В это утро у них было столько звонков с просьбой забронировать номер, что Лизель почти не думала о происшедшем. Но только почти. И чем больше возвращалась мыслями к этой ночи, тем ужаснее себя чувствовала. И не только из-за себя.

Бедная, бедная Кэролайн, девушка, отказавшая ей в симпатии и, тем не менее, заслужившая ее. Как она могла быть такой эгоисткой? Что с ней случилось в эту ночь? К чему лукавить, Лизель прекрасно знала, что с ней случилось в эту ночь. Что-то удивительное, и даже утром это удивительное еще теплилось в ее душе.

Когда подошло время ленча, прихватив сандвич и апельсиновый сок, она вышла в сад и почувствовала себя чуть лучше, проведя время с Раби, которая бросилась к своей хозяйке с бешеным визгом, словно хотела пожаловаться на то, что Лизель покинула ее так надолго.

Она откопала свой любимый мячик, маленький желтый мячик, который Том подарил ей, и каждый раз, когда Лизель бросала его, ловила и приносила назад. Каждый раз без ошибки. Каждый раз, когда ока звала ее, Раби независимо от того, что она делала, бежала к ней, садилась у ее ног и, виляя хвостом, ждала. Безграничная преданность. Редкая вещь.

Внезапно маленькая собачка замерла и принюхалась и затем, запрыгав в волнении, побежала за угол дома и через секунду вернулась назад на руках Тома. Маленьким розовым язычком она лизала его щеку, которой совсем недавно он прижимался к щеке Лизель, когда та, пресыщенная и успокоенная, забылась счастливым сном.

Как странно, куда ушла его красота? Он выглядел хмурым и измученным.

— Привет.

— Привет. — Хотя Лизель не двинулась с места, ее глаза… они сделали то, что хотела сделать она — приблизились к нему, коснулись его, но она сдержалась, потому, что сдержался Том. Напряжение, возникшее между ними, растащило их в разные стороны.

— Мы можем поговорить? — Это было сказано так, что ей сразу захотелось сказать «нет», Лизель поняла по его лицу, что разговор не сулит ей ничего хорошего. Поэтому, вместо того чтобы ответить, она предпочла промолчать.

Лицо Тома еще больше помрачнело.

Он уже знал, что молчание Лизель — плохой знак. Так тиха она бывала только тогда, когда что-то очень сильно огорчало ее. Он не хотел делать ее несчастной, нет. Совсем не хотел, он хотел… О Господи! Он не мог сделать то, что хотел. Не мог?

Почему все так сложно? Но чувства непростая вещь, они сложны и запутанны, и иногда чертовски трудно разобраться в них, и когда получалось так, как получилось, единственное, что мог сделать такой мужчина, как Том Спенсер, — поступить правильно, не важно, что это больно.

Кэролайн ждала, когда он вернется домой, и встретила его бесконечным потоком слез и обвинений. И это отрезвило его. Неважно, какое чувство он испытывал к Лизель, оно захватило его целиком и полностью, но он помолвлен с Кэролайн. Он дал обещание, и она достаточно ясно дала понять за три часа криков, борьбы, упреков, рыданий, обвинений и заявлений, что хочет, чтобы он сдержал его. Он был с Кэролайн четыре года, и он любил ее. Может быть, сердце не подкатывало к горлу каждый раз, когда он видел ее или говорил с ней, может быть, когда она уехала, он не скучал по ней так сильно, как должен был бы скучать, может быть, не думал о ней все время, не вызывал ее образ в своих фантазиях. Черт, даже не мечтал о ней, как о Лизель. Но кто знает, что за чувство у него было к Лизель? Оно было новым, оно было пугающим, и он знал, что оно могло быть таким же слепым увлечением и кончиться так же быстро, как какая-то новая уличная мода.

То, что у него было с Кэролайн, было реально. И неважно, как далеки они были сейчас. Нельзя предавать человека, по отношению к которому у вас есть обязательства, вы, по крайней мере, должны разобраться во всем. Кэролайн хотела, чтобы они все исправили. Она умоляла его постараться. Он никогда не видел ее такой расстроенной. Но сейчас, когда перед ним стояла Лизель, он видел, что она тоже расстроена, и это было так, словно кто-то взял его за жизненно важный орган и с силой сжимает его. И что бы он ни сделал, он обязательно обидит кого-то. Включая самого себя.

— Это так тяжело, — вздохнул Том.

«О Господи, думаю, да», — молча согласилась Лизель.

— Лизель?

Его испуганный голос разрушил ее фантазии, в которых они уже лежали на его широкой постели, творя безумства. Она взглянула на него, увидела его расстроенное лицо и мигом вернулась к действительности.

— Извини. — Она извинялась за мысли в собственной голове, но, конечно, он не мог знать это.

— И меня тоже. Ты не веришь? Нет, правда, я беспокоюсь о тебе, было бы глупо отрицать, что я неравнодушен к тебе. Потому что ты сразу бы поняла, если б я тебе солгал. И я не хочу лгать, я хочу быть честным, насколько возможно… со всеми.

— Ты прав. Ты стараешься быть святым, а я грешница. Или, по крайней мере, хотела быть ею…

Это было приглашение.

— У меня отношения с Кэролайн… — поколебавшись секунду-другую, проговорил Том.

— Я знаю.

— Я должен поступить правильно. — Казалось, он говорит это себе, не ей.

— Да? Конечно, должен, — вздохнула Лизель и была так близко, что он почувствовал ее дыхание.

— Я дал обещания, Лизель, и не могу нарушить их.

И в этом вся загвоздка. Правда. Его суть. Что делало его таким, каким он был. За что она любила его.

Лизель прикусила губу так сильно, что та побелела, и кивнула. Том знал, что она поняла.

— Хорошо. Я знаю, что это трудно, и не хочу, чтобы было еще труднее, но есть один вопрос, который я не могу не задать тебе. Я должна и не жду ответа прямо сейчас. Но, пожалуйста, подумай об этом… — Она подождала, когда он кивнул, затем вздохнула, собираясь с силами. — Возможно, это прозвучит слишком наивно, но если ты действительно любишь кого-то, то в твоем сердце не остается места для другого. Я понимаю, что не должна хотеть быть с тобой. Пока ты действительно не захочешь… поэтому задаю свой вопрос. Ты думаешь, что, держа слово, данное Кэролайн, ты поступаешь правильно? Но как ты можешь быть счастлив, когда не уверен, хочешь ли ты действительно быть с ней?

Том помолчал минуту, прежде чем ответить, и Лизель видела, что он поражен правотой ее слов.

— Ты права, совершенно права. Но разве ты не понимаешь, должно пройти время, чтобы убедиться…

Она грустно кивнула, а он боролся с желанием потянуться и обнять ее.

— Я не говорю «никогда», Лизель, я говорю «не сейчас», — произнес он мягко.

— Это может быть только сейчас или никогда, — бросила она ему, нижняя губа предательски задрожала, несмотря на все усилия прикусить ее.

Том вздохнул долго и тяжело, очевидно задетый за живое, очевидно чувствуя боль, и при виде боли и смущения на его лице порядочность, свойственная Лизель, как всегда, взяла верх.

Сейчас она ненавидела Ника: как он мог бросить Мэрилин и Алекса?

Ненавидела Саманту, которая подтолкнула его к тому, чтобы он сделал это.

Неужели она хочет быть такой же?

О, конечно нет.

Она подошла и нежно положила руку на плечо Тома.

— Извини. Яне это имела в виду. И я все понимаю.

Он с надеждой взглянул на нее.

— Да?

— Конечно. Это то, что ты должен сделать.

— Ты понимаешь, что мне нужно время, чтобы разобраться во всем? И поступить правильно?

Она кивнула, не в состоянии говорить и, боясь, что не выдержит и разрыдается.

— Но я думаю, что сейчас тебе лучше уйти, — удалось прошептать ей напоследок.

Том кивнул, коснулся ее лица ладонью и грустно улыбнулся. Но не двинулся с места.

— Пожалуйста, — проговорила она чужим, низким голосом.

Том буквально силой заставил себя повернуться и уйти, а она застыла, как жена Лота. Когда Том дошел до угла дома, он повернулся и бросил еще один долгий прощальный взгляд. Он видел, как Лизель, спотыкаясь, подошла к стене дома. Она казалась такой маленькой и беззащитной, что все, что он хотел сделать, — это броситься к ней, взять ее на руки и сказать ей, что все непременно будет хорошо. Но он не мог этого сделать, потому что не знал, правда ли это, а она хотела от него правды. Всегда. И все, что он мог сделать сейчас, — это сказать:

— Береги себя, хорошо?

Лизель молча кивнула.

— Разумеется, — сказала она, когда он завернул за угол.

Ее колени предательски подогнулись, и Лизель с трудом проковыляла через французские двери в гостиную и упала там на софу.

— Ничего мне не нужно. Ничего. Никаких мужчин, никого, только то, что у меня есть, — повторяла она как молитву.

И когда Раби последовала за ней из сада, радуясь прогулке и желтому мячику, таким простым вещам, которые способны сделать собаку счастливой, и прыгнула к ней на колени и покрыла ее лицо «поцелуями», Лизель прижала к себе щенка и залилась слезами.

Мэрилин и Алекс нашли Лизель двадцать минут спустя.

— Иди умойся, и будем обедать, — сказала Мэрилин, мягко выпроваживая Алекса из комнаты. Затем глубоко вздохнула, чтобы не дать себе расплакаться при виде страдальческого выражения лица сестры.

Лизель не плакала. Она просто не могла. Она разучилась плакать с тех пор, как была ребенком. Мэрилин навсегда запомнила один случай, когда они были на каникулах на юге Франции. Лизель тогда была примерно того же возраста, что Алекс сейчас. И она поскользнулась и упала со скалы на пляже и так поранила колено, что пришлось накладывать швы. Она провела весь день, сидя во французском госпитале в ожидании, когда ею займется не очень приветливый доктор. Но разве она плакала тогда? Нет. Просто закусила нижнюю губу до крови.

У нее до сих пор остались шрамы. И на колене, и на губе.

Солнышко. Так звали ее родители. Наша солнечная веселая девочка. Или просто Солнышко.

Сегодня тяжелые тучи закрыли этот золотой свет. Мэрилин присела рядом с ней и протянула к ней руки, и Лизель упала ей на грудь. Старшая сестра обнимала ее, пока не прекратились слезы, затем спросила:

— Что случилось? — хотя уже знала ответ.

История была долгой, прерывалась рыданиями и взрывами эмоций, которые накатывали и откатывали, как волны, посреди объяснений, надежды, отчаяния и злости.

— Зачем мне все это? — спросила Лизель, переходя от нервного смеха к слезам в течение десяти секунд.

— Потому что ты любишь. — Наконец Мэрилин произнесла эти слова.

— Шутишь.

— Прости, сестренка, но это правда.

— Если так, тогда любовь — гадость. Дерьмо. Если это любовь, кому она нужна? — Лизель взяла сотый бумажный платок, который протянула ей Мэрилин, и громко высморкалась. — Почему он, Мэрл? Из всех мужчин, кого я знала, из всех свободных мужчин, почему я почувствовала это именно к нему?

— Потому что он хороший, добрый, умный, он прекрасный человек, Лиз, настоящий джентльмен и красивее всех, кого ты до сих пор знала, — то есть валит наповал. И конечно, он старается вести себя порядочно. Ты должна ценить это. Он не может взять и бросить кого-то, за кого несет ответственность.

— Но я знаю, что и я небезразлична ему.

— Еще бы, любой дурак мог заметить, что он от тебя без ума. Но он тогда не подумал о самом себе. Ты должна понять, для него важно сначала разобраться в своих прежних отношениях, что и делает его мужчиной. Мужчиной, в которого ты влюбилась.

Лизель рассмеялась сухим, нехорошим смехом.

— Но почему он, Мэрл? — повторила она упрямо. — Мой тип Боно, не Брэд. Страстный, но не красавец. Игрок, но не джентльмен.

— Потому что, раз уж ты заговорила об этом, он лучше всех их. Он хороший, Лизель. Он настоящий парень.

Лизель тяжело вздохнула.

— И его поведение в моих глазах плюс, не минус, — настаивала Мэрилин. — Если бы он не был таким, разве стал бы беспокоиться о Кэролайн? Стал бы волноваться о разрыве четырехлетней помолвки из-за девушки, которую знает несколько месяцев? Если бы ему была несвойственна порядочность, он мог преспокойно держать вас обеих на поводке. Встречаться с тобой за ее спиной. Ты бы хотела его на этих условиях?

Лизель была готова сказать, что примет его на любых условиях, но затем опустила голову и медленно покачала его. Мэрилин права. Киснуть и роптать от боли так просто. Она знала, что нравится Тому, и не просто нравится, но сейчас пришла ее очередь поступить правильно и отпустить его, пока он не разберется в своих отношениях с Кэролайн.

— У них очень запутанные отношения, — сказала Мэрилин.

— Да, и она сделает все, чтобы удержать его, — грустно проговорила Лизель.

— Возможно, что так. Но если это случится, значит, то, что было между вами, не настоящее, и если это между ними не кончится…

— Тогда не будет продолжения у нас, — проговорила Лизель.

— Точно.

Лизель кивнула: Том поступил правильно, заботясь о Кэролайн. Но затем обида поднялась снова. Очень хорошо думать о чувствах Кэролайн. Но как насчет нее?

— А как же я? — всхлипнула она. — Кто решил, что ее чувства более важны, чем мои?

Мэрилин в отчаянии покачала головой. Это был один из тех моментов, когда она хотела откровенно сказать, что думает по этому поводу. Иногда приходится быть жестокой, чтобы сделать добро.

— Он так решил, Лизель. Он так решил.

Молчание длилось бесконечно, пока Лизель обдумывала слова сестры. И затем трезвое понимание вытеснило ее печаль. Мэрилин права. Ей неприятно признать это, но это так. Ему не надо делать выбор. Он уже сделал его.

Лизель вздохнула и горько рассмеялась, и этот смех был более мучителен для Мэрилин, чем слезы.

— Ты права. Ты абсолютно права. Я такая дура! — И хотя она вновь обрела способность трезво думать, то, что заставляло ее быть твердой, был ошеломляющий смысл разочарования, которое она ощущала, такое сильное разочарование, что ей снова захотелось лечь в постель, зарыться головой в подушку и тихо рыдать от несправедливости жизни.

Но почему она была так разочарована?

Что ж, на этот вопрос нетрудно ответить. Потому что это было обещание чего-то необычного, чего-то удивительного… Не просто привычное, быстро проходящее увлечение, но что-то продолжительное, настоящее, жажда прекрасных слов; не ее обычный глупый маленький флирт, который должен был кончиться, еще не успев начаться.

Этот маленький гул внутри ее, дрожь узнавания. Возбуждения… Новый мир, полный надежды… Это внезапно возникло и вдруг оборвалось, превратилось в ничто.

Ничто. Пустота, от которой снова захотелось плакать.

— В любом случае, — Мэрилин взяла лицо Лизель в свои ладони и заставила себя улыбнуться, отчаянно стараясь внести некоторую надежду в ситуацию, — мне казалось, что ты не хочешь иметь дело с мужчинами. Я думала, в это лето ты объявила табу.

— Я не… да, конечно, я так говорила, я правда думала, что мне полезно сделать перерыв… И взгляни на меня, ведь я была права? Права, черт побери! Если бы я сдержала слово, то не рыдала бы сейчас, ведь так? — Лизель потерлась щекой о ее ладонь и громко всхлипнула.

— Все будет хорошо. Вот увидишь. Я знаю, сейчас в это трудно поверить, но у тебя все будет хорошо.

Лизель с надеждой взглянула на сестру. Мэрилин прошла через худшие испытания и выстояла. Прошло три года, а она все еще не целовача другого мужчину, правда, сейчас это не звучало так категорично.

— Как ты справилась с этим? Ты знаешь, когда он ушел…

— Время лечит. И Алекс, конечно…

При упоминании его имени Алекс приоткрыл дверь и заглянул в комнату.

— У тебя все хорошо, тетя Лиз? — с тревогой спросил он.

Лизель проглотила последние слезы и попыталась улыбнуться, так радостно, как только могла.

— Да, спасибо, Алекс!

— Правда?

Она кивнула и открыла объятия. И впервые за эти недели он пробежал через комнату и уселся к ней на колени без всяких колебаний.

Он протянул ей батончик «Марс», слегка теплый и подтаявший в его кармане.

— Поделим? — предложила она.

Он счастливо кивнул, развернул и дал ей откусить.

— У тебя, правда, все хорошо?

Лизель откусила шоколадку и проглотила кусочек вместе со слезами, стоявшими в горле.

— Пока у нас есть шоколад и мы вместе, у меня все будет хорошо, — сказала она, целуя золотистую головку племянника и вдыхая с наслаждением знакомый запах солнца и песка.

— Вот это моя девочка! — воскликнула Мэрилин.

— Тогда почему ты плакала, тетя Лиз? — спросил Алекс, высвобождаясь от нее, чтобы проверить, что она больше не плачет.

Лизель нахмурилась, почувствовав, что ее голова раскалывается. Как она могла объяснить восьмилетнему мальчику, что ее так расстроило?

— Я потеряла кое-что, что мне очень нравилось, — наконец сказала она.

— Так, может, попробовать поискать это? — немедленно предложил Алекс.

Лизель ничего не могла поделать и улыбнулась, на этот раз по-настоящему.

— Спасибо, малыш, но я думаю, что не буду искать…

— Что ж, на твоем месте я не стал бы слишком беспокоиться об этом, — сказал он взрослым тоном и предложил ей еще кусочек шоколада. — Потерянные вещи иногда сами находятся, когда ты забываешь о них.