Остается только принять во внимание то пагубное воздействие, которое это незабываемое свидание с глазу на глаз может оказать на мое дальнейшее выживание. Я имею в виду мой незапланированный взрыв смеха, необузданная свирепость которого оскорбила бы и самую самоуверенную нимфу, не то что простую смертную женщину. Боюсь представить себе, какое жуткое покушение на самолюбие моей женушки совершил мой дурацкий смех. Последствия непредсказуемы.

Однако, как это ни неприятно, я вынужден учесть вероятность крайнего исхода: из уготованных мне жребиев это будет самый нежеланный. А состоит он вот в чем: пухлая белая ручка, перетянутая на запястье слишком тонким ремешком от наручных часов (как задушенная шея, перетянутая удавкой), вполне вероятно, больше никогда не появится в проеме нашей входной двери, чтобы положить мне очередную порцию моего ежевечернего пайка. Похоже, я только что сам подписал себе смертный приговор. Вам так не кажется? С точностью утверждать не берусь. Тут такое дело, сами видите, случайность обрела в лице моей женушки свое идеальное воплощение. Так что прикидка шансов по шкале теории вероятности отходит к области гаданий на кофейной гуще. Заранее предупреждаю вас: все попытки обнаружить хоть какую-то логику в поступках этой взбесившейся сучки ни к чему не приведут. Голову даю на отсечение, что все ваши прогнозы свернут себе шею о то безумие, на волю которого так великодушно отдала меня моя жена.

Обман читательских ожиданий переживает в лице моей супруги свое второе рождение. Какой сюжетный ход! Да, она была создана стать великой писательницей, сукина дочка. Я никогда и подумать не мог, что однажды буду гордиться тем, что меня выбрал подопытным кроликом не кто-то там, а просто гений приятных неожиданностей. Ведь это именно она дала импульс моей истории.

Все, что со мной происходит, — это всего лишь тень ее воображения.

Руки, которые на голой стене воссоздают для потомков силуэт моего истощенного тела, — это ее руки.

Пальцы, которые в свете дня рисуют в воздухе мой рот, раскрытый в отчаянном вопле, круглый, как луна, которая раз в месяц всходит над нашими крышами во всей своей полноте, — это ее пальцы.

В общем, вы поняли: это она пишет сейчас эти строки, как Гитлер когда-то, в свое время, в неверном и печальном укрытии выводил строчки дневника маленькой Анны Франк.

Она вернулась. Она вернулась, чтобы превзойти мои ожидания по всем пунктам. Такого гастрономического раздолья я не мог и вообразить: на метр от двери в глубину коридора стояла еще горячая супница, полная подлинной говядины по-бургундски: веточка чабреца плавала в подливе с умиротворенностью белого флага. Миру мир!

Я подумал, что такое пиршество заслуживает немного хороших манер. По этому поводу моя засаленная простыня была сложена ввосьмеро своим самым чистым уголком, руки помыты, из-под ногтей вычищен огород. Перед вами человек, который умеет ценить свою удачу, какой бы эфемерной она ни была.

Но горизонтальное положение очень быстро пресекло мою жажду цивилизации, борода быстрее меня оказалась в соусе. Тогда плевать на протокол, все равно рядом нет ни одной дипломатической миссии, которая могла бы его оценить. Банкеты с поджатыми губками похожи на бред собачий, когда ты живешь на необитаемом острове. Ныряем в подливку обеими руками и вылавливаем оттуда самые лакомые кусочки, пропуская сквозь пальцы, как сквозь сито, морковку и жижу. Энергия жизни хранится не в этих кулинарных статистах, к ним успех придет чуточку позже.

А теперь я буду запихивать их в рот один за другим, эти воистину великолепные кусочки рогатого скота, нежнейшее сочное мясо отменного приготовления.

Узнаю работу профессионала.

Вот я уже вылизываю донышко, чтобы собрать последние крошечки бычьей плоти, коричневые волоконца, — все, что я растерял изо рта в процессе еды.

Я стараюсь забрать все одним махом: держа руку на самом большом ломтике, начинаю подмазывать справа налево, медленно, с чувством, с толком, с расстановкой. Высший пилотаж необходим и при самых грубых нравах.

Выбираю все до донышка, для этого пальцы складываю черпачком. Дистиллированный соус переливается туда и сюда, я только регулирую пропускную способность руки. Наконец в моих сетях оказываются последние пловцы — чемпионы. Они размякли, выбились из сил в неравной борьбе, и у них сладкий привкус побежденных.

Но что я вижу: среди вареных кружочков морковки, кореньев и зелени, разваренных мясных волокон всплыл подозрительный поплавок.

Небольшое беловатое бревнышко, сырое на вид.

Похоже на удаленный аппендикс.

А, нет, с другой стороны косточка торчит.

А с другой — ноготь.

Я держу в руках человеческий палец!

У того, кто проводил ампутацию, рука не дрогнула. Мясо на срезе гладкое, как в колбасной нарезке.

Ни убавишь ни прибавишь. По поводу прекрасно проведенного удаления пальца добавить нечего.

Узнаю работу профессионала.

А вот что касается индивидуума, которого лишили этого самого пальца, боюсь, как бы я не имел к нему самого непосредственного отношения. Отношения, которым трудно пренебречь.

Боюсь, что я имею к нему прямое отношение, родственное.

Мне тут же вспомнился один случай, точнее, одна недавняя авиакатастрофа: бумажный самолет, который угодил мне в суп. На нем было выгравировано чернилами дьявольское послание, если я не ошибаюсь: «Твоя мамочка скоро захлебнется в крови твоего папочки».

Так ведь выглядел этот текст, не правда ли?

Убеждать себя в том, что это блеф, было опрометчиво с моей стороны. По крайней мере теперь. Зря я пошел тогда сам с собой на этот моральный компромисс.

Эта сучка ни на кого не похожа: она говорит, что делает, и делает, что говорит.

На этом пальце нет ни одного волоска, это не мужской палец.

«Твоя мамочка захлебнется в крови твоего папочки».

Если приглядеться повнимательнее, можно заметить на кожице вокруг ногтя остатки розового лака.