АЛИСА
Если долго сидеть на берегу реки, то рано или поздно течение принесет труп твоего врага. Дождалась: течение принесло. И даже не один труп. Несколько. Потому, как и врагов и у меня — не один. Много у меня врагов. Как там, в народной мифологии? Порядочная женщина должна иметь своего стилиста, гинеколога, стоматолога, сантехника, коррупционера и много-много маленьких врагов. Чтоб не очень накладно, но при этом бодрило. С кого начать? С какого врага? Все мы родом из детства, так что с детства, пожалуй, что и начну.
***
В то лето мы переехали. Родители решили, что они достигли определенного социального положения, и им подходит только центр, пусть даже придется жить в коммунальной квартире. Наша комната оказалась самой большой — сорок квадратных метров. На двери еще остались золоченые ручки в виде львиных голов с блестящими глазами. Они мне очень нравились. Я часами на них смотрела, обходя одну за другим: у каждой ручки было свое имя.
Эту, к примеру, звали Клошаром. Имя казалось загадочным и романтичным. Клошар. Я не знала, что именно означает это слово, но тогда была уверена — означает только хорошее, ведь именно так мама обращалась к отцу. Тот в ответ лишь усмехался.
— Почему ты стоишь у моей двери?
— Потому, что я хочу туда войти!
— В нашу комнату?! — в голосе было столько удивления, что я рискнула обернуться. Пятнадцатилетний пацанчик, со следами прыщей и выражением неудачника. — Зачем тебе нужна наша комната?
— Потому, что я хочу туда войти!
И ведь вошла. Миновав строгого стража — Клошара. Но была разочарована. Узкий длинный чулок с огромным окном на «носке». Вещи громоздились уродливыми пирамидами, рискуя обвалиться в любой момент. Спертый, кислый запах, в котором доминировали ноты табака и немытого тела. Слева на односпальной тахте храпел старик, в красной майке и тренировочных штанах. На большом пальце правой ноги сидела муха и потирала лапки.
С чувством гадливости я закрыла дверь и почти машинально вытерла ладонь о юбку.
— Насмотрелась?
Пацанчик насмешливо смотрел мне прямо в глаза.
— Это кто? Твой дед?
— Мой отец. Я поздний ребенок.
— А-а… А мама? Она у тебя молодая?
— Она тоже старая, — стараясь выглядеть безразличным, пробормотал он. — Тебя как зовут?
— Алиса. А тебя?
— Эдуард.
— Красивое имя. Так звали какого-то короля. Вот только я не помню, какого, именно.
— Интересное сравнение, в первый раз слышу такое, — в его голосе проклюнулась искренняя симпатия. — Может быть, мы и подружимся.
Может быть… Два подростка, на которых всем наплевать. Как вы думаете, могли мы подружиться? Правильно — подружиться не могли, но втрескаться друг в друга, да. Плевое дело. К тому времени прыщи у Эдика прошли, голос сломался, а у меня вдруг обнаружилась грудь и начались месячные. Мои родители сутками пропадали на работе, его — почти жили в больнице, так что у нас оказалось куча свободного времени и две свободные комнаты на выбор. Остальные соседи жили своими проблемами, не замечая никого вокруг. Первые поцелуи, осторожное путешествие за кромку белых узких трусиков, его хриплое дыхание, и мечты, мечты, мечты… О чем мечтаешь в шестнадцать лет? Да, все должно было кончиться именно так, а не иначе.
— Ты когда-нибудь делала это?
— Нет. Эдик, не надо, я боюсь…
— Не бойся. Я знаю, как… тебе будет хорошо.
Юбка, взметнувшись, накрыла мне лицо. Его неуклюжие пальцы сначала что-то сделали с моим бельем, потом принялись за одеревеневшее тело. Он рухнул сверху, прямо между моих раскинутых ног. В бок впилась пружина от дивана. Стало трудно дышать.
— Мне больно! Что ты делае…
Сильная ладонь запечатала рот. Инстинктивно я выгнулась, принимая, и…
И все… раскаленный штырь, раздирающий надвое.
Было так много крови, что он и сам растерялся.
— Черт! Диван! Ты не знаешь, чем ее оттирают?
Я мертво молчала, покачиваясь от ненависти к тому, без которого еще полчаса назад не мыслила своего существования.
— Уходи…
— Крошка… — он сделал попытку погладить меня по голове. Но в глазах Эдика не было ни сострадания, ни жалости, а только… да, пожалуй, что раздражение. Я ей всего себя отдарил, а она…
— Я — не крошка, не детка и не куколка. Я — Алиса. Запомнил? А теперь уходи, очень тебя прошу.
Родители ничего не заметили. Отцу дали квартиру, и нужно было срочно переезжать. Диван, по молчаливому согласию, было решено оставить в старой комнате. В новый интерьер он совершенно не вписывался. Как Эдик совершенно не вписывался в мои ближайшие планы.
Так, что получается? Получается, я решила ему отомстить из-за неудачной дефлорации, которая к тому же случилась так давно, что уже и не вспомнить? Глупая причина, не находите? Хотя, быть может, кому-то она показалась бы очень весомой. Ну, скажем, отсутствие месячных, подпольный аборт, бесплодие и, как следствие, ненависть ко всем этим козлам, которые заманили маленькую принцессу в дебри реальной жизни и отобрали у нее драгоценную горошину. Ничего такого не было: тот эпизод вскорости позабылся, чего не сказать об Эдике. Смешно, но я по нему очень скучала. А со временем даже придумала достойное оправдание: от страсти можно не только голову потерять. Но позвонить не решалась, вроде, как это он должен был мне первым позвонить, ну и пусть, что не знал телефона. Любил бы — выяснил.
А дальше? А дальше временной провал в четыре года. Ничего и никого интересного. Честное слово, никого и ничего! А потом институт кинематографии, факультет сценаристов, вечернее отделение. Поступила, надо сказать, с трудом, без блата не обошлось. Но когда спишь с человеком четыре года, может он сделать для тебя небольшое одолжение и замолвить словечко, кому надо. На дневное его связей и моего пыла не хватило, но на вечерний — оказалось вполне. Так сказать, прощальный подарок. Мой милый Колобок собрался жениться, и молоденькая экзальтированная любовница ему была ни к чему. У него теперь был свой семейный ад, точнее, Ада. Так вот…
Вошла в второго сентября в аудиторию и замерла: на галерке сидел Эдик. В модном вельветовом пиджаке. Сколько времени прошло, многое позабылось, а вот этот пиджак до сих пор помню. И нейлоновая рубашка под ним. Он очень потел, но делал вид, что так и надо. Ну, что там рисует воображение? Слезы, сопли, поцелуи? А ни фига! Он меня не узнал. Вообще. Я его — да, он меня — нет. Словно и не было в его жизни девочки Алисы, которой, кстати, он мог исковеркать жизнь. Ну, это так, к слову. Но ведь обидно, да?
И кто сказал, что дважды в одну и ту же реку не входят? Мы не то, что вошли, влетели. Угар, страсть, только теперь по-настоящему. У него — опыт, и у меня — опыт. Если сложить, то получится хороший секс, но и только. Когда я поняла, что люблю Эдика и готова прожить подле него в тени, варя борщи и стирая грязные носки. Я даже рискнула бы родить, хотя, признаться, детей никогда не любила. Но… не сложилось. Мы спали вместе, иногда ночевали друг у друга, но он меня не любил. Иногда мне вообще казалось, что Эдик не способен на сильные чувства, разве что, они не касаются его очередного «проэкта», он так называл все, что делал. Будь то сценарий к фильму или работа дворником в соседнем подъезде. Впрочем, утро с метелкой — в те дни было редкостью, Эдику исключительно, фантастично везло. Его сценарии принимали на «ура». Мои запарывали и отдавали какому-то бездарю на переработку. Его приглашали в люди. Я же, как правило, коротала вечера дома, помешивая в кастрюльке никому не нужный борщ. А потом Коробкова пригласили на телевидении. В штат. В отдел документалистики, который вскоре переименовали в отдел журналистских расследований. Знакомые давились от зависти, я почти искренне радовалась — повезло. Эдик отрастил бородку, сменил вельвет на модную тогда замшу и обзавелся перстнем-печаткой. В сексе он был теперь тороплив и неряшлив. Делал дело и исчезал.
— Слушай, зачем я тебе нужна? — спросила я как-то, выпив лишнего.
— То есть как это зачем? — удивился он.
— Любить ты меня не любишь, хотеть — не хочешь, зачем я тебе нужна?
В глубине души я очень надеялась на то, что мои слова будут тут же опровергнуты, неуверенность — низвергнута, а отчаяние — побеждено. Но ничего такого не произошло.
— Наверное, мне с тобой удобно, — сформулировал наконец Коробков. — Иногда мне даже кажется, что я знаю тебя очень давно.
— Тебе не кажется… Мы с тобой действительно давно знакомы, — подсчитав, добавила: — Вот уже десять лет.
— Крошка…
— Я — не крошка, не детка и не куколка. Я — Алиса. Запомнил? А теперь уходи, очень тебя прошу.
Молчание. Он с любопытством провел пальцем по моей пылающей щеке:
— Надо же… Действительно не узнал. Блестящая игра, Алиса. Отличное шоу. В кои то веки шоу — это не я, шоу — это ты. Мои аплодисменты.
Только в этот момент я поняла, что потеряла его — окончательно и бесповоротно.
— Подожди!
Лестница насмешливо повторила наши шаги: его — стремительные, и мои — отчаянные. Не догнала.
С тех пор я его почти не видела, зато каждую неделю прилипала к телевизору.
— Впервые пресловутый "шекспировский вопрос" возник в середине 18 столетия, — Эдик, облаченный в старинный английский костюм, виртуозно зажигает свечи. В жестах — сознательная эротика, во взгляде — жажда непознанного. — Тогда в руки английского архивариуса Джозефа Грина, страстного поклонника Шекспира, попало завещание поэта. Грин, дрожа от нетерпения, углубился в неразборчивые каракули. Но с каждой минутой его восторг угасал. Прежде всего, архивариуса поразили неграмотность и убожество стиля, плюс всепоглощающая жадность Вильяма Шекспира, который, подсчитав всю утварь доме (вплоть до солонки), ни словом не обмолвился о судьбе своих произведений. Ознакомившись с историческим документом, Грин задался закономерным вопросом: "А был ли Шекспир?"
С тем же выражением на лице "я знаю все, но вам все равно не скажу!" — Эдик бредет по узкой улочке, надо полагать, что улочка английская, из самого, что ни на есть Лондона. Да и прикид Коробкова подводит к такой мысли: клетчатое кепи, элегантная куртка, чисто английский зонтик. Как денди лондонский одет… Ну-ну, не на ту напали. Знаю я эту улочку. Полгода назад Эдик на ней блевал, перепив шампанского с водкой, а я его держала, чтоб в свою блевотину не рухнул. Пижон хренов!
С того дня и началась эта детективно-литературная история. В дальнейшем шекспироведы разделились на два враждующих лагеря. Одни придерживаются мнения, что Вильям Шекспир — это реальный человек, который жил в стыке двух веков, играл в театре, писал гениальные пьесы, счастливо женился и, наконец, скончался в возрасте 52 лет. Другие приводят доказательства того, что Вильям Шекспир — всего лишь безграмотный и прижимистый торговец солодом, чье имя было использовано в качестве литературного псевдонима. Кем использовано? Почему? И вот тут-то мы снова заходим в тупик. — Эдик действительно заходит в тупик, упираясь в кирпичную стену. Шарит по ней секунды две, а потом укоризненно поворачивается к зрителю:
…В свое время литературоведы называли сразу несколько человек, которые могли скрываться под псевдонимом Вильям Шекспир. Среди них чаще всего звучали имена Фрэнсиса Бэкона; графа Рэтленда; королевы Елизаветы и короля Иакова. В качестве возможного соавтора Елизаветы упоминался ее фаворит, казненный за государственную измену граф Эссекс. Были версии, что под маркой Шекспира творили сразу несколько скучающих аристократов. Этакая группа духовных единомышленников: один разрабатывал сюжет, другой творил, третий икал эффектную концовку… Смотрите наше специальное расследование на следующей неделе. С вами был Эдуард Коробков.
Вечером раздавался привычный звонок.
— Смотрела?
— Конечно, милый. Это было прекрасно.
— Как я их, а?
— Ты их всех сделал, вот только…
— Что, только? — мгновенно нахмуривалась трубка.
— Я так и не поняла, кто же скрывался под именем Шекспира.
— Да я и сам не знаю! — бип-бип-бип.
Лукреция Борджиа и Григорий Распутин, Иуда Искариот и Понтий Пилат. Передачи Эдика смотрели и обсуждали, их критиковали и ими же восхищались. А потом у Коробкова началась звездная болезнь и его отправили в Мексику.
…Наверное, у многих людей рано или поздно появляется сумасшедшая мечта отправиться на поиски сокровищ, — загорелый Эдик облаченный с заграничный костюм сафари, ослепительно улыбался во весь экран. — Я — не исключение. Опасности, возникающие на пути, как правило, только подстегивают страсть к приключениям. Майякские города подходят для этой цели как нельзя лучше: джунгли, гремучие змеи, проклятья давно усопших жрецов-язычников, катакомбы и пещеры и в довершение всего залежи золотых и нефритовых статуэток и прочих "предметов культа". Носок элегантного ботинка отшвырнул гремучую змею. Подозреваю, что она была дохлая, но кадр получился очень эффектным. Панорама древнего города. Эдик беседует с местным населением, заигрывая с юными красотками. — Наверное, поэтому за последние сорок лет Центральная Америка неоднократно переживала набеги контрабандистов. Еще в шестидесятых годах ХХ века археологи забили тревогу: в Европе и Америке чуть ли не легально действовали несколько крупных компаний, занимавшихся распродажей художественных ценностей, вывезенных из Месоамерики. Затем уникальные вещицы выставлялись на аукционах, откуда уходили в частные коллекции. Так, за полмиллиона долларов в свое время была продана золотая маска, украденная из храма Кохунлич. За ней последовали и другие предметы старины. В конечном итоге любители легкой наживы уничтожили около двадцати майякских городищ. При этом ученые зачастую прибывали на место раскопок гораздо позже грабителей и заставали лишь жалкие остатки былого великолепия. Помимо этого, существовала и другая опасность: отправляясь в путешествие, исследователи порой попадали в магические капканы, выбраться из которых можно было лишь с помощью жрецов, служителей культа ягуара…
О-ля-ля! Как же без диких кошек. Несколько ягуаров скалятся в камеру, Эдик стоит на каком-то валуне, покрытым мексиканским мхом, в руках его тонкий длинный хлыст. Позер! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
— Ягуар для майя считался священным зверем. Ему поклонялись, ему приносили человеческие жертвы. Согласно одной из легенд, от связи божественного ягуара и смертной женщины и возникло первое племя ольтмеков, от которого впоследствии произошли майя. Чтобы добиться расположения своего прародителя, они строили огромные пирамиды, которые украшали изображениями ягуара. К примеру, на древнейшей пирамиде в Ла-Венте ученые насчитали восемнадцать масок пятнистого зверя. Тут же находятся и массивные ягуарьи головы, каждая из которых весит двадцать с лишним тонн. Базальтовая стела, украшающая город, еще тяжелее — ее вес оценивают в сорок тонн. До сих пор остается загадкой, как жителям Ла-Венты удалось доставить и установить эти глыбы. — Кто бы сомневался?! Он, конечно же, пытается свернуть эти глыбы, пыхтит, потом разводит руками, демонстрируя собственную беспомощность. Но только физическую беспомощность, господа, только физическую!
Однако поселение Ла-Вента лишь первая остановка на пути к майя. Многие из городищ скрываются за скалами и в труднопроходимых джунглях: порой, чтобы добраться до очередного архитектурного творения, требуется несколько дней.
Знаменитый "Дворец тысячи масок", построенный в Кабахе, считается мистическим и очень опасным местом. Говорят, что маски, вырезанные на фасаде строения, живые. Они призваны карать чужеземцев, осквернивших покой духов. В качестве своеобразной меры наказания здесь выступают укус гремучей змеи и малярия. Малярией заболел исследователь Кэбот, занимавшейся раскопками индейских могил, эта же болезнь подкосила и его оппонента Казервуда. Примечательно, что за несколько дней до происшествия у них таинственным образом исчезла походная аптечка с запасом хинина. Только счастливый случай спас путешественников, направлявшихся в сердце страны майя — Чичен-Ицу. Но об этом в другой раз. Настоятельно рекомендую, не забудьте посмотреть наше следующее расследование. С вами был Эдуард Коробков. И будем надеяться, что малярией я не заболею.
Малярия Эдика обошла стороной, чего не скажешь о любви. Знаете, что самое обидное? Все время. Пока мы были вместе, он мне говорил, что не способен на глубокие искренние чувства, что любовь не для него, только секс, причем секс интеллектуальный, на дурочку у него никогда не встанет. И я верила, черт подери, я верила! А не надо было…
Вторая передача из цикла "Хроники майя":
"Колодец смерти" стал доказательством того, что майя, невзирая на высокую культуру, все же совершали человеческие жертвоприношения.
Чаще всего это были девушки и дети. Мужчин убивали только в редких случаях, когда, к примеру, погибал крупный военачальник. Его войско должно было следовать за ним в мир теней и духов. В более поздний период возник иной жестокий ритуал: намеченного человека привязывали к пыточному столбу. Жрец разрезал жертве низ живота, и ее кровью натирал статую бога. Еще живого человека раскрашивали синей краской, оставляя белой лишь область сердца. После участники казни по очереди выпускали в умирающего стрелы, целясь в сердце.
Известен и другой вид ритуального убийства — на вершине пирамиды избранному богами вырезали сердце, которое возлагали на алтарь, а тело скидывали вниз, где члены племени сдирали с жертвы кожу и надевали ее на себя.
К столбу была привязана хорошенькая девушка. Эдик в набедренной повязке плясал вокруг нее. Девушка билась в путах и весьма ненатурально кричала. Шоу! Шоу — это ты. Шоу — это я.
Я знала эту девушку, и ее присутствие в далекой Мексике сказало все. Моя лучшая подруга, на которой по возращении и женился мой любимый мужчина. Жанна.
Поговорим о женской дружбе?
***
Отчего ж не поговорить! Подруг у меня всегда было много, но, только войдя в пору свиданий, я поняла: это не подруги — приятельницы. Подругой же может считаться только та, которая уступит своего мужика другой, причем уступит без всяких обид и разговоров. Я нередко уступала, но мне — никто и никогда. Так что, когда все приятельницы оказались пристроенными, я просто ликвидировала свои с ними отношения. Раз и навсегда. С мужиками вообще легче: если есть намек на флирт, то в общение добавляется элемент чувственности, если нет — то и не очень-то хотелось. Если он козел — так это видно с самого начала. Отношения с Эдиком — не в счет, и будто я не знала, что он козел! Просто до поры до времени он считался моим козлом. Почувствуйте разницу. Так вот… Если он не козел, а м-м дерьмо, накачанное интеллектом, так и это то же не секрет. В случае так называемой женской дружбы все иначе. Сколько раз я видела, как две фифы целуются при встрече, а потом такую гадость делают, что, мама — не горюй. Впрочем, возможно, что это предвзятое отношение. Может быть, просто хороших подруг на пути не попадалось.
О чем это я? Ах, да, Жанна. Познакомились мы с ней в те самые четыре года, в которые ничего интересного не происходило. Разве что это самое знакомство. У нее порвался чулок, у меня — в сумке оказалась пара запасных. Я всегда их с собой таскаю. Была бы трезвая — ни за что бы не дала, но поддала и бросила с барского плеча, точнее с ноги. Наутро она приволокла мне новую пару. Да не польские, а итальянские. Так сказать, спасибо большое, подружка, выручила. С тех пор и сдружились. Совместные вечеринки, походы в кафе-мороженое, танцы, шманцы, обжиманцы. Пару раз просыпались в одной постели — нет, без этих лесбийских штучек, исключительно из-за похмелья. Просыпались, кстати говоря, с взаимным облегчением: оттого, что ничего накануне не было, да и быть не могло, а, значит, через месяц не нужно будет бежать к врачу. Ой, доктор, что это у меня? Ой, больная, что это у вас?!
Тем не менее, мы обе понимали, что до поры до времени идем рука об руку, но случись что-нибудь — и каждая будет сама за себя. Что-нибудь — это что? Ну, например, когда придется делить мужчину.
А ведь его пришлось делить. Когда в моей жизни снова возник Эдик, Жанна была увлечена каким-то модным режиссером, о котором предпочитала не распространяться. Дескать, это мое дело, поняла, подруга? Поняла, поняла. Ну а Эдик — это мое дело.
Однако вскоре режиссер впал в немилость у Фортуны, а дела у Эдика, как уже говорилось, резко пошли в гору. Жанна проявила к ним интерес.
— Ты когда нас познакомишь?
— С какой стати я должна вас знакомить?
— Мы же подруги, — хищно улыбнулась Жанна.
На эту удочку я не поддалась. И до поры до времени продолжала игнорировать эти странные просьбы-приказы, что Жанне не понравилось, и она решила сыграть ва-банк.
Я до сих пор не знаю, где и как она познакомилась с Эдиком. И произвела ли на него первая встреча именно то впечатление, на которое Жанна рассчитывала. Думаю, что нет. Так просто Эдика не возьмешь. Значит, она должна была придумать что-то особенное, чтобы зацепить его воспаленное либидо, плавно переходящее в интеллект. Но таки зацепила.
Был период, как раз недели за три до отъезда Коробкова в Мексику, когда он вообще исчез из моей жизни. Я звонила Эдику домой, насиловала редакционный телефон — все бессмысленно. Он был вне зоны досягаемости. А потом первый репортаж из далекого государства, нереальный загар и бесшабашная улыбка. Внешне Эдик был очень счастлив. Он и был счастлив.
Уже потом, когда Жанна вернулась из свадебного путешествия, я ей все-таки позвонила и задала один единственный вопрос:
— Почему?
— Извини, дорогая. В этом деле каждый сам за себя.
— Не говори банальностей. Почему?
— Потому что он мне очень понравился.
— Почему?
— Тебя заклинило?
— Нет. Но почему?
— Ох… Ну, ладно, ладно… Эдик сейчас в струе. И я хочу этим воспользоваться. Он сбивает слишком много пены, но именно эта пена поможет мне подняться. Теперь понятно?
— Теперь понятно. Желаю счастья в личной жизни.
Я повесила трубку, прекрасно понимая, что никакого счастья у Жанны с ним не будет. Так оно и оказалось.
Бла-бла-бла… Так что, получается, я решила взять реванш только за то, что Жанна отобрала у меня мужика?!
Не смешите меня… Несмотря на статистику, мужиков на мой век хватало. Тем более, что трахался Эдик, м-м, не слишком умело. Дело в ином, хотя осадок от той дружбы-предательства все же остался. Но кто знал, что с Жанной мы встретимся еще, и при неблагоприятных обстоятельствах. Для меня, конечно, для кого ж еще?!
***
Телевидение — не профессия. Телевидение — болезнь. Заболев однажды, ты уже никогда не сможешь вылечиться. И никакая ремиссия не поможет. В этом мире каждый сам по себе и для себя. Состояние полной и безоговорочной свободы-самостоятельности делает нас зависимыми, а потому и уязвимыми, но с другой стороны — доставляет ни с чем не сравнимый кайф.
По себе и для себя стала и я после разрыва с Эдиком. Нет, по началу, конечно, хотелось отомстить. Если не с личной, то хотя бы с профессиональной точки зрения. С профессиональной — не получилось. На ближайшие десять лет с копейками мне светила должность младшего редактора. Удовольствовалась. Всяко лучше, чем Светлана Борисовна. Удивительная старушка: об нее ноги кто не попадя вытирают, а она только кланяется в ответ — благодарствую, правую ножку оботрите как следует, у вас тут еще пятнышко осталось.
Я часто наблюдала за тем, как она старела. Есть что-то непристойное в таком подглядывании: исподтишка ты подмечаешь новые морщинки, складочки, пигментный бисер на лице и руках, подсчитываешь седые волоски, которых с каждым днем становится все больше и больше. Потом появляется кисловатый запах старости, который только подчеркивают пожелтевшие кружева и запах советских духов. До сих пор не пойму, почему в СССР производили духи, которые пахли старостью?! И ведь у кого-тоони до сих пор остались.
Она всегда извинялась. За всех. И это раздражало. Какая-то словесная епитимья, наложенная самостоятельно, правда, не понятно за что и когда. Поговаривали об ее безответной любви к нашему телевизионному мамонту, скончавшемуся прямо во время съемок. Все бабоньки рыдали, а она закаменела. Я никогда не видела, чтобы человек так каменел.
И добро бы там роман был, кипение страстей, в лучшем случае — постель, перешедшая в искреннюю дружбу. Так нет — чисто платонически. До сих пор не пойму, почему Миронов с ней не переспал. Неужели девственность пополам с влюбленностью помешала?! Хотя, может, он был и прав: именно из таких девственниц фанатички и получаются. Готовые хоть в прорубь, хоть в огонь. Главное — за идею. Особенно, если эта идея — любовь.
Со мной у него быстро все получилось. Даже слишком быстро. Потому больше и не встречались, зато познакомил со своим младшим товарищем — Игорем Селезневым. Мне он сразу понравился. Широкоплечий, вальяжный, с продуманной сединой на висках. В углу рта раритетная трубка — голова Мефистофеля.
Я не удержалась:
— У вас дым над головой. Кругами.
— Что вы, барышня, это флюиды гениальности.
И все — подпала под эти флюиды. Овца овцой. Сначала пригласил присесть за столик, потом в номер общаги, потом переселился ко мне — удобно, да и холодильник под рукой. Готовила я не то, что бы хорошо, но пристойно, при желании из плавленого сырка могла обед соорудить — первое, второе и третье.
В общем, сошлись.
Долгое время ему импонировало, что не только за шкирку в ЗАГС не тащу, но даже и о замужестве не заговариваю. Так сказать, уважаю свободу каждого. А чего ж не уважать, если параллельно крутила амуры с еще двумя претендентами. Бог он ведь такой, троицу любит. Да и биологические часики тикали, поторапливая… В естественном отборе выбрала Игоря. Как самого перспективного. В пику Жанне с ее перспективным Эдиком. Моя мама всегда говорила: "Главное, доченька, конечный результат. А конечный результат можно узнать только в финале шоу".
Ни свадьбы, ни нашей совместной жизни я не помню совершенно. Вот плавленые сырки запомнила, а фату с обручальным кольцом — нет. Может, потому, что ни то, ни другое не играло особой роли. Случилось, и хорошо. Я стала как все: при муже. Едва-едва успела: вышла замуж, и сразу тридцать. Эта цифра меня так шарахнула, что я с неделю по квартире чучелком ходила:
— Селезнев, мне тридцать!
— Ну, и нормально, — говорит. — Не пятьдесят же.
И вот теперь мне пятьдесят. И нормально. Кажется, что нормально.
***
Про детей мы даже и не говорили: ни ему, ни мне пеленки были совершенно не нужны. Но на всякий случай себе поставила спираль, а ему внушила: детей у него быть не может. У него, не у меня. Почувствуйте разницу. Свинкой в детстве болел? Болел! Вот и результат. Но ничего, и такого люблю. Моей любви на нас обоих хватит. А уж если твою прибавить… Живем? Живем!
Замужество придает женщине дополнительный статус: статус ее мужа. Неправда, что о мужчине судят по его женщине, это о женщине судят по ее мужу. Новый круг общения, приглашения на творческие вечера и, как сейчас модно говорить, презентации, наконец, долгожданное повышение на работе — все это я получила, благодаря Селезневу. Как же — жена известного режиссера, и вдруг младший редактор. Непорядок. Стала просто редактором, но отдельной программы, стремительно набиравшей рейтинг.
Иногда он заезжал за мной. Модный, красивый, известный. Бабы завидовали. В том числе и Жанна, чей Эдик давно остался в прошлом вместе с его перспективами. Главное, доченька, конечный результат.
Смешно: каждый знал, что он очень известный, но никто не мог вспомнить, что именно Селезнев снял. Однако на творческие встречи исправно приглашали, в жюри и экспертных советах тоже посидел. А что! Если ты попал в эту тусовку и сумел в ней удержаться, то твои сегодняшние неудачи не играют никакой роли. Ты — свой. Добился успеха — молодец, не получилось — тусовка даст тебе еще один шанс. Конечно, кредит доверия не может быть бесконечным, однако при определенном лукавстве ты можешь слыть, а то и быть своим очень долго. Я где-то читала, что всего-то и нужно, что стать избранным в своей области, этаким гуру, и пока твоя область существует и представляет интерес для большинства, ты всегда будешь на вершине успеха. В струе. Кино — беспроигрышный вариант, поскольку неизменно важнейшее из искусств. Вон Александров снял только пять (!) успешных фильмов, а в последние годы и вовсе предавался воспоминаниям, но никто не смел сказать, что он выдохся: мессир творит, мессир думает…
Вот и Селезнев думал, пока его приглашали на симпозиумы, фестивали, в провинцию и за границу. Как и полагается жене, я ездила вместе с ним. Иногда, конечно, и преимущественно в провинцию, кому нужна жена за кордоном. Там других соблазнов хватает за глаза и за уши. Но честно говоря. Я нисколько не обижалась. В конце концов, у каждого должна быть своя частная жизнь. И когда Чернышевский писал о раздельных спальнях, он, по сути, был прав. В браке должна быть свобода, в разумных пределах, разумеется, но свобода и право на личное пространство. Через пять лет такой жизни я уже не могла сказать, люблю ли собственного мужа или нет. Привыкла. Так привыкаешь к памятнику, который стоит в ближайшем скверике по дорогу на работу; к магазину, где ты покупаешь продукты; к дню выплаты зарплаты — последняя пятница месяца; так привыкаешь, что в ночь с 31 декабря на 1 января наступает Новый год. Вот и к присутствию Селезнева в своей жизни я привыкла.
А потом он начал снимать фильм. Странную историю про маленького человека, попавшего в мир избранных. Грязная футболка среди смокингов. Холодные пельмени против икры. Разбитые кроссовки наступают на ботинки из крокодиловой кожи. Неравная битва гегемона с гламуром. На фоне богатых, успешных и амбициозных людей главный герой выглядел абсолютным придурком, и его монологи абсолютно не цепляли. Потому что неудача в сравнении с успехом находится в заведомом проигрыше. Селезнев уперся: снимет и все-тут.
— Фильм некоммерческий, — сказала я, прочитав сценарий. — Сделать его ты сделаешь, но не продашь. Лучше черная комедия, но с обязательным хэппи-эндом. Кому нудны твои заклинания про нищих, сирых и убогих? Добро ты это снимал лет десять назад, тогда, может быть, на социалке бы и прокатило. Но сейчас конец девяностых, конец тысячелетия. Селезнев, я тебя умоляю: сними лучше мистику с детективным уклоном, разлетится, как горячие пирожки в двадцатиградусный мороз.
Как он орал! Комедия! Мистика! Детектив! Да лучше бы я ему сразу яду предложила. Цианистого калия, например. Неужели он так ошибся в своей жене?! Неужели родная жена — друг, товарищ, духовный единомышленник — не понимает таких простых вещей: что история маленького человека никогда не устареет?! Потому что мы все маленькие человеки, и мы все сражаемся против системы: будь то государственная машина или светская тусовка в районе Рублевки.
— Селезнев, вернись на землю! Ни один маленький человек не станет смотреть фильм про себя, любимого. «Шинель» Гоголя только в школе читают, а потом — никогда! И Достоевского тоже, разве что хандра осенняя разобьет. А ты — фильм. Мы же доллары впервые, можно сказать, в руках держим. Соки натуральные, свежевыжатые попробовали, за границу в массовом порядке съездили — а ты маленький человек. Да ты до Канн не доедешь — засмеют.
До сих пор уверена, что снимать он начал из чистого упрямства, чтобы доказать, что я неправа. Съемки пришлись аккурат на дефолт, когда проблемы маленьких людей интересовали разве что самих маленьких людей, да и то постольку поскольку. Но выкарабкался ведь, собака, нашел какого-то иностранного спонсора, озабоченного засильем массовой культуры, и съемки пошли. Спонсор присоветовал специалиста по элите и толпе. Причем настоятельно присоветовал. Пришлось взять, во избежание политически-идеологически-финансового конфликта. Так мы познакомились с Семеном Мазуриком.
***
Было в нем что-то такое, волнующее и напускное — в общем, лже мужское. На таких мужчин смотришь и думаешь: с таким бы и в постель легла, и в разведку бы пошла, да и на шалашик, пожалуй, согласилась. Но в постели он тороплив и суетлив, в разведке — болтлив и ненадежен, а в шалашике — пахуч, занудлив и прожорлив. Но все это узнается потом, когда подпускаешь к себе настолько близко, что даже и шага назад уже не сделать.
Но хорош, собака! И черный глаз горел, и гормон пошаливал, а то и зашкаливал. К тому же я еще со времен пионерского детства питаю слабость к бородатым мужчинам. Особенно в сексе. Но мои эротические переживания — мои эротические переживания. Вам о них знать совершенно ни к чему.
Мазурик появился через неделю после начала съемок. Прочитал сценарий, сделал несколько поправок карандашом и переговорил со сценаристом. Селезнев его упорно не замечал, так что общение пришлось взять на себя мне. Поговорили, приближаясь на цыпочках, ощупывая каждое слово языком, пунктиром восстанавливая направление возможной беседы. И так до первой развилки-перекрестка. Остановились, переглянувшись. Кто куда? И не сговариваясь, свернули налево. Все, понеслось. Любимые авторы. Любимые фильмы. Любимые идеи. Любимые исторические персонажи. Интеллектуальная дружба, у которой были все шансы перейти в интеллектуальную страсть (любовь?).
Пока Селезнев до хрипоты орал "Мотор!", мы с ним под подаренный спонсором коньячок вели философские дискуссии на тему того, могут ли быть материальными чувства и разум. Когда разум и чувства надоели по причине отсутствия их физического воплощения, мы перешли к обсуждению человеческих грехов. Меня тогда волновал вопрос, почему порядочный и хороший человек вдруг впадает в какую-то крайность. Ведь грех — это эмоциональная крайность, да?
Мазурик не согласился:
— В основе любого человеческого порока лежат простые химические реакции, происходящие в организме. Об этом написал один исследователь. Кажется, его звали Медина. Или у него фамилия такая, не помню. Не суть. Суть в том, что сопротивляться грехам бесполезно, потому что во всех наших проступках ощущаются отголоски животных инстинктов. Мы — животные, облагороженные, отмытые, прирученные к цивилизации, но и только… животные.
— Ну, и как, к примеру, тогда можно объяснить человеческую жадность? Один с себя последнюю рубашку снимет, а второй удавится за снег зимой.
— Жадность — всего лишь навязчивая борьба за право собственности, и возникает это чувство исключительно тогда, когда это право у тебя отнимают. Вот и все. В основе жадности или скупости всегда лежат два фактора: страх и беспокойство. Страх, что кто-то придет и отнимет, и что этого у тебя больше не будет. Беспокойство за свое благополучие, как материальное, так и личное. Есть в нашем мозгу такой участок: у него еще очень забавное название — "нуклеус аккумбенс". Маленький, невзрачный, но именно он и является центром человеческой скупости. Он включается, когда мы начинаем беспокоится за свое имущество.
К примеру, когда человек предчувствует материальное поощрение (то есть получает неожиданный приз, премию, зарплату, выигрыш), то он мгновенно возбуждается. Кровь приливает к голове, лицо краснеет, зрачки расширяются, пульс учащается. Иными словами, он впадает в азарт и одновременно чувствует психологическое удовлетворение от происходящего. Если же у нас отнимают что-то наше — имущество, женщину, работу, премию, жизнь, или же мы просто подозреваем, что все это могут отнять, мы опять таки впадаем в крайнее возбуждение, и потому не можем адекватно оценивать свои поступки.
— А как же религия, моральные устои, нравственность?
— Забудьте об этом. Миром правит биология, а не бог. У каждого есть своя собственная цензура, вопрос лишь в том, насколько близко она соприкасается с цензурой социальной.
— Это кощунство.
— Это реальность. Позвольте такой пример. Допустим, общественная мораль не позволяет вам совмещать работу на нескольких предприятиях, в о время, как вам очень нужны деньги. Как поступите? Останетесь на одной, законной, но мало оплачиваемой работе, или же будете нарушать общественные табу?! Или вот еще пример. Вы — жертва. Вы даже знаете преступника. Но закон вам говорит — у нас нет доказательств, поэтому мы не можем его наказать. Но вы-то можете. Неужели вы не воспользуетесь тем правом, которое установили сами себе? Не покараете в обход закону?
— Семен Петрович, это демагогия. Мы с вами говорим о грехах, а не возмездии.
— Они сходны, эти понятия. Без греха не может быть возмездия, а без возмездия греха.
— Но возмездие как раз относится к категории морали и нравственности, если угодно, оно пропитано религиозным духом. Разве можно судить грех, если он всего лишь биологическая реакция?!
— Браво, Алиса! Вы замечательный спорщик. Другое дело, почему биологические реакции не могут подвергаться осуждению или наказанию? Если, пардон, пьяный человек облюет мне ботинки, я ему дам в морду, потому что не надо напиваться, как скотина и портить чужое имущество. Если мою жену изнасилует какой-то пьяный подросток, я найду его и убъю, потому что, если тебя обуяла похоть, то реализуй ее со своей, а не моей женщиной.
— Гнев, ярость? В этом тоже повинен мозг?
— Гнев заложен в наших генах. У одних он проявляется больше, у других меньше, но он есть у каждого. Раньше только "животная злость" помогала выжить в жесткой конкурентной борьбе. Со временем у людей развились области мозга — его передние отделы, отвечающие за подавление агрессии и контроль таких эмоций, как гнев и ярость. Но не настолько, чтобы не испытывать чувство агрессии. И знаете, Алиса, ведь сегодня мы, по сути, вернулись в прошлое, живем в джунглях, поэтому успеха добивается только самый агрессивный. Гуманисты и добряки никогда не становятся лидерами.
— Но ведь гнев, ярость, зависть разрушают не только тело, но и душу?
— Если у нас вообще есть душа… Как-то не верю я в эти пятнадцать граммов неучтенного веса, — улыбнулся Мазурик. — Материалист до мозга костей. Зависть — биологическое наследие человека, изначально она возникла как один из самых мощных элементов для стимулирования межличностной конкуренции. Ну, условно говоря: добыло одно племя мамонта, а во втором — голод. Пока первое пожирает зверя, второе, завидуя, идет на охоту и добывает мамонта в два раз больше. Вот вам и зачатки здоровой конкуренции. Ничего плохого в зависти не вижу. Если ты завидуешь кому-то, значит, инстинктивно стараешься стать лучше, превзойти своего соперника именно в ой области, где он особенно силен. Другое дело, что зависть провоцирует агрессию, особенно у неуравновешенных людей. Но у любого явления есть свои побочные эффекты.
— Гордыня — также плод биологической эволюции? — мы уже шли с Мазуриком по плохо освещенной улице: с разрешения Игоря Семен Петрович вызвался меня проводить. И я надеялась, что он напросится на чашечку кофе со всеми вытекающими…
— Корень гордыни, она же — тщеславие, оно же — высокомерие — кроется в одном из человеческих генов, название которого произносить не буду, все равно оно вам ничего не скажет.
— Вы, конечно, с легкостью объясните и грех сладострастия? — усмехнулась я. — Причем опять же с биохимической точки зрения.
— Хотите? — он прижал меня к себе и тут же отпустил. Я так и не поняла тогда, считать ли этот жест приглашением или нет. — Интимная жизнь — это взаимодействие различных химических реактивов. Вещество допамин рождает сексуальные фантазии. Серотонин заставляет людей испытывать сладостное томление в предвкушении интимной близости, во время и после нее. Гормон альфа-меланоцит, который вырабатывается гипофизом, возбуждает половые органы. Гормон окситоцин вызывает у партнеров непреодолимое желание ласкать друг друга и доводит до упоительных судорог при оргазме. Гормон эстроген, который вырабатывается яичниками у женщин, вызывает влечение. И, наконец, гормон тестостерон, без которого соитие было бы невозможно. У мужчин он вырабатывается в яичках, а у женщин — в яичниках. Настоящая биохимическая лаборатория внутри каждого из нас! И закрыть ее невозможно, как не остановить движение планет вокруг Солнца. Можно ли считать похоть грехом?
Дальнейшее я помню плохо. Удар, сбивший меня с ног. Пьяный гогот. Масса щупалец, разрывающих белье, клетки тела и душу. Все-таки она у меня была, что бы там Мазурик ни говорил. Я сопротивлялась, кричала, плакала, кусалась. Бесполезно. Город снисходительно принял жертву, которую так легко и практически без борьбы отдал мой философично настроенный спутник. Он просто стоял и смотрел. И даже не шевельнулся, чтобы помочь. Если мою жену изнасилует какой-то пьяный подросток, я найду его и убью, потому что, если тебя обуяла похоть, то реализуй ее со своей, а не моей женщиной. Но я-то была чужая!
Когда пришла в себя на холодном асфальте, никого не было. Ушел. И что странно, я почти что испытала облегчение.
Остаток ночи ушел на то, чтобы зализать раны и принять душ. Горячий, почти обжигающий, но я все равно чувствовала себя грязной. И не потому, что мое тело подвернулось насилию пьяных подростков, а потому, что он даже не отвернулся. Это он меня изнасиловал, а не они. Он, нашедший научное объяснение каждому из человеческих пороков, за исключением трусости. Неужели и этот грех сидят в наших генах?! Но как тогда объяснить, что мать закрывает своим телом ребенка, не думая о том, что сама умрет?! Как объяснить, что люди рискуют своей жизнью, чтобы спасти кого-точужого и совершенно незнакомого? Будучи мертвыми, они шли. Будучи смертельно ранеными все равно делали шаг и… выживали… И спасали других.
— Представляешь, — удивлялся наутро Игорь. — Позвонил и сказал, что больше не может работать с нами. Изменились обстоятельства. Какие к бесу обстоятельства? У нас съемки в полном разгаре, у него контракт. Чего-то ты бледная какая-то, Алиса. Заболела?
Жена Цезаря должна быть вне подозрений. Я жена Селезнева, и тоже вне подозрений. Промолчала. Но ничего не забыла. И не простила. Имею право. Одно КВД чего стоит, но не будем об этом, ладно?! До сих пор больно.
Спустя годы я его случайно встретила. Он стал заведующим кафедрой, чуть-чуть округлился, приосанился, отпустил бороду, слегка неухоженную, но слегка. Эдакий мачо с налетом неустроенности: женщинки, ау! Я свободен! В нем было всего по чуть-чуть и слегка, но чего-то все равно не хватало. Мужественности, что ли?
Издали смотрела на этого человека и читала по морщинам историю современного Дориана Грея. Что сделал? Чего добился? К чему пришел? Что может записать твой ангел-хранитель в графу "Личные достижения"?!
Всю жизнь положил на то, чтобы сделать фамилию хотя бы на йоту благозвучнее. Семинары, Симпозиумы. Научные конференции. Заграничные командировки. И что? И все. Он даже на страсть был не способен. Роман стерильны, как и он сам. Интуитивно шарахался от смазливых девочек-студенточек. Служба — это главное: когда ты на службе, то мужчин и женщин не существует. Есть унисекс и служба. И вот итог. Доктор культурологии, защитившийся по теме элитарной культуры. Это как доктор кукольных наук. Карабас-Барабас от культурологии. А вокруг восхищенные Буратины, Мальвины, Пьеро и Артемоны, так и не сумевшие разглядеть под маской мачо полное отсутствие мужественности.
Я жадно вглядывалась в это постаревшее лицо и пыталась понять: какой из его пороков обеспечен генами, а какой — результат прожитой жизни. Есть что-то инфернальное в том, как со временем меняются человеческие лица. В них проступают потаенные мысли и желания. Иной в девяносто лет моложе тридцатилетнего. Спрашиваешь: в чем секрет? Да ни в чем, — отвечает. — Живи по совести, улыбайся и не делай пакостей. Так просто? Так сложно! По совести мало, кто сегодня способен. Я вот, например, не могу. И Мазурик не смог. Да он вообще ничего не смог. Желтоватый цвет лица говорит о застарелом простатите, плавно перешедшем в геморрой. Детей не наблюдается, если и были, то и не заметил. Жена — ухоженная блондинка, красящая корни своих волос в черный цвет. Я ее видела. На мой вкус, немного полновата, но лишний вес у женщины — эфемерен: сегодня она толстушка, завтра — худышка. И кремлевская диета здесь совершенно не причем. Похудеть можно (и это я знаю по себе) только от стресса. Но тогда, в нашу первую — заочную — встречу в ее жизни все было хорошо. Муж практически не изменял, работа, деньги были — но чего еще желать? Разве что подругу. И она со временем появилась. Но это совсем иная история.
Странно устроена человеческая психика: со временем можешь простить все. Ну, почти все. Глобальное. Значимое. Подлое. А вот мелочей простить не можешь. Что есть мелочи? Чужая юбка у твоей постели. Забытая губная помада у зеркала. Опять же не твоя. Другое имя во время близости. Выбитые зубы в подъезде. Взгляд мужчины, не сумевшего тебя защитить. Или денежную аферу, в которой тебя делают главным действующим лицом.
***
Вадима я знала с момента его рождения. Все-таки племянник. Пусть и нелюбимый, но все-таки. Седьмая вода на киселе. Я привыкла его воспринимать как бессловесное, но очень милое существо, любившее наряжаться в мои тряпки и душиться моими духами. Мы все знали об его странности, но… не придавали никакого значения. В конце концов, тяга к представителям своего пола еще ничего не значит. Если, конечно, не переходить известные границы. А он и не переходил. Поначалу я думала, что из-за трусости. Но потом поняла — исключительно из врожденной интеллигентности. Общаясь с мужчиной, он рефлексировал. Общаясь с женщиной, унижал ее, компенсируя те самые интеллигентские переживания.
В доме у них всегда было холодно, хоть и топили исправно. Мать обслуживала, отец покрикивал.
— Видала, Алиска, — говорил мой брат. — Какого бездаря она мне родила.
— Она родила, а ты ж чего не воспитывал?!
— Я — воспитывал, только у него в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Отдал на карате. Поучился — бросил. Бальными танцами, говорит, хочу заниматься. Танцор с яйцами! И что не мешают? — крутой подзатыльник завершал начатый разговор.
— Тетка, можно я к тебе зайду? — звонил он по субботам.
— Заходи. Только если хочешь есть, продукты купи сам, у меня пусто в доме.
Приходил. Аккуратный, ладный, как девочка. Даже размер обуви долгое время оставался как мой — тридцать восьмой. И глаза… Как я любила эти глаза. Оленьи, опорошенные густыми ресницами. Тогда — наивные, потом — циничные.
— Как дела, племянничек?
— В школе или дома?
— Дома — ясен пень, не очень, а в школе?
— Аналогично.
— Тетка, почему люди такие? Нетерпимые. Ведь от того, что мне нравятся мальчики, я не перестаю быть самим собой.
— А почему они тебе нравятся?
— Они… родные. Когда я прикасаюсь к ним, то чувствую, что прикасаюсь к себе. Тебя не коробит?
— Нет.
Коробило, чего уж тут скрывать?! Мы терпимы к сексуальным меньшинствам ровно до того момента, пока этим меньшинством не становится кто-то из твоих близких. Моя подруга, к примеру, долгое время была председателем лиги "За розовый и голубой цвет", а потом совершенно случайно узнала, что ее муж, с кем она собиралась отпраздновать серебряную свадьбу, также весьма активно поддерживает голубой цвет. Теперь в ее гардеробе одежда исключительно красных и черных тонов — цвета агрессивной феминистки.
— Ой, тетка? А это что?
— Боа.
— Можно я примерю.
Потом появилась серьга в ухе, чуть подведенные глаза, но с моим братом не забалуешь — выбил: ремнем, презрением, остракизмом, чуть было не ляпнула — окастризмом.
Через несколько лет:
— Тетка, можно я зайду? Разговор есть.
Пришел. С букетом хризантем, бутылкой вина и тоской в глазах.
— Слышала? Женюсь. Папаша подсобил.
— Слышала. И даже видела — она красавица.
— Тетка, я гибну…
— Почему?
Опрокинул в себя бокал с вином. Облизнул безупречные губы.
— Я не знаю, что с ней делать.
— В смысле?
— В смысле в первую ночь. То есть теоретически знаю, а практически… Вдруг у меня не встанет. Я ведь с женщиной никогда…
Уже потом я задумывалась, он действительно пришел ко мне за этим? Выбрав точно момент, когда Селезнева был на очередной натуре. Подозреваю, что натуру ту звали Марина, но об этом после, после… Он мой племянник, я его тетка. Связаны кровью и родственными узами. В другой момент — никогда. Но когда женщина отвечала за свои слова и поступки? У меня ведь месяца три как секса не было. Селезнев, повторяю, на натурах. А любовники по курортам разъехались, да и не могла я уже конкурировать с молодыми и красивыми. А тут — молодой и красивый. И не чужой. И невинный со вкусом молочного йогурта — воздушный и чуть пряный от солнца и наступающего наслаждения. В конце концов египетские фараоны тоже друг с другом спали, и ничего — вымерли. Надо надеяться от любви.
Господи, я больше него боялась осечки. Язык работал как шальной. Каждую клеточку его тела осязала, нащупывая и раскрывая спящие эрогенные точки. Совершенно невинен! Когда почувствовал нарастающее возбуждение, то испугался: не может быть и тут же замкнулся, окаменев. Но я подбадривала, направляла, торопила, не в силах сдержать свое собственное желание. Ну, возьми меня! Сделай это! Пожалуйста! Не ради себя, а ради меня. Его эго, словно слепой котенок осторожно потерлось: пустишь? А то! И раскрылась, принимая всего, без рефлексий и оглядки. Нет родственных связей. Есть только узы мужчины и женщины. Вошел, застыв… Я чуть повела бедрами, втягивая, заманивая вглубь. Дернулся, испугавшись, — не хочу! Я была начеку: напрягла мышцы, плотно обхватив и не выпуская. Ну, милый? Пожалуйста… Сделай это… Закрыв, глаза качнулся, устанавливая свой собственный ритм, и вторгся зло и яростно. Именно так, как люблю. Ох! Если это и грех, то очень сладкий.
И ведь получилось! Пусть и не сразу, но… Удивленно, недоуменно извергся в меня, прижал, слушая как гулко и часто бьются два сердца. Слизнув две слезинки, а потом, перекатившись, замолчал… Странное чувство старой грешницы, совершающей подлость ближнему своему. И не Вадиму, а его будущей жене. Но виновной себя не считаю: только слепая не разглядела бы… И только влюбленная до глупости и бешенства матки решилась бы на эту глпость, на которую решила жена моего племянника — родить ему ребенка. Не себе — а ему.
Жену Вадима я никогда не любила. Потому, что она слишком любила его. Не как женщина, а как жена. Почувствуйте разницу. Ей-богу, изменила бы, ничего бы не случилось, Вадим бы с ней остался. И даже был бы благодарен: не одна сволочь в семье. Сотни людей ведут такой образ жизни, и ничего — счастливы. Что мешало им? Так нет — твоя и только твоя.
С племянником мы умудрились сохранить деликатные отношения: о прошлом всуе не упоминали, при встрече оглаживали взглядом и улыбались — было, и прошло, но помнишь? — Помню. — И ладно. А теперь выпьем за будущее, твое и мое.
Черт, какой это был год? Сразу после дефолта или погодя? Не помню. Вадим только-только занял свою должность, и пришел ко мне с деликатной просьбой:
— Тетка! Играю на бирже! Одолжи денег! Мы все разбогатеем! И ты, и твой Селезнев. Зуб даю.
И я дала. Но не зуб. А деньги. Все, что было у Селезнева, отдала любимому племяннику. В нем была уверенность, а в стране — дефолт. И хотелось легких, ничем не обремененных денег. Хотелось богатства.
Стоит ли говорить, что племянник обманул?! Обратно я не получила ничего: ни процентов, ни первоначального капитала. Рванула к Вадиму:
— Не понимаю, о чем ты говоришь, тетка! Какие деньги? И у тебя есть расписка, заверенная нотариусом?
Чертова интеллигентность, позволяющая верить в ближнего своего, как в самого себя! Передо мной встала проблема, как объяснить мужу потерю нескольких тысяч долларов. 98-й или 99-й? Не помню. Но не так и важно. Я затравленной лошадью металась по городу в поисках денег, но ни у кого их не было. Если бы Селезнев узнал, он бы меня бросил! Все и так к тому ушло, но ускорить процесс, да еще по собственной вине… В тот момент я больше всего не хотела, чтобы он меня бросил. Тридцать восемь. Молодость почти прошла, с морщинами битва продолжается, а на мои мозолистые пятки наступают молодые, зубастые и упрямые, способные разрушить все, что я сумела создать за свою нелепую и такую долгую жизнь.
И я пошла к Колобку…
***
Ему повезло больше, чем мне. Есть такой сорт людей — дети своих родителей. У них с рождения все распланировано, и можно, не напрягаясь, ждать своего звездного часа. В том, что этот час наступит, они даже не сомневаются. И этот факт меня бесит больше всего. Свои школы, свои факультеты, свои MBA, наконец, свои тепленькие местечки. В этом мире нет чужих, пришлых, людей, а если они и появляются, то мгновенно проходят проверку на финансовую вшивость. Цена имеет значение. И это стремление купить как можно дороже, меня также выводит из равновесия. Кто для кого — вещи для нас, или мы для вещей? На этот вопрос «стильные» мира сего неизменно отвечают — мы для вещей. Причем не словом, а делом.
Но что с того? Они по ту сторону социального блага, а я по эту. Колобок был из этих — отмеченных при рождении. Единственный минус — интимная связь со своей секретаршей по имени Жанна. Не смог устоять, уж больно сексапильной оказалась моя бывшая подруга. К тому времени она бросила Эдика, впавшего в продолжительный и безнадежный запой и переключилась на генерального директора самого перспективного телевизионного канала. Подобно Мейерхольду, который сделал из своей жены актрису, Колобок сделал из Жанны довольно неплохую ведущую. К тому же от Зинаиды Райх, никто не видел Жаниных ляжек. А открывать рот по сигналу она и без того умела очень хорошо.
Из меня такой послушной ведущей не получилось. По разным причинам. Хотя когда-то Колобок и предлагал. Но, попробовав, я отказалась. Да, известность, да, зарплата намного больше, но и риск-то какой. Вон Светлану Орлову как продвигали — звезда! Ни больше и не меньше. Народ с ума с ходил — какая она правильная, молодая и красивая, но Светлана умудрилась перейти дорогу своему коллеге — Александру Придзорову. Уж не знаю, насколько наш телевизионный гуру был связан с криминалом, но Светку заказали. Вот только киллер из порядочных оказался: не могу, говорит, кого угодно, но только не ее — такую правильную, молодую и красивую. Светка подумала и сама ушла: ей ребенка воспитывать, а эфир, глядишь, и переживет.
Ведущий — только на первый взгляд красивая оболочка, говорящая кукла. Как иногда удивляешься, узнав, что говорящая кукла и свое мнение имеет, и не только имеет, но готова его высказывать.
Жанна не высказывала. Воспроизводила только то, что от нее хотело услышать руководство. А я так не могу, о чем заблаговременно и поставила Колобка в известность.
Но именно к Колобку и пошла в надежде обрести эти чертовы деньги. Ведь легче дает тот, у кого они есть? Так? Ну-ну, каждый по-своему убеждается в справедливости или ложности данного тезиса. "Как же у меня болели коленки после проб! — писала Мерилин Монро в своем дневнике, — И рот становился совершенно деревянным. Я пыталась сложить губы в трубочку, но они не поддавались — чужие, испачканные, опухшие от постоянного трения о чей-то жадный орган. Я приходила домой и плакала, глядя на себя в зеркало. Не правда, что красота — проклятие. Проклятием может быть только судьба. Мне иногда кажется, что кто-то там, наверху, откушав небесной манны, решает наши жизни. И мы ничего не можем изменить. Остается только надеяться, что манна будет несвежей, и свое решение этот кто-то отложит на завтра, потому что сегодня у него будут совсем другие проблемы".
Мой рот тоже был деревянным. И почему они так уверены, что оральные ласки доводят нас до оргазма?! Еще! Еще! Еще! Твои волосы накручивают на локоть, дергают, прижимают голову к паху, тесно-тесно, чтобы рот сплющился, растворился в мужском органе. Коленки горят, особенно, если ты перед этим не сняла колготки. Покорно приникаешь, осязая запах несвежего белья, немытых гениталий. Он направляет твои движения, сознательно замедляя развязку. И снова трудишься, сжимая и разжимая неподвижные губы, заглатывая в себя, а потом выталкивая этот огромный, эгоистичный орган из себя. И думаешь: черт подери, когда же ты кончишь?! И, наконец, когда твой измученный рот заполняет горячая горькая сперма, ты делаешь еще одно усилие: глотаешь, подавляя рвотный рефлекс. Почему? Потому, что так надо. Так положено. Так прописано во всех порнофильмах, которые ты смотрела украдкой или, напротив, совершенно открыто. Теперь остается всего ничего, как улыбнуться и сказать «спасибо» за сладостные минуты.
Интересно, знала ли Жанна, что наши пути-дорожки вновь пересеклись?! Только на этот раз мы перепутали сценарии. И теперь я была той самой разлучницей-соперницей, чье либидо билось в унисон с чужим либидо. За наши обеденные перерывы Колобок мне щедро заплатил. Видимо, мой рот произвел на него совершенно неизгладимое впечатление. Так что я вернула деньги и довольно быстро, а Селезнев даже ничего и не заподозрил.
Но Вадику спускать подобные игры я не собиралась. Пришла в офис и потребовала долг. Он в ответ рассмеялся: уймись, тетка, а то хуже будет! Из помещения фирмы меня вывели с охраной. Впрочем, та не лютовала особо, так, пара синяков на руках.:
— Интересный у вас племянничек! Пидор, а принципы имеет!
За пидора — отдельное спасибо.
Денежные подставы — не редкость. И происходят они исключительно из-за того, что мы доверяем ближним своим. Если родственник, друг, то деньги даются просто так, без всяких расписок, и тем более нотариусов. Но сто тысяч не есть сто рублей, и давая в долг, ты всегда рискуешь. Я давно уже не доверяю никаким дружеским отношениям, замешанным на деньгах. У дружбы нет цены. И лучше не брать и не давать в долг, а взявши — возвращать как можно скорее. Возможно, если бы Вадим не вернул долг, то я бы его простила. Племянник все-таки! Но ему наших разговоров показалось мало…
Селезнев вернулся, точнее, впал в квартиру, избитый и окровавленный.
— Кто?!
— А я знаю? — спросил Селезнев, выплевывая крошево зубов и крови в раковину. — Подошли и сказали: забудь о долге. Все равно не получишь. Какой долг? Я в жизнь ни у кого не брал? И тем более не просил вернуть! Может, ошиблись?
— Тебе в больницу надо.
— Мне выпить надо. Нет, ну какие сволочи эти бандиты! Знают же, что голливудскую улыбку у нас делаю по голливудским ценам и все равно бьют по зубам. Ну, не сволочи, а?
Наутро я позвонила племяннику:
— Зачем?
— Исключительно для профилактики, тетя. Надеюсь, ты все поняла?
— О тебе — все. Слушай, Вадим, а ты никогда не задумывался о том, что бог порой бывает чрезвычайно внимательным, как и дьявол: к тебе еще все вернется. Бумерангом да по темечку.
— А я язычник. И в бога не верую.
***
Я даже не нашлась, что ответить. Да и не до ответов было, честно говоря. Фильм о маленьком человеке, попавшем в элитарное общество, вдруг снискал успех. Большой успех. Это потом была Рублевка и русская версия голливудской истории про Золушку, но сначала — Селезнев и его фильм. Канны сразу сказали «да», "Оскар" выдвинул на премию, ничего, правда, не обещая.
Пришла слава.
Что происходит с человеком, который в одночасье стал знаменитым?! Я тысячу раз задавала себе этот вопрос, но так и не смогла найти ответа. Как варианты: у него едет крыша, он заболевает звездной эпилепсией, он мнит себя самым-самым и он обязательно начинает хамить.
Селезнев начал с последнего — стал хамить, причем очень зло и ядовито. По сути, нарывался на скандал. Давал интервью, а потом звонил в редакции и грязно ругался: дескать, я этого не говорил, мои слова извратили. И редакции извинялись, публиковали странные и пространные опровержения, от чего Селезнев еще больше матерел и пускал звездную пыль из своего анально-душевного отверстия.
Когда я поняла, что у него любовница? Смешно, но только, когда он подал на развод. А до этого совершенно не догадывалась. Повторяю, не до того было. У подруги — развод случился. С тем самым, при мысли о котором мой рот мгновенно деревенеет. Раньше полы мыла и в магазин ходила, теперь утешала. Повышение, однако!
— Слушай, а ты с моим ведь спала? — как-то совершенно спокойно спросила Ада.
Интересно, оральный контакт приравнивается к сексу? Я лихорадочно соображала, что там по этому поводу постановили американские сенаторы, не пережившие закапанное платье Моники Левински.
— Я знаю, что спала, — все также спокойно констатировала Ада. — И как, понравилось?
— Нет.
— Пошла вон.
Я так и не поняла, за что она меня выгнала, за то, что я переспала с ее мужем или за то, что мне не понравилось?! Но ведь если вдумать, мне не нужен был секс, мне нужны были деньги. Стоп! Так можно докопаться и до проституции. Но было обидно и почему-то очень больно. За нее. За меня… за нас.
— Ада…
— Пошла вон, шлюха!
Ой-ой-ой, какие мы чистые и принципиальные! Не трогать немытыми руками. Я ведь действительно хотела помочь, а меня пнули… Сейчас я думаю, что была неправа, но тогда обида захлестнула по самую макушку: выскочила из подъезда и в тапочках по снегу… Наткнулась на Колобка:
— Ты откуда?
— Оттуда!
— И как она?
— Выгнала!
— Тебя?
— Меня!
— За что?
— А ты будто и не догадываешься… Зачем сказал?
— К слову пришлось.
Видали?! К слову пришлось, а нашей многолетней дружбе конец. Нет, я ни в чем себя не оправдываю, сама виновата, но в тот момент мне действительно очень хотелось помочь зареванной Адке, но не могла, потому что этот козел брякнул о том, о чем порядочные люди молчат. Ведь в конце концов, не ко мне он уходил. Так почему она меня выгнала? Потому что блудливый пенис ее мужа оказался у меня во рту, а я даже не подавилась?!
Потом Колобок, так и не рискнувший забрать свои последние вещи, утешал меня в ближайшем кафе. Я сидела в белых тапочках и ревела от того, что совершаю второе предательство — пью коньяк за счет бывшего мужа своей подруги, а рядом стоит коробка с новыми дорогими сапогами. Натуральная кожа, натуральный мех. И перед выходом на улицу я их надену, оставив тапочки в кафе. Почему-то судьба этих тапочек не давала покоя. Может, Адке они были очень дороги?!
Так увлеклась чужой судьбой, что пропустила свою.
***
Селезнев все чаще ездил в какие-то сомнительные командировки и посещал не менее странные конгрессы на тему: "Что мы знаем о сексуальных меньшинствах?" или "Спасем малые народы Севера от больших народов Юга". И на тех, и на других и на третьих ему было совершенно начхать, другое дело, что почетному участнику предоставляли номер люкс со всеми удобствами. А уж с кем разделить эти самые удобства — такая проблема перед моим супругом никогда не стояла.
Тут я не соглашусь с Адой, измена всегда начинается в мозгах. Другое дело, что мужские и женские мозги совершенно по-разному устроены. Чего-то в наших, женских, извилинах все-таки не хватает, чтобы понять, почему рано или поздно любой мужик пускается налево. Что он в ней нашел?
Я ведь сначала думала, присосалась какая-то топ-моделька — ножки от ушей, глаза с поволокой и зеленые от контактных линз, и естественно белокурая грива наращенных волос. Не угадала. Такая, как все. Иногда может быть очень красивой, чаще — совершенно никакой, ножки, ручки, попка, грудки — все в меру, без изысков. Но ведь запал. На секс? Но ведь и я, в отличие от Ады, не отказывала. Захочешь — сразу же. Нет, тут другое было. Любовь? Или то, что она рискнула родить ему ребенка. Сына. И ведь что удивительно, ни на минуту мыслишки не возникло, что не от него. Ни на секунду. Его ребенок, и точка. А когда засомневалась, впервые в жизни ударил. И снесла. Простила. Ему — простила. Ей — нет.
***
Ну, ладно, ладно, вам только волю дай, и вы меня в травле ни в чем не повинной дамочки обвините! А с другой стороны — чем еще мне заняться, когда еще немного, и скоро пятьдесят. Несколько лет до юбилея. Впору итоги подводить. А что подводить, собственно? Ничего нет: ни мужа, ни детей, ни красоты, ни тем более здоровья. Курю как загнанная лошадь. И вдруг, совершенно случайно встречаешь ту, у которой все есть — и муж, и ребенок, и молодость, и здоровье. За тем и пришла на телевидение, чтобы обо всем рассказать. Похвастаться.
— Добрый день, я — Марина Селезнева.
— Алиса, — в последний момент проглотила собственную — нашу общую — фамилию.
И никакой паники в глазах. Даже мысли нет, что я — это я. Может, дура? Пожала твердую прохладную ладошку и едва удержалась от вопроса: как с мужем-то моим живешь, милая?
— Вы мне покажете вопросы? А то я в первый раз на телевидении. Очень волнуюсь. И как правильно сесть, а то у меня на коленке синяк. Муж вчера поставил. Вы только не думайте, — смущенно смеется. — Нес до кровати и уронил.
Да, Селезнев, таких физических подвигов я от тебя совершенно не ожидала. Ну, просто Иван Поддубный, это он, кажется, тяжести на ярмарках таскал?!
— Не волнуйтесь, никто не увидит вашего синяка (могла бы и черные колготки нацепить, дура!). Что касается вопросов, то сейчас придет наша ведущая Жанна и обо всем вам расскажет.
Жанна сразу поняла, сведя два и два, и получив пять. Метнула взглянул в мою сторону — кто героиню отбирал, я возвела очи вверх — Колобок и выбирал, его Селезнев попросил, а Селезневу на нашем телевидении мало. Кто отказывает.
— Вы знаете, я немного поправилась после родов, но врачи говорят, что удивительно быстро вошла в норму. Хотите посмотреть фотографии?
Смотрим. Это не она дура, а я. Дура, что не родила. Кто бы мог подумать, что Селезнев в такую медузу превратится. Губы в трубочку: "Усу-муси-пуси, это чей такой мальчик? А это папин мальчик!".
— Алиссо, ты в порядке? — на всякий случай спрашивает Жанна. — Хочешь, я ее урою во время эфира?
Киваю. Но с другой стороны — а что мне это даст? Профессиональный телеведущий и непрофессиональный герой — неравные позиции. Проигравший всегда известен. И все равно — хочу.
Еще одна сигарета.
— Ой, а вы не дадите прикурить?
— У вас мало времени до эфира. А еще гримироваться надо.
— Зачем? — совершенно искренне удивляется. — У меня прекрасный цвет лица. И тональный крем. И помада. А ваш гример только уродует, я по телевидению видела.
— О чем говорить будете?
— И об этом меня спрашивает редактор программы? — усмехается она.
Охолони, девочка, охолони, а то ведь и я могу зубки показать.
— Тема программы — личное счастье, но откуда знаю, в чем оно, ваше личное счастье?!
Улыбается.
— В свободе, — совершенно по-детски шепчет она. — Но об этом говорить не буду. Муж не поймет. У каждого должно быть свое личное пространство, если угодно — интимная зона, переступать через которую нельзя. Свобода, когда ты чувствуешь себя раскованно и непринужденно, когда не отчитываешься в собственных поступках и желаниях.
— А он?
— И он тоже. Ведь он также имеет право на собственную свободу.
— Но ведь так недалеко и до измены, — провоцирую я.
— Измена начинается в голове, — аккуратный ноготок с золотистой линией нейл-арт постукивает по молодому и безупречному лбу. — Открою страшную тайну: изменяет каждый! В смысле мысленно.
— Неужели? — Эх, Селезнев, Селезнев, какое счастье ты себе выбрал на собственную голову! И не только на голову….
— Конечно! — откровенным взглядом она о провожает ведущего программы "Вокруг света за 80 дней", Максима Сухорокова. — Какой камуфляж! Вот смотрите, он прошел, и я подумала, что совсем не против с ним переспать. Измена?
— Откуда!
— Ничего подобного измена! Потому, что когда сегодня вечером я буду заниматься сексом со своим мужем, то буду представлять это небритое животное в камуфляже. М-м… Мне пора, зовут…
Я закурила вторую сигарету. Разве о таких вещах станешь говорить незнакомому человеку, тем более на телевидении? Нет, конечно, при условии, если ты обладаешь начатками разума и… Черт, она знала, кто я! Более того, это была целиком ее инициатива попасть на телевидении!
Трясущимися руками я набрала номер Селезнева:
— Что твоя жена делает в моей программе?
— Она очень хотела, Алиссо! Очень! После родов девочка практически никуда не выходит, вот я и решил ей сделать подарок.
— Селезнев, побойся бога, какая она девочка после родов!
— Очень пошло, Алиса! Не ожидал, — укорил бывший муж и дал отбой.
Сделала, сука! Я почти с восхищением смотрела на нее. Похоже, моего бывшего мужа впереди ожидают сплошные сюрпризы.
Эфир…
Лицо ведущей крупным планом, но слева, потому, что справа она как прыщавая лепешка, намазанная тональным кремом.
— Итак, тема сегодняшней программы — личное счастье. Наша первая героиня — экс-декан института культурных отношений Стефания Иванова. Стефания, в чем состоит ваше личное счастье?
Рыжеволосая женщина в очень смелом гипюровом костюме улыбнулась:
— Зачем так официально? Зовите меня Эфа.
— Как угодно, — согласилась Жанна. — Эфа, и все же, в чем состоит ваше личное счастье?
— В путешествиях. После того, как меня освободили от занимаемой должности, я поняла, что на работе свет клином не сошелся. И вообще наша жизнь — это эмоции. Если их нет, то и жизни, как таковой нет.
— Вы замужем?
— Нет.
— Дети есть? — не унималась Жанна.
— Нет. А вы полагаете, что для личного счастья женщине необходим муж и дети? — вопросом на вопрос ответила Эфа. — У меня было три мужа, от третьего брака достались дети. Но не могу сказать, что они составляют мое счастье. Для меня главное — это свобода. Возможность ни перед кем и ни о чем не отчитываться. Я, как кошка, всегда падаю на четыре лапы и хожу сама по себе.
— По данным социологических опросов, каждая вторая женщина мечтает вырваться из оков повседневности. Так, к примеру, удалось экс-редактору журнала "Петербург по-женски". Поприветствуем: Анастасия Смирнова!
В студии под заготовленные аплодисменты появилась вторая героиня. Поцеловавшись с Эфой, она уселась в кресло.
— Вы знакомы?
— Немного, — ответила Эфа. — Встречались… Скажем так, в книжных кругах…
— Я всегда говорила, что Петербург — маленький город, — воскликнула Жанна. — Кто-то из классиков, кажется, это был Достоевский, сказал, что на берегах Невы возможна даже встреча автора и его героев. Но вернемся к теме нашего разговора…
— Анастасия, вам было тяжело уходить из журнала?
— Очень. Но пришлось, — Анастасия поправила брошь из перьев на лацкане белого пиджака. — Во многом я согласна с Эфой. Нам очень долго внушали, что женское счастье — это, прежде всего, семейное счастье, слегка разбавленное работой. Но сегодня это не всегда и далеко не так. Чтобы почувствовать себя счастливой, совершенно не обязательно каждый год рождать по ребенку и печь блины на ужин, не обязательно и пахать на работе в надежде, что твои усилия заметят и оценят должным образом.
— Так что вы предлагаете?
— Найти золотую середину. Почему наши женщины сегодня несчастны?
— Потому, что их подавляют мужчины…
— Это совсем не так… Женщины несчастливы потому, что находятся в плену ложных иллюзий. С детства им внушают, что они должны выйти замуж и родить детей, в юности — что они должны сделать карьеру, став постарше — он и выходят замуж, рожают детей и одновременно делают карьеру, и при этом впадают в состояние физической и психологической фрустрации. Об эмоциях я и не говорю… Личное счастье — понятие эфемерное. Гораздо важнее — ощущение собственного комфорта, гармонии. Не факт, что если вы родите ребенка, то будете счастливы. И не факт, что карьера принесет вам удовлетворение. Здесь нет универсальных советов и рецептов. Ищите свою формулу благополучия.
— А если на вас наседают знакомые, родственники…
— Пошлите их на три буквы, — улыбнулась Анастасия. — Как я это сделала со своим начальником. И вам сразу станет легче.
— Привет ему передать не хотите?
— Да я и так ему передала… Впрочем… Саша, в скором времени жди налоговую… ребятки сильно заинтересовались женским вопросом в Петербурге…
— А вот это чисто по-женски! И мы приглашаем в студию нашу третью героиню, Марину Селезневу. Которая в противостоянии — семья или карьера — выбрала семью. Встречаем!
Встретили! Бурными и непродолжительными аплодисментами.
Марина скользнула в кресло, и тюкнула ноготком в микрофон. Где-то поверху ойкнул звукорежиссер.
— А кто вам сказал, что я выбрала семью?
— Но вы же вышли замуж, родили ребенка, — растерялась Жанна, перебирая карточки с вопросами: неужели что-то напутала и ошиблась.
— Допустим, вышла, допустим, родила. И?
— Теперь сидите дома.
— Кошмар какой-то! — почти искренне возмутилась Селезнева. — Если женщина родила ребенка, то обязательно должна засесть дома. В засаде.
— Но вы же его кормите?
— А вы откуда знаете?
— Но вы же с ним гуляете?
— А няня на что?
— Но вы же не работаете!
— С трудом у начальника на ваше шоу отпросилась. И то, только потому, что ценный кадр.
В то время, как героини перемигивались в операторами, Жанна судорожно соображала, как выйти из создавшегося положения. Камеры лихорадочно показывали зрительный зал.
— Марина, я вижу, что вы сильная. Уверенная в себе женщина, вы состоялись и в профессии, и в личной жизни. О чем вы мечтаете?
И тут она посмотрела на меня. Камера дернулась за взглядом, но тут же вернулась в привычный круг.
— Не впасть в скуку. Забыть про быт. И померяться с силами с человеком, которого я искренне уважаю.
Она сказала!
***
Можно, конечно, по-детски среагировать: она первая начала! Я вообще ее не трогала. Можно, но не буду, хотя. Конечно, она первая начала.
После эфира я ее спросила:
— Чего тебе от меня надо?
И она искренне ответила:
— Чтоб тебя не было. Ты мне мешаешь. Одним фактом своего существования.
И мы начали эту дурацкую, совершенно бессмысленную войну, которая привела к тому, к чему она привела. Для начала я заявила права на Селезнева. В конце концов, расстались по-дружески, без склок и скандалов, почему бы мне не пригласить бывшего мужа на чашечку кофе и испорченный пылесос?!
Марина быстро включилась в игру. Селезнев приходил ко мне выжатый, как лимон. Выпивал чашечку кофе и падал замертво. Постепенно к сломанному пылесосу добавились сломанный компьютер, холодильник, кран в душе и защелка в ванную. Запасы кофе стремительно кончались.
Я сделала ход конем: на полставки устроилась в ее рекламное агентство. Подтянула страх знакомых, рассказала про product playsment, нашел парочку выгодных клиентов, и дело пошло. Марина также удвоила свои рекламные усилия. Но до поры до времени я одерживала твердую победу, если не количеством, то, по крайней мере, платежеспособностью своих клиентов.
Знала ли я о том, что она хочет меня убить? Глупый вопрос. Разумеется, знала. Но особо не дергалась: хотеть, еще не значит действовать. Однажды, правда, Маринка сорвалась. Аккурат после того, как начальник посоветовал ей равняться на таких, как я. Дернула плечиком, убежала, но через полчаса остыла, заглянула в наш — общий кабинет.
— Алиса, вы чай будете пить?
— Буду, — про себя еще удивилась, а с чего это мы сегодня такие добренькие? Удивилась, но значения не придала.
И ведь сама принесла на блюдечке вместе с фигурными печенюшками. А через полчаса у меня живот схватило. С секретом чаек-то оказался. Два литра молока, активированный уголь и на карачках в служебном сортире, в обнимку с унитазом. К вечеру вроде бы полегчало. А на чай с тех пор вообще смотреть не могу: желудок мгновенно узлом сворачивается.
Марина ведь даже больше меня испугалась, словно это я ее, а не она меня отравила. Мы ни словом не обмолвились, но еще пристальней стали следить друг за другом. Все очень просто: я хотела, чтобы не было ее, она — чтобы меня. О чувствах и желаниях Селезнева никто не спрашивал, не до того нам было, друг с другом бы разобраться.
Причем, что самое удивительное: если бы встретились в других условиях, то могли бы стать подругами. Не думала, что когда-то стану героиней набившего оскомину сюжета — ОН, ОНА и еще раз ОНА. Только в жизни все получается гораздо банальнее, словно сценарий писал графоман-пьяница: строчки налезают одна на другую, и тебе не понять, чем все закончится и когда ЭТО ВСЕ закончится.
Я ведь до сих пор этого дурака люблю. И всегда любила. Стоило разойтись, как поняла: с Селезневым может быть очень сложно, но без него еще сложнее. Любовь, взращенная на чувстве собственности. Изо дня в день это странное пограничное состояние и смутная надежда, а вдруг сегодня электронная ласточка выдаст в графе «Входящие» то самое, заветное. Письмецо в конверте, погоди, не рви… и тогда можно набрать номер, сказать всего лишь одно слово. И сразу все будет. Молчание. Одиночество. Ночи. Вместе. Напополам. И главное, что не будет никакой Марины, я даже с его ребенком была готова примириться, но не с ней…
Почему он приходил ко мне? По любому поводу бросал свои дела и бросался на зов. И всегда его принимала: пьяного, небритого, пахнувшего чужими — не моими и не Мариниными — духами. А в голове все чаще крутилась фраза: ты можешь сделать мою жизнь лучше, но сделать ее хуже, я тебе не дам.
Все дело в этом блике надежды. Если он возвращается, то все на свете можно исправить, все, кроме смерти. И, значит, ЕГО жизнь, МОЯ жизнь попрежнему у НАС в руках. Нужно только преодолеть внутренний страх и сделать шаг вперед. Всего один шаг. Вот только шли мы в разных направлениях. К тому же, как известно, параллельные пути не пересекаются. Кто сказал? Неважно. Но сказал.
Мне сотни раз хотелось позвонить или на худой конец создать сообщение. Виртуальный мир проще, чем реальный. В нем можно стереть ошибку, все начать сначала. И так до бесконечности, шлифуя поступки, события, имена. Вот бы сейчас, встать, подойти к столу, нажать пару кнопок и навсегда увязнуть в невидимой паутине. Подушечки виртуальных пальцев привычно наберут код, и я тихо его спрошу: "Помнишь?". Я бы все отдала, лишь бы на секунду прожить снова ту яркую и короткую жизнь, с того самого момента, как вошла и сказала:
— У вас дым над головой…
Но флюиды гениальности больше мне не принадлежали. Одинокая женщина заполняет пустоту по-разному: кто-то с головой уходит в работу, кто-то растворяется в детях, кто-то заводит йорширского терьера или мопса с блестящими глазами и приплюснутым носом. Моя тайная страсть — игрушечный отдел. Раньше любила Гостиный двор, теперь все чаще пропадаю в Лукоморье. Заезжаю после работы и брожу меж длинных коридоров-стеллажей. Покупать не покупаю, но обожаю трогать насыпных зверят, мять плюшевые бока фиолетовых слонов и апельсиновых мишек, перебирать локоны фарфоровых кукол. И украдкой впитывать возгласы малышей, их жадное и требовательное — Хочу!
А чего хотела я? Встретить, вцепиться и больше никогда себя не отпускать. На свете можно исправить все, кроме смерти. Я так часто представляла, что вот он сейчас окажется рядом, и я наконец скажу то, о чем молчу. О том, что мне почти пятьдесят, но я как девочка влюблена в бывшего мужа, променявшего меня на молодую женщину с ребенком. Но я простила. И каждый день, вернувшись из игрушечного мира, жду его звонка или шагов на лестнице. Он — это я. Вот и вся правда. Зачем отказываться от самой себя? И неважно, что нужно будет что-то говорить, объяснять — это все потом, когда тело ощутит близость самого любимого человека. Он поймет, раз я поняла. Нет ничего важнее, чем МЫ. Все остальное — не в счет. И Шекспир был прав, когда написал историю двух влюбленных. Но когда он приходил, я опять молча пила кофе, укладывала спать на нашу постель и не могла прилечь рядом. Чужой.
Ну, вот и подобрались к самому главному — ради чего я затеяла всю эту игру в реалити-шоу.
***
В то утро Селезнев как обычно спал в моей постели. Я как обычно позвонила Марине и предупредила, чтобы она не волновалась: ее муж у меня. Спит. И даже похрапывает. Марина привычно бросила трубку, А я включила телевизор.
Ба! Знакомые все лица! Постаревший Мазурик в который раз вещал о человеческих грехах с биологической точки зрения. Ведущий едва ли не конспектировал.
— Мы разобрали все библейские пороки, — сказал он, наконец. — И установили, что все они — результат химических реакций, происходящих в нашем организме. Но тогда возникает вопрос, можно ли их подавить посредством медикаментозных средств, или, скажем, научиться ими управлять?!
— Вы знаете, ваш вопрос из разряда того, можно ли обмануть детектор лжи или нет, — Семен Петрович довольно огладил бороду. — Гипотетически — можно, практически — удается лишь единицам. Но желающим могу посоветовать — попробовать.
— Вы тоже боретесь со своими пороками?
— Рискую показаться нескромным, но у меня их нет.
За спиной раздалось сопение.
— Рассола нет?
— Рассола нет. Есть пиво. Холодное.
— Ты святая, Алиса, а Маринка мне по утрам пива не дает. Говорит, вредно.
— Молодая еще, — почти спокойно отозвалась я. — Постареет — поймет, что в это жизни нет ничего вредного, кроме самой жизни.
— Сама придумала или кто подсказал?
— Сама.
— О! Мазурик! — обрадовался Селезнев, выхрюкав полбутылки ледяного пива. — О чем спорит?
— О грехах…
— Своих или чужих?
— Общечеловеческих.
— А… — снова довольное бульканье. — Хорошо! Дураки они, о грехах рассуждать. Вот как бы они реалити-шоу на эту тему сбацали, то я бы посмотрел. А то как Фомы Аквинские придумали себе греховный рейтинг и, ну, осуждать. Представляешь, Алиска, всех бы наших знакомых в это шоу? И Мазурика туда же. Первым эшелоном. Умора!
Он сидел на моей постели — похмельный, родной, любимый и совершенно чужой, а я смотрела и не могла наглядеться. Почему, но почему я его отпустила? Почему?
— Я пошел?
— Иди.
Так родилась идея этого бредового шоу. Очень уж мне захотелось принести потом Селезневу сценарий и сказать: это я придумала. Подспудно мысль: если он узнает все о своей дорогой Мариночке, то, может быть, вернется?! Все тот же блик надежды, но на большее, если вдуматься, у меня все равно нет никаких прав.
***
Нет, все-таки флюиды гениальности заразительности. Попробуйте-ка организовать и воплотить в жизнь реальное шоу, оставаясь при этом в тени?! Этакая шоу-невидимка. Для этого нужно быть гением, не так ли? И мне это удалось, удалось ведь!
Трех героев я определила сразу — Марина, Мазурик, Вадим. В конце концов, каждый должен платить за свои грехи и почему бы это не сделать публично?! Конечно, если сделать телевизионное аутодафе, то на него придет только сам сценарист. Никому не хочется под свет телекамер перетряхивать свое грязное белье, даже если в финале тебе пообещают машину с автоприцепом. Я часами наблюдала за Мариной: ради чего она, у которой все есть, согласилась бы принять участие в реальном шоу? И вдруг поняла: если бы ей пообещали убрать меня, то она с радостью бы ринулась в эту замысловатую авантюру. Вот оно — исполнение желаний, воплощение своей идеи фикс. Наверняка, у Мазурика и Вадима также есть особые мечты. Так сказать, с грифом «секретно». Любая навязчивая идея как бес, не дает ни минуты покоя. Выжирает изнутри, царапает солью по голому мясу. Но именно она и есть смысл твоего существования — лишившись идеи, ты лишишься себя. Как это произошло со мной. Идея реалити-шоу завладела мной полностью, я даже на колкости Марины перестала реагировать: потом, голубушка, потом… У тебя еще будет шанс себя показать. А пока нужно продумать все возможные детали.
И я с головой ушла в историю реальных шоу. Кто становится их героем? Отечественные теоретики были категоричны: молодежь, и только молодежь. Западные высказывались более осторожно: реалити-шоу — магнит для ущербного человека, того, кому в жизни чего-то не хватает. Любви. Денег. Известности. Власти. А кому-то всего, вместе взятого. "Есть особый тип людей, — писал в своей статье зарубежный эксперт Стэн Мо. — Эти люди эмоциональные эксгибиционисты. То, что мы обычно привыкли скрывать, они сознательно выставляют напоказ и, более того, получают, от этого удовольствие. "Я хочу показать, как мне плохо, одиноко и больно. Я приду на реалити-шоу и покажу это! И вы уйдете, какой я особенный! Я не такой, как все!". Но горькая ирония как раз и состоит в этом парадоксе: ты — такой же, как и все, только голый. Физически. Морально. Нравственно. Эмоционально. Эмоциональная обнаженность, на мой взгляд, самое страшное, что несет с собой реалити шоу.
Неустойчивая психика? Да! Желание привлечь к себе внимание? Безусловно! Большинству этих людей требуется помощь психиатра, как до начала реалити-шоу, так и после. Ведь шоу — пародия на жизнь. Ты живешь в иллюзорном, придуманном мире, где совершенно другие правила. Но не это самое страшное. Самое страшное — другое. Время здесь прессуется, сжимается: фактически, день, проведенный на реалити-проекте, приравнивается к неделе в настоящем мире, неделя — к месяцу, месяц — к году. Они выходят оттуда эмоциональными, искореженными старичками, уверенные в своей популярности. Слава — зеркало мертвых. Популярность — осколок этого зеркала. В этом мире герои реалити-шоу не нужны. Они — шелуха телевизионного мира. И когда ты это вдруг понимаешь, то ломаешься. Раз и навсегда. Я не встречал ни одного человека, кто смог выдержать мясорубку реалити-шоу и не сломаться…
Меня часто спрашивают, почему в эти проекты приходит исключительно молодые люди? Потому, что так хотят продюсеры. Они уверены: зрелый человек не решиться принять участие в шоу. Он просто испугается. Молодости свойственна бесшабашность, зрелости — осторожность.
Но представьте себе зрелого человека, у которого нет даже намека на будущее, который ни на что не надеется и которому нечего терять. Совершенно нечего… Таких людей сотни, тысячи, миллионы… И вопреки собственному цинизму, мы все верим в рождественскую сказку. Реалити-шоу — вариант сказки. Так почему бы в него не поверить? Что вам мешает?".
Он оказался прав, это далекий Стэн Мо. Украдкой я приходила на кастинг и наблюдала за возможными участниками: истертые серые лица, затухающая надежда в глазах, у каждого второго — одышка и лишний вес. Мое отражение. Мои клоны. Люди, поверившие в сказку. Но какими однобокими, унылыми были их мечты: Канары, где на золотом песке подают голубые коктейли с зонтиком и оливкой в бокале; норковая шуба, собственная яхта, брак с каким-нибудь заграничным миллиардером, бриллианты… Пошлая жизнь — пошлые мечты. Даже тогда они стеснялись и не произносили самого главного — того, о чем на самом деле мечтают. Может, потому, что признаться в своей мечте — суть расписаться в ее несостоятельности?!
Какая скотская жизнь в этом долбанном государстве, если женщина шестидесяти годов как девочка мечтает о сапфировой норке: "Я в журнале видела, мне должно пойти. У меня когда-то была мутоновая шуба, еще муж подарил, Но теперь ни мутона, ни мужа. А норку очень хочется". Я смотрела на ее руки — огромные, ошпаренные, покрытые цыпками и думала об одном: зачем тебе сапфировая норка?! И она думала о том же, глядя на свои руки, но трогательно вымаливала — а вдруг получится. А там можно и помереть…
Странно: ты долго и больно рожаешь идею, а дальше она отрывается от твоей мыслительной пуповины, и начинает свой собственный путь. Ты думаешь, что способен ею управлять, и только потом, спустя время понимаешь — это она тобой управляет. Твоя идея фикс.
Возможно, если бы я не поставила на Эдика, то все бы и обошлось. Если бы все вернуть назад, хотя бы к тому дождливому вечеру, когда я окатила из лужи Эдика.
***
Ведущий — сердечно-сосудистый центр любой телевизионной программы. Нет ведущего — нет и программы.
Жанна? Но по размышление я отбросила эту кандидатуру, тут надрыв нужен, та самая, природная искренность, которой бы прониклись телевизионные массы. Нужна и импровизация, когда даже при отсутствии рояля в кустах ты его изобретаешь из подручных средств — белой краски и старой занозистой табуретки. Мне нужен был Эдик. А Эдику нужна была я, знавшая все подводные телевизионные камни и сумевшая их виртуозно обойти. Как в старые добрые времена, мы снова были вместе. Он — на свету. Я — в тени. Я придумала ему концепцию, я нашла юристов, наконец, я так или иначе, подарила ему трех героев. Шоу должно было состояться, если бы не этот тщеславный мудак…
Вот и все — к остальному я не имею никакого отношения. Кто же знал, что Эдик притянет к шоу умирающую Аду?! Кто мог подумать, что Светлана Борисовна на старости лет потребует отмщения?! Кто бы мог подумать, что Эдик решится сыграть в свою собственную игру?! Бред.
Но случилось то, что случилось. Когда я смотрела на экран, то думала о своей собственной иерархии грехов: покорность, тщеславие, предательство, трусость, брезгливость, прелюбодеяние и животная страсть.
Светлана Борисовна — покорность.
Эдик — тщеславие.
Вадим — предательство.
Мазурик — трусость.
Ада — брезгливость.
Марина — прелюбодеяние.
Седьмой грех — мой, именно с него все и началось. Именно им все и закончится.
Селезнев был со мной, когда ведущий, улыбаясь, опрокинул бокал на проволоку.
— Марина!
И я поняла, что проиграла. Блик надежды мигнул в последний раз и погас. Я не цеплялась — отпустила. Если проигрываешь, то, как минимум, это надо делать это красиво. Как максимум — с достоинством.
Он убежал, а я смотрела на мертвое тело Эдика. Почему-то никто не сообразил дать заставку, и камера, подрагивая, фиксировала эти уродливые останки. Теперь я уверена, что он хотел это сделать с самого начала: создать как можно больше проблем для канала, а потом уйти — теперь ваша очередь — расхлебывайте! А у меня — важное дело, смерть, называется.
Вот так все закончилось. Но закончилось ли? Целый год прошел. И снова дождь, и снова пахнет дымом и листьями. Неделю назад умерла Ада. Как и мечтала — на руках у бывшего, нет, теперь уж настоящего мужа. Лишившись работы, Колобок вернулся к жене. Все-таки у нее пенсия по инвалидности. И вдруг умерла. ДТП. Глупо как-то… Не вписались в поворот на совершенно прямой трассе. Журналист в новостях вопрошал: не политическое ли убийство? Колобок в ответ кивал, окровавленными руками приподнимая голову жены. А она улыбалась! И по губам — исполнилось, исполнилось…
Год прошел. Желания устарели. Но могут ли они устареть? Вчера, к примеру, на ПМЖ в США улетел Семен Мазурик. Провожающих просьба покинуть зону ожидания… Бабоньки, вы только не плачьте, как-нибудь образуется… И бабоньки не плакали — сухие губы, старые лица, прожитая жизнь… А у него, дай бог, она только сейчас и начнется.
Что ж, не такое плохое шоу и получилось: из семи — две мечты получили свое долгожданное воплощение. А если приплюсовать сюда Эдика, то три из семи. Жаль, что Маринке не повезло. Я по-прежнему жива и даже стала ее начальником. Сегодня мою должность обмывали. Приняла известие, пусть и стиснув зубы, но вполне спокойно. По крайней мере, в одном она может быть уверена: Селезнев больше у меня не появляется. Так что ничейный счет. И что меня сегодня тянет на подведение итогов?!
Первый снег… Я выключаю свет и смотрю в окно. Под окном темная «Волга» с заляпанными номерами. И ее запорашивает. Тихо. Только щелкает замок входной двери. Поворот ключа. В проеме — темная фигура.
— Селезнев? Ты?
Мое сердце раскрывается навстречу. Вернулся. Я так часто представляла, что вот он сейчас окажется рядом, и я наконец скажу ему… О том, что мне уже пятьдесят, и я как девочка влюблена… И пусть он променял меня на другую женщину, пусть родил с ней ребенка. Все это неважно… Я простила. Слышишь, я тебя простила! Вернулся!!!
Он подходит совсем близко-близко, и я зарываюсь лицом в холодную мокрую куртку… Как хорошо, что пошел снег… И можно, прижавшись друг к другу, смотреть на улицу и влажный фонарь под окном… Белая мошкара…
Ты — это я. Вот и вся правда. Зачем отказываться от самой себя? Все на свете можно исправить все, кроме смерти. Да?
И в мое счастливое сердце входит нож.
