Я стою на балконе, вглядываясь в темноту. Снег кружится вокруг меня, опускается мне на волосы. Я ловлю несколько снежинок и рассматриваю их. Я выросла на Глубоком Юге, и мне не часто доводилось видеть снег, но то, что я видела, выглядело совсем не так.

Эти снежинки сложной кристаллической структуры, а некоторые из них слегка окрашены по краям. Зеленые, золотые, грязные, как пепел. Они не тают от тепла моей кожи. Они прочнее, чем обычные снежинки, или я холоднее обычного человека. Что бы растопить их, я сжимаю руку в кулак, и одна из снежинок врезается острыми краями в ладонь.

Мило. Режущий снег. Много фэйриских изменений в моем мире. Время для еще одного.

Время.

Я размышляю над этим понятием. С момента моего приезда в Дублин, в начале августа, время течет довольно странным образом. Я смотрю в календарь лишь за тем, чтобы подтвердить то, что мне и так известно: прошло шесть месяцев.

Но из этих шести месяцев я потеряла целый сентябрь за один единственный день в Фэйри. Ноябрь, декабрь и часть января были страницами календаря, вырванными из моей жизни, когда я была в бессмысленном, помешанном на сексе забытьи. А теперь часть января и февраль промелькнули за несколько дней, пока я была в Зеркалье.

В общем, из последних шести месяцев — четыре пронеслись мимо, пока я, по тем или иным причинам, практически не подозревала о ходе времени.

Разумом я осознаю, что прошло шесть месяцев со дня смерти Алины.

Но тело не верит ни единому слову.

По моим ощущениям, я узнала, что мою сестру убили, два месяца назад. Меня изнасиловали десять дней назад, в Хэллоуин. Моих родителей похитили четыре дня назад. И я вонзила копье в спину Бэрронса и смотрела, как он умирает, тридцать шесть часов назад.

Мое тело не успевает за разумом. Сердце переживает синдром смены часовых поясов. Эмоции свежи, потому что кажется, будто все произошло в течение небольшого отрезка времени.

Откидываю назад влажные волосы и глубоко вдыхаю холодный ночной воздух. Я в большой спальне в одной из многих крепостей Дэррока в Дублине. Это квартира-пентхаус, высоко над городом, обставлена в том же напыщенном стиле Людовика XIV Короля Солнца, что и дом 1247 на ЛаРу. Дэррок определенно любит роскошь. Как и еще кто-то, кого я знаю. Знала.

«Буду знать вновь» — поправляю я себя.

Дэррок сказал, что у него дюжины таких конспиративных квартир, и он никогда не останавливается в одной из них дольше, чем на ночь. Как мне найти их все, чтобы обыскать? Меня пугает мысль о том, что придется остаться с ним, чтобы он брал меня в каждую из них на ночь.

Я сжимаю кулаки. Я могу справиться с этим. Знаю, что могу. Мой мир зависит от этого.

Разжав руки, растираю свои плечи. Даже через несколько часов после прикосновения Темного Принца, моя кожа хранит ледяное прикосновение его руки. Я отворачиваюсь от холодной, снежной ночи, закрываю французские двери и рассыпаю остальные руны на пороге, где они пульсируют, словно влажные темно-красные сердца на полу. Мое темное озеро обещает, что я буду спать в безопасности, если оставлю по одной руне на каждой стене, пороге и подоконнике.

Я поворачиваюсь и пристально смотрю на кровать, в том же оцепенении, что и в последние несколько часов. Шаркая ногами, иду мимо нее в ванную, где умываюсь холодной водой. В припухшие глаза словно песка насыпали. Смотрю в зеркало. Женщина, которую я вижу, пугает меня.

Когда мы приехали, Дэррок захотел «поговорить». Но я понимала, чего он хотел на самом деле. Он испытывал меня. Показывал фотографии Алины. Заставил меня сидеть и смотреть на них, слушая его рассказы, пока я не почувствовала, что схожу с ума.

Я закрываю глаза, но лицо сестры будто выжжено под моими веками. И там же, рядом с ней, стоят мама и папа. Я говорила, что мне наплевать на случившееся с ними в этой реальности, потому что я собираюсь создать новую. Но, если честно, мне не все равно в любой реальности. Я просто отрицала это.

После моей прогулки в Зале Всех Времен, я не спрашивала Дэррока о том, что случилось с моими родителями. А он и не рассказывал мне.

Не представляю, что бы я делала, если бы он сказал, что они тоже мертвы.

Подозреваю, что это одно из испытаний. Я пройду его.

«Вот это моя девочка» — мысленно ободряет меня папочка. «Не вешай нос. Ты сможешь сделать это. Я верю в тебя, девочка! Отличная игра!» — говорит он и улыбается. Хотя он не хотел, чтобы я была черлидером, все же отвез меня на пробы. Когда я оказалась одной из первых, он попросил своего клиента, который работал в Petit Patisserie, испечь мне особенный торт, в виде розового и фиолетового помпонов.

Сгибаюсь пополам, будто меня пнули в живот; я рыдаю, но из моего широко раскрытого рта не издается ни звука — сдерживаюсь в самый последний момент.

Дэррок там, с принцами. Я не посмею выдать свое горе. Я не произнесу ни звука, который они могут услышать.

Папа был моим самым главным болельщиком, всегда говорил мне мудрые вещи, к которым я редко прислушивалась и которые никогда не понимала. А стоило бы задуматься, понять. Надо было обращать больше внимания на то, кто я по сути, а не как я выгляжу. Задним умом все крепки.

По щекам бегут слезы. Как только я отвернулась от зеркала, мои колени подогнулись, и я рухнула на пол ванной. Молча, свернулась в клубок.

Находясь в безвыходном положении, я терпела так долго, как могла. Горе обрушилось на меня, полностью затопив. Алина. Бэрронс. Мама и папа тоже? Я не могу выдержать это. Я не могу справиться со всем этим.

Я сую кулак в рот, чтобы заглушить крики.

Не позволю никому услышать. Он поймет, что я не та, чью роль играю. Не та, кем я должна быть, чтобы создать мой мир.

Я там сидела с ним на диване, рассматривая свою сестру на всех тех фотографиях. И каждая из них напоминала мне наше детство. Где мы были вместе, на любой фотографий, ее руки обнимали, защищали и предостерегали меня.

Она была счастлива на тех фотографиях. Вот она танцует. Разговаривает с друзьями. Осматривает достопримечательности. Он забрал столько фотоальбомов из ее квартиры, что нам почти ничего не осталось. Можно подумать, те жалкие несколько месяцев, что он с ней провел, дают ему больше прав на ее вещи, чем мне — а я любила ее всю жизнь!

При нем я не могла провести пальцами по ее лицу. Это выдало бы мои эмоции, слабость. Мне пришлось обратить все свое внимание на него. Он наблюдал за мной все это время, своими блестящими глазами цвета меди, подмечая малейшие детали моей реакции.

Я понимала, что было бы смертельной и последней ошибкой недооценить этот древний, гениальный ум, скрывавшийся за этими холодными, металлическими глазами.

Кажется, прошло несколько лет пыток, пока он, наконец, не начал уставать, зевать и тереть глаза.

Я забыла, что у него человеческое тело, имеющее ограничения.

Поедание Темных не избавляет от необходимости спать. Как кофеин или амфетамин, это так же сильно подзаряжает тебя, но когда батарейка сдыхает, ты так же сильно разбит. Подозреваю, что это основная причина, по которой он не ночует более одного раза в одном и том же месте. В это время он наиболее уязвим. Представляю, как раздражает человеческое тело, нуждающееся в сне, после вечности, в которой ты абсолютно ни в чем не нуждался, будучи фэйри.

Я решила, что именно тогда я его и убью. Когда он будет спать. После того, как я получу то, что мне нужно. Разбужу его, и пока он будет, совсем как человек, полусонным, улыбнусь и воткну копье ему в сердце. И скажу: «Это за Алину и Иерихона».

Мой кулак не приглушает всхлипывания.

Приглушенные стоны начинают прорываться. Боль затопила меня, фрагменты воспоминаний обрушиваются на меня: Алина машет рукой на прощание перед отъездом в Дублин; мама с папой привязанные к стульям, с кляпами во рту, в ожидании спасения, которое так и не пришло; Иерихон Бэрронс мертвый на земле.

Все мышцы моего тела свело судорогой, я не могу вздохнуть. Грудь горит, на нее словно давит огромный вес.

Я пытаюсь сдержать рыдания. Если я открою рот, чтобы сделать вдох, они вырвутся наружу. Но я веду бесполезную битву: разрыдаться или дышать или подавить рыдания и задохнуться?

Мое зрение затуманивается. Если я потеряю сознание от того, что сдерживаю дыхание, по крайней мере, один сильный крик я сдержать не смогу.

Стоит ли он за дверью, подслушивая?

Я зачерпываю воспоминания из своего разума, чтобы подавить боль.

Придя в себя из состояния при-йи, с ужасом обнаружила, что хотя мои воспоминания о принцах и времени, проведенном после этого в аббатстве, расплывчаты, у меня есть четкие воспоминания о каждой детали того, что мы делали вместе с Бэрронсом.

И сейчас я им благодарна.

Я могла использовать их, чтобы удержаться от криков.

Ты покидаешь меня, Девочка-Радуга.

Нет! Это не то!

Я быстро перематываю назад.

Вот. Первый раз, когда он пришел ко мне, прикасался ко мне, был во мне. Я отдаюсь воспоминаниям, с любовью прокручиваю каждую деталь.

Со временем мне удается убрать кулак. Напряжение в теле ослабевает.

В воспоминаниях тепло. Я дрожу на холодном мраморном полу ванной.

Алина мертва. Бэрронс мертв.

Я тоже должна быть мертва.

* * *

Когда я, в конце концов, заснула, холод проник и в мои сны. Я пробираюсь через ущелье с зазубренными краями, выдолбленное в скале из черного льда. Я знаю это место. Мне хорошо знакомы тропы, по которым я иду, будто прежде, я сотни раз ходила по ним. Из пещер, высеченных в обледеневших стенах ущелья, за мной следят существа.

Впереди мелькает силуэт прекрасной печальной женщины, плавно скользящей босиком по снегу. Она взывает ко мне. Но каждый раз, когда она открывает рот, ледяной ветер крадет ее слова.

— Ты должна… — улавливаю я, и порыв ветра уносит ее остальные слова.

— Я не могу, — кричит она.

— Поспеши! — предостерегает, не оборачиваясь.

В моем сне я бегу за ней, пытаясь услышать, что она говорит. Простираю вперед руки, пытаясь ее поймать.

Но она спотыкается на краю пропасти, теряет равновесие и падает вниз.

Я смотрю на это со страхом и ужасом.

Чувство потери просто невыносимо. Будто это я сама умерла.

Резко проснувшись, приподнимаюсь с пола, задыхаясь.

Я все еще пытаюсь прийти в себя от сна, когда мое тело вздрагивает и начинает двигаться, словно запрограммированное.

Я с ужасом наблюдаю, как мои ноги поднимают меня и вынуждают выйти из ванной. Они несут меня через комнату. Мои руки открывают балконные двери. Невидимой силой мое тело перемещается в темноту, за пределы моей защитной линии из кроваво-красных рун.

Я действую не по собственной воле. Я осознаю это, но не могу остановить себя. Стою здесь абсолютно беззащитная. У меня даже копья нет. Дэррок отобрал его, прежде чем принцы телепортировали меня.

Я вглядываюсь в неясные очертания крыш, ожидая и страшась следующей команды, какой бы она ни была. Зная, что не в состоянии противостоять этим приказам, как и тому, что я исполняю сейчас.

Я марионетка. А кто-то дергает за нити.

И в доказательство этому, а возможно просто издеваясь надо мной, мои руки внезапно поднимаются вверх, колотят меня по голове и безвольно падают вниз.

Я смотрю, как мои ноги перемещаются в бодром тустепе. Хотела бы поверить, что я сплю. Но это не так.

Я танцую на балконе, мягкая чечётка набирает темп.

В тот момент, когда я начинаю задаваться вопросом, а не грозит ли мне участь Белоснежки, которая дотанцевалась до смерти, мои ноги останавливаются. Задыхаясь, я вцепляюсь в железные кованые перила. Если мой неизвестный кукловод решит принудить меня выброситься с балкона, я буду драться до последнего.

Это Дэррок? Зачем ему это делать? Он что, может так делать? Неужели у него достаточно силы?

Температура падает так резко, что мои пальцы примерзают к перилам. Когда я отдергиваю руки, куски льда отрываются и, падая в ночь, со звоном ударяются о тротуар. Маленькие кусочки кожи с кончиков пальцев остаются на перилах. Я отступаю, решительно настроившись сопротивляться самоубийству по принуждению.

«Я не наврежу тебе, Мак» — напевает Синсар Дабх в моей голове.

Я судорожно вздыхаю. Воздух настолько холодный, что он обжигает мое горло и легкие.

— Ты только что это сделала, — отвечаю я сквозь зубы.

Я ощущаю ее любопытство. Книга не понимает, чем она мне навредила. Кожа заживает.

«Это не боль».

Я замираю. Мне не нравится ее тон: слишком шелковый, слишком многообещающий. Я отчаянно пытаюсь пробраться к своему темному озеру вовремя, объединиться с ним, защитить себя, но между мной и моей водной бездной возникает стена. Я не могу найти, как обойти или пройти сквозь нее.

Синсар Дабх ставит меня на колени. Все это время я сопротивляюсь, сжав зубы. Книга разворачивает меня, и я падаю на спину. Мои руки и ноги движутся, словно я пытаюсь сделать снежного ангела. Я прижата к холодным металлическим перекладинам.

«Вот это — боль, Мак» — мурлыкает Синсар Дабх.

Меня уносит агония. Понятия не имею, как долго она пытает меня, но все это время я мучительно осознаю: Бэрронс меня не спасет.

Он не вернет меня к реальности своим криком, как в прошлый раз, когда Книга сокрушила меня на улице, «пробуя» меня.

Он не отнесет меня в книжный магазин, когда все закончится. Не сделает мне какао и не завернет меня в одеяла. Не рассмешит, требуя ответа на вопрос, о том, что я такое, а позже не доведет до слез, из-за того, что я вытащила из его головы воспоминание, и видела его разбитым от горя, держащим на руках умирающего ребенка.

Пока Книга держала меня распростертой на холодном стальном полу балкона; пока каждая клеточка моего тела обугливалась, и каждая кость, одна за другой, методично ломалась, я цеплялась за воспоминания.

Я не могу добраться до своего озера, но могу дотянуться до более поверхностного слоя разума. Синсар Дабх тоже здесь, исследует мои мысли, как она однажды сказала, изучает меня. Что она ищет?

Я говорю себе, что нужно просто пережить это. Что на самом деле, она не причиняет мне вред. Она просто забавляется надо мной. Она пришла за мной сегодня. Я охочусь на нее. И по каким-то причинам, за пределами моего понимания, она охотится на меня. Так Книга представляет себе черный юмор?

Она не собирается убивать меня. По крайней мере, не сегодня. Думаю, я ее забавляю.

Она может добиться только моего желания умереть. Да, мне знакомо это чувство. Живу с ним некоторое время.

После неопределенно долгого промежутка времени, боль наконец-то утихает и меня вздергивает на ноги.

Я перегнулась через перила, схватившись за них руками.

Крепко сжимаю пальцы. Упираюсь ногами. Призываю каждую каплю энергии, которая у меня есть, чтобы мои кости снова стали целыми, сильными. Пристально смотрю на крыши, укрепляя свою волю.

Я не умру.

Если я умру сегодня, мир останется таким же, а это недопустимо. Слишком много людей погибло. И продолжит умирать, если меня не будет здесь, чтобы этому противостоять. Ободренная необходимостью защищать нечто большее, чем саму себя, я собираю волю в кулак и направляю себя словно снаряд к озеру в моей голове.

Я врезаюсь в стену, которую Синсар Дабх возвела между мной и моим арсеналом.

Появляется трещина, совсем тонкая.

Не знаю, кто поражен больше: я или Синсар Дабх.

И вот, внезапно — она сердится.

Я чувствую ее ярость, но она злится не потому, что я сделала щель в стене, которую она возвела. Она зла по какой-то другой причине.

Будто я, лично, каким-то образом, раздражаю ее.

Она… разочарована во мне?

Это тревожит меня.

Прерывистыми движениями моя голова поворачивается, и я вынуждена посмотреть вниз.

Внизу стоит кто-то, темное пятно на искрящемся снегу, с книгой подмышкой.

Этот кто-то запрокидывает голову и смотрит вверх.

Я сдерживаю крик.

Я узнаю плащ с капюшоном, развевающийся на ветру. Узнаю волосы.

Но больше я не узнаю ничего. Если это действительно Фиона, бывшая управляющая магазином Бэрронса и любовница Дерека О’Баниона, с нее живьем сняли кожу. Весь ужас заключается в том, что она все еще жива после этого, потому что О’Банион научил ее есть Темных.

Инстинктивно, я тянусь за копьем. Конечно же, его нет на месте.

— Сжалься! — пронзительно вопит Фиона. Ее оголенные губы обнажают окровавленные зубы.

Интересно, осталась ли во мне хоть капля сострадания? Потянулась ли я за копьем из жалости к ней?

Или из-за ненависти, от того что она обладала Иерихоном Бэрронсом до меня, и дольше меня?

Ярость Книги усиливается.

Ощущаю, как она переливается через край, заполняет улицу. Она огромная, с трудом сдерживаемая.

Я сбита с толку.

Зачем она сдерживает себя? Почему не уничтожит все? Именно так я и поступлю, если она останется неподвижной и позволит мне использовать ее. Затем я воссоздам все так, как захочу.

Внезапно, она превращается в Зверя, в тень мрачнее самого мрака. Она распространяется вширь и ввысь, поднимается все выше и выше, до тех пор, пока мы не оказываемся лицом к лицу.

Она зависает в воздухе, два образа мелькают, сменяя друг друга: внушающая ужас морда зверя и лицо Фионы с оголенным мясом.

Я закрываю глаза.

Когда я открываю их снова, я одна.