В камине развели жаркий огонь. Блики оранжевого света метались по выцветшему ковру и ласкали ноги в тапках.

– У судьи было три свидетеля того, как умер лорд Ботуэлл. Эти трое признали и то, что раньше напали на Хейдона и что при этом один из них был убит. Так что судье ничего не оставалось, как снять с Хейдона все обвинения, – рассказывала Женевьева стайке детей в ночных рубашках.

Это происходило на следующий день после того, как Женевьева и Хейдон сначала отправились в тюрьму, а потом пошли в суд.

Джек стоял, прислонившись к стене, напряженный, бдительный, как будто все еще ожидал, что в любой момент в дом могут вломиться полицейские. Женевьева подумала, что пройдет немало времени до той поры, когда мальчик наконец перестанет бояться представителей власти.

– С чего бы этим троим признаваться? – проворчал Джек.

Хейдон пожал плечами:

– Возможно, констебль Драммонд им объяснил, что в их же интересах рассказать правду.

Маркиз, сидевший на диване, прижимал к себе Аннабелл и Шарлотту; он чувствовал, что его переполняет желание защищать свою семью. Ведь все они, спасая его, очень рисковали, и любой из них мог быть ранен или убит. При мысли об этом Хейдон приходил в ужас и тотчас же вспоминал Винсента, державшего пистолет у головы Аннабелл. Хотя сейчас девочке уже ничто не угрожало и она оправилась от пережитого, Хейдон все еще испытывал потребность держать ее возле себя, чтобы быть уверенным, что с ней все в порядке.

– Думаю, языки у них развязались, когда констебль Драммонд сломал палку об их задницы, – высказалась Дорин. – Была бы у меня возможность, я бы сделала это своим утюгом.

– Все очень просто. Только надо, чтобы тявкнула первая собака, а остальные тут же начнут лаять. – Оливер захохотал.

– Каждый человек сам за себя, только Бог за всех. – Юнис пустила по кругу тарелку с имбирными бисквитами. – Каждый показывал пальцем на другого, и всех бросили в горшок, как кости на суп. Может, этих негодяев не повесят за то, что они пытались убить его светлость, но в тюрьме они просидят долго, ручаюсь. Так долго, что пожалеют о том, что связались с лордом Ботуэллом, сколько бы он им ни заплатил.

– Бедный лорд Ботуэлл, – с грустью в голосе пробормотала Женевьева. – Конечно, то, что он делал, – это ужасно, – добавила она, перехватив недоверчивый взгляд Джека. – Но даже при этом я не могу его не пожалеть.

– Наверное, он очень горевал из-за своей дочки и поэтому ненавидел лорда Редмонда, – заметила Грейс.

Аннабелл покрепче прижалась к Хейдону; ей не нравилось, что кто-то мог его ненавидеть.

– Если он ее любил, то почему был таким жестоким?

– Иногда люди не понимают своих чувств, – объяснила Женевьева. Она сознавала, что эта тема слишком тяжела для Хейдона, но считала важным, чтобы дети поняли, что двигало Винсентом, чем были вызваны поступки, которые в конечном счете привели его к смерти. – Любовь лорда Ботуэлла к Эммалине оказалась для него очень мучительной. Когда он узнал, что она не его дочь, он был в отчаянии. Иногда мы отстраняемся от тех, кого любим. Отстраняемся не потому, что перестаем любить, а потому что любить становится невыносимо больно.

– Я бы так никогда не сделал, – решительно заявил Саймон. – Если бы я кого-то любил, я бы хотел быть рядом с ними, чтобы знать, что им хорошо.

– Я тоже. – Джейми зевнул и прикорнул рядом с Женевьевой. – А вы, Женевьева?

– Конечно, я тоже. – Она взъерошила мальчику волосы, погладила по веснушчатой щеке. – Я только хочу сказать: не надо судить лорда Ботуэлла слишком сурово. Некоторые люди долго не понимают все сложности любви. Лорд Ботуэлл понял, когда было уже поздно.

– Кстати, насчет поздно, – сказала Дорин. – По-моему, мальчикам и девочкам пора в кроватки. Завтра у нас день стирки, и я ожидаю, что до того, как мисс Женевьева позовет вас на уроки, вы поможете мне постирать и погладить белье.

– Но я не устала, – возразила Аннабелл; от утомления у нее под глазами залегли темные круги.

Джейми широко зевнул и прижался к Женевьеве.

– Я тоже не устал.

– Вам не обязательно ложиться прямо сейчас. – Женевьева годами укладывала спать уставших детей и знала: уверять их в том, что они устали, – вернейший способ их взбодрить. – Просто вам пора подняться наверх. Почистите зубы, заберетесь в постели и, если хотите, можете рассказывать друг другу разные истории, пока не устанете. Только не забывайте, что говорить надо шепотом.

Согласные на компромисс, убежденные в том, что не будут спать куда дольше, чем предполагала Женевьева, дети встали и столпились вокруг нее с поцелуями и пожеланиями спокойной ночи. Джек же стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди худые руки. Женевьева чувствовала: несмотря на выражение полного безразличия, его трогает этот вечерний ритуал. Он, конечно, уверен, что сам уже слишком взрослый для таких глупостей, как поцелуи перед сном, объятия и хихиканье. Но может быть, ему хотелось хоть на миг снова стать обычным ребенком?

Когда дети пожелали спокойной ночи Хейдону и вместе с Оливером, Дорин и Юнис направились к лестнице, Женевьева подошла к Джеку:

– Джек, мне кажется, что юноше твоего возраста не обязательно ложиться спать вместе с остальными детьми.

Он взглянул на нее недоверчиво.

– Если хочешь, начиная с сегодняшнего вечера можешь оставаться на ногах лишний час. Это будет твое время, можешь проводить его, как пожелаешь. В библиотеке много прекрасных книг, которые тебе понравится смотреть. А если хочешь, то можешь пойти на кухню пить чай с Оливером, Дорин и Юнис. Я уверена, они с восторгом примут тебя в свою компанию. Время полностью в твоем распоряжении, делай что хочешь.

Джек кивнул; он был доволен, что его зрелость признали и предоставили соответствующие привилегии.

– Отлично, – сказал мальчик. Потом в смущении добавил: – Спасибо, Женевьева.

Она немного помедлила, наконец решилась:

– Джек, ты останешься?

У него забегали глаза.

– Что вы имеете в виду?

– Я знаю, что ты вполне способен сам о себе позаботиться, как делал многие годы до того, как пришел сюда. И я также понимаю, что иногда тебе хочется снова жить самостоятельно.

Джек молчал, не отрицая и не подтверждая ее догадку.

– Дело в том, что мне трудновато управлять таким хозяйством, – вздохнув, продолжала Женевьева. – Мне придется много рисовать для следующей выставки, и я не знаю, как смогу делать что-то другое. У Оливера, Дорин и Юнис и так множество хлопот, и не приходится рассчитывать, что они займутся такими делами, как составление финансовых счетов, – ведь это требует полной сосредоточенности и внимания к мелочам.

Джек смотрел на нее с удивлением:

– Вы хотите, чтобы я вел ваши счета?

– Конечно, ты начнешь с самого легкого. И я буду сначала проверять твою работу. Но я уверена, что в конце концов ты полностью возьмешь это на себя, потому что ты проявил сообразительность в том, что касается сложения и вычитания.

Джек невольно улыбнулся; он был доволен похвалой.

– Есть много других обязанностей, которые ты мог бы взять на себя, – продолжала Женевьева. – Ты уже взрослый и вполне справишься. Для меня будет огромной поддержкой, если ты будешь выполнять часть моих дел. Но я передам их тебе только в том случае, если буду знать, что ты остаешься.

Джек переминался с ноги на ногу и отводил глаза; было ясно, что он не хочет лгать.

Женевьеву охватило разочарование. Она готова была держать пари, что Джек придет в восторг от ее доверия и ухватится за это предложение. Выходит, она ошибалась и напрасно надеялась.

– Ты не должен отвечать сегодня. – Она решила сменить тактику. – Не хочу, чтобы ты пошел на соглашение, которое потом захочешь разорвать. Я прошу, Джек, только об одном: чтобы ты хорошенько подумал, – закончила она с предельной искренностью. Согласен?

Джек кивнул:

– Идет.

Она посмотрела на него вопросительно:

– Ты хочешь сказать, что подумаешь?

– Нет, я хочу сказать, что остаюсь. – На лице его снова появилась улыбка.

– Ты уверен?

Джек снова кивнул.

– Но не навсегда, – поспешил он уточнить.

Пусть Женевьева не думает, что он всегда будет жить за ее счет. Но если быть честным перед самим собой, то иногда ему отчаянно хотелось остаться тут на всю жизнь. Джеку, конечно, не нравилось, что ему все время указывали, что он должен делать, он терпеть не мог чистить картошку, потрошить вонючую рыбу и мыть посуду. И его ужасно раздражало, что нельзя уходить и приходить, когда вздумается. К тому же он никак не мог понять, почему Женевьева постоянно пристает к нему с ванной, хорошими манерами и прочими глупостями. Но как ни странно, в какой-то момент он понял, что ему нравится жить в этом странном семействе. Впервые в жизни он чувствовал, что его принимают таким, каков он есть. Более того, Джек чувствовал, что он желанный человек в этой семье и больше всех остальных к нему тянулась Шарлотта. Жуткое чувство беспомощности охватывало его всякий раз, когда он видел, как она, хромая, ковыляет по комнате или поднимает ногу и растирает ее, пытаясь унять постоянную боль. Ему была нестерпима мысль о том, что придется покинуть ее – сейчас, во всяком случае.

И он был нужен Шарлотте, чтобы оберегать ее.

– Я останусь на два года, на срок приговора. Тогда у вас не будет неприятностей с начальником тюрьмы после того, как я уйду. – Джек не забыл, как встревожились дети, когда он сказал, что собирается в Глазго. – Если, конечно, вы считаете, что от меня будет польза. – Он хотел показать, что будет отрабатывать свое содержание.

Почувствовав необыкновенное облегчение, Женевьева обняла Джека и крепко прижала к себе. Мальчик замер, не зная, как на это отвечать. От нее очень приятно пахло, и это совсем не походило на противный запах матери; теперь он понимал: это был запах пота и дешевых духов. Почувствовав какую-то странную слабость, Джек закрыл глаза. И ему вдруг почудилось, что годы куда-то исчезли и он снова стал маленьким мальчиком, цеплявшимся за маму, со слезами умолявшим ее не уходить. Только Женевьева не собиралась от него уходить. И теперь его переполняло ощущение счастья – такое новое и незнакомое, что он не понял, что это такое. Зато он понимал, что Женевьева просила его не уходить от нее.

Собравшись с духом, он обнял ее и прошептал:

– Спасибо, Женевьева. Спасибо, что вытащила меня из тюрьмы и привела домой.

Рывком высвободившись из ее объятий, Джек откашлялся, смущенный таким проявлением чувств.

– Спокойной ночи, – пробормотал он, бросив взгляд на Хейдона. Затем вышел из гостиной.

– Спокойной ночи, Джек, – с улыбкой ответила Женевьева, закрывая двери.

Хейдон встал с дивана и подошел к камину. Он неожиданно сконфузился из-за того, что остался с Женевьевой наедине. Схватив кочергу, он поворошил дрова, хотя они и так прекрасно горели. Взяв еще одно полено, Хейдон сунул его в камин, а потом долго наблюдал, как языки пламени жадно лижут сухое дерево. Не зная, что делать дальше, он уперся ладонью в каминную полку и уставился на огонь, пытаясь собраться с мыслями.

Слишком много всего произошло за последнее время. Сначала его совершенно неожиданно лишили той жизни, к которой он привык. И вот он вдруг снова стал маркизом Редмондом, свободным человеком, а не сбежавшим из тюрьмы преступником. Разумеется, недавние скандальные события дадут сплетникам пищу на долгие годы, но Хейдона это нисколько не волновало. Да и репутацией семьи он не очень-то дорожил, хотя признаться в этом было немного стыдно. Но ведь он не собирался становиться маркизом, и титул достался ему лишь по воле случая.

Но вот то, что с ним случилось у Женевьевы… Он даже и вообразить не мог, что когда-нибудь ему станет дорога такая женщина, как Женевьева Макфейл.

И еще труднее было поверить в то, что такая женщина, чтобы спасти его, поставит под угрозу свое благополучие и благополучие своих детей. Более того, все они рисковали жизнью, когда вызволяли его из плена в Чертовом логове. Но такой Женевьева была с юности. С того момента, как добровольно пожертвовала своим положением в обществе и отказалась стать женой графа Линтона. Да, она покинула мир обеспеченных людей, она отказалась от всего, к чему привыкла с детства. И все это ради спасения внебрачного сына горничной. Хотя другие женщины на ее месте не стали бы утруждать себя и охотно согласились бы с тем, что этот ребенок какое-то время будет чахнуть в сиротском приюте, а потом умрет.

Но Женевьева не такая, как все. Она отказалась от комфорта и благополучия и вступила в борьбу за выживание не потому, что так хотела, а потому, что не могла поступить иначе – беспомощный ребенок нуждался в ней. После этого жених отказался от нее, а общество отвергло – то самое общество, которое совсем недавно восхищалось ее молодостью и очарованием. Что ж, ничего удивительного… Ведь эта девушка – девушка из высшего общества – вместо того чтобы стать графиней, взялась спасать жизнь незаконнорожденного ребенка. А потом пошла дальше – решила спасти еще пятерых. И она делала это не из-за ханжеской потребности умилостивить Бога, не из чувства морального превосходства над другими: Женевьева помогала людям просто потому, что в ее груди билось благородное любящее сердце, и если она видела, что кто-то страдает, то не могла пройти мимо.

Даже если это был убийца, которого завтра должны казнить.

Хейдон всегда знал, что недостоин ее. Он бездумно погубил жизнь своей дочери, а теперь и жизнь Винсента. Обе смерти были самоубийствами, но главный виновник он, Хейдон. И сколько бы он ни старался, ему никогда не очистить свою душу от черных пятен. Его будет вечно терзать мысль о загубленной девочке и о Винсенте, не сумевшем пережить горе и вынести страдания. Так как же Женевьева, посвятившая жизнь облегчению участи несчастных, сможет назвать мужем и отцом своих детей такого черствого и самовлюбленного мерзавца, как он?

Женевьева с беспокойством смотрела на Хейдона. «Что же он готовится мне сказать?» – думала она с ужасом. В водовороте событий последних двух дней она не позволяла себе задумываться о том, что с ними будет дальше. Но сейчас, увидев, как Хейдон смотрит на огонь, она поняла: он собирается сказать ей что-то очень важное. И она догадывалась, что именно он скажет.

– Ты уезжаешь? – прошептала Женевьева.

Он кивнул, не поворачиваясь к ней.

– Завтра утром. Повезу гроб Винсента в карете до Обана, а там пересяду на корабль, отплывающий на север, в Инвернес. Видишь ли, я обязательно хочу проследить, чтобы его похоронили рядом с Эммалиной.

«Что ж, этого и следовало ожидать, – думала Женевьева. – А на что я, собственно, рассчитывала? Неужели действительно полагала, что он останется со мной? Неужели надеялась, что он женится на мне, на старой деве, живущей в ветхом, давно заложенном доме с целым выводком бывших воришек?» Конечно же, глупо было на это рассчитывать, и сейчас она это отчетливо поняла.

И тут словно что-то надломилось у нее в душе, и она судорожно вцепилась в ручку дивана, стараясь сохранить хотя бы подобие достоинства. На пальце сверкнуло золотое кольцо, которое Хейдон ей подарил в Глазго, – насмешливое напоминание о том, как они представлялись мужем и женой. Тогда на какой-то сладостный миг она по глупости позволила себе забыть, что все это – притворство. Очарованная теми мгновениями, когда они сливались телами и душами, она совершенно забыла о том, что на самом деле они с Хейдоном не женаты. Да, они не женаты и никогда не станут мужем и женой.

Стараясь не выдавать своих чувств, Женевьева сказала:

– Хейдон, я уверена, что Винсент был бы тебе признателен за заботу.

Из горла его вырвался сухой, жесткий смешок.

– Сомневаюсь. Винсент меня презирал и имел на то все основания. – Он отвернулся от огня и, еще больше помрачнев, добавил: – Я убил его, Женевьева. Убил, как если бы сам держал в руке тот проклятый пистолет.

– Я в это не верю, и ты не должен верить. – Желание защитить его мгновенно перевесило ее собственные страдания. – Хейдон, Винсент собирался тебя убить, он вынашивал эту мысль месяцами, а может, годами. Но когда граф понял, что ты вовсе не то чудовище, которым он тебя вообразил, он не смог выполнить задуманное…

– И поэтому убил себя, – со вздохом закончил Хейдон. – Но ведь это я погубил его.

Женевьева решительно покачала головой:

– Нет-нет, ты его только ранил тем, что его жена родила от тебя дочь. Но ты его не погубил, Хейдон, и, уж конечно, не довел до самоубийства. Винсент сам так решил – воздвигнуть стену между собой и Эммалиной. Возможно, в то время он чувствовал, что у него нет выбора, но я уверена, что выбор был. Мы не можем контролировать все, что случается в нашей жизни, мы можем контролировать только свою реакцию на события. – Ее голос смягчился. – Винсент был опустошен, когда узнал, что Эммалина ему не дочь, но никто не заставлял его лишать ее своей любви. Это был его выбор. Последствия выбора оказались невыносимы как для Эммалины, так и для него.

– Но пойми, Женевьева, если бы не я…

– Если бы не ты, – перебила она, – Винсент никогда бы не узнал драгоценную радость любви, которую он испытал к дочери. Он любил ее первые пять лет и продолжал любить. И еще вот что… Возможно, Кассандра забеременела вовсе не от тебя, а от другого своего любовника. Тебе это никогда не приходило в голову? Хейдон, нельзя рассуждать о том, чего ты не знаешь наверняка. Жизнь такова, что нам иногда приходится делать очень трудный выбор. Когда родился Джейми и умерла его мать, я ужасно разозлилась и спрашивала себя: почему я должна делать такой выбор? А выбор был очень трудный: взять на себя ответственность или пройти мимо?

– Но ты не прошла мимо, Женевьева.

– Не прошла. И все, что случилось в моей жизни после этого, было неразрывно связано с выбором, который я тогда сделала. Именно тогда я поняла, что должна заботиться о несчастных детях и обо всех, с кем поступили несправедливо. Поэтому в моем доме появились не только дети, но также и Оливер, Дорин и Юнис. И все они стали членами моей семьи и наполнили мою жизнь неиссякаемой радостью. А потом – и это совсем невероятно – появился ты. Судьба подарила мне тебя, – добавила Женевьева дрогнувшим голосом.

Она умолкла и потупилась. Мысль о том, что Хейдон узнает, как много он для нее значит, казалась невыносимой. Нет-нет, он не должен об этом знать. Она многое может выдержать, но едва ли сможет стерпеть его жалость.

Хейдон же посмотрел на нее с искренним удивлением. Внезапно Женевьева, такая сильная и всегда уверенная в себе, превратилась в слабую беззащитную женщину.

«Судьба подарила мне тебя» – эти слова Женевьевы все еще звучали у него в ушах.

Стремительно преодолев разделявшее их расстояние, Хейдон опустился перед Женевьевой на колени и, взяв ее за подбородок, заглянул ей в лицо. В глазах ее стояли слезы, выражение муки на лице пронзило ему сердце. Медленно и осторожно она приложила его руку к груди.

Слезы струились по ее щекам, оставляя сверкающие дорожки.

Хейдон смотрел на нее с благоговением. Он чувствовал, как под его ладонью бьется ее сердце. Он вдруг понял: Женевьева не осуждает его за прошлую жизнь, как не осуждала детей за их прежние прегрешения. Она верила, что в глубине души он порядочный человек. Вот почему она помогла ему бежать из тюрьмы, а потом рискнула всем, что имела, чтобы спасти от полиции и от похитителей. По той же причине она приняла его в свою семью. Но это не могло быть причиной для того, чтобы отдаться ему, разделить с ним неистовую страсть, какую он не испытывал ни с одной другой женщиной. И вовсе не поэтому она сейчас сидела такая подавленная и прижимала к сердцу его руку. Причина совсем другая.

Она его любила.

Эта мысль, словно ослепительная вспышка, уничтожила темные тени прошлого, и душа его наполнилась светом и радостью.

– Я люблю тебя, Женевьева, – прохрипел Хейдон. Он придвинулся к ней поближе. – Люблю больше жизни. Я полюбил тебя в тот момент, когда впервые увидел во мраке тюрьмы, и с тех пор люблю с каждым днем все больше. И если ты позволишь, то я буду окружать тебя этой любовью до конца своих дней.

Женевьева молча смотрела на него, не в силах понять, что он говорит.

– Я буду лелеять и защищать наших детей, – продолжал Хейдон. – И буду с радостью встречать и других детей, которые появятся в нашей жизни хоть из тюрьмы, хоть с улицы, хоть в результате нашей преданности друг другу.

– Но ты маркиз… – пробормотала Женевьева, по-прежнему прижимая к груди его руку.

– Я надеюсь, что нам это не помешает.

– Ты мог бы жениться на другой…

– Я польщен, что ты так думаешь. Значит ли это, что ты отвечаешь «да»?

Она с несчастным видом покачала головой.

– Ты не можешь на мне жениться, Хейдон. Ведь я и мои дети – мы не принадлежим обществу, в котором ты живешь, ты и сам это видишь. Их никогда не примут твои друзья и родственники, тем более не примут здесь те люди, которые когда-то приглашали меня к себе домой как равную. – Ей казалось, что плачет само ее сердце, и она выпустила его руку. – Хейдон, я не смогу смотреть, как над тобой станут смеяться из-за меня и моих детей, как станут презирать тебя люди, ослепленные своими титулами и богатством.

– Тогда я откажусь от титула, – заявил Хейдон. – Продам поместье, а также все свои владения в Инвернесе, и тогда нашим детям не придется туда приезжать и подвергаться унижениям. Будем жить здесь или переедем еще куда-нибудь, где начнем все заново. Женевьева, мне на все это наплевать – на титул, на поместье, на то, что люди подумают обо мне и моей жене. Для меня имеет значение только одно – чтобы мы с тобой были вместе. Выходи за меня замуж, Женевьева. И позволь мне до конца жизни любить тебя. – Он убрал с ее лица шелковистую прядь и стер пальцем серебристую слезу. – Пожалуйста, Женевьева…

Она смотрела на него, закусив губу. На его прекрасном лице играли отблески пламени, бушевавшего в камине, а в глазах сверкала решимость мужчины, готового преодолевать трудности.

Женевьева медлила с ответом, но в какой-то момент вдруг поняла, что ни за что не позволит ему уйти.

Тихонько вскрикнув, она бросилась ему на шею и, опустившись рядом с ним на колени, прижалась губами к его губам.

– Да, – выдохнула она и почувствовала, как радость уносит все страхи и наполняет ее новой силой. Не желая, чтобы ради завоевания ее руки он отказался от титула и отвернулся от своих родственников, Женевьева с улыбкой добавила: – Пожалуй, я выйду за вас замуж, лорд Редмонд.

Хейдон засмеялся, пылко поцеловал ее и, прижав к груди, опустил на ковер перед камином. Затем вынул шпильки из ее прически, и густые шелковистые пряди волнами улеглись на ковре. Любуясь пляской света в вырезе ее платья, он пробормотал:

– Кое-что должно привлечь твое внимание. – Он поцеловал ее в шею, и тут же его руки скользнули к груди Женевьевы и вскоре избавили ее от платья и корсета.

Женевьева тихонько вздохнула и, обвивая руками его шею, крепко прижалась к нему. Почувствовав, как восставшая плоть Хейдона прижимается к ее животу, она улыбнулась и застонала, наслаждаясь этим ощущением.

– Ты меня слышишь, Женевьева? – Он запустил руку под ее нижнюю юбку.

– Да!.. – выдохнула она.

– Учитывая твою любовь к детям, – Хейдон медленно водил пальцами по ее бедрам и животу, – и то количество времени, которое я намерен посвятить тебе… – Он поцеловал ее в губы. – В общем, я думаю, что у нас будет очень большая семья. – Он расплылся в улыбке.

– Ах, я обожаю большие семьи. – Женевьева расстегнула его брюки и спустила их. Потом, приподнявшись, стянула с себя нижнюю юбку и снова легла перед камином. – А у тебя в поместье хватит спален?

Хейдон избавился от сюртука и рубашки, затем устроился между ног Женевьевы.

– На некоторое время хватит, если ты захочешь там жить. Когда все спальни будут заняты, мы подыщем дом побольше.

– А сколько у тебя спален?

– Восемнадцать. – Заметив, что Женевьева смотрит на него с изумлением, он, усмехнувшись, добавил: – Но вместе с комнатами для слуг – тридцать четыре. Собираешься их заполнить?

– Попытаюсь. – Она приподняла бедра и приняла его в себя.

– Господи, какое блаженство, – пробормотал Хейдон, сохраняя неподвижность.

– Ну же, милорд… – Женевьева в нетерпении снова приподняла бедра. – Я уверена, что в этом деле не обойтись без вашей помощи.

Хейдон рассмеялся:

– Как пожелаешь, любовь моя. Я твой узник и останусь им навеки.

Он поцеловал ее в губы и почувствовал, что уродливые шрамы прошлого исчезают, а сердце наполняется любовью и счастьем.