Оказавшись в своей комнате, я свесился из окна и с помощью палки спустил к окну Атто конец веревки, которую мы договорились использовать в случае тревоги. Оставив дверь приоткрытой, я вытянулся на постели и чутко прислушивался к звукам, хотя и опасался, что сон сморит меня. Внутренне я готовил себя к долгому бодрствованию, ведь на моем попечении был так и не опамятовавшийся Пеллегрино, приглядывать за которым я обязался перед Кристофано. Напихав в его штаны старых тряпок, дабы они впитывали естественные выделения его тела, я стал бдеть.

Рассказ аббата Мелани меня отчасти обнадежил. Я узнал о дружеских отношениях, связывавших его с Фуке, о том, почему тот впал в немилость: зависть Кольбера явно была в том более повинна, чем разочарование, испытанное Наихристианнейшим королем у него в гостях. Кому не известна злокозненная сила зависти? Однако не были ли следствием того же чувства и суждения Девизе, Приазо и Кристофано об аббате? Столь головокружительное восхождение сына простого звонаря к роли советчика короля-Солнца не могло не породить недобрых поползновений в людях, знавших Атто. По всей видимости, все трое были прекрасно осведомлены о нем и их речи не являлись плодом воображения. Правда, враждебность Кристофано могла иметь под собой и иные основания, ведь он был земляком Атто, а как известно, пето propheta in patria . А как относиться ко лжи Девизе? К тому, что он побывал якобы в театре Кокомеро в Венеции, тогда как на самом деле этот театр находится во Флоренции? Не стоит ли и его опасаться?

Что ни говори, а рассказ Атто был не только правдоподобным, но и грандиозным и захватывающим. Я ощутил в душе горькое раскаяние при мысли, что принял Атто за каналью, лжеца и предателя. Это я предал чувство дружбы, возникшее в нашу первую встречу с ним и тогда расцененное мною как подлинное и настоящее.

Я бросил взгляд на своего хозяина: казалось, его одолел тяжелый морок, от которого он никак не очнется. Тайн было непочатый край. Что довело до крайности моего хозяина? Отчего умер г-н де Муре? Что побудило Бреноцци подарить мне дорогие жемчужины, и отчего их у меня украли?

Мой ум все еще был во власти этих и подобных им мыслей, когда я открыл глаза: оказывается, я все же задремал. А проснулся оттого, что услышал какой-то звук: то ли скрип, то ли скрежет. Я вскочил, но неведомая сила тут же уложила меня на пол. Хорошо еще, что не ударился. Ба! Да ведь моя правая щиколотка привязана к щиколотке аббата Мелани, а я и забыл! А когда резко встал, веревка натянулась, я и упал, да еще с таким грохотом, от которого даже Пеллегрино застонал. Ох и рассердился же я на себя! В довершение всего вокруг было темно как в преисподней, не иначе как в лампе кончилось масло.

Я прислушался: из коридора не доносилось теперь ни звука. Нащупав край постели, я вскочил на ноги и тут снова услышал скрежещущий звук, затем глухой удар и металлическое звяканье. Сердце бешено забилось: это он, похититель моих сокровищ. Я выпростал ногу из веревки, стал шарить по столу в поисках лампы, отчего-то не нашел ее и, умирая от страха, решился на поимку злоумышленника.

Однако, очутившись в кромешной тьме коридора, растерялся: как взяться за дело? Как поступить, если придется столкнуться с неведомым злодеем, – броситься на него, позвать на помощь? Не без труда одолел я ступени, ведущие к чулану, размахивая перед лицом руками – то ли чтобы защитить себя, то ли чтобы не налететь на кого-то.

И в эту минуту получил удар по физиономии страшной силы. Кто-то заехал мне по носу. Душа ушла в пятки; пытаясь увернуться от следующего удара, я вжался в стену и закричал. Каково же было мое изумление, когда я убедился, что из моего рта не доносится ни единого звука. Видно, панический страх сковал все мои внутренности и глотку. Когда же, замычав, что телец на заклании, я готов был броситься на пол, чтобы ползком улепетнуть от преследования, чья-то рука вцепилась мне в плечо, и я услышал:

– Что ты делаешь, дурачок?

Сомнений быть не могло: Атто прибежал, стоило натянуться веревке, когда я резко встал, разбуженный странными звуками. Я объяснил ему, что случилось, жалуясь на удар, который он мне нанес.

– Да не ударял я тебя. Я мчался на помощь, а ты, скатываясь по ступеням, налетел на меня, – пояснил он. – Где похититель?

– Но, кроме вас, я никого не застал, – прошептал я, не переставая трястись от страха.

– Поднимаясь, я слышал, как он гремел ключами. Не иначе как он в чулане, – предположил он, засвечивая лампу, которую догадался прихватить с собой.

С нашего места нам была видна полоса света под дверью Стилоне Приазо на третьем этаже. Аббат попросил меня говорить тише и указал на дверь чулана, где, как он полагал, укрылся злоумышленник. Дверь была приоткрыта, внутри темно.

Затаив дыхание, мы переглянулись. Тот, кто переполошил нас, должен быть там и знать, что угодил в ловушку. Прежде чем взяться за дверь и открыть ее, аббат несколько мгновений колебался. Но вот мы вошли: внутри никого не было.

– Невероятно, – выдохнул Мелани, явно разочарованный. – Если б он бросился вниз по лестнице, то налетел бы на меня. Если предположить, что он успел спуститься сверху до того, как ты ступил на лестницу, тоже не получается: дверь, ведущая из башни Клоридии на крышу, запечатана снаружи. Если б он вошел в одну из комнат, мы наверняка услышали бы, в какую.

Мы не знали, что и думать, и уже положили разойтись восвояси, когда Атто сделал мне знак замереть на месте, а сам спустился на один лестничный пролет, до третьего этажа. Я проследил взглядом за его масляной лампой – он задержался у окна, выходящего во внутренний двор. Поставив лампу на пол, он перегнулся через раму окна и некоторое время оставался в таком положении, что-то высматривая. Не понимая, что могло так заинтересовать его во дворе, я тоже подошел к зарешеченному окошку, через которое днем в чулан проникал свет. Но оно располагалось слишком высоко для меня и единственное, что я увидел, было темное небо. Вернувшись в чулан, аббат нагнулся и принялся измерять пол, для чего ему пришлось даже подлезть под полки с утварью. Некоторое время он раздумывал, а затем повторил измерение, на этот раз приняв во внимание толщину стен. Рассчитав расстояние, отделявшее окошко чулана от внешней стены, он определил ширину оконного проема. После чего отряхнул руки, ни слова не говоря схватил меня, поставил на табурет перед оконной решеткой, водрузил мне на голову лампу и погрозил пальцем:

– Держи хорошенько и не двигайся!

Было слышно, как он на ощупь спустился вновь к окну на площадке третьего этажа. Мне не терпелось узнать, что пришло ему в голову, и тоже принять участие в разгадывании загадки исчезновения похитителя.

– Следи за ходом моих размышлений, – велел он, вернувшись. – Длина чулана чуть более восьми пядей, он невелик. Прибавив толщину стен, получим около десяти пядей. Со двора видно, что небольшое крыло, в котором находится этот чулан, возведено позже, чем само здание. Извне оно представляет собой как бы мощный пилястр, идущий от основания до крыши и пристроенный к задней части западной стены «Оруженосца». Однако что-то здесь не так: пилястр вдвое шире чулана. Когда я выглянул из окна пролета третьего этажа, я увидел, что окошко чулана, освещенное лампой, стоящей у тебя на голове, весьма удалено от внешней стены.

Аббат умолк, давая мне возможность самому прийти к какому-нибудь заключению. Но я ни бельмеса не понял в том, что услышал, слишком уж много всего обрушилось на мою бедную голову – и удар, и арифметические расчеты.

– К чему было терять столько пространства? – продолжал он, видя, что ждать от меня озарений не приходится. – Почему было не сделать чулан попросторнее? Нам тут и вдвоем-то тесно.

Я, в свою очередь, спустился на площадку третьего этажа, с наслаждением вдыхая вольный воздух, вливающийся в открытое окно. И от изумления разинул рот. Так и есть: свет масляной лампы, проникающий из зарешеченного окна чулана наружу был удален от внешней стены, ясно вырисовывавшейся в лунном свете. Дотоле я никогда не обращал на это внимания, слишком занятый днем и слишком усталый в ночное время, чтобы позволить себе праздно торчать у окна.

– А знаешь, как это объясняется, мой мальчик? – спросил аббат, стоило мне вернуться в чулан.

И, не дождавшись ответа, просунул руку между полками с утварью, жадно ощупывая стену, на которой они висели. Пыхтя, он попросил меня подсобить ему передвинуть кое-что из мебели.

Это было не таким уж сложным делом. Когда же нашим глазам предстали контуры двери, сколоченной из досок и закопченной от грязи, аббат, сдается мне, ничуть не удивился.

– Ну, что я говорил! – довольно крякнул он и без страха толкнул обветшалую дверь, которая заскрипела на петлях.

Первое, что я ощутил, было дуновение влажного и холодного воздуха. Под нами зиял черный провал.

– Вот куда он, оказывается, делся, – промолвил я.

– Я тоже так думаю, – с недоверием поводя носом, отозвался аббат. – Проклятый чулан не без двойного дна. Пойдешь первым?

Ответом ему было мое красноречивое молчание.

– Что ж, все всегда приходится брать на себя, – потрясая лампой и готовясь переступить порог, проворчал Атто.

Не успел он окончить фразы, как уже повис в черной дыре, Ухватившись за ветхую дверь.

– На помощь, скорее!

Мелани чуть не свалился в колодец, что могло закончиться весьма плачевно. Только благодаря невероятному проворству удалось ему ухватиться за дверь и повиснуть на ней над черной бездонной дырой. Когда же с моей помощью он выкарабкался, случилось новое несчастье – из рук аббата выскользнула и улетела в темное жерло лампа. Что было делать? Не оставаться же в кромешной тьме. Я отправился за лампой в свою комнату, которую предусмотрительно запер на ключ. Пеллегрино спокойно похрапывал, на свое счастье не догадываясь, что творится в его заведении.

Атто едва дождался моего возвращения, горя нетерпением спуститься в колодец. Для своих лет он проявил поразительную ловкость. Мне еще предстояло удостовериться, какой силой духа, лишь временами прорывающейся наружу, он обладает.

Собственно, этот разверзшийся под нами провал не был колодцем, в чем мы незамедлительно убедились, осветив его лампой. В его каменные стены было вделано несколько металлических скоб, которые можно было использовать как ступени. Не без опаски спустились мы по ним и очень скоро достигли дна – выложенной кирпичом площадки. Перво-наперво оглядевшись, мы обнаружили, что с этой площадки берет начало спуск под землю в виде каменной, с широкими ступенями лестницы. Склонившись над ней, мы попробовали определить, как далеко она ведет.

– Мы все еще находимся под чуланом, мой мальчик, – обнадежил меня мой спутник.

Я подал голос, но он больше напоминал писк: я был бы рад воспрянуть духом, но что-то не получалось.

Мы молча двинулись вперед. Спуску не было видно конца, стены, ступени, свод – все покрывал тонкий налет грязи, что делало наше продвижение вперед рискованным. Потом лестница изменилась: вырубленная в известковом туфе, она стала очень узкой и опасной. Мы тяжело дышали – верный признак того, что находились под землей.

Вскоре мы оказались у входа в мрачную и враждебно пахнувшую на нас галерею, прорытую во влажной почве. Нашими единственными спутниками были гнетущая тишина и спертый воздух. Сердце захолонуло от страха.

– Вот куда провалился наш похититель, – пробурчал себе под нос Мелани.

– Отчего вы говорите так тихо?

– А вдруг он где-то поблизости. Я хочу схватить его, а не самому попасть в его лапы.

Но ни поблизости, ни дальше мы никого не встретили. Идя по галерее, аббату приходилось пригибать голову из-за низкого и неровного потолка, если его можно было так назвать. Глядя на то, как легко я вышагиваю впереди него, он бросил:

– Впервые завидую тебе, мой мальчик.

Идти было неудобно из-за попадавшихся под ноги камней и кирпичей. На протяжении тех нескольких десятков канн, которые мы миновали, аббат не переставал удовлетворять мое любопытство.

– Этот ход был сооружен для того, чтобы можно было тайно добраться до отдаленных уголков города.

– Не во время ли эпидемий чумы?

– Думаю, задолго до них. Подобные ходы всегда полезны в городе. Возможно, он послужил какому-нибудь римскому патрицию для неожиданного нападения на противника. Римские рода всегда ненавидели друг друга и бились не на жизнь, а на смерть. Когда ландскнехты разорили Рим, некоторые княжеские рода помогли им добить поверженный город, чтобы разделаться с соперниками. В начале наш постоялый двор был притоном для убийц и разбойников, содержавшимся на средства Орсини, которым в округе принадлежали многие здания.

– А кто проделал этот ход?

– Взгляни на стены. – Аббат поднес лампу к стене. – Они из камня и, судя по кладке, очень древние.

– Такие же древние, как катакомбы?

– Отчего бы и нет. Мне известно, что в последние десятилетия один ученый священнослужитель исследовал подземный Рим и обнаружил и зарисовал множество могил, останков святых и мучеников. Вне всяких сомнений, под зданиями и площадями иных кварталов проложены подземные галереи, относящиеся частично к временам древнего Рима, а частично и к более поздним временам.

Пока мы шли узкими галереями, аббат не отказался от своей страсти к повествованию, несмотря на то что ни время, ни место к тому не располагали. Своим мелодичным голосом он поведал мне, что с незапамятных времен в Италии в изобилии имеются тайные ходы, проделанные в скалах или земле, задуманные для того, чтобы можно было выбраться из осажденного города, или для того, чтобы служить местом встреч для членов тайных обществ, заговорщиков и даже любовных свиданий, таких, например, как свидания Лукреции Борджии и ее брата Чезаре с их многочисленными возлюбленными. Следовало massime опасаться потайных галерей, ибо залогом их безопасности было соблюдение тайны, которая порой стоила жизни тем, кто был с ней знаком; кроме того, они были напичканы ловушками: чтобы обмануть чужаков, делались дополнительные ходы, не имевшие выходов, заградительные приспособления, управляемые скрытыми механизмами.

– Мне рассказывали об одном подземном механизме, который император Фридрих велел прорыть на Сицилии, так вот, в его галереях имеются скрытые в стенах рычаги, при нажатии на которые с потолка падают металлические решетки, образуя клетки, из которых не выбраться, или выкидываются из невидимых гнезд тонкие лезвия, или вдруг под ногами разверзаются глубокие колодцы. Существуют довольно-таки четкие планы некоторых катакомб. Подземелье под Неаполем насчитывает несметное количество ходов, но их я не знаю, а вот парижские мне посещать приходилось, те очень протяженные. В прошлом веке сотни пьемонтских солдат, преследуемых французскими солдатами в местечке Ровазенда, были вынуждены прятаться в пещерах у реки. Рассказывают, будто бы никто так никогда и не вышел наружу – ни преследователи, ни их жертвы.

– Мэтр Пеллегрино никогда не рассказывал мне об этом подземном ходе.

– Надо думать. О таких вещах без особой нужды не говорят. Да и потом, он может и не знать о нем, ведь он недавно стал управляющим.

– Но как же в таком случае похититель обнаружил ход?

– Очень может быть, твой добрый хозяин не устоял перед предложенным ему вознаграждением. Или перед партией мускатного вина, – рассмеялся аббат.

По мере нашего продвижения меня мало-помалу охватывало неприятное ощущение в груди и голове – не то удушья, не то гнета. Путь, на который мы ступили, вел неизвестно куда и таил в себе опасности. Кромешная тьма, которую лишь слегка разгонял свет масляной лампы, поднятой аббатом на уровень лба, была пугающей и зловещей. По причине извилистости хода мы не могли видеть, что впереди, и всякую минуту были готовы столкнуться с чем-то неожиданным и неприятным. А что, если заметив издали свет нашей лампы, злодей поджидал нас за первым же выступом? Я с дрожью вспомнил те западни в подземельях, о которых услышал от аббата. И ведь никто никогда не отыщет наши тела, постояльцы подумают, что мы с аббатом удрали ночью через окно, да еще и сбиров в том убедят.

И посейчас мне трудно сказать, сколько длилась та наша ночная прогулка. Однако в какой-то момент мы заметили, что тропа, все время шедшая вниз, стала медленно подниматься.

– Ну вот, возможно, теперь мы куда-нибудь и выйдем, – проговорил Мелани.

У меня разболелись ноги, да и промозглая сырость стала уж очень досаждать. Мы уже давно перестали обсуждать что-либо, желая одного – поскорее узнать, куда же ведет этот подземный ход. Меня мороз продрал по коже, когда аббат, вскрикнув, покачнулся и чуть не грохнулся наземь: ведь если что-нибудь случится с нашей лампой – единственным источником света в этом жутком месте, наше пребывание в нем превратится в кошмарный сон. Я бросился к нему. Раздосадованный тем, что чуть было не совершил непоправимой оплошности, Мелани с облегчением вздохнул и осветил встретившееся на его пути препятствие: каменные ступени, столь же крутые, сколь и узкие. Мы чуть не ползком вскарабкались по ним, страшась опрокинуться назад. Во время этого, если можно так выразиться, восхождения из-за множества поворотов, которые делала лестница, Атто пришлось сложиться в три погибели. Мне было куда как легче. Оглянувшись, Атто бросил: «Как я тебе завидую, мой мальчик», не подумав о том, что мне это могло быть неприятно.

Мы знатно перемазались в грязи, по нашим лицам текли омерзительные струйки пота. И вдруг аббат как завопит. Какое-то бесформенное и юркое существо вспрыгнуло мне на спину, неловко скатилось по моей правой ноге и кануло во мрак. В ужасе стал я отбиваться, защищая голову руками, готовый молить о пощаде и вступить в бой.

Поняв, что опасность, если таковая вообще существовала, миновала, Атто сказал:

– Странно, что мы до сих пор с ними не повстречались. Вот уж поистине мы вдали от исхоженных троп.

Побеспокоенная нашим появлением огромная водяная крыса предпочла скорее перелезть через нас, чем отклониться со своего пути. В своем безумном порыве вперед она уцепилась за руку, которой аббат опирался на стену, и всем своим весом прыгнула мне на спину, преисполнив меня ужасом. Мы остановились перевести дух. Постояв молча, двинулись дальше. Вскоре ступени стали чередоваться с площадками, выложенными обломками кирпичей, которые становились все шире. К счастью, в лампе было достаточно масла: к тому же идя вразрез с настойчивыми пожеланиями камерлингов, я заправлял лампы только лучшим маслом.

Тропа кончилась, теперь мы поднимались по пологому склону, не затрачивая уже прежних усилий и не испытывая страха. Как вдруг вышли к мощеной площадке правильной четырехугольной формы, отличавшейся от тех, что попадались нам раньше, и походившей то ли на амбар, то ли на складское помещение какого-нибудь дворца.

– Ну вот мы и снова среди людей! – воскликнул аббат.

Еще одна крутая лестница, но уже с веревочными перилами, укрепленными в стене железными кольцами, вела наверх. Мы поднялись по ней.

– Тьфу ты пропасть! – вырвалось у аббата.

Я тотчас понял, что он имел в виду. Как и следовало ожидать, лестница оканчивалась дверью. Очень крепкой и закрытой.

Нам ничего не оставалось, как передохнуть и пораскинуть мозгами, несмотря на неприветливость места. Деревянная дверь была закрыта на заржавленный засов. Судя по доносящемуся из-за нее шуму ветра, она вела в город.

– Ну что ж, теперь твоя очередь объяснять, – проговорил, усаживаясь на ступени, аббат.

– Дверь закрыта изнутри. Стало быть, похититель не покидал подземелье, – пытался я рассуждать. – Но поскольку мы не встретились с ним по дороге, а никаких иных поперечных дорог нам не встретилось, можно сделать вывод, что он отправился другим путем.

– Недурно. Так куда же он делся?

– Не исключено, что он и не спускался в колодец, – выдвинул я предположение, в которое и сам не верил.

– Гм! – буркнул Атто. – В таком случае, где бы он мог быть?

С этими словами он сбежал по ступням и обошел замощенную площадку. В одном углу гнила старая барка, что подтверждало мою догадку: мы неподалеку от берега Тибра. Не без труда справившись с засовом, я открыл дверь. Слабый лунный свет освещал тропинку. Ниже текла река. Подо мной был обрыв. Я инстинктивно отпрянул. Свежий влажный воздух проник в подземелье, стало легче дышать. Еще одна тропа отклонялась вправо, теряясь в прибрежной илистой почве.

– Если мы выйдем, нас наверняка схватят, – поспешил предупредить меня аббат.

– В общем, мы зря проделали весь этот путь, – жалобно простонал я.

– Вовсе нет, – бесстрастно отвечал Атто. – Теперь мы знаем, где находится выход. Мало ли чего. Напасть на след похитителя нам не удалось, что ж, значит, он пошел другим путем. Мы что-то где-то упустили по ошибке ли, по неразумению ли. А теперь вернемся, пока нас не хватились.

Обратный путь был не менее тяжелым и вдвое более утомительным. Не подгоняемые охотничьим инстинктом, как по пути туда (во всяком случае, это было справедливо в отношении аббата), мы едва-едва доплелись до постоялого двора, хотя мой спутник ни за что бы в этом не сознался.

С облегчением выбравшись из адского подземного хода, мы вновь оказались в чулане. Заметно разочарованный тем, что наша вылазка не дала никаких результатов, аббат отпустил меня на все четыре стороны, дав напоследок поспешные наставления на следующий день.

– Если хочешь, можешь объявить завтра, что был похищен или потерян дубликат ключей. О нашем открытии, равно как и о попытке поймать вора, – молчок. Как только представится случай, поговорим обо всем в каком-нибудь укромном уголке, чтобы ничего не упустить.

Я вяло согласился, падая от усталости, да и сомнения по поводу аббата у меня еще до конца не рассеялись. Когда мы возвращались, меня вновь взяло раздумье о нем, и мое отношение к нему коренным образом поменялось: все, что я услышал из чужих уст, показалось мне преувеличенным и недоброжелательным, хотя и было ясно, что в его прошлом немало темных мест; однако теперь, когда погоня за злоумышленником не дала ничего, я не был намерен служить ему ни слугой, ни осведомителем, поскольку это могло ввергнуть меня в гущу непонятных и даже гибельных дел. Если предположить, что суперинтендант Фуке и впрямь был лишь неподражаемым, в своем роде единственным покровителем искусств, как утверждал его друг, а также жертвой ревности Людовика XIV и зависти Кольбера, все же нельзя было отрицать, что я оказался в компании человека, привычного к хитростям, двойной игре и козням парижского двора.

Я был наслышан о серьезных разногласиях между нашим благословенным папой Иннокентием XI и французским королем. Прежде мне было невдомек, в чем причина такого холода между Парижем и Римом. Но позже из разговоров обывателей и людей, знающих толк в политике, я понял, что преданным сторонникам понтифика не след ни при каких обстоятельствах вступать в отношения с галлами. Такие мысли роились в моей голове, пока мы, с трудом передвигая ноги в темноте, как кроты, пробирались под землей к лазу в здании «Оруженосца».

Вызывала у меня подозрения и та ярость, с которой аббат кинулся преследовать похитителя. К чему было вот так очертя голову бросаться в опасное предприятие вместо того, чтобы дождаться, как будут дальше развиваться события, и тотчас объявить постояльцам, что украдены ключи. А что, если аббату известно больше того, что он мне поведал? Может, он уже знал, где были спрятаны ключи? А не вор ли он сам? А что, если он отвлекал мое внимание, чтобы иметь возможность действовать не спеша, возможно даже в эту самую минуту, после того как мы с ним расстались? Мой горячо любимый хозяин – и тот скрыл от меня существование подземного хода. С чего бы тогда совершенно постороннему человеку, каким был для меня аббат Мелани, открыться мне?

Не слишком определенно пообещав аббату исполнять его наказы, я постарался поскорее отделаться от него, забрав свою лампу и поспешив к себе, решительно настроенный записать в дневник события этого дня.

Пеллегрино сладко спал, ровно посапывая во сне. Больше двух часов истекло с момента нашего спуска в подземный ход, будь он неладен, столько же оставалось и до рассвета. Силы мои были на исходе. По чистой случайности я бросил взгляд на штаны своего хозяина перед тем, как потушить свет, и что же я увидел! Ключи были на своем месте, на самом виду.