Двадцать пять лет назад

Черный лимузин тихо остановился на боковой аллее больницы Валь-де-Грас. Убедившись, что никто их не видит, шофер осторожно открыл задние дверцы автомобиля, из которого с озабоченным видом вышли министр внутренних дел и его личный секретарь.

Около забранного решеткой портала обоих мужчин ждал главный хирург. Почтительно поздоровавшись с ними, он сам провел их в корпус, стоявший в стороне от главного здания. Дойдя до двери без номера, они вошли в довольно просторную палату с одним окном. Вдохнув устойчивый запах эфира, политик застыл на месте, напрягшись как струна. Преодолевая отвращение, он приблизился к единственной кровати с безжизненно лежавшей на ней женщиной. Ее голову сжимала широкая повязка. Его встревожил восковой цвет лица и закрытые глаза; дышать ей помогал аппарат, с которым ее связывали несколько гибких трубочек. На то, что она жива, указывали и жидкость, по каплям стекающая в синеватую венку в ложбинке локтевого сгиба, и тихое бульканье во флаконе на капельнице.

— Бедная Жанна, — выдохнул он с неподдельным волнением.

Непроизвольно положил руку на предплечье лежащей, которая никак не отреагировала на прикосновение.

— Она может меня слышать? — вполголоса спросил он врача, почтительно стоявшего рядом.

— Трудно сказать, господин министр, — честно ответил тот. — Если судить по ее состоянию, можно считать, что ей повезло. Травма могла стать для нее роковой… Ей очень повезло…

Тень недоверия пробежала по лицу государственного мужа, а врач тем временем продолжил:

— Как я вам сообщил по телефону, только чудо спасло ее. Пуля не задела аорту лишь потому, что отклонилась на несколько миллиметров, наткнувшись на старинное украшение, которое мадам Бо…

— Никаких фамилий, пожалуйста, — немедленно вмешался до этого молчавший секретарь.

— Но здесь нет никакого риска… — запротестовал хирург, задетый за живое тем, что его призвали к порядку на его собственной территории.

Он достал из своего ящичка прямоугольную брошь, по которой скользнула пуля. От трех оловянных обезьян — немой, глухой и слепой — остались только туловища: на месте голов пуля оставила гладкую блестящую полоску. Министр нерешительно провел по ней пальцем. На какое-то время он задумался, размышляя о ничтожности нюансов, от которых зависела жизнь. Разве не предполагал он о непредвиденных событиях, когда в вечер выборов рушилась его карьера?

— Когда, по вашему мнению, она будет транспортабельна? — спросил он, поглаживая свой рыжий ус.

— Не раньше, чем через несколько дней, полагаю… Реанимация не была легкой, а последствия черепной травмы непредсказуемы. Ее нельзя перевозить, прежде чем ее состояние окончательно не стабилизируется…

— Предупредите меня, как только это произойдет, и напрямую. Кусто…

Вместо ответа молодой человек вынул из своего портфеля плотный лист, на котором быстро черканул несколько строчек. Он протянул его врачу, кивнувшему в знак согласия.

— Ни о чем не беспокойтесь, милая, я делаю все возможное, — прошептал министр на ухо раненой.

Ему показалось, что веки ее чуть шевельнулись.

В машине, отвозившей их на площадь Бово под насупившимся небом, предвестником грозы, Максим Тайландье тихо проговорил после долгого молчания:

— Если она выживет, надо сделать так, чтобы она исчезла, Кусто, вы меня понимаете…

— Вполне, господин министр, — ответил молодой человек, смотря на Люксембургский сад, мимо которого они ехали на большой скорости.

— Проверьте список скончавшихся от несчастных случаев, похожих на… и поместите некролог в послезавтрашней газете. Родственники и дети вдовы полковника Анри Бонне и т. д.

— Можете на меня рассчитывать, господин министр.

Неделей позже, в одну светлую летнюю ночь, Кусто появился у него дома. Он иногда приходил туда, но под большим секретом и по причинам, меньше всего связанным с его профессиональными обязанностями.

Получив приглашение сесть в небольшом кабинете, обитом пунцовым шелком, он согласился выпить рюмку выдержанной сливовой водки, после чего начал:

— Думаю, я нашел изумительный… предмет для замены, господин министр. — Он вынул из портфеля фотографию улыбающейся молодой блондинки, одетой в платье в горошек. — Жюли Брюссо, тридцать два года, погибла вместе со своими родителями в железнодорожной катастрофе вчера утром в Ла-Шо-де-Фор.

— Вы уверены, что не осталось родных? — беспокойно спросил политик.

Отпив маленький глоток, он с видом знатока покосился на бархатистый кармин в рюмке, сквозь который виднелся отблеск настольной лампы.

— Дальний кузен, живущий в Марокко, который, если потребуется, легко пойдет на возмещение убытков. Не хотите ли познакомиться с досье?..

Министр внимательно изучил поданные бумаги, всмотрелся в фотографию и с легким вздохом вынес вердикт:

— Очень хорошо, Кусто. Займитесь документами… Удостоверение личности, водительские права, свидетельство об инвалидности… чтобы все было как надо, разумеется… И пластическая операция для изменения лица… — Он замялся на мгновение, потом продолжил: — Полагаю, вы подумали о перемене места жительства?

— Конечно, господин министр. Нейтральные местечки в провинции, не связанные с прошлым вышеупомянутых лиц.

— Будет ли возможность?..

Секретарь угадал конец фразы.

— Потребуется секретарша мэрии в конце года. Что касается жилья, то продается дом с садом на окраине города на берегу Луэны. Без претензий, но уютный и… незаметный.

— Вижу, вы обо всем подумали, Кусто. А как называется городок?

— Сен-Совер.

Министр сдвинул брови:

— Сен-Совер-ан-Пюизе? Родина Колетт? Существует ли шанс, что какое-нибудь общество друзей писательницы не завладеет этим, как вы сказали, нейтральным местечком, чтобы превратить его в место паломничества? В литературный уголок? А это грозит неприятностями нашей… нашей знакомой.

— Я подумал и об этом, господин министр, — поспешил заверить Кусто. — Но родной дом Колетт был продан частному лицу, и в нем нет никакого музея, способного привлечь туристов. Имеется лишь смутный проект реставрации замка, который никогда не осуществится. Поверьте, Сен-Совер — всего лишь ничем не примечательный бургундский городишко.

— Будем надеяться, что он таким и останется, — несколько раздраженно заключил министр. — В конце концов, пусть культурой всегда руководит Можис, тогда я буду спокоен.

Беседа закончилась, и секретарь тихо удалился.

Оставшись один, министр подошел к секретеру из розового дерева с прожилками черного, нажал потайную кнопку и достал альбом с фотографиями. Затем вынул из-под листа, обработанного серной кислотой, фото светящейся радостью супружеской пары. Молодая, очень стройная женщина, будто смущенная своим новым долгом по отношению к республике, опиралась на руку воспитанника Сен-Сирского военного училища, на губах которого играла ободряющая улыбка, предназначенная блестящему будущему, открывающемуся перед ними. Он порвал фотографию на мелкие кусочки, то же самое проделав с клише, показывающим его на церемонии крещения рядом с Жанной Бонне.

— Очень жаль, Анри… Это все, что я могу для тебя сделать, — пробормотал он.

Ведя многие годы жизнь штатского, министр вспомнил, как они, новички, терпели насмешки старшекурсников, когда поступили в Сен-Сир, вспомнил о розыгрышах, барахтанье в грязной реке. И о своем горе, когда телеграммой его известили о смерти друга, выполнявшего секретное задание. Самолет, на котором он летел, непонятным образом взорвался после вылета из Бухареста. С тех пор минуло уже три года…

— Очень жаль, — повторил он, ставя рюмку на столик с выгнутыми ножками в стиле ампир.

Знал он и то, что единственный способ спасти двух детей полковника Бонне — это отделить их от матери. Они, конечно, могли бы вырасти в родительской квартире, выходившей на сад Пале-Руайяль. Но в безопасности они будут лишь в провинции. Там они выживут.

Жанна Бонне тоже.

В Сен-Совере.