— «Я не привыкла высказываться определенно…» Так заявила Колетт одному журналисту в 1926 году. Постараемся ей подражать! Никто не имеет монополии на толкование ее текстов. Это неукротимое творчество…

Почти час Марго Лонваль очаровывала аудиторию своим юмором, оригинальностью критического мышления, ораторским талантом: искусство, с которым она преподносила увлечение трудом писательницы, создало ей репутацию известного во всех кругах колеттоведа.

Итак, семинар на тему «Зарождение Клодины» принял старт. В бывших конюшнях замка он вновь собрал членов Клуба почитателей Колетт, в недавнем прошлом расколовшегося из-за внутренних разногласий на региональную и парижскую ветви. И только Марго Лонваль, несмотря на частенько посещавшее ее искушение хлопнуть дверью, удалось притушить горячие споры и объединить клуб вокруг общей цели. Привлекательная в своем бледно-голубом с сиреневым оттенком платье, подчеркивавшем ее чувственные формы, она буквально расцветала пышным цветом в свою осеннюю женскую пору.

«Какой прекрасный образец для тех, кто боится стареть», — думала Лейла Джемани, сидящая рядом с Жан-Пьером Фушеру, которого захватила речь Марго, несколько успокоив его тревожные мысли.

— Я не хотела бы закончить, — продолжала докладчица, — не подумав, в частности, о жертвах драмы, только что поразившей Сен-Совер. — Она сделала паузу, прежде чем добавить: — И я с сожалением сообщаю вам, что — Мадлен Дюжарден подтвердит вам это, — она тщетно поискала ее глазами, — мы не сможем в ближайшее время посетить дом Колетт.

Ропот разочарования пробежал по залу. Разряжая атмосферу недовольства, она тотчас нашлась:

— Но я предлагаю по окончании семинара собраться у меня и вкусить того доброго вина из Треньи, которое так любила Колетт!

Зал взорвался аплодисментами. Ну что за чудо эта женщина: она обладала даром всех приводить в хорошее настроение. А местные жители были признательны ей за то, что она не строила из себя звезду. Никто не знал, каким тяжким грузом была для Марго международная известность, частые приглашения за рубеж, безостановочные просьбы побольше рассказывать о Колетт. Потому-то и обосновалась она в Пюизе вместе с именитым философом Аленом Лашалем, чтобы писать в спокойной обстановке. Поэтому перспектива нарушения этого спокойствия вкупе с вероятным недовольством ее сожителя почти сразу же заставили ее пожалеть о спонтанном, только что сделанном ею предложении.

Когда она спускалась с возвышения, все услышали, как с шумом открылась дверь, и увидели спешащую к Марго крайне возбужденную Мадлен Дюжарден.

Окинув подозрительным взглядом недоумевающую аудиторию, пришедшая прошептала на ухо выступающей несколько никем не расслышанных слов. Осознав важность произнесенного, Марго Лонваль успокоила ее теплым прикосновением руки и решила прервать заседание.

— Прежде чем мы заслушаем первое выступление, — непререкаемым тоном сказала она, — приглашаю вас пройти в соседнюю комнату и выпить по чашечке кофе, сваренного по рецепту Сидо.

Как только последний из присутствующих покинул зал, Марго Лонваль знаком подозвала к себе обоих полицейских.

Перевозбужденная Мадлен Дюжарден, у которой от волнения перекосились очки, пробормотала:

— Господин комиссар, случилось страшное… Украли бесценную часть нашего фонда!.. Целую пачку неопубликованных писем… Они впервые должны были быть зачитаны здесь.

— А где они находились, мадам?

— В зале будущего центра документации, где мы храним все относящееся к наследию Колетт… все, что мы намеревались предоставить в распоряжение исследователей. Но увы! Это еще не все! Исчезли также оригиналы переписки с Жермен Пата, золотая цепочка — подарок Мориса Гудеке к семидесяти пятилетию Колетт — и вся коллекция авторучек… — И, призывая Марго в свидетели, добавила: — Помните, мадам Лонваль, ту синюю фаянсовую вазочку, в которой она держала свои орудия труда?.. Они исчезли…

Марго Лонваль принялась ее успокаивать:

— Да что вы, Мадлен, все эти ручки и перья находятся в витрине на втором этаже, утром я видела их…

— Увы… это не оригиналы. По совету месье Ришело и во избежание кражи мы заказали копии тех ручек, которые держим под замком в хранилище. — При этом воспоминании она поникла. — Вы только поймите, господин комиссар, все это доверили мне… Я юридически ответственна… На нас подадут в суд… Конец клубу…

— Пока до этого не дошло, сударыня… Лучше скажите мне…

Новые причитания помешали ему продолжить:

— Хуже того, воры унесли и небольшую картину Гюстава Доре «Нищие». Во время последней инвентаризации она была оценена очень дорого… А я как раз сняла ее, чтобы отправить на реставрацию. Что теперь делать? Мы разорены, — простонала она.

Пока Мадлен Дюжарден сморкалась в платочек, комиссар Фушеру спросил ее:

— А кто проводил инвентаризацию?

— Конечно же, месье Ришело… ведь он эксперт… Кстати, еще тогда я отметила некоторые несоответствия… Мне бы все положить в банк…

Чтобы прервать поток запоздалых сожалений, Марго Лонваль дипломатично заметила:

— Может ли существовать связь между его смертью и украденными письмами?

— Это еще предстоит изучить, — ответил комиссар. Затем, повернувшись к Мадлен, произнес: — Вы не доверяли месье Ришело?

— Не полностью, — призналась она. — Но в этот раз он невиновен… Поскольку… он мертв. Как и Жюли…

С этими словами она закрыла лицо руками и разразилась рыданиями. Марго усадила ее, дала стакан воды, с некоторой досадой взглянула на свои часы.

— Продолжайте работать как наметили, профессор Лонваль, — предложил комиссар, — а инспектор Джемани займется мадам Дюжарден.

Марго Лонваль отметила легкое беспокойство в его голосе (в этот момент он увидел Жизель Дамбер, с вопрошающим видом направляющуюся к ним во главе небольшой группы участников, которые начали проявлять нетерпение из-за перерыва в семинаре).

— Ну что ж, продолжим, — сказала Марго. — Дамы и господа, уважаемые коллеги…