Внутри имеется приписка, подтверждающая, что постоялый двор носил имя «Оруженосец».

Поразительные совпадения отыскались в списке постояльцев. К примеру, рассказчик поведал, что хозяйка «Оруженосца», г-жа Луиджия, скоропостижно скончалась после нападения на нее двух цыган.

Записи в книге резко обрываются 20 октября 1682 года. Так и кажется, что с хозяйкой Луиджией Бонетти примерно в эти числа приключилось что-то непредвиденное: до 29 ноября, дня ее смерти (проверено по записям в приходских книгах), следы о ней теряются.

Но это еще не все. Каково же было мое изумление, когда я прочел в книге записей знакомые имена: Эдуард де Бедфорд, двадцати восьми лет, англичанин; Анджело Бреноцци, двадцати трех лет, венецианец; и наконец, Доменико Приазо, тридцати лет, неаполитанец. Все трое останавливались в «Оруженосце» между 1680 и 1681 годом. Значит, это были реальные, а не выдуманные люди, проживавшие у г-жи Луиджии до поступления на работу мальчика-сироты.

Искал я и следы самого рассказчика, который так и не назвал своего имени на страницах воспоминаний, и его хозяина Пеллегрино де Грандиса.

Мальчик-поваренок утверждает, что Пеллегрино взял его в услужение весной 1683 года. Сам же хозяин, приехавший в Рим с женой и двумя дочерьми из Болоньи, проживал тогда по соседству, «в ожидании, пока дом освободится от временных жильцов».

Все точно. В Stati animarum значится, что в особнячке той весной проживало несколько семей, снимавших там комнаты. А несколькими страницами позже впервые появляется некий Пеллегрино де Грандис, болонец, повар, со своей супругой Боной Кандиотти и двумя дочерьми. Их сопровождает поваренок по имени Франческо, двадцати лет от роду. Тот ли это карлик?

На следующий год в особняке поселились уже другие люди, что доказывает: здание, пострадавшее при землетрясении, как о том рассказывает главный герой, было восстановлено, но Пеллегрино более к своему занятию не вернулся. Затерялись и следы его помощника-ученика.

Персонажи и документы

Джованни Тиракорда, уроженец Альтето, небольшого городка в провинции Фермо, был одним из самых прославленных папских лекарей. Удалось проверить (и на сей раз благодаря Stati animarum Санта-Мария-ин-Постерула): он действительно проживал на улице Орсо неподалеку от «Оруженосца» с супругой Парадизой и тремя служанками. Пухлая и довольная физиономия, именно такая, как она описана в рукописи, соответствует карикатуре на него, принадлежащей Пьеру Леоне Гецци, ныне хранящейся в библиотеке Ватикана. Книги, мебель, внутреннее убранство и план дома Тиракорды вплоть до мелочей совпадают с описью, приложенной к завещанию Тиракорды, с которой я ознакомился в Историческом архиве Рима.

Сварливость его супруги Парадизы также, кажется, не придумана. Кое-какие бумаги Тиракорды, уцелевшие при наступлении наполеоновских войск, хранятся в Архиве Pio Sodalizio dei Piceni в Риме. Ознакомившись с ними, я обнаружил документы процесса, затеянного после смерти мужа против Парадизы на предмет освидетельствования ее психического здоровья.

Отыскались и следы имени Дульчибени – в Фермо, небольшом городке Марша, где я побывал дважды. Но, увы, ни одного Помпео, жившего в XVIII веке, мне не попалось. Зато доказательно подтвердилось существование в Неаполе весьма крупного кружка янсенистов, возможно, того самого, к которому принадлежал данный персонаж.

Архив Медичи во Флоренции дал мне возможность проследить всю историю Ферони и Хьюгенса: по возвращении из Голландии Франческо Ферони пожелал устроить в Тоскане пышную свадьбу для своей дочери Катерины. Но та была безнадежно влюблена в подручного отца Антонио Хьюгенса из Кёльна, причем страсть к нему сопровождалась у нее «непрестанной лихорадкой, переходящей порой в трехдневную». Хьюгенс тем не менее продолжал работать на Ферони и в конце концов сделался управляющим его конторы в Ливорно. И тут все верно.

Что до сиенского медика Кристофано, я докопался лишь до его отца, тезки, знаменитого проведитора здоровья Кристофано Чеффини, практиковавшего во время чумы в Прато в 1630 году. Он оставил потомкам «Книгу здоровья» со списком предписаний для стражей порядка.

Луиджи Росси, учитель Атто Мелани, жил в Риме и Париже, где и познакомился с молодым певцом, взяв его под свое крылышко. Все романсы, которые напевает аббат, действительно принадлежат ему. Seigneur Луиджи, как он обозначен в оригинальных партитурах, распыленных по библиотекам всей Европы, никогда не заботился о том, чтобы его сочинения были напечатаны, и это при том, что они имели шумный успех и оспаривались монархами друг у друга. В XVI веке он считался величайшим композитором Европы, но на заре следующего века впал в забвение.

Я отыскал лишь две записи с его романсами, но мне повезло – это были те самые, что напевал Атто, так что я смог насладиться мелодиями.

Астрологическая брошюра Стилоне Приазо, что произвела такое впечатление на юношу, была опубликована в декабре 1682 года и теперь еще доступна всем желающим в библиотеке Казанатенсе в Риме. Меня и то глубоко поразило, что ее автор предсказал битву за Вену в сентябре 1683 года. Тут мне остается лишь развести руками: сия тайна непостижима, и пусть таковой и остается.

В библиотеке Казанатенсе благодаря профессионализму и чрезвычайной любезности библиотекарей я добрался до астрологического учебника, откуда почерпнут гороскоп Овна, цитируемый наизусть Угонио во время плавания с Атто и его учеником по подземным каналам. Этот небольшой трактат вышел в Лионе в 1625 году, за год до рождения аббата Мелани и именуется так: «Книга Аркандама, Доктора и Астролога, трактующего астрологические предсказания». В случае с Атто Мелани предсказания сбылись с невероятной точностью, в том числе в отношении продолжительности его жизни: восемьдесят семь лет.

Атто Мелани

Все обстоятельства жизни этого человека, содержащиеся в рассказе, подлинны. Кастрат, дипломат и шпион, Атто вначале находился на службе Медичи, потом Мазарини и, наконец, короля-Солнце, но также и Фуке, и бесчисленного множества кардиналов и людей благородного звания. Его певческая карьера была долгой и славной, певец он был поистине хоть куда и, как он о том и сообщает своему подопечному, был прославлен в стихах и Жаком де Лафонтеном, и Франческо Реди. Упоминаемое в основных музыкальных справочниках имя Атто мелькает и в переписке Мазарини, и в трудах некоторых французских мемуаристов.

Аббат во всех отношениях описан весьма верно. Чтобы в этом убедиться, достаточно задержаться перед памятником на его могиле, возведенном его родней в часовне Мелани церкви Сан-Доменико в Пистойе. Взглянув изваянию в глаза, встретишь живой взгляд аббата, складку досады у губ и вызывающую ямочку на подбородке. В своих мемуарах маркиз де Граммон пишет об юном Атто Мелани как о «забавном, не лишенном ума». И, наконец, многочисленные письма Атто, разбросанные словно disiecta membra по княжеским архивам всей Италии, служат образчиками его иронии и веселости, живости и вкуса к побасенкам.

В них в изобилии рассыпаны те знания, которым Атто обучал подмастерье, в том числе его ученые (и спорные) суждения, согласно которым христианский король на законных основаниях вправе вступать в союз в турками.

Путеводитель по архитектурным чудесам Рима, который аббат Мелани писал в своей комнате в «Оруженосце» между двумя ночными вылазками, – также не вымысел. Этот путеводитель весьма напоминает анонимную рукопись на французском языке, впервые увидевшую свет в 1994 году в одном небольшом римском издательстве под названием «Зеркало барочного Рима». Неизвестный автор этой рукописи был образованным и состоятельным человеком, аббатом, знатоком политики, пользующимся поддержкой при папском дворе, женоненавистником и любителем всего французского. Чем не аббат Мелани?

Это не все. Автор путеводителя, судя по всему, проживал в Риме между 1678 и 1681 годами, в точности как Атто, встретившийся там в 1679 году с Кирхером.

Как и труд Атто, «Зеркало барочного Рима» осталось незавершенным, причем автор забросил рукопись как раз на описании церкви Сант-Аттаназио-деи-Гречи. То же у Атто: потрясенный воспоминанием о встрече с ученым, он отложил свой труд. Что это – случайность?

Атто был хорошо знаком с Жаном Бюва, писарем, как мы помним, весьма искусным в подделывании почерка. Бюва – реальное историческое лицо: действительно был такой переписчик в Королевской библиотеке Парижа, отменный каллиграф, которому поручалась работа с пергаментами. Он трудился и на Атто, который отрекомендовал его директору библиотеки, дабы тот повысил ему содержание (см.: Memoire-journal de Jean Buvat, in: Revue des bibliotheques, ott./dic. 1900, pp. 235—236).

Как бы то ни было, история уготовила Бюва лучшую долю, нежели Атто: аббат канул в безвестность, а Бюва – один из персонажей «Шевалье д'Арманталя» Александра Дюма-отца.

Атто и Фуке

Я отыскал краткую биографию Атто (Archivio di Stato di Firenze, Fondo Tordi, n. 350, p. 62), составленную его племянником Луиджи спустя несколько лет после его кончины. Из нее явствует: Мелани состоял с Фуке в дружеских отношениях. Племянник свидетельствует, что между ними велась активная переписка. Жаль, что от нее не осталось и следа.

Атто находился в Риме, когда задержали Фуке. Как следует из рукописи, он бежал от гнева герцога де Ля Мейерэ, могущественного наследника Мазарини, который, застав кастрата, что-то вынюхивающего в его доме, попросил короля выслать его из Парижа. Однако по Парижу распространился слух, что он замешан в скандале с Фуке.

Осенью 1661 года Атто пишет из Рима Югу де Лионну, министру Людовика XIV.

Это письмо хранится в архиве Министерства иностранных дел в Париже (Correspondance politique, Rome, 142, p. 227 e sg., оригинал на франц. языке) и несет на себе печать глубокого горя. Написано оно нервным почерком, который вкупе с вымученным синтаксисом и ошибками передает состояние тревоги, в котором пребывал его автор.

Писано в Риме в последний день октября 1661

В своем последнем письме от 9 октября вы сообщаете, что беда моя непоправима и Король все еще зол на меня.

Написав это, вы вынесли мне смертный приговор; зная мою невиновность, было так бесчеловечно с вашей стороны хотя бы слегка не похвалить меня, ведь не можете же вы не знать, до какой степени я обожаю Короля и с какой страстью всегда ему служу.

Ежели бы Богу было угодно, чтобы я не любил так Государя и был бы более привязан к г-ну Фуке, чем к нему, тогда по крайней мере я был бы покаран справедливо за совершенное мною преступление и не сетовал бы, как я есть теперь самый несчастный из смертных, и нет надежды, что я когда-либо утешусь, поскольку отношусь к Королю не как к своему повелителю, а как к человеку, к которому питаю такую великую любовь, какая только может быть. Все мои помыслы были устремлены на то, чтобы служить ему верой и правдой и удостоиться его милости, не ища никаких выгод, и знаете —я бы не задержался так надолго во Франции, даже при жизни покойного кардинала [214]Мазарини
, не испытывай подобной любви к Государю.

Душа моя не обладает стойкостью, достаточной, чтоб выдержать столь непомерное горе, свалившееся на меня. Я не смею жаловаться, не зная, кому вменить в вину такую немилость, и хотя мне кажется, Король весьма несправедлив по отношению ко мне, роптать я не вправе, ибо как ему было не удивиться, что я состою в переписке с г-ном суперинтендантом.

У него был повод счесть меня коварным злодеем, узнав, что я отсылаю г-ну Фуке черновики писем, адресованных мною Его Величеству. Он, безусловно, прав, осуждая и меня самого, и те выражения, к коим я прибегаю в посланиях к Фуке.

Да, мой бедный господин де Лионн, Король действовал по справедливости, объявив о своем недовольстве мною, ибо рука, творившая это, заслуживает того, чтобы ее отсекли, но сердце мое невинно, а душа безгрешна. Они всегда были преданы королю, и ежели он желает быть справедливым, то должен вынести приговор руке и оправдать душу и сердце, ибо Рука моя дрогнула от чрезмерной любви, переполняющей сердце. Дрогнула оттого, что ею двигало страстное желание быть подле своего Государя. А также оттого, что я счел г-на суперинтенданта лучшим и преданнейшим помощником Короля, осыпанным милостями, как никто другой.

Таковы четыре побудительные причины, повинуясь коим я писая г-ну Фуке, и нет ни словечка в моих письмах, которого я бы не мог так или иначе оправдать, и ежели королю будет угодно даровать мне эту милость, в коей никогда не было отказано ни одному преступнику, сделайте так, чтобы все письма были хорошенько изучены и я сам подвергнут допросу, чтобы я познакомился с тюрьмой прежде, нежели предстану перед судьями и понесу наказание, либо буду признан невиновным и оправдан.

Все послания, отправленные мною г-ну Фуке, относятся ко времени моей опалы, и это свидетельство того, что я не знал его ранее. В полученных от него записках не найдется ни денег, ничего другого, подтверждающего, что я числился среди пользующихся его пенсией. Я могу предъявить некоторые из его писем и показать на их примере, что он писал мне чистую правду, а поскольку он хорошо знал и то, что заставляло меня обращаться к нему, то отвечал мне – то ли правда так думая, то ли желая польстить, – что оказывает мне добрые услуги в отношении Короля и действует в моих интересах. Вот копия последнего письма, единственного, которое я получил с тех пор, что нахожусь в Риме. Пожелав иметь оригинал, вам нужно лишь сказать мне об этом…

Атто признается: когда он писал Королю, черновик отправлялся суперинтенданту! А ведь то были донесения агента Франции, адресованные не кому-нибудь, а Государю! Поистине смертный грех.

И тем не менее Атто отрицает, что в его действиях был злой умысел: по его собственному признанию, в переписке с Фуке он состоял уже после того, как впал в немилость, то бишь когда гнев герцога де Ля Мейерэ достиг точки каления и Атто потребовалось местечко, где бы укрыться (точь-в-точь как о том рассказывает Дульчибени).

В качестве доказательства Атто прикладывает к своему посланию копию письма, полученного от Фуке. Волнующий документ: суперинтендант пишет ему 17 августа 1661 года, за несколько дней до своего ареста. Это одно из последних обращений свободного человека.

Фонтенбло, 27 августа 1661

Получил ваше письмо от первого сего месяца вместе с письмом кардинала Н. Отписал бы вам ранее, когда б не лихорадка, две недели продержавшая меня в постели и отпустившая только намедни.

Предполагаю отправиться послезавтра с королем в Бретань и постараюсь сделать так, чтобы итальянцы более не перехватывали наших писем, поговорю об этом и с господином де Неаво, как только прибуду в Нант.

Не переживайте, поскольку я пекусь о ваших интересах, и хотя недомогание и помешало мне в последнее время беседовать, как обычно, с королем, я не забываю свидетельствовать ему рвение, с коим вы ему служите и коим он весьма доволен.

Это письмо доставит вам г-н аббат де Креси, можете ему доверять. Я с удовольствием прочел то, что вы передаете мне от имени г-на кардинала Н., и прошу вас заверить его, что нет ничего, чего бы я не пожелал сделать ради того, чтобы быть ему полезным. Прошу вас также передать мои заверения в неизменном почтении г-же Н. Я пребываю в полном ее распоряжении.

Заботы, которые тяготят меня накануне отъезда, мешают мне более детально ответить на ваше письмо. Пришлите мне записку относительно ваших пожеланий по пенсии и будьте уверены, я не забуду ничего, чтобы дать вам понять, каково мое к вам уважение и желание вам служить.

Если Фуке и впрямь обращался таким образом с Атто (оригинал, если и был, утрачен), было нетрудно снять с себя вину, показав эти строки королю. То, что объединяет кастрата и суперинтенданта, слишком двусмысленно и подозрительно: перехваченные письма, секретные послания, некий кардинал Н. (может быть, Роспильози, друг Атто?) и загадочная госпожа Н. (не Мария ли Манчини, племянница Мазарини, бывшая возлюбленная короля, также находившаяся в это время в Риме?).

Но более всего вызывает подозрение та возня, которая затеяна Атто и Фуке вокруг короля. Один тайно пересылает копии своих писем королю другому, а тот рекомендует его государю. Да и пенсия, выхлопотать которую обещает один для другого…

И все же, несмотря на свалившееся на Фуке несчастье, он не предает друга. Когда во время процесса его станут спрашивать об их взаимоотношениях, Фуке ответит уклончиво, чем спасет Атто от тюрьмы: протоколы заседаний в полной мере подтверждают это, как о том рассказывает Девизе.

Последние годы Атто Мелани

В последние годы жизни кастрат Мелани должен был ощущать гнет одиночества. Возможно, по этой причине он провел их в своем парижском доме с племянниками Леопольдо и Доменико. Вполне правдоподобным выглядит и предложение подмастерью из «Оруженосца» сопровождать его в Париж.

На смертном одре Атто велел, чтобы все его бумаги были упакованы и переданы доверенному лицу. Он знал, что во время его агонии дом наполнится соглядатаями, жадными до чужих тайн. Как знать, не вспомнилось ли ему, как он сам рыскал в кабинете Кольбера…

Посвящение, стоящее в начале рукописи

Рита и Франческо известили меня о том, что воспоминания ученика обнаружены ими среди бумаг Атто. Как они туда попали? Чтобы понять это, стоит вдуматься в загадочное посвящение, представляющее собой письмо без подписи, без имен получателя и отправителя:

Сударь,

направляя вам эти воспоминания, кои я наконец отыскал, смею надеяться, что Ваше Превосходительство воспримет усилия, приложенные мною во исполнение Его пожелания, как проявление пламенной любви, составлявшей мое счастье всякий раз, когда у меня имелась возможность выказать ее Его Превосходительству…

На последних страницах своего рассказа поваренок, снедаемый угрызениями совести, письменно обращается к Атто, снова предлагая ему свою дружбу. При этом сознается, что сперва вел дневник, а уж потом на его основе возникли воспоминания о событиях в «Оруженосце».

Рассказчик сообщает, что так и не удостоился ответа от своего бывшего наставника, и даже терзается за его жизнь. Но мыто знаем, что хитрый аббат прожил еще немало лет после того, как получил это письмо. Я даже воображаю блеск удовольствия в его глазах при чтении этих строк, сменившийся затем страхом, и наконец созревшее решение: поручить одному из своих преданных людей отправиться в Рим и завладеть воспоминаниями бывшего ученика, дабы они не попали в чужие руки, ведь в них описано столько секретов, а он сам обвинен в страшных злодеяниях.

Таким образом, посвящение без подписи скорее всего является обращением к Атто того, кого он направил с поручением в Рим. Вот отчего Рита и Франческо нашли рукопись в бумагах Мелани.

Увиделись ли когда-нибудь Атто и подмастерье? Как знать, может, однажды, охваченный тоской, Мелани и приказал вдруг своему valet de chambre собрать саквояжи и следовать за ним в Рим…

Иннокентий XI и Вильгельм Оранский

ДОКУМЕНТЫ

История, нуждающаяся в пересмотре

Снятие осады Вены в 1683 году, религиозные разногласия между Францией и Святым Престолом, захват английского трона Вильгельмом Оранским в 1688 году и конец католицизма в Англии, изоляция Людовика XIV среди прочих государей, политическое равновесие в Европе во второй половине XVII века и в последующие десятилетия… целая глава истории Европы подлежит пересмотру в свете документов, проливающих свет на закулисные махинации папы Одескальки и его семейства. Однако для этого необходимо приподнять завесу молчания, лицемерия, лжи.

Иннокентий XI финансировал победу христиан над турками в Вене из казны Святого Престола. Этой заслуги у него никому не отнять. Однако, и это подтверждено гроссбухами Карло Одескальки, воспоминания ученика верны. Вновь взявшись за перо в 1699 году, он утверждает: Одескальки в приватном порядке одалживали деньги императору, как какие-нибудь ростовщики, а взамен получали обеспечение баррелями ртути (то есть жидкими деньгами, как тогда говорили), которые запродавались протестантскому банкиру Яну Дёцу. Семьдесят пять процентов от продажи ртути шло Одескальки, а остальное – двум подставным лицам в Венеции – Чернецци и Реццонико. Все это делалось втайне, без шумихи, речь ведь шла о барышах. (Среди многочисленных свидетельств см.: Archivio di Stato di Roma, rondo Odescalchi, XXIIA 13, с 265; XXIIIA 2, cc. 52, 59, 105, 139, 168—169, 220, 234, 242; XXVII В 6, N. 11; XXXIII A 1, cc. 194, 331.)

По смерти Иннокентия XI император поспешил с выражением своей признательности семейству Одескальки: попытался, по сути дела, за условную цену передать Ливио, племяннику папы, земли в Венгрии. Однако имперская палата сочла условия продажи непомерно щедрыми и заблокировала операцию (R. Gueze, Livio Odescalchi e il ducato del Sirmio, in: Venezia, Italia e Ungheria fra Arcadia e illuminismo, a cura di B. Kopeczi e P. Sarkozy, Budapest, 1982, pp. 45—47). Тогда император продал Ливио удел Сирмиум в Венгрии за 336 000 флоринов. Также неплохая цена? Эти земли были с огромным трудом отвоеваны у турецких захватчиков после победы в Вене. Столица империи была спасена благодаря деньгам Святого Престола, но плоды победы попали в мошну Одескальки. Чтобы скрепить этот союз, Ливио, был возведен в княжеское достоинство.

Современники подметили, что тесный liaison императору и Одескальки служил прикрытием чему-то иному. В 1701 году автор мемуаров Франческо Валезио (Diario di Roma, II601) пишет, что «в силу странной метаморфозы» бывший помощник апостольской палаты Ливио Одескальки был назначен «надворным советником Императора с широким кругом полномочий».

Но на деньги можно купить (почти) все. В конце воспоминаний рассказчик сообщает, что после смерти дяди Ливио Одескальки приобрел за огромные деньги владения, дворцы, загородные поместья. А после смерти короля Яна Собеского, чья рать потеснила турок от Вены, Ливио наводнил Варшаву деньгами, пытаясь (но тщетно) взойти на польский трон (см., к примеру, Archivio di Stato di Roma, Fondo Odescalchi, App. 38, N 1, 5, 9, 13).

Это единственное объяснение того, что папа Одескальки до конца своих дней продолжал слать императору деньги, даже когда турецкая опасность миновала: одолженному следовало вернуться в семью. И не важно, если для этого приходилось помогать еретику Вильгельму Оранскому.

Даже в самые драматические исторические моменты папа строго придерживался своей линии. Как напоминает историк Шарль Герен (Revue des questions historiques, XX, 1876, p. 428), когда Людовик XIV и Яков Стюарт попросили Иннокентия XI остановить финансирование Вены и срочно послать средства католическим войскам Стюарта, воюющим в Ирландии с еретическими силами Вильгельма Оранского, папа ответил им словами, которые, пожалуй, лишь сегодня могут быть правильно поняты. Он объяснил, что ведет в Вене «бесконечный крестовый поход», в котором, как и его предшественники, принял «личное участие». Он поставляет союзникам «свои собственные галеры, своих собственных солдат и свои собственные средства» и защищает не только целостность христианской Европы, но и «свои частные интересы временного наместника Бога на земле и итальянского князя».

Займы Иннокентия XI Вильгельму Оранскому

Рассказывая о процессе Фуке, Атто изрекает: историю творят победители. Увы, он прав. И до сих пор победу одерживает официальная историография. Никто не смог (либо не пожелал) написать правду об Иннокентии XI.

Анонимные печатные листки, распространяемые французами уже на следующий день после высадки протестантов в Англии (см.:/. Orcibal, Louis XIV contre Innocent XI, Paris, 1949,pp. 63—64 e 91—92), первыми заговорили о займах Иннокентия XI Вильгельму Оранскому. Кроме того, согласно воспоминаниям г-жи де Ментенон, папа якобы послал Вильгельму 200 000 дукатов в виде помощи его предприятию. Однако это малодостоверно. Слухи распространялись французами с очевидной целью – оклеветать понтифика, а затем они были подхвачены мемуаристами и сочинителями пасквилей, которые, однако, так и не представили никаких доказательств.

Пьер Бейль был самым коварным из нападавших на папу: в своем знаменитом «Историческом и критическом словаре» он напоминает, что Иннокентий происходил из семьи банкиров, и приводит текст надписи, сделанной на статуе Паскена в Риме вдень, когда кардинал Одескальки стал понтификом: Invenerunthomineminteloniosedentem, что означает: они избрали папу, сидящего за столом ростовщика.

На сей раз это не было просто байкой: большой интеллектуал Бейль не мог быть заподозрен в низком пристрастии ко всему французскому. Да и сам принадлежал к той эпохе, о которой вел речь. (Dictionnaire historique et critique опубликован в 1697 году.)

Однако ни один историк не удосужился проверить этот факт, пойдя по следу, указанному подпольными газетенками и Бейлем. И потому правда о папе Одескальки стала делом горстки подпольных писак, а также старого и пыльного словаря голландского философа-ренегата (Бейль перешел из кальвинизма в католицизм, затем дал задний ход, а потом и вовсе отказался от веры).

А тем временем верх одержало, даже не вступая ни в какие битвы, жизнеописание святого – Иннокентий XI вошел в историю. Факты казались неоспоримыми: своим освобождением в 1683 году Вена была обязана ему, мобилизовавшему католических государей и направившему средства апостольской казны в Австрию и Польшу. Иннокентий XI был признанным героем и аскетом, положившим конец непотизму и оздоровившим церковные финансы, запретившим женщинам показываться на людях в платьях с короткими рукавами, остановившим карнавальное безумие, закрывшим римские театры – рассадники порока…

Его смерть вызвала поток писем со всей Европы: все правящие дома потребовали его причисления к сомну блаженных. Благодаря в том числе рвению его племянника Ливио в 1714 года начался процесс беатификации: были заслушаны еще живые свидетели, пополнилось досье и восстановлен по крупицам его жизненный путь с детских лет.

Однако стали тотчас появляться препятствия, замедляющие ход процесса. Возможно, тогда-то и приняли во внимание французские pamphlets и словарь Бейля: эти злые, бездоказательные россказни, которые, возможно, и нельзя никак опровергнуть, но которые необходимо учесть, даже если речь и идет о столь непорочной, добродетельной и героической личности, как личность Бенедетто Одескальки. Не обошлось тут и без Франции, не одобряющей поднятие на щит одного из своих заклятых врагов. Процесс беатификации замедлил темп, и вследствие бесчисленных и безукоризненно исполненных действий по расследованию поток, бывший до того кипучим, стремительным, превратился в грязный заболоченный ручеек.

Минует несколько десятилетий, и только в 1771 году вновь заходит речь об Иннокентии XI. Именно в этом году английский историк Джон Делримпл публикует свои «Memoirs of Great Britain and Ireland» . Дабы осознать в полной мере положение, выдвинутое им, следует сделать шаг назад и расширить свой горизонт, окинув взором политическую ситуацию в Европе накануне высадки Вильгельма Оранского в Англии.

В последние месяцы 1688 года серьезный очаг напряжения вспыхнул в Германии. Страна несколько месяцев дожидалась назначения нового архиепископа Кёльнского, Франция любой ценой стремилась поставить на это место кардинала Фюрстенберга. Если б этот маневр удался, Людовик XIV имел бы в своем распоряжении ценный плацдарм, расположенный в центре Европы, и добился бы военного и стратегического превосходства, которому сопротивлялись прочие государи. Иннокентий XI самолично ответил отказом на назначение Фюрстенберга, а его согласие было необходимо с юридической точки зрения. В это же время вся Европа с беспокойством наблюдала за войсковыми маневрами под предводительством Вильгельма Оранского. Каковы были его намерения? Готовился ли он выступить против французов, дабы военной рукой решить проблему Кёльнского архиепископства, развязав этим новый страшный конфликт в Европе? Или же, как о том уже догадывался кое-кто, рассчитывал захватить Англию?

Положение Делримпла состоит в следующем: Вильгельм Оранский дал понять папе, что собирается выступить против французов. Иннокентий XI, как всегда жаждавший воткнуть палки в колеса Людовика XIV, попался в ловушку и одолжил Вильгельму столько, сколько было необходимо для снаряжения войска всем необходимым. Принц Оранский пересек Ла-Манш и навсегда развел Англию с католической верой.

Так англиканство восторжествовало на деньги Католической Церкви. Пусть и обманутый, но именно папа снарядил протестантского принца на бой с католическим государем.

Эта гипотеза уже выдвигалась некоторыми анонимными изданиями во времена Иннокентия XI и Людовика XIV. Но в отличие от них у Делримпла были припасены важные доказательства: два подробных послания кардинала д'Эстре, чрезвычайного посла Людовика XIV в Риме, адресованных своему государю и военному министру Лувуа.

Согласно им, ближайшие сподвижники папы задолго до событий были в курсе подлинных намерений Вильгельма Оранского. С конца 1687 года – за год до высадки в Англии протестантского принца – государственный секретарь Ватикана Лоренцо Казони якобы находился в сношениях с голландским бургомистром, тайно посланным Вильгельмом в Рим. Среди слуг Казони затесался изменник, благодаря которому его послания императору Леопольду I были перехвачены. Из них стало известно, что папа предоставляет крупные суммы в распоряжение принца Оранского и императора Леопольда I, дабы они одолели французов в конфликте, могущем возникнуть из-за архиепископства Кёльнского. В письмах Казони Леопольду без обиняков обсуждались подлинные намерения Вильгельма: не борьба с французами, а захват Англии, о чем подчиненные Иннокентия XI были прекрасно осведомлены.

Письма д'Эстре нанесли сокрушительный удар по идее беатификации папы. Даже если предположить, что Иннокентий XI не знал о замысле Вильгельма, а именно – покончить с католицизмом в Англии, выходило, что он финансировал его военные цели, да к тому же в противовес Наихристианнейшему королю.

В последнее время множество историков воспользовались письмами Делримпла, нанося непоправимый урон памяти Бенедетто Одескальки. К тому же сомнения строились на вопросах исключительно вероучения, что стопорило процесс беатификации: казалось, имя Иннокентия XI бесповоротно скомпрометировано.

Появилась необходимость выждать какое-то время, учитывая серьезность обстоятельств, чтобы снова обрести смелость и ясность, без которых никак было не решить этот вопрос. В 1876 году, не раньше, основополагающая статья историка Шарля Герена заставила историю свершить поворот на сто восемьдесят градусов. В «Журнале вопросов истории» Герен строго и аргументировано доказал, что письма д'Эстре, опубликованные Делримплом, не что иное, как фальшивки, сфабрикованные французской пропагандой. Неточности, ошибки, невероятные факты и анахронизмы лишали их всякой убедительности.

Словно этого недостаточно, Герен доказал, что оригиналы писем, будто бы, по словам Делримпла, хранящиеся в министерстве иностранных дел в Париже, не находимы, и добавил, что Делримпл простодушно сознался в том, что никогда оригиналов не видел, а доверился копии, переданной ему знакомым. Контрудар Герена, пусть он и не вышел за пределы научных кругов, весьма силен. Десятки авторов (в том числе и прославленный Леопольд фон Ранке, декан папских историков) с легкостью пользовались «Записками» Делримпла, не заботясь о проверке источников.

Вывод напрашивается сам собой. Стоило установить ложность посланий, как ложными были признаны и сами события, о которых в них шла речь, а все ранее отринутое перешло в разряд истинного. Ежели обвинения строятся на ложных посылах, обвиняемый тотчас превращается в невиновного.

Вопрос о взаимоотношениях Иннокентия XI и Вильгельма Оранского, считавшийся окончательно решенным Гереном, был заново и с неожиданной точки зрения рассмотрен немецким историком Густавом Ролоффом в начале Первой мировой войны. В статье, опубликованной в 1914 году в Preussische Jahrbiicher, Ролофф представляет на суд читателей новые документы относительно этого вопроса. Так мы узнаем из отчета одного бранденбургского дипломата, Иоганна фон Горца, что в июле 1688 года, за несколько месяцев до высадки Вильгельма Оранского на английском побережье, Людовик XIV тайно попросил императора Леопольда I Австрийского (католика, но традиционного союзника Голландии) не вмешиваться в том случае, если Франция захватит Голландию. Но Леопольд уже знал, что принц Оранский рассчитывает подчинить себе Англию, и, видимо, оказался перед неразрешимой дилеммой: помочь католической Франции (ненавидимой всей Европой) или протестантской Голландии.

Согласно донесению Горца, Иннокентий XI будто бы рассеял сомнения императора, предупредив его, что он не одобряет ни поступков, ни намерений Людовика XIV, ибо они продиктованы не истинной приверженностью к католической вере, а намерением разделаться со всей Европой, и как следствие, Англией.

Отделавшись от груза сомнений, Леопольд не колеблясь вступил в союз с Вильгельмом, способствуя таким образом завоеванию Англии протестантом. Точка зрения папы, оказавшая такое решительное воздействие на императора, достигла Вены тотчас вслед за переворотом, совершенным принцем Оранским, о котором папа был незамедлительно извещен своим представителем в Лондоне – нунцием д'Адцой. Как пишет Ролофф, еще не найдено письмо Иннокентия XI, излагающего свое мнение Леопольду, но нетрудно предположить, что речь шла скорее об устном сообщении, переданном через посредника – папского нунция в Вене.

Как бы то ни было, тот же Ролофф недоволен своим собственным объяснением и предполагает, что в игре было задействовано кое-что еще: «Будь Иннокентий папой эпохи Возрождения, не составило бы труда объяснить его поведение оппозиционностью Франции. Но подобная побудительная причина более недостаточна в эпоху, последовавшую за великими религиозными войнами». Поступки папы были или скорее должны были подчиняться иным причинам, о которых можно лишь догадываться.

Однако партия, разыгрываемая учеными-историками, была не закончена. В 1926 году другой немецкий историк – Эберар фон Данкельман – снова идет в наступление, надеясь выиграть бой. В статье, появившейся в журнале Quellen und Forschungen aus italienischen Archiven und Bibliotheken, Данкельман с ходу берется за положение Ролоффа. Иннокентий не только знал о броске экспедиционного корпуса Вильгельма Оранского, но и, как о том ясно свидетельствуют письма дипломатических представителей Ватикана во всех странах, пристально и с тревогой следил за развитием ситуации на острове.

Далее следует то, что для нас особенно ценно. Чуть ли не беззаботным тоном Данкельман добавляет, что в прошлом ходили слухи, будто принц Оранский много задолжал папе. И потому подумывал отказаться от своего княжества в центре французских земель в пользу папы. Данкельман уточняет, что деньги были выданы принцу как раз на переворот в Англии.

Пятью строчками Данкельман кладет к ногам читателя настоящую бомбу. Сен-Симон в своих «Мемуарах» также выдвигает эту ядовитую гипотезу (сочтенную Вольтером неправдоподобной). Однако ни один современный историк, серьезный и опирающийся на документы, не принимал во внимание скандальную идею, согласно которой блаженный Иннокентий XI якобы одолжил деньги принцу Оранскому на то, чтобы покончить с католицизмом в Англии.

Ролофф ограничился констатацией того, что папа знал о намерении принца и ничего не предпринял, чтобы помешать ему. Но он не заявлял, что Вильгельма финансировал Иннокентий XI. Данкельман же решил назвать то, что, согласно интуиции Ролоффа, определило поступки папы и привело его к тайной поддержке замыслов Вильгельма, – деньги.

Гипотеза, согласно которой Иннокентий якобы финансировал предприятие Вильгельма, как объясняет Данкельман, опирается на предположение: папа был курсе скорой высадки принца в Англии (Ролофф считал это доказанным), а поднявшись на английский трон, Вильгельм мог с легкостью поквитаться с папой и рано или поздно с лихвой, то есть с процентами, вернуть ему долг, как он сделал бы в случае с обычным ростовщиком.

Данкельман же утверждает, что папа не был в курсе высадки в Англии и ничего не ждал от Вильгельма, поскольку у него и в мыслях не было, что такое возможно. Он считает, что это доказывают письма, которыми обменивались в преддверии выступления принца в поход государственный секретарь и кардинал Альдерано Чибо, ватиканский нунций, кардинал Франческо Буонвизи и нунций в Лондоне Фердинандо д'Адда. Из этих посланий следует, что папа был весьма опечален военными маневрами принца, и в них не содержится ни малейшего намека на тайное сообщничество между Святым Престолом и Вильгельмом. То есть папа ничего не знал.

Даже если предположить, что Иннокентий XI одалживал деньги Вильгельму, добавляет Данкельман, они непременно должны были идти по каналам лондонской нунциатуры. Однако скрупулезно изучив эти каналы, немецкий историк не нашел никаких следов передачи средств и потому с удовлетворением отмечает, что «вопрос полностью изучен». Положение, выдвинутое Ролоффом, разбито в пух и прах, и тот, кто осмелился утверждать, что папа одалживал деньги принцу, quod era demonstrandum, потерпел фиаско.

И вот наконец в 1956 году состоялось причисление папы Одескальки к лику блаженных, безусловно, не без влияния обстановки «холодной» войны: турки становятся символом советской империи, а нынешний папа – продолжателем героических деяний трехвековой давности. Иннокентий XI спас христианский Запад от турецкого нашествия, а Пий XII предостерегает от ошибок коммунизма.

Истине пришлось долго ждать своего часа. Стоило оформиться официальной версии, историки принялись рьяно почитать ее. Безусловно, испытывая смущение перед одновременно слишком новыми и слишком старыми вопросами, они лишь равнодушно взирали на загадочные отношения, навсегда связавшие этих двух людей: Вильгельма Оранского, вернувшего Англию в лоно англиканства, и самого славного папу XVII века.

В то же время множились монографии и эссе о выпадении волос в Средние века, о жизни глухонемых при AncienRegime и концепции мира у мельников нижней Галиции. А вопрос большой исторической важности так никто и не соблаговолил решить, честно прочтя бумаги Одескальки и Бокастеля и погрузившись в архивную пыль.

Папа-наемник

И все же это так: никто никогда не пытался рассказать правду об Иннокентии XI. В национальной библиотеке Виктора-Иммануила в Риме мне попалась небольшая любопытная работа 1742 года: De suppositittis militaribus stipendiis Benedicti Odescalchi графа Джузеппе делла Торре Реццонико, в которой автор пытается опровергнуть слух, уже имевший хождение после смерти Иннокентия XI, а именно – что в юности блаженный в качестве наемника воевал под испанскими знаменами и был серьезно ранен в правую руку. Реццонико утверждает, что юный Бенедетто Одескальки служил, но не в войсках наемников, а в рядах коммунальной милиции Комо.

Жаль, что автор сего труда является родственником того Реццонико, который был подставным лицом Одескальки в Венеции; жаль также, что семейство Реццонико было связано родственными узами с семьей папы. Лучше бы это прозвучало из уст независимого историка. И все же кое-что заставляет нас повнимательнее приглядеться к этому вопросу. Пьер Бейль упоминает, что в юности Бенедетто был ранен в правую руку, когда служил наемником в Испании. Любопытно, что, согласно официальным медицинским бюллетеням, понтифик до смерти страдал сильными болями именно в правой руке.

И все же поражаешься тому забвению, которому предан и этот темный аспект жизни папы. В книжке Реццонико я наткнулся на вложение – библиотечный формуляр. На нем было проставлено имя предыдущего читателя: «Барон ф. Данкельман, 16 апреля 1925». После него никто более не запросил в библиотеке эту книгу.

Подлинное и ложное

Атто Мелани говорит правду, когда обучает своего юного друга: ложное не всегда лживо. Если в адекватном свете изучить ложные письма д'Эстре, опубликованные Делримплом, их можно отнести к необычной категории документов: хотя они и подложные, но в них содержатся правдивые сведения. И потому не случайно, что еще одно письмо, опубликованное Гереном (на сей раз подлинное), написанное кардиналом д'Эстре Людовику XIV 16 ноября 1688 года, подтверждает наличие контактов между графом Казони и Вильгельмом Оранским.

Кардиналу Чибо [223]…
стало известно, что через одного прелата, прибывшего из Голландии в прошлом году с письмами нескольких миссионеров этой страны, которым подали надежду, что Штаты [224]то есть Республика Соединенных Провинций
допустят свободу вероисповедания для католиков, он [225]Казони
вошел в сношения с одним человеком из окружения принца Оранского – он-то и подал ему эту надежду; что этот человек поддерживал миссионера в мысли, что принц Оранский с большим уважением относился к папе и много мог бы сделать для его возвеличивания; что в последнее время это общение стало более теплым и принц Оранский ясно дал знать, что у него лишь добрые намерения.

Обстоятельства, о которых сообщает д'Эстре, достоверны хотя бы потому, что источник этой новости, кардинал Чибо, был платным шпионом Людовика XIV (Orcibal, ibidem, p. 73, п. 337). И вот что взбешенный государь отвечал д'Эстре 9 декабря:

Папа не мог бы дать большего знака расположения к установлению добрых отношений со мной, чем удалив от себя навсегда Казони и отказавшись от преступной переписки, в которой тот состоял с принцем Оранским.

В воспоминаниях г-жи де Ментенон также говорится о займах Иннокентия XI Вильгельму Оранскому, но ведь и они подложные. Однако как знать, не содержат ли они правды?

Миссия Шамлэ

Как мы видим, партия, противопоставившая принца Оранского, Людовика XIV и Иннокентия XI, была разыграна осенью 1688 года: Вильгельм держал Европу в напряжении, заставляя гадать, нападет ли он на французов на Рейне в связи с назначением архиепископа Кёльнского или завоюет Англию. Папа смотрел на все со стороны и делал вид, что ему неизвестно дальнейшее. А что Людовик XIV?

Король-Солнце, не являющийся сторонником мира любой ценой, долгое время старался не торопить события. В предыдущие месяцы он отправил в Рим специального посланника – г-на де Шамлэ (см.: Recueil des instructions donnees aux ambassadeurs… ed. G. Hanotaux, Paris, 1888, XVII 7), дабы тот в большой тайне встретился с папой. Миссия эта была столь засекреченной, что официальные представители Франции в Риме даже не догадывались о ней. Задача, поставленная перед Шамлэ, была весьма деликатного свойства: добиться личной аудиенции у папы и говорить с ним от лица Наихристианнейшего короля, его заклятого врага. Легко догадаться, о чем могла идти речь на такой встрече: прийти к соглашению по проблеме Кёльнского архиепископства, обезвредить бомбу замедленного действия, каковой являлся Вильгельм Оранский, и отвести от Европы опасность конфликта.

В Ватикане Шамлэ принят Казони, которому он заявляет, что желал бы лично говорить с папой и только с ним одним от имени короля Франции. Казони дает ему от ворот поворот: мол, сам он лишь секретарь и по столь важному делу лучше обратиться к кардиналу Чибо, ближайшему помощнику папы. Шамлэ соглашается при условии соблюдения полной тайны относительно его встречи с Чибо.

Шамлэ показывает Чибо письмо, которое Людовик XIV прислал через него для папы. Ему велят явиться два дня спустя за ответом. Посланник поступает, как ему указано, но Чибо извещает его, что папа не может его принять, предлагая изложить суть дела ему, Чибо, словно перед ним понтифик собственной персоной…

Иннокентий XI не может не знать, что Шамлэ запрещено так поступать. А между тем за всеми этими проволочками минуло уже несколько дней, как Шамлэ явился в Ватикан. Отчаявшийся и уязвленный, посланник вынужден вернуться во Францию, так и не добившись аудиенции. Людовик XIV в бешенстве. Разногласия между Римом и Парижем по поводу архиепископства Кёльнского не решены, обстановка в Германии накалена, войска принца Оранского по-прежнему имеют превосходный предлог, чтобы оставаться на положении военного времени. Чтобы затем двинуть на… Лондон.

Отказавшись принять Шамлэ, папа продолжает делать вид, что остается в неведении относительно опасности, угрожающей английским католикам. И все же после высадки принца Оранского он выдаст себя одной фразой, о которой упоминает Леопольд фон Ранке (Englische Geschichte, Leipzig, 1870, III, 201): Salus ex inimicis nostris – «Спасение приходит от врага».

Переворот 1688 года

Все это не сводится к дискуссии чисто академического толка. Чтобы оценить значение glorious revolution, а также отношение к ней Иннокентия XI, предоставим слово Ролоффу:

Революционный переворот, в результате которого Вильгельм Оранский свергнул с престола католика Якова в 1688 году, ознаменовал, как и другая европейская революция большого масштаба – французская 1789 года, – переход от одной эпохи к другой. Восшествие на английский трон принца Оранского означало для Англии не только окончательное установление иной веры, но и власти парламента и открытие пути для Ганноверской династии. Победа парламента над монархией Якова II позволила утвердиться партиям, поделившим власть [226]тори и виги
над страной на долгие времена. Политическая власть прочно перешла в руки родовой и богатой аристократий, руководствовавшихся меркантильными интересами.

Помимо этого (для папы это должно было стать самым главным), после победы принца Оранского ужесточились законы относительно участия католиков в общественной жизни. В правление Якова II 300 000 англичан заявили о себе как о католиках, в 1780 году их едва набралось 70 000.

Долги Вильгельма

Счета принца Оранского – вот что стоило бы изучить с самого начала. Из биографий, посвященных Вильгельму Оранскому, так и не ясно, кто финансировал войска под его началом, защищавшие Голландию. А ведь это очень важно, и если ответа нет как нет, то лишь потому, что вопрос этот никогда не ставился ребром. Что и говорить, исследователи могли бы проявить чуточку больше любопытства.

Как пишет английский епископ Гилберт Барнет, друг Вильгельма, принц «явился на свет при весьма неблагоприятных обстоятельствах. Дела семьи были расстроены: его матери и бабке отошли две большие родовые вотчины, которые он должен был унаследовать, не считая долгов, в которые влез его отец, чтобы помочь английской короне». (Bishop Burnet's History of his own time, London, 1857, p. 212.)

Барнет принял активное участие в подготовке переворота 1688 года, он был одним из немногих, бывших в курсе предстоящей высадки на острове, и подставлял Вильгельму плечо в самые трудные минуты, в том числе во время финального марш-броска на Лондон. Что же удивительного в том, что он умолчал об иных фактах, представляющих неудобство для короны и англиканской веры.

Немецкий историк Вольфганг Виндельбанд приводит письмо Вильгельма своему другу Вальдеку, написанное мало погодя после восшествия на трон: «Ежели бы вы знали, какую жизнь я веду, вам бы стало меня жаль. Мне остается одно утешение: Бог знает, что мною движет не честолюбие». (Цитируется Вольфгангом Виндельбандом, Wilhelm von Oranien und das europaische Staatensystem, in: Von staatlichem Werden und Wesen. Festschrift Erich Marks zum 60. Geburtstag, Aalen, 1981.)

Да принадлежат ли эти слова и вправду человеку, осуществившему только что мечту всей своей жизни? – вопрошает Виндельбанд. Я же от себя добавлю: а может, это слова того, кто сражается с денежными затруднениями, одолевающими его?

Англичане, подданные нового короля, не считали его чемпионом воздержанности и простоты. Как отмечает фон Ранке (Englische Geschichte, cit.), в 1689 году Вильгельм потребовал от парламента назначения себе пожизненной ренты, по примеру государей династии Стюартов: «Наличие денег в достаточном количестве необходимо для нашей безопасности». Парламент не внял ему и выделил лишь годовую ренту со строгой оговоркой «не далее». Вильгельма это сильно задело, отказ парламента он счел личной обидой. Но для оспаривания этого решения у него не было никаких рычагов. В это-то время – случайность! – и велись тайные переговоры между Бокастелем, Ченчи и государственным секретарем Ватикана.

Если хорошенько подумать, то вся история Оранского дома полна многозначительными событиями, подчеркивающими болезненность взаимоотношений протестантских государей с деньгами. Английский историк Мэри Кэролайн Тревелайн пишет: «честолюбивые помыслы Вильгельма II не пострадали бы, не попытайся он в качестве статхаудера Республики Соединенных Провинций содержать более многочисленное войско, чем то, которое ему было по карману». Чтобы найти средства, необходимые для защиты Республики, Вильгельм II применил силу, поместив под стражу в 1659 году пятерых главных депутатов и предприняв штурм Амстердама. (G.J. Renier. William of Orange. London, 1932, pp. 16—17.)

В 1657 году, согласно тому же историку, мать Вильгельма III заложила в Амстердаме свои личные драгоценности, дабы помочь братьям. Скончалась она в январе 1661 года в Англии. А в мае этого года бабка Вильгельма, принцесса Амалия де Солмс пытается по суду вернуть драгоценности. Ее секретарь Риве пишет Хьюгенсу, секретарю Вильгельма, о том, что юный принц «не говорит ни о чем другом» (Mary Caroline Trevelyan, William the third and the defence of Holland, 1672—1674, London, 1930, p. 22). Но отчего Вильгельм так интересовался драгоценностями, среди которых был бриллиант в тридцать девять каратов, оправленный в серебро? Торопился ли вернуть унизительный долг или был под впечатлением продажной стоимости драгоценностей?

Огромные средства были, впрочем, всегда необходимы Оранскому дому для ведения военных действий. Во время подготовки высадки в Англии папские агенты в Голландии были прекрасно осведомлены о настоятельной потребности Вильгельма в деньгах: в середине октября 1688 года (об этом мы узнаем от Данкельмана) они дают знать, что по причине сильнейшего ветра десяток, даже дюжина кораблей Вильгельмова флота не вернулись с учений и принц был в страшной тревоге, поскольку задержка в море стоила ему 50 000 фунтов в день.

На какие только неблаговидные поступки не толкает нужда – и среди них мошенничество и предательство. Согласно историку-нумизмату Николо Пападополи (N. Papadopoli, Intitazione dello zecchino veneziano fatta da Guglielmo Enrico d'Orange (1650—1702), in: Rivista italiana di Numismatica e scienze affini, XXII, Milano, fasc. Ill), в XVII веке печатный двор Оранского княжества подделывал венецианские цехины, с легкостью избегая санкций, предусмотренных для такого рода проступков. Когда же это обнаружилось, в 1646 году Светлейшая Венецианская республика ввязалась в войну Кандии против турок и именно от Голландии получала подкрепление и вооружение: венецианцы были вынуждены проглотить этот афронт. Кроме того, принцы Оранские подделывали, возможно, и венгерские дукаты, имевшие хождение в Голландии.

Заимодавцы и высадка в Англии

Итак, Вильгельм Оранский был беден или скорее всегда в долгах и в поисках денег на свои военные предприятия. Следует назвать лиц, снабжавших его деньгами, начиная с тех, кто делал это не таясь.

Политическая и военная деятельность Вильгельма Оранского, в том числе и высадка в Англии, поддерживалась тремя главными источниками: банкирами-евреями, адмиралтейством Амстердама и несколькими патрицианскими родами.

Банкиры-евреи были на главных ролях в финансовой жизни Амстердама и всей Голландии. Среди них был барон Франсиско Лопес Суассо, служивший дипломатическим посредником между Мадридом, Брюсселем и Амстердамом, щедро снабжавший Вильгельма деньгами. По свидетельству современников, он ссудил ему 2 миллиона голландских флоринов без каких-либо гарантий и прокомментировал этот заем фразой, ставшей знаменитой: «Если удача на вашей стороне – вы мне их вернете, если нет, я смирюсь с их потерей». Принц получил также финансовую помощь Генеральных проведиторов (как он их окрестил) Антонио Альвареса Мачадо и Якова Перейры, банкиров, евреев-сефардов (см.: D. Swetschinksi-N. Schoenduve, De Jamilie Lopes Suasso, financiers van Willem III, Zwolle, 1988).

Важную помощь оказало ему и адмиралтейство Амстердама: по свидетельству историка Джонатана Израэля, оно взяло на себя снаряжение около 60% флота и экипажа, высадившегося на острове. По оценкам того времени, речь шла о 1800 солдатах, в ожидании экспедиции постоянно сменявших друг друга на посту.

И наконец, он получил помощь нескольких голландских семейств, хотя это ему и дорого стоило. Боясь вооружать принца, патриции Амстердама сделали так, что выделяемые ими для флота средства никогда официально не признавались предназначенными для экспедиции в Англию, словно это предприятие было личным делом Вильгельма, а не Амстердама и Соединенных Провинций в целом. Ответственность же и долги были возложены на него. Дабы осуществить сей спектакль, суммы сопровождались какой-нибудь легендой, чтобы они не всплыли официально. Часть средств, к примеру, была тайно почерпнута из тех четырех миллионов флоринов, которые Соединенные Провинции собрали в течение июля, то есть перед экспедицией, на улучшение системы фортификаций. Все это объясняет, почему личное состояние Вильгельма, и в том числе княжество Оранское, было предоставлено впоследствии кредиторам. С другой стороны, Вильгельму было предназначено стать королем Англии, что должно было позволить ему расквитаться по всем долгам. (J. Israel, The Amsterdam Stock Exchange and the English Revolution of 1688, in: Tijdschrift voor Geschiedenis 103, pp. 412—440.)

Бартолотти

Затем появляются еще одни тайные заимодавцы: Одескальки. Возможно, они не впрямую финансировали высадку Вильгельма в Англии, зато издавна извилистыми путями одалживали деньги Оранскому дому. Один из этих путей пролегал через посредничество Бартолотти, того самого семейства, о котором Клоридия рассказывает поваренку в их первую встречу. Его члены, выходцы из Болоньи, вскоре влили свою кровь в род ван ден Хёвел, а те присоединили итальянскую фамилию к своей по причинам, связанным с наследством.

Кое-кто из Бартолотти ван ден Хёвел, органично вошедших в среду голландской аристократии, получил доступ к важным должностям: стал командующим инфантерии Амстердама, управляющим города, кальвинистским пастором. Связи, которые они поддерживали с правящей верхушкой, были наконец увенчаны свадьбой Сусанны, дочери Констанцы Бартолотти, и Константина Хьюгенса, секретаря Вильгельма III Оранского (Johan E. Elias, De vroedschap van Amsterdam, Amsterdam, 1963, I, 388—389).

Но взойти по лестнице социальной иерархии было позволено лишь тем, кто одновременно приращивал свое богатство. В несколько десятилетий Бартолотти превратились в самых крупных банкиров, способных служить знати, в том числе и Оранскому дому. Джульельмо Бартолотти, к примеру, числился среди организаторов займа в два миллиона флоринов под четыре процента в пользу Фредерика Анри Оранского, деда Вильгельма. Тот же Бартолотти принял под заклад от бабки Вильгельма, Амалии де Солмс, ее семейные драгоценности.

Сын Джульельмо Бартолотти, носивший имя своего отца, одалживал деньги под проценты и занимался торговлей с компаньоном по имени Фридрих Рихель (оба они упоминаются в качестве заимодавцев в гроссбухах Карло Одескальки: Archivio di Stato di Roma, Fondo Odescalchi, Libri mastri, XXIII, A 2, p. 152). Юный Бартолотти унаследовал от отца не только состояние и недвижимость, но и векселя. И вдекабре 1665 года, после смерти матери, Джульельмо Бартолотти-младший стал кредитором Вильгельма III, которому было тогда едва ли пятнадцать лет. Всего принц Оранский задолжал Бартолотти 200 000 флоринов по двум облигациям. Первая, на 150 000 флоринов была обеспечена ипотекой: «городом Веере и его полдерами», то есть улучшенными, отвоеванными у моря землями. Вторая – ипотекой «нескольких владений в Германии», где у Оранского дома имелись земли (Elias, op. cit., I, 390).

Приток средств из сундуков Одескальки в Голландию, то есть принцу Оранскому, достиг максимальной отметки в 1665 году. Вильгельм был тогда пятнадцатилетним юнцом, которого Генеральные Штаты Голландии, питая постоянное недоверие к наследным государям, все не решались признать и лишь в апреле 1666 года наделили временным и двусмысленным титулом: Государственный Инфант. Также верно и то, что за два года англо-голландского конфликта, разгоревшегося в 1665 году, торговый обмен с Италией (а возможно, и финансовый) значительно возрос. Таком образом, увеличение потока денег со стороны Одескальки могло быть последствием более общего процесса.

Никто не станет отрицать, что деньги братьев Одескальки осели в руках патрицианской и кальвинистской аристократии Амстердама, которая поддержала впоследствии Вильгельма. Что же до Бартолотти, даже per tabulas заметен приток денег от Одескальки. Одалживать Бартолотти означало одалживать Вильгельму.

Не нужно забывать, что займы Одескальки голландцам продолжались до 1671 года: в те времена Бенедетто Одескальки, тогда еще кардинал, был уже на пути к престолу Святого Петра.

После 1665 года перетекание денег в сторону Голландии внезапно оказалось под вопросом. Осторожность ли, честолюбие сыграли здесь роль – неизвестно. Что бы произошло, если бы стало известно, что кардинал Священной Римской Церкви давал взаймы еретику? Явно скандал с сокрушительными последствиями, от которых Бенедетто не поздоровилось бы. Он не мог рисковать: очень скоро, в 1667 году он второй раз в жизни примет участие в конклаве. И на этот раз его имя будет значиться в списке кандидатов на папское место. Если кому-нибудь вздумалось бы пролить свет на его финансовые отношения с Голландией, он не был бы избран ни в этот раз, ни вообще когда-либо.

Ферони, Грилло и Ломеллжи

На этом тайные денежные вливания со стороны папы не заканчиваются. За десять лет, с 1661 по 1671 год, работорговцу Ферони послано 24 000 экю, и отнюдь не в уплату за какие-либо товары или услуги. В те редкие случаи, когда Карло Одескальки заказывает товар, он скрупулезно заносит в гроссбух все, что касается покупки: дата поставки, качество и т. д. В случае с Ферони, как и с голландцами, речь идет о переводе денег, то есть займах.

Ферони занимался работорговлей примерно с 1662 по 1679 год. Ключевая дата – 1664 год, когда испанская корона дает двум генуэзцам, обосновавшимся в Мадриде – Доменико Грилло и Амброджио Ломеллини, – разрешение на вывоз чернокожих рабов из испанских колоний по ту сторону океана. Однако вихрь событий в области политики и экономики стал причиной финансовых трудностей посредников, которые дважды избежали разорения благодаря помощи Ферони, внесшего на их счет 30 000 000 флоринов, причем адресовал он эту сумму императору на борьбу с турками от имени испанского короля. Четыре года спустя, в 1668 году, Ферони вновь выручает Грилло и Ломеллини, проплачивая испанской короне 600 000 песо (P. Benigni, Francesco Feroni empolese negoziante in Amsterdam, in: Incontri-Rivista distudi italonederlandesi, 11985, 3, pp. 98—121). В те же годы, как мы убедились, Ферони получал деньги от Одескальки, которые и шли на выплаты Грилло и Ломеллини: в гроссбухе Одескальки за 1669 год, хранящемся в Государственном Архиве Рима, оба мадридских работорговца фигурируют как должники (Fondo Odescalchi, XXIII, Al, p. 216; см. также XXXII, ЕЗ, 8).

Мне возразят: мол, Ферони был не только работорговцем, он начинал как торговец шелком и спиртным, и теоретически деньги Одескальки могли быть употреблены и на менее жестокие виды деятельности. Однако о Грилло и Ломеллини этого не скажешь, они-то занимались исключительно торговлей живым товаром. Благодаря суммам, переведенным им Одескальки и Ферони, генуэзцы смогли вновь взять под свой контроль прибыльный промысел, потеснив англичан и голландцев.

Личные интересы

Никто так и не попытался пролить свет на взаимоотношения Иннокентия XI и Вильгельма Оранского. А ведь документы, которые я просмотрел, легко доступны, было бы желание. Никто никогда этим не озаботился, и как знать, возможно, это не случайно.

Те, кто должен был знать, знали. Те, кто владел искусством читать между строк, все поняли, изучив опровержения Данкельмана и всех благожелательно настроенных к Иннокентию XI историков.

Историки, защищавшие его от нападок и подозрений, не были застрахованы от посторонних влияний. Граф делла Торре Реццонико, восставший против гипотезы, согласно которой папа в юности был наемником, состоял в родственных отношениях с семьей папы и являлся потомком небезызвестного Аурелио Реццонико, который из Венеции посылал деньги папы в Амстердам. (См.: G.B. Di Crollalanza, Dizionario Blasonico, Bologna, 1886, II 99; A.M. Querini, Tiara et purpura veneta, Brescia, 1761, p. 319; Dizionario storico portatile di tutte le venete patrizie famiglie, Venezia, 1780, p. 106.)

Отношение к данному вопросу Данкельмана также заслуживает нескольких слов. Бароны фон Данкельманы были связаны с Оранским домом тесными узами начиная с эпохи Вильгельма III. В XVIII веке знаменитый предок и тезка историка Эберар фон Данкельман был учителем при дворе курфюрста Фридриха Бранденбургского, до того как стать премьер-министром. Но курфюрст был также дядей Вильгельма III Оранского и не раз поддерживал его в военных действиях против Франции. И этот же курфюрст передал свой дворянский титул Данкельманам. Истовые кальвинисты, они не смогли смириться с правдой, то есть с тем, что Вильгельм завоевал английский трон частично на деньги папы, воспользовавшись к тому же иностранной политикой Иннокентия XI, который, как и Вильгельм, был закоренелым врагом Людовика XIV. Возможно, у Данкельмана были и иные интересы, более приземленные: дело в том, что его семья родом из графства Линжен, составлявшего часть собственности Оранского дома; после смерти Вильгельма графство перешло его дяде, курфюрсту Бранденбургскому. (См.: Ktirschners deutscher Gelehrter Kalender, 1926, II 374; С. Denia. La Prusse litteraire sous Frederic II, Berlin, 1791; ad vocem; A. Rossler, Biografisches Worterbuch, advocem.)

Как и прочие историки, Данкельман скрыл от читателей свои личные связи с тем, о ком повествовал. Благодаря умолчаниям и ухищрения события были им представлены с сознательным пристрастием и в искаженном виде.