#img_11.jpeg

После боев за Дембицу пластуны долго стояли в обороне. На фронте была относительная тишина — только разведчики да снайперы действовали активно. Снайперов за это время в дивизии выросло много. В каждом батальоне и в каждой сотне были свои отличившиеся мастера снайперского дела, а у них учились и шли по их стопам многие другие пластуны.

В батальоне капитана Трофимова самым боевым и знаменитым снайпером был двадцатичетырехлетний сержант Найденов. Насколько он преуспел в своем трудном и опасном деле, можно судить по тому, что даже начальник политотдела, побывав в батальоне, лично с ним разговаривал и даже называл по имени-отчеству — Михаилом Платоновичем. После этого Найденов немного заважничал и стал отпускать гвардейские усы. Парень он был неглупый, так что важность у него быстро прошла, а усы остались, росли они споро, и уж можно бы их закручивать, но эта операция долго не удавалась сержанту — усы топорщились в разные стороны.

На помощь Найденову пришел наводчик противотанковой пушки. Он до войны работал парикмахером и посоветовал сержанту «для оклейки» сильно действующий состав. В результате этой косметической поддержки со стороны артиллерии усы у Найденова завернулись в колючие, загадочно поблескивающие стрелки.

Товарищи подшучивали над сержантом:

— Смотри, Михаил Платонович, демаскируют тебя усы, блестят сильней оптического прицела…

Найденов отвечал:

— Ничего, я на них колпачки имею, на «охоту» иду — зачехляю.

Зачехлял он их или нет — неизвестно, только на «охоте» они ему не мешали. Почти каждый день сержант находил способ досадить гитлеровцам.

Уже наступали холода, ночами подмораживало, и немецкие солдаты, решив утеплить свои траншеи и блиндажи, натаскивали туда сухой соломы. Зажигательными пулями Найденов поджег в одной траншее солому, выкурив оттуда фашистов, и «под шумок» свалил двоих. В другой раз он, выдвинувшись ночью далеко вперед, убил двух гитлеровцев, рубивших в роще деревья для перекрытий. Роща находилась за немецкими траншеями, и гитлеровцы чувствовали себя здесь в относительной безопасности. И вот — на тебе, снайперы и там их достали. Гитлеровцы вышли из себя: целый день вели огонь из минометов и пулеметов по нашим позициям. Стреляли много, но бестолково, и если кому и нанесли урон, так только себе, дав возможность нашим артиллерийским разведчикам уточнить расположение действующих огневых точек.

Из учеников Найденова самым способным и удачливым был ефрейтор Григорий Маркин, подвижной крепыш, весельчак, стрелок отменной меткости. Найденов очень ему симпатизировал и с удовольствием передавал смышленому Грише все снайперские «секреты». О Маркине заговорили уже и в дивизии, личный счет его быстро пополнялся, мастерство крепло, оттачивалось. Найденов даже пошутил как-то:

— Тесновато нам с тобой, Гриша, на одном участке.

И вдруг в один далеко не прекрасный день Маркина ранил немецкий снайпер. Утром этот снайпер подбил зазевавшегося бойца на левом фланге, а часов около двух принесли Гришу.

Найденова в ту пору на командном пункте не оказалось, он пришел позже. И сейчас же его вызвали к командиру батальона.

Капитан Трофимов сидел за столом, сколоченным из шершавых, обгорелых но краям досок. Перед ним лежал разобранный пистолет. В руке комбат держал блестящий ствол пистолета и смотрел через него на огонь ровно и сильно горевшей лампы, сделанной из латунной гильзы. На сухой щеке Трофимова медленно ходил круто желвак.

Найденов доложил о прибытии. Капитан повернул к нему голову, кольнул маленькими, глубоко сидящими глазами и кивнул на табурет у стола:

— Садись.

Сержант сел. Капитан еще раз поглядел на огонь сквозь пистолетный ствол, положил его и всем телом повернулся к Найденову.

— Я вот сидел тут и думал, — начал он, — как же нам дальше быть… — капитан покатал пальцем ствол пистолета, — и выходит, Михаил Платонович, что придется тебя с переднего края временно удалить.

— Это как же — удалить? — привстал Найденов.

— Ну сам посуди, — словно не замечая его волнения, продолжал комбат, — сегодня немецкий снайпер Маркина ранил, завтра, гляди, тебя подстрелят, а я с кем останусь? Да еще и попадет мне за тебя, скажут в дивизии — такого снайпера не уберег…

Найденов не первый день знал своего комбата: капитан был шутник и любил преувеличивать. Но сейчас он, кажется, хватил через край. Сержант побледнел, один ус у него расклеился и ощетинился, но он и не заметил этого. Вскочив с табуретки, Найденов выпрямился и, сделав под козырек, сказал:

— Разрешите, товарищ капитан…

— Что разрешить?

— Завтра на «охоту» выйти… уж тому гитлеровскому снайперу не поздоровится!

— Ишь, как тебе не терпится. А Маркина в медсанбате навестить не желаешь?

— Сначала со снайпером надо разделаться…

— А я бы на твоем месте сначала Маркина повидал…

Капитан встал и шагнул к Найденову.

— Шутки в сторону, — сказал он. — Я тебя затем и вызвал, чтобы посоветовать — сходи к Маркину, расспроси подробно, при каких обстоятельствах его ранило, это тебе очень поможет. Поспешность тут ни к чему, снайпер-то у них появился, верно, матерый.

— Спасибо, товарищ капитан, за совет, — горячо поблагодарил сержант, — я им сейчас же и воспользуюсь.

— Уже темнеет.

— Ничего, не заблужусь. Теперь вечером месяц подсвечивает.

— Ладно, — согласился капитан, — иди сейчас, там можешь заночевать.

До медсанбата было не меньше десяти километров, но что такое десять километров для пехотинца? Часа полтора, от силы два ходьбы.

Стемнело. Однако скоро сквозь небыстро плывущие облака пробился свет месяца и стало видней. Найденов шагал уверенно: дорога знакомая. Сокращая путь, он шел через огороды, прыгая с грядки на грядку, через поля, покрытые мокрой, скользкой стерней. На бугре он остановился перевести дыхание. Одинокая росла тут осина. Ветра не было, но листья ее мелко дрожали, издавая сухой, шелестящий звук, будто кто шептался неподалеку.

«Унылое дерево», — подумал сержант и, отведя глаза от осины, посмотрел вокруг. С бугра видно далеко вперед. В мутном вечернем свете терялись очертания следующего бугра, на который взбегало изрезанное узкими полосками поле. Внизу черной лентой вилась дорога, и на ней поблескивали мелкие лужи. А вправо, уходя в густевший к горизонту мрак, тянулась деревня. Ни огонька в ней, ни звука, дома словно заштрихованы карандашом. Найденов долго смотрел на все это, точно впервые увидел. Да так оно и было. Он привык смотреть на деревья, как на ориентиры, на местность — с точки зрения рельефа ее, на деревни — ища скрытые подступы к ним. А тут окинул землю простым человеческим глазом и увидел ее сиротливой, бедной, но все-таки по-своему красивой и подумал, вспоминая виденное здесь в деревнях: «Плохо еще люди-то живут, плохо… Неужели и дальше так жить будут?» И сам себе ответил: «Нет, не может этого быть. Там, где мы пройдем, люди должны лучше жить. Ведь наши солдаты столько своей крови за это пролили… Только надо гнать поскорее фашистов, чтобы и духу их тут не оставалось…» Сержант поправил автомат за плечами и бегом направился к дороге. «Ночевать в санбате не буду, — думал он, — сегодня же и обратно: до рассвета надо успеть за передний край выбраться».

Медсанбат стоял в маленькой деревушке, и Найденов довольно быстро отыскал хату, в которой лежал Маркин. Но в хату его не пустили. Маленькая хлопотливая сестра категорически заявила:

— Не полагается.

На ее лице с круглыми строгими глазами была написана такая непреклонность, что сержант не стал спорить и отправился на поиски дежурного врача. Дежурный, выслушав Найденова, разрешил. Он вызвал непреклонную сестру и приказал:

— На десять минут пустите к больному.

Сержант хотел сказать, что Маркин не больной, а раненый, но вовремя удержался, вспомнив, что и его в прошлом году величали в санбате больным, хотя у него было осколочное ранение. «Так уж у них заведено, должно быть», — решил Найденов и не стал вмешиваться.

И вот, натянув узенький халат на свои широкие плечи, сержант сидит у постели Маркина. Времени в их распоряжении мало, поэтому разговор друзья ведут раньше всего о деле. У Маркина забинтовано правое плечо. Он бледен, но глаза у него живые, поблескивают. Говоря, он жестикулирует левой рукой.

— …Я первый его заметил, — рассказывает он, — в районе кустов, что против нашего левого фланга. Это, если смотреть от второго блиндажа, на два пальца левей ветряка.

— Знаю, — кивнул головой сержант.

— Ну вот, выстрелил я и вдруг вижу: высовывает он из траншейки лопату и, как на полигоне, помахивает: мимо, мол.

— Лопаткой, значит, помахал? — удивился сержант.

— Да, как на полигоне. Я под эту лопатку еще раз выстрелил и — в ответ получил пулю… Вот и все.

— Ладно, — заключил Найденов, — я завтра посмотрю, что за показчик такой у немцев объявился.

— У меня там две позиции есть, — сказал Маркин. — Одну он уже знает, а другую — нет. Она немного в сторону, от разбитого дерева сорок шагов влево, но запасного окопа к ней оборудовать я не успел.

Сержант молчал, что-то прикидывая.

— Влево от разбитого дерева, говоришь, — сказал он. — Хорошо, найду… Ну, а ты поскорей выздоравливай…

Подошла и тронула Найденова за плечо сестра:

— Пора.

— Ох, и строгая вы женщина, — сокрушенно произнес сержант. — Вам бы старшиной в роте служить… Будь здоров, значит, — повернулся он к Маркину, — ждем тебя в батальоне.

— Желаю удачи, Миша, — вслед Найденову сказал Маркин. — Ребятам привет передавай…

До рассвета Найденов успел разыскать Гришину позицию и по-хозяйски расположиться в ней. Это был небольшой окоп, вырытый в форме полумесяца, остриями обращенного к противнику. У него был широкий, отлично замаскированный бруствер с четырьмя прорезями — бойницами. Правый фланг окопа имел глубину до полутора метров, а левый — на два штыка лопаты: глубже зарыться Маркин не успел.

Сержант устроился на правом фланге окопа. Теперь оставалось ждать рассвета. А ждать пришлось долго, потому что на зорьке пал туман и подниматься стал только часам к одиннадцати.

Терпения снайперу не занимать, и в другое время Найденов спокойно пересидел бы в окопе лишнюю пару часов, но сегодня эта неожиданная задержка тревожила его: фашистский снайпер из-за тумана мог не выйти на свою позицию. Наконец туман поредел, местами подернулся синевой и стал рваться на бесформенные, поминутно менявшие очертания лоскуты. Кое-где проглянуло небо, земля очистилась, и Найденов отчетливо увидел перед собой немецкий передний край: справа рощу — голую, с черными стволами деревьев, с клочьями тумана на ветвях; левей — мельницу с отбитым крылом, а еще левей — ленту невысокого кустарника.

Найденов посмотрел на то место, где Маркин вчера обнаружил вражеского снайпера, и сразу определил: сегодня там тоже кто-то есть. Сержант припал к оптическому прицелу. Тотчас будто прыгнули к нему кусты и упиравшиеся в них гряды с вялой, пожелтевшей картофельной ботвой. В одном месте гряду перерезала темная полоска, и вдоль нее, слегка покачиваясь, короткими толчками передвигался картофельный куст. Вот он остановился, приподнялся, и теперь под ним можно распознать что-то вроде стальной каски.

Сержант, определив расстояние, проверил прицел, но с выстрелом медлил: что-то уж очень беспечен этот гитлеровский снайпер. Он еще понаблюдал за картофельным кустом. Теперь это сооружение двигалось в обратном направлении. Вот оно снова остановилось и приподнялось повыше.

«Ишь ты, — подумал Найденов, — на живца ловит. Ну что ж, попробуем пойти на живца». Он выстрелил. Куст дрогнул, осел немного, и тотчас рядом с ним, словно вытолкнутая из-под земли, выскочила и закачалась малая лопатка: мимо, мол. Не целясь, сержант выстрелил еще раз и отпрянул в сторону. В то же мгновение пуля чиркнула по брустверу чуть правей оптического прицела.

Найденов осторожно вынул винтовку из бойницы и переложил ее в другую, в центре окопа. Тут окоп был мельче, пришлось устраиваться сидя. «Разнообразием тактики немецкий снайпер не отличается, — размышлял сержант, — сегодня повторяется то же, что было вчера. Главный его козырь — лопата, рассчитывает удивить, это во-первых, ну, а кроме того, — по второму выстрелу уточняет цель и бьет. Что же я о нем еще знаю? Ясно, что куст и лопату он показывает в одном месте, а стреляет из другого. А может быть, их двое? Мало вероятно. Судя по тому, как перемещался куст и появилась лопата, двигали ими издали: или за веревку дергали, или шестом толкали — и делал это сам стрелок, сидящий… А вот где он сидит, надо выяснить…»

Найденов стал смотреть в оптический прицел. Картофельный куст оставался в прежнем положении, вправо от него… вот правей, видимо, и прячется немецкий снайпер, там ботва что-то слишком густа и переплелась странно. «Попробуем еще раз», — и сержант послал пулю в самое густое сплетение картофельной ботвы.

На этот раз лопата появилась не сразу, но все же появилась, раза два качнулась и исчезла. Найденов попробовал представить себе, как реагировал на этот выстрел противник. Сначала он, видимо, немного растерялся — пуля прошла где-то близко от его убежища, потом взял себя в руки и решил, что лопаткой помахать все-таки надо; не сделать этого — значит подтвердить, что его нащупали…

Найденов снова перенес винтовку. Устраивая ее на новом месте, он неосторожно поднял плечо, и сейчас же немец выстрелил. Сержант увидел, как из ватника на плече, словно сам собой, вырвался клок ваты. Он еще раз перенес винтовку и стал ждать. Прошло минут двадцать, прежде чем Найденов заметил легкое движение в ботве. Выстрелил и сейчас же получил ответ. Лопата больше не появлялась. «Представление окончилось, — подумал Найденов, — теперь будет серьезный разговор».

Время шло. Тучи заволокли небо, прошел небольшой дождь, и опять засветлело, а поединок снайперов продолжался.

«Дело к вечеру, — досадовал Найденов, — а фашист все еще держится. Правда, лопаткой уже не машет, стрелять стал чаще — нервничает, но ждать, когда он от нервной болезни кончится, мне не с руки…»

Сержант попытался утешить себя, что в крайнем случае завтра сумеет поймать гитлеровского снайпера. И сам же такое утешение отверг: на завтра откладывать нельзя. Завтра этот гитлеровец может уйти на другой участок и там, глядишь, кого-нибудь на свою лопатку подловит. Сержант подумал о том, что будет он рассказывать комбату, вспомнил Гришу Маркина и решил: нет, надо сегодня кончать.

«А что, если?..» Найденов вспомнил старинный пластунский прием: надо вызвать противника на выстрел, привстать, будто пуля сразила тебя насмерть, и, упав, ждать, когда враг откроется. «Рискованно, — подумал сержант. — Может статься, что он успеет еще раз выстрелить, когда я подскочу… Что ж, риск — благородное дело…»

Найденов принял решение: попробовать пластунский прием. Он перенес винтовку в крайнюю левую бойницу. Стрелять придется с левой руки, зато лежа — окоп тут мелкий. Ну, кажется, все готово. Сержант вынул из-за пояса рукавицы, одну из них надел на черенок лопаты и, вздохнув поглубже, точно собирался нырять в воду, стал медленно поднимать варежку над бруствером окопа.

Чвик-к… — пуля рванула с бруствера пук соломы и обрушила в окоп несколько мелких комочков земли. И еще не упала земля на дно окопа, а Найденов уже резко рванулся вверх, выпрямив согнутые в коленях ноги. На мгновение он почти по пояс высунулся из окопа, взмахнул руками и рухнул на левый бок. Тотчас припал к прицелу. Сердце колотилось так, что казалось — сейчас пробьет грудную клетку и уйдет глубоко в землю.

Постепенно успокоилось сердце, ровней стало дыхание. Глаз отчетливо видел и темную полосу поперек гряд, и сплетение картофельной ботвы справа… Лежать неудобно, и уже левая рука болит в локте, и хочется переменить положение, а нельзя — надо терпеть.

Чуть заметно шевелится картофельная ботва в одном месте, приподнимается… выше… выше… выше. И уже виден обрез каски, он поднимается к перекрытию прицела… задержался, не движется… резко падает вниз… Неужели проморгал? Нет, опять видна каска, на этот раз обрез ее сразу перескакивает перекрестие прицела… Немец подносит к глазам бинокль…

Найденов нажал да спуск.

Куча картофельной ботвы, будто ее взорвали, рванулась вверх, из нее, раскинув руки, вывалился гитлеровский снайпер, потом медленно пополз назад, но не свалился в окоп, а остался лежать головой на бруствере. И каска его, перевернутая вверх дном, валялась рядом.

— Ну, все! — сказал себе Найденов. Откинувшись на спину, он некоторое время лежал неподвижно, закрыв усталые глаза. Потом открыл их и увидел над собой плывущие облака, до которых, кажется, можно было дотянуться рукой.