Глава 3

Дублин

Два года и пять месяцев ПП

— Ещё трое, Дэни? — воскликнула Рейни Лейн, распахнув дверь таунхауса.

Свет из уютно обставленного дома лился в ночь, блестя на мокрой от недавнего дождя брусчатке. Освещённая сзади пятидесятичетырёхлетняя женщина выглядела как блистательный степенный ангел милосердия, которым она и оказалась с тех пор, как я привела к ней первую сиротку.

— Четверо, — поправила я, показывая на старшего ребёнка, притулившегося за мной. Девочку звали Сара Брэди, как она неохотно сообщила мне, и ей было одиннадцать лет. Её брату, Томасу, было семь, держащей его за руку девочке — пять, а малышке — всего десять месяцев.

Когда я потянулась за Сару, чтобы расстегнуть портфель, скрывавший её спящую сестричку, она напряглась, встав на цыпочки, и отбросила мою руку, худенькие плечи задрожали. Она приготовилась бежать, и её глаза нервно забегали, оценивая варианты: холодная, опасная ночь или тёплый, зовущий свет.

— Вы согласились прийти сюда со мной, — напомнила я. — Вы будете в безопасности, и о вас хорошо позаботятся.

— Как долго они были сами по себе? — тихо спросила Рейни.

— Почти два месяца. Как и большинство, они понятия не имеют, что случилось с их родителями.

— Я знаю. Фейри забрал их, — выпалил мальчик. — Я видел это, видел, своими собственными…

Губы Сары поджались в линию, и она резко пнула его по голени.

— Тише, Томас, не болтай ты об этом!

Мальчик начал плакать, слезы покатились по чумазым щекам. Он потёр глаза кулаками, затем погрозил ей одним кулаком.

— Но это правда! Я это видел! Это был один из Фейри! Ты знаешь, что это правда, Сара! Ты…

Когда она снова пнула его, ещё сильнее, я встала между ними и притянула их к себе, по одному с каждого бока, положив руки на их худые костлявые плечи.

— Здесь вы будете в безопасности. Это Рейни Лейн. Она помогает управлять воспитательным центром.

— Где они нас разделят! — прошипела Сара, отстраняясь от меня.

Рейни тут же заговорила.

— Мы никогда не разделяем братьев и сестёр. Если мы не сумеем найти хороший дом для всех вас вчетвером, вы сможете оставаться в центре, сколько захотите.

Это одна из вещей, на которые я рассчитывала, когда привела к Рейни первого брошенного ребёнка, найденного мной на улице полумёртвым. Её приёмные дочери были биологическими сёстрами: Алина и МакКайла Лейн. Семья была для неё всем. И все же пройдёт не так много времени до того, как недавно сформированный центр станет слишком переполненным, чтобы продолжать предлагать такой вариант.

Сара Брэди прищурилась на Рейни сквозь мокрые спутанные волосы, в её глазах пылала враждебность. Я безмолвно аплодировала её смелости. Запуганная одиннадцатилетняя девочка сумела заботиться о новорождённой сестричке и младших брате и сестре почти два месяца, и это без множества даров ши-видящей, которыми я обладала в её возрасте. Она была бойцом. Но она была 80-фунтовым промокшим насквозь бойцом, а Дублин ППС был городом не для слабаков.

— Ты знаешь, кто я такая и что я делаю, — мягко сказала я Саре. — Ты слышала такие ужасные вещи обо мне? Или о воспитательном центре?

— Я вообще не слышала о твоём «воспитательном центре», — холодно сказала она. — Но детей в телике всегда разлучают, — и с ними случаются ужасные вещи, говорили тени в её глазах.

— Что насчёт меня? — спросила я.

— Что насчёт тебя? — повторила Сара с презрительным фырканьем.

Я слабо улыбнулась. Она знала, кто я. Я была легендой. Мои таланты вкупе с редкими появлениями Шазама привели к этому.

— Ты типа супергерой! — воскликнул мальчик. — И твой меч, — он показал туда, где меч в ножнах висел за моей спиной, — бьёт как молния, когда ты дерёшься. И у тебя есть громадный толстый кот с суперспособностями!

Я подмигнула Томасу.

— Никогда не называй его толстым. От этого он делается угрюмым. И он не… совсем кот, — ну, он Адский Кот, но это совершенно другое.

— Нет такой штуки как супергерои, — фыркнула Сара. — И если ты одна из них, тогда почему ты не остановила Фейри… — она захлопнула рот.

Они не были первыми найденными мною детьми, которые считали, что Фейри украли их родителей. Это не имело смысла. Фейри не похищали взрослых, они заманивали их чарами, иллюзией и ложью.

— Где ещё вы будете спать сегодня? Они забросали вашу берлогу бутылками с зажигательной смесью и выгнали вас оттуда огнём, — напомнила я.

Безо всяких причин. В мгновение скуки три задиры учинили диверсию. Они смеялись, когда дети с криками выбежали из пылающего остова здания. Послали трёх полу-оголодавших детей и беспомощного ребёнка в смертоносную ночь. Я разрывалась между тем, чтобы пойти за детьми или за ублюдками, которые бросали зажигательную смесь. Я пошла за детьми.

Сначала.

Сара сжала руки в кулаки по бокам.

— Это нечестно! Я нашла тот дом. Там никто не жил. Я пять дней наблюдала перед тем, как мы его заняли! А они его сожгли. Идеальное хорошее место для жилья! Они даже не хотели его! Зачем кому-то так делать?

Дом с водой и электричеством; то, в чем она отчаянно нуждалась, чтобы сохранить свою семью в живых. Но владение — это девять десятых закона, только если ты достаточно силен, чтобы воплотить этот закон, а её кучка в лохмотьях не была достаточно сильна.

Днём Дублин, ППС был нормальным, суетливым, безопасным городом. Если такое возможно, когда стены между мирами Фейри и Смертных пали, две трети населения погибло, фрагменты Фейри свободно дрейфовали, Фейри Светлого Двора открыто жили в городе, основывая по всей стране населённые пункты, похожие на культы, а банды воевали за контроль над припасами и потребностями.

Ночью ситуация резко менялась. Хищники выходили поиграть, и если ты не был одним из них, ты был мясом. Лишь три типа созданий осмеливались выходить за пределы защищённого района Темпл Бар после наступления темноты: очень могущественные; очень глупые; или беспомощные, ведомые одной угрозой или другой.

— Просто останьтесь здесь, со мной, на ночь, — ласково сказала Рейни. — Посмотрим, как вы почувствуете себя утром. Никто не заставит вас оставаться с нами. Могу я взглянуть на малышку, Сара? — она протянула руки. — Полагаю, у нас тут подгузник, который нужно сменить.

Сара быстро обернулась через плечо и принюхалась. Затем сурово посмотрела на Рейни.

— Я так понимаю, у вас нет подгузников, — продолжала Рейни тихим, успокаивающим тоном. — Ни еды, ни смены одежды. У нас этого предостаточно.

Конечно, у Сары ничего не было, подумала я с приливом горечи и облегчения. Она пробыла на улицах недостаточно долго, чтобы осознать, что ребёнку, который сам по себе, нужно много, много укрытий. Все, что она сумела вымолить, позаимствовать или украсть, было припрятано в доме, который у неё забрали. Пришло время для жёсткой любви. Я сказала:

— Ты хочешь, чтобы у твоей маленькой сестрички были опрелости? Или чтобы она подхватила простуду от погоды? Как ты достанешь лекарства, если один из вас заболеет? Ты, может, и сумеешь там выжить, Сара, но остальные не смогут. Что если что-то случится с тобой? Что тогда будут делать твои сестры и брат? Ты несёшь за них ответственность. Ты должна быть сильной за четверых. Сейчас не время быть недальновидной эгоисткой.

Сара вздрогнула и закричала:

— Я не эгоистка!

Страх, изоляция, сокрушительная ответственность — она просыпалась с этим, жила в этом весь день и засыпала тоже с этим — слишком тяжёлый камень в её слишком пустом животе. Я хотела её обнять. Взять её на руки и пообещать, что её жизнь снова будет хорошей. Вовсе не эгоистичной. Бескорыстно делающей все, что можно. Но мне нужно было завести её за дверь таунхауса. Там снаружи прятались трое ублюдков, охотившихся на невинных, и я нацелилась на их спины.

Я знала, о чем она думала. Свобода давала определённое утешение: когда только ты заботишься о твоём мире, ты чувствуешь, будто у тебя есть какой-то контроль над множеством вещей, которые могут пойти не так. Когда ты расширяешь свой круг, чтобы доверять остальным, риски возрастают в разы.

Как будто только что закончив внутренние дебаты на той же мысли, Сара Брэди напряглась, снова вставая на цыпочки, дрожа, но настроившись решительно.

Я бросила на Рейни взгляд, который говорил «Она собирается удрать».

Рейни тут же полностью распахнула дверь в таунхаус, позволяя запаху пекущегося хлеба и медленно кипевшего рагу выплыть наружу.

Я настороженно наблюдала за Сарой. Нескольких детей мне пришлось затаскивать внутрь, кричавших и пинавшихся, и без проблем сделала бы это сейчас. Но чаще всего обещанию горячего ужина удавалось сделать то, чего не сумели добиться слова. В долгосрочном периоде для них все было проще, если первый шаг они делали добровольно.

— Сара, я кушать хочу, — жалобно заплакала маленькая девочка. — И пить, и мне надо пописать! Только сегодня, ладно?

— Можно, а, Сара, пожалуйста? — присоединился Томас. — Мне холодно!

Сара перевела взгляд с моих глаз на глаза Рейни и снова обратно. Немногие взрослые прощупывали взглядом с такой интенсивностью. Но судьба всей её семьи находилась в её одиннадцатилетних ручках. Я хотела сказать ей, как я ей горжусь. Что она произвела на меня впечатление всем тем, что она сделала, чтобы сохранить их в живых и вместе. Но Рейни скажет все это и намного больше.

— Ладно, — напряжённо сказала Сара Брэди. — Но только на сегодня. Одна ночь, — повторила она, сердито глядя на брата и сестру.

Как только мои подшефные оказались в безопасности, и дверь закрылась, я с улыбкой растаяла в ночи.

Все они так говорили поначалу. Затем обнаруживали, что их страхи — ничто в сравнении с широтой и объёмом сердца Рейни Лейн.

Вид мамы Мак всегда меня нервировал. Учитывая то, сколько всего несказанного лежало между нами.

Она всегда была неизменно гостеприимной и доброй. Вот почему я решила привести первого ребёнка к ней и её мужу, Джеку, той кровавой ночью месяцы назад. И почему я продолжала приводить их, заверенная, что она всегда даст им безопасный приют.

Любой, кто окажет гостеприимство кому-то вроде меня, никогда не откажет ребёнку.

***

Я проследила за своей добычей внутрь Темпл Бара и наружу, через реку Лиффи и обратно, размышляя, было ли трио таким могущественным, таким пьяным или обкуренным, или просто таким чертовски тупым, что они нагло расхаживали по полям битвы нашего города.

Их смерти спасут бесчисленное количество жизней.

И все же мой меч так и чесался из-за запрета использовать его для убийства Фейри теперь, когда Мак стала королевой, и я начала пересматривать свои методы приговора. Мне привили вкус к убийствам в раннем возрасте. Такие схемы поведения сложно нарушить. Я хороша в этом, и кому-то нужно было это сделать. Затем Танцор умер, и окончательность смерти приобрела для меня новое значение. Я все ещё не обрела милосердия — за исключением детей и животных — но я открыла для себя креативные приговоры. У меня было несколько избранных фрагментов Фейри — МЭВ, как называла их Мак — которые я начала использовать в качестве тюрем.

К слову о моей руке, она действительно чесалась, и почёсывание через перчатку без пальцев не помогало, так что я стянула её.

Моя ладонь была чёрной и холодной как лёд. В последний раз я видела её в таком плохом состоянии годы назад, стоя на кладбище и глядя, как тени вырываются из могил. Тени, за которыми я безуспешно охотилась последние два года. Никто больше не видел их той ночью, и никто не видел их с тех пор.

Я смотрела, как темнота распространяется, покрывая тыльную сторону моей ладони, затем выстреливая в пальцы. Внезапная резкая боль кольнула под ногтями. Черные вены проступили на запястье, исчезая под рукавом куртки.

Я сбросила куртку. Чернильные вены и черные разводы мраморным узором покрывали мою левую руку почти до плеча.

Мне было четырнадцать, когда я заколола Охотника в сердце Даром Фейри, Мечом Света. Гигантский крылатый зверь выплеснул фонтан чёрной крови и бросил на меня непостижимый взгляд перед тем, как закрыть пламенные глаза. Я думала, что убила его, но когда вернулась пощёлкать фотографий для моей газеты, огромное драконоподобное создание исчезло. Через час моя рука превратилась в тёмный лёд, заставляя меня беспокоиться, что что-то из этого создания просочилось по моему мечу и заразило меня. Я испытала невероятное облегчение, когда через несколько дней моя рука обрела нормальный цвет и температуру. С тех пор я обнаружила, что заклинания, сотворённые этой рукой, работают лучше, и если время от времени я просыпалась посреди ночи и обнаруживала, что рука тёмная и ледяная, я считала это статичной странностью.

Она больше не была статичной. Что-то изменилось.

Я ждала, чтобы посмотреть, продолжит ли тьма под моей кожей распространяться. Когда она не сделала этого, я натянула перчатку и надела куртку обратно.

Я ничего не могла с этим поделать. Я не могла отменить убийство Охотника. Я подумаю об этом позже.

Моя охота повела меня в направлении «Книг и Сувениров Бэрронса». Мне нравилось видеть прекрасный книжный магазин, бросавший вызов пространству — иногда он был четырёхэтажным, иногда шестиэтажным, рассекал ночь вечным бастионом, прожекторы ярко светили с крыши. Это было обещание, сделанное из камня вне времени, полированного дерева, кованого железа и витражного стекла: однажды Мак и Бэрронс вернутся. Однажды я снова забарабаню в эту дверь. Однажды важные для меня люди вернутся.

Сквозь множество катастроф и бунтов, обрушившихся на наш город, даже сквозь ледниковый период Ледяного Короля, «Книги и Сувениры Бэрронса» оставались нетронутыми. Я не удивлюсь, если узнаю, что здание стояло там с незапамятных времён. Было в этом месте какое-то особенное ощущение, как будто когда-то, очень давно, нечто ужасное случилось на именно этой долготе и широте, и кто-то или что-то водрузил на рану книжный магазин, чтобы не дать этому случиться вновь. Пока стены стоят, а место остаётся нетронутым, с нами все будет хорошо. У некоторых людей есть церкви. У меня есть КиСБ.

Я завернула за угол, предвкушая знакомый вид, прилив тёплых воспоминаний.

Книжного магазина там не было.

Я прищурилась, моргнула и посмотрела снова.

Все ещё ничего.

Я обвела грозным взглядом влажные, окутанные туманом блоки на пустой бетонной парковке. Затем я прыгнула в поток и пересекла расстояние, останавливаясь чуть дальше от места, где должна быть передняя стена книжного магазина. Если здание было сокрыто чарами, я не собиралась в него врезаться. В эти дни я щеголяла меньшим количеством синяков, и мне это нравилось.

Позади пустой парковки грандиозный гараж Иерихона Бэрронса тоже исчез. На его месте находился очередной пустой, покрытый бетоном участок.

Мой живот скрутило.

Я потянулась вперёд и прислушалась к ощущениям. Никакой стены. Я сделала несколько шагов и снова пошарила вслепую. Я шагала вперёд, пока не очутилась прямо посередине задней зоны отдыха в книжном магазине. Камин Мак был бы справа от меня, честерфильд — позади меня.

Там не было ничего.

Я ощутила внезапный озноб. «Ничего» — не совсем правильное слово. Книжный магазин исчез. Но густой, липкий осадок сохранился, как будто здесь произошло нечто катастрофическое, оставляя миазмы эмоционального, временного или пространственного искажения в этом месте. Возможно, всех трёх видов.

— Это бред собачий, — прорычала я. Я сыта по горло. С меня довольно. Ночной клуб Честер на 939, Ревемаль Стрит, перестал работать два года, один месяц, четыре дня и семнадцать часов назад, не то чтобы я вела подсчёты или типа того; управляемый Фейри клуб Элириум на Ринот Авеню занял его место, Девятка ушла, и последнее, что я слышала — это что Кристиан где-то в Шотландии, забурился в древний разваливающийся замок (никому не напоминает Короля Невидимых?) с мощными защитными заклинаниями по периметру в 75 миль вокруг, чтобы никого не впускать. Или его не выпускать. Никто не знал точно.

Теперь кто-то или что-то забрало мой книжный магазин. Вселенная продолжала стирать лучшие части моей жизни.

Расправив плечи, я подошла к пустому участку, где должен быть гараж, и изучила бетон, ища защиту, заклинания, любой намёк на иллюзию или чары.

Ничего. Оба здания просто исчезли.

Как и моё обещание.

Я не знала, что происходило с Мак, и не имела возможности с ней связаться. Установила ли она контроль над двором Фейри? Избавилась от них и прибралась за собой? Книжный магазин был местом колоссальной силы, которое они с Бэрронсом никогда бы не оставили там, где кто-то может его использовать или присвоить.

Чувствуя себя странно потерянной без своей Мекки — Дублин просто не Дублин без КиСБ — я резко развернулась и уже почти вернулась на улицу, когда ощутила вибрацию под ногами, помедлила и склонила голову, напряжённо вслушиваясь. Затем это снова слабо повторилось, так слабо, что я едва не упустила это, даже со своим суперслухом. Завывание зверя. Раненого зверя, судя по звуку. Тяжело раненого. Не волка. Чего-то… Фейри? Ужасный звук. Боль, столько боли.

Я никогда не позволю тебе снова потеряться.

Ни с того, ни с сего голос Риодана раздался в моей голове, низкий и слегка насмехающийся. Я понятия не имела, как это воспоминание вырвалось из-под тщательно охраняемой защиты моего дисциплинированного мозга. Все мои воспоминания об «этом мужчине» находились под строгим домашним арестом, прочно запертые. Я больше не думала о Риодане.

Было время, когда само количество супергероев в Дублине меня раздражало. Теперь я была волком без стаи. Было время, когда все хотели, чтобы я открылась, впустила их. Я подчинилась; это слово, даже когда это было правильным поступком, я едва могла произнести в мыслях так, чтобы волоски по всему телу не встали дыбом как ядовитый плющ. И что они сделали?

Ушли.

Я чувствовала себя такой же нестабильной, как мой Адский Кот, но исчезновение книжного магазина стало последней каплей.

Начался дождь, ещё сильнее омрачая моё настроение. Дождь — это так типично для Ирландии. Можно подумать, я бы привыкла к нему. Я затаила глубинную, личную обиду на дождь: он делает мои волосы кудрявыми и дикими, совершенно разрушая холодный, собранный образ, который я предпочитаю показывать миру.

Глубоко вдохнув, я прыгнула в поток, где могла избежать капель дождя. Пока животные не начали нападать на Дублин, это лающее создание — не моя проблема. Оно все равно звучало так, будто умирало. А если такое нападение случится, я знаю одного очень голодного Адского Кота, который насладится этой работой.

Я переключила своё внимание на то, в чем была превосходна: охота.

Дублин, или дабх-линн, «чёрная заводь», с его многочисленными красочными обитателями, теперь был моим городом, моим как никогда, учитывая, что каждый, черт подери, из моих товарищей-воинов удрал нахрен из лагеря.

Я защищу его.

***

Я потеряла свою добычу в зеркале.

Или, точнее, я отпустила их, не желая вслепую запрыгивать в Зеркало с неизвестной точкой назначения.

Я быстро догоняла их, когда трое мужчин нырнули во вход заброшенной разваливающейся пивоварни на северном берегу реки Лиффи. Я тенью шла за ними по тёмному промышленному помещению и уже собиралась ринуться в поток, чтобы схватить их, когда они внезапно исчезли в стене.

Я с осторожностью приблизилась. Когда была пропета Песнь Созидания, восстановив ткани нашего мира, я думала, что реальность вернётся к подобию нормальности; привнесённые Фейри изменения на нашей планете повернутся вспять; Светлый Двор вернётся в свой мир вопреки нехватке стен между нашими мирами, а общественный мир возобновит свой блеющий, морально двусмысленный путь.

Оглядываясь назад, я не знаю, почему я так думала. Возможно, я просто хотела счастливого конца.

Ничего из этого не случилось. Реальность После-Песни была той, в которой правила становятся ясными лишь тогда, когда ты с ними взаимодействуешь, часто с неприятными последствиями. Дети рождались с необычными дарами — хотя я бы назвала некоторые из них проклятиями; предметы не всегда функционировали так, как можно было ожидать по всем разумным причинам; двери не всегда вели туда, куда ожидалось; а зеркала стали самыми ненадёжными из всего — даже человеческие зеркала.

Магия пылала в планете, как никогда мощная, будто древняя мелодия проникла глубоко в Землю, в опасно неопределённой манере напевая «Пробудись». Все сделалось более напитанным силой, даже мы, ши-видящие.

Множество новых элементов непредсказуемости изменили моё поведение. Теперь я путешествовала в потоке только на небольшие расстояния в просчитанных обстоятельствах. Слишком много всего мне нужно было видеть, меньше вещей можно было принимать как данное, а передвигаясь в более высоком измерении, я поглощала меньше деталей.

Я обогнула огромную цистерну, чтобы поближе посмотреть на Зеркало. Встроенный в заляпанный крошащийся камень, узкий чёрный проем рябью струился в стене, в трёх дюймах над полом, протягиваясь ввысь до гниющих стропил. Что-то в узкой темной щели заставило мою кровь слегка похолодеть.

Порыв спёртого воздуха вырвался из-за подрагивающей поверхности, воняя древесным дымом и — я склонила голову, принюхиваясь — застарелой медью, возможно, кровью. В отдалении я слышала ритмичное пение, тысячи голосов — возможно, десятки тысяч — повторявших что-то раз за разом в почти гипнотическом ритме.

Это не английский. Я не узнавала язык.

Я настороженно подошла ближе, пинками пробираясь через несколько дюймов мусора и разбитых бутылок, заставив небольшую орду тараканов броситься врассыпную в тёмные углы комнаты. Все зеркала идут первыми в моем списке опасности; немногие из них оттуда вычёркивались. Я даже не желала вешать зеркало в своей ванной, пока оно не претерпело строжайшее испытание.

Человек с нормальным слухом не услышал бы ничего, исходившего от тёмного стекла, но я не нормальная. Я улавливаю лёгкое смещение воздуха при движении людей; если я приложу ухо к земле, то услышу бесчисленных насекомых, извивающихся и прокладывающих туннели в верхнем слое почвы. Я все ещё не могла расшифровать слова, но неразборчивое пение теперь пронизывалось тоненькими, отдалёнными, леденящими кровь криками.

Я прищурилась, сосредотачивая свои дары ши-видящей на чернильной тьме, как будто я могла проникнуть за завесу. Все равно я не видела ничего, кроме узкой цепочки тараканов, ползших вверх по нескольким дюймам стены и исчезавшим за стеклом. Жалко, что у меня не было одной из удобных маленьких беспроводных камер Танцора, чтобы прикрепить к одному из них и посмотреть, сумею ли я заглянуть на ту сторону. Я гадала, были ли они нормальными земными тараканами или частью отвратительного Папы-Таракана, который тусовался в Честере. К сожалению, они для меня были неотличимы.

Я попятилась от стены и метнулась в поток за полсекунды до того, как зеркало взорвалось, разбросав по полу острые как бритва осколки тёмного стекла.

Я ощутила приближение этого. Вибрация по ту сторону, как будто удару чего-либо или заклинанию потребовалась секунда-другая, чтобы достичь моей стороны портала.

К тому времени, когда я снова опустилась и с хрустом прошла по разбитому стеклу и ещё большему количеству тараканов, стена была просто стеной, доступ к моей добыче исчез.

Это ничего не изменило. Четверых детей выгнали на улицы, обрекая на верную смерть. Ради развлечения. Я немногие вещи считала священными. Дети — одна из них.

Я никогда не забываю. Никогда не останавливаюсь, пока не завершу работу. Лица мужчин выгравированы в моей памяти. Их время придёт.

Я пересекла пивоварню, неугомонная, неудовлетворённая. Почти наступил рассвет, то переломное время, когда ночь становится днём, злодеи исчезают, а месть кладётся на полку. Я провожу день за нормальными занятиями вроде стирки, уборки, визитов в сиротский приют, совершенствованием и наблюдением за моими многочисленными обязательствами, заглядыванием в аббатство, чтобы тренировать новобранцев и почитать последние переводы. Я получаю огромное количество удовлетворения от внесения своего вклада в то, чтобы сделать наш мир безопаснее. Сегодня я потерпела неудачу, и пройдут долгие двенадцать часов до того, как я смогу попытаться ещё раз. Каким бы опасным ни был Дублин по ночам, день проходил относительно гладко, как будто тьма и свет заключили своё соглашение, отдав порядок дню, а хаос — ночи.

Ночи мне нравятся больше. Лови не момент, а ночь. Мои дни тянутся. Ночью я чувствую себя наиболее живой.

Я с грохотом распахнула дверь и вырвалась во влажное туманное утро, пригнув голову под частым мелким дождём.

Как раз когда я собиралась нырнуть в поток, внезапное движение над головой привлекло моё внимание. Я помедлила и посмотрела наверх, наблюдая, как что-то размером примерно с игральную карту падает с неба, кувыркаясь вокруг своей оси.

У меня есть теория насчёт людей. Вообще-то, у меня много теорий насчёт людей, но конкретно эта гласит: если кто-то в тебя что-то бросает, то ты либо ловишь, либо уворачиваешься. Я никогда не уворачивалась. И на тяжёлом опыте научилась, что иногда это более мудро.

И все же инстинкты такие инстинктивные, и все такое, я подпрыгнула и поймала объект, когда он был в нескольких футах над моей головой.

— Ой! — воскликнула я. Края были острыми и порезали кончики моих пальцев, когда те сомкнулись. Тихо выругавшись, я вытерла кровь о джинсы, прежде чем переключить внимание на карту.

Четыре на три дюйма, примерно в четверть дюйма толщиной, она была сделана из чередующихся нитей зелёного и чёрного металла, сплетённых в сложную повторяющуюся схему из кельтских узлов. Она была прекрасна. Я ирландка до мозга костей и горжусь этим. Я люблю свою страну, своё наследие, свирепую стойкость и гордость ирландских людей. Это была отличная работа, выполненная в старинной технике, очаровательная, но немного грубая, как будто оплавленная и выкованная кузнецом. Я понятия не имела, что это и почему оно упало с неба. Пожав плечами в ответ на очередную загадку, я перевернула кусочек металла.

ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?

было выцарапано на металле светло-зелёными буквами. Дюжина мгновенных ответов обрела смутную форму в моем сознании. Серьёзно? Это чертовски длинный список. Я закатила глаза и уже собиралась бросить её в канаву, когда увидела нечто мерцающее по краю и подняла руку, чтобы поближе изучить карту.

Я уронила её, как будто обжёгшись.

В металле было выгравировано заклинание, почти незаметное, чуть более темными оттенками зелёного на зелёном по периметру. Человек с нормальным зрением этого не увидел бы. Годы назад я бы тут же обвинила Риодана в любой найденной мною заколдованной штуке, но он ушёл, и в нашем новом, усиленном магией мире возможности были безграничными. Ещё одна ши-видящая, Энио, буквально на прошлой неделе сказала мне, что некоторые из Фейри, командовавших похожими на культ лагерями в сельских местностях, по мнению многих, могут быть вовсе не Фейри. Ни один из её настороженных источников не пожелал пояснить, чем они на самом деле являлись, но они настаивали, что эти харизматичные могущественные создания произошли не от Истинной Расы, и что мы, обитатели аббатства, должны держаться от них подальше.

Что, само собой, только побудило меня отправиться на исследования.

Я уставилась на металлическую карту на тротуаре. Какова её цель? Что делало заклинание? Я задрожала, радуясь, что не пробормотала желание вслух. Мне нравятся защитные чары. Они практичны, прямолинейны, и обычно не кусают тебя за задницу, когда ты их используешь. Заклинания, напротив, были изощрёнными, опасными и непредсказуемыми штуками. Особенно, когда замешана кровь.

Я посмотрела на кончики своих пальцев. Затем обратно на карту.

Моя кровь запятнала верхний край.

Гребаный ад.

Я не подбирала её снова, на случай, если ещё не активировала то, что должно было сделать заклинание. От зверской Ровены я узнала о заклинаниях на крови намного больше, чем хотела знать. Ни за что я не стану давать этой штуке второй шанс. Но я и не желала, чтобы она лежала здесь, где кто-то другой может об неё порезаться.

Я носком ботинка скинула эту штуку в близлежащую канаву и смотрела, пока она не утонула в стоке, исчезая в обширных водных туннелях и пещерах подземного Дублина, затем прыгнула в режим потока и направилась домой.

 

Глава 4

— Шазам, что здесь происходит? — я сморщила нос, входя в спальню и всматриваясь во мрак.

Тёмная комната пахла странно — как зоопарк. Плодородием. Мне всегда нравилось это слово. Просто не в моей спальне.

Свечение стереосистемы Танцора обеспечивало достаточно света, чтобы я видела, что или Шазам удвоился в ширину, или что-то лежало рядом с ним на моем пушистом, свежевыстиранном облаке белого покрывала. В сочетании с сильным животным запахом это могло означать только одно.

— Ты знаешь правила, никакой еды в постели, — упрекнула я. Ни крови, ни кишок, ни хрящей на моих простынях. Я не думала, что о многом прошу.

— Я не ем. По-твоему, я только этим и занимаюсь. А я делаю и другие вещи, — донеслось из темноты презрительное фырканье.

Теперь мои глаза полностью адаптировались, и я ясно видела контуры лежавшей рядом с ним туши, пушистой и безжизненной.

— Например, что, сохраняешь остатки на потом? — я сняла меч с плеча, прислонила его к стене и расстегнула куртку.

Он самодовольно сказал:

— У меня есть пара.

Святой ад. Я застыла, наполовину сняв куртку. Мысли в моей голове заметались слишком быстро для осмысления, оставляя один ужасающий образ: разделить постель со спаривающимся Адским Котом.

В любой день я выберу кровь, кишки и хрящи.

Я включила свет и едва не расхохоталась, но я не настолько глупа, чтобы смеяться над Адским Котом, который может спариваться.

Шазам разлёгся на покрывале, одна массивная лохматая лапа крепко сжалась на шее перепуганного до смерти и измотанного создания, прижимая его к кровати.

Неудивительно, что я приняла его за мёртвого. Растянувшись на боку, оно едва дышало, круглые золотистые глаза широко раскрылись и уставились в никуда. На усах и морде виднелась пена.

Вот блин, Шазам притащил домой манула.

— Это Онимай, — гордо проинформировал он меня.

Я покачала головой, не зная, как подступиться к его последней выходке. С ним определённо не соскучишься.

— Шазам, ты разумное, разговаривающее, высокоразвитое создание. Это, — я ткнула в него пальцем, — кошка, и она в четыре раза тебя меньше. Отпусти бедную малышку, — она выглядела травмированной. До глубины души.

— Ты мне не босс.

— Очень даже босс, — напомнила я. — Ты на это согласился. Где ты её нашёл? Ты подумал, что у неё уже может быть пара и своя семья?

Он усмехнулся.

— Их тоже принёс, рыжик.

Я уронила куртку на пол, забыв про пистолеты и ножи, и поспешно осмотрелась по сторонам, осознавая, что должна была это предвидеть. Шазам в последние несколько месяцев помешался на DVD-дисках о животном мире; я думала, что он искал новую игру, чтобы добавить остроты ночной охоте. Но он искал себе подружку. Одиночные создания, жившие на пастбищах и в степях, манулы были размером с домашнюю кошку с коренастым тельцем, густой лохматой шерстью, полосками и округлым хвостом. Я снова сморщила нож. Они также были известны тем, что помечали свою территорию запахом — это объясняло вонючее благоухание моей спальни.

— Как много и где?

Он беззаботно пожал плечами.

— Не знаю, и знать не желаю. Они не Онимай.

Я опустилась на пол и заглянула под свою кровать.

Дюжина жёлтых глаз сердито смотрела на меня с пушистых морд, оценивая меня с одинаковыми выражениями враждебности: низко посаженные уши прижаты к головам, один уголок пасти приподнялся в оскале как у Элвиса.

Иногда у меня такое чувство, будто я живу в мультике. Шесть манулов с дальних просторов Азии скалились на меня из-под моей кровати. Когда они начали рычать, я подавила очередной приступ смеха — как только я начну смеяться, я либо задену чувства Шазама, либо утрачу то небольшое уважение, с помощью которого я приказывала ему в такие времена — и твёрдо сказала:

— Шазам, ты вернёшь их всех туда, где ты их нашёл.

— Не буду.

Я вскинула голову и свирепо посмотрела на него.

— Ещё как будешь.

— Не можешь меня заставить, — беззаботно сказал он.

Теоретически это правда. Обращение с Шазамом требовало терпения и такта. Я оттолкнулась от пола.

— Когда эта… эм, Онимай в последний раз ела?

— Она поест после нашего спаривания, — торжественно объявил он.

— Неужели все действительно выглядит так, будто она в ближайшее время вскочит и будет с тобой спариваться?

— Она набирается сил.

— Она перепугана до полусмерти, — моя первая цель заключалась в том, чтобы убрать от него маленькую перепуганную кошечку. — Ей нужна еда и вода. Земные животные не могут без еды так долго, как ты. Отпусти её, и я достану немного еды, эм… — я заглянула под кровать, на моих скалящихся и рычащих компаньонов и вздохнула. — …Для наших гостей.

Шазам пробыл со мной в Дублине более двух лет, и я знала, что для него это стало значительной адаптацией. Я нашла его на планете в Зеркалах, живущего в другом измерении, наполовину обезумевшего от долгого одиночества. Он был единственным выжившим из своего вида, и я могла лишь вообразить себе, как это одиноко. Возможно, ему стоит найти пару. Возможно, кошка манула сумеет полюбить его. Кто я такая, чтобы говорить, что он не должен иметь свою семью? Мог ли он иметь свою семью с земными животными? Могли ли манулы выносить крупное потомство? Что, черт подери, мне потом делать с полудюжиной наполовину манулов, наполовину Адских Котов? Под давлением мой мозг мыслил фразами Бэтмена — защитный механизм, не дающий мне падать духом, когда весь мир против меня. В этот раз мой мозг поженил старый эпизод «Звездного пути» с моим любимым героем комиксов и объявил: «Святые свечки, Бэтмен, у нас проблема!» Подавив своё веселье, я потребовала:

— Ты можешь иметь малышей?

Он странно посмотрел на меня.

— Детей? Конечно.

— В этом все дело? Ты хочешь зачать их с ней?

Сверкая фиолетовыми глазами, он фыркнул от веселья.

— Дети делаются не так. Однажды ты узнаешь, как делать детей.

Я приподняла брови. Я выяснила, как делаются дети, когда мне было пять лет, целыми днями сидя перед теликом без присмотра и держа пульт. Я не уверена, что хотела слышать, как по его мнению делаются дети.

— Если она не будет есть, она может умереть, — при условии, что она прежде не испустит дух от шока. — Я вернусь с едой и водой, — повернувшись к двери, я бросила испепеляющий взгляд через плечо. — Я серьёзно. Отпусти её. Она от тебя в ужасе.

Он фыркнул.

— Ошеломлена моим совершенством.

— В ступоре от шока.

— Поражена моим великолепием.

Это могло продолжаться всю ночь.

— Прижата твоей лапой, — сухо сообщила я. — Если ты так уверен в себе, попробуй убрать лапу и посмотреть, что случится.

— Она останется в моей власти, — уверенно заявил он.

Уходя, я захлопнула дверь спальни. Меньше всего я нуждалась в том, чтобы орда враждебных манулов понеслась за мной, атакуя мои лодыжки. Я могла представить слишком много способов, как события могут принять ещё более странный оборот.

В моей спальне семеро манулов.

Шазам не в первый раз притаскивал с собой домой нечто странное, но ни одно из этого не было живым и не требовало пропитания. Хоть я и хранила свежее мясо и кровь для Шазама, я ни за что не принесу миски с этим в свою чистую спальню с кремовыми коврами, уже щеголявшими вонью, от которой проблемно избавиться. Мне точно придётся выбросить проклятый ковёр. Или снова переехать.

За годы мои привычки в питании изменились. В отличие от большинства людей я почти не имела эмоциональной привязанности к еде. Я видела в ней необходимую энергию и расставляла приоритеты в таком порядке: сначала жиры, затем протеины, углеводы на последнем месте. Мне нужно получать это быстро и эффективно, так что я набивала свои различные резиденции консервированным тунцом, банками кокосового молока, шоколадными батончиками и закусками с высоким содержанием углеводов.

Пройдя половину коридора, я взглянула на закрытую дверь спальни и наконец позволила смеху вырваться наружу, схватив миски и начиная открывать консервы с тунцом.

***

Через двадцать пять минут манулы сожрали девятнадцать банок тунца и выпили почти галлон воды.

Им понадобится писать. И делать другие плохо пахнущие вещи. Не то чтобы я считала, что вонь в моей спальне может сделаться ещё сильнее. Я провожу ночи в самых грязных районах города. Мне нравится проводить дни в чистом окружении.

Я растянулась, спиной прислоняясь к мягкому бархатному изголовью кровати и скрестив ноги. Шазам сидел на комоде, то глядя под кровать на свою «пару» и её семью, то награждая меня сердитым взглядом.

Я ждала в тишине. Он склонен быстрее приходить к моей точке зрения, если я давала ему время самому во всем разобраться, время от времени способствуя деликатным подталкиванием.

— Я не сделал ничего плохого, — кисло сказал он наконец. — Мне скучно, когда ты уходишь.

— Так иди со мной. Ты все время так делал.

— Мне чего-то не хватает, Йи-йи, — жалобно сказал он.

Ох, друг мой, мне тоже. Стольких вещей. Я мягко сказала:

— Чего?

— Чего-то, — сказал он, и его глаза наполнились слезами. — Я не знаю.

Я слышала, как под кроватью когти скребут ковёр, как будто готовясь использовать его в качестве лотка.

— Если ты вернёшь их, Шазам, мы что-нибудь придумаем. Я не хочу, чтобы тебе было одиноко. Если ты хочешь пару, мы тебе её найдём. Но ты не можешь похитить дикое животное и её семью и решить, что она будет твоей. Тебе нужно действовать постепенно, дать ей время узнать тебя. И это должно работать в обе стороны, иначе это владение. Живые создания — это не собственность. Ты не можешь взять их себе просто потому, что тебе хочется, — моя работа — научить моего высокопарного, могущественного друга, как жить среди нас, и я относилась к этой работе серьёзно. Я не цитировала правила, ожидая, что он подчинится; я пыталась помочь ему понять, почему правила имеют значение.

Он обмяк лужицей депрессии.

— Она не может говорить, и она даже едва думает. Она не знает, что мир больше её клетки или этой комнаты. Она никогда не видела звёзд и не охотилась на диких планетах. Не я её ужасаю. Её ужасает все, — его голова свесилась с края комода, и он закрыл лапами глаза.

— Она тебе не ровня и никогда не сможет ей быть, — сказала я, озвучивая то, что его беспокоило.

Он устало сказал:

— Нет, не ровня.

Я криво улыбнулась. За последние несколько лет я покончила с тем, что для такой, как я, считалось свиданиями. Всякий раз пытаясь, я в итоге чувствовала себя более одинокой, а не менее. Восхищение — не любовь, а пьедесталы жёсткие, неудобные, и там хватает места только для меня одной. Некоторые люди получают дом с семьёй и друзьями, некоторые получают пьедестал. Противоестественно, но те, что на пьедестале, жаждут нормальности дома и семьи, тогда как те, что с домом и семьёй, жаждут блеска и ажиотажа пьедестала. Ещё сильнее запутывая положение дел, магия Песни усилила мои способности ши-видящей. Я физически сильнее, и мне приходится все время сдерживаться. Осторожный, сдержанный секс — оксюморон в моей книге. Я получаю больше разрядки, взрывая несколько боксёрских груш Риодана.

— Значит, ты её вернёшь? Всех их, — добавила я. Точность с моим капризным зверем обязательна.

— Да, Йи-йи, — сказал он с прерывистым вздохом. Мгновение спустя он поднял голову с комода. Его фиолетовые глаза прищурились и бросили выразительный взгляд на мою левую руку, которая все ещё была холодной и чёрной. — Это снова происходит.

— Я знаю.

— Теперь больше. Это не больно? — заволновался он.

— Нет. Я в порядке.

Он напряжённо оценивал меня взглядом, как будто ища этому подтверждение, затем его тело исчезло и осталась только голова, его огромные выразительные глаза сияли любовью.

Я улыбнулась.

— Я тоже вижу тебя, Шазам.

Его бестелесная голова царственно кивнула.

— Я вернусь после охоты, Йи-йи, — затем он исчез полностью.

Я опустилась на пол, заглянула под кровать и с облегчением смотрела, как манулы один за другим исчезают.

***

Пока он отсутствовал, я стояла под струями горячего затяжного душа, моя волосы, брея ноги и размышляя о своей левой руке. Пятно отступило ниже сгиба моего локтя. Хоть моя рука все ещё была чёрной, вплоть до ногтей, пальцы уже не были такими холодными.

Я понятия не имела, почему это происходило и чем вызывалось, если на то пошло. Возможно, это чистой воды случайность. Иногда, когда моя рука делалась чёрной, я находилась в гуще опасной ситуации. В другие разы я не могла связать это ни с чем угрожающим вокруг меня. Всякий раз, когда это происходило, я чувствовала себя нехарактерно нестабильной и обнаружила, что еда помогает успокоить странную взвинченность.

Я согнула руку под тёплыми струями. Она не болела. Ну, за исключением краткой острой боли, которую я ощутила ранее, когда закололо под ногтями. Она отогнала призраков на кладбище.

Что Охотник сделал со мной той ночью, так давно?

Я годами не видела в нашем небе огромных крылатых зверей, а я смотрела, ждала. У меня были вопросы.

Я не нашла никаких отсылок к Охотникам в обширных библиотеках аббатства. Мне все ещё предстояло одолеть львиную долю коллекций. Это было медленно продвигающееся упорядочение отрывков и кусочков моего наследия ши-видящей. Днём я часами читала, сидя в аббатстве с теми, кто сканировал древние хрупкие свитки и книги, чтобы создать электронную библиотеку с перекрёстными тегами, которые никогда не рассыплются в пыль. Это надо было сделать давным-давно, но предыдущая грандмистрисс нашего ордена скорее позволила бы нашим секретам сгнить, нежели поделилась бы ими.

Я выключила воду, обернула полотенце вокруг своего тела и воспользовалась вторым для волос. Высушивая их и распутывая влажный комок длинных рыжих кудрей, я мыслями вернулась к проблеме Шазама.

В последнее время он был другим, меньше моментов ясной гениальности и больше эмоциональных страданий. Я беспокоилась о нем. Когда он вернётся, у нас с ним будет долгий разговор, и я никуда не уйду, пока не пойму, что сделать, чтобы выдернуть его из депрессии. Если возникнет критическая ситуация, он пойдёт со мной, чтобы об этом позаботиться. Мне не стоило позволять ему оставаться дома в последние несколько месяцев, пока я ходила на патрулирование. После почти семи лет вместе я знала, что для него жить одиноким и невидимым, каким он был на Олеане — самое худшее.

Я распределила лёгкое масло по волосам, чтобы не дать им совсем разбушеваться, схватила одежду со шкафчика, натянула пару линялых порванных джинсов и одну из старых, выцветших футболок Танцора, белую, украшенную спереди надписью «СВЯТОЙ ПЕРЕНОС! ПОСМОТРИТЕ НА АСИМПТОТУ НА ЭТОЙ МАТЕРИНСКОЙ ФУНКЦИИ!» Ношение его одежды вызывало у меня ощущение, будто часть его здесь, со мной, хотя я не была уверена, что моя жизнь произвела бы на него большое впечатление. В последнее время она была прямо-таки переполнена… рутиной. Эпичные приключения стали частью прошлого, сражения с Фейри под запретом.

Вздохнув, я взяла меч, который я не могла использовать по дарованному ему вселенной предназначению, с его места в зоне досягаемости из душа.

Я люблю свой меч. Я его лелею; это меня успокаивает. Холодные, твёрдые, зачастую окровавленные, мы похожи как две капли воды. Созданные для войны, но немного труда — и мы вновь сияем. Обоюдоострый прямой клинок наливается толщиной и шириной, приближаясь к гарде меча. Самое лезвие, без учёта рукоятки, большую часть времени составляет 87 сантиметров в длину. В сражении я видела, как его длина увеличивается или уменьшается. Танцор так и не сумел определить, из чего он сделан, но он необычайно лёгкий и в то же время увесистый, бритвенно-острый и уже доказал свою несокрушимость.

Хоть лезвие мерцает алебастрово-белым, рукоять выполнена из гравированных кусков металла эбонитового и костяного цвета, переплетённых воедино. Гарда тёмная как полночь и напоминает узкие крылья, аркой выгибающиеся к моей руке. Гравированное навершие рукояти сформировано из того же обсидианового металла, что и гарда, и оно всегда холодное. Узорчатые тёмные символы — шифр, который так и не поддался мне вопреки значительному количеству времени, которое я за эти годы провела с ручкой и блокнотом, пытаясь его расшифровать — струились по всей длине клинка с обеих сторон. Символы часто двигались, кружась слишком быстро, чтобы я сумела прочесть. Когда я сражаюсь, мой меч раскаляется добела, и я часто обнаруживаю, что эти нерасшифровываемые символы выжигаются в плоти наших жертв.

Главное, он хорошо ощущается в моей руке. Как будто он создан для меня. И однажды, я просто знаю это костьми, я сумею вновь использовать его.

Я прошлёпала в спальню.

Мои пальцы сжались на рукоятке.

На моей кровати сидел мужчина.

Не Фейри.

Но учитывая, что он преодолел множество моих ловушек, чтобы проникнуть сюда, он ни в коем случае не мог быть человеком.

 

Глава 5

— Клянусь яйцами Локи, — сказал мужчина, качая головой. — Ты совсем не то, чего я ожидал.

Ожидания ограничивают твою способность постигать вещи. Я стараюсь иметь как можно меньше ожиданий. Я прислонилась к дверному косяку, оценивая и обманчиво легко держа меч у бока.

Он сканировал меня в ответ, подмечая голые ступни, дырки на коленях джинсов, лишённое макияжа лицо, спутанные влажные волосы. Его взгляд ненадолго задержался на моей левой руке, и его глаза безгранично вспыхнули, затем прищурились.

— Но ты всего лишь ребёнок. Как кто-то вроде тебя сумел заполучить в свои руки меч Фейри?

Двадцатого февраля этого года, в свой последний день рождения, я решила определиться с возрастом. Поскольку мне было где-то между 21 и 23 годами, я разделила разницу и остановилась на двадцати двух годах. Я знала, что в повседневной одежде и без макияжа я выглядела на несколько лет моложе. Это работало в мою пользу; незнакомцы часто меня недооценивали.

Я пожала плечами и ничего не сказала.

— Что ж, давай его сюда и покончим с этим, — сказал он, поднимаясь с кровати; рука протянута, глаза властно сосредоточились на мягко светящемся клинке у моего бока. — Время поджимает, мне много нужно сделать.

Я рассмеялась вопреки своему желанию. Он был ниже меня, с худым телосложением, одет в черные джинсы, ботинки и зелёную рубашку. Волнистые волосы цвета вороного крыла спадали с высокого лба на узкое лицо. Его глаза были почти такими же изумрудными, как мои, с крошечными янтарными искорками, и светились весельем. Это я держала меч. Насколько я могла сказать, при нем оружия не было.

— Я так не думаю.

— Мы заключили сделку. Ты будешь соблюдать условия.

— Я не заключала с тобой никакой сделки.

Он оживлённым скачком пересёк расстояние между нами, широко улыбаясь.

— О, но ведь заключила, — он поймал мою руку в свою и поднёс к губам, поцеловал, затем поднял её между нами и многозначительно посмотрел на порезы на кончиках моих пальцев.

Точно. Он был одет в чёрное и зелёное, как его визитка. Его волосы были черными, а глаза — зелёными. Что такое с людьми? Нормальных больше не осталось? Иметь цветовую тему — новый тренд?

— Это было мошенничество, — раздражённо сказала я. — Ты сделал края острыми как бритва и швырнул её в меня.

Он радостно проворковал:

— А ты её поймала. Никакого ухода на попятную. Ты выхватила её с неба, предложила мне свою кровь и загадала желание. Я его исполнил. Ты мне должна.

— Я не загадывала желание, и ты ничего не исполнял. И я не предлагала тебе свою кровь. Ты её забрал. Обманом.

В зелёных глазах плясало озорство.

— Как же я люблю эту часть, разве не так? Кровь — это кровь, и неважно, как ты её достал, — его взгляд изменился, завихряясь угрозой и издёвкой.

— Это ловушка. Нельзя обманом втягивать людей в чары.

Он сцепил руки под своим подбородком и съязвил:

— О, умоляю, как будто ваша история не погрязла в рассказах о глупых людишках, которых заманили в сомнительные сделки и контракты. И о последствиях, — он резко щёлкнул пальцами перед моим носом. — Проснись, дитя. Обращай внимание. Дураки падут. С ними всегда так.

Я прорычала:

— Я ни дитя, ни дура.

— По моим стандартам, ты и то, и другое. Ты не обязана была её ловить. Я представил возможность. Ты ей воспользовалась. Плати. Меч мой.

Я холодно сказала:

— Я не загадывала желание, а ты его не исполнял. Я не отдам тебе меч.

Он восторженно подпрыгнул и исполнил быстрый весёлый танец по узкому кругу, как будто довольный собой до невозможности. Я почти ожидала, что он стукнет пятками друг о дружку и спляшет бойкую джигу. Затем он резко развернулся ко мне лицом, с азартом аплодируя — явно самому себе, не мне.

— Это самая, самая, самая лучшая часть, — разразился он, сверкая глазами. — Я действительно исполнил твоё желание. Ты просто ещё не знаешь об этом.

Не хорошо. Какое из множества полусформированных желаний, промелькнувших в моей голове, когда я прочла его визитку, он выбрал, и в какой извращённой манере оно будет исполнено? История полна рассказов о взбесившихся джиннах и кроличьих лапках. Ты никогда не получаешь то, о чем просишь. Ты получаешь версию своего желания с бритвенно-острыми краями, как у его визитки — что-то, что либо причинит мне вред, либо принесёт выгоду ему, либо и то, и другое.

Я все равно не собиралась отдавать ему мой меч. Ему придётся забрать его. Если сможет.

— О, я могу, — он зловеще ухмыльнулся, наклоняясь вперёд, пока наши лица не очутились на расстоянии нескольких дюймов.

Я застыла неподвижно, всматриваясь в его глаза. Твёрдые как кремний глаза, прищурившиеся с коварной древностью, за его оживлённой наружностью таилось нечто старое и смертоносное. Я его недооценила. Он использовал резвящееся веселье с той же целью, с какой я позволяла людям считать себя моложе, чем я есть на самом деле.

— Кто ты?

— Имя за имя, — проворковал он.

Небольшая цена за то, чтобы знать своего врага.

— Дэни О'Мэлли.

Его глаза мерцали весельем.

— Ты можешь называть меня АОЗ; пишется А-О-З, и все заглавными буквами, между прочим.

— Поняла, А не произносится, — насмехалась я. Он произносил это как «ооооз». — Что ты такое?

Он приложил длинный палец к краю узкого носа, как будто раздумывая, какой ответ предоставить. Наконец, он сказал:

— Те, кому место здесь, — его лицо сместилось и изменилось, кости заострились, кожа сделалась натянутой и слишком бледной, вся игривость ушла. Я уловила внезапный запах почвы, крови и костей в его дыхании, когда он прошипел: — В отличие от вероломных Фейри, которые думают забрать то, что принадлежит нам, не раз, а дважды. Дай мне меч, дитя, и сделай это сейчас же.

Команда повлияла на мою голову, мои конечности — похоже на то, что однажды сделал со мной Риодан, хотя он всего лишь заставил меня съесть батончик, когда я была голодна, а не отдать своё самое ценное имущество — и я с ужасом почувствовала, как моя рука поднимается, готовясь протянуть ему рукоятку моего меча. Очевидно, заклинание с ним согласилось; мы заключили сделку, и я должна была её соблюсти. Я попалась в ловушку его силы.

— Стоять! — прогрохотал властный голос, и моя рука застыла, пальцы сомкнулись на рукоятке.

АОЗ резко развернулся лицом к незваному гостю, прошипев:

— Сгинь, Фейри!

Я моргнула, опешив. Инспектор Джейн только что просеялся сюда, присоединившись к нам в моей спальне, и стоял в дюжине шагов от нас, по ту сторону моей кровати. Он сморщил свой орлиный нос и сказал:

— Во имя всех грёбаных святых, что это за запах, Дэни?

Я пожала плечами, прикладывая усилия, чтобы избежать прямого зрительного контакта. Встречаться взглядом с принцем Фейри — ни разу не умное решение. Во-первых, твои глаза кровоточат. Если ты слишком долго удерживаешь их ужасающий нечеловеческий взгляд, говорят, в твоём мозгу тоже начинается кровоизлияние. Я никогда не испытывала эту теорию. Мой мозг — моё лучшее оружие.

— Не спрашивай, — я не видела инспектора годами. С тех пор, как он претерпевал трансформацию из человека в Фейри. Я почти его не узнала. Глава старой Гарды, полицейских сил Дублина, некогда был грубоватой версией Лиама Нисона с накачанной грудью.

Больше нет. Он стал возвышающимся иномирным созданием с одурманивающим взглядом поцелованных опалом небес, угрожающих бурей, волосами цвета солнечных лучей, игравших на быстрых ручьях, и гибким, прекрасно мускулистым телом Светлого Двора. Он пах свежей росой на утренних лепестках, смятой весенней травой под моими ботинками, плодородным, землистым обещанием леса, пробуждавшегося от долгой зимы, и неукротимым чувственным желанием, ради которого стоит умереть. Грубоватая человечность исчезла без следа.

Мак не изменилась таким образом. Конечно, её волосы посветлели и удлинились, но она осталась человеком, как мы. Я напряжённо сканировала его и не нашла ничего, что определяло бы его как рождённого одним из нашей расы. Инспектор Джейн бесповоротно стал Фейри.

Я слегка ослабила хватку на мече, держа его наготове. Не доверяя никому в комнате, кроме себя.

Будучи инспектором, Джейн однажды забрал его, оставив меня на заваленной мусором улице, тяжело раненую, на грани истекания кровью. И теперь я должна была поверить, что он просеялся сюда, чтобы не дать мне потерять его? Я прищурилась и оценила АОЗа. Я делала выводы, пока мы говорили. Не Фейри, не человек, но что-то магическое, пахнущее землёй, кровью и костями.

В моей спальне находился древний бог Земли, и он наложил на меня чары.

И теперь в моей спальне был ещё и принц Фейри, в данный момент тщательно приглушивший себя, за что я была благодарна. Но кто сказал, что это продлится долго?

АОЗ презирал Джейна и, очевидно, всю расу Фейри.

Я сказала спине АОЗа:

— Ты хочешь мой меч, чтобы с его помощью убивать Фейри.

Он резко развернулся ко мне, глаза прищурились до щёлок зелёного пламени.

— Лучше мы, чем они. Отдай мне его сейчас же, дура!

Вопреки моей воле моя рука выгнулась вперёд.

— Дэни, не надо, — пробормотал Джейн.

Моя рука снова опустилась.

В это мгновение Джейн почти мне нравился, если бы он не добавил сдержанным голосом:

— Вместо этого ты отдашь его мне.

Моя рука снова поднялась, а мои ноги предательски зашагали в его сторону.

Марионетка. Я их грёбаная марионетка. Это злило меня. Достаточно, чтобы вызвать желание пронзить их тем же оружием, которого они жаждали.

АОЗ холодно произнёс, жадно сосредоточив взгляд на моем мече:

— Мои чары были первыми. Протяни его мне сейчас же, дитя, иначе я снесу твой проклятый мир.

Разрываясь между командами, моя рука застыла неподвижно, и я обдумывала её замершее состояние. Чары слева, глас силы справа. Если они продолжат меня тянуть, что может случиться — не со мной, с ними? Особенно если я добавлю к смеси свою чёрную руку.

Я расслабила черные пальцы вокруг рукоятки меча и переплела пальцы обеих рук воедино.

Взгляд Джейна задержался на лёгком соединении пальцев, затем испытующе метнулся к моему лицу.

Он все равно продолжал трудиться над моей силой воли, как и АОЗ. я чувствовала древнюю, враждебную силу, исходившую от них, и знала, что хоть никто из них не говорил, они оба тайком пытались склонить мою руку в свою сторону. Невыносимое давление нарастало в моей голове, так что я запихнула объем своего мозга в одну из своих коробок и приготовилась. Я давным-давно научилась дистанцироваться от боли.

Две крайне непохожие формы силы вились по моему телу, проскальзывая внутрь и снаружи, отыскивая контроль: одна сверкающая и летняя, другая тёмная и земляная. Два сокровенных искусства встретились на моих руках, смешиваясь, возможно, с чем-то из древней мощи Охотника, и перемешиваясь так же плохо, как масло и вода с добавлением динамита.

Нарастал завихряющийся торнадо недоброй магии, с каждым минувшим моментом становясь огромнее и порочнее, затем внезапно сила вырвалась из моих рук и ударила обратно по ним. Джейн взревел и дёрнулся. АОЗ взвизгнул и вцепился в своё лицо.

Оба повернулись, чтобы зарычать на меня.

Я пожала плечами, пошевелив пальцами, чтобы убедиться, что они снова под моим контролем.

— Не стоит пытаться забрать у женщины меч.

Джейн сурово произнёс:

— Дэни, это оружие намного опаснее, чем ты думаешь. Теперь только Фейри способен справиться с его силой.

АОЗ фыркнул.

— Не слушай его. Фейри искушают и лгут.

— А боги нет? — саркастически спросила я.

Его глаза прищурились, и он окинул меня оценивающим взглядом.

— Возможно, не совсем дура.

— Не твоё, ни его, — предостерегла я.

Джейн сказал:

— Дэни, что случилось с твоей рукой?

— Да, что? — спросил АОЗ, прищурившись.

— Без понятия, — это была правда. Но с меня довольно ответов на вопросы. Я сформировала теории и хотела ответов: — Дайте-ка угадаю; боги вернулись, пробуждённые Песнью. Давным-давно вы воевали с Фейри. Вы решили вновь развязать эту войну, и чтобы сделать это, вам нужен мой меч.

— Практически в точку, — ровно сказал Джейн.

— И как давно ты знал это и не потрудился сказать ни одному из нас? — выпалила я Джейну.

— Не очень, — сказал он, ощетинившись на мой тон. — Они вернулись слабыми и прятались, оттягивая время, пока не набрали силу. Только недавно они начали показываться.

— Мы были слабы из-за того, что вы сделали с нами! — зашипел на него АОЗ, затем рыкнул на меня: — Мы не начинали войну. Это сделали они, обратили твою расу против нас. Когда-то твоя раса молилась нам, и мы слушали. Мы были хорошими для вас. Когда-то.

— Попытайся забрать мой меч ещё раз, и ты умрёшь.

— Не я один приду на его поиски. Другие не будут столь щедрыми как я. Ты не хочешь, чтобы он пришёл за ним. Ты не хочешь, чтобы он вообще приходил. Он заберёт не только твой меч. Сделай себе одолжение, и протяни его мне. Ты порадуешься, что сделала так. Если он придёт за тобой, ты познаешь истинное значение Ада.

Я позволила глазам сделаться холодными и пустыми.

— Я не боюсь Ада. Я когда-то там жила. И если мне придётся вновь вернуться туда, я прошествую через эти ворота с огнём в моей крови и войной в моем сердце. И я. Не буду. Брать. Пленных.

Я говорила серьёзно. У меня мало страха. У меня огромное количество ярости. Неравенство, несправедливость вызывают во мне медленное горение, которое поглощает меня, не церемонясь ни с самоистязанием, ни с сопутствующими потерями. Иногда я думаю, что вишу на волоске от превращения в нечто… иное. То, чего я не понимаю.

АОЗ произнёс с издёвкой:

— Удачи тебе с этим. Его Ад — место, которое ты даже не можешь себе вообразить. Вечное. Не имеющее выхода.

— Или, — произнесла я с кислотной сладостью, — я могу отдать свой меч Джейну, и ты сможешь попытаться забрать его у принца. О, нет, погодите-ка, будь это возможным, ты бы забрал его тогда, когда ваши расы воевали в прошлый раз. Мне кажется, если отдать его Джейну, это практически будет означать пленение старых богов.

— Да, Дэни, — тихо сказал Джейн. — Так и есть.

АОЗ прошипел:

— Ты так уверена, что предпочтёшь, чтобы человеческая раса подчинялась Фейри, а не нам? Мы направляли вас. Мы не поворачивались к вам спиной, пока вы нас не предали.

— Я предпочитаю, чтобы человеческая раса не подчинялась никому, кроме самой себя. Мы не нуждаемся ни в ком из вас, и не хотим вас. Я стою здесь с двумя чужеродными расами, соперничающими за контроль над людьми…

— Мы родом из этого мира, а не чужие ему, — прорычал АОЗ в то же время, как Джейн перебил меня словами:

— Это неправда, Дэни, и ты это знаешь. Я когда-то был человеком. Я все ещё храню те же надежды и страхи за нашу расу, что и ты, и твёрдо держусь тех же приоритетов, что и раньше.

АОЗ с издёвкой произнёс:

— Ты Фейри. Ты не чувствуешь, и тебе нет места в нашем мире.

— Это наш мир, — холодно сказала я. — И на мой взгляд, ни одному из нас нет места в этом мире. И мне плевать, что ты когда-то был человеком, Джейн. Теперь ты не человек.

— Дэни, я заберу меч к королеве, — сказал Джейн.

— И у меня есть только твоё слово. Нет уж, спасибо. Я оставлю его себе. Или, — я закинула удочку, отчаянно желая снова увидеть Мак, — ты можешь привести ко мне королеву, и я подумаю о том, чтобы отдать его, — Джейн по большей части был хорошим человеком. С одни фатальным недостатком. Ну, с двумя. Во-первых, теперь он был принцем Фейри. Во-вторых, раньше он не удержался и забрал мой меч ради «всеобщего блага». Практически любая фраза, начинающаяся со слова «всеобщий», внушает мне нервозность. Всеобщее знание, всеобщее благо, всеобщее благосостояние. Каким-то образом обычный человек, кажется, никогда не имеет голоса в этих «всеобщих» понятиях. Политики и короли принимают эти решения, но именно обычный человек умирает, когда короли отправляются на войну.

— Похоже, у нас безвыходная ситуация, — сказал АОЗ с шёлковой угрозой. — Двум из нас не требуется сон. Тебе — требуется, — он скрестил руки на груди. — Это лишь вопрос времени, а его у нас бесконечность. Как только ты вымотаешься, один из нас заберёт меч. Или ты можешь выбрать своего преемника.

Я взглянула на Джейна и тут же знала, что он не желает ждать так долго. Он уже изменялся, больше не скрывая своей силы, позволяя фасаду, который он выставил для моей защиты, опадать по малейшей частице, давая мне время сдаться прежде, чем он обратит на меня полную, отупляющую разум красоту и ужас Принца Двора Времён Года.

Я задрожала. Принцы Фейри сексуальны до невыносимой для людей степени. Они могут внушать нам желание, умножать его, питаться им и отбрасывать обратно в тысячу раз более сильным, чем оно зародилось. Для нас это слишком. Это сжигает женщину дотла в её сознании, оставляя лишь покорную рабыню.

Я могла бы пронзить Джейна мечом — если бы он уже не начинал опускать свои чары. Теперь, если я кинусь на него, он просто атакует меня всей своей силой, и я окажусь на полу без единой мысли об его убийстве в своём раздавленном сознании.

— Ты этого не сделаешь, — произнесла я ледяным тоном.

— Я сожалею, Дэни, но я не позволю ему попасть в их руки. Ничего личного

Он сказал мне то же самое годы назад, когда оставил меня лежать на той заваленной мусором улице.

— Поправочка, — прорычала я, — когда ты делаешь что-то отдельной личности, это личное. Вот уж забавная штука с нами, личностями, — я разжала свою ментальную хватку и прыгнула в режим потока.

Ничего не произошло.

Я вздохнула. Сильные эмоции и сильное возбуждение обрубали мои силы ши-видящей, и это всегда случалось в худшие моменты из всех возможных. Я работала над недостатком сильных эмоций и добилась прогресса. Не так-то просто было обуздать другой недостаток: мне нужно было возбуждаться, чтобы работать над ним и… ну, этого давненько не случалось. Я поспешно отыскала другой вариант и нашла только один. Слабый шанс.

— Отдай его мне сейчас же, — скомандовал АОЗ, — и я убью его. Фейри позволяют жить лишь рабам и требуют почитания. Мы — нет.

Пока чары Джейна продолжали понемногу опадать — все ещё давая мне время по своему желанию отдать его — я взглянула вниз, туда, где мои руки крепко обхватывали рукоятку моего меча. Я задрожала, когда его нечеловеческая сексуальность начала изводить края моего сознания, отыскивая сладенькое местечко, лёгкий путь внутрь. Он пытался нанести как можно меньше урона. В данный момент.

Отчаянно задрожав и стуча зубами, я выдавила:

— Т-ты гот-тов раск-колоть мой р-разум ради этого? Как думаешь, что твоя королева сделает с тобой? — мои глаза полыхнули. Я почувствовала, как из них покатились слезы, как только я встретила его взгляд, и мне не нужно было зеркало, чтобы знать, что я плачу кровью.

Он печально произнёс:

— Ах, Дэни, она совершенно точно меня убьёт. Но у неё будет меч. Я готов умереть, чтобы защитить нашу расу и твою от этих вредителей.

Он сказал «нашу расу» и «твою». Вот оно. Я знала это. Его верность принадлежит Фейри, не нам. Я закрыла глаза, стискивая зубы против безжалостных клыков силы, теперь уже агрессивно рвущих границы моего сознания. Когда я была моложе, я дважды столкнулась с внушением принца Фейри. И выжила. Теперь я была старше и мудрее.

Я воспользовалась своим слабым шансом, сосредоточившись на льду в моей руке. Я приняла его с распростёртыми объятиями, поманила его распространиться по моему телу, курсировать по моим венам, не имея ни малейшего понятия, что я принимаю. В сражении за свою жизнь, свой здравый ум, свою расу оружие в твоём распоряжении — это оружие, которым ты пользуешься.

Я ощутила внезапный укол булавок и иголок по всему своему телу, глубинную вибрацию в своей плоти, как будто мои конечности пробуждались после долгого времени онемения. Моя кожа похолодела и задрожала на моих костях, ощущаясь странно эластичной и податливой. Кровь грохотала в моей голове, билась о стенки черепа, и то, что оставил во мне Охотник, отозвалось.

И напряглось.

И выросло.

Волна головокружения завладела мной, и я едва не упала, когда за моими глазами взорвались внезапные звезды, и я уловила мимолётный проблеск обширного, пропитанного туманностями ночного пейзажа, наложившегося на воздух передо мной. Затем он исчез, и моя голова изнутри ощущалась спокойной, холодной и безмолвной, как глубинные уголки космоса.

У меня не было времени это анализировать. Я не думала. Просто открыла глаза и замахнулась левой рукой на инспектора Джейна.

Принц просеялся за долю секунды до того, как разряд бледно-голубой молнии взорвался на том самом месте, где он стоял. Потрескивающая энергия ударила в южную стену комнаты, взорвав её от пола до потолка. Гипс разлетелся на куски, дерево расщепилось, и кирпичи повалились наружу, оставляя зияющую дыру на месте стены.

Мой комод опасно накренился на краю, затем рухнул на улицу четырьмя этажами ниже.

Зарычав, я резко перевела хлёсткий взгляд на АОЗа.

Он тут же дематериализовался облаком темно-зелёного тумана, который сгустился, сузился до тонкой струйки и выстрелил сквозь проем, пробитый в стене.

С секунду я стояла там, выравнивая дыхание и выжидая, пока стихнет пульсирующая в моей руке энергия, пока наконец она не ушла. Мои ноги ощущались как варёные спагетти, а руки дрожали.

Вот вам и защитные способности. Они не удержали снаружи ни старого бога, ни Фейри. В критический момент мне, возможно, придётся спать на усиленно охраняемых приватных уровнях Честера, а мне так не хотелось этого делать. Опять-таки, я понятия не имела, охранялись ли они от богов.

Я задрала рукав футболки и осмотрела себя. Моя рука стала чёрной до самого плеча, тоненькие переплетения темных вен расходились по моей левой ключице.

Я позволила рукаву упасть и посмотрела поверх кровати на бледное утро над простиравшимся морем крыш и дальше, на пенные гребни грифельно-серого океана. Тяжёлая изморось начинала оседать, и внезапный порыв ветра занёс дождь внутрь, пропитывая моё пушистое белое покрывало.

Я закатила глаза. Моя спальня за последние несколько часов пережила ад.

Но воистину, в каждом дождевом облаке имелся просвет.

Здесь хотя бы уже не так воняло.

 

Ассасин

Когда мне было девять лет, Ровена сказала мне, что опасная каста Фейри вторглась в наш город. Худые, просвечивающие, прекрасные, с облаком невесомых волос и изящными чертами лица, они были способны скользнуть внутрь человека и полностью завладеть его конечностями и жизнью.

Как только они присваивали человеческую «кожу», они становились неотличимыми для ши-видящих, и таким образом маскировались, исчезая за пределами нашей досягаемости, чтобы бесконечно охотиться на нашу расу.

Это делало их самой смертоносной угрозой для нашего ордена, сказала она приглушенным голосом. Они могли в любое время завладеть её подопечными в аббатстве; более того, сообщила она по секрету, это уже произошло.

Но — а со старой сукой всегда было «но» — у неё был специальный амулет, который она, и только она, как Грандмистрисс ши-видящих, могла использовать, чтобы заглянуть внутрь личности с презренным, крадущим жизнь фейри.

В девять лет мне ничего не казалось притянутым за уши. Я целиком и полностью ожидала найти за пределами своей клетки мир, столь же плотно населённый супергероями и злодеями, как мой мир по телику.

Почти год Ровена направляла меня по коридорам нашего аббатства, пока она инспектировала своих девочек, выводила меня наружу, на улицы, переулки и заведения, где мы охотились на подлых злодеев — секретная команда, которой поручена великая секретная миссия, заставлявшая меня чувствовать себя важной и хорошей.

А когда она определяла Захватчика с помощью амулета, который у меня никогда не работал, мы возвращались в её офис в аббатстве, где с величайшей серьёзностью и церемонностью она опускала лучезарный Меч Света на мои поднятые ладони и приказывала мне спасти наш орден, а возможно, и наш мир.

Она научила меня быть быстрой и бесшумной в этом. Она сказала мне, как и куда ранить, рубить и убивать. Никто не подозревает ребёнка, даже если у него есть меч. Большинство подумает, что это игрушка. Мне редко приходилось пользоваться сверхскоростью, чтобы завершить свою миссию. Легко было подобраться близко. Взрослые переживают за потерявшихся, плачущих детей.

«Делай все, что придётся, чтобы спасти наш мир: здесь нет несправедливого обмана или уловки, — учила она меня. — Результат всегда оправдывает средства».

Я пришла к пониманию, что средства характеризуют тебя.

Хоть они и чрезвычайно редки, Захватчики существуют.

Это не было ложью.

Однако нет никакого амулета, который позволял бы их видеть.

В тот год я отняла двадцать три жизни, и я не знаю, почему. Матери, отцы, дочери, сыновья, я вырезала дыры в их семьях, разбивала их сердца и миры. Возможно, они перешли ей дорогу в бизнес-сделках. Возможно, они не так посмотрели на неё в почтовом отделении. Вне зависимости от этого, ни один из них не был одержим. В одном из её дневников, которые я нашла в более взрослом возрасте, Ровена написала, ведя хронику своего великолепия с леденящим кровь нарциссизмом: «Дитя было послано Мне для решения Моих трудностей и исправления несправедливостей в Мой адрес, контролируемое дешёвой игрушкой, которую Я купила у уличного торговца».

Я также не знаю, почему она остановилась. Возможно, в её списке самых ненавистных лиц было лишь двадцать три имени. Возможно, такое большое количество убийств мечом привлекало слишком много внимания Гарды, а она не хотела, чтобы меня поймали и поместили за решётку. Хоть она и проинструктировала меня прятать трупы, многие в итоге были найдены. Вселенная имеет свойство выдавать те секреты, что мы стремимся сохранить при себе.

В день, когда я узнала, что сотворила, я решила, что передо мной открыты лишь три направления действия.

Убить себя, потому что я тоже была монстром.

Прожить остаток жизни в ненависти к себе, будучи неспособной когда-либо загладить вину, поглощённой сердцем тьмы, которая не прольёт света в мир, который в нем отчаянно нуждался.

Или запереть прошлое в коробке с теми другими убийствами и нести сердце — чистое, каким оно некогда было — в настоящее, с решительным настроем добиться большего, начертав на ошмётках своей души латинский девиз: Actus me invito factus non est meus actus. Действия, совершенные моим телом против моей воли — не мои действия.

Я знала имя каждой из своих жертв и сумела отыскать большую часть их семей.

Я все ещё их защищаю.

 

Глава 6

Я припарковала свой мотоцикл перед аббатством, схватила рюкзак, содержавший смену одежды на потом, и размашистым шагом вошла в парадный вход древней крепости, будучи одетой в порванные джинсы, ботинки и белую майку, которая никак не скрывала то, что не так с моей рукой. Я не собиралась скрывать происходившее со мной; изолированные солдаты — любимая мишень снайпера. Меч висел поперёк моей спины, в ботинках — ножи, но в знак уважения к детям на территории я не ношу в этих стенах огнестрельного оружия. Я не могу вынести мысль о том, что кто-то невинный пострадает в результате моей беспечности.

Я люблю аббатство Арлингтон.

Населённая тысячью ши-видящих крепость пронизана секретными проходами за книжными шкафами и каминами, имеет дюжины укромных уголков и тайников и всегда обладает для меня аурой тайны, перед которой невозможно устоять.

Начиная с павильона для медитаций, окаймлённого фигурно стриженым топиарием, который по легенде некогда жил и дышал, защищая аббатство, и заканчивая замысловатым лабиринтом, простирающимся на семь акров возле озера, это место некогда было дурно управляемым монастырём для женщин, которых тренировали быть отчуждёнными, запуганными и неуверенными.

Положение вещей изменилось. Мы тренируемся, мы дерёмся, мы не боимся грязи и крови и всякий раз жёстче давим друг на друга. Аббатство заполнено до пределов вместимости, и существует долгий лист ожидания, чтобы попасть сюда.

Ши-видящие без опыта, Новички, могут провести от двух до десяти лет в тренировках, обучаясь использованию своих способностей. Те способности, что мы видели после того, как Песнь Созидания вернула магию в наш мир, не похожи ни на что из того, с чем мы сталкивались ранее.

Ученицы, которые достигли достаточного уровня опытности, чтобы пройти серию сложных тестов, проводят ещё несколько лет в дополнительных тренировках. Некоторые могут никогда не достичь финального уровня: Адепты — те из нас, кто обуздал свои способности и служит тренером для Новичков и Учениц.

Затем существует Шедон, совет избранных голосованием ши-видящих, которые управляли аббатством.

Монастырь больше не является тиранической тюрьмой деспотизма и тщательно контролируемого, извращённого давления. В детстве я проносилась по этим коридорам на всех парах, все вокруг боялись меня и не доверяли мне. Я ненавидела видеть страх. Он заставлял меня чувствовать себя одинокой. Но я оцинковывала свою правду. Бесстрашные люди — аутсайдеры. Для страшащихся всегда есть множество мест. Они пушистые белые овцы, которые держатся поближе к пастухам, позволяют другим кормить их, откармливать и стричь их, и сбиваются в тугой паникующий узел, когда приближается волк.

Когда я окружена таким стадом, я не могу понять разговор, который обычно звучит примерно так: «Я напугана, как думаешь, что нам делать? Я не знаю, как думаешь, что нам делать? Я не знаю, давай спросим у кого-нибудь другого».

Отсюда и паника. Бееее.

Я грязно-серая овца, которую никто не хочет стричь, которую все забывают покормить, которая бесится и с паром из ушей в одиночку скачет охотиться за оружием, убивающим волков, вместо того чтобы нежиться на солнце под заботой хозяина — нет гарантий, что он знает о выживании больше меня.

Я скорее буду бесстрашной и порицаемой, чем страшащейся и одобряемой.

Иногда это кровавый выбор.

И все же за последние годы я научилась отбеливать свою шкуру и лучше вливаться. А когда они не смотрят, я такая серая, как мне надо. Для всех нас так будет проще. Думаю, Риодан тоже это делает, скрывает своего внутреннего зверя с небрежной элегантностью, за холодными серыми глазами. Я скучаю по нему. Когда позволяю себе думать о нем. То есть никогда.

Сегодня я прошла по сводчатым каменным коридорам до библиотеки, отвечая на приветствия и возвращая улыбки. Хоть многие женщины и таращились на мою руку, это было без суждения, лишь приподнятые брови и любопытные взгляды мне в глаза.

Когда Шазам не вернулся к тому времени, как я проснулась, немного вздремнув на диване, я собралась и отправилась начинать свой день. У него был способ найти меня, куда бы я ни отправилась, и я подозревала, что он часто нависал надо мной в более высоком измерении, проявляясь, когда ему захочется. Я понимала необходимость побыть одному и обычно не давила на него, но после выходки прошлой ночью, как только он появится снова, я планировала сделать все в своих силах, чтобы держать его вовлечённым и при себе.

— Привет, Кэт, — сказала я, входя в библиотеку.

Высокая подтянутая брюнетка подняла взгляд от экрана компьютера и скользнула по мне ровным серым взглядом.

— Ох, а это выросло.

Кэт была частью Шедона, её дар ши-видящей — опасно чувствительная эмпатия. Обладающая способностью читать эмоции окружающих на самом истинном их уровне, мне она казалась неспособной на ложь.

— Что ты чувствуешь? Прочти меня, — я перемахнула через спинку кресла и уселась за стол напротив неё.

Долгий момент она смотрела на меня, её глаза расфокусировались, затем она легко сказала:

— Ты ощущаешься как всегда.

— И как же это?

— Как Дэни. Свет и энергия, бурлящее чувство юмора, неиссякаемое чувство личной ответственности и справедливости, и сердце размером с Ирландию, — она помолчала секунду, затем добавила: — И много, много частных склепов, которые никогда не будут открыты и не увидят свет дня.

Мои глаза прищурились.

— Ты можешь в них попасть?

— Нет.

— Это значит, что ты пыталась.

— Пыталась.

Неохотная улыбка потянула вверх уголки моих губ, когда я подумала одновременно «Как ты посмела?» и «Молодец!». Она изменилась, сделалась жёстче, перешла от вежливости к необходимости. Мы живём в тяжёлые времена. Нельзя поддерживать свои клинки острыми, полируя их замшей — ты должен затачивать их о камень.

— В день, когда я проникну, я тебе скажу. И в тот же момент я отступлю, не оглядываясь по сторонам. У меня нет ни малейшего желания знать секреты, которые ты не желаешь мне сообщать, Дэни. Но склепы твоего разума — величайший вызов, с которым я сталкивалась.

И они навсегда останутся этим вызовом. Она не проникнет. Я регулярно и дотошно реструктуризирую свой мозг, всюду развешивая ловушки. Даже Риодан не уйдёт дальше поверхности. Я сменила тему.

— Прошлой ночью у меня был посетитель. Двое, вообще-то, — девять, если считать манулов, которых я не считала и надеялась никогда больше не почуять. Пока я посвящала её в произошедшее, она внимательно слушала.

— Старые боги, — пробормотала она, — воюющие с Фейри? Грёбаный ад. Это никогда не закончится?

— Мамочка сказала плохое слово, — раздался запыхавшийся девичий голосок за Кэт. Её дочка Рэй выглянула из-за её плеча, и я сморщила нос и улыбнулась ей. Обычно, впервые видя этот ослепительный-лучик-солнца в виде ребёнка, я ловлю её в свои руки, прыгаю вместе с ней в поток и кружу её в головокружительном звёздном взрыве света, потому что я живу, чтобы слышать её безудержный хохот до колик в животе, но сегодня, судя по тому, как она выглядывала на меня, я понимала, что она в настроении для пряток. Потом я погоняюсь за ней, вверх и вниз по коридорам, возможно, в лабиринте за аббатством.

— Шаззи? — с надеждой спросила она, светящиеся тёмные глаза округлились от восторга.

— На прогулке, — сказала она, и её лицо помрачнело. Рэй обожала Шазама, и это чувство было взаимным. Когда несколько лет назад Кэт внезапно родила ребёнка, как будто из ниоткуда, мы все были в шоке. Мы понятия не имели, кто был отцом, хотя многие считали, что это её детская любовь, Шон О'Баннион, который как Кристиан и инспектор Джейн, начал превращаться в принца Фейри, когда предыдущие принцы были убиты.

Одно из множества непредсказуемых свойств расы Фейри заключалось в том, что в тех редких случаях, когда принцы или принцессы оказывались убиты, ближайший сырой материал, смертный или Фейри, удовлетворявший непостижимым требованиям, выбирался для начала болезненной трансформации. Мак говорила мне то, что сказал Король Невидимых — Фейри как морские звезды, всегда отращивающие заново жизненно важные части. Низшие Фейри не считались жизненно важными. Высший Двор — да.

В отличие от Джейна, Шон О'Баннион превратился в Невидимого и не появлялся несколько лет. Кэт никогда не называла имя отца Рэй, а мы не спрашивали. Она ясно дала понять, что это не имеет значения: Рэй — её дочь, конец разговора. Какими бы дарами ши-видящих не обладала девочка, они ещё не начали проявляться. Рэй определённо выглядела так, будто могла быть дочерью Шона — с кудрями вороного цвета, карими глазами с янтарными искорками и телосложением дочки чёрного ирландца.

Сегодня я без Шазама была недостаточно интересной, чтобы удерживать внимание любопытного, полного энергии ребёнка, и Рэй убежала играть, когда Кэт открыла вордовский документ и стала делать заметки о нашем разговоре, выпытывая из меня столько деталей, сколько я могла вспомнить.

— И этот АОЗ упомянул другого, который может прийти за мечом?

Я кивнула.

— Но без имени?

Я покачала головой.

Мгновение она изучала меня, затем:

— Ты полагаешь, что меч будет в большей безопасности с Фейри?

Я раздражённо произнесла:

— Я испытывала искушение отдать его самому сильному богу, которого найду, и позволить расам поубивать друг друга.

Кэт резко втянула воздух.

Я подняла руки в успокаивающем жесте: одну бледную ирландскую, вторую тёмную как эбонит.

— Но я этого не сделаю. Мак — королева, — и я умру прежде, чем вложу оружие в руки кого-то, кто может ей навредить. Она и я через столько всего прошли вместе; она стала сестрой, которой у меня никогда не было. — Я не думаю, что ответ таков, Кэт. Я сумела защитить его прошлой ночью. Если бы не сумела, я была бы открыта для возможностей, особенно если каким-то способом получилось передать его Мак.

Ни богам, ни Фейри я не доверяла одно из двух священный оружий, способных оборвать жизнь бессмертного. Любой Фейри, который заполучит его в свои руки, сумеет собрать армию и пойти войной на их королеву, и многие из них презирали человеческую женщину, избранную преемницей их правительницы.

— Возможно, меч именно там, где должен быть, и его сила пробуждается, чтобы я могла сохранить его в безопасности.

Кэт сухо сказала:

— А возможно это просто совпадение, и наш мир сошёл с ума, как и кажется, пока мы жужжим о своих дурацких попытках отыскать закономерности в хаосе.

Я рассмеялась. Есть такое.

— Желание, Дэни. У тебя есть идеи, что имел в виду АОЗ?

Я попыталась разобраться с этим по дороге сюда, анализируя момент, когда я подобрала зачарованный предмет. Я отреагировала первично сырой эмоцией, вторично — настоящей мыслью. АОЗ мог просеять дюжину полусформировавшихся желаний и выбрать то, которое, по его мнению, могло крепче всего укусить меня за задницу. Я покачала головой и мрачно сказала:

— Понятия не имею. Кэт, что ты думаешь по поводу этого бога? Давным-давно я читала Книгу Захватов, и мне она показалась… — я пытаюсь не оскорблять ничьи верования. Я умолкаю на середине фразы и позволяю собеседнику закончить, наблюдая, что он скажет. Я научилась дипломатии. Она мне нелегко даётся, так что мне нравится практиковаться при возможности.

— Полной ерундой? — спросила она с кривой улыбкой.

— По меньшей мере, сильно отредактированной, с огромными поэтическими вольностями, — согласилась я. — Ты думаешь, эти боги могут быть реальностью из историй о древних Фоморах, пробуждённых Песнью?

— Это теория, которую определённо стоит исследовать. Согласно Книге Захватов, Фоморы сражались с Туата де Данаан, обширно считались монстрами и были изгнаны в море, после чего их никогда больше не видели. Но хронология тех событий подверглась суровым сокращениям, чтобы согласовать историю с христианством, целый период от создания мира до Средневековья был подогнан под события Библии. Я давно подозревала, что эти события произошли намного раньше, чем мы можем себе представить. История — это смутное дело, переписываемое раз за разом, пока оригинальная история не утрачивается. Вот почему критично важно перевести наши древние свитки. Они будут ближе к правде, чем все, что было записано за последние несколько тысяч лет под влиянием политических и религиозных мотивов. Мы слышали истории со всей Ирландии. Люди в сельской местности сталкивались с созданиями, которые утверждают, что они обладают фейри-подобными силами. Ты сумела прочувствовать АОЗа своими чувствами ши-видящей?

Я мрачно покачала головой.

— Нет. Моё нутро ничего не дало. Мой мозг зафиксировал эмпирическое доказательство, которое заставило меня считать, что он не человек.

Она снова кивнула и встала, собирая свои заметки.

— Я встречусь с Шедоном, донесу новости, посмотрим, что известно им.

Я пинком отодвинула стул назад, забросила ботинки на стол, схватила последнюю стопку переводов и начала читать.

***

— Ничего, — пробормотала я через несколько часов. — Ничего, черт подери.

— Мы не имеем возможности определить, о чем книги и свитки, прежде чем начнём их переводить. У большинства из них нет названий, — кротко сказала Бриджет, низко склонив голову к крошечному дневнику в её руках. В сорок с лишним лет седые пряди испещрили её короткие тёмные волосы. Дневная смена переводчиц устроилась со мной за длинным широким столом вскоре после того, как я начала читать.

— Верно, — сказала семнадцатилетняя Фаллон, чьей специализацией были древние диалекты. Она пришла к нам пять месяцев назад и принесла запечатанное письмо из сестринской обители в Уэльсе, умолявшей нас тренировать её, поскольку недавно она открыла дремавшие способности, с которыми они не имели опыта. Она как хамелеон начала сливаться с окружением, сила пятерых мужчин вселялась в её миниатюрную фигурку, и судя по тому, как быстро и безмолвно она могла передвигаться, я подозревала, что однажды она сумеет присоединиться ко мне в потоке. Блестящие каштановые волосы скользили по её плечам, обрамляя широкое лицо со скулами, которые сходились к широкой челюсти, а затем резко сужались к заострённому подбородку. Аквамариновые глаза прищурились от раздражения, когда она добавила: — И мы подозреваем, что Ровена забрала самые важные книги. Святые ведают, где она их спрятала.

Бриджет сказала:

— Совет делегировал команде начать исследовать Низ на следующей неделе. Возможно, мы найдём там тайник. Все найденное под землёй будет переведено в первую очередь, — заверила она меня.

Два года я ждала, когда услышу эти слова — мы наконец-то переключим своё внимание на неизведанное царство под крепостью. Как голова Януса, аббатство было разделено на две половины: Верх, который содержал изумительные загадки самого несмертоносного типа, и Низ, по слухам, содержащий слишком могущественные, слишком ужасные секреты, чтобы раскрывать их кому-то. Совет долго опасался Низа. Синсар Дабх некогда содержалась в этом подземном лабиринте.

Ровена запретила кому-либо входить в Низ, но я была там, однажды, годы назад, по пятам следуя за ней через множество ограждений и ловушек, тащилась туда, чтобы убить Фейри, от которого она откусывала по кусочкам уже неведомо сколько, чтобы увеличить свою мощь и продолжительность жизни. Я мельком замечала бесчисленные извивающиеся коридоры, надёжно запертые и охраняемые двери, возвышающиеся пещеры, а ведь я была всего лишь на одном уровне. Я миновала дюжины высеченных в камне лестниц, по спирали спускавшихся в кажущиеся бездонными ямы.

Я жаждала исследовать то место, как только она умерла, но я оставалась верна нашему ордену и следовала линии поведения совета, а именно: Si vis pacem, para bellum — если хочешь мира, готовься к войне. Мы сосредоточились на обнаружении самых могущественных ши-видящих, испытании их и тренировке, наблюдении за Ирландией и миром за её пределами.

Мы знали, что ничего не закончилось и ещё долго не закончится, поскольку стена между нашим миром и Фейри рухнула. Наши расы сосуществовали в пороховой бочке, где малейшая искорка могла взорвать все. Если Мак не сумеет получить контроль над бессмертной расой, мы вернёмся туда же, откуда начали, истребляя друг друга в квесте за контроль над миром.

— Кто возглавляет команду? — спросила я у Бриджет.

— Энио, — сказала она.

Я одобряла выбор. Рождённая в военной зоне Ливана, Энио стала солдатом задолго до того, как она нашла нас. Умная, целеустремлённая и жаждущая вызова, она была идеальным выбором. Я с нетерпением ждала возможности провести с ней время за исследованиями.

Я бурлила предвкушением. Я буду в этой команде.

Я взглянула на часы над камином, заметила время и отпихнула стул назад, чтобы вернуться в Дублин на встречу, которую назначила этим утром, и в то же время Бриджет — которая, как я осознала, встала и теперь стояла за мной — наклонилась через моё плечо, чтобы добавить ещё одну страницу в стопку для того времени, когда я вернусь.

Мы столкнулись.

Или, точнее, её предплечье вскользь задело моё левое плечо.

Неукротимое высокое напряжение вырвалось из моей руки с оглушительным БУМ, и моя кожа затрещала от энергии. Образовалась внезапная вонь горящих волос, за ней последовали лопающиеся звуки, встретившиеся с пронзительным воплем, который оборвался так же резко, как начался. Затем раздался грохот мебели, падающей на пол, и такой звук, будто один из старых, массивных книжных шкафов позади меня разлетелся на щепки — и леденящие кровь влажные шлепки.

Затем тишайшее из всех молчаний.

Наполовину поднявшись с кресла, я застыла, распластав ладони по столу.

Фаллон смотрела поверх меня, разинув рот в безмолвном О, широко раскрыв глаза от шока и ужаса.

Долгий момент я не могла заставить себя двигаться, просто стояла там, мышцы напряглись для движения, но не подчинялись моей команде. Мои ноги снова превратились в спагетти, мои руки тряслись.

Я ощущала огромность того, что мгновенно вспыхнуло к жизни внутри меня. Я видела, что это сделало с моей спальней этим утром.

Возможно, это всего лишь её вырубило. Я не намеревалась причинять никакого вреда, совершенно напротив. И я не взмахивала рукой, как сделала это с Джейном, и вообще не двигалась.

Она всего лишь вскользь задела голой кожей предплечья голую кожу моего плеча.

— Фаллон? — я умоляла глазами. «Скажи, что это неправда. Скажи, что она в порядке».

Ученица начала учащённо дышать, жадно хватая воздух, не в состоянии издать ни звука. Плечи затряслись, из глаз полились слезы.

Я повалилась обратно в кресло, согнулась пополам, и меня бурно стошнило, извергнув содержимое моего живота на пол, пока не осталось ничего, кроме тонкой струйки желчи, капавшей с моего подбородка.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что Бриджет мертва.

 

Глава 7

Сталкиваясь с экстремальной эмоцией, я убираю её в коробку и предпринимаю действия; сделать что-нибудь, что угодно, то, что нужно сделать быстрее всего.

Моё сердце кричало: Ты убила Бриджет, ты помеха, опасность для твоих друзей, беги и спрячься, потому что ты монстр, и как твоя мама так часто говорила в конце — мир был бы лучше, если бы ты никогда не родилась.

Мой мозг сказал с холодной эффективностью: Ты устроила этот бардак, убери за собой.

Я споткнулась о кресло, опрокинула его, рывком поставила обратно и, сжав колени, начала собирать останки и складывать их в небольшом аккуратном порядке.

Обычно, как только я вижу Рэй, я подхватываю её на руки. В своё смертоносное, убивающее объятие.

Я молила каждого бога простить меня за убийство Бриджет и благодарила каждого бога, что это была не Рэй. Затем я молила каждого бога простить меня за такое разделение, собирая куски только правой рукой, потому что я понятия не имела, что может случиться, если я коснусь их левой — и не желала узнавать.

Держа то, что казалось фрагментом бледной окровавленной руки тихой, непринуждённо доброй женщины, я бормотала «Я сделала это», не осознавая, что говорю это вслух, пока Фаллон не рявкнула:

— Дэни, прекрати. Это была не твоя вина. Это была случайность. И ради Бога, прекрати пытаться собрать её обратно!

Я не осознавала, что делала это. Я аккуратно положила часть руки Бриджет и три пальца справа от чудовищного паззла, над которым работала.

Дверь распахнулась, и я резко повернулась в ту сторону, вибрируя, дрожа и находясь опасно близко к тому, чтобы потерять контроль и исчезнуть в потоке. Я жаждала исчезнуть, избежать бесспорно порицающих взглядов. Я сжала руки в кулаки вдоль боков, с правой капала кровь, левая холодна как лёд, и заставила себя дышать в ритме, который я довела до совершенства в Зеркалах, целясь во враждебные мишени. Заполнить воздухом живот, поднять дыхание к груди, выдохнуть. Перестать дышать. Выстрелить. Повторить. На курке пистолета существует неподвижное, безмолвное измерение, и я могла жить в этом пространстве. Там хорошо. Не дышащая, отстранённая, я никогда не промазывала.

В дверном проёме стояла Кэт.

Боль Бриджет закончилась так же стремительно, как и началась. Но моя являлась грибовидным облаком токсичной эмоции, которое она, должно быть, почувствовала и прибежала сюда, чтобы увидеть причину. Она присмотрелась ко мне, оценила взглядом Фаллон, расправила плечи и посмотрела влево, на разрушенный книжный шкаф, куски костей и плоти, обезображенные останки Бриджет.

Должна отдать ей огромную дань уважения, она не согнулась пополам и не блеванула, тогда как я вытирала остатки желчи с подбородка.

— Что случилось? — тихо спросила она.

— Я убила…

— Заткнись, Дэни, — резко сказала Фаллон, подходя ко мне. Но не слишком близко; она остановилась в нескольких футах. — Дэни не убивала Бриджет, — сказала она Кэт. — Бриджет нагнулась через её левое плечо, когда Дэни вставала. Та чёрная часть её опасна, а она этого не знала.

— Как ты можешь меня выгораживать? Она мертва.

— Как ты можешь себя обвинять? — парировала Фаллон с горящими глазами. — Это была случайность. Я все видела. Ты понятия не имела, что она позади тебя. Ты понятия не имела, что что-то в тебе опасно.

— Я должна была знать.

— Откуда тебе было знать?

— Это моя рука. Значит, это моя вина.

— Прекрати это, Дэни, — тихо сказала Кэт. — Ты не будешь нести ещё и это.

Да, буду. Но произнесение этого вслух лишь заставит Кэт и Фаллон усерднее меня оправдывать.

— Кэт, что если бы я подхватила Рэй, как обычно это делаю? — мой голос надломился на этих словах в тот же момент, когда мои колени подкосились. Я осела на пол, закрывая голову руками, наполовину ожидая, что моя голова взорвётся от подавляемых слез. Я буду плакать. Но в уединении. В одиночестве. Я буду танцевать, пока не вымотаюсь настолько, что больше не смогу сдерживаться, и тогда я буду плакать. И справляться. Как я всегда делаю.

— Возьмите ведра горячей мыльной воды и мешки для мусора, — проинструктировала Кэт Фаллон. — Принесите швабры, позови Энио и нескольких Адепток.

Я подняла взгляд и с острым уколом гордости смотрела, как Фаллон уходит. Будучи Ученицей, она не сломалась. Она вышла из себя на мгновение, затем стала воином, как и требовалось.

Кэт закрыла за ней дверь, прошла в комнату и опустилась на колени в нескольких футах от меня.

— Я бы обняла тебя и утешила, но кажется, у нас небольшая проблема.

— Небольшая? — я мрачно насмехалась. — Я только что убила невинную женщину. Хорошую женщину с хорошей жизнью впереди. Все. Убита. Конец истории. Благодаря мне.

— Я знаю кое-что из того, что Ровена сделала с тобой.

Я застыла. Я знаю правду — большинство людей неспособно справиться с правдами моей жизни. Ши-видящие проводят хирургическую операцию над миром, с анестезией, когда это возможно, с применением искусной техники. Я отсекаю раковые части, брутальным образом, вооружённая любым подручным оружием. Так меня учили. Так я делала это в первый раз. Я начала лгать в юности. Создала отделения, чтобы хранить всю ложь, вести её учёт. Ложь — та ещё головная боль. Она усложняет мозг, вынуждает создавать ещё больше файлов, занимая ценное пространство.

— Она хранила спрятанный тайник в своих покоях. Когда я оставалась там, я обнаружила коллекцию, спрятанную под половицей. Некоторое из этого было картами аббатства, которые пригодятся для наших исследований внизу. Там было два дневника.

Я прищурила глаза, изучая её взгляд. Сколько ей известно?

— Пешки не виноваты в действиях королей. Дети не виноваты в зверствах взрослых. Теперь ты знаешь, что твоя рука стала опасной. Эта информация получена ужасной ценой. Но, — сказала она голосом, в котором звенела сталь, — не травмируй себя сильнее, чем мир уже тебя травмировал. Ты превращаешься в нечто могущественное. Не подавляй это в зародыше из-за несчастного случая. Мы живём во время, перегруженное рисками и опасностями, которых мы не понимаем, изменениями, происходящими так быстро, что невозможно за ними угнаться. Убери это в один из своих склепов. Грядёт война. Мы обе чувствуем тот тёмный ветер, дувший в нашу сторону долгое время. Соберись. Этот твой новый дар может стать именно той вещью, которая понадобится нам в будущем, чтобы склонить баланс сил в нашу сторону.

Я знала, что смерть Бриджет была случайностью. Я никогда не причинила бы ей вреда, и я не знала, что меня опасно касаться. Но это отличалось от «действий, совершенных мною против моей воли». Это случилось из-за моей беспечности. Я предположила что-то относительно моей руки безо всяких оснований для этого предположения. Я предположила, что рядом со мной безопасно находиться. Это не так, и давайте будем безжалостно честны, в той или иной степени со мной всегда опасно было находиться; вот почему моя мама изначально заперла меня в клетке. Вот почему я так сильно скучала по своей команде. Они не люди. Они куда менее хрупкие.

Кэт прошептала:

— Ох, сколько же боли, — на мгновение она умолкла, затем сурово сказала: — И это урон, который был нанесён тебе несправедливо. Твоя мать сдалась. Вместо того чтобы бороться, она запаниковала. Дело не в тебе. Дело в ней. Не позволяй этим голосам взять верх. Ты не неправильная и не плохая…

— Когда ты стала грёбаным чтецом мыслей?

— Я не стала, — она помедлила, затем осторожно произнесла: — Кастео научил меня кое-чему.

Я с неверием переспросила:

— Кастео? Тот, который ни с кем не говорит? — я знала, что она тренировалась с ним в Честере, но он ещё и учил её другим вещам? Я бы отдала правую руку за уроки от Девятки. В данный момент — желательно левую, если бы кто-нибудь забрал эту проклятую штуку.

— Прими то, что случилось. Скорби. Но делай это бережно. Ты никогда бы не причинила вреда Бриджет. Ты не можешь этого отменить. Логика диктует тебе учесть урок и двигаться дальше.

Тот же совет и отпущение грехов я дала бы другому. То же милосердие, которого я никогда не разрешала себе. Жизнь оборвалась. Из-за меня. Боже. Её последним вздохом стал тот, который она сделала, стоя за мной. У неё был парень. У неё были мечты.

— Остальные будут винить меня, — я снова буду ходить по коридорам осуждения.

— Некоторые будут. Особенно те, кто завидуют твоим способностям, а их много. Живые легенды издавна были мишенями для маленьких умов. Ты не будешь их слушать. Ты позволишь этому скатываться с тебя и продолжишь делать все, что ты можешь, чтобы помочь нашему миру и нашим людям. Такова цена силы. Великая сила обходится великой ценой. И ты, Дэни, любовь моя, всегда была достаточно сильна, чтобы заплатить эту цену.

Затем Фаллон ворвалась в библиотеку с Энио и четырьмя Адептками, вёдрами мыльной воды, мешками для мусора и тряпками.

Мы вооружились и начали отчищать останки со стен и пола в мрачном молчании.

***

Я отправилась домой длинным окольным путём, зная, что я могу лишь сидеть, таращиться перед собой, проигрывая в сознании смерть Бриджет, видя образы кусков и частиц её тела, собираемых в кровавое целое, которое никогда уже не будет цельным.

Я многое должна была сделать, когда на мой город опустились сумерки.

В данный момент я сидела на своём работающим вхолостую байке на пустой парковке над ночным клубом Честер. Осколки камней, усеивавшие тротуар, годы назад были убраны Командой Уборки Дублина, заставив лишь щербатую бетонную поверхность с глубокими зазубренными трещинами и тщательно охраняемым входным люком.

Однако не слишком тщательно охраняемым для меня, и кроме того, я нашла вход два года назад.

Это была ночь, когда я обнаружила запертую на складе глубоко под клубом небольшую типографскую печатную машинку со стопками и стопками бумаги. Я также нашла инициалы РКС внизу стопки юридических документов, дающих Риодану право собственности на недвижимость по всему городу. Я развлекала себя бесконечными попытками угадать его фамилию. В зависимости от моего настроения они разнились от экзотических и сексуальных до абсурдных.

Сколько драконов этот мужчина запустил в небо для меня, пытаясь отвлечь меня и не дать мне убиться? Дублин Дейли когда-то не давал мне покоя, занимая часы моего времени, вдохновляя меня писать умнее, стараться усерднее, воспринимать себя серьёзнее. Это плюс Попечители, которых, как я иногда подозревала, создал тоже он, занимало меня сражениями с безличными существами вместо того, чтобы бежать на улицы и искать более осязаемых, смертоносных врагов.

— Возвращайся уже, — пробормотала я пустой парковке.

Я скучала по нему и тому, как просто он меня видел, безо всяких фильтров. Я скучала по тому, как я чувствовала себя рядом с ним. Он был бензином для моего пламени, спичками для моего динамита. Он наслаждался моим пламенем, моим динамитом. И нравилось мне это или нет — а большую часть времени мне это не нравилось — он не давал мне взорвать себя или слишком много других людей.

Жизнь без него поблизости была не той. Хоть я и любила свой город, свою жизнь, Дублин без Девятки, без Мак и Бэрронса — это цирк-шапито без единого льва, тигра или медведя. Нет даже слонов. Лишь шимпанзе, клоуны и овцы. Множество, множество овец. И змеи — это Фейри. Мне раньше нравилось быть единственным супергероем в городе. Как же меня это достало.

Бесчисленное количество раз я подумывала позвонить ему по телефону.

Бесчисленное количество раз я запихивала его обратно в карман, принимая его отсутствие как то, чем оно и являлось: желание быть в другом месте, не со мной. Мужчина, запускавший моих драконов, не потрудился ни разу позвонить мне или написать сообщение более чем за два года, чтобы узнать, как у меня дела.

Или жива ли я вообще. Остаётся одно. Никогда не узнавать, как дела — непростительно.

— Чтоб ты сгнил в чистилище, Риодан, — прорычала я, заставляя байк взреветь.

***

У нас с Шазом были кодовые имена для множества наших мест проживания. Я сомневалась, что они мне нужны. Я подозревала, что он может найти меня где угодно, в любой момент, когда захочет, и он считает забавным потакать мне, притворяясь, будто он читает записки, которые я пишу ему, чтобы сообщить, где я.

Этим утром перед уходом я написала перманентным маркером на стене спальни слово «Святилище». Враг понятия бы не имел, что это значит. Шазам бы знал, что он найдёт меня в пентхаусе, который занимал верхний этаж здания на северном берегу реки Лиффи. Я предпочитала жить повыше, с ясным видом на мой город внизу. В тех редких случаях, когда я не патрулировала ночью, я любила сидеть на пожарной лестнице, под высокими арочными окнами, выстроившимися на стене от пола до потолка, и смотреть, как река течёт мимо, а огоньки мерцают как упавшие звезды на улицах.

Святилище — это помещение в серых, черных и белых тонах, самое бесцветное из моих пристанищ. Я жажду его спартанской элегантности, когда что-то меня беспокоит, воздерживаюсь от отвлекающей яркости мира, чтобы подумать в окружении успокаивающей монотонности.

Мне не нравится делать что-либо универсальное или предсказуемое, что может позволить врагу выследить меня, и все же рискованное количество моих резиденций — пентхаусы, поскольку они обеспечивают высокие окна и сводчатые потолки. Я принимаю риск взамен на пространство, простор дышать и место для сожжения неуёмной энергии. В огромной гостиной Святилища, лишённой всякой мебели, на черных полированных полах, в которых видно моё отражение, лицом к стене окон, спиной к линии огня, горящей за стеклом, в тяжёлые ночи своего хронического города я танцую так, как когда-то танцевала в другом мире, под тремя полными лунами, заброшенная лишь с одной песнью, которую я способна слышать. Я танцую, чтобы выпустить все это, эти нарастающие во мне эмоции. Я танцую, пока не засыпаю — истощённая и часто плачущая.

Моя кухня — это гладкое современное творение из кварца, хрома и черных мраморных полов. Эти полы проходят по всей квартире, и с них легко отмывать кровь шваброй. Обычно, когда я ищу Святилище, я истекаю кровью.

Сегодня крови не было, лишь рука, чёрная как мои полы.

Шазам жирно развалился по кухонному острову цвета слоновой кости, занимая его половину и отдирая плоть от черепа…

— Это свинья? — недоверчиво переспросила я. — Ты съел целую свинью? — судя по количеству крови, заляпавшей шкафы, капавшей с краёв, и по размеру копыт, которые он оставил несъёденными, это была ещё и взрослая свинья.

Пожав плечами, он ничего не сказал, лишь изучал взглядом отдалённую точку в воздухе и невинно лизал лапу, слышно постукивая хвостом по кварцу.

— Черт подери. Ты мог хотя бы оставить мне фланк бекона, — проворчала я, копаясь в кладовке в поисках консервной банки кокосового молока и пары протеиновых коктейлей. Мой живот скрутило тошнотой, но мне нужна была энергия. В наше совместное время в Зеркалах Шазам часто охотился для меня, и я отрубала фланки с большего количества животных, чем могла сосчитать, делала филе и жарила их на огне. Для остального мира я могла выглядеть варварски. Остальной мир казался мне варварским.

Я проглотила кокосовое молоко, запила протеиновыми коктейлями, вытерла рот тыльной стороной ладони, затем повернулась и увидела, что Шазам стоит, выгнув спину подковой, шерсть на спине встала иголками вдоль хребта, губы разошлись в беззвучном рычании, пока он уставился на длинный коридор с эбонитовыми полами, который после поворота направо в небольшую прихожую вёл к входной двери. Всякий раз, когда он делает это, по моему позвоночнику бегут мурашки. Он никогда не ошибается. Слух и обоняние моего Адского Кота сильнее моих. Во многих случаях это сохраняло нам жизнь — и в Дублине, и когда мы бродили по враждебным планетам в Зеркалах.

Когда он застывает, я застываю. И готовлюсь.

И все же любое, что могло войти в дверь, не особо меня беспокоило. Поистине опасным вещам не нужны двери.

Шазам наклонил свою царственную косматую голову, чтобы посмотреть на меня. Фиолетовые глаза задержались на моей левой руке, поднялись к плечу, затем к моему лицу. Трепеща усами, он прошептал:

— Оно опять изменилось.

— У двери что-то есть? — прошептала я в ответ.

— Да. Ты в порядке, Йи-йи? Это больно? — тревожился он.

Я покачала головой. Лишь вещи, которые я ей делала, причиняли боль. Моё сердце болело. Часть его будет вечно болеть о Бриджет. Я рано оборвала жизнь хорошего человека. Некоторые люди пытаются заплатить за свои ошибки, наказав себя. Я — нет. Это не только не отменяет совершенной тобой ошибки, это превращает тебя в непродуктивную обузу и делает несчастными всех, кто вынужден тебя терпеть. В моем понимании, если ты облажался, у тебя есть два выбора: убей себя или старайся сильнее.

Его светящиеся глаза сделались влажными.

— Заставь чёрную кожу уйти. Скажи ей исчезнуть. Она причиняет боль твоему сердцу, Йи-йи.

Я обдумала это, вновь метнувшись взглядом к длинному коридору, ведущему к двери. Слабое, но отчётливое влажное шуршание, царапание по порогу. Я подумала о своей руке, об ужасной силе, которую она содержала. О мече, который мне нужно защитить. Мече, который я выбрала охранять. При условии, что это возможно, сделала бы я это? Повернулась бы спиной к силе, которую могу использовать во благо, если научусь её контролировать?

Я не считала случившееся со мной ужасной вещью. Я считала проблемой свою нехватку понимания и невозможность контролировать это; и я намеревалась быстро это исправить.

Шазам хорошо меня знает. Со своим экзальтированным, беззаветно любящим другом я опускаю защиты, мой обычно закрытый взгляд открыт, выразителен.

— О, Йи-йи, — прошептал он, его глаза наполнились слезами. — Ты не сделала бы другого выбора, если бы могла. Ты хочешь этого.

Я хотела этого. Я склонила голову и слабо улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, хоть и сквозь слезы. Странно видеть, как Шазам улыбается, тонкие губы расходятся в стороны от острых клыков, образуя складки на щеках. Это всегда мне что-то напоминало, но воспоминание ускользало.

Череда гулких ударов обрушилась на входную дверь, и я услышала, как она разлетается в щепки с оглушительным треском.

Шазам исчез, оставляя меня одну разбираться с этим.

Я закатила глаза, глядя на полуобглоданный окровавленный череп на столе.

— Трус, — пробормотала я, смыкая пальцы на рукоятке меча и начиная в ровном темпе шагать по длинному коридору к двери.

 

Глава 8

За свою жизнь я встречала много монстров, в Дублине и в бесчисленных мирах в Зеркалах. Я сражалась на планетах бесконечной ночи и в раскалённых пустынных мирах с множеством солнц. Я выживала, отрекаясь от всего, что я знаю, думаю, чувствую, и полностью отдаваясь сражению. Некоторые скажут, что я делала неописуемые вещи. Я не соглашусь. Я просто делала вещи, о которых мне не нравится говорить, а им не нравится слышать.

Я слышала его, дальше по коридору, за углом, в прихожей возле гостевой ванны (как будто у меня когда-либо бывали гости), но даже без затруднённого пыхтения его дыхания, которое изредка срывалось на леденящее, похожее на змеиное шипение, или без тяжёлых ударов по полу или по какой оно там поверхности передвигалось (судя по звуку, мой незваный гость весил добрых четыре-пять сотен фунтов), я его чувствовала.

Оно обладало присутствием.

Массивным, темным и голодным. Не Фейри.

Ошеломительная сила. В какой-то мере знакомая, и все же… нет. Я склонила голову и открыла свои чувства, вытягивая энергию с того тёмного внутреннего озера, из которого ши-видящие черпали силу — те из нас, кто происходили из шести древних ирландских родов, тысячелетия назад мутировавших от добавления крови Короля Невидимых — но обширному тёмному пространству нечего было мне предложить. Ни руны, ни охранных чар, ни дара или провидения, чтобы помочь мне разглядеть, что ждало впереди.

Моя рука неустанно чесалась, как будто под кожей наклёвывались аллергические волдыри. Стиснув зубы от отвлечения, я снова зашагала вперёд.

За хрипом последовал долгий, гортанный стон и влажное сопение. Затем раздался глухой удар, как будто мой враг врезался в стену.

Хорошо, слабость: оно было неуклюжим. Некоторые из моих самых смертоносных врагов обладали огромной силой, но передвигались с такой тяжестью конечностей, что я танцевала вокруг них, пока они умирали.

Я нагнулась и левой рукой вытащила шестимиллиметровый военный нож из ботинка, открыв лезвие с почти неслышным щелчком. Поскольку я не взорвала свой байк, пока стискивала руль на обратной дороге в Дублин, я решила, что могу управляться с оружием. Очевидно, я взрывала лишь живые создания. Очаровательно. И все же я не желала вкладывать меч в свою опасную руку, так что в сражении я буду ограничена. Правой рукой я высвободила длинный сияющий меч и вновь начала красться вперёд.

Последовал ещё один, более тихий хрип, который закончился влажным вздохом и прозвучал… болезненно?

Мой враг уже был ранен? Идеально. Я могу быстро покончить с этим. Сегодня у меня есть дела поважнее. Я знала, что моя левая рука смертоносна — голой плотью к голой плоти — но мне нужно узнать, можно ли нейтрализовать это убивающее касание, завернув его в слои ткани. Если так, решение было простым: рукав и перчатка. Сегодня мне нужно охотиться, и не на пострадавшее животное. Для проверки моей теории мне требовался человек.

Звуки тяжёлого тела, продвигавшегося вперёд… я напряжённо прислушивалась… четыре лапы, за которым последовал очередной глухой удар, и консольный столик в прихожей повалился на пол, уронив вместе с собой вазы и хрустальную лампу.

За ним последовал долгий, содрогающийся стон агонии. Прерывистый выдох.

Затем тишина.

Две вероятности: оно либо заманивало меня поближе, обманом убеждая меня, что мой враг ранен и беспомощен; либо массивное могущественное создание по неизвестным причинам пришло в мою квартиру умирать и разносило мою мебель в процессе. Святилище являлось единственной квартирой, которую я обставила самостоятельно, и истинным отражением моего вкуса. Грёбаный ад, как будто на кухне недостаточно крови, которую нужно убирать!

В далёких мирах я часто была так измотана предыдущими сражениями, что научилась не рваться в будущие. Ожидание часто приносило больше информации или подстрекало заскучавшего врага к необдуманным действиям.

Я прислонилась к стене и выжидала удобного момента. Прошло три минуты, затем пять. Я все ещё чувствовала его присутствие, но оно не сделало ни единого движения. Я прислушивалась к слабым, неровным, неглубоким вдохам и считала время между ними. Это создание, чем бы оно ни было, вдыхало каждые две минуты или около того.

Через десять минут мне стало невыносимо скучно, и я решила, что это определённо второй вариант. Что-то умирало или умерло в моей прихожей, и меня все сильнее раздражала мысль о том, что его кровь заливает мои полы, заляпывая цемент и, вероятно, пропитывая стены. Я ненавижу уборку. Это одна из тех вещей, которые я не могу делать в потоке. Мне приходится в обычном медленном ритме убирать свои квартиры, протирать пыль и мыть полы как все остальные. Кровь на цементе требует отбеливателя и жёсткой щётки. Отбеливатель на мраморе — плохая идея.

Отлепившись от стены, я беззвучно скользнула вперёд. Добравшись до угла, я глубоко вдохнула и опустила голову на несколько футов ниже, на случай огнестрельного огня, усиленно сосредоточилась (изолировать отдельную часть тела сложно, если я буду неосторожна, то могу растянуть каждую жилу и связку, крепящуюся к этой части тела), перевела себя в режим стоп-кадра выше шеи, торопливо выглянула и отступила обратно.

Затем, безумно вытянув шею, я выглянула во второй раз.

— О, дерьмо! — взорвалась я.

Огромный зверь с чёрной кожей рухнул на пол моей прихожей, и судя по виду, он умирал!

Это был один из Девятки.

Я поверить не могла, что один из бессмертных наконец-то появился в Дублине впервые за годы, и святой ад, я присела за углом, слушая, как он умирает!

Я просканировала создание в поисках отличительных черт, но ничего не нашла. Я не могла различать их в обличье зверей. Я сомневалась, что кто-либо мог. Это был Бэрронс? Значит, Мак пострадала? Риодан, Лор или один из других? Что с ним было не так?

Я приблизилась с осторожностью. До того как я встретила Шазама в Зеркалах, мне приходилось подстраивать ловушки для своих убийств. Мне ненавистно было убивать животных, но мне нужно было есть. Однажды ночью я поймала прекрасное, похожее на ламу создание в ловушку, предназначенную для небольшого кабана. К тому времени, когда я его нашла, оно было смертельно ранено, но все ещё живо и едва не обезумело от голода, боли и страха. Я плакала, пока боролась с его огромными бьющими копытами, чтобы подобраться достаточно близко, перерезать горло и оборвать его страдания.

Зверь на полу напоминал мне то наполовину обезумевшее создание, измученное сверх предела выносливости. Я остановилась в полудюжине шагов. Он не весил тех четырёх-пяти сотен фунтов, как я думала. Вероятно, когда-то весил, но теперь его ребра превратились в острые лезвия бритвы под чёрной шкурой. Девять футов ростом, опасно тощий, повалившийся на бок с ввалившимся животом и едва дышащий, он весил от силы три сотни фунтов. Я думала, что он тяжелее, потому что звучало все так, будто он едва не падал при каждом шаге.

Его примитивное лицо обладало резкими чертами, морщинистым лбом и спутанной гривой длинных черных волос. Три пары убийственных рогов выдавались по бокам огромной головы, задняя пара выгибалась к спине. Смертоносные клыки длиной с мои пальцы торчали изо рта, сочившегося слюной и пеной.

Когда я медленно приблизилась, он с трудом отодрал голову от пола, чтобы посмотреть на меня.

Я застыла.

Горящие кровавые глаза с вертикальными зрачками остановились на мне, и я отшатнулась от чистой интенсивности его взгляда. Когда он разомкнул невероятно огромные челюсти и зарычал, обнажая длинные острые клыки, я едва не попятилась назад вопреки его ослабленному состоянию. Даже умирая, он заполнял прихожую яростью, голодом, безумием.

Я сказала:

— Я знаю, что ты один из Девятки. Ты пришёл ко мне по какой-то причине. Позволь мне помочь тебе, — я не видела ран на этом боку его тела. Перевернётся ли он для меня? Позволит он мне прикоснуться к нему; достаточно ли он силен, чтобы остановить меня, если я попытаюсь? Святые составные, рациональные числа с полным квадратом, один из Девятки наконец-то вернулся! Калейдоскоп цветов вновь хлынул в мой мир с силой сорванного пожарного гидранта.

Зверь снова зарычал, но рык стих до жалобного стона, когда он уронил голову на пол со слышным хрустом костей по плитке.

Мои глаза прищурились. Пять дней в клетке. Пять дней моя мать не приходила домой, чтобы покормить меня. Я рухнула точно так же. Хоть она и плакала, когда наконец покормила меня, её слезы не тронули меня как обычно. Мои руки сжались в кулаки. Я не могу вынести вида кого-то голодающего, беспомощного.

— Я вернусь с едой, — сказала я, хотя и сомневалась, что он меня понял. Его взгляд угасал, голова перекатилась набок, глаза закрылись, затем один распахнулся обратно, и вспышка кровавого пламени проследила за мной, когда я уходила.

Благодаря Шазаму, мои квартиры обильно набиты мясом. Он охотится только один раз в день, но он беспрестанно голоден и ест запоями как бездонная чёрная дыра. Я приношу ему свиную кровь от мясника на Парнелл Стрит; некоторую держу замороженной, некоторую — растаявшей. Вот ещё одна причина, по которой у меня нет гостей. Содержимое моего холодильника сложно объяснить.

Я схватила контейнер крови и упаковку говяжьего фарша, миску с полки и свалила все это туда, затем поспешила обратно к зверю. Он не шевельнул ни единым мускулом, когда я приблизилась в этот раз, так что я расположила миску возле его головы и подождала, пока он подвинет одну из массивных конечностей с длинными грозными когтями вокруг миски. Хоть его ноздри слегка раздулись, и он выдохнул с низким рокочущим звуком, он не двинулся к еде. Он был слишком слаб.

Проклиная того, кто сделал это с ним, я зачерпнула горсть окровавленного мяса и склонилась к нему. Моя рука находилась в дюймах от его лица, когда я осознала, что использую свою доминирующую, опасную левую руку, и в ужасе отпрянула. Я уронила еду в миску, соскребла мясо с ладони, смазала кровь с руки на джинсы, засунула убивающую руку в задний карман, затем снова зачерпнула фарш правой.

— Не откуси мне руку, — сурово сказала я, капая кровью на его морду. Я видела, на что эти смертоносные клыки способны в разгар битвы. Мне нужна была хотя бы одна нормальная рука.

Он все ещё не шевельнулся. Я уже начала соображать, как можно разжать его челюсти и накормить его только одной рукой, когда он слабо дёрнулся и слизнул кровь длинным черным языком.

Я бросила фарш обратно в миску и зачерпнула только кровь. Он едва мог лизать; и он определённо не мог жевать. Я представить себе не могла, какой колоссальной силой воли он обладал, чтобы суметь проломить мою дверь в таком состоянии.

Я зачерпывала и повторяла вновь и вновь, пока он слабо лакал.

К десятой горсти крови он лизал уже с шёпотом оживления и проблеском жизни в кровавых глазах. К двадцатой горсти миска опустела, но зверь оказался крайне изнурён от этих ничтожных усилий.

И все же, когда он в этот раз опустил голову на пол, она более аккуратно встретилась с плиткой.

— Я вернусь с добавкой, — пообещала я, поспешив на кухню.

***

Спустя два часа я заново повесила дверь на петли, укрепив её дрелью, шурупами и двумя дополнительными листами столешницы к обеденному столу, которыми никогда не пользовались; а зверь без сознания валялся в моей постели, обмякшей лужей чёрной кожи и костей на белом наматраснике.

Я влила в него три миски крови и собиралась уходить, чтобы пройтись по другим моим квартирам. По вторникам мясник не работал, а взлом с проникновением разбил бы хрупкое доверие, которого мы достигли. Он не пытался скрывать, какими тревожными он считал мои частые покупки, а я не объясняла.

Я не могла оставить отключившегося зверя на полу, с его рёбрами, торчавшими в пол, так что я перетащила бессознательное существо на покрывало и волоком оттащила его в свою спальню. Хоть он и оголодал, его шкура была лоснящимся черным бархатом, тело — тёплым, и я ощущала твёрдый, хоть и нечастый пульс в его ноге.

Я могу поднять необыкновенный вес, но даже я не могу затащить девять футов обмякшего зверя в вертикальном направлении одной рукой (с двумя было бы легче лёгкого), так что я стащила матрас на пол и перекатила зверя на него. Затем я подоткнула покрывало вокруг его тела, сгорая от вопросов. Что происходит? Что за злодей достаточно могущественен, чтобы поймать одного из Девятки и удерживать его, и зачем морить его голодом? Как он сбежал?

Несколько долгих секунд я смотрела на него, испуская вздох, который я как будто задерживала два долгих года. Затем я втянула глубокий, огромный вдох, который как будто впервые за тот же промежуток времени полностью наполнил мои лёгкие воздухом. Овцы социальны от природы. Лишённые овечьего общества, они будут сбиваться в стада с собаками, козами, коровами, всеми кто доступен.

Как и я.

Но этот принадлежал к моему виду. И я, черт подери, сохраню его.

Ни за что он не умрёт у меня на руках. Конечно, он вернётся — но куда он потом отправится? Я сильно сомневалась, что он вернётся ко мне. Девятка в этом плане раздражает, они владыки собственных морей, прокладывают свои маршруты и не консультируются.

Я натянула рукава, перчатки и вооружилась, затем выскользнула в ночь, надеясь убить двух зайцев одним выстрелом прежде, чем возвращаться в Святилище.

 

Глава 9

Ночь в Дублине за ТБД или Темпл Бар Дистриктом — это кладбище: заброшенное, зловещее и безмолвное.

Никакие люди не ходят по этим тротуарам, здесь нет блеяния сердитых гудков, визга шин по улицам. Немногие в Дублине имеют машину. Ещё меньше людей живут на этой стороне реки, содержащей пустые переулки, дороги и пугающе сюрреалистичное окружение в духе заброшенной съёмочной площадки фильма. Большинство населения сбилось в кучки на южном берегу, цепляясь за нормальность возрождающего города и отчитываясь во множестве работ, как будто они не живут среди вторженцев с астрономическими силами, которые с радостью стёрли бы нас с лица нашей собственной планеты.

Без Риодана и остальной Девятки, которых Фейри страшились, лишь я стою между деспотичным бессмертным Двором Времён Года и тем, чего они хотят. Их желания столь же бездонны, сколько они сами бессмертны, а меня ограничивала Мак.

Фейри открыто презирают человеческий род. В их глазах мы слабы и несущественны, маршируем от рождения к смерти в мгновение ока. Они утоляют свои извращённые желания в нашем мире, не страшась никого.

Даже. Меня.

Ради Мак я повернулась к ним спиной, заставила себя притворяться, что их не существует. Я никогда не бывала внутри Элириума — ни разу. Я наблюдала, как он строился, сжимала руки в кулаки, стискивала зубы и ничего не делала. Когда очередь из овец выстраивается на кварталы, ожидая входа, я обхожу их, не удостаивая и взглядом.

Если бы я сделала это, у меня были бы проблемы. Я бы увидела их неминуемые смерти, и мои проводки скрестились бы, и полетели бы искры, потому что именно это случается, когда перекрещиваются мои проводки, и в итоге я бы в одиночку начала войну. Зная моё везение, Мак к тому времени только-только добилась бы мира путём переговоров, а я бы все взорвала к чертям.

Так что как хороший маленький солдатик (у которого нет ни единого значимого подкрепления), я сжимаю руки в кулаки, покрываю сердце кевларом и обхожу его за версту. Я сосредотачиваю свои усилия на важном влиянии, которое я могу оказать на этот мир, оставаясь в живых. Мёртвая я никому не принесу пользы.

Я давным-давно выяснила, что если за мной придёт достаточное количество просеивающихся фейри, я могу проиграть. Если они это тоже выяснили, то приняли моё перемирие. Возможно, они также понимали, что если они убьют меня, то Мак и многие из Девятки прольют ад на их расу. Мы находимся в холодном, шатком режиме мирного сосуществования.

В некоторые дни я задыхаюсь. Это загоняет меня в тёмное место. Ночью я охочусь с этой тьмой. Но я знаю один факт: если Мак не сумеет завоевать верность Светлого Двора, они придут за моим мечом. Скорее всего, в Фейри прошло всего несколько недель. Скорее всего, они все ещё притворяются паиньками, прощупывают её, пытаются определить, каким количеством силы, переданной ей древней королевой, она научилась пользоваться, и как далеко она готова зайти.

Я знаю ещё один факт, и святой ад, как бы я хотела поговорить о нем с Мак.

Чтобы править жестокой расой, нужно быть жестокой.

Надеюсь, Радужная Девочка Бэрронса может быть жестокой. Мне это даётся лёгкой, но мы воспитаны по-разному. Мак выросла, пропитанная любовью и одобрением, вальсируя сквозь радужные деньки.

Объективно я лелею вероятность, что если Фейри меня убьют, она тут же научится жестокости. Когда на кону судьба мира, нужно принимать в расчёт все карты, которые придётся разыграть.

Направляясь в другую свою квартиру на северном берегу, чтобы взять больше крови для зверя, я заметила двоих из трёх своих поджигателей в переулке на северном берегу реки Лиффи.

Моё тело — питаемое адреналином оружие; я бесшумно скользнула ближе, тенью дыша в затылок, быстро переделывая свой план в такой, который этим вечером убивал не двух, а трёх зайцев одним ударом: выяснить, что они задумали; протестировать на одном из них теорию с рукой и, если она все равно взорвёт его через одежду, забрать второго в качестве пищи для зверя. Если их дела такие злобные, как я подозревала, я бы все равно их убила. Нет смысла впустую тратить кровь.

Я узнала в мужчинах братьев, один на несколько дюймов выше другого, они передвигались одинаковой шаркающей походкой, вырезанные из идентичного генетического материала с каштановыми волосами, дряблой заплывшей кожей пожизненных алкоголиков, зеркально одинаковыми тупыми чертами и хитрыми бегающими глазами за очками. Я знаю эти глаза. Это глаза напуганных маленьких человечков, которые служат тёмному хозяину, чтобы оставаться в живых, и находят удовольствие в пытках других, потому что каждое выполненное грязное задание — это способ убедить себя, что они свободны: они выбрали быть хищником, а не жертвой.

Находился ли их хозяин по ту сторону того тонкого тёмного зеркала? Был ли это тот самый «он», которым угрожал мне АОЗ?

Я не хищник. И не жертва. Я та, что притаилась в тенистом пространстве между двумя крайностями, родом ни из какой земли, кроме своей собственной.

— Мы не можем вернуться с пустыми руками, — тот, что пониже, говорил обеспокоенно, поправляя мешковатую подвёрнутую лыжную шапку на голове.

Я была невидимым ветром на поцелованном солью бризе позади них, наполовину в стоп-кадре, но не в потоке. Я провела много времени, анализируя то, как двигался Риодан, и в некоторой степени достигла его способности растворяться в окружении. Это требовало напряжённых ментальных усилий. Мне приходилось поддерживать себя частично в альтернативной манере двигаться, частично — нет. Это напоминало попытки вжаться в дверной проем, сделать себя не шире нескольких дюймов, но время от времени часть меня выскакивала то с одной стороны, то с другой, если я поражалась чему-либо или теряла концентрацию. Однако я становилась лучше в этом, работая с Фаллон, нашим юным хамелеоном, и решительно настроившись научиться от неё.

— Не сегодня, — согласился другой, выругавшись. — Он хочет ровно дюжину. Сказал нам всем не возвращаться с меньшим. Как, мать его, мы должны это сделать? Мы не чёртовы чудо-работники! Он набрал нас так много в этом городе, что мы все время заходим на территорию друг друга!

Я оценила их, но не обнаружила признаков оружия. Вероятно, они где-то припрятали нож, но большинство людей не ходят по этим улицам без пистолета. У меня за пояс заткнут глок, а в кобуре на внутренней стороне правого бедра — PPQ.

— Ваще, хрень же. Моя спина все ещё болит с прошлой ночи, и клянусь, я растянул плечо, — пожаловался его спутник. — Чёртовы толстозадые люди. Где они вообще находят еду, чтобы быть жирными?

Его брат рассмеялся, тоненьким жестоким звуком, запрокинув флягу и глотнув спиртного.

— Да охренеть, правда? Ну, они такими недолго остаются, — он снова загоготал, но смех быстро умер, и он задрожал, засовывая флягу и руки глубоко в карманы пальто.

Я прищурилась, обдумывая этот комментарий. Они не остаются жирными. Возможно ли, что тот, на кого они работали, удерживал зверя в моей квартире? Но в чем смысл морить людей и/или животных голодом?

— Он должен дать нам поблажку, ведь это так тяжело! Теперь они боятся и не выходят по ночам. Мы забрали слишком многих. Он должен разрешить нам снова сменить место, — жаловался тот, что пониже.

— Не бывать этому, Альфи. По той же чёртовой причине он хочет, чтобы мы были здесь.

— Долбаный ублюдок! Как мужик должен делать работу, когда его руки связаны?

— Да блин, мир такой же, каким и был раньше. Обычные парни вроде нас с тобой делают всю тяжёлую работу!

Так продолжалось какое-то время, пока я следовала за ними по пятам. Жалуются на мир, как будто они хорошие парни, которых все подряд обижают, и как ужасно, что их принимают как должное и доставляют им неудобства.

Я столько раз проглатывала желчь раздражения, что меня вот-вот стошнило бы, как вдруг один из них резко развернулся, и я ощутила крошечную пронзительную боль в левой груди, прямо над соском.

Я застыла.

Яд мгновенно подействовал в моей крови.

 

Глава 10

По крайней мере, теперь я знала, почему при них не было оружия.

Ожидания. Они всякий раз ставят тебе подножку. Я проверила их на обычное, человеческое оружие, а не на какой-то… дротик? Я ошеломлённо уставилась на тёмный двухдюймовый стержень, торчащий из моей левой груди, и метнулась в режим стоп-кадра.

Вместо этого я упала, рухнув коленями на тротуар и пуская пену изо рта.

Моё тело немело. Я даже не могла заставить свою руку потянуться к пистолету. Грёбаный ад, они жаловались на вес — было ли это потому, что они парализовывали людей и утаскивали их куда-то? Являлись ли эти мужчины причиной, по которой в последнее время пропало так много взрослых, причиной сирот в нашем городе? Затем они возвращались и издевались над детьми исключительно ради извращённой забавы? Но почему в итоге дети думали, что их родителей забрали Фейри? Эти были обычными человеческими мужчинами.

Мои губы работали, но не вырывалось ни звука. Я не чувствовала своих грудей или живота. Мои бедра покалывало, ощущения угасали.

— Тупая сука, думала, мы не знаем, что ты там, — более высокий постучал пальцем по своей лыжной шапочке. — Обдурили тебя, — он усмехнулся и зловеще уставился на меня, пока наркотик продолжал действовать. — Проклятье, — он прошёлся по мне взглядом. — Альфи, ты только посмотри на этот меч, — толстые грязные пальцы сжались в предвкушении.

Альфи подошёл к нему.

— Что за женщина носит… оу, дерьмо, Каллум, знаешь, кого мы тут поймали? — он рассмеялся. — Мы поймали настоящую народную защитницу. Сучку, которая продолжает забирать тех детей, крадя наше веселье.

Глаза Каллума прищурились, сделались более острыми.

— Что ж, мы не станем отводить её к нему.

Похоть имеет много лиц. Некоторые из них уродливы. Я попыталась оттолкнуться от тротуара, но мои руки превратились в лапшу, ноги оказались не подконтрольны центральной нервной системе.

— Неа, мы отведём её к нему потом, — сказал Альфи. — Мы не станем тратить тела впустую. Мы не хотим закончить в одной из других его команд, вроде землекопов, — он побледнел.

— Если от этой сучки что-нибудь останется, — согласился Каллум. — Но я забираю меч. Я слышал, у него есть типа особенные силы, — он нагнулся и вытащил мой меч из ножен за моей спиной, заткнул его под руку, затем злобно пнул меня по рёбрам, вынуждая меня откинуться из позы эмбриона на спину. Затем он прохлопал по моему телу руками и забрал оба ножа, заткнув их себе за пояс. — Проклятье, — выдохнул он, прищуриваясь ещё сильнее. Он протянул руку, выдернул дротик из моей грудной клетки, затем сомкнул руку на моей груди и крепко сжал.

Внутри я кричала. Застывшая, неспособная остановить его или выплюнуть хоть одну из многочисленных угроз на моем языке. Использованный ими токсин обладал магическими свойствами — он одолевал меня слишком быстро; мой безумный метаболизм выжигает обычные токсины — и я готова была поспорить, что его дал им тот, на кого они работали. Но как они увидели, что я следую за ними? Он коснулся своей лыжной шапочки, когда сказал, что обдурил меня.

Каллум с презрительной усмешкой отпустил мою грудь.

— Хочешь немного этого, сучка? — он схватил себя за пах и расхохотался. — Не волнуйся, сучка, ты получишь предостаточно. Больше, чем ты знаешь и можешь справиться, — он повернулся и ушёл, бросив через плечо приказ: — Неси. Но не повреди товар. Не сильно. Давай унесём его с улицы, насладимся им где-нибудь в хорошем и уединённом местечке.

Альфи заныл:

— Почему я всегда должен делать всю работу?

«Схвати мою левую руку, схвати мою левую руку», — безмолвно повелевала я.

— Потому что ты моложе и глупее, вот почему.

Заворчав, Альфи повернулся, нагнулся, схватил мою правую руку своей левой и начал тащить меня по тротуару на спине. Я применила один из трюков Шазама — сделала себя тяжелее. Я проделывала это, когда была ребёнком. Я понятия не имею, как это работает, я просто знаю, что работает. Дочь Кэт, Рэй, часто делает это со мной, особенно если я пытаюсь поднять её, чтобы уложить спать. Мне нужно было, чтобы он схватил и мою левую руку, чтобы увидеть, сработает ли моё убийственное прикосновение через ткань.

Он сделал дюжину шагов перед тем, как сорваться:

— Блин, эта сука тяжёлая! — он остановился, потянулся рукой назад, схватил мою левую руку своей правой и продолжил тащить.

Моя теория протестирована: лишь голая кожа к голой коже смертоносна. Одна цель достигнута.

— Эй, Кал, — оживлённо крикнул Альфи Каллуму, — может, она компенсирует нехватку. Мы можем сказать, что на её поимку ушла вся ночь, потому что она типа супергерой. Это даст нам кучу времени, чтобы сначала позабавиться с ней.

Каллум на мгновение умолк.

— Не знаю. Может, если мы добавим меч. Но я не уверен, что эта сука стоит того, чтобы его лишаться.

— Черта с два не стоит, ты посмотри на её сиськи. Мы таких мало встречаем. Готов поспорить, она везде рыженькая, и внизу у неё тоже огонь, ну ты понял? Иисусе, да это по её глазам видно. Отдай ему меч и скажи, что в нем есть какая-то магия, и ты подумал, что он его захочет больше. Ты знаешь, он думает, что мы тупые и рады услужить. Ну же, давай отнесём её обратно в аркаду.

Очередное молчание, затем Каллум сказал:

— Но завтра мы будем рвать жопу и принесём ему дюжину. Я не хочу встретиться с его плохой стороной.

— У него только плохие стороны и имеются.

— Поторапливайся. Подозреваю, с этой я могу провести всю ночь.

— Я получу свою очередь, — запротестовал Альфи. — Не только у тебя есть потребности.

— Твоя очередь продлится ровно столько же, сколько длится твой член — одно моргание.

Пока они увлеклись инфантильными перебранками о размерах своих гениталий и теоретических свойствах моих гениталий, я могла думать лишь о том, что они уже делали это прежде. Сколько похищенных ими людей были женщинами? Скольких парализованных, беспомощных женщин они изнасиловали?

Каллум и Альфи умрут этой ночью.

***

Они протащили меня четыре городских квартала прежде, чем Каллум наконец-то зашёл назад, чтобы помочь Альфи затащить моё обмякшее тело по крутому лестничному пролёту в заброшенное офисное здание, вмещавшее несколько фирм на первом этаже.

Спина моей байкерской куртки несомненно порвалась, но мне не казалось, что моя спина пострадала. Хоть я имела достаточно шрамов и гордилась каждым из них, я не желала щеголять шрамами от того, как меня по-дурацки подкараулили и накачали наркотиками. Я была не в лучшей форме, краем сознания предавалась грустным мыслям о Бриджет, беспокоилась о Шазаме и звере в моей квартире. Я была такой же глупой, как моя добыча.

Пока меня тащили, я обдумывала две вещи, уставившись в ясное звёздное небо и не имея возможности закрыть глаза: Где именно в моем теле находилось заклинание паралича, и как развернутся события? Разденут ли они меня или только обнажат нужные части тела? Как далеко по груди распространилась чернота под моей кожей? Взорву ли я их, если они коснутся моей голой груди без моего согласия? Мне нравилась эта мысль. Проблема в том, что это устранит лишь одного из них. Другой может схватить мой меч и исчезнуть, оставив меня лежать там в параличе.

Когда они наполовину внесли, наполовину заволокли меня через дверь в аркаду в ретро-стиле восьмидесятых, я принялась глубже искать магию, которая отдавала моей центральной нервной системе приказы прекратить нормальное функционирование. Заклинания, внедрявшиеся в кровоток, неизбежно фиксировались на какой-то части мозга, оказывая давление и изменяя её форму. Но где эта проклятая штука, и как мне её нейтрализовать?

Я визуально представила свой мозг, обшаривая его со всех сторон, отыскивая аномалию. Я не знаю, могут ли другие люди видеть свои мозги, как я. Вероятно, годы заключения пытками принудили меня создать тропы, которые в противном случае я бы никогда не образовала. Вероятно, то, что сотворила со мной Ровена, сделало меня другой. Как бы там ни было, у меня имелось точное детальное осознание содержимого моего черепа и способность постигать его многочисленными органами чувств. У меня есть файлы и склепы, и я постоянно передвигаю вещи, оптимизируя функциональность. Надо заботиться о своём мозге. Он — твоё величайшее оружие.

Ага, вот! Мерцание серебра, нить владения, устроившаяся вблизи центра боли в моей голове. Я провела много времени за работой над этим участком. Когда мне было так больно от голода, я ментально запихивала в живот мягкие пухлые подушки, чтобы поглотить кислоту, и окутывала центр боли в своём мозгу уютными тёплыми покрывалами. Так время шло куда терпимее.

— Не слишком близко к его грёбаной двери, — рявкнул Каллум.

— А что? Он никогда не проходит через неё. Он не выйдет.

— Подержи её, пока я все подготовлю. Ей я буду заниматься долго.

Каллум оставил Альфи криво поддерживать меня, пока он с шумом возился в невидимой для меня части аркады, подготавливая место для моего изнасилования.

Мои глаза все равно ничего не видели, обратившись внутрь меня, пока я теребила маленький серебристый узелок, пронзавший ниточками контроля сложные мембраны в моем черепе и нашёптывавший команды моему телу.

Это была могущественная магия. Старая магия. Старого земного бога, я готова была поспорить. Возможно, взбитая с соком священного дерева, которое уже больше не росло, смешанная с минералами, найденными глубоко в почве, перетёртая ступкой и пестиком в жидкий злобный яд, усиленный тайными знаниями.

У меня тоже была магия. Я представила, как одна-единственная чёрная вена из останков Охотника под моей кожей распространяется по ключице; я побуждала её подняться по шее, где она гладко, почти с готовностью скользнула в мой мозг, встречаясь с серебристым узелком, просачиваясь в него и уничтожая…

Святой ад, моя голова дёрнулась!

— Иисусе, Кал, она черт подери дёрнулась! — воскликнул Альфи, вздрагивая.

— Нет, не дёрнулась, — высмеял его Каллум. — Ничто не двигается после дозы из этих дротиков. Пока он не прикажет.

— А она дёрнулась, — настаивал Альфи.

Я не знаю, что было сказано потом, потому что какое-то время меня попросту там не было.

Я дрейфовала в пространстве, плыла меж звёзд, кувыркалась по окрашенным туманностями каналам, скользила вдоль краёв газовых колец, которые окружали планеты. Глубокий, незабываемо прекрасный звук гонга резонировал в колоссальном вакууме космоса вокруг меня — технически невозможно — вибрируя в моей душе, простираясь наружу к звёздам, и звезды отвечали. Космос был живым океаном, лениво приливавшим к звёздам, планетам, солнцам, лунам и астероидам. Звук, изображение, все это было настолько исключительно, что часть меня плакала. Это был… рай. Это была… умиротворённость. Ничто не болело, ничто не было ошибочным, все стояло на своих местах, имело смысл, и я могла бы остаться здесь навечно, и больше ничто и никогда меня бы не коснулось.

Но. Я подумала.

Мой. Это ли было для меня важно?

Мир.

Никакого умиротворения для меня.

Я вырвалась из очаровательного видения и вернула своё внимание к серебристому узелку, шарахнув по нему всей мощью парфюма «О де Охотник».

Заклинание, удерживавшее меня неподвижной, разлетелось на куски.

Я благословила тот день, когда заколола Охотника в сердце. Каким-то образом это дало мне ошеломительную, колоссальную силу, которую мне не терпелось исследовать поподробнее. И научиться контролировать. Больше никаких случайностей.

— Говорю тебе, она шевельнулась, — Альфи все ещё спорил.

Я лежала на спине, деревянный поддон впивался мне в позвоночник. Они перенесли меня, пока я дрейфовала в своей голове. Сделали нам «постель» из рухляди и старых журналов; я чувствовала запах плесневелых страниц и старых чернил.

Каллум и Альфи возвышались надо мной.

Я ударила руками по полу за головой, оттолкнулась и вскочила на ноги одним гладким движением, настолько поразив их, что они отшатнулись назад, уставившись на меня и разинув рты.

— Хотите поиграть, мальчики? — промурлыкала я с кислотной сладостью. — Потому что вы определённо создали мне настроение.

 

Глава 11

— Какого… — начал Каллум.

Он так и не закончил.

Схватив его правой рукой за горло, я сдавила его трахею и смотрела, как он умирает. Быстрая, куда более милосердная смерть, чем он заслуживал; доброта — то, что отличало меня от него.

Я резко развернулась и поймала Альфи, того из двоих, что пониже, за спину рубашки, швырнула его через комнату, так сильно впечатав в стену, что та задрожала. Затем я кинулась за ним, когда он рванул к узкому чёрному проёму в нескольких футах справа от него. Это Зеркало, которое вело в тот горячий незнакомый мир, было меньше и шире последнего, но из него доносился тот же едкий бриз, пахнущий древесным дымом и кровью. Как и у последнего, у этого Зеркала не было узорной рамы или широкой чёрной границы, имевшейся у Зеркал Фейри. Зеркала, которые они использовали для путешествий, были чем-то иным.

Я схватила Альфи как раз тогда, когда он собирался кинуться в тёмную бездну, и дёрнула его обратно в комнату. Он врезался в безмолвный тёмный игровой автомат Pac Man, разбил корпус, налетел на машину для пинбола, отскочил от неё и упал на пол. Он оттолкнулся и попытался отползти в сторону, но я пнула его в бок и повалила обратно на пол.

— На колени, руки за голову, — скомандовала я. — Не пытайся снова убежать, или ты труп.

— Т-т-ты все равно м-меня убьёшь! — крикнул Альфи, стискивая свои ребра.

— На колени, — прорычала я.

— Ты убила моего брата, дрянь!

— Последний шанс, — тихо сказала я, вкладывая в шёпот больше угрозы, чем в крик.

— С тобой что-то не так, сука!

— Ты и понятия не имеешь, — согласилась я.

— Грёбаные глаза психа!

— Кто бы говорил. На колени. Сейчас же.

Дрожа, бросая на меня украдкой дикие взгляды, он неуклюже поднялся на руки и колени, громко застонал, затем сел на пятки и резко ахнул, подняв руки за головой. Я пнула его немного сильнее, чем осознавала. Его очки разбились и косо повисли на носу, лыжная шапочка сползла. Очки были толстыми, с широкой чёрной оправой. Тонкие серебристые проводки виднелись из одной сломанной дужки.

Когда он опустился на колени, дрожа от злости и страха, я заметила проблеск чего-то металлического в темных складках его шапки. Танцор мог бы создать для меня аналогичный гаджет.

— Камера на твоей голове, твои очки соединяются с ней. Дают тебе полный обзор.

— Инфракрасная, — угрюмо сказал он.

— Вы видели за собой моё тепло.

— Он не посылает нас без инструментов.

— Кто?

Тонкие губы Альфи сжались вместе, подбородок упрямо выпятился вперёд.

— На кого ты работаешь, и что он делает? Отвечай мне или умрёшь.

Он все равно ничего не сказал.

— Отвечай мне, иначе я зашвырну твою задницу в это зеркало с вырезанным на ней посланием, которое будет гласить, что ты все выболтал, и я уже иду.

— Черта с два! Ты понятия не имеешь, с чем связываешься! Ты не можешь его коснуться! Никто не может! И ты не хочешь его касаться! Ты не хочешь, чтобы он даже смотрел на тебя!

— Кто? Я не стану спрашивать ещё раз.

— А че ты сделаешь? — презрительно процедил он. — Ты не станешь меня пытать. Я знаю твою породу. Заносчивая народная защитница-недотрога, спасающая бесполезных детей. Думаешь, будто ты выше остальных. Думаешь, будто ты на правильной стороне, но миленькая моя, правильная сторона — это побеждающая сторона, и ты не на ней.

То, что он был частично прав в своих словах, раздражало. Мне нужна была информация. Пытки её добудут. Но я всегда избегала переступать эту размытую линию. Мне нужен сообщник, у которого не было такой проблемы. И все же немного боли не считалось пыткой.

Мой раскладной нож раскрылся с лёгким щелчком.

— Вырезать. Сообщение. Выбирай.

Он взглянул на мёртвого брата на полу, затем на тёмную щель в кирпичной стене позади меня.

— Тебе не удастся, — сказала я с ледяной улыбкой. — Ты не проберёшься мимо меня.

Карие глаза встретились с моими. В них пылала ярость, но она разбавлялась страхом, окрашивалась мрачной обречённостью. Своего хозяина он боялся сильнее меня.

Альфи холодно улыбнулся в ответ.

— Тогда я умру пытаясь.

Так и вышло.

***

Зеркало исчезло в ту же секунду, когда сердце Альфи перестало биться, вот такой хитрый трюк. Какому бы хозяину они ни служили, он обладал внушительной силой. Я ощутила, как падает температура в комнате, и мгновенно развернулась, но слишком поздно. Стена сделалась кирпичной, портал закрылся.

Я распинывала выцветшие пакетики попкорна и пустые пивные банки, распугивая тараканов, пока забирала свой меч и собирала пистолеты, принимая мысль о том, что все равно не пошла бы через портал.

Если их «он» — это тот же «он», которого упоминал АОЗ, то доставить себя прямиком в его логово без плана или подкрепления, когда никто не знает, куда я пошла — это граничило с суицидом, а так я никогда не поступала.

И все же мне хотелось бы иметь время осмотреть стекло.

Я обыскала оба тела, прохлопав по ним ладонями, сняв камеры с их шапок, зацепив уцелевшие очки за вырез своей рубашки, чтобы рассмотреть потом. Я убрала в куртку два металлических футляра размером с бумажник, которые содержали ещё несколько дюжин их смертоносных дротиков. Во внутренних карманах их курток я нашла ужасные хэллоуинские маски и резиновые перчатки, имитирующие скелет. Ну конечно, дети считали их Невидимыми. Во тьме ночи, после всех ужасов, свидетелями которых стала человеческая раса, это было справедливым предположением.

Мой обыск не принёс больше никакой особенно полезной информации, но вечер — да. Мне многое нужно было обдумать, собрать улики, выдвинуть теории. Теории представляли собой подвижную дорожную карту для разрешения загадки и, если обрабатывать их с непредубеждённым умом и скрупулёзным вниманием к деталям, они давали искомые ответы.

Однако в данный момент в моей постели находился жестоко изголодавшийся член Девятки, который уже мог иметь кое-какие ответы.

А кровь в трупах остывала.

***

Однажды, через несколько недель после возвращения, тёплым звёздным вечером я шла по Темпл Бар Дистрикту, не делая ничего, лишь получая удовольствие. Мне нужно делать это время от времени. Помогает сохранять связь с моим миром.

В пределах этих защищённых улиц, патрулируемых Новыми Стражами и, как я подозревала, охраняемых заклинаниями самой королевы Фейри, которые предоставляли людям тихую гавань, в которой они могли не просто выживать, но и жить, я на несколько часов забыла о своих многочисленных обязательствах.

Я притопывала ногой в ритм уличных музыкантов. Я останавливалась в пабах и танцевала с постоянными посетителями. Я бросала дротики на девичнике, нарочно постоянно промазывала и восторгалась фотографией платья невесты, прекрасно понимая, что моё будущее содержало мало поводов для красивых платьев и никогда — для свадебного. Я потягивала Гиннесс и перекусила в своём любимом фиш-хаусе.

Перед тем как покинуть, казалось, зачарованную гавань, я уставилась на другую сторону улицы, глядя сквозь шумных посетителей, сквозь стеклянное окно ресторана на семью, шоколадным тортом отмечающую день рождения дочери, и у меня потекли слюнки. Шоколад — один из очень немногих пищевых продуктов, на который у меня есть эмоциональная реакция.

Я гадала, каково было бы иметь такую жизнь. Я не могла себе это представить. Я иначе сложена. Я не сумею ей наслаждаться. Я буду беспрестанно сканировать своё окружение, зная, что кто-то там в беде, а я ем торт. Осознание окружения для меня инстинктивно. Я не могу это пересилить.

Вернувшись в свою квартиру, я прислонилась к стене в прихожей, вытянув ноги и скрестив их в лодыжках, наблюдая, как зверь пожирает тела, которые мне пришлось тащить четыре лестничных пролёта, потому что лифт опять отключился, ведь здесь никто толком не жил. Мне нужно самой выяснить, как его чинить. Я вытащила крайне истощённое создание на покрывале в коридор, чтобы покормить его здесь. Никакой крови, никаких хрящей, никаких кишок в моей кровати — непреложное правило.

Зверь проснулся в тот же момент, когда почуял тела, быстро расправился с одним и переключился на следующее.

Я перестала смотреть и уставилась в высокие окна, обдумывая события этого дня.

Когда зверь наконец перекатился обратно на покрывало, которое теперь сделалось окровавленным (значит, мне придётся заняться своей версией шопинга, поскольку никакое количество отбеливателя не выведет все пятна крови), я затащила его обратно в спальню и убрала беспорядок, оставшийся на полу в прихожей, затем вымыла кухню от остатков пира Шазама, все это время думая о шоколадном торте.

***

Позднее я встала в спальне со спящим зверем и разделась, осматривая свою одежду. Спина куртки уничтожена, задница джинсов истёрлась настолько тонко, что я порву их, если надену снова, так что я выбросила их в мусор.

Я не принимаю душ несколько раз в день, если только я не покрыта кровью, которая не снимется с моей одеждой, но иногда я ощущаю необходимость смыть с тела более неосязаемую грязь.

Высушив волосы, я осмотрела себя в зеркале. Чернота моей кожи оставалась неподвижной за небольшим исключением: одна-единственная обсидиановая венка проходила по моей шее слева и исчезала за моими локонами.

— Что ж, проклятье, — пробормотала я, натягивая через голову облегающую чёрную кофту с длинным рукавом. Я натянула ту же нейлоновую перчатку, которая ранее служила защитой от моего смертоносного прикосновения, и раздумывала, что делать с шеей. Я не могла придумать причину, по которой кто-то коснулся бы тех шести дюймов моей кожи, и я ненавидела высокие воротники, они вызывали у меня чувство удушения. И все же у меня не было гарантий… Грёбаный ад, Рэй всегда обвивает руками мою шею.

Я подумала о тонкости ткани перчатки, о шелковистом, почти прозрачном нейлоне, затем покопалась в шкафчике под умывальником, достала рулон клейкой ленты — не спрашивайте, почему она лежит в моей ванной, у меня странная жизнь — и заклеила шею сбоку, решив, что мои волосы достаточно густые и защитят того, кто коснётся моей головы.

Я натянула линялые спортивные штаны и укрыла огромного спящего зверя изрядно потрёпанным лоскутным одеялом. После секундных раздумий я пожала плечами и клубочком свернулась на свободном клочке матраса, чтобы перехватить несколько часов сна, держа меч под рукой.

***

Мне снилось чувство беспомощности, в клетке, и даже во сне я знала, что ощущение парализованности и риск изнасилования теми отвратительными троллями спровоцировали тяжёлые воспоминания, которые я держу запертыми в одном из своих наиболее строго охраняемых склепов.

Мне снилось, что я действительно подхватила Рэй в аббатстве, и очаровательное дитя взорвалось в моих руках. Маленьких девочек нужно лелеять, защищать, и их должны воспитывать могущественные молодые женщины. Что-то во мне умерло вместе с ней, и моё сердце превратилось в тёмный уродливый кусок бесполезного камня.

Мне снилось, что я стою на могиле Бриджет, плача кровью, пока из земли восстают черные тени. Затем что-то очутилось позади меня, и оно собиралось морить меня голодом хуже, чем я когда-либо голодала в своей клетке, и чем бы ни было это создание, оно хотело, чтобы я раз за разом повторяла его имя. Но я не знала его имени.

Мне снилась та ночь годы назад, когда Мак пришла в аббатство, настаивая, что она не хотела убивать напавшую на неё ши-видящую, но копье находилось в её руке, и женщина кинулась на неё, и они столкнулись смертельным образом. Когда она прошла через сборище женщин и обняла меня, я почувствовала её, ощутила запах шампуня на её волосах. «Жизнь — это неминуемое накопление прегрешений. Ни одно из них не прощается. Отпусти их и упорно работай, чтобы творить чудеса», — прошептала она мне на ухо, поцеловала мои волосы и исчезла.

Мне снилось, что на моем левом предплечье выросли мрачно прекрасные обсидиановые рога, так много, что они превратились в утыканную длинную перчатку, смертоносную для прикосновений. Затем это распространилось, поглощая меня, и я вся стала смертоносной для прикосновений. Изолированная в собственной коже, лишённая касаний, объятий и вообще любого физического контакта.

Мне снилось, что зверь в моей кровати лизал моё плечо, основание моей шеи. Это могло быть реальным. Я не чувствовала зубов, так что не беспокоилась об этом.

Мне снилось, что Риодан склонился надо мной, вырисовывая символы на моем лбу, щеках, груди, бормоча: «Отправная точка, женщина. Отпусти это, отпусти. Узри лишь красоту. Знай лишь радость».

Затем мне снился бесконечный, головокружительный ночной пейзаж, когда я приняла силу внутри меня.

Окрашенная туманностями, поцелованная новыми звёздами, я дрейфовала среди звёзд, широко раскрыв глаза от восторга и изумления.

 

Глава 12

Кэт попивала чай, ожидая, пока остальные присоединятся к ней в приёмной.

Фазанья Комната была одной из её любимых в аббатстве, меблированная очаровательными черными и кремовыми бархатными диванами вековой давности, белыми оттоманками, вышитыми черными узорами кельтского узла, блестящими черными пристенными столиками и витринными шкафами зебрового цвета. Выцветшие серые и цвета слоновой кости персидские ковры покрывали полы. Бордовые подушки и покрывала создавали акценты на креслах.

Но именно южная стена с окнами от пола до потолка, выходящими на медитационный сад, делала эту просторную комнату её любимой.

Комната получила своё название из-за шёлковых обоев с коричневыми и серыми фазанами на фоне цвета слоновой кости, который тянулся от панельной облицовки до потолочного плинтуса с узором из аканта. В дни Ровены тяжёлые, тёмные, пыльные портьеры были вечно опущены, защищая (или пряча, поскольку она прятала все ценное) их лелеемое наследие от солнца и любопытных глаз.

Но больше нет. И солнце, и очаровательные, проливающие свет лучи луны по Божьей воле будут светить в этом аббатстве, даже если Кэт придётся собственноручно разодрать в клочья каждую портьеру. В этих стенах не будет темноты, не будет секретов.

Ну, может, всего несколько.

Шон нашёл мужчину, способного сделать тест на отцовство, как только ребёнок родится. Как он определил его местоположение, она понятия не имела. Лица с любым медицинским образованием были крайне востребованы, их отчаянно не хватало.

Кэт в то время была на сносях. «Ты думаешь, я была неверной», сказала она. Так и было. Не по её воле, но так и было.

«А ты была? — парировал он. — Мы принимали меры предосторожности».

Действительно, поскольку они не готовы были завести ребёнка в нестабильном мире.

«Ты меня любишь?» — тихо спросила она.

«Ох, и ты знаешь, что я тебя люблю. Что бы ни случилось, где бы я ни был, я люблю всегда лишь тебя одну».

«Тогда как это может иметь значение, если я поклянусь в верности тебе до конца наших жизней?»

«А ты готова поклясться, Кэт?»

«Да».

К тому времени он был принцем Невидимых, на этой темной прекрасной спине, по которой она так любила проводить руками, формировались крылья.

Временами он наполовину обезумевал от боли, мучимый страхом, что извращённая магия Невидимых выбрала его, потому что он, как и все черные ирландцы О'Баннионы, имел глубинный и безоговорочный изъян.

И все же она выбрала его. Друга своего детства, своего любовника, свою вторую половину.

Ревность, извращённая эмоция, которой он никогда не чувствовала в своём милом Шоне, так жестоко грохотала в его сердце, что это привело её в ужас. Это не был её лучший друг, мужчина, которого она знала так же хорошо, как себя саму.

Он сказал: «Я не могу это принять. Мне нужно знать».

«Как это повлияет? — устало спросила она. — Ты будешь просить меня отречься от ребёнка, если он не твой? Ты думаешь, мы можем просто послать его обратно? Этого ты от меня хочешь? Это и мой ребёнок тоже». Или он мог любить их обеих, или не мог. К тому времени пробудилась материнская любовь, яростная и защищающая. Она чувствовала в себе жизнь, крошечную и прелестную. Она уже решила свою дилемму. Если ребёнок был от Крууса, оставалось два варианта: убить его — что совсем не вариант; или отдать его — что совсем не вариант. Ребёнок нёс в себе половину её, и если худшее окажется правдой, ребёнок не мог иметь лучшей матери, чем Кэт. Другая женщина и понятия не имела бы, кого она воспитывает. Её единственный выход — верить в силу любви.

Любви, которой Шон явно не испытывал. Она не видела его более двух лет. Она умирала от желания его увидеть. Она старалась не думать о нем, не думать о стольких вещах.

— Вечера, Кэт, — сказала Энио, опускаясь рядом с ней в мягкое кресло. Перебросив ноги через бок, загорелая женщина-солдат поддела рукоятку пистолета, запихнула его в кобуру на бедре, чтобы не тыкался под ребра, и перекинула автомат, висевший на ремне, за подлокотник кресла. Рукоятки кинжалов, заткнутых в её ботинки, поблёскивали. Энио была метким стрелком, и на короткие расстояния, и снайпером, отвечала за тренировки всех женщин в аббатстве, которые желали учиться. Не оказывалось никакого давления. В конце концов, приходили все.

— Добрый вечер, Энио, — ответила Кэт с улыбкой, которую ей не вернули в ответ, но Энио редко улыбалась. Под её кожей пульсировала энергия, в темных глазах сверкал ум. Хоть Кэт никогда их не озвучивала — не её дело — но она знала некоторые секреты этой женщины. Они были болезненными и сделали её тем ожесточённым солдатом, которым она являлась. Рождённая в армейском танке под тяжёлым обстрелом, Энио Луна процветала на войне.

Когда вошли остальные члены Шедона, Кэт сфокусировалась на окружении, опуская щиты, оценивая комнату. Её дар давал ей множество несправедливых преимуществ. Она ими пользовалась.

В Шедоне было восемь членов: она сама; свирепая француженка-ливанка Энио; утончённая Рианнон из Уэльса, чей специальностью было уничтожение охранных заклинаний и нейтрализация чар; тихая Аурина из Дерринейна, графство Керри, которая могла общаться с любыми животными; резкая Сиара с востока Ольстер со своей дикой огненной магией; Колин МакКелтар из Шотландии, которая за последние два года под опекой одного из своих дядюшек стала экспертом в друидских искусствах; очаровательная, замкнутая, с шоколадного цвета кожей Дафф из их могущественной бостонской сестринской обители, которая обладала ужасным даром; и циничная неприветливая Декла, которая путешествовала по миру с отцом-военным и которая обладала куда более темными талантами ши-видящей, чем признавала.

Эти женщины были новым руководством. Дафф и Декла требовали немного больше времени для оценки, чем остальные, но Кэт безжалостно просканировала каждую из них по очереди, оценивая, отыскивая гнилые участки в самых блестящих яблоках.

Она не нашла ни одного.

Сегодня.

Но выработала постоянное понимание, что однажды её элегантное брутальное вторжение может не принести таких счастливых результатов.

Возможно, даже с её собственной дочерью.

Песнь Созидания все изменила. Надвигалась война, в этом сомнений не оставалось. Образуются стороны. Ни одна из них не будет чёрной или белой; вокруг, насколько она могла видеть, тянулись акры и акры серого, свидетельствующие об изменении даже на их территории. Шесть месяцев назад раса крошечных Спирсидхов поселились в садах аббатства и лабиринте. Они были простыми и добрыми, насколько это возможно, с любовью ухаживали за листвой, открыто искали ши-видящих, поклялись в верности, отказались от собственной расы, которая их изгнала. Умоляли об убежище, чтобы жить среди людей. Изначально Кэт боялась, что они шпионы, но она обратила свой дар на крошечных фей и нашла их чистыми и простыми как рассвет. Земные стихийники, тип Фейри, существование которого она не могла себе представить. Хорошие.

Хотя она с ужасом обнаружила, что они способны к размножению.

Существовал один Фейри, имя которого она не разрешала себе произносить даже в мыслях.

Имя, которое Рэй никогда не узнает. Он мёртв. Нет необходимости знать. И нет необходимости в тесте на отцовство.

Время покажет.

— Есть успехи? — спросила она у комнаты, когда женщины устроились в креслах и растянулись на диванах. Дюжина их ши-видящих, Адепток, пропала без вести.

Дафф мрачно сказала:

— Пока нет. Мы прочесали Темпл Бар от края до края и планируем разойтись по окраинам сегодня ночью. Мы с Деклой ходили в Элириум, пытались поспрашивать, но если ты не желаешь трахаться с Фейри, — выплюнула она, мрачно нахмурившись, — в этом клубе ты не добьёшься ничего, кроме подозрений. Я не знаю, как они выживали свои смены там.

— Они знали, что это необходимо, — сказала Кэт без малейшей доли сожалений. — Мы посылали лишь добровольцев.

Двенадцать были шпионками, взрослыми женщинами, Адептками, посланными в Элириум, потому что Шедон наконец-то единогласно решил, что они не могут продолжать без разведки о состоянии двора Фейри. Два долгих года они ждали и готовились, держась от Фейри на достаточном расстоянии. Никогда не приближаясь к ним, как требовала Мак.

Но ходили слухи, что Фейри изменились, и как они могли надеяться подготовиться к войне, если они не знали своего врага? Команда ушла с полным осознанием, во что они ввязываются. Что от них просили. Они работали смену по неделе. И каждое утро, когда они возвращались после секса с Фейри, Кэт использовала свой дар на каждой из них по очереди, болезненно осознавая, какими безжалостно и ошеломительно соблазнительными могут быть Фейри. Для женщин их дюжина ши-видящих шпионок в Элириуме оставалась верной себе.

Ночь за ночью они позволяли пользоваться своими телами, защищая свои разумы и добывая крохи информации. Опускаясь до нужной степени, чтобы проникнуть в клуб, но держась за свои сущности. И ради таких малых результатов. Все, что они смогли до сих пор сказать Шедону — это что Фейри определённо более могущественны, до неизвестной степени, определённо изменились из-за Песни, но существовал внутренний круг Высших Фейри, уединившийся в глуби, в собственном приватном клубе, куда имели доступ лишь несколько тщательно отобранных. Ни одна из двенадцати ещё не получила приглашения.

Теперь они исчезли. Все. Испарились без следа. Они ушли в клуб, как обычно, субботним вечером, и не вернулись в воскресенье на рассвете. Сейчас они оставались пропавшими два дня, и она боялась худшего.

— Что сказала Дэни? — спросила Колин. — Она добилась каких-то результатов в их поисках?

— Я не сказала ей об их исчезновении по той же причине, по которой мы договорились не говорить ей, что мы посылаем шпионов. Если бы она знала, она настояла бы на том, чтобы их сопровождать. Если бы она знала, что они пропали, она ворвалась бы в Элириум, требуя ответы на кончике меча. Мы все знаем, к какому исходу это привело бы.

Энио сказала:

— Наша клятва королеве Фейри была бы нарушена. Этот меч — часть души Дэни. Она не может не убивать Фейри. Единственная причина, по которой она продержалась так долго и сдержала данное Мак слово — потому что она не позволяла себе приближаться к ним.

— Вот именно. Поэтому мы не можем ничего ей сказать. Продолжайте свои поиски. Продолжайте молчать.

Кивнув, Шедон поднялся и стал готовиться к возвращению в город, чтобы найти своих пропавших сестёр.

***

— Мамочка, почему Фейри плохие? — сказала Рэй позднее, когда Кэт стянула её туфли и начала набирать ванну.

— Не все они плохие, — отрешённо ответила она, обдумывая в голове события дня.

Она осознала, чем занимается, и заставила себя на время отложить дела аббатства. Её дочь заслуживала полного внимания — чего она сама никогда не получала от своей матери. В глазах её обоих родителей она выглядела бесполезным инструментом; стеснённая такой сильной эмпатией, в детстве она казалась сломленной, даже безумной.

Рэй была её миром. Неожиданным даром. Сокровищем, которое она вечно будет лелеять, защищать и любить, и делать все в своих силах, чтобы хорошо её воспитать. Любовь ребёнка, её собственной плоти, была чистейшей из всего, что может познать эмпат.

Её дочь не торопилась начинать говорить, но учитывая собственное детство, Кэт не беспокоилась из-за этого. Затем внезапно, месяц назад, Рэй начала выпаливать слова — Кэт и понятия не имела, что её дочь их понимала — связывая их во впечатляющие предложения.

— Я нравлюсь Спар-ши, — счастливо объявила Рэй. — Они говорят, что я для них хорошо пахну.

Кэт застыла, стиснув рукой край антикварной эмалированной ванны с ножками-лапами в их покоях.

— Они сказали, как именно ты пахнешь?

Рэй покачала головой, черные кудряшки запрыгали, глаза весело плясали.

— Просто что я вкусненькая. Они для меня тоже вкусно пахнут.

— Как что? — спросила Кэт.

Рэй пожевала нижнюю губу и подумала. Затем почесала носик и рассмеялась.

— От этого в носу щекотно. Просто хорошо пахнут.

Пыльца, подумала Кэт. Многие крошечные Фейри, изгнанные из собственного двора, жили внутри человеческих цветов, создавали дома в благоухающих, пропахших травами зарослях и гнездились в сосновых пролесках. В последнее время некоторые ши-видящие строили им небольшие деревянные домики, раскрашенные в яркие цвета. Она отчасти ожидала, что Спирсидхи воспротивятся человеческим постройкам, но вчера наблюдала за парой — они образовывали пару на всю жизнь — сражавшейся с удивлённым враждебным воробьём у двери, защищая свою новую обитель.

— Идём, любовь моя, твоя ванна готова.

— Пузырьки?

— Не сегодня. Только теми вечерами, когда мы моем голову, — волосы Рэй были такими густыми и кудрявыми, что мыть их было наказанием. Они делали это только каждую третью ночь, и пена для ванн служила вознаграждением за время, которое ей приходилось сидеть смирно, пока Кэт распутывала её волосы.

— Мамочка, — сказала Рэй, — моя спинка чешется. Не могу дотянуться.

Улыбнувшись, Кэт протянула руки, и когда Рэй вошла в её объятия, прижавшись к её груди, она стянула кофту дочери через голову.

— Сильно чешется.

— Повернись и дай мне посмотреть, тыковка, — сказала Кэт.

— Я не тыковка. Сегодня я стрекоза.

— Ну, что ж, маленькая мисс стрекоза, повер…

Но Рэй уже повернулась и нагнулась.

— Мамочка, — пропыхтела она, — чешется!

— Ты сегодня лежала на чем-нибудь?

— Я всегда на чем-нибудь лежу.

— Например? Камни? Что-то острое?

— Просто всякое. Трава и все такое.

— Но в траве могли быть камни.

— Не помню такого. Чешется.

Кэт подняла руку, которая лишь слегка дрожала, и почесала прекрасную гладкую кожу своей дочери, которая так походила на кожу Шона — светлая, и все же от малейшего солнца она делалась золотистой.

Там были два округлых розовых пятнышка одинакового размера.

По одному на каждом плече.

 

Глава 13

Большую часть времени я просыпаюсь ворчливая и выбитая из колеи, если только я не подвергаюсь нападению. Тогда я просыпаюсь гладкой, холодной и смертоносной. Нехватка давления превращает меня в скоростной мячик для пинг-понга, который отскакивает от всего, с чем встречается. Невзгоды формируют мою лучшую форму.

Сегодняшний день был тревожной аномалией. Я проснулась, чувствуя себя бодрой, сосредоточенной, в боевой готовности. Отдохнувшей лучше, чем я когда-либо помнила за несколько лет.

Что-то определённо было не так.

Я схватила меч, выпрыгнула из кровати и описала узкий круг, ища непрошеных гостей. Никого не было. Я была одна в своей спальне, а зверь ушёл.

Я потратила долю секунды ориентации в пространстве, чтобы подымиться от злости по этому поводу, затем вернулась к анализу своего необъяснимо хорошего настроения. Не существовало другого объяснения; где-то в моей квартире должна быть угроза.

Я принялась прочёсывать каждую комнату, шкаф и укромное местечко.

Ничего.

Я вернулась обратно в свою комнату, чтобы обыскать её во второй раз, и почувствовала это, когда перешагнула через порог. Я бы заметила это и в первый раз, но боевая готовность сосредотачивает меня как лазер на потенциальных незваных гостях, а не на безобидных дверных проёмах.

Я посмотрела вниз, прищурилась, покосилась по сторонам в манере на-самом-деле-я-вовсе-не-смотрю. Заклинания иногда сложно увидеть. Особенно хорошие, а это было исключительным: грифельно-серое, настолько тёмное, что почти неотличимое от чёрного мраморного порога, в который оно было врезано, заклинание имело семь различимых слоёв узора, методично наложенных друг на друга, плюс мягко мерцающий намёк на ещё два слоя, которых я различить не могла. Чем пристальнее я их изучала, тем более ускользающими они становились, превращаясь в неразличимые узоры.

О, да, чертовски хорошие заклинания. Защищённые чарами темноты, чтобы не допустить снятия копии; метка истинного мастера. Чтобы поместить такие чары в холодный мрамор, требовалась кровь, пот и время, плюс навыки, которыми я не обладала.

Я подошла к окнам. Обнаружила те же заклинания на каждом подоконнике.

Зверь перед уходом окутал меня своей версией потрёпанного лоскутного одеяла.

Я узнала замысловатые символы и руны. Они выгравированы на порогах «Книг и сувениров Бэрронса», и на всем белом свете не существует Фейри, способного их пересечь. Возможно, даже Мак на это неспособна, если только он не вплёл туда исключение для неё, что также потребовало бы её крови.

Значило ли это, что мой жестоко изморённый голодом посетитель был Иерихоном Бэрронсом? И если так, куда он ушёл и почему? Он что, думал, что моя квартира — это удобный перевалочный пункт, куда он мог заявиться без предупреждения, покормиться, затем удрать без единого слова, решив успокоить меня подарочком из нескольких заклинаний?

Не поймите неправильно, я была благодарна за них. Я не способна сама сотворить столь внушительную магию. Их присутствие делало Святилище бесконечно более ценным для меня. Теперь у меня есть квартира, безопасная от просеивающихся Фейри, которые могли просто появиться посреди любой из моих квартир, если им так вздумается.

Но я не хотела заклинаний. Я прекрасно выживала без них два года. Я хотела ответа.

Я хотела, чтобы мой зверь вернулся.

Я больше не хотела быть единственным суперкаром, чей мотор ревёт в Дублине. Я хотела, чтобы весь первобытный автопарк рычащих первоклассных Ламборгини и Феррари и больших, черных, крутых военных Humvee устроил бурю на улицах моего города.

Кроме того, я сама была почти убеждена, что зверь был Риоданом. Не по богатым эмпирическим данным, а из-за непоколебимого инстинктивного чувства. Я думала, что он останется. Я проснулась бы и нашла бы его здесь. Мы обменялись бы новостями. Позлились бы друг на друга. Все было бы как в старые добрые времена.

Нет.

Моё бодрое, боевое, истинное-смотрящее-на-север настроение стремительно упало в сторону юга. Бурля от возмущения, я пошла в ванную, бормоча себе под нос. Я два долгих года прожила без единого появления Девятки, и когда наконец один из них вернулся, он удрал, пока я спала. После всего, что я для него сделала.

Я редко хожу в гости — ладно, никогда не хожу — но если бы ходила, я бы и здоровалась, и прощалась. Особенно если бы хозяин дома спас мою жизнь.

Девятка просто сводила меня с ума.

И все же зверь мог носиться где-то по Дублину.

Почистив зубы и стянув спутанные волосы в неряшливый хвост — не собираясь их расчёсывать, время крайне важно — я натянула черные армейские штаны и набила многочисленные кармашки на молнии оружием, затем засунула за пояс глок. На талии я застегнула ремень, который стал тремя видами оружия, и надела на шею чокер, который стал четвертым видом. На руку скользнул браслет, скрывавший лезвия.

Я натянула кофту с длинными рукавами и ботинки, перчатки, заклеила клейкой лентой шею, повесила меч за спину и направилась на кухню, чтобы заглотить протеины и жиры, просматривая свои сообщения.

Спеша к двери, я позвала Шазама, говоря ему догнать меня как можно быстрее, что я любила его и скучала по нему и безгранично оценила бы его экстраординарно точное обоняние, которое настолько превосходило моё, и не мог бы он, пожалуйста, присоединиться ко мне в приключении? Его недавние продолжительные отсутствия меня действительно беспокоили.

Затем, с топотом шагов, содержавшим воинственность, которую я не потрудилась скрывать, я вырвалась в поцелованное туманом дублинское утро, как женщина на миссии.

Охотящаяся на зверя.

Я кралась по улицам, сканировала своё окружение вверх, вниз и в стороны, принюхивалась к воздуху, напряжённо прислушивалась, пока подсчитывала свои приоритеты на день.

Пока я спала, мне написала Рейни, сообщая, что она нашла дом не только для Сары Брэди, её брата и сестёр, но и для двух других осиротевших семей. Ни один ребёнок не размещался, пока я лично не проверяла их новые дома. Я не стану спасать невинных только для того, чтобы потерять их в другом пороке.

В подростковом возрасте я также готовила Дэни Дэйли о недавних событиях, но в Дублине вновь печаталась газета, и в эти дни я лишь набрасывала заметки, щелкала фотки и оставляла информацию снаружи их офиса возле здания главного почтамта. Они доказали свою надёжность, печатая вещи, которые я считала важными, так что я придерживалась милосердного отказа от конкуренции. Мою подпись не указывали, но хотя бы новости выходили.

Ещё в моем списке значился книжный шопинг. Поскольку мой книжный магазин с его крутым девизом «Вы хотите этого, у нас это есть, а если нет, мы это найдём» пропал без вести, мне придётся воспользоваться услугами «Библиотеки и бубликов Бейна» (серьёзно, ничего не напоминает? Придумайте своё оригинальное название) с бетонными полами, строгим флуоресцентным освещением, потрёпанными, вонючими, побывавшими в использовании, чрезмерно дорогими книгами и ещё более чрезмерно дорогим кафе.

Евро все ещё правило, уступая лишь брутальной силе и вымогательстве чёрного рынка. Дублин быстро вернулся к тщательно продуманному заговору притворства, будто бессмысленные клочки бумаги чего-то стоили, и меня это устраивало. Я стащила кучу денег, найденную на складе в глубине Честера. На одном из десяти складов, забитых валютой бесчисленного количества стран, многие из которых были интригующе древними.

Хоть вышки сотовой связи в основном надёжно функционировали, интернет находился в печальной форме, обширные районы были вне зоны охвата. Так много представителей человеческой расы умерло, что огромным зонам планеты недоставало электричества и человеческих ресурсов, чтобы поддерживать работу. В сочетании с тем, что магия делала все непредсказуемым, книги вновь продавались по цене выше номинала.

Мне нужна была информация об ирландских богах и богинях. Я никогда не удостаивала их хоть одной мыслью. Я предпочитала супергероев и куда больше времени проводила, поглощая комиксы и графические романы. Кто такой АОЗ и каков его мотив ловить людей на собственных желаниях?

Знакомясь с их легендами, я, вероятно, наткнусь на историю бога, который издавна склонен похищать взрослых, оставляя детей позади. Раскрою причину, узнаю имя. Способ его победить. Само собой, современная книга не предоставит и близко столь же детальной информации, как частные библиотеки аббатства, но это такой же неплохой способ начать.

Сначала зверь.

Хоть КиСБ и пропал, я все равно решила направиться прямиком туда. Он не только находился ближе, но и заклинания были определённо Бэрронсовскими. Вероятно, и владелец, и заведение чудесным образом вновь появились; всегда можно надеяться. Кроме того, когда я в тот день обнаружила его пропажу, я не обыскала парковки со своим привычным вниманием к деталям, разозлившись на его исчезновение и преследуя добычу. Если КиСБ ничего не даст, я направлюсь прямиком к Честеру.

Оживлённо пронёсшись по мосту Полпенни и очутившись в южной стороне Дублина, я столкнулась со второй аномалией за день.

Сегодня была суббота, но этим утром в семь-тридцать улицы кишели людьми в костюмах и платьях, которые выглядели подозрительно похоже на то, как если бы они направлялись на работу. Когда пешеход устремился по тротуару в мою сторону — женщина лет тридцати с небольшим, напряжённо уставившаяся в телефон — я вежливо сказала:

— Прошу прощения, какой сегодня день?

Она подняла голову, усвоила мой вид, заметив рукоятку меча, торчавшую над моим плечом, многочисленные выпуклости моих карманов, вероятно, ей просто не понравилось моё лицо. Её глаза прищурились, она крепче стиснула сумочку и метнулась вокруг меня, убегая на высоких шпильках.

Я бросила сердитый взгляд на её удаляющуюся спину.

— Ну конечно, потому что монстров не существует, и миру не нужны люди вроде меня, — пробормотала я, доставая телефон. Когда я ранее читала смс-ки, я не уделила внимания дате. Для этого не было повода. Я сплю максимум несколько часов и могу днями обходиться без сна. Но вчерашний день был более насыщен событиями, и я проспала примерно четыре часа.

Я изумлённо уставилась на экран.

Вторник.

Я потрясла телефон. Сильно. Он все ещё показывал вторник.

Это невозможно. Я прищурила глаза, когда обрывки вчерашнего — или, точнее, несколько-дневной давности — сна всплыли в моем сознании. Риодан. Рисующий на мне символы. Бормочущий.

Вот придурок. Я проснулась, чувствуя себя настолько нетипично хорошо, потому что он чарами заставил меня проспать с вечера пятницы до утра вторника!

Ощетинившись, я резко развернулась и рванула в противоположном направлении, вычёркивая Бэрронса из списка подозреваемых. Риодан в прошлом использовал на мне свои способности к «расслаблению». Это был коварный ход — устранить меня из игры, чтобы он мог покинуть Дублин по своему расписанию.

Если Риодана не окажется в Честере, я разнесу это место. Превращу в груду обломков. Может, подожгу. Нет, я не закончила его обыскивать. Но определённо разнесу.

Никто не вырубает меня на несколько дней. Особенно после двухлетнего отсутствия. Особенно после того, как я спасла его задницу.

Пока я подкрадывалась к 939 Ревемаль Стрит, мой мозг обдумывал третью аномалию: излишнее количество «синих воротничков», судя по виду, разнорабочих, маршировавших в том же направлении, покачивая тяжёлыми от инструментов ремнями. У них были горящие глаза, румяные щеки, они громко и с восторгом разговаривали.

Я догнала быстро движущуюся толпу сзади, чтобы подслушать.

— Я слышал, там работы на год, а может и больше, — воскликнул один из мужчин.

— Я слышал, на два. Иисусе, вот это нечто.

— Клянусь яйцами, как же хорошо снова работать! Строительный бизнес был мертвее грёбаного дверного гвоздя. Слишком много зданий, недостаточно людей, чтобы заполнить и десятую часть.

— Здорово видеть, что кто-то желает вложить деньги в новую постройку.

— Это точно. Когда народ беспокоится, что может принести завтрашний день.

Части меня нравился такой поворот событий. Кто-то строил. Создавал работу для тех, у кого её не было. Электрики, сантехники, узкие специалисты были все ещё в ходу. Но строители, мужчины, которые пилили брусья и обшивали стены гипсокартоном, работники по металлу, мужчины, которые клали плитку и возводили каркасы — они просто больше не требовались. Никто не строил ничего нового и не собирался строить, вероятно, ещё долгое время.

Эти мужчины не могли получить дополнительное образование, чтобы приобрести более полезные навыки. Мы вернулись к низкому уровню образования или полному его отсутствию, до повторного оснащения университетов кадрами было ещё далеко. Оставалось слишком много беспокойства, глубинной неуверенности в будущем. Мы представляли собой общество, расколовшееся бесчисленными путями. Те, что выгодно устроились на работу, занимали жизненно необходимые позиции: производство еды, критически важные технологии, силовые структуры, новости. Работу сложно найти, отсюда и высокий уровень преступности в нашем городе. И чем дальше, тем становилось только хуже.

— Кто финансирует проект? — спросил новенький, подключившийся к разговору.

— Как-там-его-зовут… Блин, ну на языке же вертится. Странное имя. Риордан? Тот же парень, который изменил ситуацию несколько лет назад, когда повсюду были те черные дыры, а у нас заканчивалась еда. Выпустил газеты. Вернул город в нормальную колею. Он какое-то время отсутствовал. Рад слышать, что он вернулся. Такие мужчины, как он, в этом городе не помешают.

Я нахмурилась. Большая часть меня была определённо не в восторге.

Я была здесь, каждый день прошедших двух лет упорно тянула лямку, без устали работала, чтобы спасти город. И что я получаю? Хмурый взгляд и бегство из-за одного вежливо заданного вопроса. Мои руки сжались в кулаки, лицо омрачилось ещё сильнее.

Я готова была поспорить на половину украденных у Риодана денег, что эти полные энтузиазма, только что устроившиеся на работу мужчины направлялись в Честер.

И если мои подозрения верны, то человека, который этим утром находился на вершине моего чёрного списка, эту занозу в заднице, которая за последние два года ни черта не сделала для Дублина, мой город опять вот-вот возведёт в ранг святого.

 

Глава 14

Тараканы скользили по усыпанным каменной крошкой расщелинам, под камнями и поверх них, вновь собираясь позади неровной груды камней, глубоко в тени, образуя приземистое желеобразное тело с двумя ногами, шестью руками и маленькой головой с клювообразным ртом.

Его хрупкая, ненадёжная форма вызывала у тараканьего бога отвращение. Он жаждал прочного существования среди людей, или хотя бы возвращения к возвышенному положению, которое он некогда занимал.

Когда воевали Титаны, выжили не гиганты. Выжили те, кто сделали себя маленькими и не вызывающими подозрения и не привлекли внимания своих врагов.

В этом тот, кого смертные прозвали «Папа Таракан», преуспел. Он был насекомыми под человеческими ногами, его поносили и оскорбляли за заимствование небольших порций еды дольше, чем он себя помнил. Современные люди считали его отвратительным и едкими губительными химикатами вытравляли его из своего яркого мира во тьму подвалов, стен, пещер и канализации. Превратили его в существо тайных уловок и жалкой показухи — он чесал спину об их зубные щётки, пока они спали, плевал в их стаканы, размазывал небольшие крошки фекалий по краешкам, и ещё больше бросал в их ящики со столовыми приборами. Его нищенские развлечения: они делили свой мир с ним, хотели они того или нет, знали они об этом или нет. Тьма принадлежала ему; его деяния начинались тогда, когда их деяния заканчивались во сне.

В его почтенном расцвете его бесчисленные тела, их завидная выносливость, подвижность и способность проникать в самые секретные места, широко ценились и были востребованы. Его уважали и боялись, им восхищались, его совет считался бесценным. Женщины выставляли для него еду при каждом приёме пищи, моля об его присутствии под их столом, готовя аппетитные блюда, чтобы подманить его поближе и суметь выпросить его помощи. Было время, когда он помогал им с добрыми намерениями. Наслаждался ими. Заботился.

Больше нет.

Во имя крови сидхов, а чего они ожидали? Когда ты с кем-то обращаешься плохо, он начинает вести себя плохо. Кто склонен использовать моменты преследования, чтобы продемонстрировать лучшие свои качества? Идиоты. Дураки. Он был здесь с самого начала, задолго до Фейри, смотрел, как люди впервые соскальзывающей походкой ступают на твёрдую почву. Аплодировал им, когда они эволюционировали, становились чем-то большим.

Теперь они превратились в нечто намного меньшее.

Блестящие жвала скрипнули друг о друга, когда он потёр блестящим черным панцирем о панцирь, чтобы издать шипение:

— Моё имя — Гастейн.

Прошли тысячи лет с тех пор, как он произносил эти слова. С тех пор как он называл себя как-то иначе, кроме как «тараканом».

Титаны пали, большинство навеки убиты, редкие немногие, которых невозможно убить, возможно, около сотни, заточены в земле. Горстка богов, которые и пережили катастрофические войны, и избежали заточения, как и он, нашли способ скрываться.

Гастейн наслаждался тесным знакомством с планетой, которую знали немногие боги. Он, тот, который некогда пировал лучшим, что мог предложить мир, теперь кормился его отбросами, глубоко зарывался в гнилостные отходы, стал находить удовольствие в различных вкусах дерьма — все ради знания, которое ему предоставлялось. Он мог чувствовать вкус тошноты в человечьих потрохах; знал, какая болезнь их убивала. В былые дни он мог бы достать им нужную траву, корень или масло, чтобы скорректировать дисбаланс. «Чтоб вы сгнили побыстрее, — проклинал он их теперь. — Взорвите себя, убейте собственную расу и убирайтесь с моей дороги».

В последнее время он даже зарывался под человеческую кожу, питаясь тучным жиром их тел, устраивался внутри них, вплотную знакомясь со многими из их мыслей и чувств. Он прокрадывался везде и всюду, знал все их секреты, и все же ему недоставало силы, чтобы хоть что-нибудь, черт подери, с этим сделать. Даже приведение себя в форму, способную к коммуникации, истощало. Его руки и ноги при перенапряжении склонны были разваливаться на индивидуальные сегменты.

И все же… безвременная мелодия была пропета, и она изменила мир, пробудив одни вещи, убивая другие, но что самое поразительное — создавая возможность нового порядка, способного восстановить положение, которым он некогда наслаждался. Поднять его из сточных канав, канализации и бесконечных атак, представлявших собой его существование. Земля ощущалась для него точно такой же, как некогда, более миллиона лет назад.

Однако древняя Песнь никоим образом не изменила и не улучшила его. Непроницаемость таракана уходила корнями вглубь его насекомной сущности. Практически неразрушимый, он один не подвергся изменениям неумолимого марша времени, магии, что нарастала, стихала и снова нарастала. Он, насколько ему известно, был единственным исключением: непреклонный Гастейн.

В свои темнейшие времена он клялся в верности нескольким: полубезумной ведьме с Каспийских гор; мертвецу, который восстал, чтобы преследовать ночь; древнему, первобытному зверю, который не был ни богом, ни Фейри, но обладал Ланндабх, ненавистным черным кинжалом, способным его уничтожить; и наконец, недавно заключил союз с принцем той самой расы, которая разрушила и уничтожила его собственную. Его братья и сестры умерли, и ему было уже все равно, кто удерживает власть, пока он получал свою долю.

Но теперь вернулся один из своих, и он был достаточно силен, чтобы заслуживать внимания. Достаточно могущественен, чтобы вернуть Ланндабх и освободить его. И судя по тому, что он до сих пор видел, вполне возможно, что он способен стать достаточно смертоносным, чтобы стереть Фейри из их мира.

Гастейн разогнал свои множественные тела, вновь призывая их и образуя бесформенную голову на одном из множества трупов, усеивавших душную пещеру с её светящимися камнями и кострами, и смотрел, как великий бог командует своим легионом почитателей.

Вернулся великий Крадущий души, Балор.

Боги оказались одурачены их врагами, Фейри; их обманули, ими манипулировали, и они пали. Но им не хватало преимуществ, которыми они теперь располагали, активов, которые Балор уже начал использовать, судя по недавнему приобретению: дюжина женщин, многие из которых сильно избиты, была прикована к колонне возле его алтаря.

Даже теперь узкий тёмный проем колыхался рябью возле возвышавшегося тёмного бога, которого некогда почитали с большей преданностью и большим страхом, чем остальных; он отделял человеческие души от тел, набирая силу с каждой приобретённой душой.

Некогда боги заботились о людях. Эта привязанность давным-давно разрушена. В этот раз все будет иначе.

В этот раз боги одержат победу.

В отличие от Гастейна Балор изменился, как и его метод использования — он сухо усмехнулся над каламбуром — дарованного Богом дара. А почему нет? С такой колоссальной силой чудо, что он вообще когда-то был добр.

Он наблюдал достаточно долго. Это хозяин, которому он станет служить. Грандиозное, безжалостное божество, которое имело свои обиды, цели и желания. Которое уже начало собирать вокруг себя других могущественных богов, и теперь даже дьявольский, кровожадный, исполняющий желания АОЗ прислуживал коварным лакеем. У Балора был план, отличный план. Гастейн был более чем готов увидеть, как человеческая раса будет стёрта с лица земли. А когда это случится, Балор будет достаточно могущественен, чтобы убить даже Фейри.

Гастейн рассыпался морем насекомых, шмыгнув по выемкам и расселинам, пересекая огромную пещеру темной поблёскивавшей волной. Он приблизился к богу, где тот стоял возле чёрного зеркала и горы тел. Многие из них были покалечены, но не до непригодности к ремонту или продолжительному использованию.

Он уважительно ждал, пока Балор закончит снимать парализующее заклинание с беспорядочно сваленных тел перед тем, как принять хлипкую форму и проскрежетать формальное обращение:

— Я в твоём распоряжении, великий и могущественный Балор.

Грандиозный бог резко повернулся от тел с шорохом длинных темных одеяний, его хромота едва была замета. Ах, да, он сильнее, чем прежде!

Половина его великолепного лица изогнулась в ослепительно прекрасной улыбке, другая половина совершенно скрывалась за искусно украшенной глянцевой маской ворона.

Взглянув вниз на приземистую форму тараканьего бога, он рассмеялся.

— Ах, Гастейн, мой дорогой старый друг, я надеялся, что ты выжил и найдёшь меня здесь. Твои навыки всегда были бесценны.

— Приятно видеть тебя, — сказал Гастейн. — Как я могу служить? — однажды он больше никогда не произнесёт этих слов.

— АОЗ только что известил меня о человечке, которая владеет тем, что должно принадлежать мне. Прочеши Дублин и найди её.

— Я сочту за честь служить твоим целям. Кого мне искать?

— АОЗ даст тебе описание. Когда обнаружишь её, возвращайся ко мне с её местоположением. Не предпринимай действий. Это тело я заберу сам.

— У тебя есть имя? — Гастейн подслушивал всюду, всех и каждого, оставаясь невидимым у их ног, в трещинах и отбросах. Имя поможет.

— Она называет себя Дэни О'Мэлли.

 

Глава 15

Само собой, ублюдок отстраивал Честер.

Я стояла на тротуаре, стиснув руки в кулаки, на челюсти играл желвак, и меня так оскорбляла эта двойственность, что я заблокировала свои конечности, чтобы не дать им разорвать меня на части, поскольку они пытались подчиняться прямо противоположным желаниям.

Противоречивость — не моё естественное состояние.

Я стрела, летящая в цель, сосредоточенная, недрогнувшая. Я выбираю сторону и придерживаюсь её в каждой ячейке своей жизни.

За исключением одного.

Этого. Мужчины.

Часть меня хотела вскинуть кулак в воздух и крикнуть: «Грёбаный ад, мой партнёр вернулся, и похоже, в этот раз он планирует остаться надолго!», и все это на бегу, пока я мчалась бы вниз, чтобы собственными глазами убедиться в этом оптимистичном событии.

Другая часть меня хотела вмазать Риодану кулаком по лицу и сломать кости.

Нет, я переоценила процентные соотношения, половина — это неверно. 38 % меня склонялись к идиотски счастливой улыбке, тогда как 62 % меня были возмущены, разъярены, взбешены, и густые клубы пара угрожали повалить из моих ушей.

У меня нечасто болит голова, но сейчас она вот-вот готова была заболеть. В моем теле возникло слишком много давления, и некуда его выпустить.

За то время, на которое он вывел меня из строя без моего согласия, он добился уму непостижимого прогресса. На прежде пустой парковке над подземным ночным клубом Честер теперь стояло каркасное сооружение. Несколько сотен работников сновали в разные стороны, готовясь к следующей фазе проекта.

Фундамент уже залили, он застывал, там лежали стальные балки и брусья, готовые для возведения. Урчали погрузчики, и здесь был даже небольшой подъёмный кран, перетаскивавший материалы. На поддонах лежали горы брёвен, высились стопки огромных блоков дымчато-серого камня.

Должно быть, он наладил работу по три смены в день, работая и по ночам. Такой уж Риодан. Как только он чего-то хотел, он хотел, чтобы это было ещё вчера. Он ждал, если приходилось, с истинным терпением бессмертного, но если можно было избежать ожидания, он его избегал.

Почему теперь? Его чёртов клуб был разгромлен годы назад, и он ни разу не предпринимал попыток отстроить фасад наверху! Какой посыл я должна была уловить из этого — ты могла два долгих одиноких года выбиваться из сил, помогая Дублину, но я завоевал их верность за считанные дни?

Не то чтобы я думала, будто он делает это, чтобы позлить меня — а учитывая, как он злил меня, это было бы справедливым предположением — но я больше не думаю, что все его действия связаны со мной.

И все же мои супер-уши улавливали слишком много комплиментов в его адрес.

— Эй, мисс? Мисс? — сказал мужчина позади меня.

Я его проигнорировала. Несомненно, я стояла у него на дороге, и он хотел, чтобы я подвинулась и ни на единую секунду не задерживала запланированное Риоданом великое воссоздание мира, которое вскоре будет увековечено в переписанной для этого библии Дублина.

— Мисс, это вы? Я так и думал! — мужчина обогнул меня по кругу, остановившись передо мной. Стянув кепку с головы, он встал, стискивая её в руках, и его румяное лицо сморщилось в улыбке. — Нет больше никого с этим мечом. Добрейшего вам утра, моя дорогая! Жена продолжает спрашивать, не видел ли я вас. Она хотела бы, чтобы вы присоединились к нам за ужином.

Я достала его имя из своих ментальных файлов: Коннор О'Коннор. Некоторых родителей стоит пристрелить в день выбора имени. Посетив их шесть месяцев назад, я одобрила, чтобы Рейни разместила восьмилетнюю Эрин с парой среднего возраста, которая потеряла своих детей при падении стен.

Я сумела разжать челюсти, но выдавливание улыбки даже не обсуждалось. Мои кости были стянуты слишком крепкими резинками. Напряжённо кивнув, я сказала:

— Было бы здорово, благодарю. Я заскочу, когда смогу. Как Эрин?

— Малышка в порядке, насколько это возможно. У неё все ещё время от времени бывают плохие сны, но они случаются все меньше и реже.

— Чудесно. Я знала, что она будет счастлива с вами, — я все ещё не могла разжать руку, так что показала кулаком в сторону хаоса. — Каков тут план? Сколько этажей?

— По меньшей мере, полдюжины, как я слышал, но я не видел планы. Босс внизу. Можете спросить у него. Я слышал, у него на леди глаз намётан, а такая красавица может поразить его и выпытать что угодно, — он мне подмигнул.

Его мнение явно страдало от обширной потери соединения с реальностью. Ответы от Риодана? Как же. Красавица вроде меня? У меня клейкая лента на шее, злость врезалась в каждую мышцу моего тела, и я даже волосы не расчесала.

— Что ж, мисс Дэни, я оставлю вас заниматься своими делами, но надеюсь, что вы найдёте время заскочить. Вы изменили наши жизни, вернули моей жене искру, а когда эта женщина счастлива, мой мир в полном порядке. За нашим столом для вас всегда будет место и порция отличной стряпни моей Мэгги, — покраснев, он опустил подбородок в подобии кивка и посеменил прочь.

На леди глаз намётан?

Мой мозг уловил практически только это.

Если Риодан снова кивал с вершины своей высокомерной, бабницкой лестницы, я ему голову оторву. Я понятия не имела, какое мне вообще дело. Просто оторву и все.

Сжав руки в кулаки, стиснув зубы, я пронеслась по парковке в режиме стоп-кадра, искусно лавируя между машинами и людьми к двери в полу, которая вела к нижнему Честеру, и начала спускаться в Ад, чтобы устроить немного собственного ада.

 

Глава 16

Когда блестящий новенький стальной люк закрылся за мной на своём блестящем новеньком гидравлическом приводе, я спустилась по (также новеньким) лестницам, которые заменили некогда корявую лестницу, приваренную к стене.

Будучи подростком, я смотрела на Увидимся-в-Фейри девушек в облегающих как вторая кожа коротких юбках и безумно высоких каблуках, карабкающихся по этой ненадёжной лестнице, и с презрительным фырканьем думала: «Я вас умоляю, наденьте трусики!»

Лестницы определённо улучшились.

Раньше было два люка и две лестницы перед тем, как ты добирался до холла нижнего Честера. Теперь проблемы больше не было. Должно быть, вход стал первым местом, на улучшение которого Риодан направил свою команду. Холл теперь представлял собой один громадный вестибюль с длинными, изящно изогнутыми лестницами, которые были построены настолько, чтобы ими можно было пользоваться, но ещё не были закончены — и они завершались черным мраморным полом, настолько отполированным, что он служил обсидиановым зеркалом.

Я так крепко стиснула руки, что едва не сломала собственные пальцы. Ему явно понравились полы в моей квартире. И он их скопировал.

Новые, грандиозные двойные двери возвышались на шесть метров, сделанные из толстой матовой чёрной стали и украшенные фантастическими панелями из кованого железа, изогнутого сложными узорами и несомненно, переплетённого с заклинаниями, которые были готовы активироваться в мгновение ока. Ультрасовременные угольные консоли, инкрустированные ониксом, и дюжина стульев из белой кожи и хрома украшали периметр холла.

Я прошла через комнату и с сердитым лицом распахнула массивные двери. Мне пришлось толкнуть их плечом, а значит, среднестатистическому человеку понадобится, чтобы его впустили с той стороны. Одну долгую секунду я стояла в приоткрытых дверях, дыша глубоко и медленно и осматривая вид.

Внутреннее освещение ярко светило по всей ширине и длине многоуровневого клуба, и тут вновь присутствовала двойственность: «В ЧЕСТЕРЕ ВНОВЬ ГОРИТ СВЕТ!» соперничало с «Что ещё этот ублюдок скопировал у меня?» В моей прихожей тоже были стулья из белой кожи и хрома, рядом с угольного цвета консолью. Я украла их из пентхауса какого-то богатого парня. Мне нравилось заниматься декорированием, потому что прежде мне этого никогда не доводилось, а я вижу вещи структурами и схемами, а декорирование — это способ расположения вещей так, чтобы достигнуть максимального визуального счастья. Если его кухня окажется переделанной с моими шкафчиками и задней панелью, он покойник. Смерть, может, для него и временна, но этого «временно» хватит, чтобы я почувствовала себя лучше.

Урбанистическая утончённость сочеталась с индустриальной мощью, Честер представлял собой лондонского модника, побиравшегося с ирландской шайкой — в лучшем из возможных смыслов. Клуб разделялся на бесчисленное количество многоярусных подклубов, которые вновь скоро забьются под завязку. Когда мир катится к чертям, люди тусуются. Им это нужно. Кого я дурачу? Мне это нужно. Это прочищает мои мозги, освежает их как заряд удаляющего мусор антисептика. Дни кажутся ярче, разумнее после того, как ты проведёшь ночь, притворяясь, что мир не сошёл с ума, а ты вовсе не рехнулась в первую очередь — особенно, если закончить эту ночь на хорошем мужчине, хотя после Танцора мне не везло с поисками такового.

Танцор. Дыра в моем сердце никогда не уйдёт. Я всегда скучаю по нему, особенно когда я нахожусь в месте, принадлежащем мужчине, против которого мы с ним вечно вместе плели заговоры.

Некогда я презирала Честер, убеждённая, что Риодан прислуживает не той клиентуре. Теперь я иначе вижу это место.

Как актив.

Вновь открывшийся ночной клуб даст людям выбор. Элириум — единственный клуб в городе, до отказа забитый опасными причудами, он привлекает смертельно экзотичными, сексуально-взрывоопасными Фейри с их иллюзиями, ложью и фальшивыми предложениями бессмертия.

Но Честер предложил бы не менее соблазнительное влечение: бессмертная, бесстыдно сексуальная, загадочная, хищная альфа-Девятка. А если несколько принцев Невидимых, вроде Кристиана МакКелтара и Шона О'Банниона, вновь начнут тусоваться здесь?

Честер затмит Элириум.

Я даже впустила бы инспектора Джейна, он стал бы существенной приманкой. И чем больше людей придут веселиться сюда, тем больше Фейри из Элириума придут сюда вынюхивать, привлечённые банкетом смертной добычи. Почему это хорошо?

У нас вновь будет контроль.

Мы будем знать, что происходит. В клубах люди напиваются, языки развязываются, они выбалтывают вещи, которые не стоило выбалтывать. Минус запрета входить в Элириум: единственная информация о текущем состоянии Фейри, которую я могла добыть, получалась мной от людей, которых я допрашивала на улицах, и мало кто хотел сообщать мне хоть что-то. Я начинала подозревать, что моя фотография висит в туалетах Элириума с крупной подписью «НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ С ЭТОЙ СУКОЙ, ИНАЧЕ МЫ ВАС УБЬЕМ». За исключением Джейна, я не видела ни шкуры, ни волоска Фейри уже… боже правый, больше года? Они старательно меня избегали, за что я была благодарна, учитывая то, что моя рука на мече так и чесалась.

О, да, теперь я это понимала: предложи своим врагам гостеприимство, позволь им вести себя плохо, не выказывай осуждения. Да, этому есть своя цена, тебе придётся смотреть, как на добычу охотятся, но — и это критично важное «но» — удача улыбается подготовленному разуму; близкое знакомство с врагом делает тебя подготовленным. Я целиком и полностью за повышение шансов на успех, когда дело касается человеческой расы.

Теперь я видела Честер таким, каким не видела его никогда прежде: обширной, сложной, вечно изменяющейся, коварной, необходимой шахматной доской. Армия Белых определённо потеряет пешек, без этого ничего не сделаешь. Но их потеря может добыть голову Чёрного короля, и завершить войну шахом и матом. Как только Белые отвлекутся, пытаясь защитить пешек, Чёрная армия бросится добивать её и завладеет Белым королём.

Я посмотрела вниз, на танцполы, на элегантную, широкую лестницу из стекла и хрома, которая поднималась к одному из многочисленных приватных, никогда-не-доступных-для-публики уровней клуба, где располагался стеклянный офис Риодана.

Вопреки своему взбешённому настроению я улыбнулась.

Фэйд и Кастео стояли на посту у основания, скрестив груди, широко расставив ноги — два по-мужски привлекательных, высоченных, покрытых шрамами бессмертных вышибалы.

Девятка вернулась домой.

На мгновение я просто грелась простым удовольствием этого факта.

Затем мою улыбку стёрло хмурое выражение. Они охраняли ту же скандально известную лестницу, с которой скандально известный Риодан выдавал свой скандально известный кивок каждое утро.

Я знала легенду. Женщина никогда не отказывалась.

Оторвать. Ему. Голову.

Я оторвала взгляд от лестниц и продолжила сканировать клуб. Сотни рабочих сновали в помещении, демонтируя бары и отгороженные зоны, готовясь к ремонту. Я рада была увидеть, что детский подклуб уже разобрали. Я не могла смотреть на него, не думая о Джо. Очевидно, Риодан тоже не мог. Готова поспорить, Лору это также не нравилось. Кроме того, он напоминал мне о том дне, когда Риодан спас мне жизнь, забросив меня в лифт и пожертвовав собой, чтобы поднять кабину со мной наверх, в безопасность. Я отблагодарила его, зарезав всех в детском подклубе, пока он был выведен из строя. Сделала это нарочно, чтобы испоганить его доброе имя среди постоянных посетителей, которым он гарантировал безопасность в своих стенах.

Я поставила его шахматную доску под угрозу. Неудивительно, что он так злился на меня. Я едва не стоила ему информации, которая давала ему способность контролировать мир Девятки и влиять на мир за его пределами.

Боже, кажется, что это было так давно! Это были бесконечно иные времена.

Бесконечно иная я.

Будучи подростком, я считала себя огромно значимой и главной, и я была неконтролируемой, потакала своим желаниям, ни на мгновение не задумываясь об их потенциальных результатах. Здесь, в Честере, в четырнадцать лет у меня случилось прозрение, понимание, что мои действия влекут за собой последствия. Я впервые мельком увидела лодки, которые я оставляла после себя перевёрнутыми, и их пассажиров, молотивших руками по воде, пока я проносилась по пенистым гребням волн штормового моря Дублина.

На мгновение я просто встала, позволяя воспоминаниям омывать меня, затем резко стряхнула их.

Я рада была видеть, что клуб вновь открывается. Однако я не была рада видеть его давнего владельца.

Я прищурилась, осознавая, что я не видела его давнего владельца.

Нигде.

Где же он? У меня на него зуб размером с бедренную кость патаготитана.

Мои руки так крепко сжались в кулаки, что ногти правой руки проткнули кожу до крови. Левая рука в перчатке была холодна как лёд и отчаянно чесалась.

Пройдя вперёд через открытые двери, я позволила им последовать за мной, по одному с каждой стороны. Мне даже не нужно было оборачиваться.

Двое из Девятки стояли за дверьми с обеих сторон, и я не почувствовала их через сталь толщиной в фут, которая, я готова поспорить, покрыта каким-то загадочным сплавом, который так нравится использовать Риодану.

Теперь я определённо их чувствовала, бодрящий электрический разряд шипел на каждом дюйме моей кожи. Но было там и что-то ещё, что-то вызывающее беспокойство. Этот будоражащий разряд смешивался с тем, чего я не замечала, когда была моложе: медленное, тёмное, вопиюще сексуальное тление.

Они источали мужественность, пропитывали воздух осязаемой примитивной приземлённостью, обещанием неутомимой похоти. В отличие от свойственной Фейри безжалостной атаки по чувствам, здесь не было внушения. Они просто источали эротическое приглашение и обещание, пробуждая в теле женщины глубинное неизбежное осознание того, что рядом находился в высшей степени трахабельный мужчина, который может обеспечить такой секс, о котором мечтает женщина — взрывающий мозг, сотрясающий землю, всепоглощающий и входящий в историю как лучший секс за все времена. И все, о чем я могла думать — это «Святой искажённый диод, пожалуйста, не говорите мне, что Риодан теперь тоже источает этот заряд».

Что-то в них изменилось? Или изменилось что-то во мне? Вот как Джо всегда чувствовала себя в присутствии Риодана? Вот что другие женщины беспрестанно чувствовали в присутствии Девятки? Была ли я всего лишь слишком юной, слишком сексуально неопытной, слишком самовлюблённой, чтобы почувствовать это тогда?

Возможно.

Я повернулась, чтобы посмотреть, кто встал по обе стороны от меня.

Слева от меня стоял тот, кого я звала Тенью, поскольку никогда не знала его имени. Покрытый шрамами, массивный, возвышавшийся надо мной на целый фут, с горящими глазами цвета виски, он молча наблюдал за мной. Справа от меня, грёбаный ад…

— Лор! — резинки, слишком туго стягивавшие мои мышцы, испарились, и моё лицо просияло тысячеваттной улыбкой Меги.

Я кинулась в руки высокого светловолосого мужчины и оказалась вознаграждена здоровенным сокрушительным медвежьим объятием, когда вечно-готовый-для-вечеринки викинг подхватил меня и закружил.

Когда он наконец поставил меня, я все ещё лыбилась как идиотка, пока он не сверкнул волчьей улыбкой и не сказал:

— Дорогуша, ты мочалила мою задницу два проклятых вечных года. Я охереть как рад, что босс вернулся. Может, найду время снова перепихнуться.

Моя улыбка погасла.

— Погоди, что?

— Перепихнуться. Я могу перепихнуться.

— Я слышала эту часть. Это идёт с тобой в комплекте. Мне не нужно об этом слушать. Два года? Мочалила твою задницу?

— Наблюдал за тобой. Следил, чтобы ты не ввязывалась в проблемы.

Я растянула каждую жилу в своей правой руке, слишком крепко стиснув кулак.

— Ты. Был. Здесь. В Дублине. Два года? Прямо здесь?

Он радостно кивнул.

— Думал, что спасу тебя от тех мутных ублюдков прошлой ночью, но ты и сама с ними отлично справилась, дорогуша.

По какой-то причине это не укладывалось в голове — вероятно, потому что мысль была столь гнусной, что я не впускала её в свой разум.

— Дай-ка проясню: последние два года ты был в Дублине. То есть, в считанных футах от меня. Следовал за мной по пятам. Прятался от меня, — я знала, он способен на это. Девятка в любой момент может меня превзойти. Это приводит меня в ярость.

Его улыбка сделалась ещё шире.

— Ага. Я чертовски хорош, не так ли? Ты ни разу не заметила.

Мои ноздри раздулись.

— И с чего бы тебе совершать такой оскорбительный поступок?

Его улыбка померкла, и он наградил меня темным взглядом.

— Христос. Женщина. Я тебя не понимаю. Я тебя защищаю — ты злишься. Я тебя не защищаю — ты злишься. Я открываю двери — я снисходителен. Я не открываю двери — я пещерный человек, а между прочим, так и есть. Что за биполярная херня? Начинаю думать, что вы, цыпочки, понятия не имеете, чего вы хотите, или постоянно меняете мнение, просто чтобы потрахать нам мозг.

— Я злюсь не потому, что ты меня защищал — хотя я не вижу, как ты меня защищал, учитывая, что ты ни разу не появился и не сделал ничего, чтобы мне помочь. Я справлялась со всем сама, и хоть я никогда не возражаю против подкрепления, то, что ты делал, называется подглядыванием и равноценно слежке за мной, против моей воли, несомненно, по приказу этого вечно вмешивающегося доминирующего мудака. Мне нужен был друг, Лор. А не чёртов невидимый щит.

— Босс никого не слушает, дорогуша. Я ему говорил, что это тебя взбесит.

Я произнесла ледяным тоном:

— Но ему было все равно, — «Не беспокойся, — сказал он мне на кладбище той ночью, — я принял меры предосторожности, ты будешь защищена». Кроме того, он так и не ответил на мой вопрос, уходит ли вся Девятка. Он не соврал. Но недостаток информации может быть таким же оскорбительным.

— О, ему не все равно, дорогуша. Он всегда заботится о тебе. Просто принимает свои решения и действует. Практически как все, когда я знаю. Вы двое заслуживаете друг друга, оба из той чёртовой породы я-знаю-лучше-чем-все-остальные.

— Я и он не являемся и никогда не будем горошинами в Мега-стручке. Только в своих грёбаных снах он достигнет таких высот. Где он? — потребовала я.

Глубокий, богатый, баритоновый смешок прокатился по танцполу за мной, на два уровня ниже.

— Ах, Дэни.

И вот он, голос, которого я не слышала два долгих года, за исключением непрошеных, нежеланных снов. Я задрожала, когда он прокатился ко мне. Тот же чёртов заряд, то же мгновенное напряжённое осознание Риодана как сокрушительно сексуального мужчины, какое я улавливала от Лора и Тени. Дерьмо. Я предпочитала ту необъяснимую дрожь в животе, которую я чувствовала, будучи подростком, а не это болезненно обострившееся осознание собственных гормонов и Меня. Не. Перемкнёт. В этот. Раз. Я вдохнула глубоко и полно, шлёпнула торопливый, но прочный ментальный барьер вокруг всего, что хоть как-то касалось секса. Убрала это в коробку, покрыла её чистым титаном. Я больше не ребёнок, и не стану вести себя как дитя.

— Я здесь. Ребёнок.

Ребёнок. Перед глазами все покраснело от кровожадности, и мой разум обострился до болезненной ясности.

Лор простонал:

— Оу, черт, дорогуша, не делай этого.

Я ринулась в стоп-кадр, грациозная как газель, голодная как лев. Я знала каждый дюйм этого клуба как тыльную сторону своей руки.

Моё процентное соотношение изменилось. Я на 1 % была рада, что он вернулся. На 99 % решительно настроена надрать его невыносимую задницу.

 

Глава 17

Я врезалась в Риодана на предельной скорости, гранатой с выдернутой чекой и летящими кулаками. Я ударила его так сильно, что мы налетели на мраморную колонну, которая от столкновения удовлетворительно задрожала. Затем я схватила его, отдирая от колонны, и впечатала в стену.

Он не бил меня в ответ, он даже не сопротивлялся, и это взбесило меня ещё сильнее.

Я снова бросилась на него, отодрала от стены и швырнула через всю комнату. Он врезался в поддон с брёвнами с такой силой, что дерево разорвалось и полетело во все стороны.

Я смутно осознавала ошеломлённые лица рабочих. Я смутно осознавала, что веду себя тревожно похоже на то, как я вела себя в детстве.

Мне было все равно.

— Прыгай в поток, — зарычала я на него. Он даже не присоединялся ко мне. Просто торчал в обыкновенном медленном мире, где все его видели, и позволял мне избивать его. Должно быть, для них все выглядело так, будто его метнул через всю комнату вспыльчивый тасманский дьявол.

Он встал, отряхивая свою безукоризненную одежду прекрасного кроя, скрестил руки на груди и бросил на меня жёсткий, предостерегающий взгляд. «Я тоже рад тебя видеть, Дэни».

У него даже кровь нигде не шла. Я что, безобидная?

Я вывалилась из потока с грохотом ботинок и прорычала:

— Я не говорила, что рада видеть тебя, и я так не считаю. Ты ублюдок. Прыгай. В. Поток. Дерись со мной.

«С чего бы мне это делать?»

— И не разговаривай со мной, не разговаривая со мной. У тебя нет права. Держись подальше от моей головы.

Его глаза прищурились. «Кто сильнее…»

Я снова ринулась в поток, перебивая его. С меня довольно, я больше ни секунды не стану слушать его дерьмо в духе «Кто сильнее, у того и право» или «владение — это девять десятых закона», или любую другую его бессмертную философию. Иногда есть лишь один способ разрешить ситуацию: пуститься во все тяжкие и драться. И видит Бог, он будет драться со мной, а я выплесну на его нерушимое тело свою ярость из-за множества вещей, которые он сделал, чтобы задирать меня и оскорблять.

Я снова врезалась в него, ударив его так крепко, что мы взлетели в воздух, и отбрасывая его своим телом назад, отчего он вписался в очередную колонну с такой интенсивностью, что та треснула от потолка до пола. Мы вместе соскользнули вдоль неё, я стискивала его воротник обеими руками.

Он оставил меня на два года. Ни разу не написал мне смс. Не позвонил. Оставил тут Лора, прятавшегося от меня вне зоны досягаемости. Меня вовсе не успокаивало то, что Лор мог информировать его о моем благополучии. С моей точки зрения, это не считалось.

Затем он вернулся, позволил мне спасти его жизнь и ушёл, не сказав ни слова.

Назвал меня ребёнком.

Как раз когда я собиралась врезать ему кулаком по лицу и впечатать его голову обратно в колонну, чтобы посмотреть, обрушится ли она от моего следующего удара — колонна, не его лицо — Риодан выдернул меня из потока, схватив за рукав и гладко вытащив меня в реальный мир с реальными мировыми последствиями, где случались болезненные вещи, и заставил меня стоять неподвижно, одна большая рука наручником сомкнулась вокруг моего запястья.

— В чем, — сказал он очень тихо, — твоя проблема, Дэни?

Моя проблема? Это не у меня тут проблемы. Я наградила его свирепым взглядом. Наши лица находились так близко, что я могла видеть крошечные кроваво-красные искорки, поблёскивавшие в его льдисто-серых глазах. Древних, нечеловеческих глазах, ясных и холодных.

Он даже не дышал тяжело.

Я задыхалась.

Я подняла свободную руку, чтобы врезать кулаком по его выбешивающе спокойному лицу, но моя явно одержимая рука схватила в кулак его короткие тёмные волосы и дёрнула его лицо к моему, тогда как мои явно сошедшие с ума губы впились в его губы.

Во мне взорвалось неистовство похоти. Годы одиночества, годы неудовлетворённого голода, годы скучания по нему.

Я целовала его так, будто он был полем битвы, а я рождена провести на нем все мои войны. Я целовала его так, будто он был единственным королём, ради которого эта воительница-амазонка когда-либо поведёт свою армию в бой. Я целовала его так, будто мы были первобытными, смертоносными зверьми, бесстрашно вышагивавшими по тем жестоким, убивающим, лишённым людей землям, куда страшились ступать ангелы, и я целовала его с голодом, который ни разу не был утолён, я выпускала весь огонь и ярость и дикость своей души — а уж этого было охереть как много.

Он хрипло застонал, руки скользнули к моей заднице, рывком привлекая меня ближе, как будто возможно ещё ближе, когда я уже распласталась на нем словно вторая кожа. Затем мой поцелуй изменился, и я целовала его с каждой унцией неукротимого, мучительного одиночества в моих слишком-человеческих костях и плоти, с каждым одержимым, болезненно обнажённым клочком меня, уставшим тянуться со всей интенсивностью и намерением жизни и ничего не касаться, потому что я не могу трахать нормальных мужчин, они не понимают меня так же, как я не понимаю их, и я ухожу более холодной и более одинокой, чем ранее. Я целовала его со всеми радужными разбитыми надеждами и мечтами ребёнка, которого предали слишком травмирующими и слишком бесчисленными способами, и я целовала его со страстным желанием быть той, кто заставляет веселье вспыхнуть в его глазах.

Я тёрлась об него своим телом и целовала его так, будто он был единственным мужчиной, которого я считала достаточно сложным, достаточно гениальным и достаточно сильным, чтобы заслуживать поцелуя, и я целовала его так, будто он сделан из костяного фарфора — мужчину, который знал так мало нежности в своей жизни, как и я, потому он всегда должен был быть сильным, как и я, потому что он мог, как и я, и мир нуждался в нем, как и во мне, и когда ты подходишь под определение, тебе не остаётся ничего другого.

Я целовала его с преданностью, с неукротимым сексуальным благоговением, изголодавшись по возможности вот так дать себе волю. Я предложила ему свою молитву, свой вызов — тот, который вечно оставался без ответа: «Ты там? Ты такой же до боли живой и осознающий, как я? Ты чувствуешь, как много я тебе даю, когда касаюсь тебя вот так? Ты меня заслуживаешь?»

Иными словами, к моему полному и безграничному ужасу, я целовала Риодана всем своим сердцем. И этот мудак так этого не заслуживал.

Я рванулась назад, отодравшись от него.

Остановилась.

Встала.

Он пристально смотрел на меня, глаза полностью окрасились кроваво-красным, похоть пылала в них с такой интенсивностью, что я прерывисто втянула воздух и сделала ещё один шаг назад. Я пробудила зверя и в тот момент не полностью была уверена, что его можно усыпить обратно. Он ринулся вперёд, одёрнул себя и остановился, сжимая руки в кулаки вдоль боков.

Я отвела от него взгляд. Осмотрелась по сторонам. Все глаза в помещении остановились на мне.

«Я даже не знаю, почему я только что это сделала», подумала я. Затем, к своему полному и безграничному ужасу, я осознала, что произнесла эти слова вслух.

— Что ж, если чувствуешь необходимость в ещё одном таком моменте, часе или даже годе, — сиплым голосом сказал один из работников на стропилах, — я с радостью вызовусь добровольцем.

— Ты уволен, — прорычал Риодан, не потрудившись взглянуть на мужчину. Он вдохнул медленно и глубоко, снова скрестил руки на груди и прислонился к треснувшей мраморной колонне, уставившись на меня горящими кроваво-красными глазами. Никаких искорок. Чистый, неразбавленный зверь полыхал в его взгляде, клыки мельком виднелись во рту.

Я прошипела:

— Нет, не уволен. Ты не увольняешь людей просто потому, что тебе не понравилось то, что они сказали. Ты увольняешь людей, если они не выполняют свою работу правильно. Ему нужна работа. Ты его не увольняешь.

— Ах, Дэни, — натянуто сказал он, — ты меня поражаешь. Ты говоришь мне, что делать. Кажется, я забыл, кто из нас мужчина. Возможно, ты нуждаешься в напоминании.

Я не сомневалась, какого рода напоминание у него на уме.

«Ты открыла эту дверь», выстрелили кровавые глаза.

«И я её закрываю», — парировала я в ответ.

«Попытайся, женщина». Его губы изогнулись в темной улыбке, полной обещания того, что он слышал каждое слово, произнесённое моим телом, и не собирался позволить мне забыть хоть одно из них.

Мои эмоции пребывали в хаосе, каждая взорвавшаяся из них светилась, искрясь. Пока он отсутствовал, я бесчисленное количество раз разговаривала с ним, с дотошными уничижительными деталями перечисляя многочисленные жалобы, которые у меня к нему имелись. Я бомбардировала его остроумными, гениальными, колкими ремарками. Я превращала его в извиняющегося, кающегося мужчину, жаждущего завоевать обратно мою милость.

Я не могла придумать ни отвого однета — то есть, ни одного ответа. Грёбаный ад, кто-то вытащил мозг из моего черепа и напихал в опустевшее пространство ватных шариков.

Я взвалила титанический вес своего унижения и стыда в поток, пронеслась по лестницам и вырвалась за дверь.

— Проклятье, — хрипло сказал Лор. Он прочистил горло и повторил ещё раз: — Проклятье. Босс, должно быть, это стоило каждой унции тумаков, которыми она тебя наградила, и ещё хреновой тучи сверху. Думаю, мне нужен холодный душ. Нее, пять блондинок.

Мужчины рассмеялись, согласно забормотав.

С горячим лицом и пылающими щеками я не задержалась достаточно долго, чтобы услышать ответ Риодана.

 

Глава 18

Поцелуй отправился в коробку.

Весь провал в Честере отправился туда.

Я просто притворилась, что этого не произошло, и продолжила свой день. Люди тратят так много времени на обдумывание того, что сделали, тогда как даже все обдумывание на свете ни на йоту не изменит и не отменит совершенного поступка. Единственное, что изменяет неудовлетворительное состояние, в котором ты оказался — это твои будущие действия.

Или никогда больше не встречайся с этим человеком, или встреться и сделай что-нибудь, чтобы исправить положение вещей. Например, соври. Заяви, что ты была одержима Захватчиком. Сдай назад быстро и резко.

Я не сомневалась, что снова увижу этого ублюдка, и поскольку в промежутке до этого я не тратила времени на то, чтобы раздражать себя, я буду холодной, собранной и способной выставить факты в ином свете. Каким-нибудь образом.

Я провела несколько часов, посещая дома в своём списке, и с удовлетворением убедилась, что оба они пригодны для размещения детей. Когда я позвонила Рейни, она обрадовалась, что я сочла её выбор приемлемым. До настоящего времени она не выбирала дом, который мне показался бы непригодным, её работа безупречна, и я начинала вырабатывать приятную привычку доверять нашим рабочим отношениям.

Я также заскочила в раздражающе яркий, раздражающе современный книжный магазин Бейна (я отказывалась называть его аббревиатурой, он её не заслуживал) и ушла с пакетом книг: «Ирландские легенды», «Краткое изложение Книги Захватов», «Когда друиды ходили по земле», «Великаны и короли Ирландии», «Энциклопедия кельтской мифологии», плюс две моих любимых графических новеллы в идеальном состоянии: «Бэтмен: Лечебница Аркхэм» и «Бэтмен: Что могло случиться с рыцарем в маске?»

Я направлялась обратно в свою квартиру, чтобы выследить Шазама, поскольку начинала все сильнее беспокоиться из-за его долгих отлучек в последнее время, и тут мой задний карман завибрировал оповещением о сообщении.

Клянусь Богом, моя задница знала, от кого оно.

Сегодня получила множество сообщений — от Рейни, Кэт, нескольких своих друзей и птиц, докладывавшихся с отчётом. Но это другое. Оно буквально укусило мою задницу через джинсы.

Риодан.

Его слова в моем заднем кармане.

Даже у них были клыки.

Нахмурившись, я выхватила телефон, и тщательно убранные в коробку недавние события угрожали взорваться в моем черепе.

«ЗАБЕРУ ТЕБЯ В ВОСЕМЬ, НАДЕНЬ ПЛАТЬЕ».

Мои брови вскарабкались по моему лбу и исчезли у линии роста волос.

Серьёзно? Большие пальцы яростно запорхали над клавишами, и я напечатала слова, полученные от Бэрронса несколько лет назад. Он был прав.

«Заглавные буквы создают впечатление, будто ты орёшь на меня».

Его ответ пришёл так быстро, что я готова поклясться, он уже напечатал его и держал наготове.

«Я орал. Иначе ты никогда не слушаешь».

— Надень. Платье, — я бурлила негодованием, в голове поднимался пар. Я знаю Риодана, и он знает меня. Значит, он знал, что если сказать мне надеть платье, это практически гарантирует, что я выберу что угодно, кроме платья.

Но… с этим мужчиной нужно думать немного дальше, потому что он так и думает, всегда глядя вперёд. Поскольку он знал, что если сказать мне надеть платье, это заставит меня выбрать что-то другое — и он также знал, что я прекрасно осознаю, как работает его манипулирующий мозг — он знал, что в итоге я решу надеть проклятое платье просто чтобы доказать, что он мной не манипулирует. Итак, он в любом случае оденет меня в платье.

Это совершенное безнадёжное мероприятие. Как мне победить? Надеть платье или нет?

Теперь я совершенно точно и полностью понимаю, почему Та Женщина отправилась на сражение с Шерлоком голой.

Единственный способ, как я могу выиграть — это не быть там в восемь часов. В это самое мгновение мой экран осветился новым сообщением от него.

«Дело не в нас. Наш город в беде. Будь там».

— Ой да пошёл ты, — прорычала я. Конечно, провоцируй моё внутреннее, крайне искажённое чувство личной ответственности.

Я засунула телефон обратно в карман, подавляя желание отключить сигнал дальнейших сообщений. Я не позволю ему заставить меня подвести мой город, не оказавшись рядом, когда кто-то напишет мне в момент нужды.

Я неслась обратно в свою квартиру, чтобы потребовать присутствия (и совета!) Шазама, когда увидела одну из них: птицу со сломанным крылом, а может, двумя.

Я вздохнула и описала круг назад, к уличному торговцу едой, озвучила заказ, перестраивая свои приоритеты и наблюдая за ней краем глаза — она съёжилась на скамейке снаружи паба, дрожащая и бледная, сильно избитая.

Я не знала её историю, мне и не нужно было. Я знала этот взгляд. Эта проблема распространялась: бесправных можно было найти едва ли не на каждом углу каждой улицы в каждом городе нашего мира.

Их истории были какой-нибудь версией следующего: их семьи/дети/любовник были убиты, когда стены пали, и они потеряли свою работу; они смотрели, как их братья/сестры/друзья/родители были соблазнены и уничтожены Видимыми или Невидимым; худшие из людей охотились на них.

С остекленевшими глазами, отупевшие, затерроризированные и превращённые в жертв, они стали добычей-магнитом.

Не всем так везло, как мне. Не у каждого была тяжёлая жизнь, так что когда ситуация принимает непростой оборот, они не знают, как двигаться дальше.

— Вот. Ешь, — я предложила женщине сэндвич, который только что купила. Она была молодой, слишком хорошенькой, чтобы оставаться незамеченной, и худенькой.

Дрожа, она подняла голову и посмотрела на меня. Её глаза остекленели от шока, кожа от страха побелела как снег. Она не двинулась в сторону еды, завёрнутой в вощёную бумагу, и она не возьмёт её в ближайшее время, я могу сама наброситься на еду. Это одно из моих любимых блюд — горячая свежепойманная рыба в панировке и соус тартар, очаровательно устроившиеся в кунжутной булочке с хрустящим картофелем, который сочился салом.

— Я Дэни, — сказала я, присаживаясь на дальний край скамейки и оставляя между нами большой участок, чтобы она не чувствовала себя загнанной в угол. — Я помогаю тем, кто в этом нуждается. Возьми сэндвич и съешь его. Я ничего от тебя не хочу. Но если ты останешься тут, какой-нибудь ублюдок навредит тебе ещё сильнее, чем тебе навредили сейчас. Ты понимаешь?

Она вздрогнула. Кто-то её избил. Недавно. Её нижняя губа лопнула, один глаз заплыл от свежего удара. Я знаю синяки, её глаз и половина щеки почернеют ещё до захода солнца. Она знала, что уязвима, но случившееся сделало её надломленной, неспособной принимать решения. Она находилась здесь, потому что ей некуда было идти, некому было о ней позаботиться, пока она восстанавливала — или впервые обретала — силу бороться. Тут в дело вступаю я.

— Серьёзно. Ты почувствуешь себя лучше после того, как поешь. Вот газировка. Выпей её. Сахар все делает чуточку лучше, — я осторожно поставила баночку в пространство между нами.

Мгновение спустя она выхватила сэндвич из моей руки и взяла газировку. Когда она принялась возиться, пытаясь открыть баночку, я потянулась, чтобы помочь, и она опять вздрогнула.

— Полегче, я только собираюсь открыть банку, — сказала я. Тыльные стороны её ладоней были содраны почти до мяса, окровавленные ногти сломаны под основание.

Она откусила первый кусок от сэндвича с видимым отвращением, машинально прожевала, с трудом проглотила. Второй пошёл таким же путём.

Затем я увидела то, что всегда надеюсь увидеть, но не всегда получаю: она ненасытно набросилась на еду, отрывая большие куски, запихивая их в рот, забрасывая картошку следом, размазывая соус тартар и масло по подбородку. Её тело было голодно, и вопреки её травме, хотело жить. Теперь мне остаётся лишь привести её разум в гармонию с этим.

Закончив, она обмякла на деревянных плашках скамейки, вытирая лицо испачканным поношенным рукавом.

— Я не знаю, что произошло, и мне не нужно знать, — тихо сказала я. — Я предлагаю тебе квартиру, забитую едой, водой, всем, что тебе нужно. У меня дюжины таких мест по всему городу для ребят, которые в этом нуждаются. Это — твоё на тридцать дней. Ты можешь оставаться там, пока справляешься с тем, что случилось, есть, спать и принимать душ в мире. Периодически я буду заглядывать, чтобы убедиться, что ты в порядке, — обычно через неделю они готовы говорить. Нуждаются в этом. Я предлагаю тридцать дней, потому что временной лимит давит, а твёрдая рука придаёт пластилину форму. Если им понадобится больше тридцати дней, и они будут ревностно стараться восстановиться, они получат это время.

Она прочистила горло, и её голос прозвучал охриплым, севшим, как будто она недавно кричала. Но никто не слышал. И никто не пришёл.

— Почему? — спросила она.

— Потому что каждого мужчину, женщину или ребёнка, которого мы теряем в этом мире, я принимаю близко к сердцу.

— Почему?

— Просто так я устроена.

— Что ты хочешь взамен?

— Чтобы ты разозлилась. Исцелилась. Может, присоединилась к тем из нас, кто пытается сделать мир лучше. Ты принимаешь наркотики? — это определяющий фактор. Принимающих тяжёлые наркотики я обычно теряю. Птиц со сломанными крыльями так много, что я стараюсь сосредоточиться на тех, что имеют более высокие шансы на успех.

— Нет, — сказала она с первым замеченным мною признаком оживления — слабым проблеском возмущения.

— Хорошо.

— Ты серьёзно, ребёнок? — резко спросила она, выделяя слово «ребёнок».

Злость встречалась часто. Принизить меня, отвлечь. Это никогда не работало.

— Как будто ты намного старше меня, — усмехнулась я. — Мне двадцать три года, — я склонилась к самому крупному варианту своего возраста, чтобы завоевать доверие, — и эти годы были жёсткими.

Её резкость исчезла. Это требовало энергии, а свободной энергии у птиц мало, когда вся она захвачена внутренним циклоном, завихрявшимся вокруг того ужаса, который они пережили, поднимавшим столько внутреннего мусора, что они едва могли ясно видеть.

— Мне двадцать пять, — прошептала она. — День рождения был вчера.

Сурово. У меня у самой было несколько непростых дней рождения. Я не была настолько глупа, чтобы желать счастливого дня рождения. Иногда такой вещи просто не существует. Я вновь попыталась выудить её имя, установить эту хрупкую первую связь.

— Я Дэни.

Её ноздри раздулись.

— Я и в первый раз услышала.

— А ты?

— Не ношу меч, разнообразные пистолеты и оружие, — она произнесла это как оскорбление.

Я легко ответила:

— Ну, потусуйся со мной, и мы исправим это дерьмо.

Её глаза вновь опустели, и она произнесла на тихом утомлённом выдохе:

— Я не боец.

— Тогда ты умирающая? — с моей точки зрения было лишь две позиции.

Долгое молчание, затем:

— Я не хочу ей быть.

— Это уже начало. Ты думаешь, мир станет приятнее?

Она начала плакать, безмолвные слезы покатились по её щекам. Я знала, что не стоит похлопывать её рукой в жесте утешения. Птиц легко спугнуть. Ты не вторгаешься в их пространство, иначе они полу-улетят, полу-уползут прочь. Тебе приходится действовать ненавязчиво. Фокусироваться на отведении их в безопасное место. Что бы она ни пережила, это произошло очень недавно. Судя по тому, как она прокомментировала свой день рождения, я подозревала, что вчера.

Я сказала:

— Я сейчас встаю. Я ухожу отсюда. Следуй за мной, и я уведу тебя с улиц. У тебя будет тридцать дней с заботой, едой и домом, чтобы решить, кем ты хочешь быть, когда вырастешь, — я отпустила шпильку.

Шпилька воткнулась, и она тут же ощетинилась:

— Я взрослая.

— Если это твой конечный продукт, то у тебя проблемы, — я оттолкнулась и ушла, не замедляясь. Они должны захотеть пойти.

— Подожди, — сказала она позади меня. — Я ранена, я не могу идти так быстро, как ты.

Потому что она не могла видеть моего лица, я позволила себе улыбнуться.

***

Я показала ей квартиру, заостряя внимание на многочисленных засовах с внутренней стороны двери, на еде в кладовке, на том, как приходилось поддеть вентили плиты, чтобы заставить их работать. Я не открывала холодильник; кровь для Шазама заберу на обратном пути.

Она деревянными шагами прошла в уборную, встала, тупо уставившись на кровать, и за её глазами бушевала буря. Когда случаются плохие вещи, ты какое-то время переживаешь их заново, продолжаешь видеть их раз за разом. Психиатры называют это «навязчивыми мыслями», но из-за названия создаётся впечатление, будто они непостоянны и вторгаются в «нормальные» мысли. В ближайшее время после этого не существует никаких нормальных мыслей. Ты оказываешься в ловушке в кинотеатре, который раз за разом воспроизводит фильм ужасов, и ты не можешь сбежать, потому что кто-то запер все двери, а фильм проигрывается на каждой стене.

Если только ты не разозлишься достаточно, чтобы выломать дверь.

Некоторые вещи не стоят анализа. Ты оставляешь их позади. Actus me invito factus non est meus actus. Следовательно, те действия, которые ты совершаешь для этого, тоже не должны анализироваться.

Если я не могу разозлить их — правильным образом, а есть и масса неправильных — я неизменно их теряю.

У неё не было сумочки. Не было денег. Её одежда была грязной и порванной, её безразмерная мужская рубашка была явно краденой — служебная рубашка с обанкротившейся бензоколонки, с вышитым на кармане именем Пэдди.

— У тебя есть телефон? — спросила я.

Она кивнула и неуклюже выудила его из кармана рубашки.

— Забей мой номер, — я протараторила цифры и смотрела, как она их печатает. — Если захочешь уйти из квартиры, напиши мне смс. Я или один из моих друзей придём за тобой. Моя цель — сохранить тебя в безопасности и живой, пока твоя голова не придёт в норму. Поняла?

— Поняла, — прошептала она.

— Что-то захочешь — пиши смс. Тебе нужен доктор?

Она покачала головой.

— Я исцелюсь.

Её тело — да. Насчёт остального посмотрим.

— Твоё имя?

— Рошин, — онемело произнесла она.

Соединение установлено.

— Круто, — я повернулась, чтобы уйти, когда ощутила её руку на своём плече и развернулась обратно к ней.

Затем она обняла меня, и я подумала: «Дерьмо, если она коснётся моей головы, я могу её взорвать», так что я вела себя ещё более неловко, чем обычно, когда кто-то меня внезапно обнимает, но я справилась и типа успокаивающе похлопала её по плечу, пытаясь удержать её подальше от своей шеи и головы.

Она ахнула от боли, отшатнулась. Когда она повернулась ко мне спиной, я увидела кровь на её рубашке, расцветавшую над её правой лопаткой. В значительных количествах.

— Теперь ты можешь идти, — произнесла она. Напряжённо. Не потому, что она злилась, а потому, что она едва держалась. Я хотела потребовать, чтобы она показала мне свою спину, решить самой, нужен ли ей доктор.

Я знаю, каково это, когда кто-то пытается слишком приблизить и рассмотреть вещи, о которых я не хочу говорить.

И все же я не стану ждать неделю, чтобы проведать её. Я буду здесь завтра. Утром. С кофе, бинтами и надеждой, что безопасная ночь сна успокоит её достаточно, чтобы она позволила мне взглянуть.

А пока частичное отвлечение.

— Не бойся, если огромное… котоподобное создание с фиолетовыми глазами и жирным белым животом появится здесь. Я имею в виду, буквально, просто появится из воздуха. Не бросайся в него вещами, и что бы ты ни делала, не называй его толстым и даже не давай ему понять, что ты так думаешь. Он супер чувствителен и эмоционален, склонен к плаксивости. Он может превратиться в гигантскую рыдающую лужу. Просто скажи ему, что Дэни сейчас здесь не живёт, и он уйдёт.

Рошин резко развернулась как нервная марионетка, не сама дёргающая за свои ниточки.

— Погоди, что?

Но я уже схватила пять пинт крови из холодильника, забросила их в сумку и направилась к двери.

— Запри за мной, — приказала я, закрывая за собой дверь.

Шазам всегда просматривал наши квартиры перед тем, как материализоваться. Рошин нечего бояться.

Но хотя бы первое время она будет беспокоиться о появлении эмоционального, очень толстого кота с фиолетовыми глазами, и часы до того времени, как она наконец уснёт, пройдут проще.

Я в раннем возрасте выучила, что моменты комедии во время фильма ужасов могут стать спасительным кругом, достаточным, чтобы удерживать тебя на поверхности жестокого, убивающего моря.

 

Убийца

Она продала меня.

Тому, кто предложил самую высокую цену.

Обманув Ровену, моя мать продала меня на открытом рынке как призовую свинью, я узнала об этом потом — с видео, где я пытаюсь перемещаться в режиме стоп-кадра в клетке, где она заставляет меня крушить разные объекты в крошечном кулачке, с прилагающимся детальным списком моих сверхъестественных способностей.

Они пришли однажды поздно ночью, и я была так рада видеть кого-то помимо моей матери или, в очень редких случаях, одного из её обкуренных бойфрендов, кого-то, кто конечно же пришёл освободить меня, что я начала вибрировать, так быстро двигаясь от стенки к стенке за решётками, что я сделалась просто размытым белым пятном в тусклом свете экрана телевизора.

Я была так рада, что даже не могла говорить.

В нашем доме никогда прежде не было никого, кроме моей матери и этих обкуренных мужчин с остекленевшими глазами, и я страшно боялась, что она вернётся и не даст моим спасителям меня освободить.

Когда я наконец обрела дар речи, я раз за разом повторяла «пожалуйста, выпустите меня, пожалуйста, выпустите меня, вы обязаны меня выпустить» в каком-то ошеломлённом тумане.

Это были Ответственные Взрослые, как те, что в телике.

Они были одеты в тёмные костюмы и блестящие туфли, и у них были аккуратно подстриженные волосы над воротниками и галстуками.

Они были из тех людей, которые спасают других людей. Которые приходят из мест вроде «Агентство Ребёнка и Семьи», TUSLA — ещё одно слово, которое я всегда видела в своих мыслях с большой буквы, цвета бескрайних синих небес.

Но вопреки моим мольбам они встали посреди нашей захудалой гостиной, с просевшим клетчатым диваном и поцарапанными деревянными полами, и начали обсуждать меня так, будто меня здесь вообще не было.

Как будто я была не только супер-быстрой и супер-сильной. Но и супер-тупой. Или супер-глухой.

В конце концов, я перестала размываться в скудном пространстве и заткнулась.

Я подтянула колени к своей худенькой груди и съёжилась за решётками, осознав, что некоторые люди рождены в Аду и просто никогда оттуда не сбегали.

Они говорили слова вроде «предел выносливости» и «стрессовые условия», они говорили слова вроде «яйцеклетка», «искусственное оплодотворение» и «супер-солдаты». Они обсуждали, как лучше всего изменить и контролировать меня.

Затем они били меня током через эти решётки, снова и снова, посылая разряды крайне высокого напряжения в моё маленькое тельце, поджаривая мои нейронные связи, превращая меня в дрожащую массу на потрёпанном комковатом тюфяке, который некогда был матрасом.

Они говорили слова вроде «хирургическое усовершенствование» и обсуждали области моего мозга, возможность препарирования, как только они получат достаточные запасы репродуктивного материала.

Они обсуждали передозировку, которую они устроят моей матери, стирая все узы между мной и миром.

Одиноким человеком быть сложно.

Когда я больше не могла дёргаться, они открыли мою клетку.

Они.

Открыли.

Мою.

Клетку.

Ни разу после того идеального, полного магических воспоминаний пузыря ночи много лет назад, когда моя мать мыла мне волосы и играла со мной в игры на кухонном столе, пока меня не сморил сон, ни разу с той ночи, как я задремала рядом с ней в постели, прижимая свои крохотные ручки к её щекам и глядя на неё, засыпая, купаясь в её любви, уверенная, что я для неё — самая особенная во всем мире, ни разу эта проклятая дверь не открывалась.

СТАРШЕ и СНАРУЖИ ждали.

А я не могла пошевелиться.

На периферии моего зрения устаревший, поблёкший календарь с его пожелтевшими, загнувшимися краями, на котором моя мама давным-давно перестала вычёркивать дни, насмехался надо мной с пониманием того, что я была наивной дурой.

Веря — спустя столько времени после того, как мне были даны все возможные знаки, что я ничего для неё не значу, и никто меня не спасёт — бесконечно веря, что я имела значение. Что она заботилась.

Позади них телик показывал повтор «Счастливых дней», а я лежала парализованная, с сожжёнными нейронными связями, смотрела, как они наклоняются, чтобы схватить меня за ноги и вытащить из клетки, и я гадала, что это за люди такие получают счастливые дни, и я задавалась вопросом, почему мои оказались такими мимолётными.

Я не сомневалась, что их клетка будет ещё мощнее, а моё заточение будет куда сложнее вынести.

Иногда что-то внутри тебя просто ломается.

Это не подлежит восстановлению.

Я умерла на полу той ночью.

Моё сердце перестало биться, и моя душа вылетела из моего тела.

Я ненавидела.

Я ненавидела.

Я ненавидела.

Я ненавидела.

Я ненавидела такой сильной ненавистью, что все потемнело, и я отключилась на несколько секунд, а затем я вернулась, но все во мне щёлкнуло, изменилось, перепрошилось.

Я, счастливый кудрявый ребёнок, с такими грандиозными мечтами, хвастливая, выпячивающая грудь колесом, ждущая, всегда ждущая, когда кто-нибудь её полюбит.

Когда Даниэль Меган О'Мэлли умерла, родилась некто иная. Некто более холодная и более собранная в сравнении даже с той Другой, в которую я в последнее время так часто скатывалась. Джада.

Я приветствовала её с распростёртыми объятиями. Она была необходима, чтобы выжить в этом мире.

Она была сильной, безжалостной, хладнокровной убийцей. Она была человеком, слишком человеком, и все же не человеком вовсе.

Джада подняла на них взгляд, пока они говорили и смеялись и убирали цепь с ошейником с моей шеи.

Ох, ощущение воздуха на моей коже под этим проклятым ошейником!

У них были наручники и цепи. Капюшон.

Джада холодно анализировала мой мозг, моё тело, разбираясь, как разряд электричества изменил положение вещей, а затем Джада устранила это все, оставаясь обманчиво пассивной, беспомощной, поражённой.

Я помню, как думала: «Боже, неужели они не видят её в моих глазах? Она Кара. Она Смерть». С тех пор я видела её в зеркале.

Не поймите меня неправильно. У меня нет множественных личностей. Я научилась расщеплению личности, чтобы справляться с голодом и болью. Другая была холодной, онемелой версией меня. Но Джада — это Другая на стероидах. Дэни — мой фундамент, Джада — моя крепость. Даниэль — дочь моей матери. Джада — дочь Морриган, богини войны, достойной матери.

Даниэль — та, что умерла.

Я сохранила чистое сердце. Я сохранила свирепость.

Перестала дышать лишь маленькая девочка, которая любила Эмму О'Мэлли.

В ту же секунду, как только я оказалась вне клетки, я вскочила, метнулась в стоп-кадр и вырвала их сердца, одно за другим, сжимая их между пальцами, пока они не взрывались, забрызгивая кровью всю меня и все вокруг.

Затем тихонько, в своей износившейся, заляпанной кровью ночнушке я прошла на кухню, вымыла руки и съела целую буханку чёрствого хлеба.

Её не было дома три дня.

Я больше её не боялась.

Я больше ничего не боялась.

Я приняла долгий горячий душ, Боже, блаженство, экстаз душа и мыла!

Боже, блаженство уже просто стоять в полный рост.

Я надела свои слишком короткие, слишком маленькие джинсы, из которых я выросла в прошлом году, выцветшую дырявую футболку и стащила одну из маминых курток.

Затем я съела каждую банку бобов в кладовке, все три. Затем я принялась за полускисшее содержимое холодильника.

Когда из еды ничего не осталось, я села на кухонном столе, сложила свои маленькие ручки и стала ждать.

Он пришёл первым.

Мужчина, который должен был ей заплатить. Он не принёс денег. Она продала меня за наркотики.

Я убила и его тоже, и забрала их.

Она пришла вскоре после этого.

Увидела открытую клетку, мёртвых мужчин в гостиной.

Мои воспоминания о той ночи кристально ясные.

Оставалось три дня до Рождества, телик показывал старую черно-белую версию «Этой замечательной жизни». Звук был убавлен, мелодия «Buffalo Girls» звучала слабо, но безошибочно уловимо, пока Джордж Бейли флиртовал с Мэри Хэтч под звёздным небом в мире, где люди доставали друг для друга луну с помощью лассо.

Она увидела меня, неподвижно сидящую на столе, и долгое время стояла в дверном проёме.

Она не пыталась убежать.

В конце концов, она присоединилась ко мне за грязным, облезлым столом из жёлтого огнеупорного пластика, обрамлённого алюминием, сев напротив меня в оранжевое меламиновое кресло, и очень долгое время мы смотрели друг на друга, ни одна из нас не говорила ни слова.

Иногда нечего сказать.

Только сделать.

Я достала пакетик из кармана.

Она дала мне зажигалку и ложку.

Я узнала практически все, что мне известно о жизни, из телевизора. Я смотрела на вещи, которые детям видеть не стоит.

Улавливая слабые намёки по её глазам, качанию головы, кивку, восьмилетними пальцами и древним сердцем я приготовила своей матери последнюю дозу и дала ей иглу.

Смотрела, как она перетягивает жгутом руку и нащупывает вену. Видела следы, костлявость её конечностей, дряблую кожу, пустоту в её глазах.

Затем она плакала.

Не уродливо, просто на её глаза нахлынули слезы. Пустота ушла на кратчайший из моментов.

Она знала.

Она знала — что бы ни было в этой игле, это станет её последним.

Если бы я больше понимала о героине и фентаниле, я бы позаботилась, чтобы героина в игле было достаточно, чтобы смерть стала прекрасной, но эти сукины дети, должно быть, принесли мне чистый фентанил.

Она на долгий момент прикрыла глаза, затем открыла их и приставила иглу к вене.

Затем она заговорила, и единственные слова, которые она мне сказала, были болезненно медленными и болезненно нежными.

— О… моя прекрасная… прекрасная маленькая девочка.

Игла пронзила её кожу, яд попал в её вену.

Она умирала уродливо, корчась в судорогах, блюя кровью.

Умирала лицом в луже кровавой рвоты на старом, потрескавшемся столе, в своём собственном дерьме на дешёвом стуле.

Я долгое время сидела на столе перед тем, как встала и избавилась от тел.

 

Глава 19

Я надела кровавое платье.

Не на самом деле окровавленное. Хотя на краткое мгновение я об этом подумывала.

Шазам всю вторую половину дня не отвечал ни на одно из моих бесконечных заманиваний, иначе я спросила бы его совета, понимая, что 50 на 50 — либо я получу гениальный ответ, либо безумно эмоциональный. Практически тот же спектр ответов, который я получала от самой себя.

Отвернувшись от зеркала, я попыталась ещё раз.

— Шазам, я тебя вижу, Йи-йи. Пожалуйста, спустись, где бы ты ни был. Я беспокоюсь о тебе, — сказала я воздуху. — Ты самая важная вещь в мире для меня. Ты моё всё. Если тебя что-то беспокоит, мы можем исправить это вместе. Если ты хочешь пару, видит Бог, мы пойдём прочёсывать миры и найдём её для тебя. Пожалуйста, пожалуйста, просто дай мне знать, что ты в порядке?

Ничего. Ни лишённой тела улыбки, ни шипения, ни рычания, ни слабого рокочущего заверения, что он все ещё живёт и дышит. Та же грёбаная тишина, которую я получала весь остаток дня.

— Так, это нечестно, — сказала я, сжимая руки в кулаки на талии и сердито глядя вверх. — Как бы ты себя чувствовал, если бы не мог меня найти и ужасно волновался? Как бы ты себя чувствовал, если бы ты жаждал ласк и расчёсывания, а я отказывалась тебе отвечать или уделить тебе даже крошечную капельку внимания? Если бы твоя шкура болела от нехватки любви и поцелуев? Если бы я просто совершенно забросила тебя и позволила твоему сердцу все это время разбиваться, пока ты не почувствуешь, будто можешь просто поблекнуть и…

— ЛАД-НО! — мой Адский Кот взрывом появился из воздуха надо мной и приземлился на пол гардеробной мягкими лапами, распушив шерсть, выгнув спину, шипя. — Я здесь! Понятно?

Я опустилась на колени и протянула руки.

— Шаз, детка, что происходит? Что не так? Почему ты меня избегаешь?

Он шлёпнулся на ляжки и распластал лапы по косматому животу.

— Я просто привыкаю к этому! — прорычал он.

— Привыкаешь к чему? — озадаченно спросила я.

— Ты меня покидаешь! Снова одного. Ты сделаешь это. Все уходят!

Я нахмурилась. Откуда взялся этот страх? Что я сделала, чтобы заставить его думать, будто я могу его оставить? Со дня нашей встречи ему всегда нравились большие куски времени наедине, и хоть он иногда склонен к ярким, почти параноидальным эмоциям, он никогда не озвучивал такой тревоги. Напротив, он, казалось, становился более уверенным и счастливым с нашим домом и отношениями. До этого недавнего инцидента с манулами.

— Ты же знаешь, что это не так. Ты и я, мы семья, Шаз. Семья — это навсегда.

— Не-а, — воинственно сказал он, и покатились слезы. — На этой планете, — он шмыгнул носом, — семья едва ли длится долго. Они умирают или уходят к кому-то другому.

— Семьи других людей — возможно. Не мы. Мы другие, и ты это знаешь. Я когда-нибудь давала тебе хоть одну причину сомневаться в моей любви к тебе? В моей вечной преданности?

Он прохныкал:

— Но это НЕ вечно! Ты не вечна. А я вечен!

Я моргнула. Я никогда не думала об этом в таком отношении. Вот почему он стал одержим идеей найти пару? Потому что он начал готовиться ко дню, когда меня может не стать?

Даже я не могла видеть этот день. Я никогда не думаю о смерти. Я слишком занята жизнью.

— Вот в чем все дело? Ты начал думать, что однажды я умру и…

— ПРЕКРАТИ! — он прижал мохнатые лапы к ушам. — Я тебя не слышу, я тебя не слышу, ла-ла-ла-ла, — монотонно запел он, заглушая меня.

Я потянулась к нему, притягивая его лапы-в-ковёр-стоически-упирающуюся тушку в свои руки, и обняла его крепко и сильно, пытаясь решить, как к этому подойти.

Вообще-то, пытаясь уложить это в собственном мозгу.

Я смертна. Он нет. Вот и все.

Это ударило по мне как кирпичом в лицо. Я никогда не проецировала будущее на эту тему, так сильно укоренилась в настоящем, что стала близорукой в плане будущего.

Адских Котов можно убить — хотя я понятия не имела, что для этого требовалось, и не могла себе представить — но если исключить смертоносное насилие, Шазам будет жить вечно.

Я смертна, а он нет.

Как и Риодан.

Или Мак.

Или Бэрронс.

Никто из моей команды не смертен.

Все они будут жить вечно, а я умру — учитывая интенсивность и скорость, с которой я проживала свою жизнь — вероятно, задолго до старости.

Подростком я говорила, что не хочу прожить достаточно долго, чтобы сделаться старой, морщинистой и разваливающейся на части, но внезапно передо мной предстали два ужасных образа: я прожила достаточно долго, чтобы сделаться старой, морщинистой и разваливающейся на части, тусуюсь со своими нестареющими бессмертными друзьями, которые вечно будут двигаться к эпичным приключениям и спасать мир; и я умираю завтра, оставляя Шазама одного.

Он будет потерян без меня. Он слетит с катушек. Кто ещё о нем позаботится? Кто сумеет с ним справиться? Кто будет любить его так, как я? Кто поймёт его подвижные как ртуть настроения, его поглощающие депрессии, его взрывную натуру, его калейдоскоп эмоций?

Танцор с его хрупким сердцем отказался от Эликсира Жизни Королевы Фейри, который исцелил бы его несовершенный орган и даровал бы ему бессмертие за конечную цену его души. Он однажды умер, когда ему было восемь лет, увидел что-то, поверил во что-то, и не желал жертвовать своей бессмертной душой.

Существование моей бессмертной души, с моей точки зрения, находилось под вопросом. Более того, если я утрачу душу, я адаптируюсь. Я всегда так делаю. Адаптация — моя специальность. Я практически изобрела само слово.

Я убрала лапы Шазама от его ушей, игнорируя взрыв хныканья и шипения.

— Шаззи, — твёрдо сказала я. — Я не умру. Я обещаю.

Он прорычал сквозь икающие рыдания:

— Не можешь давать такое обещание!

— Ты же знаешь Мак, верно?

— Думает, что я жирный, и ненавидит Адских Котов, — выплюнул он.

— Неправда. Она даст мне эликсир бессмертия. Я попрошу её об этом, — а если по какой-то немыслимой причине она не даст или не сможет дать, всегда есть Риодан. Или Лор, или кого из Девятки мне придётся уговорить, запугать или продолжать убивать, пока они не сделают со мной то, что сделали с Дэйгисом. — Я не умру, — сурово повторила я.

Он съёжился на моих коленях и взглянул вверх полными слез фиолетовыми глазами, шмыгнув носом:

— Обещаешь?

— Обещаю. Я не оставлю тебя одного. Никогда. Обещаю на мизинчике.

— Обещание на мизинчиках — это все, — потрясённо сказал он, смаргивая слезы.

Я хорошо его научила.

— Так и есть. И сейчас я клянусь на мизинчике. Покажи-ка мне один из этих очаровательных пальчиков.

Он поднял лапу и растопырил толстые, бархатистые пальцы с черными подушечками. Я согнула мизинчик правой руки вокруг одного из его пальчиков…

— Не этой. Другой, — нетерпеливо сказал он.

— Она чёрная. Она взрывает людей.

— Не меня.

— Почему это?

— Я — это я, — самодовольно сказал он. — Лучше, умнее, больше.

О да, мы стоили друг друга, эго к эго, эмоция к эмоции. Боже, я любила этого маленького зверька! Рассмеявшись, я подцепила пальцем его пальчик и сказала:

— Шазам О'Мэлли, этим я торжественно клянусь, что буду любить тебя всю вечность.

— Затем ещё девять миллионов дней? — потребовал он.

Улыбнувшись, я закончила клятву, которой мы обменялись давным-давно, в Зеркалах.

— Ага. Потому что даже во всей вечности будет недостаточно времени, чтобы тебя любить.

— Я умру, — разразился он и повалился на спину, счастливо развесив лапы в воздухе.

— Никогда тебя не оставлю, лучший друг. Ты можешь на это рассчитывать.

С сияющими глазами, удовлетворённо ворча, он последовал за мной в ванную и уселся на шкафчике, чтобы с искренним интересом наблюдать, как я делаю то, что делала очень редко.

Наношу макияж.

Сегодня я надевала броню. Правильное платье, правильная укладка на волосах, смоки айз и кровавые губы как мятый бархат. Поскольку я не осмелилась явиться голой на сражение с Риоданом, я пошла противоположным путём: настолько поразительная, могущественная, сексуальная женщина, насколько я могу быть, если чувствую себя ей.

Вздохнув, я включила большим пальцем выпрямитель для волос, подумав «ну что за пустая трата времени», но моё настроение, казалось, вторило моим волосам. Когда они как дикое облако, я тоже такая, а сегодня я хотела быть гладкой и отполированной. Чтобы выпрямить мои волосы, требовался необычный густой древесный сок, который я нашла в Зеркалах. Я принесла с собой полный кожаный мешочек, но он почти опустел. Понятия не имею, что я буду делать потом.

Когда я начала наносить макияж, тихий шуршащий звук в душе привлёк моё внимание. В зеркале я увидела антенны и голову таракана, выбравшегося из слива. Никогда не знаешь, когда таракан — простое рождённое на земле насекомое или часть гнусного Папы Таракана, который раньше торчал в Честере, кормясь на официантках, которые разрешали его злобным частичкам зарываться под их кожу и пожирать их жир — ППС-версия липосакции. Вот почему я со всеми ими обращаюсь как с врагами.

Я притворилась, будто не замечаю его, пока он не выбрался из-за решётки, затем схватила флакон лака для волос, резко развернулась в стоп-кадре и прыснула на него токсичной жидкостью, прорычав:

— Не на моей территории, маленькое дерьмо.

Таракан зашипел на меня и всем телом жёстко содрогнулся, шипя и брызгая слюнями, затем исчез обратно в стоке.

***

Не все рыжие хорошо носят красный цвет. Нужен правильный оттенок, который подойдёт к нашей окраске. Мои волосы — медное пламя, моя кожа бела как снег, а моё платье этим вечером было кроваво-красным.

Моя все ещё чёрная рука и ключица представляли собой вызов. Мне нужно было держать их прикрытыми, хотя честно говоря, взорвать задницу Риодана в данный момент мне казалось заманчивым, и эй, он всегда возвращается.

И все же сегодня я уже один раз была непредсказуемо жестокой, а я пытаюсь ограничивать себя одним разом за двадцатичетырёхчасовой период.

Поэтому у моего платья были рукава три четверти, оно обнимало моё тело как вторая кожа, а сзади имело такой низкий вырез, что татуировка у основания позвоночника, которую мне годы назад сделал Риодан, прекрасно обрамлялась, привлекая внимание к чувственной впадинке.

Я не глупа. Я никогда не буду женственной. Но мне нравится время от времени быть женщиной, и я благодарна за 178 см сильной плоти и костей, которые привлекательно стройны и все же имеют женственные формы. Моя задница и ноги — мой лучший козырь, мощно мускулистые от бесконечного движения. Залепив шею изолентой Gorilla Tapе, потому что чёрный лучше сочетался с моим нарядом, нежели серебристый, я надела на босые ноги черные туфли на шпильках со стразами, в последний раз растушевала смоки айз, забрала волосы в гладкий высокий хвост, как у Лары Крофт, промокнула кровавые губы и кивнула себе в зеркале. Я подумывала распустить волосы, чтобы прикрыть изоленту, но в драке — а я рассчитывала на одну или десять — распущенные волосы становятся королевской занозой в заднице. Я добавила последний штрих: трёхдюймовый чокер с поблёскивавшими бриллиантами и гелиотропами, который скрывал удавку. Хоть я и ненавидела, что он ощущался как ошейник, он прикрывал изоленту, содержал в себе оружие и легко снимался.

— У него нет ни единого шанса, — проурчал Шазам.

— У кого у него?

— У того, которого я почуял на нашем матрасе. Он вернулся. Я чуял его на тебе и прежде. Он заставляет тебя пахнуть иначе, когда он рядом.

Так, вот это уже вызывало беспокойство.

— Как именно иначе?

— Как манул заставляет пахнуть меня.

Так, ВОТ ЭТО вызывало беспокойство.

— Я так не думаю, — прорычала я.

Он пожал плечами.

— Мы отрицаем на свой страх и риск…

— Что? Что мы отрицаем на свой страх и риск?

— Зов плоти к дионисийскому опыту.

Прищурив глаза, я подозрительно уставилась на него.

— Ты где вообще это услышал? Это из какого-то документального фильма, который ты посмотрел по домашнему кинотеатру, или из истории, или что?

Он снова пожал плечами.

— Поэтому я ем. Моя плоть много зовёт.

— Как у Диониса. Бога Вакха. Вина и оргий, — натянуто произнесла я.

— Я выбрал одного из твоих богов, а не из своих, чтобы не боффлескейтить тебя.

Вот так блин.

— У Адских Котов есть боги?

— У большинства вещей есть боги. Выглядят подозрительно как они сами.

Я хотела этого разговора. Шазам пребывал в удивительно ясном настроении. Боги были горячим блюдом в моем меню. И на часах одна минута девятого.

Я не хотела, чтобы Риодан был в моей квартире. У него будет больше времени осмотреться, скопировать что-то ещё.

— Пожалуйста, будь здесь, когда я вернусь, — сказала я Шазаму. — Я скучаю по нашим обнимашкам.

Его улыбка была мгновенной, огромной и поглотила его голову, сплошные клыки и толстые черные губы, и было там то ускользающее назойливое напоминание о чем-то, что я не могла уловить. Улыбка Шазама напоминала мне что-то другое, что-то, что я однажды видела, но очевидно, не посчитала достаточно важным, чтобы запротоколировать с аккуратным ярлычком.

— Я тоже, — он спрыгнул со шкафчика, прошёл к матрасу, описал три резких круга и тяжело плюхнулся на кровать. — Можно нам поднять матрас обратно? Мне он нравится там.

— Как только я вернусь. Я вижу тебя, Шаз-ма-таз.

— Я тоже тебя вижу, Йи-йи.

Я натянула длинные черные шёлковые перчатки, усеянные бриллиантами и заканчивавшиеся там, где начинались мои рукава, схватила свой меч, повесила его за спину, сунула три кинжала в ножны на бедре и прошла к двери.

 

Глава 20

Я медленно спустилась по четырём лестничным пролётам, не из-за каблуков, а потому что внезапно ощутила смятение, как только закрыла и заперла за собой дверь Святилища.

Риодан забирал меня на машине. Я надела платье. Я ни черта не знала о том, куда мы направляемся или что мы будем делать.

Лишена контроля по всем статьям.

Два долгих года я была владычицей пустого Мега-стручка, доминатрикс каждой детали. Не было никаких сюрпризов. Я ни разу не утрачивала контроль над эмоциями. Даже когда убила Бриджет. Я не размякла лужей горя и самоуничижения, а мне хотелось. Этот момент оказался одним из самых сложных для убирания в коробку. Я убила ещё одну невинную. Но что бы ни случалось, я продолжала двигаться дальше, непоколебимая и целеустремлённая, делающая то, что надо было сделать, являвшаяся тем, чем нужно было людям, и я справилась с тем, как это меня надломило. Я гордилась собой из-за этого. Я посчитала это знаком своей зрелости.

И все же несколько мыслей о нем по дороге к его клубу расшатали меня в буйство неконтролируемых эмоций, и я стала головокружительно завихряющимся торнадо — головокружительным даже для меня.

Я остановилась, сосредоточилась с помощью дыхательной каты, и только собравшись, я продолжила путь. Я не собиралась повторять свою недавнюю неустойчивость. Если он упомянет поцелуй, я спишу это на ПМС. Мужчины используют это против нас все время. Если это его не заткнёт, я воспользуюсь отговоркой «злая от голода». Он знает, как часто мне нужно есть, чтобы функционировать на максимальных параметрах, видел меня трясущейся и в лихорадке.

Я завернула на последний пролёт, ожидая увидеть его в припаркованном снаружи Хаммере.

Он ждал у основания лестниц, положив руку на перила и смотря вверх. Выглядя невероятно. Высокий, тёмный и с именно тем привкусом опасности, который я нахожу столь вызывающим привыкание. Стоящий там, как будто мы на свидание собрались или типа того. Меня тут же атаковали противоречивые эмоции.

Мне снилось, как я вижу его вновь стоящим там, где-нибудь ещё, да где угодно в моем мире. И я была так чертовски зла, что не могла постичь всю сложность этого. Я достаточно умна, чтобы понимать, что в плане эмоций я могу быть такой же близорукой, как мистер Магу. Чем важнее для меня что-либо, тем меньше я понимаю, что испытываю по этому поводу. Мак обычно помогала мне с этим. В сотый раз я пожалела, что её здесь нет, чтобы поговорить с ней. Я так сильно по ней скучала.

— Ты мог бы подождать в машине, — безучастно сказала я.

— Я, черт подери, прекрасно знаю, что я могу, а что не могу, и не надо мне тут Джада-голоса. Сегодня я пришёл увидеться с Дэни.

Риодан красив. Не как Бэрронс, который красив в совершенно несовершенной манере, куда более животной, нежели мужской. В Бэрронсе первым делом видишь зверя. В Риодане на него приходится охотиться, он облекает свою животную форму в безупречно человеческую кожу, до мельчайших деталей прекрасно осознавая, как каждый атом его существа соотносится с миром вокруг него. Он обладает обострённым, совершенным осознанием, которому я завидую и подражаю. Он — жидкая грация, когда он движется. Я чертовски близка к этому. Я восхищалась им с первого дня нашей встречи. Изучала его, когда он за мной не наблюдал. Однажды я провела восемь адских часов взаперти в его офисе — наблюдала, как его тёмная голова склонилась над бумажной работой, поглощала каждую деталь его профиля, пыталась придумать какой-нибудь способ разбить это бесчеловечное спокойствие и грацию, заставить это сдержанное лицо взорваться безудержными эмоциями. Заставить его вести себя так, как я сама всегда чувствовала себя рядом с ним.

От меня не ускользнуло, что первый мужчина, привлёкший мой взгляд после смерти Танцора — со своими 6 футами 4 дюймами и 240 фунтами — напоминал Риодана. Есть два типа мужчин, которые меня привлекают, и они редки как сам ад: гениальные, сексуальные, полные чудес, чистые как бескрайнее небо и лёгкие в общении; или гениальные, сексуальные, нечеловечески сильные, закалённые безжалостным опытом и трудные в обращении. Мне нравятся крайности.

Риодан был темным и элегантным, его сильное тело струилось в угольно-сером костюме от Версаче и отделанной едва заметной вышивкой белой рубашке, серебристо-чёрный галстук подходил к его глазам, широкий браслет поблёскивал на запястье, кончики замысловатых татуировок выглядывали из-за накрахмаленного белого воротничка, на ногах — тёмные итальянские туфли. Он был таким же дихотомическим, как и его клуб — утончённость на поверхности, первобытный зверь внутри. Его подбородок покрывала тёмная щетина, и — я легонько вдохнула — от него приятно пахло. Я не помню, чтобы от него так приятно пахло. Тусклый свет единственной лампочки, освещавшей прихожую за ним, бросал тени на царственные черты его лица. Древний, лощёный, раздражающий мужчина, который неизменно выводил меня из равновесия. Или заставлял чувствовать себя до боли живой. Я хочу его. Он сводит меня с ума.

Он долгое время удерживал мой взгляд. «Красивая по любым стандартам, в любом столетии, в любом мире, женщина», сказали его глаза.

Я приказала своим глазам опустеть. Изумрудное мелководье нежно лизало волнами берег. Никакого бесконтрольного цунами.

Когда я начала спускаться по последнему пролёту, он сказал:

— По чему во мне ты скучала больше всего, Дэни?

Помимо его темно-бархатного голоса с экзотическим акцентом, его ясной, нефильтрованной манеры видеть меня; его способности подтолкнуть мой мозг на более высокую скорость; его бесконечных вызовов; и того, как он, казалось, всегда понимал, что я чувствую, даже когда я сама не понимала?

— Умно, — холодно сказала я. — «Больше всего» подразумевает, что я скучала по многому. Я вообще о тебе не думала.

— Тебе нужно перестать убирать в коробки вещи, которые тебя беспокоят.

Я прищурила глаза.

— Не твоё дело, как я организую свой мозг.

— Моё, когда я являюсь получателем хаоса, возникшего в результате.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Когда ты отказываешься думать о проблеме, она остаётся неизменной, ровно в том же состоянии, в котором ты её упрятала.

— Именно в этом и смысл убирания в коробку. Проблема умирает. Больше не может на тебя влиять. Чертовски эффективная тактика.

— В краткосрочном периоде — да. В долгосрочном — рецепт катастрофы. Когда ты в следующий раз сталкиваешься с явлением, чувства по поводу которого ты убрала в коробку, тебя подкарауливают подавляемые, неразрешённые эмоции.

— Твой смысл от меня ускользает, — натянуто сказала я. Не ускользал. Просто он мне не нравился. Никто никогда не принуждал меня разбираться с моим дерьмом. Я привыкла к этому. Я скучала по этой его привычке. Даже если я отрицала его логику за то, что она, черт подери, такая логичная.

— Если бы ты думала обо мне, пока меня не было рядом, то этим утром в Честере ты бы не превратилась в идеальный шторм противоречивых эмоций.

Правда. Не собиралась в этом признаваться.

— Это никак не связано с тобой. У меня был ПМС, и я была голодна.

Он слегка улыбнулся.

— Понятно. Значит, вот как мы будем играть в это. Без белья или стринги?

Моё лицо мгновенно исказилось от злости.

— Что?

Он расхохотался.

— Ах, Дэни, это одна из многих вещей в тебе, по которым я скучал. Когда твои глаза вспыхивают, твоя кожа вспыхивает, и ты становишься ещё охренительно прекраснее. Пока я отсутствовал, я представлял твоё лицо во время одной из твоих тирад — важно расхаживающая, яростная и в высшей степени закалённая. Я скучал по этому. Расскажи, по чему ты скучала во мне. Должно быть, я то и дело ускользал из твоей коробки.

Я наградила его каменным взглядом. Он представлял моё лицо, пока отсутствовал? Тогда почему он не позвонил? Я не из тех женщин, которые смягчатся из-за нескольких милых слов после двух грёбаных бесконечных лет молчания. Двух лет, за которые он показал, как именно мало я для него значу.

Когда я дошла до низа лестницы, он сказал:

— Нам нужно несколько правил.

— Я не следую правилам, — неправда. Я выработала собственный детальный кодекс. — И уж точно не твоим.

— Нашим, — поправил он. — Установленным по обоюдному согласию. Правило номер шесть…

— Каковы правила с первого по пятое? Я сама их устанавливаю? — у меня есть наготове список.

— Мы до них доберёмся. Я лишь подчёркивал, что данное конкретное правило — не самое важное между нами. В следующий раз…

— И конечно же, это ты будешь решать, что самое важное.

— … когда захочешь выпустить пар, просто скажи. У меня в Честере есть полностью оборудованный спортзал для спарринга…

— Седьмой уровень. Боксёрский ринг, каждое оружие, какое только можно вообразить. Я взорвала все твои боксёрские груши. И пистолеты твои тоже забрала. О, и те крутые шипованные кожаные перчатки с потайными лезвиями.

— …где мы можем надеть перчатки и боксировать, маленькая проныра. Наедине.

Я снова начинала злиться. Он видит меня насквозь. Он был прав, и это злило меня ещё сильнее. Упрятывание его в ментальное отделение действительно оставило меня неподготовленной к его возвращению. Теперь он здесь, а я все ещё застряла на кладбище два года назад, с болью и злостью и двумя годами добавочной боли и злости сверху. Мне нужно быстро выпустить это, а физическая активность всегда помогает мне думать.

— Ладно. Пошли сейчас.

— И отказаться от ночи с тобой в этом платье? Ни за что. Сначала мы проведём наше свидание.

— Люди вроде тебя и меня, и я с натяжкой применяю этот термин к тебе, не ходят на свидание. И определение правила: это что-то, чего ты не нарушаешь, и уж точно не нарушаешь сразу же. Очевидно, никто кроме тебя не может взывать к правилам. Типично. Всегда только одному тебе разрешается принимать решения.

— Ах, и теперь мы наконец-то подходим к сути твоих слов, — пробормотал он.

Я спустилась с последней ступеньки.

— Нет, не подходим. И без белья. Трение — настоящая сука, когда я в режиме стоп-кадра. Там внизу ничего нет, кроме кожи, детка.

Его смех был мягким, хрипловатым и опасным.

— Увлечённая битвой. Детка.

Неукротимый разряд дугой выгнулся между нами, когда я проскользнула мимо него. Я направила эту энергию в сильные, широкие шаги длинных ног наружу, чувствуя, как его взгляд опаляет мою задницу всю дорогу до машины.

И это тоже меня выбесило. Не то, как он пялился на мою задницу. Он должен был это делать. Она выглядела умопомрачительно. Машина. Это была матовая чёрная Феррари. Гладкая, сексуальная. Пригодная для свидания.

— Что не так с Хаммером? — потребовала я.

— Пытаясь забраться в него, ты бы выглядела как одна из тех женщин на лестнице в Честере.

В его словах был смысл.

— Мои руки не сломаны, — сказала я, когда он своим нечеловеческим скольжением раньше меня оказался у машины и открыл передо мной дверцу.

— Ах, твою ж мать, Дэни, наслаждайся ночью. Она прекрасна. Небо бархатное, ясное. Посмотри на все эти чёртовы звезды.

Его слова были мягкими, как всегда выверенными, но он хлопнул дверцей перед тем, как с гордым видом прошагать к водительскому месту.

Я слегка улыбнулась, поднимая лицо и выглядывая через ветровое стекло на кобальтовое небо без единого дождевого облака в поле зрения, без единого клуба тумана, лишь звезды, мерцавшие как бриллианты на тёмном бархате. Я заставила его хлопнуть дверцей. С гордым видом вышагивать. Напряжение усилилось в его теле, когда он прошёл через свет фар. Жизнь прекрасна.

Когда он скользнул за руль и завёл машину, глубинное сексуальное урчание двигателя поглотил внезапный взрыв оглушительной музыки — особенно для того, кто слышит так хорошо, как я. Басы были настолько громкими, что они едва не вышибли меня вибрацией из сиденья.

Я знала эту песню. Я любила эту песню.

Я танцевала под неё. Много. Я покраснела.

Heart. В настоящий момент грохотала строчка «Я наложу на тебя заклятие любви и сделаю женщиной из ребёнка».

Magic Man.

Я грозно нахмурилась, сжимая руки в кулаки. Риодан и его проклятые чары. Вот что он со мной сделал? Вот почему я всегда, черт подери, была так сбита с толку рядом с ним? Потому что на самом деле я не любила его, он просто заставил меня думать, будто я его люблю? Я нахмурилась. Погодите-ка, что?

Я усиленно не смотрела на него в данный момент. Я смотрела прямо вперёд.

— Люблю слушать её громко, — сказал он, приглушая звук. — Одна из моих любимых песен.

Ему не разрешалось считать эту одной из своих любимых песен. Она моя. Все ещё смотря прямо вперёд, я проскрежетала:

— Насколько непрерывно этот твой пещерный человек за мной наблюдал?

— А что?

Стиснув зубы, я выплюнула:

— Magic Man. Я танцую под неё. Много. В смысле, голой. Перед стеной из окон. Наверху, где ты не ожидаешь, что люди или нелюди будут таиться на крышах, шпионя за тобой без твоего ведома или согласия. Насколько непрерывно?

Риодан притих на долгий момент. Затем, напряжённо:

— Этот мудак ничего не сказал о том, что ты танцевала.

Я взглянула на него. Слова прозвучали гортанно, хрипло. Клыки полностью выдвинулись, и теперь уже он смотрел исключительно вперёд. Руки так крепко сжались на руле, что костяшки его пальцев побелели. После долгой паузы он прохрипел:

— Лор не остался бы смотреть.

— Ты не можешь этого знать.

— Могу. Он мог видеть, как ты начинаешь. Но я тебя уверяю, он не оставался.

Я прищурила глаза, изучая его. Он применял одну из моих тактик, расслабляя пальцы по одному, изменяя своё дыхание, заставляя себя вернуть контроль, клыки медленно скрывались. Подражатель.

— Почему ты так уверен?

— Мы можем ходить как люди. Но мы в большей степени звери, чем люди.

— К чему ты ведёшь?

Он так долго ничего не говорил, что я была готова списать это как очередной вопрос, на который великий Риодан никогда не удостоится ответить.

— Секс — величайший голод зверя, — наконец сказал он. — Даже сильнее крови. Даже сильнее войны. Это его величайшая одержимость, а также то, что влечёт его наиболее глубоко.

— Уровень четыре. Секс на завтрак.

Он склонил голову.

— Если бы Лор остался смотреть, его зверь взял бы верх.

— И что? Я бы с ним ничего не сделала.

— Согласие не имело бы значения. Ты не настолько сильна, как он. Как мы.

Я ощетинилась при этом напоминании. Я прекрасно осознавала это, каждый проклятый момент каждого проклятого дня.

— Ты говоришь мне, что Лор, мой Лор, который всегда был добр ко мне… — я умолкла на полуслове. — Я бы использовала против него его же дубину. Лор и я, мы не испытываем друг к другу ничего такого.

— Лор прежде всего зверь. Все мы такие. Никогда это не забывай. Никогда это не недооценивай. У нас есть свои пределы. Мы делаем все необходимое для соблюдения этих пределов и минимизации нежелательных последствий. За исключением Бэрронса, никто из нас не позволяет зверю безумствовать. Он делает вещи, которых мы не хотим делать. Со смертельными последствиями. Поэтому в момент, когда ты начала раздеваться, Лор ушёл бы. Он лелеет тебя. Защищает тебя. Называет тебя его маленькой дорогушей.

— Ты говоришь мне, что Девятка не способна увидеть голую женщину, не превратившись в зверя и не напав на неё? Отстойно. У какого супергероя бывают такие проблемы?

Он издал звук подавляемого смешка.

— Ах, Дэни, только ты могла назвать нас отстойными. Супергерои постоянно сражаются с внутренней тьмой, жаждой сбросить все цепи. Понадобился Кристиан Бейл, чтобы дать нам аутентичного Бэтмена. Мир как раз вовремя вытащил голову из задницы и дал нам суровую, сложную версию Бэта, который мог быть чемпионом в действительно значимых вещах, а не в использовании чёртовых ремней безопасности, домашней работе и поедании грёбаных овощей. Чемпионы не вырастают из счастливого детства. Они вырываются из мучительного прошлого с чёрной полосой шириной в милю, которую они учатся использовать во благо. Супергерои не совершенны, и их худшие враги — обычно они сами. Да, мы можем увидеть женщину голой. Вдобавок к этому потребуется крайность, чтобы зверь вырвался на свободу.

Я моргнула, пытаясь уложить в голове его знания о Бэтмене. Вовсе не так уж плохо. Меня так и подмывало поспорить об этом, обсудить детали. Читал он комиксы или нет?

— Крайность, как же. Я не делала ничего сексуального. Я просто танцевала.

— Ты и есть крайность. И я видел, как ты танцевала. Это сексуально. Откровенно. Красочно. Грёбаная красная тряпка для быка. Внимай предупреждению. Никогда не танцуй передо мной голышом. Если не намереваешься увидеть все. До самого конца. А это долгий, беззаконный путь.

— Я и не планировала, — рявкнула я. Иногда я слишком увлекаюсь визуальными образами. У меня в голове стояла живая картинка, как я проделываю именно это. Вообще-то, именно это я представляла себе, танцуя под Magic Man в своей квартире последние два года. Ошеломляя его, поражая его, заставляя его утратить контроль и поклясться в бессмертной любви ко мне. Давая себе поблажку в тоске, которую я тщательно упаковывала в коробку, как только устало уходила с пола своей гостиной. Так я научилась находить отдушину, когда секс с человеческими мужчинами не удался. Выбрасывала свою боль, свои мечты на уединённый танцпол вместо постели с незнакомцем. Проживала самые дикие свои фантазии, обнажённая и одинокая. Так же, как я проживала свою жизнь.

Я все ещё находила крайне подозрительным, что он слушал мою песню, и сказала ему об этом.

— Ну твою ж мать, Дэни, это не твоя песня. Мне нравятся Heart. Две динамичные, сексуальные женщины.

Мои брови взлетели по моему лбу.

— Ты знаешь Heart? Ты встречался с ними?

— Они временами заходили в клуб, в былые деньки. Как ты думаешь, о ком Magic Man?

Я разинула рот.

— Да быть не может. Твои глаза серебристые.

— Лор.

— Его глаза зелёные, не синие. И я читала интервью в Роллинг Стоунз, где говорилось, что песня — о Майке Фишере.

— Защищают личность Лора.

— Она брюнетка.

— Иногда он нарушает собственное правило. Энн Уилсон была женщиной, которая стоила того, чтобы его нарушить. Какое-то время у него была интрижка и с Джоан Джетт.

— Серьёзно. Magic Man — о Лоре?

С ноткой раздражения он произнёс:

— Согласно ему, да. Он говорит, что Crazy on You тоже про него. Какое-то время с ним сложно было жить. Это было тогда, когда он тусовался с The Kinks.

— Святой Зал Славы, Лор увековечен в классическом рок-н-ролле! — я не сумела сдержать нотку зависти в голосе. Ладно, зависть буквально сочилась из каждого слова. Но вот ведь негодяй, какая дань почести! То есть, я уверена, все дело только в том, насколько он хорош в постели, но музыка жила вечно!

Риодан мягко рассмеялся.

— Ах, Звёздная пылинка, я не сомневаюсь, что ты будешь увековечена в намного более важных аспектах.

Я застыла.

— Почему ты назвал меня так? — так моя мама называла меня, давным-давно, в те пару минут, что любила меня.

— Кажется подходящим. Расскажи мне о состоянии мира вкратце.

Он снова сделал это — сменил тему так быстро, что я на мгновение споткнулась, пытаясь переключить скорости.

— Уверена, Лор ввёл тебя в курс дела, — натянуто сказала я. Он ушёл на два года, а я вообще ничего о нем не знала. Но он получал постоянные новости обо мне.

— Я тоже ничего не знал о твоей жизни. Его задействовали только, чтобы сохранить тебя в живых, ничего больше, и хоть он ввёл меня в курс дела, когда я вернулся, его разум — не твой. Я хочу анализ Мега-мозга.

Я просияла. Раз уж он подал все в таком свете.

— Мы все ещё стоим на пороге самой крупной войны. Если Мак не сумеет завоевать верность двора Фейри, если они преуспеют в убийстве её — а им для этого не понадобится меч, заточение в тюрьме Невидимых тоже в конце концов её убьёт — как только они завладеют её силой, они либо сотрут нас с лица планеты, либо поработят нас. Если они заперли её в тюрьме Невидимых, как Круус поступил с Эобил, то каждый момент, потраченный нами впустую, может подгонять её на шаг ближе к смерти, — это страх, который не давал мне спать по ночам: Мак в беде, нуждается во мне, а я из слепого уважения к её желаниям ничего не делаю. Два года тишины превратились в бесконечное гложущее беспокойство в моем нутре.

— Ты совсем ничего не слышала от Мак? — его голос звучал изумлённо.

— Ни слова с тех пор, как ты ушёл.

Он тихо выругался.

— Иисусе, она же сказала, что будет на связи. Что насчёт Рэйни? Я знаю, ты видишься с ней. Она слышала что-то от своей дочери?

— Я перестала спрашивать примерно год назад. Это её расстраивает. Я подозреваю, что если бы она слышала что-то, она бы мне сказала.

— Есть теории, куда делся книжный магазин?

Я предложила пять:

— Мак и Бэрронс переместили его по какой-то причине. Кто-то другой его забрал. Зеркала внутри изменились из-за Песни и поглотили его в царство Фейри. МЭВ поглотила его и переместила, — я не смогла устоять и добавила теорию Дугласа Адамса: — Он совершенно пресытился пребыванием на прежнем месте.

— «Долгое безумное чаепитие души».

— Я любила эту книгу.

— Аэропорт, который взлетел на воздух.

Я кивнула. Риодан читает книги. Те, которые нравятся мне.

— Думаю, это мы можем исключить.

— Меня это устраивает.

Внезапно все показалось как в старые времена. Лёгкое подшучивание, лёгкое товарищество.

— Осмотрим место завтра, Робин? — легко спросила я.

Он бросил на меня взгляд.

— Как будто я надел бы этот костюм. Шерлок. Версия ВВС.

Мои глаза прищурились.

— Я совершенно не Ватсон.

— Я бы окрестил тебя скорее «этой женщиной».

Я почти загордилась. Эта женщина была нереально крутой; сексуальной, смертоносной и одной из немногих, кто когда-либо составлял достойную конкуренцию суперскому детективу. Она кинулась в противостояние с пенультимным дедуктивным мозгом, одетая в самое вызывающее и мощное боевое одеяние полной наготы, по которому он не сумел уловить ни единой детали об её личности или намерениях. Моё «почти-загордилась» превратилось в сердитое выражение, когда я обдумала остальную часть её истории.

— Ну уж нет. Шерлок взломал её код. Сам будь «этой женщиной».

— Шерлок взломал её код, потому что она отказывалась признавать, что хочет его. Если бы она была честна в этом, если бы она сделала шаг в этом направлении, был бы другой код — который он мог и не суметь взломать. Вместо «Sher-locked» было бы что-нибудь мудро бессмысленное и не подлежащее расшифровке.

Его доводы были вескими, и это взбесило меня ещё сильнее.

— Хочешь сказать, что если бы она трахнула его, она могла бы думать более ясно? Ты хоть знаешь, насколько это оскорбительно?

— Тебе виднее.

— Намекаешь, что отказ трахать тебя делает меня глупой.

— Не совсем то, что я говорил, — сухо сказал он.

— Ты никоим образом не влияешь и не ослабляешь ни единой клеточки моего восхитительного мозга.

— Всего лишь наблюдаю, что мы на свой страх и риск отрицаем то, чего желаем.

Его слова звучали зловеще похоже на то, что сказал мне Шазам перед тем, как я ушла из квартиры.

— Я. Не. Эта. Женщина.

— Я задел больную мозоль, да?

— И даже если бы я была ей, я, черт подери, имела бы полное право ей быть. Шерлок не ответил ни на одно из её грёбаных сообщений. Ни на одно, — а рингтон, который она запрограммировала в его телефоне на свои смс, должен был расплавить его, по крайней мере, ниже талии.

— Я что-то упускаю? Ты писала мне смс?

Я была не готова к этому спору.

— Ты выбрал отстойное время.

— Время всегда было для нас проблемой.

— Я что-то упускаю? — с издёвкой спросила я. — Ты писал мне смс? Не я ушла. Тот, кто уходит, берет на себя эту обязанность. Точка, — Боже, я звучала как Танцор, когда я наконец-то вернулась из Белого Особняка с Кристианом. Я подумала «Любовь моя, прости, теперь я понимаю. Ещё как понимаю».

— Это не я ни разу не позвонил. У тебя был телефон. Ты не позвонила ни разу. Ты просто хорошо… — он резко оборвал предложение.

— Что? Какое «Я хорошо» ты собирался бросить мне в лицо? Потому что я явно не хорошо проводила время, уж поверь мне.

— Дай определение «хорошего времяпровождения».

— Ебись ты конём, Риодан, — и вот пожалуйста, опять. Не думаю, что когда-либо говорила эти слова Танцору. Я никогда не ощущала необходимости.

— Нет причин этого не делать. Я здесь. Ты здесь. Мы оба этого хотим.

Я разинула рот. Иисусе, он просто нагло выложил это на стол.

— Ты думаешь, я не стану нагло выкладывать его на стол?

Я ответила с кислотной сладостью:

— Ну почему, я думала, что ты попытаешься выложить его на свой офисный стол. Разве не там ты его обычно вытаскиваешь?

Он неуловимо вздрогнул, и я немедленно пожалела об этих словах.

Джо.

Как будто я призвала её из могилы, её призрак оказался там, стоя между нами. Я почти видела, как она печально качает головой, говоря мне, что Риодан — хороший мужчина, и я не способна ясно видеть его. Её надгробье маячило в воздухе, прочная бетонная стена, отделявшая меня от него. Жар пошлых намёков умер, и его взгляд закрылся.

— Мак тяжело это перенесла, — сказал он. — Полагаю, мне тоже надо это перенести.

Я снова разинула рот — кажется, этой ночью я только этим и занималась.

— Мак сожрала Джо? — я буквально заорала.

— Когда была одержима Синсар Дабх.

Я сопереживала ей, слишком хорошо понимая боль, которую он несла. Бриджет, все остальные, призраки до конца моей жизни.

— Почему, черт подери, никто мне не сказал? Почему я всегда последней обо всем узнаю?

— Я делаю все в своих силах, чтобы обеспечить обратное, — отрезал он, возвращаясь к прежней теме.

Риодан хотел меня. И он не собирался скрывать этот факт. Что он думал? Что он может просто вальяжной походкой вернуться обратно, когда я выросла, заняться со мной сексом, а затем в один прекрасный день лениво подняться и сказать, что опять уходит?

— Когда ты трахаешь мужчину, — сказала я с тихим ядом, — ты вручаешь ему грёбаный подарок.

Он застыл неподвижно, ожидая. Когда я не продолжила, он стал подначивать меня, глаза заблестели.

— Ну же, Дэни, скажи это. Я знаю, что ты этого хочешь. Ты умираешь от желания. Брось мне эту проклятую перчатку.

— Ты. Меня. Не. Заслуживаешь, — сказала я с ледяным удовлетворением.

Он улыбнулся с каким-то непостижимым, хищным светом в глазах. Ублюдок действительно улыбнулся. Кто улыбается, когда их оскорбляют? Затем он совершенно сменил тему.

— Никто не говорил тебе, потому что в то время у тебя на руках была огромная проблема, — он не сказал ни слова о Танцоре, но ему и не нужно было, потому что между нами мгновенно встал ещё один призрак в своей дымчатой плоти.

Танцор. Джо. Клубы тумана кружились вокруг их прозрачных, навеки-потерянных-для-нас тел.

Так много потерь.

Я была не в настроении для ещё больших потерь.

Я полностью сосредоточена на том, что осталось.

Мой город. Мои люди, которые во мне нуждаются. Шазам. Кэт. Энио. Те, кто не срываются в продолжительные отлучки без тебя, не сказав ни единого слова.

Я взяла пример с Риодана и совершенно сменила тему.

— Ты слышал что-нибудь от Бэрронса?

Долгое время он ничего не говорил, и я испытала извращённое удовольствие, наблюдая, как он тоже с трудом переключает скорости. Затем:

— Ни единого чёртова слова за два грёбаных года. Я ни хрена не знаю, где он.

Я поражённо уставилась на него. Он был так же отрезан от новостей, как и я? Он не знал, где Бэрронс? Я представляла, что Риодан сидит где-нибудь и получает постоянные новости ото всех. Как всегда, контролирующий, наблюдающий за миром. Где, черт подери, он был?

— Что ещё, Дэни?

— Старые боги вернулись. Не знаю, как много или кто именно. Люди похищают взрослых, парализуя их и унося их через зеркала в неизвестные локации по неизвестным причинам, — он сказал «вкратце», так что я не растягивала.

— Пока ты спасаешь оставшихся детей, — пробормотал он. — Устраиваешь их в новые дома. Лор рассказал мне эту часть.

— Где был наблюдающий за мной Лор, когда АОЗ и Джейн пытались забрать мой меч?

— На другой стороне улицы. Он не слышал ни единого чёртова слова из разговора. Просвети меня.

Я сообщила ему ключевые моменты, опустив часть с желанием, потому что это моё дело, не его, а я все ещё пыталась выяснить, какое желание решил исполнить АОЗ, и почему оно все ещё не укусило меня за задницу.

— Ходят слухи, что на Джейна ведётся охота, — сказал мне Риодан, когда я закончила, — Фейри выдвинули нешуточную награду за его голову. Его уже долгое время не видели перед тем, как он появился в твоей квартире. Некоторые говорят, что он залёг на дно со своей смертной семьёй, пытаясь их защитить. Возможно, он хотел заполучить твой меч для Мак, возможно, для самого себя.

— Что Лор говорит о Фейри? — вопреки его заявлению, что ему не удавалось перепихнуться, я не сомневалась, что он бывал в Элириуме, неспособный устоять перед вечеринкой или соблазнением блондинок своим смертоносно эффективным шармом пещерного человека.

Риодан бросил на меня мрачный взгляд.

— Мак отдала нам тот же приказ, что и тебе: не вмешиваться. Мы подчинились. Он не бывал внутри Элириума, и судя по его словам, Фейри не выходят оттуда.

— Девятка подчинилась Мак? — с неверием переспросила я.

— Бэрронс. Чёртов щит.

Я тихо рассмеялась.

— Ах, как же это, должно быть, раздражает.

— Именно поэтому, — сказал он, когда мы наконец отъехали от обочины и понеслись по Дублину, — спустя два года мы ничегошеньки не знаем о нашем враге. Согласно Лору, людей, которые входят в клуб, обрабатывают. Он допросил нескольких и говорит, что они выходят, не желая или не имея возможности обсуждать увиденное. Её приказ должен был содержать в себе конечную дату. Но не содержал. Теперь, когда книжный магазин пропал вместе с Мак и Бэрронсом, мы принудительно устанавливаем дату истечения срока действия. Сегодня.

Само собой, он же не имел в виду…

— Куда ты меня везёшь?

Он сверкнул волчьей улыбкой, сплошь из зубов и голода.

— В Элириум.

Да! Адреналин шарахнул по моему сердцу! Это не свидание. Это боевая операция. Я жаждала заняться этим маленькую вечность. Умирала от желания войти в их клуб и сотрясти их мир. Дать знать этим ублюдкам, что мы наблюдаем и ждём, и ничего ещё не кончено.

— Ты же понимаешь, что у меня с собой меч, который они все хотят.

— Грёбаный ад, да, понимаю, — произнёс он с нескрываемым наслаждением.

Какое-то время мы ехали в тишине, и он обратно включил музыку погромче, когда Майли Сайрус запела «Не смей говорить, что я просто ушла, я всегда буду хотеть тебя».

— Wrecking Ball, — я часто чувствовала себя этим самым стенобитным тараном. Его вкус в музыке начинал меня пугать. Я хотела знать, мы слушали маленькую местную станцию, управляемую волонтёрами, или айпод, который он заполнил по личному выбору. Я хотела знать, типа, посылал ли он мне подсознательные сообщения. Он действительно просто ушёл. Точка. Конец темы. Никакой текст песни не мог этого изменить.

Когда песня закончилась, не было никакой рекламной вставки, но это не показатель; никто больше не даёт рекламы. Я продолжала ждать, когда возникнет какая-нибудь подпольная мятежная радиостанция, которая предложит и музыку, и едкие социальные комментарии, но этого не случилось. Я основала бы свою собственную, будь у меня больше времени, но мне больше не удавалось делать многие вещи из того, что мне нравилось. У меня изумительный вкус в музыке, он охватывает самый широкий спектр — результат просмотра бесконечно прерывавшихся и часто старых сериалов.

Foxy, Foxy от Rob Zombie зазвучала следующей. Риодан вырубил радио и припарковал Феррари на расстоянии половины квартала от Элириума.

Я взглянула на клуб и сказала ему то, чего никогда не ожидала услышать от себя:

— Риодан, ты хорошо все продумал?

Он рассмеялся, и у меня перехватило дыхание при взгляде на него.

— В чем тогда веселье?

— Ты понимаешь, что мы можем развязать войну?

Он встретился со мной взглядом и не отвёл глаза.

— А ты не думаешь, что пора дать всему вырваться на свободу? Посмотреть, какой ад полезет наружу?

Я прищурила глаза, не упуская его нарочитое двойственное сообщение, но не собираясь на него реагировать.

— Потенциальная выгода?

— За долгие два года ничего не случалось, верно? Я имею в виду, ничего по-настоящему значимого. Ты изменилась. Мир изменился. Но в результате не вышло ни единой чёртовой значимой вещи. Ты проходишь по городу, касаясь всего. И ничего. И ничего тебя не касается. Ты не делаешь ничего, что могло бы катастрофически изменить тебя или путь мира. Насколько тебя, черт подери, тошнит от этого?

Он говорил на моем языке. Но с другой стороны, он всегда на нем говорил.

— Мы можем бездействовать и бесконечно ждать только для того, чтобы в итоге обнаружить, что мы слишком долго ждали, и нам не нравится исход. Или мы, черт подери, можем смодулировать этот исход. Возможно, Мак и Бэрронсу нужна помощь. Возможно, им нужно, чтобы мы создали отвлечение, стали осью, на которой ситуация повернётся, подтолкнули руку двора Фейри. Ты и я, Дэни, мы хороши в этом.

Я чувствовала вкус опасности на своих губах, когда ответила на его хищную свирепую улыбку своей собственной.

— Цель? — затаив дыхание, спросила я.

— Узнать, до какой степени изменились Фейри, чему мы противостоим. Выяснить, где, черт подери, Мак и Бэрронс. Фейри столь же высокомерны, сколько бессмертны. Если они одержали верх, если они каким-то образом захватили Мак и Бэрронса, они не сумеют устоять, чтобы не ткнуть нас лицом в это. Один простой показатель: если они отчаянно хотят твой меч, мы будем знать, что она все ещё жива.

Я резко втянула воздух. Вот этого я ждала. Поддержки. Кого-то, кто нарушит со мной чёртовы правила, потому что даже я являюсь недостаточно солидным оружием против целой расы бессмертных. Хотя было много ночей, когда я почти убедила себя в этом.

— Я бесспорно в деле, — с жаром отозвалась я.

Он сверкнул медленной, сексуальной улыбкой.

— Сначала скажи, по чему во мне ты скучала.

Я закатила глаза.

— Я тебе сказала, я о тебе не думала.

— Я никогда не удирал из твоей коробки. Ни разу.

— Вообще ни разу.

— Ладно. Я скажу тебе, по чему в тебе я скучал.

— Я не спрашивала и не желаю знать.

— Я скучал по тому, как работает твой разум. Как ты готова принимать сложные решения, с которыми немногие люди готовы столкнуться, которые стоят тебе куска твоей души. Как ты не колеблешься, действуя в соответствии с этими решениями вопреки их цене, и всякий раз, сталкиваясь с переломным моментом, ты находишь новый способ собрать себя воедино. Как ты никогда не перестаёшь заботиться, как бы плохо мир ни относился к тебе, и грёбаный ад, этот мир относился к тебе просто отвратительно. Как, вопреки вечной войне, которую ты ведёшь между мозгом и сердцем, ты обладаешь самым острым интеллектом и самыми острыми эмоциями, что я видел. Ты завораживаешь меня, Дэни О'Мэлли. Ты, черт подери, нахрен завораживаешь меня. Сверху или снизу?

Поначалу его вопрос не отложился в сознании. Я слишком отвлеклась на комплименты. Он видел лучшее во мне, вещи, которыми я гордилась. Лесть по поводу моей внешности? Совсем не льстит. Я родилась в своём теле. Похвала моему мозгу, моему духу? Я таю. Я упорно работала над обоими. Затем моё лицо сердито нахмурилось, и я едва не выпалила «Что?», но проглотила это слово в последнюю секунду. Я не выдам Риодану приглашение продолжить на эту тему.

Однако он все равно продолжил.

— А именно, тебе все ещё нужно насадиться на меня сверху и выпустить эту свою бесконечную страсть в жёстком свирепом трахе, или ты достаточно повзрослела, чтобы улечься на кровать и позволить мне давать, тогда как ты будешь лишь принимать? Кто знает, может, ты даже бросишь мне пару указаний, пока я буду занят этим. Потребуешь то, чего тебе хочется. Мне бы это понравилось. Дэни О'Мэлли для разнообразия принимает, думая только о себе.

Мне сложно было вдохнуть. Указания. Как же. Я видела Риодана в действии. Этот мужчина не нуждался в указаниях.

— В данный момент мы сузим выбор только до двух этих вариантов. К остальным позициям перейдём позднее. Хотя, признаюсь, я питаю особенный интерес к теме «Я сзади тебя» против «Ты спиной к стене, а эти длинные, прекрасные, сильные ноги обвились вокруг моей талии».

Сзади. Сначала. Я схватила меч, распахнула дверцу со своей стороны, поставила ноги на асфальт и повернулась, чтобы посмотреть на него, и использовала против него его собственные давние слова.

— Некоторые секреты, ребёнок, — прошипела я c сахарно-сладким ядом, — узнаются только при личном участии.

Он запрокинул голову и расхохотался, белые зубы сверкнули, глаза блестели.

Я закрыла глаза, блокируя образ, который вечно, бесконечно удирал из моей коробки.

Риодан. Смеющийся.

Это одна из тех вещей в нем, по которым я скучала сильнее всего. Редкие моменты, когда я поражала его до смеха. Мельком видела чистейшее веселье, полыхавшее в его глазах.

Я определённо предпочитала сверху. Но это совершенно не его дело. Когда он перестал смеяться, я вновь открыла глаза.

— Какое невезение, — сказал он. — Из этих двух вариантов я тоже предпочитаю сверху.

— Держись подальше от моей головы, — если бы он так, черт подери, много обо мне думал, он должен был позвонить.

— Нам придётся сражаться за это. Посмотрим, кто победит.

Образ меня и Риодана, раздетых догола, скользких от пота и ведомых похотью, борющихся за господство, врезался в мой мозг, на мгновение оглушив меня.

— В твоих мечтах, — метнувшись из машины, я сосредоточилась на том, чтобы бережно закрыть дверцу. Если я ей хлопну, он будет знать, насколько он меня задел.

Окно разбилось, стекло со звоном посыпалось на тротуар у моих ног. Я вздохнула. Отсутствие соединения между мозгом и рукой — очевидно, одно из моих неписанных правил рядом с ним.

Его смех — тот самый смех, по которому я так сильно скучала — выплыл сквозь разбитое окно в ночь.

Плюс ситуации: я не могла пребывать в более хорошем настроении для войны.

 

Глава 21

Кэт уютно подоткнула одеяло вокруг спящей дочки, убрала с кровати потрёпанную копию «Паровозика, который смог» и повернулась, чтобы поставить её обратно на полку.

Подойдя к двери и выключив свет, она обернулась на Рэй, и как всегда сердце в её груди переполнилось большим количеством любви, чем, как ей казалось, могло вместиться в одного человека.

Большую часть дня и до позднего вечера Рэй провела в садах, играя со Спирсидхами.

— Я люблю Спар-ши, мамочка, — сказала она перед тем, как задремать. — Они не такие, как я. Они такие светлые внутри.

Другие матери задали бы вопрос, который подразумевал её комментарий. «Если они светлые внутри, но не такие внутри, тогда какой получаешься ты?»

Она не спросила. Время покажет. Если Рэй по какой-то причине верила, что она тёмная, и все же любила так инстинктивно и свободно, нет смысла спрашивать.

Использование её дара эмпатии на дочери оказалось бесполезным. Рэй ощущала столько любви к своей матери, что Кэт ничего под ней не чувствовала.

Пятнышки на крошечных плечах Рэй исчезли. Должно быть, она растянулась на чем-то, возможно, лежала на двух камнях в траве в такой странной позе. Нервирующее странное совпадение, ничего более.

Когда Рэй заворочалась во сне, невнятно бормоча, телефон Кэт свалился на пол, и она осознала, что забыла его на кровати. Она подняла его, снова подоткнула дочке одеяло, легонько поцеловала в лобик и пригладила её кудри.

Как только она повернулась к двери, радиоактивное облако

ПАНИКАСТРАХУЖАССТРАХХВАТАЙРЭЙБЕГИ!

взорвалось в её голове. Из её лёгких вырвался крик, процарапывая себе путь вверх по её горлу. Она подавила его, чтобы не пугать Рэй.

Пригвождённая к месту ужасом, она стояла, тихо бормоча, дрожа с головы до пальчиков ног, смотря перед собой дикими, полными ужаса глазами.

«Нет, нет, нет, нет, нет, — зазвучала в её мозгу отчаянная мольба. — Пожалуйста, Боже, нет, я не заслуживаю этого, Рэй этого не заслуживает этого. Я хороший человек, хорошая мать. Но я не могу защитить нас от этого!»

Он возвышался напротив двери спальни, загораживая ей выход.

Запирая их в ловушке внутри.

Огромные черные крылья свободно сгибались вперёд вокруг его тела. Она знала эти крылья. Она страшилась их. Испытывала восхитительные оргазмы, снова и снова, обёрнутая этими крыльями.

«Дыши, дыши, дыши, ты должна дышать», — сказала она себе. Но её лёгкие отказывались сотрудничать. Все было парализовано надёжнее, чем когда-либо была парализована Синсар Дабх.

Это невозможно.

Он мёртв.

Перед тем как отправиться в Фейри, Мак заверила их, что Двор Невидимых был уничтожен, весь без исключения.

Включая Крууса.

Особенно Крууса.

Кэт спрашивала неоднократно. И Мак неоднократно говорила ей, что она могла чувствовать всех ныне существующих представителей королевской знати. Не местоположение, а просто тихое жжение в её сознании.

Крууса там не было.

Кэт углубилась так сильно, что буквально нырнула в сердце королевы Фейри, чтобы убедиться в правдивости её слов. Мак считала Крууса мёртвым.

Но теперь, стоявший во весь рост, тёмный и злобный, скрестив мощные руки на груди, наблюдая за ней глазами… о милостивый Боже.

Глазами такой окончательности.

Она дёрнулась и стёрла кровь со своих щёк. Вынудила себя отвести взгляд, посмотреть ниже, на мощную тёмную колонну его шеи над извивающимся мерцающим ожерельем, по чёрной одежде, массивному телу. Его плечи были невероятно мускулистыми, ноги — мощно сложенными.

— Никогда не удерживай мой взгляд, Кэт, — тихо промурлыкал он. — Я могу защитить тебя от многого. Но не от этого. В мои намерения не входило пугать тебя. Я отыскал тебя одну, чтобы не тревожить остальных.

Она хрипло втянула воздух в лёгкие, который их обжёг — настолько отчаянно он был необходим, и изогнула тело, как будто она могла спрятать от него дочь.

Он пришёл, чтобы забрать Рэй? Их обеих? Если был выбор, она пойдёт! «Просто не забирай у меня мою дочь, — истерично подумала она. — Что угодно, только не это».

— Зачем ты здесь? — слабо прошептала она.

— Ох, девушка, это Шон, ты нужна ему.

О чем он говорил? Как вообще Круус мог быть жив? И что он делал с Шоном? И почему его голос звучал настолько иначе по сравнению с тем, что она помнила из этих адских, лихорадочных снов?

— У нас небольшая проблема, Кэт. У тебя есть кто-нибудь, кто присмотрит за маленькой девушкой?

Его второе использование слова «девушка» наконец-то пробило стену бетона. Кэт моргнула, осознание медленно озаряло её.

— Кристиан? — тихо воскликнула она. — Это ты?

Его губы растянулись в беззвучном рычании. Затем,

— Ох, Христос, скажи мне, что ты не подумала, будто я — Круус! Я выгляжу настолько плохо?

Она рьяно закивала.

— Да.

— Грёбаный ад, — прорычал он. — Он мёртв. Я бы знал, если бы он был жив. По крайней мере, я думаю, что знал бы.

Она прерывисто вдохнула и рухнула, сила покинула её тело, сокрушённая совершенно худшим моментом в её жизни — мыслью, кто Круус вернулся и собирается забрать у неё Рэй. У неё были кошмары о том, как это происходит, она просыпалась в ужасе, дрожа и прижимая руку ко рту, чтобы сдержать крики.

Кристиан поймал её прежде, чем она упала на пол, поставил на ноги и восстановил её равновесие, обхватив рукой за плечи.

Милостивый Боже, он был огромен. По меньшей мере, семь футов. Массивный.

— Полегче, Кэт. Я не хотел тебя пугать. Я думал, ты знаешь, что он мёртв.

Она в это не верила. Она никогда в это не поверит, пока не увидит его безжизненное тело собственными глазами. Предыдущие слова Кристиана наконец-то отложились, и так же быстро, как ужас сдавил её сердце, расцвело изумление, и счастье зарумянило её кожу.

— Шон хотел меня видеть? — спросила она, затаив дыхание, и совершила ошибку, подняв взгляд и всмотревшись в его глаза.

— Прекрати делать это, — прорычал он. — Я не могу маскировать это, и черт подери, я ненавижу носить солнцезащитные очки ночью, — он махнул крылом вокруг неё и смахнул кровь с её щеки кончиками шелковистых перьев.

Ощущение было таким знакомым, она задрожала и тихо вскрикнула.

— Прекрати! Я возьму платок.

Он отпрянул, почувствовав её отвращение.

— Я держу Сидбха-джай приглушенным, девушка, — натянуто сказал он. — И я буду продолжать в том же духе.

Покопавшись в ящиках комода Рэй — найдя, да, носок сгодится — и вытерев глаза, она пристально наблюдала за ним боковым зрением.

Он повернулся и смотрел на Рэй. Затем взглянул на неё.

Её взгляд вновь инстинктивно метнулся к его глазам — во имя Святых, она ослепнет от крови! Она промокнула её очередным носком дочери и слабо сказала:

— Что ты видишь?

Он резко достал пару солнцезащитных очков из кармана, надел их и сказал:

— Очаровательную юную девочку, Кэт, ничего больше.

«Это неважно, это неважно, она моё дитя».

— Ты бы знал, если бы она была чем-то большим? — «Дерьмо», подумала она, а она никогда не произносила этого слова в мыслях. Но она задала проклятый вопрос, и он повис в воздухе, и она ждала его ответа, вновь задержав дыхание.

Он ничего не говорил на протяжении, как ей показалось, бесконечного времени. Наконец:

— Необязательно. Но что ты имеешь в виду, девушка? У тебя есть причины опасаться, что она от Крууса?

— Нет, — сказала Кэт с взрывным выдохом.

— Ложь, — ровно сказал он.

«Дерьмо», снова подумала она. Кристиан МакКелтар столь же плох, как и она сама; ходячий детектор лжи.

Кристиан вздохнул, но вздох превратился в смешок тёмного веселья.

— В каком мире мы живём, а, Кэт? Я полагаю, ты не потрудишься рассказать мне эту историю?

— Ты сказал, что я нужна Шону, — она увела разговор от темы, которую она никогда не обсуждала и точно не станет обсуждать в присутствии дочери, даже пока та спала. Некоторые имена казались слишком могущественными, чтобы их произносить. Он пожалела, что его имя вообще прозвучало в комнате её дочери. Один лишь слог, казалось, содержал силу божественного призыва.

— Да. Кэт, у тебя есть кому присмотреть за девочкой? Мне нужно доставить тебя кое-куда. Только на ночь.

Она пережила такой испуг, что ощутила сокрушительный ужас при мысли о том, чтобы оставить свою дочь. Но аббатство было полно женщин, соревновавшихся за возможность понянчиться с Рэй, и усиленно охранялось против… Снова, дерьмо.

Третий раз за ночь. Это слово. Она потребовала:

— Как ты пробрался сюда, не потревожив наши защитные чары, Кристиан?

Он слабо улыбнулся. Это была ужасная улыбка. Белые зубы, острые клыки, все это лишь привнесло в его глаза ещё больше тьмы.

— Ох, девушка, я не тот, кем был прежде. Как и все Фейри. Вам понадобятся новые защитные чары. Мой клан и я можем помочь вам с этим.

— Наше аббатство больше не защищено от Фейри? — тихо воскликнула она в ужасе.

— Уже долгое время. Практически с тех пор, как была пропета Песнь.

— Но у нас не было ни единого незваного гостя из Фейри, — запротестовала она.

— Они были заняты в другом месте. Вы не являетесь их текущей целью. По правде говоря, я сомневаюсь, что им все ещё есть дело до вашего существования.

— Почему?

— Вы для нас не угроза. Мы стали тем, чем некогда были. Что с того, что вы можете нас узнать? Мы сокрушим вас. Я говорю не от своего лица. Но так они настроены.

Кэт сделала глубокий вдох, повелевая своему разуму и сердцу успокоиться. Затем она отправила несколько быстрых сообщений. Вне зависимости от того, нуждался в ней Шон или нет, у Кристиана была информация — и явно в больших количествах — которой они не знали и в которой нуждались. А также возможность помочь им вновь защитить аббатство. Она склонила голову.

— Куда мы направляемся?

— В Шотландию.

Она внутренне содрогнулась.

— Ты собираешься просеяться со мной? — это означало, что ей придётся его коснуться, а он слишком напоминал ей Крууса.

Он вновь улыбнулся той преследующей и преследуемой темной улыбкой.

— Прости, девушка, но все будет не так просто. Нам придётся лететь.

Лететь? В смысле держаться за него часами?

— Постарайся не источать грёбаное совершенное страдание, Кэт, — натянуто сказал он. — Я один из хороших парней.

— Насколько ты в этом уверен? — настороженно спросила она.

— Совершенно, — сказал он с окончательной решимостью. — И это была та ещё битва, могу тебе сказать.

Невидимый. И один из хороших парней. Она хотела в это верить.

— Нам нужно уйти прежде, чем придёт Энио. У неё будет схожая реакция.

Она намеренно выбрала самую свирепую из своих воительниц, чтобы нянчиться в её отсутствие. И попросила Дафф и Деклу расположиться за дверью. Три женщины, способные на крайнюю доброту. И крайнюю жестокость. Способные переключаться между этим в мгновение ока.

— Я могу просеять нас к периметру территории, но оттуда придётся полететь. Идём, девушка. И если это поможет, закрой глаза и думай о Шоне. Он тоже выглядит как я. Тебе нужно быть подготовленной к этому. Отторжение может сбросить его с крутого утёса, на котором он уже примостился. Но, — тихо добавил он, когда Кэт нервно шагнула в круг его рук, — ты можешь удивиться, каким прекрасным тебе покажется небо ночью. Мы полетим над туманом, который затмевает землю, где луна целует макушки облаков, превращая их в серебристые лужицы, на которых, кажется, можно танцевать. Ты увидишь тёмные глянцевые озера и траву, превратившуюся в тонкие металлические нити. Ночные создания отличаются от дневных, их реже можно увидеть. Возможно, ты заметишь великолепных парящих и ухающих полярных сов, резвящихся волков, взвывающих к своей паре, ты можешь даже заметить парочку игривых диких кошек.

Кэт понимала, что он пытается успокоить её, отвлечь от интимности, которую ей придётся вытерпеть. Это работало. Пока он говорил, она слышала истину удовольствия в его словах. Ему нравилось летать ночью, он любил землю, а Круус никогда бы ни черта не заметил на земле, ни птицы, ни животного; будучи слишком голодным до власти и ничего ни видя сквозь собственные амбиции.

Кэт бросила последний быстрый взгляд на дочь, пробормотала, что любит её, когда к двери спальни с той стороны приблизились шаги.

— Звучит очаровательно, Кристиан, — сказала она, когда он привлёк её к груди.

— Так и есть, — пообещал он, просеиваясь.

***

Очаровательно — неподходящее слово. Как только я справилась с чистым ужасом от того, что меня держат в полете, и со страхом, что он может меня уронить, меня зачаровала ночь под пальцами моих ног.

— Я не уроню тебя, перестань впиваться ногтями в мои плечи, — прорычал он.

Я рассчитывала на это. Если бы он хотел моей смерти, он мог бы убить меня в моей комнате.

В конце концов, я расслабилась, все ещё крепко держась за его плечи, свернувшись на его руках. Отвлекая себя от присутствия принца Невидимых разглядыванием раскинувшегося под нами мира, обдумывая благо, которое давало его присутствие — обещание, что тьма внутри необязательно равнялась тьме снаружи.

Я никогда не сумею прочесть его глаза — один из самых простых способов измерить душу человека — и я часто гадаю, видят ли все остальные столько нюансов в радужке глаза, сколько вижу я — но я чувствую его своим даром, своим сердцем.

Глубоко внутри Кристиана, так глубоко, что я едва не упустила это, притаилась злобная чёрная жемчужина в крепко закрытой, ослепительно белой раковине.

Но это была не маленькая жемчужина. Она была колоссальной, заполняла каждый атом его существа, а он каким-то образом её подавил. Он взял непостижимо бескрайнюю, извращённую, ужасающую бездну тьмы, сжигавшую его изнутри, и превратил её в своего рода сжатый файл, и запер его. Тьма, которая могла поглотить целое, подчинилась. Тьма, которая сочилась амбициями, голодом, умопомрачительной сексуальностью и нуждой.

Он сумел вместить бесконечность зла внутри крошечной сияющей белой раковины, в которой я не сумела заметить даже малейшей трещинки.

— Как? — спросила я, когда мы миновали Белфаст, паря в сторону океана.

Я ощущала способность к такому злу лишь в двух других сосудах: Синсар Дабх и Круус. Я никогда не видела столь огромную тьму сдерживаемой. Настолько совершенно запертой, что я даже не могла почувствовать, чем она являлась. Там было что-то, лёгкий привкус, определявший его как принца, которым он являлся…

— Смерть — моё королевство. Как Светлый двор — это двор снов и иллюзий, так Тёмный Двор — это двор реальностей и кошмаров. У Видимых есть Весна, Лето, Осень и Зима. У нас есть Смерть, Война, Голод и Чума. Но придержи свои вопросы, девушка. Поддерживание этого контроля требует энергии, как и приглушение Сидбха-джай. Так что пока я разделяю силу, самые обременительные из моих способностей становятся вызовом. Мы остановимся на Нагорье, чтобы отдохнуть, и я расскажу тебе то, что смогу. Пока что наслаждайся видом.

Мы летели над злобным, пенным океаном с белыми гребнями волн, бившими о берег, затем дальше, где волны на мили разглаживались в тёмное звёздное стекло.

Когда мы пролетали над долинами, он нырнул под облака, чтобы показать вид мест, где играли и резвились ночные создания, затем вновь воспарил, чтобы дать вид с высоты птичьего полёта на испещрённые узорами акры, поля и реки.

Когда мы наконец прибыли на Нагорье, от красоты у меня перехватило дыхание. Горы величественными вершинами воспаряли ввысь перед тем, как резко нырнуть в устеленные коврами долины, изобилующие и распустившиеся жизнью. Песнь пробудила Шотландию столь же живо, как и Ирландию, превращая растения, кустарники и деревья в зелёную ширь, давая прирост к популяционному буму в царстве животных.

— Несси вернулось, — сухо сказал он. — Ты не поверишь в то, какие ещё создания вернулись.

— Например, старые боги? — сказала я.

— Ты знаешь о них.

Я смахнула прядь волос с лица.

— Немного. Нам определённо не помешало бы больше информации.

— Почти на месте, девушка. У меня есть любимая вершина. Скоро мы поговорим.

Я вернула взгляд к вереску, в обильном избытке колышущемуся на склонах холмов, посеребрённой траве, цветам, которые распускались между каждой трещиной в каждом камне.

Я никогда не бывала в Шотландии. Я никогда не покидала Ирландию. Я привезу Рэй, чтобы показать это. Я не позволю ей вырасти в такой же изоляции, как я. Я хотела, чтобы она видела мир, испытала каждое чудо, полноценно познала все, чтобы лучше это любить.

Мы коснулись земли на огромном плоском камне на округлой белой вершине. Когда он опустил меня на землю, я споткнулась, отвыкнув иметь землю под ногами, и он вновь поддержал меня.

— Что думаешь? — спросил он, и в этот момент я слышала лишь Горца, гордого своей страной и ждущего комплимента от туриста.

— Шотландия завораживает. И теперь я знаю, почему у ангелов есть крылья. Это их награда.

Он улыбнулся, удовлетворённый, и махнул рукой.

— Подтащи подушку поближе к огню, Кэт. Здесь, наверху, прохладно.

Я обернулась туда, куда он показал. Потрескивающий огонь прыгал и полыхал в каменной яме, которой там прежде не было. Подушка и одеяло ждали поблизости.

— Как ты это сделал?

— Маленькие вещи — это просто. Я побуждаю материю изменить форму, стать тем, чего мне хочется.

— Этим? — я потянулась к уютному пледу в пурпурную и чёрную шотландскую клетку.

— Цвета Келтаров. Изготовлено из ковра мха под камнями.

— А огонь?

— Мысль. Превращение камней в поленья, воспламенение воздуха, приглашение жара.

— Я думала, магия Фейри по большей части иллюзия.

— Да, у Видимых. Они предпочитают форму функциональности, красоту — ценности. Трансформация материи требует больше энергии, чем набросок иллюзии, а они ленивые мудаки. И все же ты правильно делаешь, что не недооцениваешь их. В момент, когда я предполагаю, что это иллюзия, я оказываюсь пойманным в ней.

— Тогда ты имел с ними дело, — я устроилась на огромной плоской подушке у огня.

Он опустился на булыжник рядом с пламенем и мрачно рассмеялся.

— Это точно, девушка. Они некоторое время пытались поймать меня и Шона. Когда это не удалось, они начали предлагать различные приманки. Мы — враг номер три. Мак — враг номер один. Я слышал, что Джейн — враг номер два. Но я забегаю вперёд. Мне многое нужно тебе рассказать.

Завернувшись в шерстяной плед, я подвинулась ближе к огню, чтобы слушать.

 

Глава 22

Элириум на языке Фейри означает приблизительно «запретный сад» или «тёмный рай», смотря у кого спрашивать, и он был переполнен.

Единственное в этом клубе, что не было вызывающе эротичным, усиленным роскошной иллюзией — это наружность, притворяющаяся нормальной в городе, который притворялся нормальным.

Как только ты проходил через эти высокие золочено-алебастровые двери, реальность исчезала, и начиналась мечта. Музыка была сюрреалистичной, чувственной, эротичной с ритмичными, сильными мелодиями, которые напоминали мне старые альбомы Enigma, смешанные с Puscifer.

Клуб представлял собой анахроничную смесь экзотической природной красоты и ультрагладких технологий. Цветы струились через края величественных ваз, окутывая воздух запахом ночного цветения жасмина, амариллиса, лилии и корилопсиса. Буйные лианы, усыпанные черными и красными маками, обвивались вокруг грандиозных колонн в романском стиле. Это место пахло зелёным лесом, жаркой тропической теплицей и сексом.

Стены, потолок и пол в фойе представляли собой гигантские LED-экраны без рамок, демонстрировавшие порно между Фейри и людьми во всех подробностях (Боже, как же мне не надо было это видеть) в отвратительном, преувеличенном формате, с усиленными Фейри цветами, текстурами и звуком.

Пока я шла по вестибюлю, два огромных потрясающих мужчины Фейри, занимавшиеся сексом с семью людьми, совокуплялись и трахались под моими ногами, и клянусь, оба Фейри на полу подняли головы, чтобы заглянуть под моё платье. Когда я резко топнула одному из них по глазу, ублюдок расхохотался.

Выход из фойе во второй вестибюль ниже привёл нас на балюстраду, обрамлённую ещё большим количеством лиан и дурманящих цветов, с которой мы могли видеть весь клуб. Они определённо вдохновлялись Честером, разделив Элириум на множество индивидуальных тематических подклубов, расположенных вокруг одного центрального танцпола, который был битком набит кружащимися, трущимися друг о друга и трахающимися людьми и Фейри.

Я никогда прежде не видела так много каст Видимых, ярко и живо оттенёнными головокружительными, как будто усиленными в фотошопе оттенками Четырёх Дворов: румянец и роза Весны, переплетённые с металлическим зелёным; головокружительные, бесконечные золота Лета; медный и кровавый огонь Осени; тысяча морозных оттенков Зимнего льда. Высокие, крошечные, огромные, миниатюрные, некоторые летали, некоторые скользили, все охотились.

Я прищурилась. Я притупила мощность своих способностей ши-видящей в тот момент, когда мы вошли в клуб, чтобы приглушить какофонию такого большого количества Фейри на тесной территории.

Мак говорила мне, что слышит отдельные касты как мелодии, части песни, которая играла в её голове. Я тоже слышу, но моё восприятие различных каст тяжело сталкивается, как будто битва барабанов Godsmack, встретившихся с Ramalama (Bang Bang) от Рошин Мёрфи. Это нешуточный диссонанс.

Сегодня я также улавливала кое-что ещё, чего никогда прежде не замечала… или никогда не слышала. Где-то внизу присутствовал тихий, раздражающий, жужжащий звук. Что-то вроде отвлекающих статических помех на моем канале.

Что-то в танцполе казалось не совсем правильным. Я чуточку прибавила свои способности, и безрезультатно. Я усилила их ещё немного, и все равно ничего. Я выкрутила их на максимум, пока присутствие стольких Фейри не начало оглушать, выжигая дыру в моем нутре. С максимальной силой воли, стискивая зубы от свирепого натиска первобытных барабанов, бьющих в моей крови, говорящих мне «Убей, убей», я усилила свои способности ещё немного, раскрываясь шире, чем когда-либо. Мне никогда не приходилось этого делать.

О!

На том танцполе никого не было.

Он был пуст. Теперь я это видела.

Но ни один человек не мог этого видеть. Святые вероломные иллюзии, Фейри намного лучше овладели чарами! Шедону нужно знать об этом!

Как и фойе, танцпол был отделан ослепительно яркими LED экранами, транслирующими на своей поверхности ещё больше откровенных изображений людей, занимавшихся сексом с Фейри.

Я прибавила громкости своим способностям, вздрогнув от того, как присутствие такого количества Фейри крушило и грохотало в моей голове бурей и грозой «Полёта валькирий», встретившегося с худшими и наиболее пробиравшими до костей частями «Реквиема».

О боже. На экранах ТВ вовсе не было ни единого Фейри, занимавшегося сексом с людьми!

Это были исключительно люди. И они не были изображениями на поверхности LED экрана, они были настоящими живыми людьми.

Пойманными в ловушку внизу.

Некоторые царапали нижнюю сторону пола, пытаясь выбраться. Другие… о Боже, другие были мертвы. Там находилась хаотичная, бурлящая масса людей, некоторые трахались, некоторые пытались сбежать, и все это посреди сотен трупов.

Что это такое? Если ты наступал на этот коварный танцпол, тебя внезапно засасывало под него и больше никогда не выпускало? Тебя принуждали делать выбор между тем, чтобы либо умереть в безнадёжных попытках сбежать, или умереть, занимаясь чем-то приятным, пока ледяные Фейри сидели рядом, бездушные, эмоциональные вампиры, питавшиеся страстью человеческого страдания и упивавшиеся каждой капелькой пытки? А я-то думала, что только Невидимые настолько извращённые!

Вот что случалось, когда Светлый Двор сбегал из-под контроля королевы? Они деградировали в худшие из возможных версий себя, как худшие из людей пускались в разнос, когда мир катился в ад, и потакали своим низшим желаниям бунтовать, грабить и мародёрствовать? Скольких людей мы потеряли в этом проклятом клубе за последние два года?

Я снова приглушила громкость, чтобы увидеть клуб таким, каким его видели люди. Над нами на высоком куполе потолка мерцало звёздное небо, вокруг нас манили четыре двора, декорированные под времена года. Все было абсолютно очаровательно, соблазнительно, лишено боли — и совершенно фальшиво.

Я снова добавила громкость, широко распахивая свой канал.

Мы находились в кромешном аду. Интерьер был совершенно лишён украшений, за исключением LED панелей. Бетонные стены. Бетонные палы. И я ошибалась, в Элириуме присутствовал лишь один Двор Видимых, самый ледяной из всех. Остальные были иллюзией.

Зима завладела нашим городом.

— Однажды мы убьём их всех до последнего, — проскрежетала я.

— Согласен. Пока — цели и убираться отсюда нахер.

— Согласна.

Мы скользнули в движение и начали вместе спускаться по лестнице. Ещё до того, как мы добрались вниз, головы резко повернулись в наши стороны, разговоры прекратились и напряжённая, натянутая тишина повисла над клубом.

Молчание наступило так внезапно, что я просканировала подклубы, уверенная, что Фейри убили своих человеческих партнёров. Не убили. Они каким-то образом сделали их неподвижными.

Они знали, что мы здесь, в тот момент, как мы ступили внутрь клуба. Они разрешили нам войти, ждали нас.

Не такие события я себе представляла. Я представляла себе небольшую стычку, когда большая часть Фейри будет занята другим. Немного травли медведя. Мы бы прогулялись. Посмеялись. Взбудоражили достаточно дерьма, чтобы получить немного ответов о происходящем в Фейри.

На деле же мы оказались центром внимания тысячи Фейри Зимнего Двора, приближавшихся, окружавших нас. Снизу, сверху, сзади с балюстрады и из фойе внизу. Они ринулись блестящей ледяной волной, двигаясь с хищной, нечеловеческой грацией.

Сила, которую они источали, была в разы больше, чем я когда-либо ощущала от любого двора, не считая представителей знати, а с широко раскрытыми чувствами я понимала, что в клубе нигде не было ни одного принца или принцессы. Королевскую мелодию ни с чем не спутать — ритм адских барабанов, соблазнительный, гипнотизирующий, крадущий рассудок.

Фейри изменились. Даже их взгляды стали иными, больше не мерцали универсальной, кружащейся радужностью. Смертоносные как бритвы, они врезались в тебя, каждый со своим уникальным цветом, за неимением лучшего слова, хотя я затруднялась дать название оттенкам: здесь окрас бессмертного разложения, гниения и кладбищ; там в точности оттенок токсичной ядерной войны без конца; здесь цвет безумного, обгладывающего кости голода; там пятно безумия, галопом несущееся на тебя и топочущее копытами.

Раньше я насмехалась над ними, над этими самодовольными, прекрасными, но относительно невинными Фейри без королевской крови. Они казались мне позёрами, которые не были тем, чем притворялись, заставляли нас верить, будто они обладали куда большей силой, чем на самом деле.

Теперь обыкновенный Зимний Двор Фейри был — мне пришлось силой заставить свой мозг принять правду — ужасающим на инстинктивном уровне.

Одна цель достигнута. Мы знали, что наш враг намного могущественнее, чем был когда-то.

— Песнь определённо изменила их, Риодан, — пробормотала я, когда мы резко остановились посередине лестницы.

— Вот уж точно, Шерлок, — согласился он.

Вопреки серьёзности нашего текущего положения я улыбнулась.

В самое подходящее проклятое время он наконец-то правильно понял наши роли.

 

Глава 23

Если бы Танцор жил.

Это кроличья нора, в которую я проваливалась несколько раз.

Иногда неохотно; в другие разы, темными ночами, когда Шаз храпел рядом, его задняя лапа неустанно пинала меня во сне, и я не могла спать, я нарочно шла к осыпающемуся земельному краю и прыгала вниз. Отправлялась исследовать ту фантастичную, убийственную страну чудес из безумия, монстров и «может быть».

Его мозги, мои суперсилы: каких детей мы могли бы произвести на свет?

Если бы сердце Танцора было здоровым, если бы, скажем, он выпил Эликсир Жизни, какие дерзкие подвиги храбрости и гениальности мы могли бы совершить вместе на благо мира?

У Бэтмена не было ни единой суперсилы, если не считать его внутреннюю тьму. У Танцора определённо её не было. Но возможно, внутренний свет — это тоже суперсила, а его у него было в избытке.

Шазам мог бы нянчиться.

НЕТ.

Он мог бы их сожрать. Но все равно, Шаз — безоговорочный друг детей. Дети, которых мы не имели, просто обожали бы его, хвастались им перед всеми своими друзьями, и Шазу это нравилось бы. А если бы они двигались на суперскорости, мы бы переехали куда-нибудь, где я тоже смогла бы носиться с ними на суперскорости, и мы бы ничего не боялись.

Я даже не знаю, работают ли мои яичники. Я не знаю всего, что Ровена сделала со мной. В её нарциссистских дневниках есть хронологические пробелы, которые предполагали массу недостающих томов.

Ещё одна кроличья дыра: я понятия не имею, кто мой отец. Я даже не уверена, был ли он у меня вообще. Все, что я знаю — это что ни один из дневников старой ведьмы не содержал ни одного упоминания моего патриарха. Такое совершенное упущение такой важной темы моему мозгу кажется совершенно непростительным.

Так что, может, те очаровательные маленькие дети с темными волнистыми волосами Танцора и прекрасными глазами цвета морских волн никогда не были возможны.

Может, Риодан прав.

Может, я не человек.

Но я забегаю вперёд.

 

Глава 24

— Вы поймёте, — промурлыкал Риодану возвышающийся бледнокожий мужчина Фейри с серебристыми волосами до пояса, проталкиваясь через толпу, — что даже для выродков вроде вас некоторых из нас сложно убить.

Двое против тысячи. Отстойные шансы.

Я прищурилась, корректируя свои расчёты. Позади Фейри семь черных зверей начинали бесшумно подкрадываться с периметра комнаты.

Да! Потребовалось колоссальное усилие, чтобы подавить желание вскинуть кулак в воздух.

Девятка здесь. Спасибо тебе, Риодан.

Они находились здесь все это время, вероятно, слившись с решетчатыми колоннами, замаскировавшись под предмет мебели. Или, точнее говоря, как хамелеоны слились с бетонными стенами и LED экранами.

Фейри могут чувствовать свои дары, копье и меч, если они оказываются достаточно близко — а это, как говорит Мак, должно быть около четырёх метров или меньше. Но они не могут чувствовать Девятку, что делает их врагами Фейри номер один. Один из Девятки может подкрасться к ним прямо сзади и убить даже прежде, чем они поймут, что рядом угроза.

Насколько я знаю, никто не может уловить присутствие Девятки. Я однажды спросила у Кэт, что она чувствует, находясь рядом с ними, и она сказала: «Ни черта. Полная и совершенная тишина. Их вообще не существует». В то время я подумала, какое это, должно быть, блаженство для женщины, которая никогда не могла сбежать от обширных, взрывных и зачастую ужасающих эмоций мира. К слову о «нулевой точке». Её дара я бы никогда не хотела иметь. Я и так улавливаю слишком много ужасов мира без обострённой эмпатии.

Морозная женщина-Фейри, окутанная отороченным горностаем зимним плащом и свитой подобострастных придворных, властно рассекла сборище у основания лестницы и присоединилась к мужчине. Я сохранила в памяти каждую деталь их обоих. Отметила их как моих.

Свирепость пылала из её древних глаз, на лице столь бескровном, что оно отливало синевой. Презрительная усмешка обнажила острые белые зубы и проблеск бледного неугомонного языка. Длинные ресницы присыпаны блестящими кристаллами. Её волосы представляли собой такие бесцветные, замороженные крошечные прозрачные бриллианты, что они отражали любой оттенок, возле которого она стояла. Её ногти заострялись беспощадно острыми кончиками — десять беспрестанно постукивающих ножей для колки льда.

— Она превращается в принцессу, — пробормотала я Риодану. Поскольку она ещё не полностью трансформировалась, ей недоставало смертоносного жжения Сидбха-джай, убийственной сексуальности, свойственной королевской знати Светлого Двора.

— Уже заметил, — прорычал Риодан.

— Единственная причина, по которой мы не трансформировались в королевскую знать прежде, единственная причина, по которой сопливые людишки присвоили принадлежащие нам по праву места — это…

— Время в нашем мире ослабило вас, — перебила я её. — Делая нас более сильными.

— Но больше нет, — выплюнула она, раздувая деликатные ноздри. — Дворы вновь сильны, а я — Зиморождённая, — когда она топнула ногой, тонкий слой льда ринулся вперёд, укрывая пол между нами. Когда она пронзила меня взглядом бури и мороза, моё дыхание окрасилось крошечными ледяными кристаллами в воздухе. — Отдай мне меч, человек, и я не заставлю тебя страдать, — её глаза сузились до щёлочек огненного льда, и она промурлыкала. — Не очень. Поначалу.

Цель вторая: она хотела меч, Мак жива. Но где? Каждый Фейри в клубе заглядывал мне за плечо, голодным взором уставившись на моё оружие.

Девятка украдкой подобралась ближе, растворяясь в море Фейри в той своей почти невидимой манере, как будто видоизменяясь от одного Фейри к другому, и хоть нечеловеческие головы поворачивались, инопланетные глаза сканировали, они оставались за пределами видимости Фейри, вызывая беспокойство безо всякой конкретной точки, на которой можно сосредоточиться.

— Где ваша королева?

— Она не наша королева, и никогда ей не будет. Участь притворщицы — хуже смерти, — сказала она с холодной заиндевевшей улыбкой.

— Иными словами, — ответила я с ледяной улыбкой, — вы не имеете ни малейшего чёртова понятия, где она. И это кусает вас за ваши фейские задницы, не так ли, дорогуша?

Риодан рядом со мной издал сдавленный смешок.

Веселье исчезло, и она резко развернулась в водовороте отороченного горностаем плаща, прорычав:

— Заберите у неё меч. Покрошите ублюдка на куски не крупнее ящерицы, и принести её ко мне. Почти нетронутой.

Уходя, она оставляла за собой толстый слой льда, и все, о чем я могла думать — это «На нем дерьмово будет драться», представляя как мы поскальзываемся и скользим туда-сюда, пытаясь убить друг друга.

Мы были слишком вплотную окружены, чтобы я прыгнула в поток, но мне и не нужно было. Риодан схватил меня за руку и дёрнул в свой поток.

Прямо вверх.

Грёбаный ад, мне никогда не удавалось достичь такого идеально вертикального подъёма. Ещё один вызов, над которым надо поработать. Пока мы поднимались, я сбросила туфли на каблуках в предвкушении сражения.

Бескрайний чёрный тоннель, заляпанный кроваво-красным, расцвёл вокруг меня. Затем мы жёстко врезались в противоположную сторону танцпола.

Зиморождённая резко развернулась, зарычав с противоположной стороны клуба:

— Я сказала, принесите её ко мне! — крикнула она. — Что с вами не так, имбецилы? Я все должна делать сама? — она попятилась назад и взмахнула в нашу сторону двумя длинными, худыми, льдисто-белыми руками, выпуская дюжины блестящих, смертоносных ледяных пик.

— Поток. Сейчас же, — прорычал Риодан.

— Я так не думаю, — прорычала я в ответ.

Он так сильно и быстро толкнул меня вверх, что я кувырком полетела из его чёрного и кровавого тоннеля, где потратила драгоценные секунды на попытки выяснить, как переместиться из его режима путешествий в свой собственный. Я наконец обрела равновесие и прыгнула в свой длинный усеянный звёздами проход, затем резко опустилась обратно в стоп-кадр, на ходу снимая левую перчатку и правой рукой вытаскивая меч из-за спины.

Я вонзила свой меч в первого же увиденного Фейри с долгожданным рёвом удовлетворения.

«Один готов, впереди ещё тысяча», свирепо подумала я.

Я с головой нырнула в резню. Ублюдки думали убить Мак, думали захватить наш мир, долгие два года безнаказанно пытали и убивали наших людей.

Боковым зрением я видела Девятку, прорубающую себе путь к Зиморожденной, оставляя за собой искромсанных Фейри. Она — именно та, кого нам нужно было убить, чтобы выиграть немного времени до того, как родится другая принцесса, и я знала, что думал Риодан: убить её прежде, чем она станет смертоносной для меня. Сибдха-джай — мой криптонит. Включённая на полную силу, эта способность меня выключала, оставляла беспомощной. Мы понятия не имели, что рождалась новая королевская знать. Ни малейшего чёртова понятия. Мы слишком долго оставались отрезанными.

Я крутилась, я пронзала, я вертелась, я сражалась. В Элириуме я вернулась к жизни, будучи тем, чем должна была быть, делая то, что рождена была делать.

Фейри за Фейри падали от моего клинка. Затем Риодан очутился позади меня, и мы двигались в безупречной слаженности, сражаясь спина к спине.

— Я сказал тебе убираться нахер отсюда, — прорычал он через плечо.

— Скажи солнцу убраться с неба, — прорычала я в ответ.

— Оно убирается, когда наступает ночь. Я — ночь.

— Неверно с точки зрения науки. Солнце остаётся, просто ты его не видишь.

— Мы достигли своих целей. Отступай.

— Ты мне не босс.

— Грёбаный ад, как будто я этого не знаю. Что-то не так. Сука теряет Фейри направо и налево, и ей все равно. Она чего-то ждёт. Я даю отбой. Сейчас же.

Но было слишком поздно. Я спорила слишком долго.

Разрушительное, выжигающее душу жжение Сидбха-джай врезалось в меня и опалило мои внутренности в бесполезный пепел.

— Д-Джейн, — выдавила я. — Он д-должен б-быть где-то з-з-здесь. Н-найди его. Уб-бей его! — Этот ублюдок! Он не прятался со своей семьёй. Он работал на Двор Зимы, скорее всего, в обмен на предложенную амнистию, если он доставит им мой меч!

— Убью. Убирайся! — взревел Риодан.

Но я не могла. Ничто не работало правильно. Я вывалилась в медленный режим и упала на колени. Затем Риодан подхватил меня и забросил на своё плечо.

— Не касайся моей левой руки! — завопила я, становясь на дыбы над его спиной как кобра, отчаянно стараясь держать смертоносную конечность без перчатки подальше от него.

Принц просеялся прямо перед нами, атакуя меня ошеломительной сексуальностью, и когда он потянулся ко мне (я выгнулась, чтобы пойти к нему, пылала желанием быть его рабой, жаждала боготворить своего хозяина!), я сумела сохранить единственный клочок разума, сладко улыбнулась ему с совершенным обожанием и протянула свою левую руку, безмолвно умоляя его схватить меня с плеча Риодана и забрать в Рай.

Тёмное, нечестивое обещание горело в его взгляде. Кровь выступила на моих глазах, пока я протягивала свою смертоносную руку. «Возьми меня, возьми меня», повелевала я.

Он принял мою покорность как полагающееся ему королевское право и потянулся рукой.

Когда кончики наших пальцев встретились, взрыв высокого напряжения ударил мне в голову, прострелил моё тело и, когда он пробудился к смертоносной жизни, принц Фейри взорвался на тысячу фрагментов бледно-белой плоти и ещё более бледных острых костей.

Куски его усеяли клуб, и как только убийственная хватка Сидбха-джай отпустила мой разум, я мельком заметила бледное изумлённое лицо Зиморождённой в толпе.

Затем Фейри начали кричать и налетать друг на друга в торопливом бегстве.

Я оттолкнулась вверх, запуская себя как ракету с плеча Риодана, взметнувшись высоко в воздух и отчаянно стараясь убраться подальше от него, потому что напряжение все ещё искрило и трещало во мне.

Выбитая из равновесия, я совершенно промазала мимо потока, грохнулась на пол, перекатилась и вскочила на ноги.

Что бы я ни спустила с цепи в себе, это ещё не закончилось, даже близко не истощилось — это все ещё нарастало, нарастало, и я понятия не имела, как это контролировать.

— Дэни, возвращайся сюда! — проревел Риодан.

Мне нужно было что-то сделать прежде, чем он схватит меня. Прежде, чем я пошлю разряд в него. Я не стану убивать Риодана. Я делала это дважды и возненавидела оба раза.

Я резко развернулась к Зиморождённой и махнула рукой в её сторону в то же самое мгновение, как она вскинула на меня две бледные, худые, ледяные руки.

Разряды молний срывались с кончиков моих пальцев, одна за другой, раскалывая её призванные льдом оружия, прорываясь сквозь них, пока я посылала свою силу к ней…

Святой ад, она просеялась! Я промазала!

В ярости я выпустила ещё больше разрядов в стены, в пол. Если я не могла убить её, я хотя бы могла стереть их ужасающий клуб с лица нашей земли. Я выпускала энергию из своего тела мощными порывами молний, затем внезапно я…

Плыла в пространстве, кристально ясном и холодном, окружённая бесконечностью звёзд на окрашенном туманностями холсте чёрного бархатного неба.

Оно было бескрайним, но я была огромной. Оно было древним, но и я тоже. Оно было вне времени, но и мне не было конца.

Там был ветер. Его порывистые, завихряющие волны бились о моё тело. Ощущалось все так, будто я могу поймать один порыв и взлететь выше, выше, прежде чем направить позаимствованную инерцию и нырнуть под луну, вероятно, рикошетом отскочить вокруг звезды.

Я всегда думала, что космос неподвижен, но это не так, он жил и плыл, переливался и менялся. Здесь не пустота, а какое-то… тёмное вещество, которое отрицало понимание, материя Космоса, изобилующая возможностями, как будто все мечты, надежды и желания, которые когда-либо существовали и будут существовать, устроились глубоко внутри сверхплотных молекул тьмы, которую мы никогда не сможем постичь, и время от времени что-то проходило среди этих крыльев, или мелодии, рябью прокатывалось по этому тёмному веществу, тревожа его молнией и песней, разрядами экстремально высокого напряжения, изменяя, пробуждая, начиная нечто новое, сшивая вещи воедино такими способами, которые отрицали постижение, создавая связи, куя схемы и симметрию из хаоса.

Затем я ощутила грандиозный бриз и повернула свою голову, какой бы она ни была, к ветру. Огромный чёрный Охотник плыл рядом со мной, легонько покачивая головой, когда она билась о волны, растянув губы в тихом пыхтении, и он повернул свою гигантскую голову, чтобы остановить на мне взгляд одного сияющего оранжевого глаза. «Готова?»

Я нахмурилась. «К чему?»

«Я лечу».

«Я это вижу».

«Ты тоже летишь».

Что он говорил? Что я могу остаться здесь, с ним, летать среди величайших неизведанных территорий всего? Раскрыть секреты Космоса, содержащие его древние тайны?

«Все это и намного больше».

Но мои люди. Это не мой мир. Мой вновь в опасности, и вероятно, всегда будет в опасности. Мой мир нуждался во мне. Мне нужно было сделать работу.

Я закрыла глаза, желая, чтобы все это ушло.

Когда я снова открыла их, я стояла, постоянно моргая, ослеплённая внезапным резким светом, дисгармоничным перемещением.

Я находилась в клубе, но ситуация изменилась, пока я дрейфовала в космическом видении. Выжившие Фейри исчезли; просеялись, улетели или убежали, оставляя позади лишь мёртвых, Девятку и меня.

— Дэни, — голос Риодана, казалось, доносился с далёкого расстояния.

Я снова моргнула, ошеломлённо уставившись на разруху перед собой.

Стены крошились и обваливались. Пол расколола пятнадцатиметровая трещина с зазубренными краями, которая опадала в бездонную бездну. LED панели разбились, всюду разлетевшись кусками стекла и проводов, а эти люди, пойманные в ловушку под полом, погибли. Я задрожала. Скончались под завалом, который я сотворила. Маленькая часть моего мозга сказала «Лучшая смерть, чем та, которой они смотрели в лицо». Большая часть сказала «Ещё больше людей, которых ты не смогла спасти».

Каркас Элириума стонал, брусья сгибались в тщетной попытке удержать подорванное основание.

— Дэни, — повторил Риодан.

— Дорогая, — услышала я слова Лора. — Ты нас слышишь?

Я натянуто кивнула.

— Опусти руку, Дэни, — мягко, осторожно сказал Риодан.

Я не осознавала, что она все ещё поднята. Я уставилась на неё, поворачивая её одним боком и другим, пытаясь это осознать. Моё левое предплечье покрылось темными, прекрасными, обсидиановыми шипами. Она напоминала чёрную бархатную оперную перчатку с шипами.

Я заставила её опуститься вдоль бока.

— Посмотри на меня, Дэни, — сказал Риодан низким, напряжённым голосом.

Я медленно повернулась и встретилась с его взглядом. Его глаза странно дрогнули, клубясь тенями, и я увидела столь же ясно, как если бы он проговорил эти слова: «Проклятье, я был прав. Она не человек. Я знал это». Затем, «Дерьмо, это совсем не то, чего я ожидал. Твою мать!»

Слова дошли до меня не в его обычной манере безмолвных коммуникаций — не нарочно телеграфированными. Я получила все воспоминание, прикреплённое к его первой мысли, но ничего со второй.

Он не верил, что я человек, с того самого момента, как увидел меня возле Темпл Бара, когда я стояла и смотрела на уличных мимов, хохоча в голос, засунув одну руку в карман, а второй запихивая в рот чизбургер. У меня были фингалы под обоими глазами, я сильно была побита, все ещё пьяна от того, что носилась в стоп-кадре по всему городу ещё до того, как научилась сжимать свою ментальную хватку.

Но мы познакомились не тогда. Мы не были знакомы ещё какое-то время после этого.

И все же у него было безупречно детальное воспоминание о том, как он подходит ко мне сзади, останавливается в считанных дюймах от моей спины, медлит на мгновение и глубоко вдыхает перед тем, как исчезнуть в этой своей жутковатой мгновенной манере. Если бы я почувствовала за собой электризующее присутствие, я бы списала это на собственное возбуждение от того, что я наконец-то свободна в мире.

Он знал обо мне задолго до того, как пришёл найти меня на той водонапорной башне и вынудить работать на него.

Я попыталась обдумать эту мысль, но мой мозг размяк и не поддавался. Я не могла попасть ни в один из своих ментальных склепов. Вот как чувствуют себя нормальные люди? Как это, должно быть, ужасно! Как они вообще это выносят? У меня в голове месиво.

Затем мои ноги подкосились.

Повалившись на пол, я крикнула Риодану:

— Не лови меня! Не трогай меня! Я опасна!

Риодан слабо улыбнулся, но это не коснулось его глаз.

— Думаю, мы уже выяснили это.