Четверг, 19-е
Жан-Пьер Фушеру без особого удовольствия вошел в свою квартиру на улице Вине. Он критическим взглядом окинул старинный сундук, загромоздивший прихожую. В гостиной начинал тускнеть атлас на креслах, выбранных Клотильдой, поблекли краски на приобретенном ею же полотне Майена с изображением голубого винограда и лакомящихся им птиц. Все ему вдруг показалось претенциозным, слащавым… Тяжелый бургундский шкаф всегда был слишком велик для их спальни; а превращение его кабинета в детскую так и не состоялось…
После смерти Клотильды его сестра Мерилис сложила в большую сумку одежду и книги покойной и отнесла в благотворительное общество. Время от времени приходящая горничная стирала пыль с опустевших полок, кресел и лакированного стола. Иногда поправляла на стене голографию Женевьевы Хофман, на которой растянутая на веревке простыня надувалась под ветром, словно нетерпеливый парус перед отплытием. Мадам Брюно не скрывала сожаления по поводу того, что эта часть комнаты пустовала, хотя она единственная смотрела на юг; сквозь застекленный пролет алькова можно было следить за бегом облаков, спешащих к западу.
Жан-Пьер Фушеру неожиданно для себя представил, где он устроит Анжелу, когда та придет к нему. Ведь он всерьез подумывал узаконить свои права и переменить жизнь. Мысль, несвоевременная в предшествующую неделю, заработала в нем прежде, чем он провалился в беспокойный сон.
На следующее утро его приятно поразил контраст между безжизненным порядком его квартиры-музея и следами активной жизни в вестибюле и шести комнатах с балконами квартиры Шарля и Элен Возель. Приняли его сердечно, однако непривычная складка у рта крестного говорила о с трудом сдерживаемом напряжении.
— Ты завтракал, Жан-Пьер? — нежно спросил он.
— Выпил кофе…
— Ладно… пройдем в кабинет.
Он плотно закрыл двери комнаты, неподражаемый запах которой — смесь кожи, светлого табака и ментола — мгновенно перенес комиссара в годы его молодости.
— Ты принес мне… — начал Шарль Возель, приглашая его сесть.
— Все, что вы просили, — успокоил он крестного, доставая из своего атташе-кейса две одинаковые папки.
Когда он клал документы на разделявший их низенький столик, ему показалось, что чиновник высокого ранга вздохнул с облегчением.
— Копий не снимал?
— Я следовал вашим указаниям, — не скрывая раздражения, ответил Фушеру.
— Это чрезвычайно важно и… необычно… да, я осознаю это, Жан-Пьер, но от этого никуда не деться. Поверь мне на слово… Закрой эти два дела. Несчастный случай и самоубийство… И ничего больше.
Это предложение нарушило все планы Фушеру, и он возмутился:
— Вы всегда говорили мне, что прокурор запрещает приостанавливать дела в стадии расследования.
— То, что я говорил, неприменимо к данному случаю. Вам остается лишь написать соответствующий отчет.
Он встал.
Его крестник продолжал сидеть.
— Я все же хотел бы побеседовать с Арманом Бонне, как условлено, — ровным голосом произнес он. — Я оставил ему сообщение на автоответчике… Мы должны встретиться ближе к полудню на Ке-дез-Орфевр.
— Это невозможно. — Тон был непреклонен. — Его самого там не будет. Он пустил в ход свои знакомства. На самом высоком уровне. — Взгляд Возеля стал колючим. — Надо заканчивать… Во сколько завтра состоятся похороны мадам Брюссо?
Такой переход выдавал крайнее напряжение говорившего. Раздвинув большой и указательный пальцы, он помассировал верх лба, словно страдал от мигрени.
— В четырнадцать часов. Инспектор Джемани позаботится об этом. На нее можно рассчитывать.
— Кстати, об инспекторе… Повышение ее в чине не проблема…
Фушеру обрадовало это продвижение по службе, о котором он сам ходатайствовал, но так легко он не хотел сдаваться.
— Шарль, между нами, ведь не Жюли Брюссо похоронят завтра в Сен-Совере, так?
— Больше ничего сказать не могу. А вот встречаться с Арманом Бонне бесполезно.
— Бесполезно или запрещено кем-то там, наверху?
— Жан-Пьер, ты переходишь границы…
— Я перехожу границы! — вдруг взорвался он. — Я перехожу границы! Вы срочно посылаете меня в Сен-Совер проводить расследование, с которым, судя по всему, справились бы и местные органы; вы по каплям поставляете мне информацию, которую я у вас запрашиваю; и когда я, несмотря на все препятствия, почти закончил его, вы вызываете меня сюда и недвусмысленно заявляете, что я отстранен от ведения обоих дел! И это я перехожу границы!
Он резко встал. Нерассчитанное движение вызвало у него гримасу боли.
Шарль Возель смотрел на крестника, отмеряя в уме частицу правды, которую мог бы ему доверить.
— Сядь, Жан-Пьер. Я расскажу тебе одну историю. Гипотетическую, само собой разумеется… но главное действующее лицо которой вполне реальное… министр внутренних дел, бывший оным четверть века назад, Максим Тайландье… Это было время расцвета коррупции в политических кругах… Общественность оставалась в неведении… Ты еще ходил в коротких штанишках, — улыбнулся он, вспомнив упрямого мальчугана с его вечным «почему»…
В Сен-Совере Лейла Джемани вопреки привычке позволила себе съесть полный завтрак в своей комнате. По своим записям она более или менее восстановила цепочку сложных обстоятельств, вынудивших Жанну Бонне изменить личность, а месье Ришело — избавиться от нее. Не отомстила ли за нее ее дочь? Не хватало еще нескольких звеньев, но они, без сомнения, были у Жан-Пьера Фушеру. Даже если и так, она не станет их выпрашивать. И Жизель Дамбер не единственная тому причина. Джемани подозревала что-то более серьезное.
Усилием воли она стряхнула с себя непроходящее чувство тревоги и быстро покинула ферму. Прежде чем направиться к книжному магазину, где ее ждал Поль Эрвуэ, она заглянула в жандармерию проверить, не пришли ли ночью какие-либо новости.
Когда Лейла вошла в магазин, Амандина Фолле, сидевшая на низенькой табуретке, допивала из чашки горячий шоколад, оставивший на ее верхней губе коричневые усики. Находившийся поодаль Поль Эрвуэ с кошачьей гибкостью враз очутился за ее спиной.
Лейла поздоровалась с ними и вынула из кармана чистый блокнот.
— Я слушаю вас…
Амандина опустила глаза, осмотрела свои безупречные ногти и заерзала на сиденье. Поль ободряюще похлопал ее по плечу.
— Это касается писем, которые девочка нашла в библиотеке, — наконец тихо проговорила она.
— Да…
— Это я… спрятала их…
— По моему совету, — вмешался книготорговец.
— Вы хотите сказать, мадемуазель Фолле, что вы… взяли эти письма из хранилища и… переложили их в другое место без чьего-либо ведома? С какой целью?
— Чтобы защитить их автора, — откровенно призналась она. — Эти письма могли быть использованы для… для…
Поль Эрвуэ пришел к ней на помощь:
— Не только в финансовом смысле, но чтобы окончательно очернить образ Колетт перед общественностью. Месье Ришело намеревался продать их любому предложившему наибольшую цену.
— Значит, вы спасли народное достояние, мадемуазель Фолле?..
— Можно сказать и так, — отозвался книготорговец, с облегчением воспринявший подобный поворот в беседе.
— И об этом никто другой не знает? — продолжила Лейла.
— Нет, никто… Кроме отца Клода. — Амандина шмыгнула носом.
— Это хорошо… Потому что я только что получила заключение экспертной комиссии. — Она помахала перед их расширенными глазами листом бумаги, покрытым графическими кривыми и цифрами. — Сомнения нет: письма фальшивые… Налицо преступная торговля литературными реликвиями.
Поль Эрвуэ расхохотался.
Амандина тоже, но нервы взяли свое, и она залилась слезами.
В половине первого в доме Мадлен Дюжарден зазвонил телефон. Обе женщины как раз приступили к еде. С ворчанием оторвавшись от паштета из дроздов, Мадлен прошла в гостиную.
— Это вас, Жизель! — крикнула она оттуда. — Комиссар Фушеру.
Жизель чуть было не сказала, чтобы та выдумала какую-нибудь отговорку, но, увидев поднятые к ней ясные глаза дочери, просто ответила:
— Иду.
По голосу, каким Фушеру произнес ее имя, она поняла, что он взволнован. Она почувствовала, как сильно заколотилось ее сердце.
— Можете вы встретить меня на вокзале в Оксере в семнадцать тридцать? Одна.
— Но я полагала, мы уже договорились… — начала было она. Потом, сразу передумав, добавила: — Я посмотрю… Минуточку… Она прикрыла микрофон ладонью и уже громче спросила: — Мадлен, могу я воспользоваться вашей машиной?
— Нет проблем, — ответила подруга, учившая Анжелу считать с помощью шариков бузины.
— Хорошо, в семнадцать тридцать, — выдохнула она, будто ученица колледжа, согласившаяся прийти на первое свидание.
— Если захотите, мы потом можем заехать в Дрюи. Вам не трудно предупредить инспектора Джемани, что я буду в Сен-Совере поздно вечером? Пусть она ждет меня на ферме…
Говорил он торопливо, так что она и не подумала отнекиваться.
— Хорошо. Я передам, — пообещала она.
— Спасибо, Жизель, — только и сказал он. — До скорого. I love you!
И он отключился.
«Да я у него уже под каблуком!» — отругала она себя. Но как приятно перекатывались в голове три небольших магических слова: «I love you! I love you!»
В радостной спешке она даже позабыла покормить Карамель и Катишу. Обиженные животные отвернулись от нее и отправились в сад на совместную охоту. Они устроили засаду на легкомысленных скворцов, которые поплатятся жизнью за человеческую неблагодарность.