Тяжело дыша, Джек вбежал в дом и выкрикнул:

– Где Женевьева?!

– Святые угодники, посмотри, сколько снега ты натащил! – проворчала Дорин. С упреком глядя на мальчика, она добавила: – Или не знаешь, что надо снимать обувь, когда входишь в дом?

– Женевьева!.. – не обращая на Дорин внимания, кричал Джек. Он распахнул дверь в гостиную, но Женевьевы там не оказалось, и он, развернувшись, побежал к лестнице. – Женевьева!

– Что за шум? – осведомился Оливер, выходя из кухни с ботинком и грязной тряпкой в руках. Заметив Джека, с беспокойством в голосе спросил: – Что случилось, парень?

В этот момент в дом ворвались Аннабелл, Саймон, Грейс и Джейми. Увидев их, Дорин строго проговорила:

– Немедленно всем разуваться.

– Оливер, где Женевьева? – Бледное лицо Джека блестело от пота, глаза горели.

– Она в подвале, парень, – ответил Оливер; он понял: случилось что-то ужасное. – А где Шарлотта? – Оливер окинул взглядом детей.

Не ответив на вопрос, Джек ринулся на кухню, а оттуда в подвал. Женевьева сидела на ящике и перебирала какие-то вещи, лежавшие в сундуке; казалось, она уже долго так сидела.

– Вам придется ее спасать! – в отчаянии закричал Джек. – Она ничего не сделала, просто пошла с нами, чтобы помочь. Я один украл бриллианты. – Он вытащил из кармана драгоценности и сунул их в руки Женевьевы. – Это все. Клянусь, я больше ничего не взял. Отдайте мистеру Инграму, и пусть он ее отпустит.

Женевьева с ужасом смотрела на сверкающие в ее руках украшения.

– Господи, Джек, что ты наделал, – прошептала она, задыхаясь.

Мальчик зажмурился, чтобы сдержать слезы.

– Я украл эти драгоценности в лавке мистера Инграма. – Он тяжело вздохнул. – Я хотел их продать, а деньги отдать вам, чтобы вы могли заплатить этому проклятому банку и сохранить дом. Тогда никто бы не оказался на улице. Но мистер Инграм заметил меня до того, как я ушел из магазина. И тогда все побежали, а Шарлотта споткнулась, упала, и он ее поймал.

По лестнице в подвал скатились остальные дети. А за ними спустились Оливер, Дорин, Юнис и Хейдон.

– Совершенно ничего не понимаю… – С трудом сохраняя спокойствие, Женевьева пыталась вникнуть в то, что говорил Джек. – Почему мистер Инграм задержал Шарлотту?

– Потому что только ее он сумел догнать, – проговорила смертельно бледная Грейс. – Надо было сделать так, чтобы она оказалась впереди меня, но я находилась ближе к двери и думала, что она прямо за мной. Так сначала и было, но она споткнулась и… Прости, Женевьева. – Грейс утерла ладонью слезы.

Тут дети заговорили все сразу:

– Мы думали, что зайдем и выйдем без всяких трудностей…

– Но когда мистер Инграм увидел Джека возле шкафа с драгоценностями, я ударил по рыцарским доспехам…

– А пожилой покупатель сунул свою трость под ноги Джейми, но его жена упала, как…

– А я ему сказал, чтобы отпустил Джейми. Он не отпустил, и тогда я ударил его по ногам тростью…

– А я порвала картину о голову мистера Инграма, и он погнался за мной…

– И тогда мы набросили на него скатерть, и он совсем свихнулся…

– А потом мы все убежали…

– Кроме Шарлотты.

Ошеломленная этим рассказом, Женевьева пробормотала:

– Вы напали на мистера Инграма?..

– Это была моя идея, – решительно заявил Джек. – Да, я во всем виноват. Я заставил их пойти со мной и…

– Неправда! – перебила Грейс.

– Мы все хотели пойти, – поддержал ее Саймон.

– Мы заставили Джека согласиться с нами, сказали, что лучше такие дела не делать в одиночку, – уточнила Аннабелл.

– Они хотели оставить меня дома, но я не захотел, – закончил Джейми.

– Теперь, кажется, понимаю… – прошептала Женевьева. Конечно, ей следовало отругать детей, но сейчас для этого не было времени. Позже она с ними серьезно поговорит, но сейчас… Надо было срочно вернуть украденные драгоценности и привести Шарлотту домой.

– Идемте, Женевьева. – Хейдон тронул ее за плечо. – Мы должны вернуть драгоценности мистеру Инграму, извиниться за причиненные неприятности, пообещать заплатить за все, что дети испортили, и привести Шарлотту домой.

Женевьева вздохнула и покачала головой:

– Думаю, у мистера Инграма ее уже нет. Наверняка девочку забрала полиция. Она в тюрьме.

– Тогда мы вызволим ее из тюрьмы. Идемте. – Хейдон протянул ей руку.

– Вам нельзя меня сопровождать. – Женевьева медленно поднялась на ноги, судорожно сжимая в руках украденные детьми драгоценности.

– Нет, я должен пойти с вами. Было бы странно, если бы вы пошли без мужа.

Женевьева снова покачала головой:

– Мы уже накликали беду, когда комендант Томсон и констебль Драммонд вас увидели. Один раз мы их провели, но это не значит, что удастся и во второй. Кроме того, вас может узнать тот ужасный надзиратель. Или кто-то из заключенных. Нет, вам нельзя туда идти.

– Боюсь, парень, мисс Женевьева права, – подал голос Оливер. – Заключенные могут узнать. Видишь ли, те, кто сидит в тюрьме, чувствуют такие вещи острее, чем недоумок Томсон или даже констебль Драммонд.

– Сидишь день и ночь в грязной и холодной камере, вот и начинаешь понимать все окружающее. И людей тоже, – объяснила Дорин.

– Едва ли кто-то из заключенных меня узнает, – возразил Хейдон. – Я совсем не похож на того, каким был в тюрьме.

– А им и не надо будет смотреть, – сказала Юнис. – Они узнают по голосу и даже по звуку шагов, когда вы будете проходить по коридору. Даже я этому научилась, пока сидела в тюрьме. Там начинаешь обращать внимание на всякие мелочи – например, как человек ступает, тяжелый ли у него шаг и прочее… Все это помогает коротать время.

– Значит, мне придется изменить голос и походку, – упорствовал Хейдон.

– Нет, – решительно сказала Женевьева. По правде говоря, ей было бы намного легче, если бы Хейдон пошел с ней в тюрьму, но слишком велика была опасность, что в нем узнают лорда Редмонда и снова бросят в камеру. – Шарлотта уже сидит в тюрьме, и я не хочу, чтобы еще и вас, Хейдон, арестовали.

– Тогда я пойду с вами, – вызвался Джек. – Я им скажу, что Шарлотта ни в чем не виновата. Пусть вместо нее посадят за решетку меня. Старику Томсону ужасно хочется выпороть меня и отправить в исправительную тюрьму. И ублюдку Драммонду хочется того же. Но что бы они со мной ни сделали, мне будет не так плохо, как Шарлотте, если она останется в тюрьме.

Женевьева с удивлением посмотрела на Джека. В серых глазах мальчика сверкала решимость – чувствовалось, что он хоть сейчас готов отправиться обратно за решетку. Разумеется, Женевьева и раньше знала, что Джек способен на решительные действия, он это доказал, когда помог Хейдону бежать, хотя сам очень рисковал. Но все-таки ее глубоко тронуло самопожертвование Джека – ведь на сей раз он рисковал ради Шарлотты.

– Нет, Джек, я не могу такое позволить. Я понимаю, ты хочешь помочь Шарлотте, но я не верю, что комендант Томсон согласится обменять ее на тебя. Он просто арестует тебя, а Шарлотту оставит в тюрьме, и мне придется заботиться о вас обоих. Я пойду одна, верну драгоценности и докажу Томсону и Драммонду, что у них больше нет оснований задерживать Шарлотту. А когда она снова будет дома, – Женевьева окинула детей строгим взглядом, – мы с вами очень серьезно поговорим.

Констебль Драммонд с деланным сочувствием поглядывал на Женевьеву. Он сидел, сложив пальцы домиком, а руки у него были необычайно большие, с длинными, но не слишком чистыми ногтями. Эти руки и длинные сальные волосы свидетельствовали о том, что он не очень-то следил за своим внешним видом. Правда, на сей раз констебль пригладил свои черные пряди, но их не мешало бы сначала вымыть и расчесать. «Скорее всего давно у него нет ни жены, ни любовницы», – подумала Женевьева, усаживаясь в кабинете начальника тюрьмы Драммонда.

– Миссис Блейк, я уверен, вы понимаете, что участие в жестоком нападении на мистера Инграма, а также на лорда Страдерса и его супругу сводит на нет любые ваши договоренности с комендантом Томсоном в отношении опеки над девочкой. – Драммонд не улыбнулся, но Женевьева знала: делая такое заявление, он испытывал огромное удовольствие.

– Насколько я понимаю, Шарлотта ничего не украла и ни на кого не напала, – возразила Женевьева. – Поскольку я вернула все вещи и намерена полностью компенсировать мистеру Инграму причиненный ущерб, дело благополучно разрешилось. Так что я не вижу причин для дальнейшего задержания Шарлотты. Отдайте ее мне, а я отведу ее домой и накажу, если потребуется.

– К сожалению, миссис Блейк, ситуация не так проста, – сказал комендант Томсон, нервно теребивший бороду.

Начальник тюрьмы опасался серьезных последствий – ведь девочка, которую он год назад отпустил к Женевьеве, совершила преступление, направленное против уважаемых жителей города. А если прибавить к этому инциденту недавний побег лорда Редмонда, то становилось ясно: коменданта Томсона непременно вызовут в Глазго для объяснений. Значит, теперь, чтобы показать, что он осознал свои ошибки, следовало предпринять самые серьезные и решительные меры.

Строго взглянув на Женевьеву, Томсон проговорил:

– Шайка воришек, ворвавшаяся в лавку мистера Инграма, похитила чрезвычайно редкие драгоценности огромной цены. К тому же они напали на лорда и леди Страдерс, и лорд Страдерс сообщил, что его жена серьезно пострадала. Доктор Хейс ее обследовал и предписал полный покой и постельный режим на целый месяц. Вы представляете, что это означает, миссис Блейк?

Женевьева прикусила губу, чтобы воздержаться от комментариев. Джейми ей рассказал, как врезался в леди Страдерс после того, как лорд Страдерс сунул трость ему под ноги. Следовательно, мальчика никак нельзя было винить, даже если дама действительно пострадала при падении.

– Добавим к этому нежелание обвиняемой помочь мне в расследовании, что демонстрирует шаткость ее моральных устоев, – продолжал Драммонд. – Она отказывается выдать сообщников, хотя я ей сказал, что если она это сделает, то судья будет к ней более снисходителен. Мы, конечно, получили от мистера Инграма описание, из которого явствует, что и другие участники нападения были вашими подопечными, но было бы полезно, если бы девочка это подтвердила.

Женевьева недоверчиво взглянула на констебля:

– Вы хотите, чтобы Шарлотта обвиняла своих братьев и сестер?

Драммонд презрительно фыркнул, как бы давая понять, что называть этих детей «братьями и сестрами» просто нелепо.

– Я говорю, что если бы девочка продемонстрировала хоть немного раскаяния и помогла бы мне, то я был бы более склонен верить в ее невиновность. Но увы, я прихожу к заключению, что все участники этого дела заслуживают длительных сроков заключения. Хотя я решил не возбуждать дело против остальных преступников, эта девочка должна стать для них примером. Общество обязано позаботиться о том, чтобы опасные преступники понесли заслуженное наказание и оказались за решеткой.

– Мы говорим об одиннадцатилетнем ребенке! – возмутилась Женевьева. – Едва ли ее можно считать опасным преступником.

– Ошибаетесь, – возразил констебль. – Мы говорим о молодой женщине с преступным прошлым, о той, которая вновь нарушила закон, хотя вы, взяв преступницу к себе домой, пытались ее перевоспитать. Как я уже говорил, миссис Блейк, это у них в крови и передается из поколения в поколение. И к сожалению, все живущие у вас дети таковы. С ними нужна строгость, иначе из-за них будут страдать невинные люди, что и произошло сегодня.

– Констебль Драммонд, я не отрицаю: дети поступили плохо, – согласилась Женевьева. – Но поверьте, они это сделали не из жадности или врожденной склонности к воровству. Просто они хотели помочь мне…

– Все это решит суд, – перебил Драммонд.

Женевьева сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. Потом вновь заговорила:

– Констебль Драммонд, неужели вы всерьез полагаете, что если посадить одиннадцатилетнюю девочку в тюрьму, то из этого получится что-то хорошее?

– Увы, миссис Блейк, ничего другого мы сделать не можем. – Комендант Томсон попытался придать своим словам оттенок сожаления. – Если бы это был ее первый проступок, мы могли бы проявить снисхождение. Но за девочкой числятся и другие преступления, которые и привели ее в мою тюрьму в первый раз.

– Воровал ее отец, – возразила Женевьева; она уже начинала терять терпение. – Он заставлял Шарлотту показывать искалеченную ногу, чтобы отвлекать толпу, пока сам шарил по карманам. Отец же ее и искалечил, когда был пьян.

– Да, конечно, у нее бывали трудные времена, – кивнул Томсон. – Но вы должны понимать: одним из пунктов нашего соглашения являлось условие, согласно которому отданные под вашу опеку дети больше не будут нарушать закон, в противном случае вы теряете право на опеку, а дети понесут наказание в полном объеме приговора. Только настаивая на таких условиях, я могу дать суду и жителям Инверари некоторую уверенность в том, что эти дети больше не будут представлять угрозу для общества. К сожалению, девочка снова преступила закон, и, следовательно, наше с вами соглашение обязывает меня освободить вас от опеки и направить дело в суд. Боюсь, с этим ничего нельзя поделать. – Комендант посмотрел на Женевьеву так, словно очень ей сочувствовал. – Если же мы проигнорируем этот случай, люди могут потребовать, чтобы все дети, находящиеся сейчас под вашей крышей, были немедленно возвращены в тюрьму. Я уверен, что лорд и леди Страдерс непременно этого потребуют.

«А ведь он прав», – подумала Женевьева в отчаянии.

– Заседание суда состоится через три дня, – продолжал Томсон. – До этого вы можете ходатайствовать о деле этой девицы. Можете обратиться к самому судье с просьбой о снисхождении.

Три дня. Для ребенка, сидящего в тюрьме, это целая вечность. И все же Женевьева решила, что попытается вызвать у мистера Инграма и супругов Страдерс сочувствие к Шарлотте, чтобы те дали показания в ее пользу. А уж если жертвы проявят сострадание, то и судья не откажет.

Женевьева медленно поднялась на ноги.

– Я хотела бы ее повидать, если вы не возражаете. Я недолго.

– Пожалуйста, – кивнул комендант. Он поднялся с кресла. – Я сам вас провожу, миссис Блейк.

Свет, падавший из маленького зарешеченного окошка, прочертил свинцовые полоски на холодном полу камеры. Шарлотта сидела на койке, прислонившись к стене и положив больную ногу на перевернутый ночной горшок. Она была в плаще и в шляпке, на плечах же – два старых одеяла, выданных женой начальника тюрьмы, но все равно девочка мерзла, так как в камере было ужасно холодно. Она понимала, что надо бы походить немного, чтобы согреться, но нога болела, и Шарлотта опасалась, что сейчас не сможет ходить. Нога всегда начинала болеть от холода и сырости, а также по утрам, когда она только просыпалась. И еще иногда болела ночью, если накануне приходилось много ходить.

Она не помнила то время, когда нога у нее не болела, хотя такое время наверняка когда-то было, ведь родилась она без увечья. Теперь Шарлотта уже не помнила, где и при каких обстоятельствах сломала ногу, и была этому бесконечно рада. «Как хорошо, что я тогда была совсем маленькой и сейчас уже ничего не помню», – думала девочка. Впрочем, кое-что она все-таки помнила, пусть и смутно. Помнила, как жестоко избивал ее отец и как утром, просыпаясь, она в страхе ожидала новых избиений.

– Перестань пялиться на меня, шлюхино отродье! Не то я вырежу у тебя сердце и раздавлю в кулаке!

Шарлотта с беспокойством взглянула на женщину, сидевшую с ней в одной камере.

Маргарет Макдуффи, крепкая и невысокая, лет сорока, смотрела на нее из-под грязного коричневого шарфа, обмотанного вокруг головы. У Маргарет был огромный бесформенный нос, нависавший над верхней губой; по словам этой женщины, муж постоянно ее избивал, а нос ломал столько раз, что она и не упомнит. Шарлотта искренне ей сочувствовала, так как прекрасно знала, каково это – находиться во власти пьяницы, который то и дело размахивает кулаками.

Она попыталась представить, какой Маргарет была до того, как муж стал над ней издеваться. Конечно, она не всегда была такой же сумасшедшей, как сейчас, иначе муж на ней не женился бы. Может, Маргарет даже была красивой, хотя трудно было такое представить. Разумеется, Шарлотта понимала: большинство браков основано отнюдь не на романтической любви, как это расписывала Аннабелл, рассказывая, что ее мать была артисткой, а отец – шотландским дворянином. Но Шарлотте все же казалось, что люди в любом случае должны хотя бы нравиться друг другу, даже если поженились без любви. Дункан Макдуффи сильно пил и почти каждый день бил жену, и в одно прекрасное утро Маргарет решила, что больше не будет терпеть такое обращение. Она встала, когда муж еще спал, умылась, развела огонь и поставила чайник. Потом вернулась в спальню, перерезала мужу горло его же бритвой, оттащила в сарай и отдала на корм свиньям. Замыв кровь, она пошла на кухню, с удовольствием выпила чаю, а также съела вареное яйцо и два куска хлеба с клубничным вареньем. Шарлотте она сказала, что такой конец вполне подходил ее мужу, потому что он всю жизнь был свиньей и не заслуживал того, чтобы из-за него пропускать завтрак.

К сожалению, ей не удалось убедить суд в своей правоте. Однако суд по мудрости своей понял, что с Маргарет что-то не так – например, она заплакала, рассказывая, как одна из бедных свинок умерла, подавившись слишком жилистым мясом мужа. В результате суд признал ее невменяемой. В тюрьме Инверари Маргарет просидела два года, и, судя по всему, ей предстояло провести за решеткой еще долгие годы – у нее был отменный аппетит и крепкое здоровье.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – прошипела Маргарет, с подозрением глядя на Шарлотту. – Собираешься забрать мою порцию, когда придет надзиратель. Но я не отдам, слышишь? Когда я отсюда выйду, мне надо будет в одиночку управляться на ферме, и я должна хорошо питаться. Меня ждут свинки, – добавила она с блаженной улыбкой.

Девочка молча опустила голову, чтобы не смотреть на Маргарет. Шарлотта уже заметила, что эта женщина еще больше распалялась, если на нее обращали внимание или спорили с ней.

В коридоре послышались шаги и загремели тяжелые ключи. Потом дверь скрипнула и отворилась.

– Женевьева! – Шарлотта поспешила подняться с койки.

Женевьева же, подбежав к дрожавшей от холода девочке, крепко обняла ее.

– Ах, моя милая… – Она поцеловала Шарлотту в макушку и прижалась щекой к волосам девочки. – Ну как ты?

– Со мной ничего страшного. Значит, мы можем отсюда уйти?

Как хотелось бы Женевьеве сказать: «Да, конечно, дорогая». Ах, как ей хотелось увести Шарлотту из темной холодной камеры, подальше от странной женщины, сидевшей в дальнем углу. Она хотела пройти с девочкой мимо отвратительного надзирателя Симса и мимо коменданта Томсона. Хотела побыстрее забрать Шарлотту домой, отмыть ее в ванне от тюремной грязи, затем уложить в постель и поставить рядом с ней поднос с едой. А завтра утром малышка повалялась бы в постели подольше, затем пришла бы в гостиную, где у камина ее уже ждала бы вся семья, и рассказала бы о выпавших на ее долю испытаниях. А потом все стали бы Шарлотту обнимать и хвалить за то, что она такая сильная и храбрая и все выдержала.

Но увы, пока что Женевьева не могла забрать девочку домой. Значит, следовало что-то придумать, как-то успокоить малышку.

– Ну, я оставлю вас одних. – Томсон поставил свечу на лавку. Пригладив седую бороду, он добавил: – Миссис Блейк, вы можете оставаться, сколько захотите. А когда решите уйти, позовите Симса.

Коротко кивнув, комендант вышел из камеры и захлопнул за собой дверь.

– Где мой ужин?! – завопила Маргарет. Подбежав к двери, она стала молотить в нее кулаками. – Отдай мою кашу! Ты не украдешь ее у меня, жадный сукин сын! Я ее получу, даже если мне придется тебя убить, слышишь?! Меня ждут свинки, Симс! Немедленно принеси мне ужин!

Шарлотта покосилась на Маргарет и еще крепче прижалась к Женевьеве.

– Давай сядем. – Женевьева подвела девочку к койке и усадила ее. Поцеловав Шарлотту в лоб, она с улыбкой сказала: – Ну вот, так-то лучше.

– Так-то лучше, так-то лучше, – захихикала Маргарет, возвращаясь в свой угол.

– Значит, я не пойду домой? – спросила Шарлотта.

Сердце Женевьевы болезненно сжалось.

– Пока нет, моя милая. Боюсь, тебе придется побыть здесь еще несколько дней. Но я буду приходить так часто, как смогу, и мы найдем способ сделать так, чтобы время бежало быстрее. Нужно ждать следующего заседания суда. Тогда мы сможем поговорить с судьей, и он поймет, что произошло ужасное недоразумение. Поймет, что ты очень сожалеешь о том, что случилось у мистера Инграма. После этого я смогу отвести тебя домой, и все будет хорошо.

– Я тоже пойду домой, – заявила Маргарет. – Непременно пойду, потому что меня ждут мои свиньи.

Шарлотта тихонько вздохнула.

– Мне однажды уже приходилось стоять перед судьей Троттером, и он приговорил меня к исправительной тюрьме.

– Просто он думал, что тебе некуда пойти, – сказала Женевьева. – Я ему объясню, что ты живешь со мной, и он, конечно же, поймет, что для всех будет лучше, если ты пойдешь домой.

– Пойдешь домой, пойдешь домой, пойдешь домой… – пробормотала Маргарет и разразилась хохотом.

Женевьева покрепче прижала к себе девочку.

– Еще я поговорю с мистером Инграмом. Может, мне удастся уговорить его, чтобы он на суде проявил к тебе снисходительность.

– Едва ли он захочет сказать обо мне что-то хорошее, – возразила Шарлотта. – Когда Аннабелл обрушила ему на голову картину, он прямо-таки с ума сошел. Чтобы он ее не схватил, нам с Грейс пришлось накинуть ему на голову скатерть, и тогда он еще больше разозлился.

– Когда он успокоится и обдумает ситуацию, он, возможно, посмотрит на дело по-другому, – сказала Женевьева. – Но в любом случае тебе не надо беспокоиться. Я хочу, чтобы ты ела, старалась согреться и думала о том, что через несколько дней все будет хорошо. Завтра я принесу тебе книги и еду и побуду у тебя подольше.

Шарлотта взглянула на Женевьеву с беспокойством:

– А вы пока не уходите?

– Нет еще, – улыбнулась Женевьева. – Пробуду здесь столько, сколько ты захочешь.

Шарлотта потом спросила:

– Как там дома?

– Все хорошо. Конечно, все очень за тебя переживают. Твои братья и сестры ворвались в дом, как стадо диких слонов, и нанесли кучу снега и грязи на только что вымытый пол.

Шарлотта едва заметно улыбнулась:

– Должно быть, Дорин расстроилась.

– Она куда больше расстроилась из-за того, что тебя арестовали. А бедный Джек просто в отчаянии. Он хотел прийти сюда и предложить коменданту Томсону себя в обмен на твое освобождение. Оливеру пришлось крепко держать его, чтобы он не пошел со мной.

– Ой, не разрешайте ему приходить сюда! – воскликнула Шарлотта. – Я знаю, он думает, что ему тут будет легче, чем мне. Но Джек наверняка начнет злить надзирателя и начальника, и они его высекут. Меня по крайней мере не секут.

Женевьева с удивлением посмотрела на девочку. Когда же между Шарлоттой и Джеком возникла такая… привязанность? И почему она, Женевьева, этого не заметила? А Шарлотта ведь всегда с настороженностью относилась к новым знакомым. Джек же – подозрительный и дерзкий мальчишка, который, кажется, ни к кому никогда не испытывал теплых чувств. И каждый из них хотел пожертвовать собой ради другого…

– Не бойся, я не отпущу его сюда, – сказала Женевьева. – Я обязательно объясню ему, что он не сможет тебе помочь, потому что констебль Драммонд арестует его, а тебя все равно выпустит не сразу, и тогда мне придется тревожиться за вас обоих.

Девочка снова вздохнула.

– Ах, Женевьева, мне очень жаль, что так получилось. Просто Саймон подслушал, как вы говорили о том, что банк собирается отобрать у нас дом. Мы боялись, что после этого нас всех отправят в приют. И тогда мы подумали: надо раздобыть столько денег, чтобы можно было заплатить банку.

– Шарлотта, не думай об этом, – сказала Женевьева. – Поверь, я найду способ расплатиться с банком. И никто у меня вас не отберет. Поняла?

Девочка кивнула.

– Вот и хорошо, моя милая. А теперь ложись и постарайся заснуть.

Она помогла Шарлотте лечь поудобнее и, накрыв ее одеялом, стала тихо напевать колыбельную, поглаживая девочку по плечу.

– Спой мне! – крикнула Маргарет из своего угла. – Спой, спой, спой!

– Если хочешь, чтобы я тебе спела, ложись на кровать и обещай, что не будешь кричать и пугать Шарлотту.

Маргарет послушно забралась на кровать и закрыла глаза.

– Пой, пой, пой…

Продолжая поглаживать Шарлотту, Женевьева снова запела. Она пела до тех пор, пока обе узницы не погрузились в благословенную дремоту.

Хейдон метался по гостиной, как зверь в клетке.

Не надо было отпускать Женевьеву одну. Идти одной слишком опасно, и даже угроза разоблачения и водворения в тюрьму была не так страшна для него, как это проклятое ожидание. Прошло уже много часов, и за окном стемнело, а сам он дошел до такого состояния, что готов был отправиться на поиски.

Женевьева не вернулась сразу же вместе с Шарлоттой, и это могло означать только одно: мерзавец Драммонд отказался отпустить девочку. Хейдон вполне мог представить, в какой ужас пришла Женевьева, узнав, что малышку задержат в этой гнусной тюрьме. Наверное, она решила остаться вместе с Шарлоттой, чтобы девочке было не так страшно. Не исключено, что она останется на всю ночь или пока комендант Томсон не вытащит ее из камеры силком. Да, конечно же, она осталась. Женевьева Макфейл не из тех женщин, которые отходят в сторону, когда ребенок оказался в беде. Потребность помогать другим – эта ее черта вызывала искреннее уважение и восхищение. Увы, сам он поступил иначе, когда нужно было позаботиться об Эммалине.

Выругавшись сквозь зубы, Хейдон допил виски. Слава Богу, Оливер держал у себя бутылку «для медицинских целей». Увидев, как Хейдон мечется по комнате, старик предложил ему «хлебнуть немного, чтобы успокоиться». Хейдон выпил добрую половину бутылки, но успокоения не нашел. Напротив, его все больше одолевала потребность действовать. «Уж если она решила провести ночь в тюрьме, могла бы прислать записку, чтобы я так не беспокоился, – думал Хейдон. – А может, она вовсе не осталась в тюрьме? Ведь уже стемнело, и в такое время на улице полно негодяев. Женевьева должна была вернуться домой несколько часов назад, и, значит… Возможно, на нее напали или похитили».

Резко развернувшись, Хейдон вышел из комнаты и направился к парадной двери. Он решил отправиться на поиски. Но не успел он подойти, как в замке звякнул ключ, и тут же дверь отворилась. Хейдон вздохнул с облегчением – перед ним стояла Женевьева. Как ни странно, но, сообразив, что с ней ничего страшного не случилось, он с возмущением выпалил:

– Черт возьми, где вы были?!

Женевьева вскинула голову и взглянула на него с некоторым удивлением. Затем тихо проговорила:

– Ее не выпустили. А в камере вместе с ней сидит убийца, сумасшедшая, которая постоянно что-то бормочет или кричит. Девочку продержат в тюрьме три дня, а потом будет суд. Я ходила к мистеру Инграму, умоляла дать показания в пользу Шарлотты, но он отказался. Сказал, что ее пример должен послужить предостережением для всех других малолетних преступников. Тогда я смирила гордость и пошла к Чарлзу, попросила нанять хорошего адвоката. А он заявил, что теперь о моих детях должен заботиться муж и что я сделала свой выбор, когда оставила у себя ублюдка, хотя могла бы выйти замуж за него. И еще он сказал, что всегда знал: моя жизнь закончится катастрофой. Оказалось, Чарлз знал про банк и про то, что мне грозит, но ему все равно. Он считает, что я это заслужила.

Хейдон в ярости сжал кулаки – ему ужасно хотелось проучить этого бездушного негодяя Чарлза. Но он тут же взял себя в руки – сейчас следовало позаботиться о Женевьеве, надо было как-то успокоить ее и утешить, ведь она так много перенесла за этот вечер.

Какое-то время оба молчали. «Я сумею выдержать и это, – подумала Женевьева. – Ведь бывало и хуже, чем сейчас». Однако она не помнила, чтобы когда-нибудь чувствовала себя такой бессильной. Как спасти Шарлотту? Как убедить судью в том, что девочка не заслуживает столь сурового наказания?

Не зная, как утешить Женевьеву, Хейдон машинально протянул к ней руки, тут она вдруг вскрикнула и, бросившись ему на грудь, разрыдалась.

Заключив ее в объятия, он тихо сказал:

– Не переживайте так, Женевьева. Поверьте, все будет хорошо.

Для такого утверждения не было ни малейшего основания, но Хейдон повторял эти слова снова и снова. Он отвел Женевьеву в гостиную и плотно закрыл дверь, чтобы дети не услышали ее плача. Осторожно сняв с нее плащ и шляпу, он усадил ее на диван. Затем подбросил в камин два полена, раздул угли и, когда занялся огонь, тоже сел на диван. Снова обняв Женевьеву, Хейдон проговорил:

– Можно нанять адвоката и без помощи Чарлза. Напрасно этот негодяй считает, что мы не обойдемся без него.

– У нас нет денег на адвоката. – Женевьева всхлипнула. – А бесплатный адвокат, которого может предоставить суд, непременно отправит девочку в тюрьму. Представляете, детей бросают в тюрьму за кражу зеленого яблока или пары старых носков, а потом их отправляют в приют, где заставляют весь день работать и постоянно бьют. В таких условиях детей можно приучить только к одному насилию и воровству – и никому нет до них дела, лишь бы не появлялись на улицах и не смущали таких замечательных людей, как лорд и леди Страдерс.

– Но с Шарлоттой все по-другому, – возразил Хейдон. – У нее есть прекрасный дом и есть мать, которая ее любит и которая о ней заботится. К тому же у нее больная нога, поэтому суд непременно проявит сочувствие. В суде поймут, что Шарлотту лучше вернуть домой, чем отправлять в тюрьму.

– К сожалению, председателем в суде будет судья Троттер, а он уже один раз вынес ей приговор. Тогда ей было десять лет и ее арестовали вместе с пьянчугой-отцом. Отец заставлял ее спотыкаться, показывать людям кривую ногу и попрошайничать. А пока те с притворным сочувствием качали головой, папаша рыскал в толпе и запускал руку в чужие карманы.

– Где сейчас ее отец?

– В Перте, отбывает четырехлетний срок за решеткой. А Шарлотту приговорили к тридцати дням тюрьмы, а потом к трем годам в исправительной тюрьме. – Со вздохом покачав головой, Женевьева добавила: – Нет, нельзя ожидать милосердия от такого судьи.

Хейдон молчал и хмурился. «Неужели, – думал он, суд действительно мог назначить столь суровое наказание для девочки? Ведь совершенно очевидно, что малышка находилась во власти отца. С другой же стороны, судья Троттер мог искренне считать, что оказывает благодеяние. Ведь в исправительной тюрьме у Шарлотты по крайней мере была бы крыша над головой и хоть какое-то питание».

– Но вы ведь все-таки успели взять Шарлотту до того, как ее туда отправили?

Женевьева кивнула:

– Да, успела. У нас с комендантом Томсоном уже давно существует соглашение, и суд никогда не чинил нам препятствий. Комендант давал мне знать, когда в тюрьму попадал ребенок, у которого нет родителей или родственников, желающих их заменить. Если за ребенком не числилось преступление, связанное с насилием, мне разрешали взять маленького арестанта под опеку.

– А какую пользу от этого получает Томсон? – спросил Хейдон.

– Я ему плачу за труды.

– Но ведь это запрещено, не так ли?

Женевьева вздохнула:

– Да, наверное. Но об этом никто не знает. Я подписываю соглашение, предполагающее мою полную ответственность за ребенка до окончания срока приговора. В нем оговорено условие: если ребенок нарушит закон или сбежит от меня, то соглашение аннулируется, а ребенок отправляется в тюрьму отсиживать полный срок. Комендант Томсон сказал, что именно по этой причине он не может выпустить Шарлотту. Он боится ответственности.

Хейдон с сомнением покачал головой:

– Скорее он боится расследования, при котором выяснится, что он, в сущности, продавал детей.

– Как бы то ни было, эту ночь Шарлотта в страхе проведет на жесткой койке, и я ничего не могу сделать, чтобы ее вызволить. – Женевьева снова заплакала. – Увы, я обманула ее ожидания.

– Нет, Женевьева, нет. – Хейдон положил руки ей на плечи и заглянул в глаза. – Ведь вы вызволили ее из тюрьмы, и вы обеспечили ей крышу над головой и любящую семью. Возможно, вы этого не осознаете, но вы дали ей самое главное в жизни – надежду на будущее. Кроме того, собственным примером показали, что женщина может быть сильной, храброй и стойкой и это ей поможет пережить следующие несколько дней.

– А как насчет нескольких лет? В исправительной тюрьме ей придется столкнуться с жестокостью, и она этого не выдержит.

– Сегодня вам не удалось ее освободить, но дело еще не проиграно. Если мы не можем оплатить хорошего адвоката, то можем по крайней мере подготовить к защите того, которого назначит суд. На суде мы покажем, что вплоть до нынешнего инцидента Шарлотта была образцом скромности и послушания. Но нам следует проявлять осторожность, чтобы не вовлечь в дело остальных детей. Я постараюсь убедить суд в том, что на самом деле роль Шарлотты была очень мала и что лучше оставить это дело на усмотрение родителей. Я скажу, что общество ничего не выиграет, если отправит девочку в тюрьму, – ведь на ее содержание придется тратить деньги налогоплательщиков. А здесь, то есть дома, ее отчитают и, возможно, примерно накажут.

Женевьева снова посмотрела на Хейдона:

– Вам нельзя сопровождать меня в суд. Кто-нибудь может вас узнать.

– Я все-таки воспользуюсь шансом. Суд пожелает меня выслушать хотя бы из любопытства как вашего мужа. Поскольку же меня обвиняли в убийстве, мое дело рассматривал окружной суд, а он, насколько я знаю, собирается два раза в год. Возможно, некоторые из членов суда могли присутствовать на том заседании, но, уверяю вас, сейчас я совсем не похож на того человека, которого они видели. К тому же, следуя совету адвоката, я тогда ничего не говорил в свою защиту. Адвокат считал, что я вызову у суда скорее неприязнь, чем симпатию. Значит, можно не бояться, что кто-то опознает мой голос.

– Но…

– Молчите, Женевьева, решено. Я никому не позволю посадить Шарлотту в тюрьму, а вас в суд одну не отпущу. Мы вместе справимся с этим делом и благополучно приведем Шарлотту домой. Понятно?

Женевьева молча смотрела на Хейдона. Между бровями у него залегла глубокая складка, лоб прочертили морщины, а в глазах была такая боль, что даже не верилось… Во всяком случае, Женевьева не ожидала, что этот человек будет так переживать за девочку, которую знал чуть больше недели.

И тут она вдруг поняла: лорд Редмонд думает сейчас о чем-то другом, о том, что случилось задолго до его прибытия в Инверари и оставило в его сердце глубокую рану. Женевьева почти не знала этого человека, но сейчас, глядя на него, она чувствовала, что знает о нем нечто такое, чего он сам, возможно, не знал. Ей захотелось провести ладонью по его щеке, прижаться к нему покрепче и…

Не в силах удержаться, она прильнула к нему и поцеловала в губы.

И Хейдона тотчас же пронзило желание. Как ни странно, но этот легкий поцелуй пробудил в нем страсть. Конечно, в те долгие часы, когда Женевьева ухаживала за ним, ее нежные прикосновения тоже его волновали, но сейчас это была настоящая страсть, неистовая и неудержимая. Пожалуй, он сумел бы сдержаться, если бы она отодвинулась сразу после поцелуя. Но она не отодвинулась, напротив, еще крепче к нему прижалась и с неуверенностью женщины, которую никогда по-настоящему не целовали, чуть-чуть приоткрыла губы, явно ожидая ответного поцелуя.

В следующее мгновение Хейдон обнял ее и впился губами в ее губы со всей страстью Запустив пальцы ей в волосы, он вытащил из них шпильки, и тяжелый золотистый шелк пролился ему на ладонь. Целуя Женевьеву, он поглаживал ее плечи и шею, и она нисколько не противилась его ласкам, – обвивая руками его шею, она старалась прижаться к нему еще крепче.

Когда же поцелуй их прервался, Хейдон накрыл ладонями полушария ее груди, а затем осторожно расстегнул маленькие черные пуговки на простеньком синевато-сером платье. Увидев ослепительно белые груди Женевьевы, едва прикрытые тонкой нижней сорочкой, он уже не мог сдержаться. Опустив пониже сорочку, Хейдон принялся покрывать поцелуями восхитительные груди, чуть розоватые от света камина.

Женевьева тихонько застонала; ей казалось, что тело ее тает под этими поцелуями. Когда же губы Хейдона сомкнулись на ее соске, она, не удержавшись, громко вскрикнула и, откинув за спину волосы, крепко прижала его голову к своей груди, побуждая продолжать ласки. На мгновение отстранившись, Хейдон прижался губами к другому ее соску, а потом вдруг подхватил Женевьеву на руки и тут же уложил на диван. Внезапно пальцы его нащупали ее лодыжку и заскользили все выше по шерстяному чулку. Прошло еще несколько секунд – и кончики его пальцев коснулись холмика меж ее ног.

Женевьева снова вскрикнула и тут же застонала. Хейдон же опять прижался губами к ее губам; при этом он по-прежнему поглаживал пальцами ее лоно, пробуждая у нее сотни восхитительных и неведомых ей прежде ощущений. Минуту спустя поцелуй их наконец прервался, и в тот же миг палец Хейдона скользнул глубже меж ее ног. Из груди Женевьевы в очередной раз вырвался стон, а затем Хейдон вдруг почувствовал, как рука ее легла на его восставшую плоть. Теперь уже он, не сдержавшись, громко застонал. Женевьева же, забыв о скромности – в эти мгновения она забыла обо всем на свете, – принялась поглаживать и ласкать сквозь ткань брюк его напряженную плоть; ей хотелось, чтобы он испытывал такие же сладостные муки, какие испытывала она. Но в какой-то момент она вдруг почувствовала, что не может это выносить. И тут же что-то словно взорвалось и рассыпалось на тысячи блистающих осколков. Из горла Женевьевы вырвался крик восторга и изумления, а в следующую секунду Хейдон впился поцелуем в ее губы.

Ему понадобились неимоверные усилия, чтобы удержаться и не овладеть Женевьевой прямо в гостиной, на диване. Как ни странно, его все сильнее влекло к этой женщине, и он был вынужден раз за разом говорить себе: «Не смей, Хейдон, не смей, ведь ты не имеешь на нее прав».

Да, он действительно не имел на нее никаких прав. Ведь Женевьева – женщина целомудренная и чистая, посвятившая жизнь спасению детей. Зачем же ей такой эгоист и мерзавец, как он? Зачем ей человек, всю жизнь растративший на пьяные оргии, игру и распутство? Он беспечно промотал половину состояния, доставшегося ему от безупречного во всех отношениях брата, он безрассудно спаривался с замужними женщинами и произвел на свет ребенка, обреченного на жизнь в одиночестве. Увы, бедняжка в конце концов решила, что больше не может выносить жестокость этого мира… А сейчас он скрывается от закона, так как его обвинили в убийстве, и он действительно убил человека, пусть даже и защищаясь. И вот сейчас, не имея ни пенни на еду, ни надежного убежища, он хотел воспользоваться ситуацией и овладеть женщиной, рискнувшей всем на свете, чтобы ему помочь.

Стремительно поднявшись с дивана, Хейдон оправил сюртук и, отвернувшись, уставился на пламя, пылавшее в камине. В эти мгновения он ненавидел себя.

И только сейчас Женевьева наконец-то осознала, что произошло – что могло произойти. В ужасе вскочив на ноги, она одернула юбки и непослушными пальцами стала застегивать пуговицы на платье.

– Простите… – пробормотал Хейдон. – Я не должен был к вам прикасаться.

«Что на это можно ответить?» – думала Женевьева. Очевидно, лорд Редмонд пытался пощадить ее чувства – ведь он наверняка помнил, что она первая его поцеловала. Но она и вообразить не могла, что один-единственный поцелуй может закончиться таким взрывом чувств. Ведь когда она целовалась с Чарлзом, ничего подобного не было: не было таких восхитительных ощущений и такого вихря желаний. Даже сейчас, когда Хейдон ее покинул, ее по-прежнему влекло к нему.

– Я должна идти, – проговорила она, заливаясь краской. Уже у самой двери обернулась и тихо сказала: – Спокойной ночи, лорд Редмонд.

Хейдон молча кивнул и снова уставился на пламя в камине. Несколько секунд спустя дверь гостиной захлопнулась.

«Больше я к ней не притронусь, – поклялся Хейдон. – Я уже погубил одну жизнь, последовав зову вожделения, и буду гореть в аду, если сделаю так еще раз».