Как вы наверняка уже догадались, я не умерла тогда, не повторила судьбу своей сестры – мое тело не растерзали монстры на пустынной аллее в темном сердце Дублина.

И моим родителям не придется забирать еще одно тело у сотрудников аэропорта. По крайней мере – не сейчас.

Я просто подумала, что умираю. Когда кровь не поступает в мозг по причине того, что кто-то схватил вас за шею, нельзя сказать с уверенностью, продержат вас так еще десять секунд, чтобы вы потеряли сознание, или будут душить гораздо дольше, пока не остановится сердце и не умрет мозг. Я подумала, что призрак хочет меня убить.

Но вскоре я пожалела, что он этого не сделал.

Я пришла в сознание, чувствуя во рту кисловатый химический привкус. Судя по всему, меня накачали какими-то лекарствами: пылающая боль в запястье сопровождалась странной неподвижностью и тяжестью. Мое обоняние забила вонь влажных, поросших мхом и плесенью камней. Я не открыла глаза и постаралась дышать в том же ритме, пытаясь понять, где я нахожусь и в каком я состоянии, прежде чем тот, кто, возможно, за мной наблюдает, поймет, что я очнулась.

Я замерзла. Я была босиком, и из одежды на мне остались только джинсы и футболка. Обувь, свитер и куртка куда-то исчезли. Я смутно припоминала, что сумочку потеряла еще там, на аллее. Так же как и телефон, который дал мне Бэрронс. Кстати о Бэрронсе – он ведь найдет меня! Он отследит меня по браслету и…

Мое сердце пропустило удар – я не чувствовала браслета на руке. Кроме того, я ощутила нечто другое, тяжелое, стягивающее мое запястье. Интересно, где и когда с меня сняли браслет, где я нахожусь и сколько времени прошло? Интересно, кем или чем был тот призрак? Хотя Гроссмейстер и был одет в похожую мантию, когда я в последний раз его видела, его одеяние было красным. К тому же я не верила, что эти два злодея – на самом деле одна и та же личность. Да, в их природе определенно было нечто общее, но Гроссмейстер значительно отличался от призрака.

Я лежала абсолютно неподвижно и прислушивалась. Если кто-то притаился поблизости, у него наверняка все тело затекло от попыток не выдать себя ни единым звуком.

Я открыла глаза и взглянула вверх, на каменный потолок.

Никто не произнес очередной банальности вроде: «Ага, ты проснулась, теперь начнутся пытки», – так что я рискнула посмотреть на свое запястье. Оно было в гипсе.

– Я раздробил тебе руку, – раздался спокойный голос, от звука которого моя душа чуть не выскочила из тела. – Ты могла умереть от кровопотери, поэтому я принял необходимые меры.

Я медленно, осторожно села. Голова кружилась, язык распух. Рука казалась клубком оголенных нервов, по которым до самого плеча доходила кипящая боль.

Я оглянулась. Я была в каменной клетке, пол которой был посыпан тонким слоем соломы. Судя по всему, это был древний грот. Моя клетка была огорожена решеткой из железных прутьев. По другую сторону решетки стоял призрак.

– Где я?

Когда он говорил, его капюшон слегка колыхался.

– В Буррене. Точнее, под Бурреном. Ты ведь знаешь, что такое Буррен?

В его голосе чувствовалась улыбка. Где я могла слышать этот голос? Шипящий, словно шелковый, он был мне знаком… Но теперь он казался немного другим – слишком плавным, слова были слегка смазаны.

Да, я знала, что такое Буррен. Я видела его на карте и много читала о нем в процессе того ускоренного самообразования, которое я себе устроила, чтобы справиться с собственным невежеством. Название произошло от ирландского Boireann, что означает «большая скала» или «каменистая местность». Этот карстовый ландшафт находится в ирландском графстве Клер, и его площадь составляет почти три сотни квадратных километров. В юго-западной части Буррена находятся знаменитые утесы Мохера.

В разломах известняка, в кавернах и пещерах иногда рукотворного, а иногда и естественного образования можно обнаружить и относящиеся к каменному веку захоронения, и древние дольмены, и огромные кресты, и остатки как минимум пяти сотен фортов. Под Бурреном находилась действующая система пещер и целые мили запутанных переходов между ними, некоторые были открыты для туристов, но большинство еще не исследовано, не расчищено и уж точно слишком опасно для обычных спелеологов.

Я была под Бурреном. И это было в тысячу раз хуже, чем очутиться в бомбоубежище. С тем же успехом я могла оказаться погребенной заживо. Я ненавижу замкнутое пространство почти так же, как и темноту. Осознание того, что над моей головой тонны камня, плотного и нерушимого, и они отделяют меня от воздуха, от открытого пространства и возможности свободно двигаться, – все это вызывало у меня приступ клаустрофобии. Наверное, на моем лице отразился ужас.

– Вижу, что знаешь.

– Где мои вещи?

Я не могла сейчас думать о том, где я нахожусь, эта мысль выбивала меня из колеи. Мне нужно сосредоточиться на том, как отсюда выбраться. А также на том, где сейчас мой браслет. Призрак снял его уже здесь? Или еще на аллее? Вряд ли я могла спросить об этом прямо, но мне необходимо было это узнать.

– А что?

– Я замерзла.

– Холод – это самая последняя из проблем, о которых тебе стоит беспокоиться.

Чистейшая правда. Даже если я сумею выбраться из клетки, как я найду путь на поверхность? Через все эти темные туннели, затопленные каверны, без компаса, без направления? Я страстно желала выяснить, что случилось с моей одеждой, копьем и браслетом, но боялась настаивать; слишком явный интерес может показаться моему тюремщику подозрительным, а последнее, чего бы мне хотелось, – это заставить призрак уничтожить то, что могло бы спасти мне жизнь. Как работает браслет? Сможет ли Бэрронс засечь сигнал, идущий из-под земли?

– Кто ты такой? Что тебе нужно? – Лучше уж спрашивать об этом.

– Я хочу спасти свою жизнь, – ответил призрак. – Но раз уж это невозможно, я решил отнять твою. Точно так же, как ты поступила со мной, – я собираюсь отбирать твою жизнь медленно, по частям.

– Кто ты? – повторила я.

О чем он вообще говорит? Призрак поднял руку и сбросил с головы свой глубокий капюшон.

От неожиданности я вздрогнула и несколько секунд могла лишь в ужасе смотреть. Я искала в его лице хоть что-то знакомое. Но обнаружить это я смогла не сразу – единственной знакомой мне чертой оказались глаза. Мертвые, желтые, нечеловеческие.

Мэллис!

Я слишком поторопилась сбросить его со счетов в этой игре. Я ошиблась, как я ошиблась! Вампир не был мертв. Он был гораздо хуже, чем мертв.

И все время, когда призрак попадался мне на глаза, – в окне спальни, или темной ночью на аллее за домом, или на кладбище, где я была с Бэрронсом, – Мэллис следил за мной. Я считала Призрака Смерти всего лишь игрой моего воображения, а на самом деле рядом со мной находился вампир. Я вздрогнула. Я так часто оказывалась совсем рядом с ним, даже не подозревая о том, в какой я опасности. Он был на аллее за домом в ту ночь, когда на меня напали Тени, и в ту ночь, когда я забралась в гараж Бэрронса. Он начал следить за мной вскоре после того, как я ранила его копьем. Непонятно лишь, почему он так долго выжидал, прежде чем перейти к действиям.

Я пыталась смотреть ему прямо в глаза, но лишь потому, что не хотела видеть, во что превратилось его тело. Неудивительно, что он постоянно носит этот плащ. Неудивительно, что он прячет лицо под капюшоном. Я отвернулась. Я не могла этого вынести.

– Смотри на меня, сука. Внимательно смотри. Ты сделала это со мной, – прорычал он.

– Я этого не делала, – тут же возразила я.

Пусть я и мало знаю, но я бы никогда и ни с кем не сотворила такого, даже со злейшим врагом.

– Сделала. И до того, как я умру, я успею сделать с тобой кое-что гораздо хуже. Ты умрешь лишь тогда, когда умру я. Может быть, у нас остались недели, может быть – несколько месяцев.

Я снова повернулась к Мэллису и попыталась заговорить, но не смогла. Его лицо, когда-то красивое и бледное, как и положено эталону готической красоты, теперь внушало ужас.

– Я не делала этого, – настойчиво повторила я. – Я просто не смогла бы. Я всего лишь ранила тебя в живот. И я не знаю, почему ты стал таким… таким… – Я не закончила предложение, к счастью для нас обоих. – А ты уверен, что это сделал не Бэрронс?

Не самое взрослое решение – ябедничать на Бэрронса, но в тот момент, учитывая обстоятельства, мне плевать было на это. Я чувствовала себя маленькой и испуганной. Мэллис считал меня виновной в том, что с ним произошло, а то, что с ним произошло, было самым худшим из всего, что снилось мне в кошмарах или запомнилось из фильмов ужасов.

– Ты ранила меня копьем, которое убивает Фейри, сука!

– Но ты же не Фейри, – запротестовала я, – ты же вампир!

– Во мне была часть Фейри! – зашипел он.

Поскольку рот у него теперь не закрывался, капли слюны пролетели через решетку и попали мне на кожу. Они жгли, словно кислота. Я быстро вытерла руки футболкой.

– Что?

Как часть кого бы то ни было могла принадлежать Фейри? Однако все выглядело именно так, как он сказал: копье уничтожило некоторые части его плоти. Кое-где лицо Мэллиса все еще было бледным, с гладкой кожей, и напоминало прежнее обличье вампира, но все остальное было сгнившим, как у прокаженного. По правой щеке змеилась сетка черных вен, охватывая челюсть и даже часть шеи. Выглядело это так, словно кто-то бросил в мраморную статую кусок гниющего мяса. Над левым глазом вампира пульсировал серый влажный кусочек плоти, большая часть подбородка и нижней губы была охвачена септическим разложением. Это было ужасно. Я не могла заставить себя отвернуться. Длинные светлые волосы Мэллиса выпадали, обнажая раздутый череп, на котором выступали темные вены.

Теперь стало понятно, почему при попытке его ударить моя рука провалилась – некоторые части его тела уже разложились, чем объяснялись шаткая походка вампира и изменения в голосе, – и, как я уже сказала, рот у него теперь не закрывался, и это сильно влияло на дикцию. Похоже, он разлагался и изнутри. Я с отвращением вытерла руку еще и о штаны.

– Смотри на меня, – сказал призрак. Желтые глаза светились, как фонарики, утопая в бесформенном черепе. – Смотри внимательно. Скоро ты будешь знать мое лицо как свое собственное. Мы станем близки, очень близки. Мы собираемся умереть вместе. – Его глаза превратились в щелки. – А знаешь, что ужаснее всего? – Он не ждал от меня ответа. – Поначалу ты думаешь, что самое страшное – это видеть, как части твоего тела разлагаются. Смотреть в зеркало, трогать пальцем мертвые мягкие кусочки своего собственного тела. Думать о том, стоит ли вырезать эти части или лучше оставить все как есть. Прятать их под бинтами. Осознавать, что твое ухо или часть твоего желудка уже ничем не восстановишь. Чувствовать, как падает температура. Думать «это я переживу», но затем замечать, что все новые и новые части твоего тела начинают гнить, и понимать, что хуже всего тебе не по утрам, когда ты просыпаешься и обнаруживаешь, что очередной кусок твоего тела сгнил, а по ночам, когда ты лежишь и в ужасе размышляешь, чего еще ты лишишься на этот раз. Будет ли следующей рука? Глаз? Ослепнешь ли ты перед смертью? Или это будет язык? Или член? Или яйца? Тебя уничтожает не реальность происходящего, а неопределенность этой реальности. Все эти бессонные часы, когда ты лежишь и размышляешь – что же будет дальше? Тебя терзает не боль текущего момента, а ожидание следующей боли. И не сам процесс умирания – смерть стала бы лишь облегчением, – а безнадежное желание жить, глупая потребность существовать даже после того, как ты возненавидишь себя, даже после того, как ты не сможешь взглянуть на себя в зеркало. Ты почувствуешь все это, прежде чем я закончу с тобой. – Губы Мэллиса, одна пухлая, розовая и красиво очерченная, другая сгнившая, раздвинулись еще больше, обнажая клыки. – Посмотри на меня. Долгие годы я был смертью. Я играл ее роль для других. Я приносил смерть своим последователям, и смерть была великим искушением для готов. Смерть приходила к ним в бархате и кружевах, окутанная ароматом секса. Я возносил их выше, чем это сделал бы любой человеческий наркотик. Я в танце вводил их в мир смерти. Я рвал им глотки и пил их кровь, а их тела бились подо мной в экстазе. Почему никто не сделает для меня того же? Почему никто не уведет меня в танце Тьмы?

Я не могла найти слов. Его улыбка была кошмарной, но еще более жутким оказался смех – хлюпающий, ни на что не похожий. Вампир вскинул руки, словно приглашая меня на вальс.

– Добро пожаловать, моя милая партнерша. Добро пожаловать на мой бал в гроте Ада. Смерть не будет для тебя обольстительной. Она не придет в шелесте шелка и сладком аромате, как это было с избранными мною. Она будет холодной и безжалостной. И ты лишишься всего, прежде чем расстанешься с жизнью. – Он уронил руки. – У меня было все. Я держал этот мир за яйца. Я трахал всех, кого хотел, и везде, где только хотел. Я был окружен почетом, я был богат и собирался стать одним из властителей мира. Я был правой рукой Гроссмейстера, а теперь я ничто. Из-за тебя.

Призрак натянул капюшон, запахнул плащ и зашагал прочь.

– Вот и подумай, милая сучка, – бросил он через плечо, – насколько милой ты скоро станешь. Подумай о том, какие ужасы ждут тебя этим утром. Попытайся уснуть. Подумай о том, каким будет твое пробуждение. Помечтай обо всем, чего ты теперь лишена. Я отнял твою реальность. Добро пожаловать в мою.

Я лежала на соломе и смотрела в каменный потолок. Попытавшись свериться с той частью моего сознания, которая отвечала за способности ши-видящей, я кое-что обнаружила: я владела даром создавать иллюзии. Не те фальшивые иллюзии, которые Фейри используют, чтобы обмануть других, а те, что могу видеть только я. Но этого было достаточно. Мысленно я нарисовала на каменном потолке своей пещеры облака и голубое небо и снова смогла дышать.

Неужели прошло всего три месяца с тех пор, как я лежала у бассейна в доме родителей, надев любимое розовое бикини в горошек, потягивала чай со льдом и слушала, как Луи Армстронг гудит о том, как прекрасен окружающий мир?

Сейчас мой внутренний плеер играл «Дорогу в ад». Что ж, я уже приехала, хоть и не осознала этого. Это быстрый путь: два месяца на переезд из Америки в могилу и месяц, равный одному дню в стране Фейри, во время которого я играла в волейбол с копией моей сестры.

– В'лейн? – требовательно позвала я. Я создала легкий ветерок, чтобы мои пушистые облачка быстрей ползли по воображаемому небу. – Ты там? Ты слышишь меня? Мне действительно не помешала бы твоя помощь, прямо здесь и сейчас.

Какое-то время – я потеряла счет времени в этом месте – я страстно призывала смертоносного Фейри. Я обещала ему вещи, о которых наверняка пожалела бы. Но все они были предпочтительнее смерти.

Все было бесполезно. Где бы он ни был, он не слышал меня.

Что же произошло с Мэллисом? Что он имел в виду, когда говорил, что часть его тела принадлежит Фейри? Я считала, что можно либо быть Феей, либо не быть. Неужели у Фейри и человека может родиться ребенок, который одновременно будет и тем и другим?

Но все, что я читала о Мэллисе, противоречило этому. Каждый раз, когда я с ним встречалась, я фокусировалась на нем, пытаясь понять, кем же он является. И это всегда приводило меня в недоумение, особенно сейчас. Каким бы образом в нем ни оказалась часть Фейри, он явно не был с ней рожден. Она была приобретенной. Но как? Неужели это как вампиризм? Фейри что, кусаются? Или занимаются любовью с людьми? Как такое могло случиться?

Мои облака пропали. Поддержание иллюзии оказалось работой не из легких, а у меня осталось слишком мало сил, учитывая жуткую боль в запястье и те наркотики, которыми меня накачал вампир, чтобы я не пришла в себя при переезде из Дублина в Буррен. Я очень хотела есть. Мне было холодно и страшно.

Я перекатилась на бок и перестала разглядывать потолок.

Моя тюрьма находилась в овальной пещере, освещенной факелами на стенах. На другой стороне пещеры располагалась металлическая дверь, врезанная в стену.

В центре пещеры стоял низкий каменный стол, больше всего похожий на жертвенный алтарь: он был завален ножами, цепями и уставлен какими-то сосудами. Вокруг стола разместились три богатых кресла викторианской эпохи, обитых парчой и выглядевших невероятно дорого. Наверняка Мэллис прихватил их с собой из готского поместья и приволок под землю.

Во влажных стенах пещеры было еще несколько отверстий, ведущих либо в такие же, как у меня, камеры, либо в другие пещеры. Некоторые отверстия были настолько узкими и маленькими, что человек уместился бы в них лишь с большим трудом, другие же вполне годились на то, чтобы засунуть туда целый десяток мне подобных. По обе стороны моей камеры располагались другие клетки, отделенные от меня решетками, но там было пусто. А вот в некоторых клетках по другую сторону пещеры я определенно заметила движение. Я окликнула их обитателей, но мне никто не ответил. Интересно, это место оборудовал Мэллис или я сейчас нахожусь в каком-то древнем капище, которое осталось еще с варварских времен, погребенное глубоко под землей и всеми забытое?

Облака. Я снова перекатилась на спину и начала рисовать их на потолке. Меня била дрожь. Фразы вроде «глубоко под землей» никогда мне не нравились. Некоторые мои друзья увлекались спелеологией, но я всегда считала их чокнутыми. Зачем лезть под землю раньше, чем это предопределено природой?

Я добавила к иллюзии солнце, белый морской берег и одела себя в розовое. Потом пририсовала к получившейся картинке свою сестру.

И внезапно заснула.

Я поняла, что он в пещере, как только проснулась. Фейри, но не Фейри. Я чувствовала, где он стоит, – словно темная раковая опухоль, неправильность.

Голова болела от долгого сна на твердом каменном полу. Запястье тоже болело, но теперь это была обычная боль живой плоти, а не пылающий в огне комок нервов, и терпеть ее было куда легче. Я была слишком голодна и слишком ослабела, чтобы пытаться двигаться. Он что, собирается уморить меня голодом? Я слышала, что человек может прожить три дня без воды. А сколько проживу я? В этом месте совсем не ощущалось движение времени. Могут ли проведенные здесь часы казаться днями? Будут ли дни казаться месяцами? И как долго я провалялась без сознания? Сколько я спала? По тому, насколько я проголодалась, можно было предположить, что прошло уже больше суток, максимум – двое. У меня быстрый обмен веществ, и мне часто хочется кушать. А если предположить, что Мэллис кормил меня, может ли оказаться, что я здесь уже неделю? Месяц?

Я осторожно перевернулась на бок. В моей клетке обнаружились кусок хлеба и маленькая чашка с водой. Я бросилась к ним, как животное.

Отломив несколько кусочков черствого хлеба, я затолкала их в рот, наблюдая за Мэллисом сквозь прутья решетки. Он сидел спиной ко мне, капюшон был отброшен на спину. Лысый морщинистый затылок был воспаленным, гниющим. Тесемки, которые стягивали его плащ на шее и у запястий, сейчас были развязаны, роба отброшена. Даже разлагаясь, он одевался, как прежде, когда был символом готов. Он сидел на низком каменном алтаре и, я не ошиблась, тоже что-то ел, издавая в процессе отвратительные звуки. Я видела, как блеснуло серебристое лезвие, слышала, как оно стукнуло по камню, что-то отрезая. Интересно, чем может обедать гниющий заживо вампир? Согласно утверждениям автора «Вампиров для чайников», они вообще не едят. Они пьют кровь. Тело Мэллиса и спинки кресел загораживали от меня его пищу.

Я быстро покончила с хлебом, возможно, слишком быстро, судя по ноющей боли в желудке, не привыкшем к грубой, заплесневелой пище. Несмотря на жуткую жажду, пила я осторожно. В адской камере не был предусмотрен туалет. Забавно, унижение для людей иногда заслоняет собой куда более важные проблемы – перспектива справлять нужду перед злейшим врагом пугала меня куда больше той жуткой смерти, которую он мне пообещал.

Где сейчас Бэрронс? Что он предпринял той ночью, когда я так и не появилась в магазине? Пошел меня разыскивать? И, может быть, все еще ищет? Или Мэллис с Охотниками добрались и до него? Я отказывалась в это верить. Мне необходимо было надеяться. Ну конечно же, если бы Мэллис справился с Бэрронсом, он бы уже похвастался этим и, возможно, запер бы его в камере по соседству со мной, чтобы я могла его видеть. Может, Бэрронс сейчас в магазине, злится на меня, думает, что я снова с В'лейном и вернусь через месяц, в новом бикини и загоревшая?

Где мой браслет? И почему, ну почему я не позволила Бэрронсу сделать мне татуировку? Что мне в голову взбрело? Теперь я была согласна даже на клеймо между половинками моей петунии, лишь бы оно помогло мне выбраться отсюда! Ну о чем я думала? Свалять такого дурака!

«Браслет можно снять, мисс Лейн. С татуировкой такого не сделаешь».

Этот урок дался мне непросто. Вопрос лишь в том, выживу ли я, чтобы исправить свои ошибки?

– Где мое копье? – спросила я.

Если Мэллис притащил его сюда, то и браслет должен быть неподалеку.

– Это не твое копье, сучка, – ответил вампир, поднимая руку, чтобы поднести ко рту очередную порцию. Я успела рассмотреть его кисть – он носил блестящие обтягивающие черные перчатки. Наверное, его руки тоже начали разлагаться, и перчатки нужны ему, чтобы сохранить форму пальцев. Несколько мгновений Мэллис молча жевал.

– Ты никогда не была достойна этого копья. Я пустил слух, что оно у меня. Тот, кто вылечит меня, сможет получить его.

– Ты и вправду думаешь, что тебя можно вылечить?

Он выглядел как нечто, с большим опозданием выползшее из могилы. Я не представляла себе, как можно восполнить такой ущерб.

Он не ответил мне, но я почувствовала его злость: она холодом разлилась по комнате.

– Если ты был правой рукой Гроссмейстера, почему же он не исцелил тебя? Он ведь командует Невидимыми и должен быть очень могущественным, – попыталась закинуть удочку я.

Мэллис вытащил что-то, застрявшее между зубами. Я смогла рассмотреть лишь красный хрящеватый комочек, прежде чем вампир бросил это на пол по другую сторону стола. Он что, ест крысиное мясо?

– Гроссмейстер никто по сравнению с Фейри! Сейчас мне нужен настоящий, без дураков, Фейри. Возможно, сама Королева придет за этим копьем, а взамен даст мне эликсир жизни, с помощью которого я стану по-настоящему бессмертным.

– А с какой стати ей это делать, если она может просто убить тебя и отобрать копье?

Мэллис обернулся и уставился на меня, желтые глаза полыхали злобой. Облака были моей иллюзией. Его иллюзией была Королева, которая подарит ему бессмертие, и я только что развеяла эту иллюзию в пыль.

Мое тело содрогнулось прежде, чем мозг осознал, на что именно я смотрю. Некоторые вещи наше сознание просто отказывается воспринимать, они сразу бьют под дых. Из жующего рта вампира свисал кусок сырого мяса, а другой кусок он держал в руке. Мясо было розовато-серого цвета, с него текла кровь, а кусочек кожи был покрыт лоснящимися прыщами. Вампир сел ко мне вполоборота, и я смогла увидеть часть алтаря. Теперь я знала, чем он обедает.

К алтарю был привязан Носорог. Живой. То, что от него осталось, корчилось в агонии. Мэллис жрал Невидимых!

Кусок хлеба в моем желудке внезапно превратился в комок дрожжей, которые разбухли и попытались вернуться наружу. Я им этого не позволила, мне нужна была энергия. Я с большим трудом сглотнула. Кто знает, станет ли вампир и дальше кормить меня?

– Ты! Так это ты их ел! Но почему?

Конечно. Теперь понятно, что наполовину съеденные туши, которые появлялись неподалеку от мест, где я видела призрак, были вовсе не случайны. Это Мэллис съел Носорога на кладбище в ту ночь, когда я обследовала местность для Бэрронса. И именно Мэллис оставил покалеченную тушу в мусорном баке за магазином. Так близко, а я ведь даже не знала!

Мэллис пальцами поправил свисающий изо рта кусок мяса. Мясо дрожало, все время сопротивляясь. Я видела, как его еда движется за щеками. Мясо, которое ел вампир, было не просто сырым, оно было все еще живым, как и Невидимый на алтаре.

– Интересуешься мной, сучка? А я интересуюсь тобой. После того как ты ранила меня, я моментально заболел. Я не знал, что со мной такое. Я лежал в своем поместье отравленный и медленно понимал, что со мной сделало твое копье. Именно тогда я решил отомстить тебе и начал шпионить за тобой. Но поначалу я был слишком слаб, я мог лишь следить за тобой и строить планы. Однако жажда мести сделала меня сильнее. Жажда мести и мясо моих последователей. – Он рассмеялся. – Когда я лежал в своей комнате, воняя, как адская лужа, и разлагаясь, я вел с тобой воображаемые беседы, я вынашивал планы, касающиеся тебя. Но я вынужден был ждать. И во всех этих милых беседах перед смертью ты признавала мою власть. Хочешь узнать обо мне побольше? Скоро узнаешь. Скоро ты назовешь меня Гроссмейстером. Повелителем. – Прожевав очередную порцию мяса, вампир буркнул: – Именно он приучил меня к их мясу.

– Почему? Зачем? – Так, наконец-то я начала хоть что-то узнавать о своем главном противнике.

– Чтобы я смог их видеть.

– Кого «их»? Ты имеешь в виду Фейри? – удивленно спросила я.

Он кивнул.

– То есть ты хочешь сказать, что, если человек съест Невидимого, он приобретет способность видеть Фейри? Самый обычный человек? Или для этого обязательно нужно быть вампиром?

Мэллис пожал плечами.

– Я заставил двух моих охранников съесть мясо Невидимых. С ними это сработало.

Интересно, что он сделал с этими охранниками потом. Но я не спросила. Мэллис явно был не из тех, кто оставляет в живых любую конкурирующую с ним форму жизни, которая является для него потенциальной угрозой. Если Мэллис и вправду был вампиром, то я сильно сомневаюсь, что его «наставник» все еще жив.

– А почему Гроссмейстер хотел, чтобы ты мог их видеть?

– Чтобы привлечь меня на свою сторону. Ему нужны были мои деньги и связи. А мне нужна была его сила. И я собирался присвоить эту силу – всю, до конца, – но тут появилась ты. Я переманил множество его подручных на свою сторону. Они до сих пор служат мне. – Он откусил еще один кусок мяса и закрыл глаза. На несколько секунд его обезображенное лицо стало отсутствующим, выражая лишь физическое удовольствие. – Ты представить себе не можешь, на что это похоже, – сказал Мэллис, медленно пережевывая мясо и улыбаясь. Потом он открыл глаза, горящие ненавистью. – Или на что это было похоже до того, как ты ранила меня. Это был невероятнейший кайф. В меня вливалась вся мощь темных искусств, сила десяти человек, мои чувства усиливались, а смертельные раны залечивались так же быстро, как и были нанесены. Я становился Невидимым. А теперь в этом мясе нет никакого удовольствия. Оно делает меня сильнее, оно позволяет мне остаться в живых, если я ем его регулярно, – но не более того. И все это из-за тебя!

У Мэллиса имелась еще одна причина ненавидеть меня: я отняла у него любимейший наркотик. И вдобавок к этому я нанесла ему неизлечимую рану, которую не может исцелить – даже съеденное мясо Невидимых. Рану, которая медленно убивает его, по одной частичке Фейри за раз. Последний факт был мне не очень понятен.

– А то, что ты ешь их мясо, не превращает тебя самого в Фейри? Именно этим вы были заняты с Гроссмейстером? Жрали Фейри, чтобы самим стать Феями?

– В жопу Гроссмейстера! – взвизгнул вампир. – Теперь я для тебя Гроссмейстер!

– Он бросил тебя, не так ли? – предположила я. – Увидев, во что ты превратился, он оставил тебя умирать. Ты больше не отвечал его требованиям.

В воздухе звенела ярость. Вампир отвернулся и отрезал еще кусок мяса. Когда он пошевелился, полы его черного камзола распахнулись, и я заметила блеск чего-то золотого и серебряного, инкрустированного сапфирами и ониксами, на свисающей с его шеи цепи.

У Мэллиса был амулет! Это он был тем, кто опередил нас в ту ночь в уэльском поместье!

Но если у него был амулет, почему он не воспользовался его силой, чтобы исцелиться? Ответ вытекал из самой постановки вопроса: Бэрронс рассказывал мне, что Король Невидимых создал амулет для своей фаворитки, которая не была Фейри, и лишь выдающиеся люди могли пробудить силу этой реликвии. Мэллис же сказал, что отчасти состоит из плоти Фейри. Это означало, что либо та его часть, что относилась к Феям, не давала ему воспользоваться силой амулета, либо, несмотря на все его махинации со своим положением в обществе, Джон Джонстон-младший не являлся выдающимся человеком.

Возможно, таковой являлась я. И мне нужно было заполучить этот амулет.

За всеми этими предположениями следовала куда более мрачная мысль: именно Мэллис так зверски расправился с теми людьми. Как там выразился Бэрронс? Кто бы или что бы ни убило в ту ночь охранников и обслуживающий персонал, это или неуправляемый садист, или полный социопат, или убийства совершены в припадке невероятной ярости.

Итак, с кем же я имею дело? Мэллис сумасшедший или просто неуправляемый? И то и другое для меня плохо. Возможно, я смогу манипулировать вспыльчивым идиотом. Но я была не уверена, что выживу после того, как разозлю сумасшедшего.

Мэллис встал, обернулся, достал из складок своей одежды платок с изящной вышивкой и вытер подбородок. Потом улыбнулся, оскалив клыки.

– Как поживает твое запястье, сучка?

Вообще-то оно поживало не так уж и плохо, пока он снова его не сломал.

На некоторое время я оставлю вас наедине с вашим воображением.

Пусть временами вам могло показаться нечто иное, но моя история не о тьме. Она о свете. Как сказал Халил Джибран «радость может наполнить нас лишь настолько, насколько нас ранило горе». Если вы никогда не ощущали горечи, сладость станет для вас всего лишь очередным вкусовым ощущением. Судя по всему, однажды мне предстоит испытать величайшее счастье.

Единственным ограничением для Мэллиса было то, что он не хотел моей смерти. Не сейчас. Он знал множество изощренных способов причинить боль без нанесения непосредственного, калечащего вреда телу. Он хотел, чтобы я предчувствовала все те ужасы, которые он придумал для меня, и хотел этого гораздо больше, чем, собственно, самих издевательств. Он хотел, чтобы я испытывала те же безнадежность и ужас, с которыми он жил в последнее время. В течение долгих недель, когда вампир отлеживался в своем поместье, пытаясь справиться с проникшим в тело ядом, он планировал мою смерть в мельчайших деталях и теперь не собирался торопиться, наслаждаясь каждым своим действием. Лишь после того, как он причинит мне максимум боли, не покалечив при этом, он собирался перейти к настоящим пыткам. За каждый кусочек, который поразила его болезнь, я, по словам Мэллиса, заплачу аналогичной частью тела. У него под рукой был доктор, который не даст мне умереть после его варварской хирургии.

К тому времени как мы оба умрем, я буду такой же сумасшедшей, как и он.

Сначала меня удерживали двое Невидимых. Потом Мэллис внезапно отослал их прочь, вошел в мою клетку и перешел к более близкому «общению». Казалось, он считал, что мы связаны какой-то очень крепкой, очень странной связью. Мучая меня, вампир ни на миг не прекращал говорить. И даже если его слова не доходили до моего замутненного болью сознания, они возвращались потом, когда я немного приходила в себя. Они всплывали на поверхность моего разума, и я понимала, что Мэллис действительно провел много времени, продумывая эти разговоры со мной. Его слова были хорошо отрепетированы, а время для них было подобрано так тщательно, что они всегда пугали и ранили с максимальным эффектом. Вампир Мэллис, с его особняком, словно срисованным с фильма о семейке Адамсов, с его одеждой в стиле стим-панк, с толпами почитателей-готов, молившихся на него, играл роль соблазнительной, острозубой смерти – он всегда был шоуменом. А я была его лебединой песней. Он стремился сделать свое последнее шоу самым лучшим. До того как он покончит со мной, сказал Мэллис, я стану верна ему, я буду искать его милости и умолять о ней, умолять его продолжить, даже если это уничтожит меня.

Есть просто пытки, а есть психологические пытки. Мэллис был мастером обоих видов. Я держалась. Я даже старалась не кричать. Пока что. Я судорожно цеплялась за борт крошечной лодочки своего оптимизма, затерянной в море боли. Я говорила себе, что все будет хорошо, что, даже если Мэллис снял с меня браслет, он ни за что бы не выбросил вещь, которая могла оказаться ему полезной, особенно если эта вещь старинная и стоит немалых денег. Я уверяла себя, что браслет находится неподалеку от моей клетки и что Бэрронс отследит его и найдет меня. И боль прекратится. И я здесь не умру. Моя жизнь не закончится.

А потом Мэллис сбросил на меня последнюю бомбу. С улыбочкой, сочащейся гноем, он приблизил свое лицо к моему настолько, что я начала задыхаться от зловония разлагающейся плоти, и потопил мою спасительную шлюпку, отправив ее на самое дно океана. Он велел мне забыть о Бэрронсе, если я до сих пор на него надеялась, если именно это спасало меня от безумия, поскольку Бэрронс никогда не придет за мной. Мэллис лично наблюдал за тем, как Бэрронс поднимал мой «маленький хитроумный браслетик» с земли на той проклятой аллее, где вампир выбросил его вместе с моей одеждой и сумочкой. Браслет остался там, среди разбитых бутылок и прочего мусора.

Сюда нас принесли Охотники, и отследить наше передвижение невозможно. Учитывая корыстность этих существ, Мэллис перебил ту цену, которую предложил Гроссмейстер за временные услуги Охотников. Нет ни малейшего шанса, что Бэрронс или кто-нибудь другой когда-нибудь найдет меня и придет мне на помощь. Я была забыта, потеряна для мира. Остались лишь я и Мэллис, погребенные в недрах земли, и до самого конца для нас ничто не изменится.

Фразы вроде «недра земли» всегда действовали мне на нервы. А мысль о том, что мой браслет остался лежать на той аллее, выбила меня из колеи с дьявольской эффективностью. От Дублина меня отделяли часы полета и тонны камней.

Мэллис был прав: без браслета меня никогда не найдут, ни живую, ни мертвую. После смерти Алины маме и папе осталось хотя бы ее тело. Мое же они никогда не похоронят. Как они переживут то, что вторая их дочь исчезла без следа? Я не могла даже думать об этом.

На Бэрронса можно было не рассчитывать. Точно так же как и на В'лейна: если бы он наблюдал за мной, он бы уже прекратил все это. Он не позволил бы Мэллису так со мной обращаться, а значит, принц Видимых пребывал сейчас где-то вне досягаемости, возможно, выполняя поручение своей Королевы, и в человеческом мире может пройти много месяцев, прежде чем он снова вернется сюда. Оставалась Ровена и строго контролируемая ею группа ши-видящих, а эта женщина давно уже определилась со своей позицией: «Я никогда не рискну десятью жизнями, чтобы спасти одну».

Мэллис был прав. Никто не придет мне на помощь. И я умру здесь, в этой жалкой темной дыре, в компании гниющего монстра. И никогда больше не увижу солнца. Никогда не почувствую под ногами ни травы, ни песка. Никогда не услышу ни одной песни, никогда не вдохну воздуха родной Джорджии, пропитанного ароматом магнолий, никогда не попробую маминых жареных цыплят и персикового пирога.

«Я собираюсь парализовать тебя», – неторопливо сообщил мне невероятно холодный голос.

Страдания, которые Мэллис намеревался причинить мне, лишив мое тело способности двигаться, были слишком жуткими, мой мозг отказывался в это верить, а уши не хотели этого слышать. Я прекратила слушать его. Я больше ничего не слышала.

Надежда – очень странная штука. Без нее мы просто ничто. Надежда питает нашу волю. А воля правит миром. Пусть я и страдала от недостатка надежды, но у меня оставалось еще кое-что: воля, отчаянное безрассудство и… еще один шанс. Мерцающий золотом и серебром, инкрустированный сапфирами и ониксами шанс.

Я недавно поела и еще не была сильно покалечена, и одна моя рука по-прежнему меня слушалась. Кто знает, в какой форме я буду завтра? Или послезавтра? В этом месте я не могла позволить себе думать о будущем. Возможно, у меня больше никогда не будет такого хорошего самочувствия, как сейчас. Начнет ли Мэллис накачивать меня психотропными препаратами, как обещал? Мысль о том, что я потеряю контроль над собственным рассудком, пугала меня больше, чем обещанное им усиление боли. У меня не будет даже мысли о том, что я могу сопротивляться. Такого со мной произойти не должно.

Так что сейчас или никогда. Мне нужно знать: достаточно ли я выдающийся человек? Другой возможности это выяснить мне может и не представиться. Не исключено, что в следующий раз вампир прикует меня к стене. Или к чему-нибудь похуже.

Он продолжал говорить, не обращая внимания на то, что я веду себя как глухая и даже не вздрагиваю в ответ на его пассажи. Это было представление, ради которого он жил. В его желтых глазах горел сумасшедший огонь.

Когда Мэллис снова наклонился ко мне, я рванулась вперед, словно пытаясь обнять его. Он замер. Я успела сунуть здоровую руку под плащ, схватить амулет и вцепиться в него изо всех оставшихся сил. Ощущение было такое, словно мои пальцы сомкнулись на глыбе сухого льда. Металл был настолько холодным, что почти обжигал; казалось, он сейчас прожжет мою ладонь до кости. Я постаралась отвлечься от боли. В первую секунду ничего не произошло. А затем темный огонь, светящийся синим и черным, начал пульсировать под плащом, между моих пальцев.

Я получила ответ на свой вопрос. МакКайла Лейн была потенциально великой личностью!

Я попросила амулет дать мне немного сил и карту, чтобы выбраться отсюда. Я дернула, но цепь состояла из крепких звеньев, и они выдержали. Я не могла ее порвать. Это напомнило мне о том, что голова предыдущего владельца амулета была практически оторвана цепью. Могут ли звенья быть защищены какой-то магией? Я сфокусировала волю, попытавшись протащить цепь сквозь гниющую шею вампира. Полупрозрачный камень в центре амулета сверкнул, заливая пещеру темным светом.

– Ты, сучка! – Вампир выглядел удивленным.

Я оказалась права. Он не мог заставить амулет работать. Я фыркнула:

– Думаю, ты недостаточно хорош для него.

– Невероятно! Да ты же никто, ничто!

– И это ничто только что надрало задницу одному вампиру.

Тра-ля-ля. Осталось лишь молиться, чтобы я оказалась права. Когда цепь внезапно поддалась, я врезалась спиной в стену и скрутилась в клубочек, сжимая амулет.

Несколько мгновений вампир просто стоял, не веря своим глазам; его затянутые в перчатки руки потянулись к шее. Мэллис явно не понимал, как мне удалось снять с него цепь, ведь сам он почти обезглавил предыдущего владельца, чтобы разорвать его связь с амулетом. На лице вампира проступила ярость. Он упал на меня, оскалив клыки, и начал наносить беспорядочные удары, пытаясь отобрать у меня амулет прежде, чем я смогу его использовать.

Я сжалась, защищая амулет, закрывая его, яростно фокусируя на нем свою волю.

Ничего не произошло.

Я потянулась к тому горящему, чуждому участку своего мозга, надеясь с его помощью усилить свой призыв.

Уничтожь его, – скомандовала я. – Разорви на части. Убей его. Спаси меня. Пусть он умрет. Помоги мне выжить. Заставь его прекратить эти удары, заставь его прекратить, заставь его прекратить, заставь его прекратить!

Но удары сыпались на меня один за другим. Реальность не изменилась ни на грамм.

Амулет в моей руке был холоднее смерти, и он постепенно выскальзывал из пальцев. Он излучал свой темный свет, предлагая мне воспользоваться его холодной, жуткой силой. Эта ледяная штука в моей руке жила какой-то своей, непонятной мне жизнью. Я знала, как пульсирует амулет, ощущала его нетерпеливое, мрачное сердцебиение. Я чувствовала, что амулет хочет, чтобы я его использовала. Мне тоже жутко хотелось этого, но что-то не давало амулету окончательно стать моим, а я не понимала, что именно. Только сейчас до меня дошло, что я не разорвала цепь, она сама соскользнула с шеи вампира, она решила перейти ко мне, поскольку почувствовала, что я могу пробудить силу амулета.

Но на этом все и заканчивалось. Я должна была понять, как заставить амулет работать. Ну что мне нужно сделать?

Зубы Мэллиса были совсем рядом с моей шеей, с них капала слюна. Его кулаки молотили по мне со скоростью отбойного молотка, пытаясь заставить меня распрямиться, чтобы он мог отобрать амулет. Боль внезапно стала настолько невыносимой, что я уже не могла думать ни о чем другом.

Темный артефакт оказался бесполезным. Если бы у меня было время подумать над тем, как заставить его работать, у меня был бы шанс.

Но пока что я смогла лишь разозлить Мэллиса до крайности: я доказала, что я более выдающаяся личность, чем он.

Он продолжал молотить меня, а я внезапно поняла очень многое о его характере. Под личиной злобы, под его злодейской сущностью вампир был всего лишь самовлюбленным, испорченным ребенком. Вовсе не психопатом, просто невоспитанным ребенком, который терпеть не мог, когда у кого-то игрушки лучше, денег больше, или же кто-то сильнее, или – как в случае со мной – кто-то хоть в чем-то превосходит его. Если он не мог чем-то завладеть, чего-то сделать, чем-то стать, он просто уничтожал это.

Я вспомнила тела, которые остались лежать на полу после его визита в уэльское поместье. И о том, как жестоко он убил этих людей.

Никто не придет за мной. Я не могу заставить амулет работать. Несмотря на болезнь Мэллиса, я никогда не была и никогда не смогу стать сильнее его. Выхода не было. Я наконец смирилась с этим.

Когда все выходит из-под контроля и тебе не остается ничего другого, кроме как умереть, ты можешь выбрать лишь одно – какой будет эта смерть, быстрой или медленной. Жизнь становится до отвращения ясной и понятной. А боль, которую я испытывала, не оставила места сомнениям.

Я не позволю вампиру лишить меня способности двигаться. Я не позволю ему свести меня с ума. Есть вещи, которые намного хуже смерти.

Мэллис был ослеплен яростью, я никогда еще не доводила его до такого состояния. Он был в шаге от того, чтобы полностью потерять контроль над собой. Мне осталось лишь добавить последнюю каплю к его ярости, чтобы вытолкнуть его за грань.

Я вспомнила, что рассказывал мне Бэрронс о Джоне Джонстоне-младшем. О загадочной «скоропостижной» смерти его родителей, о том, как быстро он порвал все связи со своим прошлым. Я вспомнила, как Бэрронс провоцировал Мэллиса, напоминая о его корнях, и о том, как вампир разозлился, как вышел из себя при одном упоминании прежнего имени.

– Как давно ты сошел с ума, Джей-Джей? – выдохнула я в перерыве между ударами. – Сразу после того, как убил своих родителей?

– Я Мэллис, сука! А для тебя – Повелитель! И мой отец заслуживал смерти. Он называл себя гуманистом. Он тратил мое наследство. Я сказал ему, чтобы он прекратил. Он этого не сделал.

Бэрронс злил Мэллиса, называя его «Младшим». Но это было мое имя, так называла меня Алина, и я не собиралась пачкать свое детское прозвище, обращаясь к вампиру.

– Это ты заслуживаешь смерти. Некоторые люди заслуживают ее с самого рождения, Джонни.

– Никогда не смей меня так называть! НИКОГДА не называй меня так! – заорал он.

Я попала в яблочко, это имя подействовало на вампира куда сильнее, чем обращение «Младший». Может быть, именно так называла его мама? Или это уменьшительное имя использовал его отец?

– Нел превратила тебя в монстра. Ты сам стал им, Джонни.

Я была вне себя от боли. Я больше не чувствовала своей руки. Мои лицо и шея были залиты кровью.

– Джонни, Джонни, Джонни, – дразнила я. – Джонни, маленький Джонни. Ты всегда был ничем…

Следующий удар превратил мою скулу в огненный взрыв боли. Я упала на колени. Амулет выскользнул из моей руки.

– Джонни, Джонни, – сказала я или только подумала, что сказала.

Убей меня, молила я. Убей меня поскорее.

Следующий удар размазал меня по дальней стене пещеры. Хрустнули кости ног. И я с облегчением потеряла сознание.