Моряки с яхты «Мэри-Анна» не пострадали. Врачи считали, что это было результатом их осторожности: они не выходили на палубу во время атомного дождя. Дело было, конечно, и в том, что они сравнительно мало интересовали врачей, так как у моряков, кроме рубцов в местах ожогов, никаких признаков болезни не было. Порой они испытывали невероятную усталость. Но это не помешало им снова наняться на корабль. Отныне лишь время будет свидетелем их судьбы.

Один Джек Финлей не пошел в море. Он исчез бесследно. Было известно только, что он взял все со своего счета в банке, а счет этот был невелик. «Мэри-Анна» стояла в порту Токио. Никто не заметил, что карта из каюты капитана исчезла. Кто-то сорвал ее, и обрывки бумаги еще висели на четырех кнопках.

Диана вышла из больницы. Внешне она была здорова, но ее продолжали лечить. У нее было что-то с белыми кровяными шариками.

– Ей повезло, – – сказал доктор Том.

– Посмотрим, что будет через шесть месяцев, – ответил доктор Максвелл.

– А что случится через шесть месяцев?

– В доисторический период при каждом повороте тропы люди спрашивали себя, что их ожидает. У них была одна уверенность: будет страшно.

– Разве сейчас – доисторический период? – спросил доктор Том.

– Для Дианы Бенсон – да.

Для Аллана и Тедди тоже. И для Венсана Мальверна. Быстрота, с которой в их крови таяли белые кровяные шарики, тревожила врачей. Их лечили и обещали вылечить. Аллан и Тедди верили этому, но Венсан не верил. Он часто думал о том моменте, когда в человека вселяется смерть. Сердце бьется, все работает нормально. Человек ничего не подозревает, никто не видит опасности, но в каком-то уголке организма уже засела смерть. Вот и над ними проплыла эта туча и назначила каждому свой срок. Она держала в своей власти Тако, Джека Финлея, моряков, которые в этот момент были в Сингапуре, Сиднее или Нагасаки. Она держала в своей власти детей короля стали и сына генерала. А сейчас смерть со всей своей силой набросилась на нефтяную принцессу Патрицию.

С каждым днем Патриции становилось все хуже. На ее коже, там, где были кровоточащие ожоги, появились странные рубцы в форме наконечника копья. Из них непрерывно сочилась желтая жидкость, слегка смешанная с кровью. Постоянно болело горло, и страшная дизентерия, которую невозможно было остановить, лишала ее последних сил. Голову покрыли вышитым чепчиком, так как волос у Патриции больше не было. В воспаленных деснах блестели длинные белые зубы. Ежедневно приходивший дантист делал чудеса, чтобы сохранить их, но они шатались от малейшего прикосновения. Ногти ломались.

Приезжал и тут же уезжал Брандт. Дочь умирает, но ведь нефть остается.

Приглашали самых лучших врачей из Соединенных Штатов. Прилетел сам начальник медицинского отдела Комиссии по атомной энергии. Он привез новейшие лекарства, имеющиеся в его распоряжении. Патриция была очень послушная больная. Она принимала все: микстуры, сыворотки, мази. Она так верила в жизнь, что приближающаяся смерть не могла ее деморализовать. Она отказалась смотреться в зеркало. Она говорила, что сделает это, когда поправится. Было что-то трагическое в этом решении. Патриция говорила тоном благоразумного ребенка, и это разрывало сердце. Кэтрин все дни проводила у ее постели. Когда она шла отдохнуть, ее заменяла сиделка Эванс. У обеих не было ничего показного, их взаимное понимание установилось без лишних фраз. Утром, когда Кэтрин закурила свою первую папиросу в саду клиники, к ней подошла Эванс. Сначала они говорили о марках табака, а потом о Марлоне Брандо. Они шли рядом, такие же разные, как рабочая лошадь и чистокровный породистый рысак. Затем они заговорили о розах. Обе увлекались садоводством; Эванс занималась этим в своем маленьком цветнике, у Кэтрин были розарии, тянувшиеся на километры. Они осматривали сад. Аллея была выложена плитками, разделенными полосками мелкой травы, лужайки опускались по склонам искусственных холмов, причудливые лестницы вели во все концы сада.

Внезапно Эванс схватила руку Кэтрин:

– Тяжело, да?

– Да, – сказала Кэтрин, – тяжело.

Она знала, как держать себя с сестрой Эванс. Они были немногословны, так как понимали друг друга с полуслова, а порой молча обменивались мыслями, не высказывая их вслух.

– Я думаю, что могу это сказать, – продолжала Эванс, – я заплатила за это право: я ненавижу войну.

Кэтрин коротко усмехнулась.

– Но мы не воюем.

– Разве вы не заметили, – сказала Эванс, – что послевоенное время – это время подготовки к новой войне?

– Надеюсь, что войны больше не будет, – ответила Кэтрин банально.

– Вот именно, надейтесь! – бросила Эванс. – Это не утомляет.

В тоне сестры Эванс прозвучала оскорбительная нотка, но Кэтрин не рассердилась. В течение двух месяцев, что Патриция лежала в постели, мысль о войне ежедневно приходила в голову Кэтрин. Генерал Брент выразил сожаление о том, что американские граждане пострадали от последствий взрыва. Обычно эта зона посещалась только японскими рыбаками. И, кроме того, периметр был установлен со всей серьезностью. В конце концов, если и была допущена ошибка, никто не мог подумать, что жертвой окажется яхта, подобная «Мэри-Анне».

– Одним словом, – сказала Кэтрин медленно, – вы не были уверены в своих расчетах.

– Нет, мы были уверены. У нас была двойная гарантия безопасности: во-первых, наши расчеты, во-вторых, убеждение в том, что ошибка, всегда возможная при испытаниях нового оружия, не скажется настолько большой.

– Мне говорили, что на Маршалльских островах тоже были пострадавшие.

– Это прискорбно, – сказал генерал. Но было видно, что это его не слишком беспокоило.

Возвращаясь в то утро к Патриции, Кэтрин пыталась все это осмыслить.

– Скажите, Эванс, разве в болезни и смерти не все люди равны?

– Конечно, нет.

– Что вас заставляет так думать?

– Я так чувствую сердцем, – не задумываясь, ответила Эванс. – Различную цену людям придает наличие или отсутствие богатства, умение помочь товарищу, благородство и, конечно, многое другое. Это зависит от разных обстоятельств.

– Если бы пришлось выбирать между американцем и японцем, кого бы вы спасали?

– Какой глупый вопрос! Конечно, более достойного, и при возможности – обоих.

– Пойдемте, – сказала Кэтрин, – Патриция нас ждет.

Кэтрин вела странный образ жизни. Бромфилды стали ей далекими, не интересовал ее и доктор Том, погруженный в сложные исследования и с отчаянием искавший способы лечения Патриции. Зловещая комната, где лежала Патриция, была центром ее существования. Она спала на диване, дыхание Патриции регулировало ее жизнь. Все, что существовало прежде, терялось в густом тумане. Любящий Бронсон, Брандт, ежедневно звонивший и появлявшийся время от времени на час-два в зависимости от расписания самолетов, дом в Калифорнии, желтые диваны, отражающиеся в зеркалах… Забыто все, что не связано с Патрицией. Целых два месяца она не была у парикмахера и совсем перестала заниматься собой. Ее лицо было освещено только страданием.

– Мое сердечко, – шептала ей Кэтрин, – моя козочка, мое облачко…

Патриция говорила мало. В день, когда она потеряла первый зуб и во рту у нее образовалась черная дыра, с ней осталась сестра Эванс. Кэтрин вышла из комнаты, чтобы пообедать у Софи.

Когда она возвращалась, в городе зажигались первые огни. Кэтрин не хотела, чтобы Гарри провожал ее. Она собиралась взять такси или идти пешком – ей хотелось побыть одной. Она выносила сочувствие Эванс, потому что та молчала. Если не считать ее, мир, казалось, состоял из сочувствующих и многословных болтунов. Падал похожий на росу дождь. Кэтрин завязала концы легкого шарфа и направилась в город.

– Простите меня. – В тени подъезда клиники появился мужчина, очень высокий и тонкий. На нем была короткая блуза. Перед тем, как заговорить, он бросил папиросу. Лицо его было плохо видно, но Кэтрин сразу узнала его. Он был на целую голову выше ее. Его щеки стали мокрыми от дождя, но он не обращал на это внимания.

– Здравствуйте, доктор Мальверн.

– Я как раз задал себе вопрос, помните ли вы мое имя.

– Как видите, вспомнила, – медленно улыбнулась Кэтрин.

В сгущающихся сумерках им было трудно различить черты друг друга. В первый раз они встретились несколько месяцев назад, в день приезда Кэтрин, а может быть, на другой день.

Она видела его в кабинете доктора Максвелла. На нем была эта же блуза. Когда она вошла, он так же, как сейчас, бросил папиросу.

– Доктор Мальверн, – отрекомендовал Максвелл, потирая свои маленькие пухленькие ручки, – молодой коллега с прекрасным будущим.

Венсан запротестовал.

– Тс… Тс… – продолжал настаивать доктор Максвелл, шутливо грозя пальцем, – я знаю, что говорю. Не скромничайте, коллега.

Доктор Максвелл был неплохим врачом. У него была даже профессиональная совесть. Как он сказал доктору Тому, он действительно отдал бы свою жизнь, чтобы спасти Патрицию, поскольку Патриция была его больной. Но он растворялся в светской суетливости. Это бывает со многими незаурядными людьми.

У Кэтрин было такое чувство, что доктор Мальверн не позволял доктору Максвеллу восхвалять себя не из простой вежливости. И даже не из скромности: «Может быть, это его раздражает, – думала она, – но нет, этого молодого человека не раздражает, когда им восторгаются, если он этого заслуживает… Вот в чем секрет: он думает, что он этого не заслуживает. Он, кажется, крайне горд и способен очень холодно рассуждать». Кэтрин смотрела на него с той беззастенчивой откровенностью, с которой она наблюдала все явления в жизни. Перед ней были такие синие глаза, подобных которым она еще не видела.

Голос у доктора Максвелла был очень приятного тембра:

– Бедный Мальверн тоже немного пострадал. Но, конечно, это пустяк по сравнению с нашей дорогой Патрицией. Все же он должен быть осторожен.

– Я себя чувствую очень хорошо, – сказал тогда Мальверн.

Вдруг Венсан шагнул к Кэтрин и взял обе ее руки своими жесткими, сухими руками, которые причинили некоторую боль, но и влили ощущение дружеского участия.

– Мне очень жаль Патрицию, миссис Ван Ден Брандт, все, что я мог сделать, это поскорее вернуться. Я предпочел бы, чтобы это случилось со мной.

Во второй раз врач предлагал отдать свою жизнь ради жизни Патриции.

Что касается доктора Максвелла, то Кэтрин устало выслушала рассказ своего отца и подумала, что слова стоят немного. К этому же незнакомцу она подходила осторожно. Обычно она не считала себя хорошим психологом. Однако она была твердо уверена в одном: если бы доктору Мальверну сказали, что, пронзив себя кинжалом, он спасет Патрицию, он сделал бы это немедленно. На бюро доктора Максвелла был нож для разрезания бумаги – грозное на вид оружие, – и доктор Мальверн взял бы его и пронзил бы себе сердце. Только ведь это ни к чему бы не привело. Она также была уверена и в том, что Мальверн никогда напрасно ничего не сделает. Все это молниеносно пронеслось у нее в голове. В одно мгновение она представила себе тело Венсана Мальверна, распростертое на китайском ковре кабинета, и разрезной нож, покрытый кровью. И, конечно, на губах у него замрет вот эта же улыбка… Надо будет быстро закрыть ему глаза, иначе этого не вынесешь. Как можно думать о таких вещах? Последняя мысль пронзила ее воображение. Она, Кэтрин, рыдает на коленях около большого, неподвижного тела… Затем к ней вернулось хладнокровие. В конце концов, что значит для нее жизнь и смерть этого весьма посредственно одетого молодого человека?

– Я скажу Патриции, что я вас видела, – сказала она, прощаясь.

Его ответ оказался неожиданным.

– Пожалуйста, не говорите этого, если она сама не заговорит обо мне.

– Она говорила о вас.

– Но она не хочет меня видеть?

– О, она никого не хочет видеть!

Это было правдой. Патриция категорически отказалась видеть кого-нибудь из участников морской прогулки, и особенно она не хотела видеть Венсана Мальверна. Кэтрин вспомнила этот разговор.

– Только не его, мама, поклянись мне, только не его.

– Ты его любишь, Патриция?

– Я его ненавижу.

И, как последняя дура, она поверила этому. Теперь глядя на молодого человека, она была уверена, что дело обстояло иначе.

– Проводите меня до дверей.

Когда они дошли до входа, она спросила:

– Вы флиртовали с Патрицией?

Внешне он остался спокоен, но она заметила, что на виске у него начала биться жилка.

– Ничего подобного, миссис Ван Ден Брандт. Я ее интересовал не более, чем любой человек, побывавший, на войне, знающий южные моря…

– Вот как вы судите о моей дочери!

– Много таких девушек, миссис Ван Ден Брандт; ваша – одна из лучших. – Он на секунду задумался и продолжал с усмешкой: – Может показаться глупым, но, надеюсь, что вы мне поверите, если я скажу, что ни разу даже не поцеловал ее.

– Это, действительно, кажется глупым, но я вам верю, – сказала Кэтрин. – До свидания, доктор Мальверн.

– До свидания, миссис Ван Ден Брандт. Могу я вас попросить об одной любезности, если она вас не затруднит, конечно?

Снова к ней подкралось сомнение. Придав голосу интонацию полного равнодушия, она спросила:

– Для Патриции?

– Да! Скажите ей, например, что меня тоже лечат, не здесь, а где-нибудь в другом городе. Она будет рада.

– Я не понимаю, – сказала Кэтрин.

– Узнав это, Патриция не будет чувствовать себя такой одинокой. Она будет знать, что кто-то разделяет ее участь. Она будет меньше страдать.

– Вы ее любите?

– Я? – спросил Венсан удивленно. – Нет, что вы. Я просто хочу ей помочь. Вы сами прекрасно знаете, что Патриция не может быть в одиночестве.

Он был прав. Кэтрин удивлялась, что не подумала о той громадной поддержке, которую могли оказать Патриции участники этой драмы. Но кто, кроме Венсана, согласился бы на подобную ложь?

– Это неправда, – сказала она.

– Миссис Ван Ден Брандт, я неважный врач, но кое-что я знаю. Между Патрицией и мной разница во времени. Значит, я лгу только относительно.

– Доктор Максвелл говорил, что вы пострадали очень мало.

– До свидания, миссис Ван Ден Брандт.

Ничего не ответив Венсану, Кэтрин пошла к Патриции. Ею овладела мысль, что смерть может войти в маленькую щель так же легко, как и в широко открытую дверь.

Венсан вышел на тихую улицу, где старухи и подростки безуспешно пытались продать цветы посетителям клиники, «Вы любите ее», – сказала она. Он пожал плечами. Необъяснимая злоба внезапно охватила его. Не оглядываясь, он пошел быстрым шагом.

Вдруг он почувствовал, как чья-то рука пытается остановить его. Это была очень старая японка с лицом, видно, не озарявшимся улыбкой. Она протягивала ему букет.

– Иди к черту, – грубо отмахнулся Венсан.

– Если не хотите для нее, господин, возьмите для себя.

До сознания Венсана дошло только это «для нее».

– Для нее? Что ты хочешь сказать, ведьма?

– Возьмите для себя, – повторила старуха. – Цветы украшают разгневанного мужчину.

– Я не разгневан, – сказал Венсан.

– В руках спокойного мужчины цветы являются даром божьим, – продекламировала старуха.

Венсан прочел иронию в полузакрытых глазах японки. Ему захотелось ударить ее, но он сдержался, подумав о бесконечной подлости подобного поведения.

– Я беру твои цветы, – сказал он неожиданно, – всю корзину. Но не давай их мне. Отнеси в клинику вот с этим.

«Это» было клочком разорванного конверта. Убедившись, что на нем нельзя прочитать его имени, Венсан написал печатными буквами: «Ван Ден Брандт».

– Торопись. Не говори, кто тебя послал. Если только попытаешься меня описать, я найду тебя и переломаю кости.

– Я сделаю так, как вы хотите, – сказала старуха.

Венсану вдруг стало очень стыдно. Эта старуха годилась ему в бабушки, а он вел себя так развязно… В его родной Миннесоте самая бедная торговка давно бы бросила корзинку ему в физиономию. Может быть, он слишком расстроен, или просто не церемониться с японцами вошло в привычку? И то и другое, конечно. Он никогда не был бы так груб, если бы не страдал. То, что перед ним была японка, все упрощало, можно было грубить, ничем не рискуя.

Но ведь он достаточно ненавидел этих крупных парней своей расы, которые считали себя хозяевами мира и факт рождения не в Соединенных Штатах считали восьмым смертным грехом.

Венсан взял руку торговки и голосом, в котором звучала просьба, сказал:

– Нужно меня извинить. Я несчастен. Займитесь моими цветами, пожалуйста, это доставит мне удовольствие.

– Я займусь ими.

Японка ничего больше не сказала. Казалось, она даже не слышала его извинений. И он ее понимал. Он вынул деньги, чтобы расплатиться. Первым движением ее было принять деньги, но затем она отвела его руку в сторону.

– Дорога разбита, можно мне взять вас под руку?

Это была очень старая, горбатая женщина. Когда Венсан к ней нагнулся, он прочел в ее миндалевидных глазах взгляд, очень похожий на взгляд Тако.

– Для меня большая честь помочь такой достойной даме, – сказал он.

Польщенная, она тихо засмеялась. Этот иностранец был обходителен. Он был непохож на других, имел совесть и находил в себе смелость в этом признаться. Надо было показать, что она простила его. И, чтобы перейти маленький ручей, который она тысячу раз переходила одна, она оперлась на его твердую руку.

– У меня дома цветы гораздо лучше, – сказала она, – я отнесу их туда.

Венсан поклонился. Она в свою очередь кивнула ему и удалилась. Он посмотрел ей вслед: она удалялась, прижав к себе корзину.

Спустя несколько часов Кэтрин прочла: «Ван Ден Брандт». Это было для Патриции. Затем она подумала, что это могло быть также и для нее. Не зная почему, она была уверена, что цветы были от этого синеглазого молодого человека, которого звали Венсаном.

Вот судьба и свела их. Она его не сразу узнала. История с цветами, с этим двусмысленным адресом, врезалась в ее сознание. Долго она задавала себе вопрос, кому они были предназначены – ей, или Патриции. Может быть, именно это помешало ей забыть Венсана? О, конечно, она вспоминала об этом только в часы досуга. У Патриции же сомнений не было. Цветы были для нее, она была уверена в этом, и Кэтрин долго не могла забыть эту удивительную улыбку, осветившую, подобно лучу, обезображенное лицо дочери. Она ликовала.

– Он думает обо мне, мама.

– Он тебе нравится?

– Да.

Ее улыбка, казалось, светилась чистотой всех девственниц мира.

Кэтрин снова спросила:

– Патриция, ты его любишь?

Тот же вопрос она вчера задала Мальверну. Ответы были разные.

– Я не знаю. Там видно будет.

В ожидании этого «будет видно» она хранила цветы еще долго после того, как они совсем увяли.

– Только бы его хорошо лечили.

Кэтрин последовала совету Венсана, хотя это и было неприятно. Она передала мягче: по ее словам, Венсан нуждался в длительном, продуманном лечении, но не больше.

– И он тоже… – сказала Патриция. Она сразу почувствовала себя лучше оттого, что не является исключением. О Венсане она могла думать как о друге, который страдает так же, как и она, но о котором не нужно слишком беспокоиться. Когда она вспоминала о Венсане, она ощущала радость, не больше. Мать вызывала в ней более глубокие чувства. Действительно, Патриция нуждалась в поддержке, но она была слишком поглощена собственной участью, чтобы думать о ком-нибудь другом. Большая любовь, возможно, могла бы привести к этому. И если бы у нее было время, может быть, она полюбила бы Венсана большой любовью. Но именно времени Патриции и не хватило.

Все это, подобно фильму, пущенному очень быстро, промелькнуло в голове Кэтрин, когда она снова увидела Венсана, впервые с момента их встречи у доктора Максвелла. Она попыталась быть к нему холодной, затем вспомнила про цветы.

Все эти дни она много раз повторяла себе, что глупо воображать, будто он думал о ней. «Десятиминутный разговор – и букет! Ты сошла с ума, Кэтрин. Ведь тебе за сорок». Однако она с радостью отмечала все признаки равнодушия у Патриции. Пожалуй, именно это ее и занимало. Кэтрин не отдавала себе отчета в том, как все это произошло. Просто в какие-то несколько минут Венсану удалось нарушить ее покой. И она ставила это ему в вину.

Теперь он стоял перед ней. Он был именно таким, каким она его вспоминала. Что делал он в этой нише стены? Почему он к ней подошел? «Мне совсем не хочется задавать все эти вопросы», – думала Кэтрин. Тем не менее она спросила:

– Что вы здесь делаете?

Резкость ее голоса поразила его. Но он сделал вид. что не обратил на это внимания. Во всяком случае, так можно было судить по той сдержанной радости, которая прорывалась в его словах.

– Я рад, что вы меня не забыли. Мне кажется, что я должен был давно поговорить с вами.

Кэтрин ощутила внутреннюю дрожь. Она так много думала о состоянии Патриции, что порой забывала о причине ее заболевания. Она поняла, что в присутствии Венсана Мальверна забыть это будет невозможно. Для нее теперь не имело значения, о ком он думал, когда писал «Ван Ден Брандт». Если это была загадка для нее, для него она не была таковой. При появлении Венсана в голове Кэтрин возникло лишь одно женское имя: «Мэри-Анна», и никакого другого. Кэтрин вновь представляла себе Тихий океан, тучу, этот странный снег, падающий на волосы Патриции. Драма снова всплывала перед ней. Когда часто о чем-нибудь говоришь, то кажется, что сам все это пережил. Закрывая глаза, Кэтрин слышала, как катятся волны. А тихо падавший пепел будто был солоноват на вкус.

– Я разгадала вас, – сказала она и тут же подумала, что это довольно глупо. И сухо прибавила то, что ей подсказало сознание: – Вы не слишком часто приходите.

– Я здесь каждый день, – сказал Венсан.

Он побывал у доктора Максвелла и затем уехал, поскольку его не задерживали. Впрочем, недалеко. Он не подписал нового контракта, отказавшись под предлогом необходимости лечиться. В действительности его заставило остаться желание знать, что будет с Патрицией. Он получал краткие сведения от сиделок. Они вскоре узнали, что он часами простаивал под окнами Патриции, и, увидев в этом романтическую историю, отнеслись к нему с большой нежностью. Он был в курсе всех событий. Конечно, он мог бы получать все сведения от доктора Максвелла. Но это его не очень устраивало – он узнал, что Кэтрин живет с Патрицией.

Дождь все шел. Кэтрин поежилась.

– Пожалуйста, пообедайте со мной, – сказал Венсан.

Он чуть улыбнулся, опасаясь, что внезапность его приглашения отпугнет Кэтрин. Сквозь окружавшую их сетку дождя она не заметила этой улыбки. Тем не менее она согласилась.

Она разговаривала с Дианой, с Тедди, с Алланом. Она пыталась узнать все детали путешествия. Но их рассказы были какими-то сухими. Этот высокий, склонившийся перед ней молодой человек расскажет ей новые подробности. По крайней мере этим она оправдывала свое быстрое согласие.

У Венсана не было денег на дорогой ресторан, тем более на такси. Они шли пешком. Время от времени, когда дорога была особенно плохой, он поддерживал ее под руку. Ресторанчик, куда он ее вол, был недалеко. Его хозяин Морено приехал когда-то в Токио в поисках приключений. Чем только он не занимался! Годы взяли свое, он женился на скромной японке, которая готовила удивительные кушанья, комбинируя рецепты европейской и японской кухни. В ресторанчике было тихо, он был едва различим с улицы.

Только при свете лампы они по-настоящему смогли рассмотреть друг друга. Кэтрин не выглядела больше светской дамой, ей вполне можно было дать за сорок – так и было в действительности. У Венсана были резкие черты лица и глубоко запавшие глаза. Кэтрин сбросила шарф, мокрые волосы прилипли ко лбу. Венсан предложил сигарету. Чтобы прикурить, она взяла его за руку. Они не обменялись рукопожатием при встрече. Только на плохо освещенных улицах она опиралась на его руку. Теперь ее нежные, длинные пальцы лежали на его руке. Оба достаточно прожили, чтобы понять глубину охватившего их волнения. Эта женщина была на двадцать лет старше Дианы и Патриции. Все смутные мечты, которые вызывали в нем обе девушки, сейчас были смешны. Эта женщина была красива, благородна и отличалась от них решительностью.

«Я старше его, – думала Кэтрин, – я так устала, мне так хотелось бы опереться о его плечо». По привычке она курила сигарету за сигаретой. Вдруг, вспомнив о Патриции, она внутренне осудила себя: «В такой момент думать о мужчине!…»

Кэтрин любила Брандта спокойной любовью. Он ей нравился, они хорошо понимали друг друга, она ему никогда не изменяла. Правда, у нее иногда появлялось такое желание, но она не осуществляла его. У нее бывали увлечения, они укрепляли ее веру в себя, и Брандт ничего не имел против этого. Никакой страсти, просто большая уверенность в прочности их семейного очага. С Брандтом не надо было решать никаких проблем. Дочери их связывали накрепко. Замужество Софи обещало им в недалеком будущем внуков. Брандт был в восторге. Кэтрин готовилась к этому с достоинством. В свое время она была очаровательной молодой девушкой, затем восхитительной невестой, обворожительной молодой дамой, хорошей матерью семейства, прекрасной хозяйкой. Скоро она будет улыбающейся бабушкой. Такова всегда молодая миссис Ван Ден Брандт. Сегодня вечером она была просто Кэтрин. Женщина, обедающая с мужчиной, который ей нравился. Она могла дать руку на отсечение, что Патриция не сердилась бы на нее, если бы узнала об этом. Патриция верно угадала, что представлял собой Венсан, но для нее ничего не изменилось, для Кэтрин же все приняло новое значение.

Венсан не понимал, что с ним происходит. Эта явившаяся нежданно женщина поразила его, подобно молнии в тихий безоблачный вечер. Кругом все спокойно, затем разражается гроза, одна из тех летних гроз, что все взбудораживают и затем успокаивают нервы. Он подошел к ней, ни на что не рассчитывая. Перед ним была мать Патриции, и он хотел говорить с ней о девушке. И совершенно неожиданно он увидел перед собой женщину, о которой мечтал всю жизнь. А дождь все поливал и поливал Токио, и город дышал свежестью.

Она была рядом с ним, не похожая ни на одну из тех, что он знал прежде. Сколько ей могло быть лет? Он улыбнулся. У нее не было возраста – это была Кэтрин…

Она – как удар грома. Нет, гром – это ребяческое сравнение. Кэтрин скорее ослепительная вспышка молнии. Огненный шар, электрический разряд. Но это трагично, это ведь не ослепление двадцатилетнего юноши. В наши годы мы знаем, что все дороги куда-то ведут. Куда приведет нас наша дорога, Кэтрин?

Кэтрин посмотрела на себя в зеркало, закрывающее всю стену. Ей бросились в глаза все ее недостатки. Спутанные волосы, блестевший нос, бледные губы. Ногти, с которых давно сошел лак. «Я похожа на школьную учительницу», – подумала она. Однако все это не вызвало у нее ни малейшей досады.

Не предает ли она Патрицию?

Будет ли Патриция страдать? Зная людей, Кэтрин видела, что именно Патриция нашла в Венсане Мальверне. Он отличался от всех, кто ее окружал. Патриция его не любила, но как раз это «иное», что его отличало от всех, ее и привлекало. Он не был ни «нефтью», ни «сталью» и ничем другим в этом роде. Он был Венсаном Мальверном, с дипломом врача и без счета в банке. Нет, это не будет нечестно по отношению к Патриции. Ведь Патриция мечтала о чем-то нереальном, а здесь были: мужчина – он, и женщина – она.

Японский ресторанчик – подходящее ли это место для китайской истории? А она как раз вспомнила одну китайскую историю.

А Венсан все говорил. Он рассказывал о яхте, о Патриции, немного о себе. Он, наконец, понял, почему Патриция так влекла его и почему между тем он не мог ее полюбить. Она была похожа на Кэтрин, но все же не была ею. У нее было то неуловимое незавершенное очарование, которое у Кэтрин проявлялось во всей полноте. Он не знал Кэтрин в ее роли блестящей светской дамы, Кэтрин с обнаженными плечами и бриллиантами на шее. Вряд ли она сознавала это, но если она дала жизнь Патриции, то и Патриция в свою очередь сполна вернула ей долг. Из ожидания, страха и тревог, связанных с рождением дочери, Кэтрин возродилась обновленная, очистившаяся, с прежним выражением лица, с трепетными губами и подрагивающими ресницами, с округлыми линиями щек – и пусть слеза иной раз прокатится по щеке, – Кэтрин не станет от этого менее прекрасна, ей нет причин бояться испорченного грима. То была Кэтрин Ван Ден Брандт, сорокалетняя женщина, из тех, что способны становиться еще очаровательнее, когда на них смотрит понравившийся им мужчина.

Он заказал коньяку и фруктов. Она держала свой стакан в руках, чтобы согреть его, и, не опуская глаз, смотрела на этого упавшего с неба юношу. Ей нечего было сказать ему, так как все сразу стало бы слишком интимным. Даже китайская история, которую она хотела рассказать, приобретала в этой обстановке настолько прямой смысл, что это ее смущало. Но все-таки у нее не было ощущения, что она поступает нехорошо.

В эти дни все, что она делала, диктовалось состоянием Патриции. А Патриция ничего не имела бы против этой встречи. Напротив. Все дело в том, что надо выгодно продавать нефть, по крайней мере так все считают. Но нужно также быть здесь, получать новые морщинки, прочитывая один за другим печальные бюллетени врачей, ходить под майским дождем под окно, чтобы взглянуть на больную. Кто в этот момент делил с ней жизнь – Брандт или Венсан?

– Я хотел бы рассказать вам одну историю, – сказал Венсан.

– Китайскую историю?

Он удивленно улыбнулся.

– Почему китайскую?

Она его заверила, что сама не знает, почему, просто ей пришла в голову такая мысль. И она подумала, что все зависит от того, какую историю он расскажет. Свою она расскажет после. Если она вообще ее расскажет. В зеркале напротив она с удивлением увидела, что сильно похудела. Как только он раскрыл рот, Кэтрин подумала, что не перенесет его легкомыслия. «Если он не окажется остроумным, я задушу его».

– В болотистых местностях много тюрем, – начал Венсан. – Считается, что торфяные болота, колючая трава и подвижные пески стоят решеток. Как и во всех тюрьмах, люди там мечтают о побеге. Некоторым это удается. Они бегут, погружая ноги в тину. Они знают, что есть тропинки, и ищут их. Иногда кто-нибудь застревает на каком-то камне, не находя других, чтобы двигаться дальше. Это похоже на обманчивую любовь. Порой люди находят брод, но их преследует стража, она натравливает на беглецов собак. Надо бороться за свою свободу. Тогда узник сворачивает с дороги, на которой, знает он, его поймают. Он погружается в яму с водой, закрывает глаза, закусывает губы, он совсем уходит под воду. Но, чтобы не умереть, он берет в рот тростинку и дышит через нее. Это похоже на настоящую любовь, Кэтрин, такова моя любовь.

Они были сегодня последними клиентами ресторанчика Морено. Огни были погашены, за исключением маленькой лампочки над их столиком. Японка мыла в кухне тарелки, напевая непонятную мелодию. Морено, надев очки, подсчитывал за стойкой выручку. По-прежнему был май и по-прежнему шел дождь. Время остановилось.

Так в кино, когда останавливается аппарат, герои 5* 67

фильма застывают в случайных позах, с улыбкой на лице, с незаконченным жестом руки. Венсан и Кэтрин молча смотрели друг на друга. В их власти было продлить или прекратить это окаменение. Всей их жизни не хватило бы, чтобы насмотреться друг на друга, надо было пользоваться каждой минутой.

– Теперь моя очередь, – сказала Кэтрин. – Китайский император хотел выдать замуж свою дочь. Он ее очень любил и поэтому позволил ей самой выбрать жениха. «Я выйду за того, кто принесет мне голубую розу», – сказала принцесса. Явился вельможа, который преподнес ей розу, вырезанную из сапфира лучшим ювелиром Китая. «Это не голубая роза», – сказала принцесса. Другой вельможа принес из своего сада розу, выкрашенную в голубой цвет лучшими из алхимиков. «Это не голубая роза», – сказала принцесса. Ей приносили десятки всевозможных роз. Розы из голубого бархата, из голубого камня тибетских гор, из голубого стекла – такие нежные, что их мог бы разбить даже самый слабый ветерок. Приносили их знатные люди. «Это не голубая роза», – говорила неизменно принцесса. Пришел дворцовый садовник. Он ежедневно проходил со своими ножницами под окнами принцессы. Ему было двадцать лет, и был он очень хорош собой. Он протянул ей полевую маргаритку. «Вот это голубая роза», – воскликнула китайская принцесса.

Закончив рассказ, Кэтрин посмотрела Венсану в глаза. Он молчал.

«Не следует поддаваться игре воображения, – думал Венсан, – еще есть время отступить. Любовь, о которой я ей говорил, можно еще предать забвению. Я могу выбросить эту женщину из моей жизни, я могу с ней распроститься, оставить ее здесь и пойти в кварталы „девочек“, где можно получить любовь за очень небольшую плату. Не потому, что мне этого хочется, а чтобы стать самому себе противным. Когда запутываешься – это один из выходов. Но нет, уже поздно. Кэтрин – тростинка, через которую я дышу. Голубая роза – это как голубой Дунай. Желтая река, полная песчаной мути, превращается влюбленными в голубую ленту. Кэтрин – тростинка, через которую я дышу. Кэтрин – голубая роза». Венсану вдруг захотелось напомнить ей, что в нем тоже сидит атомная болезнь. Но из осторожности он промолчал. Достаточно трагедии с Патрицией.

– Я хотела бы выйти, – сказала Кэтрин.

Дождь перестал, но улицы были еще мокрые. Они шли, держась за руки. Когда они попадали в лужу, они смеялись. Они встречали другие пары. В такой час никто не интересуется встречными. Вдоль стен слышался шепот, а выглянувшая из-за туч луна тускло освещала обнявшиеся тени.

Улица была узкая и извилистая Иногда желтый свет уличного фонаря освещал поворот. Из садов тянуло ароматом влажной листвы. Ни Венсан, ни Кэтрин не думали, чем это кончится. «Завтра» было где-то далеко, а эта ночь принадлежала им. «И если утро прозвучит, как удар гонга, мы встанем с усталой медлительностью боксеров перед боем. Кэтрин – мой мировой чемпионат…»

За поворотом улица расширилась. Вдоль улицы тянулась очень низкая стена ограды, за которой шумела бегущая вода и угадывался тенистый сад. Они бессознательно замедлили шаги. Так просто перешагнуть эту стену… Наверное, там тянутся глухие аллеи; по всей вероятности, это один из тех заброшенных садов, где все еще царил кажущийся порядок. Мох покрывает камни, полуразрушенные статуи отмечают перекрестки дорожек, в беспорядке растут цветы.

Стена обрывалась в том месте, где когда-то была калитка; там виднелись две колонны. Разрушенная крыша зияла, как пасть дракона. Перед реальностью желания голубая роза становилась далекой сказкой. Теперь надо было говорить уже не символами.

– Кэтрин, – сказал Венсан, – я не знаю, что со мной происходит. Я не сумасшедший, и если я часто думаю о любви, то это не значит, что я одержимый сексуалист. Простите, Кэтрин, мне эту грубость. Но вы меня потрясли. Никогда в жизни я не переживал ничего подобного. Вы очень хороши, но дело не только в этом. Я не лгу, когда говорю вам, что до нашего знакомства ничего подобного я не испытывал. Кэтрин, вы сама прелесть жизни.

– Венсан, – сказала Кэтрин, – я старше вас. У меня есть муж и двое детей. Все это существует, но сегодня вечером существуете только вы.

Их плечи касались друг друга, но между ними оставалась пустота. Сердца их захлестывались сложностью переживаний. Для Кэтрин с избытком хватило бы забот о Патриции. Почему же все бури обрушиваются одновременно?

«Ты дрожишь от страха за Патрицию, а этот юноша будит в тебе трепет любви. Да, Венсан – это моя туча, это мой дождь из пепла, второе солнце, новый восход. Моя вселенная рассыпается на кусочки. Сама я лечу куда-то, как падающая звезда… Патриция, Патриция, Патриция! Я сжигаю себя».

– Кэтрин, – говорит Венсан, – снова пошел дождь… Ваши губы свежи, как родник.

– Венсан, знаете ли вы, что я на девять лет старше вас и что никакие романтические сравнения ничего не могут в этом изменить?

– Вы – сама мудрость жизни. Хотите, чтобы я рассказал вам еще одну историю?

– Мы, кажется, похожи на Шехерезаду, которая отдаляла день смерти, рассказывая сказки.

– Какой смерти, Кэтрин?

Она затрепетала. Никогда она не чувствовала в себе столько жизни, как в этот вечер. И все же смерть пронизывала всю эту историю.

– Присядем на стену, и расскажите.

– Это из жизни небесных светил. Прядильщица, которую мы называем Вега, любит погонщика. Они знали друг друга на земле, они жили вместе, и то, что они стали звездами, ничего не изменило. Злые силы разъединили их Млечным путем. Они не могут его пересечь и смотрят друг на друга с разных берегов. И только один раз в году, единственный раз, ночью, прядильщица соединяется с погонщиком. Это бывает на седьмой день седьмого месяца. В этот день все птицы мира собираются вокруг Млечного пути. Крыло к крылу они образуют мост, по которому переходит прядильщица. Соединившиеся влюбленные придают небу ослепительный свет бриллиантов. Сегодня наша ночь, Кэтрин.

Позади ждал сад. «Это первый и последний раз, – думала она, – первая и последняя ночь. Я не хочу лгать, я не хочу двойной жизни, я не создана для тайной любви. Сейчас я переживаю прекрасный момент, завтра это будет обман, затем алиби, и кончится тем, что я буду оправдана. Мне кажется, я люблю этого человека, но наша встреча – случайность времени и пространства. Чтобы сохранить друг друга, надо остаться совершенно неподвижными, остановить жизнь – свою, других, движение мира. Так пусть эта ночь будет нашей ночью. И чтобы „завтра“ никогда не наступило. „Отдай мне эту ночь, Патриция. И уже завтра я буду принадлежать только тебе“.

Он был уже по ту сторону стены. Когда она прыгнула туда же, он принял ее в свои объятия.