Введение
Устав Владимира Мономаха (Устав о резах) является составной частью сборника древнерусских правовых норм – так называемой «Русской Правды (Пространной редакции)».
Первая ее часть, Древнейшая Правда, или Правда Ярослава, была основана на устном законе и правовых обычаях. Она содержала всего 18 статей, в которых предусматривались наказания за убийство, побои, езду на чужом коне, порчу имущества и проч., подтверждалось право родственников на кровную месть за убийство (она могла быть заменена денежным штрафом). Правда Ярослава была прежде всего судебником новгородским и киевским: Ярослав Мудрый писал ее «для себя». Ее создание относят к 1016–1036 годам.
Однако жизнь меняется стремительно – это справедливо не только для XXI, но и для XI века. Прошло всего несколько десятилетий – и ряд юридических норм вышел из употребления или устарел. Кроме того, правовое поле далеко не охватывало всего многообразия экономических, торгово-финансовых, социальных, криминальных и прочих отношений, которые пронизывали все общество сверху донизу, непрерывно видоизменяясь и усложняясь. Общественная жизнь развивалась – и старая «Правда» уже не отвечала изменившейся общественной ситуации. В 1068–1072 годах сыновья Ярослава Мудрого – участники «триумвирата Ярославичей» – Изяслав, Святослав и отец Владимира Мономаха Всеволод – разработали новое законодательство, которое вошло в историю под названием «Правды Ярославичей». Она упорядочивала наказания за покушения на имущество и личность подданных князя, право кровной мести в ней уже не упоминалось (ее заменили штрафы), и в целом новая «Правда» более соответствовала требованиям времени.
А через тридцать лет занявший великокняжеский престол Владимир Мономах внес свой вклад в этот монументальный труд, сформулировав целый ряд новых статей, что явилось ответом на изменившиеся к тому времени правовые, экономические, финансовые, уголовные и имущественные реалии повседневной общественной жизни.
Различая понятия причины и повода, мы можем констатировать, что причиной создания Устава Владимира Мономаха явилась острая потребность исправить те перекосы в финансовой и социальной политике, которые накопились во время княжения его отца Всеволода Ярославича и особенно усилились в период правления его двоюродного брата и предшественника на киевском престоле – великого князя Святополка (Михаила) Изяславича. Непосредственным же поводом к исправлению законодательства стало последовавшее за смертью Святополка Киевское восстание 1113 года.
В Уставе Владимира Мономаха была предпринята попытка регламентации (собственно говоря – смягчения) имущественно-собственнических конфликтов. Главным предметом рассмотрения и урегулирования сделались вопросы долговых обязательств и кабальных отношений. Поэтому Устав посвящен прежде всего порядку возвращения денежных ссуд (например, если ссуда давалась в рост под 50 % годовых, то максимум, на который мог рассчитывать кредитор, не мог превышать 200 %,– сумма хотя и весьма значительная, но далеко не безграничная). В Уставе также рассматривалось положение закупов и холопов (были сформулированы их права и обязанности и несколько ограничен произвол их владельцев). Запрещалось продавать в рабство купца, лишившегося ссуды в результате войны, пожара и т. д.
Оформившийся таким образом свод законов стал важной составной частью юридической практики на целое столетие – вплоть до прихода на Русь монголов; простиралось его влияние и далее: «отголоски» многих положений Русской Правды (и ее составляющей – Устава Владимира Мономаха) можно проследить в правовых документах отдаленных от времени ее составления веков.
* * *
При подготовке настоящего издания мы столкнулись с дилеммой: публиковать интересующие нас фрагменты летописи (то есть подлинные тексты самого Владимира Мономаха) в оригинальном виде – или ограничиться их переводами на современный русский язык? Конечно, чтение аутентичного текста, пусть даже модернизированного в орфографическом отношении, для неспециалиста представляет немалые сложности. С другой стороны, нам хотелось предложить вниманию читателей не просто изложение того, что написал 900 лет назад Владимир Всеволодович Мономах, а сами его писания. Вот почему было принято единственно возможное решение: печатая «Поучение», автобиографический рассказ и письмо к князю Олегу Черниговскому, мы древнерусский комментированный текст сопроводили переводом. Тем самым достоверность и ценность первоисточника сохранялись, а его трудности практически устранялись.
Так же мы поступаем и при публикации Устава Мономахова («Устава о резах», как его еще называют). Более того: для максимального облегчения восприятия текста мы даем перевод не после всего Устава, а после каждой его статьи. В результате читатель получает возможность ознакомиться с первоначальным текстом, с необходимыми к нему пояснениями и с переводом на современный русский язык в наиболее компактном и удобном виде, что несомненно облегчит чтение и понимание этого важного юридического памятника Древней Руси. Тексты статей Устава даются по изд.: Правда Русская. Т. 1–2 (М.; Л., 1947); оттуда же взяты переводы И. В. Платонова и В. Н. Сторожева и комментарии. Печатается с сокращениями; примечания редакции, а также исправления, дополнения и сокращения примечаний издания 1947 г., за отдельными исключениями, не оговариваются.
Устав Володимира Всеволодича
53.
Володимерь Всеволодичь по Святополце созва дружину свою на Берестовемь: Ратибора Киевьского тысячьского, Прокопью Белогородьского тысячьского, Станислава Переяславльского тысячьского, Нажира, Мирослава, Иванка Чюдиновича Олгова мужа, и уставили до третьего реза, оже емлеть в треть куны; аже кто возметь два реза, то то ему взяти исто, паки ли возметь три резы, то иста ему не взяти. Аже кто емлеть по 10 кун от лета на гривну, то того не отметати.
Перевод И. В. Платонова
По смерти Святополка-Михаила, Владимир Всеволодович собрал в Берестовском дворце дружину свою: тысяцких: Ратибора киевского, Прокопия белогородского и Станислава переяславского; Нажира, Мирослава и боярина Олегова, Иоанна Чудиновича, и, посоветовавшись с ними, определил брать третный рост только до третьего платежа, т. е., кто возьмет с своего должника третный рост, тому более никакого роста не требовать, а взять только свой капитал; если ж заимодавец возьмет три раза третные росты, то он лишается своего капитала. Если кто берет по 10 кун с гривны на год, то таковых ростов взимать не воспрещается.
Перевод В. Н. Сторожева
По смерти Святополка Владимир Всеволодович созвал в селе Берестове свою дружину – тысяцких Ратибора киевского, Прокопья белгородского, Станислава переяславского, Нажира, Мирослава, Иванка Чудиновича, боярина Олегова (князя черниговского Олега Святославича), – и на съезде постановили: кто занял деньги с условием платить рост на два третий, с того брать такой рост только два года, и после того искать лишь капитала; а кто брал такой рост три года, тому не искать и самого капитала. Кто берет по 10 кун роста с гривны в год (т. е. 40 %) , то при таком росте иск самого капитала ни в коем случае не отменяется.
Комментарии
А. И. Кранихфельд полагал, что Владимиром Мономахом узаконено было: брать третного росту с должника не более двух раз. Заимодавец, взявший рез в третий раз, не мог требовать истого, или капитала, своего с должника. Терпимая законом мера роста была пятьдесят со ста в год [46; с. 224].
По мнению К. А. Неволина, Владимир Мономах постановил, что «заимодавец, который возьмет три раза третной рост, уже не может требовать своего капитала». Рост по десяти кун с гривны на год Неволин, принимая здесь гривну вслед за Карамзиным равною 25 кунам, считал ростом 40 % в год и полагал, что Русская Правда его «признает ростом терпимым». Неволин также заметил, что Русская Правда прямо не запрещает высшего роста и что в частных случаях предоставлялось усмотрению судьи признать или отвергнуть рост, превышающий 40 % в год. «Еще менее Русская Правда или другой какой-либо известный закон определяли количество месячных или третных ростов. Может быть, они определялись обычаем. Но столько же могло здесь зависеть от условия сторон» [63; с. 123].
А. И. Загоровский, «не желая гадать», отказывался от определения «величины третного роста по Правде», но «лишение капитала, назначенное по статье тому, кто взял три третных реза», и затем достаточно высокий годичный рост заставляют думать, что «третные проценты были высоты немалой» [37; с. 43].
М. Ф. Владимирский-Буданов, считая (по Прозоровскому) гривну равною здесь уже 50 кунам, исчислял проценты этой статьи в 20 % и, вопреки Неволину, полагал, что «выше 10 кун с гривны брать не позволялось». «Одну из причин огромной высоты роста находят в общественном состоянии тогдашней России, при котором не всякий рискнул бы отдать свои деньги в долг, предвидя полную вероятность не получить их совсем». «Непомерная высота роста принудила общественную власть позаботиться о сокращении ее законодательным путем. Быть может, еще до Владимира Мономаха был ограничен месячный рост; а именно постановлено брать месячные росты только при займах на короткие сроки (“за мало дни”); если же заем продолжается до года, то месячные резы заменяются третными. Затем Владимир Мономах… постановил ограничение и третных процентов, а именно: заимодавец, два раза получивший третной процент, может требовать возвращения капитала (“истое”); если же возьмет в третий раз, то лишается права требовать капитал; очевидно, что третные проценты превышали цену самого капитала» [22; с. 623].
В. О. Ключевский по этому поводу писал: «Капитал чрезвычайно дорог: при краткосрочном займе размер месячного роста не ограничивался законом; годовой процент определен одной статьей Правды “в треть”, на два третий, т. е. в 50 %. Только Владимир Мономах, став великим князем, ограничил продолжительность взимания годового роста в половину капитала: такой рост можно было брать только два года и после того кредитор мог искать на должнике только капитала, т. е. долг становился далее беспроцентным; кто брал такой рост на третий год, терял право искать и самого капитала. Впрочем, при долголетнем займе и Мономах допустил годовой рост в 40 %. Но едва ли эти ограничительные постановления исполнялись» [44; с. 302].
А. Е. Пресняков находил, что законодательство Мономаха «имело целью ввести в определенные рамки обострявшуюся социальную борьбу и, поскольку оно ограничивает эксплуатацию меньшей братии, должно быть названо актом самозащиты социальных верхов перед напором раздражения черного люда» [72; с. 248].
М. В. Довнар-Запольский считал эту статью не заменою статьи 51, а законом, «дополнительным к предшествующему», на «непосредственную связь» с которым указывает уже «весьма любопытное надписание: “а се уставил”. Мономах в совещании с мужами “уставили до третьего раза, оже емлеть в треть куны”, т. е. они издали закон, предвидевший такой случай, когда должник не мог в срок уплатить долга и заимодавец воспользуется своим правом взимать в качестве штрафа третной рез более одного раза».
Для Довнар-Запольского это – «непосредственное продолжение закона о месячном резе, развитие этого закона и ограничение заимодавца, не приступившего своевременно ко взысканию капитала и %% с имущества или лица должника в целях получения третного реза». Довнар-Запольский считал, что, согласно постановлению Мономаха, «заимодавец, давший капитал, на условиях месячного реза, мог только два раза воспользоваться оплошностью неоплатного должника, т. е. дважды, на основании предшествующей статьи, получить третные резы. Если же заимодавец возьмет трижды третной рез, то он лишается права взыскивать капитал (“паки ли возьмет три резы, то иста ему не взяти”); лишение права взыскивать капитал было той пеней, которую нес заимодавец» [30; с. 201].
Л. К. Гётц находил постановление о процентах темным и не считал возможным выяснить его без привлечения новых источников. Все же он высказал догадку: не были ли постановления статей 51 и 53 искажены ошибкой писца? И предложил вместо «в треть» читать «в лето». При таком допущении Гётц так читал статью 51: «зайдут ли ся куны до того же года, то дадят ему куны в лето, а месячный рез погренути». И дал перевод статьи 53: «Они установили третные проценты для тех, кто берет деньги на год» [2; т. III, с. 251].
54.
Аже который купець истопиться. Аже который купець, кде любо шед с чюжими кунами, истопиться любо рать возметь ли огнь, то не насилити ему, ни продати его; но како начнеть от лета платити, тако же платить, зане же пагуба от бога есть, а не виноват есть; аже ли пропиеться или пробиеться, а в безумьи чюжь товар испортить, то како любо тем, чии то товар, ждуть ли ему, а своя им воля, продадять ли, а своя им воля.
Перевод И. В. Платонова
Если какой-нибудь купец, взяв чужие товары или деньги, потерпит кораблекрушение, или подвергнется пожару, или будет ограблен неприятелем, то веритель не вправе сделать ему какое-нибудь насилие или продать его в рабство, но должен позволить ему рассрочку платежа погодно; ибо он невиновен в несчастной утрате товара: власть Божия. Но если купец вверенный ему товар или пропьет, или промотает, или испортит от небрежения, то он отдается в полную волю верителей; хотят ждут, хотят продадут в рабство, их воля.
Перевод В. Н. Сторожева
Если купец, взяв товары или деньги в кредит, потерпит кораблекрушение, или подвергнется пожару, или будет ограблен неприятелем, то нельзя сделать ему какое-либо насилие или продать его в рабство, но необходимо позволить ему рассрочку платежа на несколько лет, потому что это несчастье от Бога, а он не виноват в нем. Если же купец вверенный ему товар или пропьет, или проиграет, или испортит по глупости, то доверители поступают с ним, как им угодно; хотят – ждут, хотят – продадут в рабство, на то их воля.
Комментарии
И. Н. Болтин: «Не насилить – не делать насилия во взыскании, не бить на правеже, как обыкновенно при взыскании долгов с должниками было поступано». «Разделение платежа», по мнению Болтина, «оставлялось на рассуждение судей, кои, по мере долговых денег, и способов, кои должник к заплате имеет, располагали сроки платежа и предписывали количество денег, кои он, в назначенные сроки, уплачивать был должен, дабы не отяготить жребия, по несчастному случаю, в долги впадшего». «Пробиется» Болтин понимал, как «расточит, проиграет свое имение, бьючись об заклад» [20; с. 55–56].
Н. М. Карамзин толковал эту статью так: «Ежели чужие товары или деньги у купца потонут, или сгорят, или будут отняты неприятелем, то купец не ответствует ни головою, ни вольностию и может разложить платеж в сроки, ибо власть Божия и несчастия не суть вина человека. Но если купец в пьянстве утратит вверенный ему товар, или промотает его, или испортит от небрежения, то заимодавцы поступят с ним, как им угодно: отсрочат ли платеж или продадут должника в неволю» [41; с. 33].
Д. Н. Дубенский перечислял виды насильственных действий, от которых избавлялся несчастный банкрот: 1) не продавать его; 2) не водить на правеж; 3) не выдавать истцу головою до искупа (Судебник, статья 89). Правеж, уничтоженный Петром I, состоял в том, что пристав водил должника босого к дверям судной избы и в часы заседания сек его прутом по голой ноге до тех пор, пока судьи начинали разъезжаться [33; с. 83–84].
А. Г. Станиславский, отметив два вида несостоятельности, предусмотренные статьей 54, указывал, что в этих правилах не упоминается вовсе о ложной несостоятельности или о злостном банкротстве: по его мнению, «это преступление не было известно бесхитростным людям того времени» [87; с. 213].
С. М. Соловьев пояснял слово «пробьется»: «вероятно, если истеряет имущество на виры или платежи за побои» [85; с. 55].
Н. И. Ланге полагал, что только тот подлежал ответственности за растрату товара, «кто в безумии чюж товар испроторит»; таким же безумием сочтена страсть к пьянству. «Но вся ответственность такого человека состояла только в вознаграждении обиженных, продаже же он не подвергался, вероятно, потому, что Правда не видела здесь еще собственно преступления, т. е. злонамеренного умысла на растрату чужого товара. Если же кто, объявив о растрате чьего-либо имущества, скрывал его у себя или продавал в свою пользу, тот, без сомнения, при обнаружении его преступления, наказывался как тать».
Относительно наличия в Правде двух рядом стоящих слов – «пропиеться или пробиеться», Ланге замечал: «В некоторых списках стоит только первое слово, а последнего нет, и мы думаем, что это правильнее, потому что оно, по отношению к рассматриваемой нами статье, едва ли имеет какой-либо смысл. Помещение в ней слова «пробиеться» можно объяснить следующим образом: первоначальный переписчик текста Правды, по ошибке, часто случающейся, мог написать слово пропиеться два раза сряду; последующие переписчики, не догадываясь об ошибке, могли даже усиливаться прочесть последнее слово иначе, нежели первое, и, вследствие того, а может быть, и просто по неясности рукописи, образовалось слово пробиеться, которого, вероятно, не было в подлиннике Правды» [47; с. 188].
По мнению Загоровского, Правда проводит «строгое различие» между разными видами несостоятельности, «полагая то более, то менее строгий способ ответственности за долг, смотря по тому, где сколько видно злонамеренности». К злостным банкротам «применялась самая крайняя мера – продажа в рабство». «Затем следуют впавшие в неоплатность, хотя и по своей вине (расточители), но без употребления обмана или подлога, т. е. простые банкроты; их тоже Правда дозволяет продавать, но… допускает для них снисхождение: возможность отсрочки, по соглашению кредиторов… Наконец, полное покровительство закона оказывалось несчастным банкротам, несостоятельность которых есть не их вина, а пагуба от Бога. Против них запрещалось абсолютно всякое насилие, а самый долг разрешено было платить “от лета”». А. И. Загоровский не считал возможным определить, «какая была эта рассрочка, делалась ли она на неопределенное время и по неопределенной сумме, или же существовала для таких случаев определенная норма». Загоровский полагал, что статья 54 не ограничена случаями торговой несостоятельности – под эту статью, по его мнению, подходят любые должники [37; с. 61–63].
В. И. Сергеевич утверждал, что случай, предусмотренный статьей 54 Русской Правды, есть не что иное, как гражданская несостоятельность по стечению несчастных обстоятельств. В этом случае заимодавец может обратить должника в рабство, а должник удовольствоваться уплатою долга с рассрочкой [79; с. 358]. «Неоплатным должником может оказаться всякое лицо, на которое падает взыскание в силу причиненных его действиями (обидами) убытков», и Сергеевич думал, что, лица, виновные в убытках, не пользовались льготами, предоставленными несчастным несостоятельным: они подлежали во всяком случае продаже в рабство [80; с. 142].
Владимирский-Буданов различал в Русской Правде «три рода несостоятельности: 1) несостоятельность, происшедшая не по вине должника, из случайных причин (пожара, кораблекрушения, истребления имущества неприятелями); в таком случае наступает обязательная рассрочка долга; 2) несостоятельность, возникшая по вине должника (пьянства, расточительности), при этом предоставляется выбору кредитора – или отсрочить уплату долга, или же продать должника в рабство, и 3) несостоятельность мнимая (злостное банкротство), когда должник преследуется и наказывается как вор – уголовным порядком». «При конкурсе нескольких кредиторов несостоятельный, по Русской Правде, может быть продан с публичного торга (ст. А, 55: “вести его на торг и продать”). То же можно разуметь и при отсутствии конкурса (ст. А, 54 говорит о несостоятельном вообще: “ждут ли ему, продадут ли его – своя им воля”). Впрочем, нужно думать, что продажа в холопство при одном кредиторе наступала лишь тогда, когда несостоятельность была безнадежна вполне; если же долг мог быть отработан, то несостоятельный был выдаваем кредитору для отработки долга» [22; с. 407].
В. А. Удинцев утверждал, что «законного долгового рабства не знает ни один из древнейших сводов», не известна идея долгового рабства и Русской Правде – для Краткой редакции это безусловно, Пространная Правда может возбудить сомнения своими статьями 54 и 55 и статьями о закупах. Удинцев рассматривал статьи, в которых находят признаки долгового рабства, и приходил прежде всего к выводу, что если в этих статьях говорится о рабстве, то возникает оно не из заемного обязательства, а обусловлено «наличностью особых обстоятельств – конкурса, злостного или неосторожного поведения должника, свойства купца, участия иноземца». Далее, в статьях 54 и 55 «мы имеем не заем, как обычно полагают, а покупку в кредит», сходную со средневековою commenda. Наконец, Удинцев полагал, что термин «продажа» (собственно – «продадять»), при сопоставлении со статьей 14 договора 945 г. с греками («продан будеть, яко да и порты, в них же ходить, да и то с него сняти») и со статьей 5 Двинской уставной грамоты, обозначает продажу имущества должника, «понудительное денежное взыскание» [89; с. 133–142].
Гётц в статье 54 видел комиссионную сделку между торговыми людьми, причем комиссионер – крупный купец, ведущий иногороднюю и даже заморскую торговлю. Льгота, получаемая комиссионером, есть результат разрешения судом нескольких случаев, когда комиссионер не мог выполнить своих обязательств, а не частное соглашение между комитентом и комиссионером. Общее правило, на которое опираются частные случаи, предусматриваемые статьей 54, по мнению Гётца, приближается к постановлению § 384 Германского торгового свода законов (Deutschen Handelsgesetzbuch) – комиссионер обязан при выполнении комиссионной операции проявить ту заботливость, которая обычна для собственных торговых операций [2; т. III, с. 352–356].
55.
О долзе. Аже кто многим должен будеть, а пришед гость из иного города или чюжеземець, а не ведая запустить за нь товар, а опять начнеть не дати гости кун, а первии далжебити начнуть ему запинати, не дадуче ему кун, то вести и на торг, продати же и отдати же первое гостины куны, а домашним, что ся останеть кун, тем же ся поделять; паки ли будуть княжи куны, то княжи куны первое взяти, а прок в дел; аже кто много реза имал, не имати тому.
Перевод И. В. Платонова
Если кто многим должен, а купец, приехавший из другого города или из другой земли, не зная про то, поверит ему товар свой, и он окажется после не в состоянии заплатить сему верителю за товар, по причине требований со стороны первых заимодавцев; в таком случае вести должника на торг и продать и удовлетворить наперед требованиям гостя, а остальное разделить между прочими заимодавцами. Также, если он должен будет в казну, то очистить наперед казенные требования, а потом уже и требования других верителей: но если кто из них взял уже много ростов, тот лишается своих денег.
Перевод В. Н. Сторожева
Если кто будет многим должен, а купец, приехавший из другого города или из другой земли, не зная про то, поверит ему товар, – а тот будет не в состоянии и с ним расплатиться за товар, да и первые заимодавцы также станут требовать уплаты долгов, не давая взаймы для уплаты гостю, в таком случае вести должника на торг и продать, причем наперед выплатить долг пришельца, а остаток поделить между своими местными заимодавцами. Также, если будут за ним в долгу княжие деньги, то взыскать наперед их, а остальное в раздел. Но если кто взял уже много роста, тому лишиться своего капитала.
Комментарии
Карамзин дал такое изложение статьи 55: «Если кто многим должен, а купец иностранный, не зная ничего, поверит ему товар: в таком случае продать должника со всем его имением, и первыми вырученными деньгами удовольствовать иностранца или казну; остальное же разделить между прочими заимодавцами; но кто из них взял уже много ростов, тот лишается своих денег» [41; с. 33].
М. Т. Каченовский, приведя ряд случаев, свидетельствующих, по его мнению, «о неуважении к гостям в Древней Руси», продолжал о Русской Правде: «По смыслу статьи 55, несостоятельный должник продается, и ценою его удовлетворяется сперва гость, а потом уже домашние заимодавцы, по скольку кому достанется; сумма, принадлежащая князю, тоже взыскивается прежде». Этот противоречащий его рассуждениям о гостях смысл статьи 55 является для него еще одним доводом против достоверности Русской Правды [43; с. 366].
Станиславский в привилегиях, предоставляемых гостям, видел проявление «чувства похвальной гордости в соединении с правилами гостеприимства и желание показать чужеземцам, что они ни в коем случае не должны бояться за целость своего имущества». Несостоятельные должники, по мнению Станиславского, продаются на торгу в рабство [87; с. 213].
Б. Н. Чичерин отмечал, что «то же самое правило постановлено и в договоре Новгорода с готландцами11 в начале XIII в.: несостоятельный должник отдается в рабство иностранцу со всем семейством; гость может увести его с собою из Новгорода, если никто не согласится выкупить его на торгу, заплатив за него долг. Это самая жестокая форма уплаты; должник рассматривается как вещь, которой цена должна удовлетворить заимодавца» [92; с. 147].
Загоровский указывал, что Правде уже известны привилегированные требования: при конкурсе куны князя, иногороднего гостя и «чужеземца» взыскиваются прежде кун домашних кредиторов. За покрытием привилегированных долгов, остаток распределяется между кредиторами, не пользовавшимися специальными правами. «Каково было это распределение – только pro rata , или же наблюдалось сверх того и старшинство по времени, – положительно неизвестно». Загоровский думал, что имел силу первый порядок. Устраняются от дележа только те, которые уже много имали реза. Загоровский полагал, что по Русской Правде за долг заемщика прежде всего отвечает «лице его». Эти личные меры взысканий состояли в том, что несостоятельный должник поступал в распоряжение кредитора, который мог употреблять против должника разного рода физические насилия и даже продать его. Несмотря на отсутствие прямых указаний в Правде, Загоровский считал насилие необходимым элементом воздействия. Он даже предполагал существование в Древней Руси долговых тюрем. При жизни должника, по мнению Загоровского, семья не несла ответственности за долги ее члена, после смерти должника наследники должны были удовлетворить кредитора. Уплатой долга обязательство прекращалось [37; с. 48–49].
Владимирский-Буданов отметил, что «гость из иного города сравнен здесь с чужеземцем: очевидно, что город с его округом (в котором могли быть и другие города – пригороды) считается пределом действия как уголовного права (ст. 35), так и гражданского. Следовательно, город и его округ составляют государство в юридическом смысле». Конкурс начинается в том случае, «если прежние кредиторы – своеземцы, сограждане должника, начнут препятствовать чужеземцу взыскивать свой долг», – тогда полагается «вести должника на торг и продать его; из вырученных денег уплатить прежде долг гостя, а потом остатки поделить между домашними (той же земли) кредиторами. Но долг князю взыскивается прежде всего; кредитор, бравший большие проценты, не пользуется долею имущества, вырученного от продажи несостоятельного должника» [23; примеч. 96].
Ключевский: «…При конкурсе предпочтение отдается гостям, кредиторам иногородным и иноземным или казне, если за несостоятельным купцом окажутся “княжи куны”: они получают деньги из конкурсной массы полным рублем, и остаток делится между “домашними” кредиторами» [44; с. 301].
Пресняков видел в статьях 10 Краткой Правды и 48 и 55 Пространной Правды проявление уставной деятельности князей, создающей «определение прав лиц, не входящих в состав обычно-правовых народных союзов, иноземцев и иностранных, приезжих купцов и т. п., беря их под особую княжую защиту либо создавая особые условия, облегчающие применение к ним общих норм права» [72; с. 219, примеч. 1].
Удинцев находил, что древнее русское право не знало продажи в рабство за долги. Всегда, когда говорится о продаже, разумеется продажа имущества [89; с. 133–142].
По Гётцу, несостоятельность должника приводит к установлению конкурса, на котором в первую очередь удовлетворяется претензия гостя. По мнению Гётца, неплатежеспособный должник выводится кредиторами на рынок и продается, вырученная сумма поступает в конкурсную массу. В подтверждение того, что неплатежеспособный должник продается, Гётц ссылался на известия Масуди и других мусульманских авторов, которые говорят, что в случае банкротства купца, ведущего торговые операции с иностранцем, для удовлетворения претензии последнего продается жена должника, его дети, домашние (за детьми) и он сам [2; т. II, с. 343 и т. III; с. 256–263].
П. Н. Мрочек-Дроздовский под «гостем» статьи 55 понимал иногороднего или чужеземного купца, а также местного купца, занимающегося отъезжим торгом [61; с. 37].
«Закупы». К «Уставу о закупах» (ст. 56–64) в целом
Болтин: «Закупный человек есть то, что после разумели под названием кабального холопа, сиречь по кабале или записи служащего… [закупные люди] тем только разнствовали от полных и докладных (как по Судебнику и Уложению они называются), сиречь крепостных холопей, что таковых ни продать, ни в приданые отдать, ниже по духовной в наследие детям своим оставить было не можно, понеже они или по протечении урочного времени, которое они служить обязались, или по смерти господина, возвращали свою прежнюю свободу… Называть мы будем закупня… наймитом, как… в статье 5 [А, 61] сие слово вместо закупень поставлено, следственно, то и другое имело тогда одинакое значение» [20; с. 59–60].
Карамзин: «Слуга шел в неволю временную: он ими [деньгами] как бы сковывал себя» [41; примеч. 92].
А. М. Ф. фон Рейц: «Служба по условию была вроде неволи, хотя неполной. Нанятый работник (“закуп”, купленный) [der Gemietete Knecht] обязывался нести известную службу по условию… Законы ничего не говорят о прекращении обязанности служить по найму… Не заключалось ли таковое условие на всю жизнь? Позднее мы видим нечто подобное, службу кабальную». «Правда XIII столетия… упоминает о людях, купленных для обрабатывания земли (ролейный закуп)» [74; с. 194, 196, 145].
В. А. Мацейовский, исходя из статьи 13 («в сельском тивуне в княжи или в ратайнем») и терминов «закуп», «наймит» статьи 61, различал ратаев, сидевших на княжеской земле, и закупов – на частной, понимая под последними – сговоренных на время, купленных наемников [4; II, § 106, с. 133].
Н. В. Калачов: «К договору найма (locatio, conductio) относятся статьи о закупе. Под именем закупа, или наймита, разумеется свободный человек, поступивший за определенную плату в услужение или для работы к другому свободному же человеку. Особенность этого договора по Русской Правде заключается в том, что обыкновенно плата выдается закупу его хозяином или господином вперед в виде займа, который наймит выплачивает своей работой или службой. Но для того чтобы хозяин не употреблял во зло своего права на закупа, а с другой стороны, для того чтобы сам не терпел убытка от нерадения или вины со стороны последнего, они связаны как в отношениях между собою, так и к посторонним лицам некоторыми определенными обязанностями [“со стороны хозяина” и “со стороны закупа”]» [40; с. 141].
Соловьев: «Закупнем, или наймитом, назывался работник, нанимавшийся на известный срок и за известную плату, которую, как видно, он получал вперед…». «Наймит получал полную свободу без обязанности выплатить господину взятое вперед», «если бы господин вздумал продать наймита как обель…» [85; с. 229].
Д. И. Мейер: «На основании дошедших до нас памятников можно думать, что древнейший залог – залог самого себя: о нем упоминается уже в Правде детей Ярославовых, в которой, по моему мнению, под закупом должно понимать заложившегося человека, службою рассчитывающегося с верителем… Но соображение всех мест Правды и других актов, касающихся закупа, заставляет ограничить временное холопство закупа одним источником – залогом. Из статьи 73 Правды [А, 59–62] видно, что закуп – должник господина, которому служит, но нигде не сказано, что бывают и закупы – не должники. Действительно, закуп противополагается обелу, но из этого не следует, что всякий временный холоп есть закуп, а следует только, что закуп не вполне свободный человек.
В статье 73 [А, 61] закуп назван наймитом, но это ничего не доказывает против значения заложника, ибо тут же предполагается, что наймит должен своему хозяину… Закуп может быть назван наймитом потому, что он следующею ему за службу платою очищает лежащий на нем и обеспеченный его лицом долг. В позднейших актах имя закупа заменяется названием: “закладчик”, но еще в челобитной торговых людей, представленной Алексею Михайловичу в 1646 г. по поводу причиненных им иноземцами притеснений, упоминается о “закупнях”, русских людях, которых иноземцам держать не велено, и полагаю, что закупень означает здесь закладчика. Закуп относится также к землям с несомненным значением залога…
Самоотчуждение, приписываемое закупу определениями Правды, проявляется и в позднейших свидетельствах источников о закладнях, закладниках, закладчиках… Купцы и смерды, поступавшие в число их [закладников], обеспечивая собою займы, подчинялись власти верителей и подлежали их распоряжениям… Условие о непринимании закладников, помещавшееся в договорах и духовных грамотах князей, сменилось запрещением для тяглых людей вступать в закладники: оно еще яснее показывает, что заклад самого себя есть самоотчуждение… Источники не содержат никаких свидетельств об оставлении звания закладчика вследствие выкупа. Можно даже предположить с некоторою вероятностью, что закладывались по займам безденежным для приобретения… покровительства сильного человека» [58; с. 7–9].
Неволин: «В Правде говорится о найме для постоянных служб и работ… Наемник в Русской Правде называется наймитом, преимущественно же закупом. Уже это название показывает, что существо договора личного найма по Русской Правде состояло в том, что свободный человек запродавал себя другому во временное холопство, что, следовательно, наемная плата, вся или часть ее, выдавалась закупу хозяином вперед в виде займа, который закуп выплачивал своей работой или службою. Договор заключался, без сомнения, словесно, но, может быть, в присутствии свидетелей. Обязанности закупа… вообще исполнять то, для чего он нанялся… Обязанности господина… исправно платить или зачитать в уплату долга следующую ему плату». «Залог назывался закупом, почему в особенности и человек, взявший в заем деньги у другого под залог своей свободы, назывался в древние времена закупом… имение закупное означало имение, взятое в залог (Литовский Статут, разд. 2, ст. 2)» [63; с. 189; 62; с. 339, примеч. 124].
В. Н. Лешков: «Ближайший к состоянию рабов класс русского населения составляли закупы, которых два рода насчитывает Русская Правда, упоминающая отдельно: 1) о закупе – наймите, закупном человеке, вероятно, слуге домашнем, и 2) о закупе ролейном, предполагается, работавшем в поле. Впрочем, в том и другом положении закуп, по закону, находится к господину только в отношении наемника, не более… Можно сказать, что отношения между господами и их закупами основаны в Русской Правде на начале найма, на договоре взаимном и равном… Чем же отличался закуп от свободного работника и почему составлял он отдельный род и класс населения? Тем, что он – закуп, наперед забрал деньги и заживал их работою; тогда как вольнонаемный получал плату после заслуги и работы» [49; с. 155–156].
Чичерин: «Рядом с рабством является в Русской Правде другое зависимое состояние: это состояние закупа. Закупом назывался человек, который за долг отдавался в работу до уплаты… Он называется также наймитом, и действительно это был род личного найма, но с присоединением к этому заемного обязательства (купы). Поэтому такое состояние скорее можно назвать личным закладом, на что указывает и слово: закуп, тождественное с закладом. Впоследствии самое это слово исчезает, и вместо него является название закладня, которое в свою очередь превращается, наконец, в название кабального холопа. Впрочем, и договор найма близко подходил к этому, ибо наемный работник часто получал от хозяина ссуду, которую обязан был возвратить, когда отходил от него. В то время ничего не могло быть естественнее, как такой личный заклад… трудно было найти другое обеспечение для заимодавца… Зависимость была только временная, и он должен был сохранить возможность освободиться от нее уплатою долга… Законные ограничения были слишком недостаточны для обеспечения его свободы. Ими не определялось ни время, которое он должен употребить на господскую работу, ни цена трудов его, ни проценты долга… Бегством он [закуп] как бы разрушал заемное обязательство, и через то заклад поступал в полную собственность заимодавца. Переход в рабство был, следственно, чрезвычайно легок, ибо закупничество составляло нечто среднее между свободою и холопством» [92; с. 154–156].
Ланге: «Закупами, иначе наймитами, назывались свободные люди, бывшие во временном рабстве… Закупы были двух разрядов: 1) нанимавшиеся в услуги к князьям, боярам и монастырям для отработки занятых у них денег и вещей; 2) проданные тем же лицам и установлениям на торгу за долги… Нельзя думать, чтобы должник, свободный человек, продавался прямо в холопство, но, без сомнения, в закупы, тем более что в Правде постановления о закупах следуют тотчас за статьею о продаже за долги… Так как закупы были только во временном рабстве, то оно оканчивалось, как скоро они, находясь в услугах, своим трудом пополняли лежавший на них долг. Впрочем, Правда не указывает на основания, по которым производилась оценка труда. Само собой разумеется, она определялась вообще существовавшей в то время платой за работу». Зато в Литовском Статуте (на близость которого к Русской Правде Ланге не раз указывал) «сказано, что закупу, получавшему присевок для прожитка, засчитывалось за год работы 12 грошей, а не получавшему присевка – полкопы грошей (т. е. 30 грошей)» [47; с. 62–63 и 181].
И. Д. Беляев: «Русская Правда, признавая всех черных людей за один класс общества, без различия – сидели ли они на своих или на общинных землях или на землях частных владельцев, естественно, должна была обратить особенное внимание на последних, чтобы землевладельцы не присвоили их себе и не исключили из членов общества, не лишили их личности… Русская Правда посвятила им под именем закупов шесть статей [А, 56–64]… По Русской Правде закупы ролейные, пахотные, т. е. те, которые впоследствии получили название крестьян, не ясно отличены от закупов неролейных, называвшихся после кабальными холопами. И кажется, в самой жизни русского общества в XII в. еще не было строгого различия между сими двумя разрядами закупов; ибо ролейные и неролейные закупы получали от господ деньги, за которые обязывались работать на господина, и даже назывались просто наймитами и, кажется, отличались от простых наемных работников только тем, что брали деньги наперед, как бы взаймы, тогда как наемные работники получали плату по окончании работы.
Тем не менее, хотя еще не строгое, но уже существовало различие между закупом ролейным и неролейным, иначе не было бы различия и в названиях. Русская Правда представляет только в зародыше впоследствии далеко разошедшиеся два разряда закупов – крестьян и кабальных холопов, т. е. свободных членов русского общества, по собственной воле шедших в работу к другим членам общества, и тем самым вступавших в разряд полусвободных людей. Главное различие между ролейным и неролейным закупом… кажется, состояло в том, что ролейные закупы садились на чужой земле и обрабатывали ее частью на господина, частью на себя; закупы же неролейные работали при доме господина, находились при личных услугах как должники, получившие наперед деньги под залог личной свободы. В этом, по крайней мере впоследствии, состояло главное различие сих двух разрядов закупства».
Ролейные закупы, или крестьяне, живущие на чужих землях, являлись первоначально чем-то вроде наймитов… но как плата, получавшаяся ими за наем, состояла в пользовании участками господской земли, на которых они, при помощи землевладельца, могли иметь хозяйство, – то мало-помалу, при характере наймитов, ролейные закупы получили свои особые черты, которые резко отличали их от простых наемных работников или батраков… Во время же Русской Правды это отличие было неясно, и ролейные закупы близко подходили к наймитам… даже не было определено сроков, когда ролейные закупы могли оставлять своего владельца и переходить к другим» [16; с. 10, 12, 20].
Н. Л. Дювернуа: «Русская Правда знакомит нас с … правом залога… лишь в специальном виде закупничества… Мы отдаем предпочтение конструкции этого института у Неволина и Чичерина… перед той, которую предлагал… Калачов. Одного понятия locatio conductio мало для того, чтобы определить закупничество. Это не просто наем, а сверх того и заем, обеспеченный свободой должника. Это институт, возникший под непосредственным влиянием народного обычая. В Псковской судной грамоте мы найдем нечто соответствующее закупу ролейному в тамошних изорниках. Там будет видна и особая форма разбирательства между господином и изорником: господин ищет своей покруты в заклич, перед людьми, договор совершается публично, мера платы определяется общей мерой заработной платы в известном месте.
Если в вольном Пскове долго держались эти первоначальные формы установления и разбора сделок между господином и изорником, то еще более основания думать, что они были таковыми в рассматриваемую эпоху. Сильный шаг вперед, который делает Псковская пошлина в определении юридических отношений изорника к господину, заключается… в том, что средством обеспечения требований служит не свобода изорника, а его имущество. Итак, закладное право Русской Правды видно едва в своих первых проблесках». «Ролейный закуп сидел… на земле частного собственника; его отношения к землевладельцу были в настоящем смысле отношениями лица к лицу, основанными на частном праве, не определенными ничем, кроме личного интереса.
Что же это было? Это была полусвобода, с которой один шаг низводил в рабство… Вот что значило сидеть на земле частного землевладельца. Если на западе довольно было подышать один год чужим воздухом, чтобы стать крепостным того землевладельца, который считал своим и воздух (Luft macht eigen), то у нас, хотя и не было такого изобилия юридических миазмов, – однако тоже достаточно сделать лишний шаг за околицу, чтобы оттуда воротиться холопом, достаточно совершить воровство… Закуп оттого только, что он закуп, не может пойти в свидетели всюду, куда пойдет свободный. Такова сила частного права!» [36; с. 113, 128–129].
Н. И. Хлебников для объяснения закупничества выдвигал положение, что «XII век был тем веком, когда страсть к заселению пустых пространств и вообще к распространению земледельческой культуры была общей»; проявление этой «страсти» Хлебников иллюстрировал «заботливостью дружины об успехах жатвы» (Лаврентьевская летопись, под 1103 г.), указывающей на то, «как стали ценить земледелие те лица, которые еще недавно думали только о походах и битвах», хотя, «конечно, переход массы народа в колонистов на землю бояр начался ранее времен Владимира [Мономаха]»: «опустошительные набеги половцев, а также бесконечные усобицы собственных князей не могли не повлечь за собою страшного обеднения большинства населения, которое, не будучи в состоянии завести собственное хозяйство, поневоле стремилось на земли богатых людей», а те «стремились превратить их в настоящих рабов».
«В это время Владимир [Мономах], по настоятельному требованию озлобленных киевлян… взял на себя кормило правления», и «самым серьезным делом Владимира было – определить отношения землевладельцев к тем свободным людям, которые, не имея имущества, занимали деньги под обеспечение собственной особы. Само слово “закуп”, употребляемое в отношении к этим людям, указывает, что они были уже полупроданы. Трудность закона заключалась в том, чтобы… обе стороны, т. е. землевладелец и закуп, были по возможности удовлетворены». В результате – «закон… восставал всею своею силою против злоупотребления землевладельцем в отношении несчастного, но свободного человека», но и «не возвышался до того, чтобы не допускать никаких патриархальных отношений между закупом и хозяином».
Особняком и мимоходом у Хлебникова, однако, была брошена мысль, что лица, «которые через закупничество переходят в крепость, влекут за собою и земли», и он был «склонен думать, что само количество свободных земель, как и свободных людей, в эту эпоху постоянно уменьшалось» [91; с. 239–243 и 281].
С. В. Вёдров: «Положение смерда по Правде хуже, нежели даже положение ролейного закупа… Судя по статьям о закупе… в случае убийства его, вероятно, действовало правило: “якоже в свободнем платеж, тако же и в закупе” (ролейном)… Закуп – это “земледелец, не обладающий собственным участком и нанимающийся работать за известную плату на землях частных землевладельцев. Часть платы при этом выдавалась на руки закупу вперед, и закуп находился вследствие этого в известной зависимости от своего господина и как бы состоял его должником… Закон старается оградить личность закупа даже от личных оскорблений… Это постановление ставит, по крайней мере de jure, закупа выше смерда, которого могли бить по “княжу слову” сколько угодно без всякой ответственности» [21; c. 67–68].
Владимирский-Буданов: «Обильным источником холопства служил первоначально договор займа, который, впрочем, вел к нему не прямо, а косвенными путями и особенно своим неисполнением. Заем в древнее время обыкновенно обеспечивался личным закладом (т. е. закладом личности должника кредитору). Таким образом и устанавливалось временное холопство, именуемое в земский период закупничеством, а в Московском государстве – служилою кабалою. Закупничество продолжалось до отработки долга с процентами или до уплаты его, а служилая кабала – до смерти или холопа или его господина…
Права господина на закупа или служилого холопа отличались от прав на полного холопа; они состояли в праве владения и в праве пользования им наравне с полным, но без права распоряжения, имеющего место в полном рабстве» [22; с. 406–407]. «Закуп – человек, взявший в долг деньги и отрабатывающий их личным трудом, или нанявший имущество другого – участок земли, и взявший деньги на обзаведение: следовательно, закупничество не есть только личный заклад (должника кредитору), а есть результат соединения договора займа с договором личного найма и найма имущества» [23; примеч. 97 к ст. «Правда Роськая. Список Академический»]. «Наем движимого имущества, по Русской Правде, не вызвал никаких законодательных определений. Но из условий найма недвижимых вещей возникали сложные отношения закупничества ролейного или крестьянской аренды участка земли, с чем обыкновенно соединялась отдача в пользование крестьянину разных движимых вещей (коня, плуга, бороны). Благодаря последнему обстоятельству ролейное закупничество соединялось с наймом в личное услужение и вело к временному ограничению личной свободы» [22; с. 626].
«Прикрепление [смердов] могло быть или временное, или всегдашнее. Временное прикрепление есть ролейное закупничество… которое образуется из долгового обязательства смерда землевладельцу…» [21; с. 35].
Ключевский: «Церковное землевладельческое хозяйство строилось на двух основаниях, одинаково непривычных для светских землевладельцев: на условной зависимости рабочих от землевладельца по уговору, соединенной с обязательной работой зависимого лица на владельца, но не переходившей в холопство, и на замене наемной платы и дворового содержания работника усадебным и полевым наделом [95; с. 137–139]. Благодаря такому хозяйственному порядку из бывших холопов и других рабочих, переходивших в ведомство Церкви, образовался новый класс в составе сельского земледельческого населения – класс временно или бессрочно обязанных оброчников на частной владельческой земле с земельными наделами… Ни право, ни нравственное учение Церкви не позволяли ее учреждениям становиться к своим чернорабочим слугам в отношение господ к холопам…
Для светских землевладельцев не существовало юридической необходимости, которою были связаны церковные; но они разделяли хозяйственные расчеты, которые побуждали церковных землевладельцев заводить новый порядок эксплуатации своих вотчин. Впрочем, переход к новому хозяйственному порядку в вотчинах светских владельцев, по-видимому, начался не прямо переводом сельского дворового холопа на особый участок, а раздачей участков свободным поселенцам-крестьянам на условиях зависимости, близкой к холопству. Русская Правда, хорошо знавшая таких крестьян, еще ничего не говорит о холопах, наделенных земельными участками… Русская Правда, не зная или игнорируя пахотных холопов, обращает заботливое внимание на владельческих крестьян… под двояким названием – наймитов и ролейных закупов… Рабовладельческое право оставило на закупе резкие следы попытки превратить его в холопа…
Но Русская Правда заметно становится на сторону закупа и старается защитить его свободу от рабовладельческих посягательств: согласно с византийским законодательством и, может быть, под его влиянием, она запрещала продавать и закладывать закупа и признавала за ним право собственности на свою отарицу… притом закуп всегда мог… уйти от хозяина, расплатившись с ним. В удельное время, и именно в Верхневолжской Руси, закуп сделал новое юридическое приобретение: даже за уход с владельческой земли без уплаты ссуды крестьянин не обращался в холопство. Очевидно, состояние закупа стало возможно только после перемен, введенных духовенством в русское рабовладельческое право и выделивших из полного холопства закладничество как особый вид условной зависимости» [45; с. 372–375].
«Можно возбуждать вопрос о точности, с какою Правда воспроизводила юридические отношения… но, держась прямого смысла ее статей, нельзя доказать ни того, что она различала холопство полное и неполное, ни того, что долговая зависимость закупа разрывала его непосредственные отношения к государству. Можно сказать и больше того: сохранившиеся памятники позволяют с некоторой точностью определить, когда завязалось на Руси и как развивалось кабальное холопство. В актах удельного времени… до конца XV в. нет и намека на этот институт… В Судебнике 1497 г. нет и намека на кабальное холопство: он знает только холопство полное… Напротив, с 1526 г. редкая духовная не упоминает рядом с полными людьми и о кабальных [людях]… Потомок старинного московского боярского рода Белеутов в духовной 1472 г. [12; № 410, с. 436]… упоминает о некоем Войдане, который находился в зависимости особого рода от Белеутова: этот Войдан с семьей, пишет завещатель, “отслужат свой урок моей жене и моим детям 10 лет да пойдут прочь, рубль заслужат, а рубль дадут моей жене и моим детям, а не отслужат своего урока, ино дадут оба рубля”.
Сколько можно понять это распоряжение, Войдан занял у Белеутова 2 рубля, уговорившись за 1 рубль служить урочные лета хозяину и, в случае его смерти, его наследникам, а по истечении срока отойти на волю, заплатив другой рубль. Это, очевидно… временная и условная зависимость, основанная на долговом обязательстве; завещание не дает права даже считать ее холопством. По своей юридической физиономии Войдан – закуп Русской Правды. В удельное время такие закупы назывались закладнями или закладниками» [45; «Происхождение крепостного права», с. 225–228]. «Эта земля моя, потому что мои люди, ее обрабатывающие» [45; «Подушная подать и отмена холопства в России»].
«Холоп-земледелец, “страдник”, как он назывался на хозяйственном языке Древней Руси, служил проводником этой идеи от хозяина на землю… Так возникла древнерусская боярская вотчина… Вследствие того, что в XI и XII вв. раба стали сажать на землю, он поднялся в цене… Рабовладельческие понятия и привычки древнерусских землевладельцев стали потом переноситься и на отношения последних к вольным рабочим, крестьянам [ролейным закупам]… Под влиянием такого взгляда в старинных памятниках юридического характера наймит, вопреки закону, прямо зовется челядином…. Строгость, с какою древнерусский закон преследовал ролейного наймита за побег… свидетельствует… и о нужде землевладельцев в рабочих руках, и о стремлении наемных рабочих, закупов, выйти из своего тяжелого юридического положения…» [44; с. 337–338].
Сергеевич: «Не дожившее до наших дней и не совсем понятное нам слово “закуп” объяснено в Русской Правде совершенно понятным выражением “наймит”… Закуп, следовательно, есть наемный человек, наемный работник. Но почему он называется закупом и что значит это слово? В старину слово купить означало и наем. А потому, кто хотел сказать, что он не нанял, а приобрел вещь в собственность, тот не ограничивался выражением “я купил”, а прибавлял “купил в прок”, “в дернь”, “в век” и пр. Крестьяне Лужского уезда и теперь нанятые луга называют купленными, а глагол “покупать, куплять” употребляют в значении найма. Также кубанские казаки говорят: “купил землю на три года”, и “навечно землю купить нельзя”. Под куплей они тоже разумеют – наем, сдачу земли в аренду. Закуп и закупный человек (именно такое выражение встречаем в Карамзинском списке; А, 56) обозначает, следовательно, наемного человека в противоположность собственному, обельному холопу».
Приведенная Неволиным для доказательства, что слово закуп означает залог или заклад, цитата: «и та ныне вотчина очищена вся… и ни у кого не в закупе, и в закладе нет» [32; с.136], вызвавшая сомнение еще у Мейера, обращена была Сергеевичем против теории закупничества-закладничества: «Здесь слово “закуп” противопоставлено “закладу” и, конечно, должно означать что-либо другое, а не тот же заклад». «Наемные рабочие и теперь нередко получают заработную плату вперед; то же делалось и в старину… Закупа Русской Правды нет основания приравнивать к кабальному холопу. Кабальный холоп служил за проценты с занятого капитала; закуп же служит за наемную плату и погашает свой долг, если берет плату вперед, работой… Кто получил плату (цену) вперед, тот не делается рабом, а должен или отходить свое время, или возвратить милость. Условие, в силу которого выданная цена погашается годовой работой, показывает, что здесь речь идет не о займе, так как не всякий же заем может погашаться годовой работой, а о вперед данной плате наймиту, которая соответствует ценности годовой работы, а потому и погашается ею…
[Закупы] это бедные люди, которые ни плуга, ни бороны не имеют. Весь рабочий припас получают они от нанимателя, живут в его дворе, пасут его скот и исполняют всякие его поручения… Такие наемники, если берутся для пашенных работ, носят наименование ролейных закупов… Закуп есть тот же смерд, но бедный, не имеющий возможности жить своим хозяйством, а потому и поступающий в качестве наемника в чужой двор. Он не самостоятельный хозяин, а слуга другого человека. Это уже переходное состояние к обельному холопству. Таких свободных слуг в старину звали добровольными холопами… При этих условиях, конечно, и сложилась известная и нам поговорка: “нанялся – продался”… Слово “закуп” действительно выходит из употребления, но личный наем остается и доживает до наших дней.
О наймитах говорит Псковская Судная грамота и в выражениях, которые дают возможность несколько сблизить их с наймитами Русской Правды. Грамота называет их “дворными”, и во времена Русской Правды они живут во дворе нанимателя; срок найма тоже годовой… Договор личного найма известен и московским памятникам XVII века. Об нем говорит Уложение (Соборное Уложение царя Алексея Мих. 1649 г., гл. XX, 104, 105, 116, 44, 45; см., напр.: [66; с. соотв. 355, 356, 359, 339–340])… Уложение ничего не говорит о праве нанимателя наказывать работника». Сергеевич указывал, однако, что в «своеобразной жилой записи» 1688 г. [8; № 127, XV, 21 декабря 1686, стб. 34–36] нанимающийся предоставляет господину «“смирять себя по его хозяйскому рассмотрению”. Надо полагать, что это право “смирять” было весьма обыкновенным правом нанимателя по отношению к наймиту и стоит в преемственной связи с допускаемым Русской Правдой наказанием закупа “за дело”» [80; с. 189–201].
Н. Н. Дебольский, развивая высказанное Сергеевичем положение о «доживании до наших дней» личного найма эпохи закупничества, писал: «С современной юридической точки зрения, понятно, нет ничего общего между холопством и личным наймом. Но история показывает иное, и отражение былого правовоззрения до сих пор замечается на нашей действительности, входит даже в наши кодексы и гласит устами юристов, вряд ли подозревающих, что они являются глашатаями пережиточного юридического явления – отождествления рабства и личного найма. По недавно упраздненному прусскому Landrecht’y [R. II, tit. 5 II, tit. 5, ст. 185] наниматель имел право подвергать прислугу телесному наказанию. По новому германскому Уложению [Bürg. Ges. Buch, ст. 615–630] нарушение договора личного найма без уважительных причин невозможно, и убытки не оцениваются денежным эквивалентом, а влекут полицейское исполнение. По действующему русскому праву лица, находящиеся в личном услужении, не могут быть присяжными заседателями [Учр. суд. уст., ст. 86], ограничены в праве быть свидетелями [Уст. гражд. суд., ст. 417, п. 1]…
Но особенно поразителен по своей близости к постановлениям Русской Правды о “закупах” новый закон о найме на фабричные работы, вполне обращающий договор личного найма во временное холопство [Собр. узак. и распор. 1901 г., ст. 1247]. Думаем даже, что основания новых законодательных памятников не иные, чем в Древней Руси… одним из главнейших факторов в деле ограничений правовой личности наемного работника служило экономическое положение… В эпоху Русской Правды, когда еще сильны были союзные связи, можно полагать, что в личное услужение не шли люди, обладающие этими связями… Эти лица были такими же изгоями в правовой жизни, как и те четыре вида, которые перечислялись князем Всеволодом в известной грамоте…
Ввиду сказанного мы не можем удивляться, что древность наша придавала договору личного найма некоторые черты рабства». При определении юридической природы закупничества Дебольский принял выставленную Сергеевичем концепцию личного найма и высказался против раздвоения вопроса, находимого им у Владимирского-Буданова: «1) был ли обыкновенный закуп неполным (позднее добровольным) холопом или нет, и 2) был ли ролейный закуп крестьянином, жившим на владельческой земле… Одно противоречит другому. Или закуп – работник, наймит, неполный (по выражению Владимирского-Буданова) холоп, или он арендатор…
Если бы ролейные закупы действительно были арендаторами, то наши памятники, как летописи, жития святых и т. п., упоминали бы о них, т. к. они неоднократно говорят о земледельцах. Но там мы имеем в этом значении лишь известные наименования: смерд, изорник, позднее крестьянин. Закуп нам известен из одной лишь Русской Правды. Следовательно, это явление… было вряд ли очень распространено, а в земледельческой стране вряд ли бы памятники молчали о земледельцах… Крестьяне, даже в позднее время, после их прикрепления, не знали тех ограничений, какие касались закупов» [29; с. 84 сл.].
Владимирский-Буданов ответил Сергеевичу и Дебольскому указанием на то, что «слово “закуп” дожило до довольно поздних времен в западнорусском языке: в 1539 г. “жид” Городненский жаловался судье на Понарчица и его жену в том, что они запродали зятя своего и жену его в рубле грошей пану Внучку, который продержал запроданного один год и выпустил ему “выпусту” из занятого рубля 20 грошей; а потом пан перевел того закупа “жиду” за 70 грошей, у “жида” он служил один год и получил “выпусту” 26 грошей; затем ушел прочь и остальных 54 грошей не возвратил. Судья присудил уплатить истцу 54 гр. Это не наемный слуга, ибо здесь не сроком работы определяется сумма денег, а суммою денег – срок работы (перезалог закупа, запрещенный Русской Правдой, здесь допускается)… О ролейном закупничестве Русская Правда говорит как об особом виде закупничества. Ролейный закуп получает от господина ссуду (иначе он не был бы закупом), орудия обработки земли… он должен возвратить (или отслужить) хозяину за ссуду и подмогу. Но он не дворовый слуга: барщина не превращает крестьянина в дворового слугу» [22; с. 35, примеч.].
Не принял юридической концепции закупничества Сергеевича и Н. А. Рожков. Допуская «даже», что термин «наймит» не переводный с греческого (μίσϑωτός), а оригинальный, Рожков самое большее считал возможным сделать из этого только тот вывод, что «в Киевский период русской истории наем сливался иногда с другими гражданскими сделками, плохо от них различался». Второй аргумент Сергеевича (значение слова «купить») Рожков считал «совершенно не выдерживающим критики: в той же Русской Правде слово “купить” употребляется всегда в обычном смысле, в том же, как и теперь, а вовсе не в значении “нанять”… Наконец, в-третьих, купа – вовсе не наемная плата, а заемная сумма, получавшаяся закупом, что подтверждается и словом “прикуп”, означающим, между прочим, то, что человек “срезит”, т. е. прибыль от роста, от дачи в долг» [75; с. 58].
Возражения Владимирского-Буданова развил и обставил документально Ясинский, руководствуясь «мыслью о бесплодности всякой новой попытки пересмотреть вопрос о закупничестве, опираясь исключительно лишь на соответственные статьи Русской Правды, т. е. на [“крайне скудный”] материал, который сам по себе, как показал опыт, не разрешает, а лишь обусловливает коренные разногласия… и принуждает… прибегать ко всякого рода гипотезам и гадательным толкованиям». Отметив лишь недоумение по поводу того, «почему во всех… статьях Русской Правды, посвященных непосредственно закупам, многократно употребляемое там слово “закуп” заменяется словом “наймит” лишь один только раз [А, 61], точно случайно (заметим кстати, что в 14 списках Русской Правды… такой замены нет, и вместо “наймит” стоит, как и раньше, “закуп”)», Ясинский отводил ссылку Сергеевича на значение «купить – нанять» и собрал преимущественно литовско-русский материал XVI в., разъясняющий не только «слово “закуп”», но и юридическое существо сделки на землю и людей, скрывавшейся за этим понятием.
Но и для восточнорусского словоупотребления Ясинскому принадлежит восстановление полностью цитаты завещания 1518 г. (см. Духовная Ивана Алферьева 1518 г. [12; № 417, с. 447]), приведенной у Мейера в укороченном виде: «земли своей ни продать, ни променить, ни в закупи не поставити, ни в приданые не дать, ни по душе не дати, ни в наймы не дати…». В аналогичных документах, не сохранивших подчеркнутых слов и приведенных Павловым-Сильванским [64], Сергеевич не находил противопоказания, «почему это выражение [“в закуп дати”] не может означать права отдавать в наймы?»: цитата в воспроизведении Ясинского снимала этот вопрос начисто.
Однако «не восточная или московская Русь наиболее сохранила и развила древнерусские правовые нормы», а «западная или литовская», и «западнорусские юридические акты и памятники законодательства свидетельствуют, что в XV–XVI вв. институт закупничества еще сохранился в Литовско-Русском государстве… обнимавшем ту именно территорию, где сложилась и самая Русская Правда», и «уясняют сущность этого института». Акты Литовской Метрики, изд. Ф. И. Леонтовичем [10; №№ 222, 595, 666.] и Акты Виленской археографической комиссии [7; т. XVII, 1890. №№ 35, 90, 113, 294, 987; т. XXII, 1895. № 634] в применении к земле позволили Ясинскому установить, что:
1) «глагол “закупить” вполне тождествен с выражением “взять в заставу”, т. е. в залог»;
2) «существительное “закуп”… вполне соответствует “заставе”, т. е. залогу, закладу»; и
3) «выражения “быть в пенязех”, “держать в пенязех” означали то же, что и выражения “быть в закупе”, “меть в закупех”, “меть в заставе”, т. е. быть, держать или иметь в залоге».
То же относительно земель и в Литовском Статуте 1529 г. [разд. XI, арт. 6; разд. X, арт. 8, 9, 11; разд. II, 3; разд. V, 6, 11; разд. X, 2, 5]. Та же терминология применялась и к людям. Литовский Статут 1529 г., разд. XI, арт. 6: «теж уставуем, естли бы который жид або татарин которого колве стану хрестьянина купил або закупил [лат. перев. «emerit aut pignori acceperrit», купил или взял в залог]: …приказуем воеводам… абы того ся доведывали и каждого хрестьянина… з неволи вызволяли. А то тым обычаем: естлибы купил на вечность… по семи летех мает на волю пущон быти. А естли бы жид або татарин (кого) закупил в пенезях [лат. перев.: «si vero fuerit impignoratus Christianus», заложившийся человек], тогды уставуем таковым выпуску на каждый год… полкопы грошей (и) до тых часов мает ему (тот) закуп служити, поки с тое сумы выробится…». Там же, разд. XI, арт. 8: «О выпускании пенезей закупным людем. Теж уставуем, естли бы хто закупа [вариант в закупы] закупил мужика або жонку, а с ним не вмовил, што мает (ему) присевати або пенезей выпустити, тогды мает также с пенезей отручоно быти (мужику) 15 грошей на лето, а жонце 10 грошей». Или Литовский Статут 1588 г., разд. XII, арт. 11: «а закупным людем тым же обычаем 3 сумы пенежное выпуск быти мает, то есть тым волным, которые бы ся сами в чом запродали». Собранные Ясинским данные из актов XVI в. дают троякого рода примеры закупничества:
1) самопродажи в закупы;
2) запродажи в закупы контрагентом подвластных своих (детей и слуг разного рода);
3) закупничества, в этом смысле неопределимого по документу происхождения,—
причем в основе всех этих разновидностей лежал момент займа. Так:
1) муж жене в 1506 г. завещал «вечно и непорушно» «всю челядь свою невольную купленую», «а што в него заставлены были люди и земли… то ей же отписал тым обычаем: естли кто ближних всхочет тое к своей руце мети, тот мает тые пенязи ей отдати, в чем мужу ее были тые люди и земли… заставлены», – что в королевской жалованной грамоте, подтвердившей завещание, было формулировано следующим образом: «а што ся тычет закупных людей и земель… за то она мает пенязи взяти, естли хто ближних всхотят тые пенязи отложити, а… челядь невольную… мает держати она вечно» [11; № 768, с. 195];
2) на жалобу 1528 г.: «заставил есми ему дочку свою в копе грошей, ино я ему пенязей от 5 год даю, а он пенязей не берет, а дочки моей мне не ворочает», – ответчик заявил: «продал он [истец] мне девку тую за неволную, а так я девку тую в неволю продал обель, ак обель купил» [50; № 6, л. 26];
3) в 1537 г. истец «запродал был… ему [ответчику] дочку свою у 20 грошах», и ответчик признал: «правда есть, иж тая… дочка его была у мене у закупех у 20 грошах» [50; № 9, л. 20 об.];
4) в 1539 г. некая «жонка» Акулина жаловалась на витебского мещанина Васка Куровижа: «есми зостала виновата копою грошей ему и не мела есми чим платити, и я в той копе грошей дала есми ему сынка своего… жебы ему служил за тую копу грошей до 25 лет, або до тых часов, поколя тую копу грошей ему заплатим; ино я тепер тую копу грошей за тое дитя свое ему отдаю, нижли он ее брати, а сына моего отпустити не хочет», – ответчик же признал, что истица «тую детинку малого 5-ти лет… в той копе грошей… заставила до тых часов, поколя бы мне тыи пенези были заплачены и прокорм, а если б тых пенезей мне не заплатила, тогда тая детинка мне служити (до) полтретьядцать год и за тую копу грошей и за прокорм», между тем мальчик пробыл у ответчика 7 лет, и «службы жадное с него не было, только есми кормили яко детину малого, ино она копу грошей мне отдает, а прокорму платити не хочет» (суд присудил заплатить ответчику 20 грошей за прокорм, в противном случае – «тот детина ещо 2 годы… за прокорм мает служити» истцу);
5) в 1539 г. истец «заставил» ответчику «двое челяди своей у полчетверти [3½] копы грошей и вжо есть тому лет о пятнадцать» и не знал, «в которую причину тая челядь моя так долго ему служит, а выробитися у него не может»; ответчик же объяснил, что «тая челядь первей ув Олтуха [третьего лица] была, потом он тую челядь мне обель вечно продал, а не запродал» [7; т. XVII, 1890. № 80. Решение по делу о возврате отданной на время в услужение челяди. С. 32];
6) в 1539 г. истец жаловался на господарского крестьянина: «позычил [занял] он у мене… 70 грошей, а потом у меня… 10 грошей позычил и в тых пенезех почал ми был сам служити, а потом ми сына своего в тых пенезех подал», истец затем послал этого сына «з животиною» и другим товаром «до Немец», а тот по дороге «утек»; ответчик признал свой долг 80 грошей, но заявил, что истец «сына моего не мел до Прус посылати, только мел у него в дому служити и животину паствити» [7; т. XVII, 1890. № 311. Решение по жалобе Романа Кудаевича на неисполнение договорных условий сыном Андрея Семениковича. С. 127];
7) в 1540 г. одна мещанка жаловалась, что «Грин запродался мне, поспол за мужом моим, в 40 грошах, иж мел ми служити от Вербное недели прошлое сего року аж до того ж року до Вербное недели, а выпусту ему 24 гроши», и «пошол прочь без ведома, року не дослуживши…» [7; т. XVII, 1890. № 376. С. 145];
8) в 1540 г. истец жаловался «на закупа своего Андрейца и на сына его Юрца, штож дей они в мене в закупе у двух копах грошей, и, не заслуживши дей мне тых пенезей, отишли… прочь»; истцу дан был «виж» для находки «того закупня» «из сыном его» [7; т. XVII, 1890. № 564];
9) в 1540 г. истец жаловался на господарскую крестьянку, что «матка ее… заставила была ее [ему] у 80 грошей, ино дей она, не оддавши и не заслуживши мне тех пенезей… втикла», но ответчица объяснила; «иж дей як я в него в заставе не была» (оказалась ошибка относительно личности ответчицы [7; т. XVII, 1890. № 877]).
Из подобного рода документов Ясинский заключал, что человек, «отдавший себя самого в заклад своему кредитору или отданный ему с тою же целью другим, имеющим на то соответствующую власть (…родительскую… господина), впредь до погашения долга своего работою (или в некоторых случаях впредь до возвращения его наличными деньгами)» – «и есть закуп или закупень, закупный человек (термин, известный и Русской Правде), заставный человек или… что одно и то же, человек в пенязех». Различие же между «закупами» и «наймитами» устанавливается текстом акта мены имениями, 1524 г. [51; № 12, л. 184–185], где говорится о праве землевладельца вывести из имения «челядь невольную и закупов и наймитов» – «значит, закупы не рабы, но в то же время и не наймиты» («а который человек у пенезех, тот как ся с паном своим умовит», а «хто наймита наймет и задаток даст, тот наймит мает до року стоять» [77; т. XV, I, № 94, Витебская устава 1531 г.]). «Этот обычай [давать задаток]… является… одним из отличительных признаков личного найма от закупничества».
Предвидя «возражение, что весьма рискованно из позднейшего значения того или иного термина объяснять его первоначальную природу», Ясинский указывал, что «самозалог» не может быть продуктом XV–XVI вв., что эта «архаическая форма залога» сохранилась «как пережиток от более древней эпохи», «когда не возникала даже и тень сознания (замечаемого уже в Литовском Статуте) противоестественности такого порядка вещей»: «отпали некоторые суровые черты, свойственные древнерусскому закупничеству (напр., возможность обращения «закупа» в «обеля»), но дальше этого… не пошла эволюция данного института» [96; с. 430–465].
М. С. Грушевский считал «весьма правдоподобным, что большая часть их [постановлений Русской Правды, ст. 56–62], как и ограничения процентов, изданы были в результате социальной революции 1113 г., ибо в преобладающем большинстве сводов Русской Правды они идут сейчас за законами о проценте», и всю характеристику закупничества строил с той точки зрения, что эти постановления знакомят нас с «злоупотреблениями, какие творились с закупами».
«Это были люди, отрабатывавшие занятые или иным способом должные деньги, либо нанимавшиеся на работу, обычно бравшие плату вперед. Это был заклад человека самим собою или третьим лицом в обеспечение денег, которые он отрабатывал своей работой, и в таком значении заклада термин “закуп” сохранился в позднейшем праве Вел. кн. Литовского; в древнейшее время значение этого термина могло быть шире, означая всякого рода экономическую зависимость. Закуп жил или во дворе своего господина, или на своем собственном хозяйстве [ср. выше, Хлебников]. Он мог себе достать для своего хозяйства землю от своего господина, мог иметь и свою собственную землю».
«Закуп несомненно был свободным человеком»; однако «в отношении к закупу хозяин называется “господином”, как и в отношении к холопу».
«Очевидно, богатые люди имели обычай неоплатных должников, – которые брали у них деньги или хлеб на прожитье и не могли вернуть, – без дальнейшей церемонии просто обращать в холопов [А, 111]. Закон постановил, что в холопы мог быть продан неоплатный должник только по конкурсу, должник же, который отрабатывал свою ссуду работой, не перестает быть свободным человеком (т. е. закупом)».
«Бояре пользовались всяким уходом закупа с работы, всяким нарушением срока, для того чтобы в наказание за это объявить закупа своим холопом» (ср. ниже, Павлов-Сильванский). «Практиковалось господами штрафование закупа за разные шкоды в хозяйстве… Ясное дело, что при старательном использовании такой практики обязательство, долг закупа имели все шансы не только не уменьшаться со временем, а еще возрастать, и фактически он стал вечным слугою».
«Если хозяева позволяли себе такие серьезные злоупотребления, как продажа закупа в холопство, то еще меньше стеснялись они в менее крупных злоупотреблениях: они, напр., уменьшали закупу плату денежную [т. е. купу] или забирали его имущество или землю [т. е. отарицу]… Правительство, хоть и ограничивает господские права, но делает это очень осторожно. Напр., за такое страшное преступление, как продажа закупа в неволю, господин, если бы это открылось, теряет только те деньги, что ему должен был закуп. А это изумительное [«чудесне»] ограничение, что господин может бить закупа только “про дело”! Какое широкое поле господскому произволу открывает это выражение “про дело” и как неограниченно это право бить закупа: очевидно по малейшему поводу господин мог бить закупа сколько влезет, на основании закона».
«За свои злоупотребления господин рисковал определенной, не очень, очевидно, большой суммой денег, закуп – своей свободой… А при том… каково было проданному в холопство, заложенному или иным способом обиженному закупу добраться из господского села до княжого судьи… такого же господина закупов и холопов, как и ответчик… Мы можем с уверенностью сказать, что так умеренно щедро посвященные доле закупов постановления Русской Правды не очень улучшили эту долю и не спасли их от холопства, куда путем закупничества должна была попадать масса и безземельных свободных и смердов-хозяев вместе с своими землями».
Давая эту яркую социально-политическую характеристику закупничества, собственно, к выступавшей в историографии вопроса на первый план юридической контроверзе Грушевский отнесся безразлично: «Нет причины делать из этого [юридических квалификаций закупничества, как найма и займа, обеспеченного личностью должника] дилеммы: Кар. 65 [«а жонка с дчерью, тем страда на 12 лет и т. д.»] показывает, что практиковалась отработка денежных сумм физической работой; то же самое вытекает и из Кар. 122 [А, 111], где говорится об отработке денег в бо́льшие сроки [“оже не доходят год” = “не пробудет в работе всего срока”]. С другой стороны… плата при найме давалась вперед, так что обе формы закупничества сходились очень близко».
Про позднейшее употребление термина в праве Вел. кн. Литовского (у Владимирского-Буданова и Ясинского) Грушевский высказался категорически: «Разумеется, нельзя, на том основании, что в собранном документальном материале XVI в. термин означал заклад (застав), выводить, что и закупничество XI–XII вв. было только закладом и больше ничем» [27; с. 119. 28; с. 319, 323, 546].
А. С. Лаппо-Данилевский тоже не счел спор о юридической природе закупничества решенным исследованием Ясинского: «Если считать возможным приравнивать “закупа” Русской Правды к “закупу позднейших западнорусских актов, то легко заключить, что в основе древнего закупничества также лежал договор займа… но такого заключения еще нельзя сделать с полной достоверностью». «Вероятным» Лаппо-Данилевский считал, что закуп «в течение известного срока отрабатывал взятые им деньги на земле своего господина». Лаппо-Данилевский первый обратил внимание, что среди 14 списков Русской Правды, где вместо «наймит» стоит «закуп», есть списки и ранние, XV в.; ссылался на русский перевод Григория Богослова, XVI слова с толкованием Никиты Ираклийского по списку XIV в. [26; с. 86]: «Закуп Еорий, преже убо продав свой закон, наймит бысть».
С другой стороны, Лаппо-Данилевский указал: «В позднейших грамотах наймиты иногда упоминаются в качестве работников, взявших плату вперед: в жалованной грамоте вел. кн. Иоанна Даниловича… (1328–1340) мы читаем: “наймиты, кто стражет на готовых конех, а в кунах” [13; т. I, № 3, с. 2]; ср. еще любопытную порядную в сельские наймиты… 1600 г. [по которой] наемная плата выдается им вперед “на завод”». Существенно для Лаппо-Данилевского в положении закупа было то, что оно характеризовало «довольно шаткое» положение смердов, что статьи Русской Правды, охраняющие интересы закупа, едва ли «способны были устранить слагавшуюся практику житейских отношений» и предотвратить «смешение дворовых закупов с ролейными» [48; с. 9—10].
Специально о конструкции и материале Ясинского высказался Голубовский. «И Юго-Западная, и Северо-Восточная Русь являются в одинаковой степени наследницами тех правовых норм, которые выработались в земский период их жизни. Дальнейшее развитие юридических отношений… продолжалось… под давлением внешних обстоятельств и с привнесением в жизнь новых, чуждых правовых элементов». По мнению Голубовского, «в литовский период положение закупов значительно изменилось: из свободных людей, связанных с другим лицом лишь временной личной сделкой, они переходят в разряд полусвободных людей: о штрафе за обиду передачи личности закупа в распоряжение третьего лица нет уже упоминания»: наоборот, в актах, приведенных Ясинским, есть «прямые указания, что… возможна была и передача закупа».
«Дают другому свою “челядь” для отрабатывания долга… Эта impignoratio челядина-раба основывалась на том, что он есть полная собственность, вещь своего господина». Но дают в другие руки и закупов: между тем ст. 60 Русской Правды предусматривает именно тот случай, когда господин «вздумал отдать своего закупа в работу другому лицу» [«Паки ли приимет на нем кун и т. д.»]. «Закон… подтверждает, что закуп есть человек свободный, личностью которого никто распоряжаться не может». «Несомненно, закупничество XVI в. происходит из закупничества древнерусского… но они не тождественны». По существу древнерусского закупничества Голубовский отказывался «считать простой случайностью сопоставление или приравнение закупа к наймиту… в лучших списках, Троицком и Карамзинском… В положении закупа и наймита существовали такие точки соприкосновения, которые почти отождествляли их».
С другой стороны, дефектность некоторых статей о закупах (например, ст. 58, где отсутствует начало) и наслоение вариантов (особенно в ст. 59, где, в частности, «вражда» вовсе не позднейшая вставка, а «очень древний» термин обычного права южных славян) наводят Голубовского на предположение, «что дошедшие до нас в Русской Правде статьи о закупничестве представляют из себя мозаику из обрывков законоположений… о закупах ролейных и наймитах». Голубовский и указал на необходимость и возможность, вопреки Ясинскому, «подвинуть вперед вопрос о закупах» – «привлечением новых материалов, в частности законодательных памятников древних славянских народов» [25; с. 4—48].
Для М. А. Дьяконова «существенным признаком социального и юридического положения закупа является то, что у него есть господин»; «нужда вынуждала пристраиваться к чужому хозяйству в качестве работника», но «работает на господина он, конечно, не даром, а за плату (“цену” или “копу”)». А «ученый спор» – о «юридической природе обязательств, в какие вступал закуп к господину», в котором «исследователи, считающие закупа наймитом, прибавляют, что закуп получал наемную плату вперед и своею работой погашал долг» – «имеет важное значение для выяснения древних форм залога, а также для решения вопроса о преемственной связи между древними закупами и московскими кабальными холопами, а не для разъяснения юридического положения закупов».
Во всяком случае, данные, собранные Ясинским (по мнению Владимирского-Буданова [21; с. 36, примеч.], сделавшие «дальнейший спор о закупах» не имеющим «никакого научного интереса»), по мнению Дьяконова, «вовсе не имеют того решающего значения в споре… как думает автор. Он не доказал, что закупы литовского права совершенно сходны по положению с закупами Русской Правды», «тождество терминов не доказывает еще тождества отношений» [35; с. 108–110].
Удинцев привел ряд соображений, заставивших его «исключить закупничество из отношений по займу» и признать, что оно «не есть договорное долговое рабство». Так как «важнейшим доводом в пользу теории закупничества – самозаклада» считалось «значение термина закуп в памятниках и актах Литовского государства», Удинцев поставил вопрос: всегда ли слово «закупил» употребляется в значении «заставил», и привел примеры неустойчивости этой терминологии («у кого будет та моя пожня в закупе или в закладе и в иных каверзах, ино мне, первысше, своими денгами та пожня выкупать»).
Неубедительно и указание Ясинского на перевод в Литовском Статуте «закупить» = impignorare: в пяти местах Статута термин закупить переводится obligare, понятие заставы в 3-х случаях передается obligare, но в пяти случаях impignorare, слово запродал раз переводится через obligare, раз через impignorare. Таким образом, «термины закупы и закупил не всегда обозначают одно и то же. Принадлежащее им в актах и памятниках XVI в. значение не тождественно с тем, что мы имеем в Русской Правде, и уж во всяком случае не покрывается понятием самозаклада». Удинцев поэтому сам пересмотрел источники Литовского права, чтобы ответить на вопрос, что «представляют из себя закупные люди XVI в. по сравнению с закупами Русской Правды».
В разделе X Литовского Статута идет речь об именье должном и заставном, а также о людях заставных (т. е. «закладных»). В разделе XI говорится о путных людях и бортниках, крестьянах-слугах, ремесных людях, о тивунах и ключниках, о тяглых людях, о закупах и невольниках. Т. е. в разд. XI «идет перечисление различных видов зависимых людей, в том числе и закупных, но с исключением закладных… и тем более самозакладчиков, о которых Литовский Статут не говорит совсем… Практика XVI–XVII вв. как в Москве, так и на Литве развила отдачу в заклад людей, зависимых от лица, отдающего в заклад». «Лиц, отданных в заклад, Литовский Статут 1529 г. и обозначил в арт. 11 и 12 раздела X под именем людей заставных». «Как объяснить, что практика, а за ней и исследователи смешали закладных или заставных людей (арт. 11 и 12, раздела X) с закупами или закупными людьми (арт. 6 сл., раздел XI)? Практика не в состоянии была разобраться в многообразных зависимых состояниях… исследователи же… приняли консерватизм слов в актах XVI в. за консерватизм идей, принадлежавших будто бы ХIII веку или даже первобытному праву».
«Закуп (арт. 6, разд. X) погашает долг путем ежегодных выпустов и служит, “поки з тое сумы выробится”. А человек заставленный… служит “аж до того часу, покуль бы ему (кредитору) тые пенязи заплатили” – предполагается, заемщики, а не сам заставленный. Между двумя отношениями несомненное сходство заключается в службе, которую несет как закуп, так и заставный человек. Но бесспорно, что во всех случаях, где идет речь о людях заставных (закладных), служба считается за рост. Напротив того, она всегда зачитывается в капитал, если говорится о закупах».
«Но возможно ли, чтобы для отработки заемной суммы, всегда даваемой и по литовским актам на определенный срок, была установлена одна и та же мера годичной отработки – уплаты? Думаю, что нет. И, ввиду отсутствия лишь одного элемента займа – возврата взятого, нельзя видеть в закупничестве договор займа и самозаклад, как обеспечение заемного обязательства». При всем отличии литовского закупничества XVI в. от древнерусского XIII в., заключал Удинцев, «указанный отрицательный момент является для того и другого обязательным».
Так как теория закупничества-самозаклада выросла из теории закупничества-займа, Удинцев останавливался и на калачовской теории найма с выдачей платы вперед в виде займа: «Едва ли возможно приписывать юристам XIII в. такую комбинацию, как личный наем, осложняемый займом наемной платы… Или юристы времен Русской Правды не в состоянии были усвоить идеи – уплаты эквивалента вперед; но такое предположение опровергается ст. 105 Тр. сп. [А, 111]. Или же надо думать, что для них недоступна была мысль о займе как обязательстве возвратить взятое; но противное они доказали ст. 43 Тр. сп. [А, 47]». В статье же 56 и сл. «нет ни одного слова об уплате или взыскании по займу, которое должно было бы выступать в виду отработки долга» [89; с. 150–168].
Пресняков, как и Дьяконов, тоже придавая мало значения разногласиям по вопросу о «содержании договора и характере обязательств» господина и закупа «для определения юридического положения закупов и социальной функции закупничества», указал все же на то, что наименование закупа наймитом – «единственное основание» «определения закупа как наемного работника» – может быть понято «и без признания его наемным рабочим», «так как в т. н. “Вопросах Кирика” [77; т. VI, стб. 24–25], памятнике XII в., читаем: “а наим деля, рекше лихвы”… и ниже: “поучай простеца: не достоить ти имати наим”, а если не могут удержаться, “то рци им: будите милосерди, возьмете легко, аще по 5 кун дал еси, а 3 куны возми или 4”».
Рассматривая закупничество как показатель развития боярского сельского хозяйства, «переросшего условия ведения его исключительно трудом челяди», и объясняя возникновение закупничества «отсутствием в руках боярства тех средств, какими располагали князь и Церковь для увеличения числа рабочих рук», Пресняков полагал, что статьи о закупах «естественно выделяются в своего рода “Устав о закупах”». «Самый факт его [закупничества] существования и его регулировки в праве» «нельзя не признать показательным… для оценки размеров этого явления в XII в.»: «боярское землевладение, подобно княжескому и церковному, строит внутри древнерусских земель-княжений новый склад экономических и социально-правовых отношений, выходящих за пределы общего уклада народного быта. Вступив в этот круг отношений, закуп Русской Правды не вполне выбывает из области действия общего права. Но, во-первых, сама необходимость поддержать его связь с этим правом особыми статьями уставного характера показывает, какой она стала хрупкой, а во-вторых, те же статьи свидетельствуют о значительном умалении его гражданской полноправности. С другой стороны, закуп попадает под дисциплинарную власть господина… и под его властную опеку, подобно челяди и домочадцам, перед третьими лицами…
Словом, положение закупа – столь знакомое средневековому быту, двойственное и внутренне противоречивое положение людей полусвободных. В строгом смысле, это положение временное, хотя и не срочное… Если ст. 143 [А, 111] отнести к закупу [как то делает Сергеевич], то и она указывает на отработку “милости” и может быть признана свидетельством о разновидности закупничества, действительно близкого к найму: закупничества на срок (не непременно годичный, т. к. слово год имело более общее значение), каким, конечно, не всякое закупничество было. Что касается погашения долга закупом, то… процентов по “кунам”, лежащим на закупе, Сергеевич, видимо, не предполагает. Но против такого мнения говорят: 1) указанное значение слова наим = лихва; 2) обращение закупа в обельные холопы за побег от господина… правило (ст. 71) [А, 56], резко отделяющее статьи о закупе от ст. 143 [А, 111] и понятное только при задолженности закупа; долг же нет основания считать беспроцентным».
В этом пункте, вопреки Дьяконову, Пресняков считал «не лишенными значения» «черты закупничества по памятникам западнорусского права, собранные Ясинским»: «Тут видим закупа… либо отрабатывающим долг, погашая его путем ежегодных “выпустов” определенной суммы, либо работающим без “выпустов” впредь до погашения долга путем уплаты его сполна». Вопрос о том, «какая из этих двух практик существовала в эпоху Русской Правды, не соперничали ли обе, как и позднее», Пресняков гипотетически решал, исходя из мысли, что «отношения закупничества разделяли судьбу вообще долгового права, т. е. развивались по пути постепенного смягчения, а не наоборот».
Таким образом, закупничество, в построении Преснякова, в связи с тенденцией «роботить» в даче, по хлебе, по придатце (ст. 111), «даже при соглашении о сроке» и в связи с «неизбежной слабостью средств для проведения в жизнь мероприятий “Устава о закупах” к защите их прав» – стоит лишь в начале «борьбы несоизмеримых сил, приведшей позднее разными путями к постепенному закабалению сельского населения на боярскую работу», и пока зависимость закупа от боярина-землевладельца еще не «закрыла» его от княжой власти и не разрушила еще его «подсудности общему суду» [72; с. 298–302].
Н. П. Павлов-Сильванский первоначально, в 1890-х годах, работая над закладничеством-патронатом и отрывая закладничество от понятия самозалога должника, приветствовал «блестящий анализ отношений закупничества», данный Сергеевичем в 1890 г. [64; с. 320]. Позднее [65, с. 225–228] Сергеевич назвал закупов «позднейшими серебрениками и кабальными холопами», «бесхозяйными батраками-должниками», считал, что «только долговые отношения закупа допускают возможность перепродажи господами закупа и продажи его в обельные холопы (как неоплатного должника)», дал свое объяснение, почему закуп в ст. 61 назван наймитом: «Должник, служащий в доме господина, конечно, в то время обширной домашней власти господина, приравнивался к холопу» – и в ст. 61 видел «столкновение старого права с новым», «очень редкий в древних памятниках случай замены одного термина другим» ради пояснения и «оправдания» «нового права, охраняющего интересы слабейшего закупа” [“закупу, как наймиту, свобода во всех кунах”; новое право “приравнивает закупа наймиту, тогда как старое право приравнивало его к рабу”; “Правда, говоря о несвободных, называет их просто холопами, но, говоря о закупах, она систематически противопоставляет их не просто холопам, но обельным холопам”]».
Павлов-Сильванский расходился с Пресняковым в оценке роли закупов «в именьях князей и бояр» («князей» – хотя сам же отметил, что «особое маленькое уложение» о закупах «говорит не специально о княжеских закупах, но вообще о закупах разной господы») и полагал, что «господские земли обрабатывались главным образом [как и княжеские] не закупленными людьми… а так же, как и в позднейшее время, смердами-крестьянами» [65; с. 225–228].
М. Н. Покровский: «Русская Правда знает уже особый разряд крестьян, очень смущавший всегда наших историков-юристов; это т. н. “закупы”». «Модернизируя отношения XIII в., некоторые исследователи желали бы видеть в закупе простого наемного работника. Несомненно, он и был таким в том смысле, что работал в чужом хозяйстве или, по крайней мере, на чужое хозяйство, за известное вознаграждение. Но… это был… наемный работник особого рода – нанимавшийся со своим инвентарем; другими словами, это был крестьянин, вынужденный обстоятельствами работать на барской пашне… “Закуп” потому так и назывался, что брал у барина “купу”, т. е. ссуду– частью, м. б., деньгами, но главным образом в форме того же инвентаря: плуга, бороны и т. п.
Другими словами, это был крестьянин задолжавший… у него оставалось и какое-то собственное хозяйство… закуп мог “погубить” ссуженную ему хозяином скотину “орудия своя дея” – на какой-то своей собственной работе. Вероятно, стало быть, что у него в некоторых случаях, по крайней мере, оставался еще и свой земельный участок… Два века спустя в Псковской Судной грамоте мы находим уже детально разработанное законодательство о таких задолжавших крестьянах, которые здесь носят название “изорников”… “исполовников”, как в северных черносошных волостях XVII в. У всех этих зависимых людей разного наименования все еще было и свое собственное имущество, с которого в иных случаях хозяин и правил свой долг, свою “покруту”. Но они уже настолько были близки к крепостным, что их иск к барину не принимался во внимание, тогда как Русская Правда такие иски еще допускала… Что капитал работал не только в городе, а и широко вокруг него, об этом мы можем судить по развитию среди сельского населения закупничества» [68; с. 44 и 88].
Гётц подчеркнул, что одно уже расположение статей о закупах «непосредственно» за статьями о долговых отношениях (А, 47–55; ср. выше, Ланге) показывает, что закупничество – не отношение по найму, а отношение по займу. Но это местоположение показывает и то, что закупничество является не «добровольно-договорным» (vertragsmässig-freiwilliges), а «недобровольным» (unfreiwilliges), должник становится закупом «лишь тогда, когда он не в состоянии вернуть ссуду, а кредитор настаивает на удовлетворении своих притязаний». До того, в ст. 55, речь была о продаже несостоятельного должника; ст. 56 сл. имеют дело с «долговым холопством» (Schuldknechtschaft). «Продажа за долги (Schuldverkauf) имела место при собственно купеческих долгах», когда сумма долга была велика; наоборот, «Schuldknechtschaft мы имеем право рассматривать, как ultima ratio кредитора в случаях более мелких долгов, сделанных частными лицами» (не в торговле, а в «частной жизни»).
Статьи 56 сл. являются, таким образом, «логическим продолжением статей о продаже за долги». «Личность должника отдается в заклад не при самом получении ссуды, а лишь когда должник добровольно или по принуждению признает свою неспособность вернуть ссуду. Следовательно, закуп есть Schuldknecht, закупничество – Schuldknechtschaft. Что Schuldknechtschaft вообще вступает в силу и когда оно наступает, не столь точно описано и специально оговорено в Русской Правде, как то было с продажей за долги в ст. 68 [А, 55]. Schuldknechtschaft в ст. 71 [А, 55] молчаливо предполагается уже существующим». Гётц цитировал здесь Lex Baiuvariorum(II, 1): «Si vero non habet, ipse se in servitio deprimat et per singulos menses vel annos, quantum lucrare quieverit, persolvat cui deliquit, donec debitum universum restituat»,– и указывал, что в Русской Правде при ст. 56–62 «недостает вводной статьи общего содержания» в этом же роде.
Таким образом, указание Яковкина [94; с. 112, примеч.], что Гётц «повторил тут воззрения Ланге» (ср. выше) есть плод недоразумения: Ланге не ограничивал закупничество одним эвентуальным обращением должника в закупа, а, поскольку приписывал возникновение его и продаже за долги (по ст. 55), не противопоставлял крупных должников-купцов мелким. Гётц потому и не ссылался в этом пункте на Ланге, что пришел к изложенной конструкции лишь в поисках западноевропейских аналогий русских институтов, хотя в данном случае и «не пошел по этому пути дальше констатирования отдельных, мало выясняющих сущность отношений, аналогий» [94; с. 113] в сфере норвежского Schuldknechtschaft’a, оставив в стороне «долговое холопство, возникшее как из невозможности уплатить штраф (für Unvermögen zur Busszahlung), так и из договора (vertragsmässig)» (в германском праве вообще), и обратившись к «древненорвежским источникам», которые «не высказываются о том, что кредитор мог прибегать просто к задержанию за долг (Schuldhaft) также и при всех других долговых отношениях, когда он другим путем не мог получить платежа, что весьма мыслимо в случаях, предусмотренных Русской Правдой» [2; т. III, с. 266 сл.].
Покровским была принята, в части, касавшейся происхождения закупничества, конструкция И. И. Яковкина. «Норманнов… варягов привлекли и к русским славянам прежде всего меха… Но очень скоро… они открыли здесь товар, гораздо более ценный и прибыльный: рабов… Варяжский челядин [в Краткой Правде] оказывается имуществом, охраняемым особенно тщательно… Обрусевший норманн оставался работорговцем. Интересы невольничьего торга определяли политику создателей “Киевской державы”… Первичной формой добывания челяди был просто захват… ополониться челядью было заветной мыслью всякого князя и его дружины – спор из-за “столов” только прикрывал экспедиции за живым товаром… Но рядом с прямым захватом постепенно выработались более мирные способы порабощения. Из Русской Правды мы узнаем о систематических попытках обращать в рабство наемных слуг, “вдачей”. Еще большее значение имело долговое холопство, закупничество – причем интересно, что самый юридический институт в этом случае пришел к нам из Скандинавии.
“Закуп” Русской Правды – точная копия долгового раба скандинавских Правд. Княжеские усобицы и тут подготовили почву: разоряя земледельческое население, они все чаще и чаще заставляли последнее прибегать к займам у крупных собственников, которыми были те же обрусевшие варяги. Так норманнское нашествие с чрезвычайной быстротой создало на Руси рабовладельческую культуру… систематически подрывавшую основы всякой культуры, уничтожая ее создателя, славянского крестьянина». – «Древнерусское крупное землевладение опиралось на рабовладение…
Конкуренция холопьего труда доканчивала то, что было начато войною и грабежом: разорившийся крестьянин мог себе найти работу, только соглашаясь стать на один уровень с холопом. Хозяин бил его наравне со своими холопами, а иногда и продавал вместе с ними, причем постановления Русской Правды, запрещавшие продавать закупа, едва ли имели больше значения, чем всякие другие бумажные гарантии прав “трудящихся масс”… Князья попросту не отличали смердов от своих холопов: а “холопов наших и смердов выдайте”… Так путем экспроприации крестьянства создавалось в Древней Руси крупное землевладение… Современное земледелие немыслимо было без рабочего скота, а его было мало, и всего меньше его было у крестьянской массы. На этом и держалась экономическая зависимость этой массы от помещиков… Закуп был задолжавшим крестьянином… ссуда, которую получал закуп, состояла в сельскохозяйственном инвентаре, – плуге, бороне и лошади… И это явление провожает нас через всю “Древнюю Русь” до XVII в.» [67; с. 41–42, 45–46].
А. Н. Филиппов, изложив обе теории закупничества (найма и займа), не видел «возможности решить вполне категорически, которая из [них]… может быть признана вполне приемлемой» – по «недостаточной определенности сведений наших первоисточников». «Сравнительное же изучение вопроса об образовании в древних обществах состояния, подобного состоянию наших закупов (т. н. liti, aldiones и т. п.), показывает, как нам кажется, что происхождение их было весьма сложно и едва ли его можно приурочить к одной какой-либо форме договора» [90; с. 219 сл.].
М. К. Любавский еще в 1890-х годах, руководствуясь западнорусским материалом, склонявшийся к тому, что «скорее можно согласиться с мнением Сергеевича, считающего закупа наймитом», но и прибавлявший, что «наймитом его считать вполне нельзя, потому что наймит не за долг работал, а за жалованье… и не был так связан с господином, как закуп» [54; с. 393–395], в 1915 г. категорически высказался, что, под влиянием роста частновладельческого «сельского хозяйства», «землевладельцы стали пользоваться для него наемным трудом. Некоторые наймиты запродавали свой труд, т. е. брали вперед наемную плату, купу, становившуюся таким образом их долгом, который они погашали своею работою» [53; с. 119].
Мрочек-Дроздовский, державшийся теории найма еще в 1885 г. [60; с. 164], не отказался от нее и в 1917 г.: «Закуп – наймит, запродавшийся (закабалившийся) в работу… Такому наймиту плата выдается вперед (милость, см. “в даче”) для отработки в течение договорного срока – года… Закупничество – кабальный личный наем… Закупы – кабальные работники: кабала обеспечивала нанимателя, давая верный заработок наймиту, и – другого вида личного найма Правда не знает. Кабальные пахари, в отличие от других закупов, не-пахарей, называются ролейными: так они называются в Правде, когда речь идет об их особой, ролейной, ответственности перед хозяевами, – в других статьях памятника говорится о закупах вообще, и ролейных, и неролейных.
Неролейные закупы, конечно, суть кабальные дворные батраки, особого наименования дворным батракам в Правде нет. Все закупы – в одинаковой зависимости от хозяев… Разживаясь постепенно, увеличивая по силе свою запашку, наниматель нуждался сначала лишь в пахаре, который мог, если понадобится, нести и дворную службу: первые кабальные батраки, будучи ролейными, были и дворными; особое дворное батрачество – признак сравнительно развитого, более сложного, домоводства; это – явление последующее, и создалось оно, несомненно, по образу старейшего, ролейного закупничества – с необходимою разностью в условиях сделки: на пашню шли безземельные или малоземельные хлеборобы – за хлеб на посев и придаток; на дворную службу шла отгулявшая от земли вольница – за куны…» [61; с. 80–88].
Н. А. Максимейко не примкнул к тому направлению дореволюционной историографии, которое считало имманентное изучение текста «Устава» или «Уложения» о закупах исчерпавшим себя и видело выход в сравнительно-историческом изучении закупничества, – и счел такое мнение «ошибочным»: «спорность и сомнительность отдельных положений» и «разнообразие мнений» о закупах обусловливается, по его мнению, отсутствием «критического отношения к тексту Русской Правды». Максимейко и предпринял попытку «показать», «что при соблюдении этого требования возможно также и дальнейшее движение вперед в смысле новых научных достижений даже в том случае, если мы будем оставаться в рамках Русской Правды, обращаясь к сравнениям лишь для иллюстрации выводов, полученных из этого основного источника».
Считая порядок расположения постановлений о закупах в Правде «не случайным» (сначала об ответственности закупа, затем об ответственности хозяина, затем об ответственности господина и закупа перед третьими лицами за преступления, совершенные закупом: ср. выше, Калачов), Максимейко рассматривал их детально в этом самом порядке (см. ниже, ст. 56–62), критически изучая варианты текста и пытаясь объяснить их возникновение у переписчиков-комментаторов первоначального текста памятника. На пути такого изучения текста Максимейко, за «отсутствием источников», отказался от рассмотрения «социальной стороны» закупничества («какие общественные классы… выделяли из своей среды закупов и под влиянием каких экономических условий; что заставляло нуждающихся людей идти в закупы, когда была возможность поступать в наймы» и т. п.) и сосредоточился на «юридической» и «бытовой» стороне этого «явления».
В пользу того, что «закуп был должником, а не наймитом», говорят два обстоятельства: 1) соседство статей о закупах со статьями о займах; 2) освобождение закупа, проданного в холопы, «не от работы, а от денежного обязательства». «В Русской Правде мы не найдем даже намека на то, что долг закупа погашался его работой. Напротив, имеются… косвенные указания на то, что зависимость закупа прекращалась только уплатой долга»: а именно, ст. 56 о «временной отлучке его для займа денег», «как нормальном и обычном явлении», по ст. 57 и 58 – «для расплаты с хозяином». Что закуп «погашал своей работой не капитал, а проценты», Максимейко ставил в связь с порядком удовлетворения хозяина, когда его требование встречалось с притязанием лица, обворованного закупом (в первую очередь удовлетворялся потерпевший от кражи, и только остаток суммы от продажи закупа, «если что оставалось», шел хозяину), и с «тенденцией и духом конкурсного производства, по ст. 55, при несостоятельности должника» («аже кто много резы имал, не имати тому»).
«Автор Русской Правды» назвал раз закупа «наймитом» потому, что «в бытовом отношении фигура закупа во многом напоминает наймита». «Закупы жили во дворе хозяина на его кормах. Они не имели того, что необходимо для отдельного и самостоятельного хозяйства: ни лошадей, ни скота, ни плуга, ни бороны. Отарица закупа… предоставлялась ему [закупу] лишь в пользование на время состояния его в закупничестве. Она заключала в себе предметы, необходимые для его содержания, или ховы, т. е. одежду, обувь, съестные припасы и т. п. Иногда отарицей могла быть и земля, которой наделялся закуп, чтобы он сам себе добывал из нее пропитание. Таким образом, у закупа, кроме господских работ, могло быть и “свое дело”. Но это обстоятельство не делало его крестьянином в социально-экономическом значении этого слова. Земельная отарица закупа обрабатывалась хозяйским инвентарем. Она не имела ничего общего ни с крестьянской собственностью, ни с крестьянской арендой, а служила лишь своеобразным способом обеспечить закупу его продовольствие, вместо того чтобы кормить его на господской кухне, выдавать месячину, и т. п.». В Литовско-Русском государстве «нередко таким же способом обеспечивалось продовольствие и наймитов, и холопов» [55; с. 27 сл.].
Соловьев: «Если наймит бежал от господина до срока, то становился за это ему полным (обельным) холопом» [85; с. 229].
Беляев: «Закупы могли отходить от своего господина, выплативши занятые деньги или сделавши с ним расчет в обязательствах, какие были между ними и хозяином» [16; с. 12].
Ключевский: «В Русской Правде можно найти косвенное указание на действие этого общего закона (что «всякий неисправный должник, даже тот, которого “беззаконные наклады”, т. е. лихвенные проценты, лишали возможности расплатиться с заимодавцем, мог быть продан в рабство»; слово Кирилла [Прибавления к творениям Святых Отцов. Ч. 17, с. 45]: «Вижу бо многи бьюща дружину свою из беззаконных накладов, дондеже продадятся поганым»); по крайней мере, можно считать его последствием то постановление, по которому закуп, наемный работник-должник, пытавшийся бежать от своего хозяина-заимодавца, не расквитавшись с ним, обращался в его полного холопа, закон признавал его неоплатным должником» [45; c. 341–342].
Сергеевич: «Из нее [ст. 56] надо заключить, что наниматели пользовались всяким случаем, чтобы обратить наймита в обельного холопа». «Можно думать, однако, что эта практика [что «работник, уходивший до срока, терял свою свободу»] или не была повсеместной, или в XIII в. стала уже выходить из употребления» (ср. ст. 111). Начало ст. 56 и статья 111, по мнению Сергеевича, «могут быть, однако, и совершенно соглашены. Ст. 56 карает холопством тайное бегство… ст. 111 говорит о явном его уходе, причем он обязывается уплатить не отработанные деньги» [80; с. 194, 197].
Дьяконов: «Итак, у закупа право иска на господина, и в этом существенное его отличие от холопа» [35; с. 108].
Пресняков: «Обращение закупа в обельные холопы за побег… правило, резко отделяющее статьи о закупе от ст. 111 [о вдаче] и понятное только при задолженности закупа: долг же этот нет основания считать беспроцентным» [72; с. 302, примеч.].
Павлов-Сильванский: «За бегство закупу грозит обельное холопство, и не только за бегство, но даже за самовольную отлучку из дома, которую так легко было признать за попытку бежать» [65; с. 226].
Гётц: «Точно так же древненорвежское право определяет, что Schuldknecht, тайно оставляющий службу (Dienst) и переступающий границы земли (Volksland), считается беглецом и обращается в раба». Ср. «древненорвежское постановление, что, если Schuldknecht хочет законно покончить с долговым рабством уплатой долга, он может требовать от кредитора ½ месячного отпуска, чтобы достать необходимые средства» [2; т. III, с. 270 и 272].
Мрочек-Дроздовский: «Уйдет ли закуп искать кун явно или тайно (убежит от своего хозяина) – последствия одни и те же. При одинаковых последствиях закупу нет нужды бежать, если никто не мешает ему уйти явно; помешать же может только хозяин, не отпускающий закупа-истца к судьям (к князю или иным местным судьям) и тем причиняющий ему обиду: закон и ставит такой вынужденный побег в связь с обидою от хозяина». «В Синод. сп. настоящая статья стоит особняком и раньше особого свода о закупничестве – в Тр. сп. она присоединена к этому своду… значит, раньше эти статьи были сведены в порядке повременном, в том, в котором велись отдельные записи, вошедшие в общий свод Правды» [61; с. 81].
56.
Аже закупь бежить. Аже закупь бежить от господы, то обель; идеть ли искать кун, а явлено ходить, или ко князю, или к судиям бежить обиды деля своего господина, то про то не роботять его, но дати ему правду.
Перевод И. В. Платонова
Если на время закабаленный человек уйдет от своего господина, то он через то делается полным крепостным холопом. Если же он отлучался для взыскания долга или открыто ходил к князю или судьям для прошения на своего господина в обиде, то не обращать его в рабство, но дать ему расправу.
Перевод В. Н. Сторожева
Если закуп убежит от своего господина, то становится через то полным холопом. Если же он отлучился явно или бежал к князю или к судьям, не стерпя обиды своего господина, то не обращать его в рабство, но дать ему суд.
Комментарии
«Искать кун»
Ланге: «Аже закуп идет искать кун означает только, что он мог идти жаловаться на исключение ему господином за работу из долга не такого количества кун, сколько следовало» [47; с. 181].
Лешков: «Если закуп ходит явлено, ища своих кун или платы на господине и управы на него перед князем и судьею, то…» [49; с. 155].
Хлебников переводил: «Но если он [закуп] откровенно пойдет к князю или к судьям жаловаться на обиды своего господина, или искать перед судом своего имущества, тогда… Статья эта прямо объявляет, что смотрит на закупа, как на свободного человека, не подсудного господину, вступившего с ним в договор… только в случае тайного бегства или явного отказа от договора, без уплаты долга, закуп наказывался рабством как несостоятельный должник…» [91; с. 242].
Владимирский-Буданов: «…то делается полным холопом; но если открыто идет к князю с целью предъявить иск в своих деньгах (на своего хозяина) или к судьям жаловаться на обиду от хозяина, то за это не обращается в рабство; жалоба его должна быть рассмотрена. Следовательно, закуп не лишен прав ни на личную свободу, ни на владение имуществом, ни на ведение исков. Личный наем тогда только делается источником полного холопства, если совершен без условия, без договора» [23; примеч. 98].
Максимейко отметил, что списки Карамзинского типа (которые предпочел Владимирский-Буданов) пропустили союз «или» перед словом «князю» и сделали статью «неузнаваемой»: 1) «выпало представление о закупе, как о лице, ищущем на стороне денег для расплаты с хозяином»; 2) неуплата закупу денег выделена от обид господина, точно она – не обида; 3) почему денежная претензия подсудна только князю, а иск об обидах – судьям; 4) к судьям можно было «бежать», а к князю только «явлено ходить» [55; с. 29].
Сергеевич: «Искать кун – занять денег» [80; с. 194].
Дебольский: «Он [закуп] может открыто идти требовать своих денег судом от господина, и тогда суд должен разобрать дело». «Мы не видим здесь никакого намека на заем… [Закуп] может и не брать платы вперед. И тогда хозяин обязан их ему платить, в противном случае закуп имеет право искать их по суду» [29; с. 91].
Гётц: Закуп, «как и свободный, имеет право заключать договоры с другим господином, как и со своим, чтобы расторгнуть свои закупнические отношения» [2; т. III, с. 273].
Мрочек-Дроздовский: «Хозяин не отпускает закупа искать кун: значит, этот иск ему нежелателен; с др. стороны – такой нежелательный хозяину иск закупа возникает, очевидно, из закупнических отношений, вне которых закуп свободен и помимо которых хозяин не мог иметь никакого повода домогаться порабощения истца; следовательно, это – иск закупа на хозяине закупных денег или договорной платы» [61; с. 81–82].
«Явлено ходить»
Сергеевич: «Т. е. не убежал тайком, а явно пошел; это выражение опять показывает, что закуп живет во дворе нанимателя» [80; с. 194].
Ясинский дал справку: в Актах Виленской археографической комиссии (XVII, № 80) издано судебное дело по жалобе истцов на своих «мужиков непохожих», «купленных», что они «тых часов ночным обычаем от нас прочь пошли из статками своими»; ответчики утверждали, что они «люди господарские похожие, а не… жадные их невольницы». Истцы, однако, объяснили, что их отец «закупил матку тых людей и 3-х дочек ее, сестр тых людей у 2 копах грошей… которые у нас уже выробилися; а тых двух [бежавших] [первый господин] продал их отцу нашему за 2 копе грошей не за паробков, але за койминцев, иж мели не у дворе у нас мешкати, але у домех своих под нами, якоже и мешкали служачи нам тым обычаем». Суд постановил, чтобы ответчики истцам «служили и под ними у домех своих мешкали сами из статками своими по-старому; а естли бы ся им кривда в чом видела и они ся нехай з ними правом обходят, а украдком от них не отходят» [96; с. 454].
Павлов-Сильванский: «“Идет ли искать кун, а явлено ходить” относится также к специальному улучаю самовольной отлучки с формальным заявлением господину (явлено ходит), что закуп идет искать кун чтобы выкупиться» [65; с. 226, примеч.].
Максимейко видел здесь не просто «открытый образ действий», а «предварительное уведомление хозяина», притом не просто «явочный порядок», а получение от хозяина «отпуска», причем «предполагалось, что хозяин не будет препятствовать временной его отлучке» (для «расплаты» с хозяином же) [56, с. 29].
«Бежить обиды деля»
Сергеевич: «Здесь употреблено выражение бежит, т. к. от обид господина, напр. побоев, действительно надо было бежать» [80; с. 199].
«Закупный человек»
Максимейко объяснял появление термина «закупный» и «закупный человек» в Карамзинском списке и остальных пяти списках того же разряда тем, что «в той местности и в ту эпоху, к которым принадлежат назв. списки, слово закуп употреблялось не в смысле запродавшегося бедняка, а в ином значении» (закупень Псковск. Судной гр. – торговец; то же в московских грамотах XVI–XVII вв. = иностранные купцы; закуп = заклад: «земли… ни променити, ни в закупи не поставити»). Переписчики и «сочли нужным пояснить… что под закупом Русской Правды следует разуметь закупленного человека, а не скупщика или закладную сделку» [80; с. 28].
«Госпо́да»
А. И. Соболевский: «Это – современное русское господа́. Старый русский язык употреблял это слово как собирательное женского рода и склонял его в ед. числе» («на господу вадити», в договоре Новгорода с тверским князем 1270 г.; «кланяемся вам, господе своей, обороните нас», Новгородская I летопись под 1342 и 1398 гг.) [83; 376].
Мрочек-Дроздовский предложил три значения:
1) власть;
2) жилище, домашний семейный очаг господы – домовладыки: домой = в господу;
3) дом – в смысле домового хозяйства. «Для домочадца, слуги, раба обязательно находиться при господском дворе-доме, и этот дом-двор для него есть господа, в состав которой он входит, для него быть в господе = быть у господина-господаря» [61; с. 35].
Максимейко возразил Соболевскому, что тут же хозяин закупа назван не господою, а господином, и предложил (ср. Мрочек-Дроздовский) придать господе «значение, которое она имеет в украинском яз., т. е. …двора или усадьбы». Замену «господы» «господином» в Карамзинском списке Максимейко объяснял только тем, что переписчики «сошлись с ак. Соболевским», а не «местом и эпохой», к которой относятся эти списки (см. выше: «Закупный человек») [55; с. 28].
57.
О закупе же. Аже у господина ролейный закуп, а погубить войский конь, то не платити ему; но еже дал ему господин плуг и борону, от него же купу емлеть, то то погубивше платити; аже ли господин его отслеть на свое орудье, а погибнеть без него, то того ему не платити.
Перевод И. В. Платонова
Если у господина будет наемный земледелец и потеряет собственную лошадь, то ему не за что ответствовать, а ежели утратит плуг и борону, данные ему господином, от которого он получает плату, то он должен за сию потерю заплатить господину. Если же сии вещи пропали в его отсутствие, когда он послан был за господским делом, то в сем случае наемник не обязан платить.
Перевод В. Н. Сторожева
Если у господина живет земледельческий закуп, а погубит своего военного коня, то ему за то не обязан платить. Но если господин, от которого он получает ссуду, даст ему плуг и борону, то за пропажу их он должен заплатить; но он не платит за хозяйскую вещь, им взятую, если она пропадет без него, когда господин пошлет его на свою работу.
Комментарии
Полевой, назвав ст. 57 «темной», дал ее пересказ совместно со ст. 58, по-видимому, основным и объединяющим предметом всего житейского казуса, считая утрату коня: «Если закуп утратит своего коня в поле, господин ему ничего не платит; но за коня, соху и борону хозяйскую, если потерялись в поле и конь не был введен во двор и конюшню хозяйские, закуп обязан платить, кроме того, если он отлучился от них, будучи послан на другую работу хозяином. Если же конь был введен в хлев и орудия земледельческие положены на место, закуп не отвечает» [69; c. 179].
Ланге: «Это значит: …если господин давал ролейному закупу плуг и борону, т. е. такие вещи, которые по роду его занятий были ему нeoбxoдимы для очистки купой своего долга (от них же купу емлет), то за растрату их закуп обязывался удовлетворить хозяина, но продаже не подвергался… Закуп не отвечал, когда господин отсылал его на другую свою работу…». «Постановления Правды, налагавшие на закупа обязанность платить господину за растрату его собственности (ст. 53, 54), не должно понимать так, что закупу тотчас нужно было удовлетворить господина наличными деньгами, которых у него, как у несостоятельного должника, не могло быть, но что он обязывался только отработать свой долг» [47; c. 189, 181].
Владимирский-Буданов: «Если закуп земледельческий, т. е. получивший участок земли и взявший подмогу (капитал на обзаведение), потеряет свойского (по др. спискам – войского, по Ланге – верхового) коня, то не платит за это; но если истеряет имущество (плуг и борону), данное ему хозяином (на его ответственность), от которого он получает “копу”, то за это закуп платит; впрочем, если имущество пропало без него, когда хозяин послал его за своим делом, то не платит». «Сухов находит в этой статье постановление о наказании за преступную неосторожность. Но здесь нет речи ни о преступлении, ни о наказании, а только о гражданском взыскании имущества, утерянного без всякого участия злой воли того, кому оно было вверено» [23; примеч. 99].
Мацейовский: «Закуп приходил или со своим инвентарем, или получал его вместе с необходимыми для обработки земли (рольи) орудиями, именно плугом и бороной, от хозяина, и отвечал за него или собственными деньгами (кунами), или купой, копой или отарицей» [4; II, § 107, с. 133–134].
Сергеевич: «Закуп имеет свою собственность и сам отвечает за убытки, причиненные его действиями нанимателю» [80; с. 192].
Пресняков: «Не ясно, всегда ли он – “ролейный” закуп. Пашет он, по крайней мере, иногда на своем коне (ср. смердьего коня II редакции) [А, 28 Краткой Правды], но иногда (“еже”) получает борону и плуг…» [73; с. 196].
Павлов-Сильванский: «[Закупы] работают с господскими конями и за всякое повреждение хозяйского инвентаря подлежат денежным взысканиям» [65; с. 227].
Мрочек-Дроздовский: «При отсылке и отлучке конь, плуг, борона остаются на поле, значит, дело, по которому закуп отослан или сам отлучился, не требует ни рабочего коня, ни земледельческих орудий – это дело не-ролейное, и Пушк. сп. правильно определяет его “ино орудие”» [61; с. 83, примеч. 93].
Максимейко: «Заключительная часть… статьи, начинающаяся словами “оже ли господин отслеть его на свое орудие” и т. д., показывает, что предшествующий текст ее предусматривал тот случай, когда плуг и борона давались закупу не в качестве необходимой принадлежности его работы на господском поле, а в качестве ссуды, необходимой ему для обработки своей собственной нивы; в последующем же тексте говорится о том, что закуп… мог быть оторван от этой работы и послан на хозяйское дело». Имея в виду Пушк. сп.: «ино орудие», вместо «свое», Максимейко объяснял его тем, что переписчик усомнился в существовании у закупа «обособленного хозяйства», и, «выходит, след., что… [в обоих случаях] закуп работал… на хозяина; только работа его имела неодинаковый характер» [55; c. 33].
«Ролейный закуп»
Чичерин: «[Ролейный закуп] вероятно, сидел на земле своего хозяина» [92; с. 155].
И. Беляев: «Ролейные закупы… кажется, садились на господской земле всегда при господской ссуде… в ролейные закупы поступали только такие бедняки, которые не имели ни своих орудий земледелия, ни рабочего скота, ни хлеба на прокорм и семена и все это получали от господина, на земле которого садились…»; «…жили своим мелким хозяйством и, кроме работ на господина, работали на себя господским же рабочим скотом и орудиями на господской земле» [16; с. 13].
Ланге: Ролейными закупами «назывались те, которые обрабатывали господскую ролью, т. е. землю, и вместе с тем получали и себе участок земли на присевок для прожитка, а не ролейными те, кои, не занимаясь вообще земледелием, а находясь при господине, не получали такого присевка, т. е. поземельного участка, и первым засчитывалось за год работы в счет должной суммы менее, а последним более» [47; с. 182].
Максимейко: «Аналогией им могут служить т. наз. крестьяне-месячники, известные крепостной России» [55; с. 30].
«Войский свойскы»
Ланге: «Если у кого-либо был закуп-земледелец и от его недосмотра пропадала верховая лошадь, то в таком случае закуп не отвечал, потому что постоянный, тщательный надзор за означенной лошадью не согласовался с родом его занятий…» [47; с. 189].
Чичерин: «У него [закупа] была своя собственная лошадь; он работал и на себя, хотя обязан был также работать на господина» [92; с. 155].
Хлебников: «Сомнительно, что разумелось под словом “войский конь”? Но так как закуп был полусамостоятельный крестьянин своего хозяина, боярина-дружинника, то весьма вероятно, что в числе других предметов ему поручалось стеречь дорогих коней, которых их господин употреблял во время походов; за потерю этих коней земледелец не должен отвечать, т. к. это не входит в круг его прямых обязанностей» [91; с. 243].
Сергеевич: «Допустим, хотя это и трудно, что “войский” значит “воинский” (трудность же такого допущения состоит в малой вероятности, чтобы в XIII в. у нас обособились уже кавалерийские лошади от упряжных); остается непонятным, почему закуп, погубив своим небрежением такого коня, не платил убытков. Объяснение г. Ланге… представляется искусственным. Остается второе предположение… “свойский”, т. е. свой конь, принадлежащий закупу (свойский – значит еще домашний, в противоположность дикому, так и теперь в Литве. Но вред, причиненный хозяйскому коню, должен вести к вознаграждению убытка)… Допустим, что… были и такие [закупы], которые подряжались на сельские работы на своих лошадях… Что закуп не платил, погубив свою лошадь… об этом нечего было и упоминать в статье, имеющей предметом убытки нанимателя. Но от пагубы лошади, на которой наймит подрядился работать, мог возникнуть убыток нанимателя… Освобождался ли он от вознаграждения за такой убыток? Это очень трудно допустить. Таким образом, и при этом втором предположении рассматриваемое правило остается не вполне ясным» [80; с. 193].
Ясинский: «В Лит. Метр., кн. Судн. дел, № 1, л. 9 имеется запись о разбирательстве по делу о “заставе” ответчиком (боярином Якубом Самодуровичем) “человека своего” истцу “в 30 золотых без золотого”, с тем что до отдачи этих денег Якуб “дал бы человеку тому во всем впокой, ни в чем бы его не рушал, под виною господарскою под 30 рубли грошей, а што клячу в того человека пограбил бы, ино што тая кляча гинула 6 недель, а службы не было, и мы (казали) навязати на клячу полкопы грошей…”» [96; с. 451].
Пресняков: «Следует, по-видимому, признать, что иногда закуп пашет на своей лошади, т. к. …варианты “войский” и “воинский” не дают понятного смысла» [72; с. 299].
Павлов-Сильванский: «В Русской Правде свой всегда означается тем же словом свой, а не свойский… Но слово свойский по Далю значит домашний. Этот смысл слова сюда вполне подходит. Статья предусматривает наиболее обычный в житейской практике случай: конь пал, а господин взыскивает с закупа. Более редкого случая, что конь пал по небрежению закупа, Правда не предусматривает» [65; с. 227, примеч.].
Максимейко подчеркивал, что в «свойского» обратили «войского» коня только списки Карамзинского типа, и потому считал это «позднейшим искажением текста». «Переписчик заменил войского коня свойским, м. б., потому, что, подобно современным комментаторам Русской Правды [Сергеевич и др.], сомневался, чтобы в тот период у богатых бояр рядом с рабочими клячами имелись уже военные лошади, а м. б., потому, что не понимал, почему ролейный закуп не должен был отвечать за пропажу воинского коня» [55; с. 31].
«Купа», «копа», «кова»
Болтин: «Копа – денежная плата, жалованье. Сие слово осталось во употреблении в малороссийском наречии… так называется там числительная монета, из 50 копеек состоящая, каковой в сущности нет и не бывало, и, означая вещи цену, говорят обыкновенно копа, две копы, полкопы и пр.» [20; с. 61].
Карамзин: «Истинное слово подлинника есть кова… от глагола ковать… Так могли называться деньги, за которые слуга шел в неволю временную: он ими как бы оковывал себя» [41; примеч. 92].
И. Б. Раковецкий: «В Малой Польше, особенно в современном воеводстве Плоцком, имеются крестьяне, называемые “kopczarzami”, потому что они получают с поля kopczyznę, т. е. определенное оговоренное количество зерна, быть может, слово “копа” означает то же, что kopczyzna» [5; с. 132–133, примеч. 36].
Давая перевод этой статьи, Рейц вовсе опускал слова «от него же купу емлет»: «но если у него соха и борона господские, то он отвечает за их сохранность…» [74; с. 194].
Дубенский сослался на статью Сабинина [78; с. 49], «сравн. скандинавское kaupi, от caupa – emo, mercor» – и в то же время сам считал «возможным пояснить» копу «глаголом копить, собирать, потому что в известные сроки (ежегодно) по долям накоплялась со временем полная сумма, за которую закуп кабалил себя, и, выслужа которую, он делался свободным» [33; с. 88] (см. ст. 59).
Мацейовский: «Под купой Вислицкий Статут [Вислицкий статут (Вислицко-Петроковские статуты 1346–1347 гг.) – польский законодательный памятник; составлен при Казимире III на основании польского обычного права на сеймах в Вислице (для Малой Польши) и Петрокове (для Великой Польши)] (ст. 38) понимал определенное количество снопов или вымолоченного из них зерна, которое, видимо, полагалось наемнику за работу на основе договора» [4; II, § 107, с. 134].
Ланге: «Под купой разумелась та сумма, которая всем вообще закупам… засчитывалась за год службы у господина, т. е. купа была не что иное, как ежегодный выкуп долга работой… На самое количество купы, кажется, указывает одно место Правды [ст. 39]: “аже крадет кто гумно или жито в яме… а за лето возьмет по полугривне”… Предполагается, что если поличного не было и вор оказывался несостоятельным к вознаграждению убытков, то обращался в закупа, и в таком случае засчитывалось ему за год работы по полугривне… Выходит, что закупу за год работы засчитывалась в счет долга весьма ничтожная сумма – 25 кун» [47; с. 182–183].
Хлебников: «Купа объясняется… [словами], что земледелец емлет купу от плуга и бороны, а потому купа, конечно, означает жатву» [91; c. 244].
Соболевский: «Странное слово купа или копа не имеет почти ничего сходного по звукам со словом ков и не может быть с ним смешано». «Наиболее вероятен» вариант: «уведеть кову или отарицу», «где значение слова кова объясняется сопоставлением его со словом отарица» (см. ниже). «Глагол уведеть показывает, что кова означало что-то подобное отарице… В словацком языке существует слово chova = корм». Соболевский переводил: «сельский закуп, получающий плуг и борону от того господина, от которого получает средства к пропитанию…» [83; с. 380].
Сергеевич: «Но еже дал ему [закупу] господин плуг и борону, от него же купу (вар. копоу, денежная плата, груда, куча, копить, купить, купец) емлеть, то то погубивши платити». Это место статьи надо понимать в том смысле, что «наемные рабочие» «получают заработную плату вперед» [80; с. 191].
Дебольский: «Скорее можно подразумевать здесь периодическую плату, в виду формы “емлеть”» [29; с. 92].
Рожков: «Купа вовсе не наемная плата, а заемная сумма, получавшаяся закупом, что подтверждается и словом прикуп, означающим, м. пр., то, что человек “срезит”, т. е. прибыль от роста, от дачи в долг» [75; с. 58].
Мрочек-Дроздовский полагал, что «в древнем подлиннике было: копа»; «вражда = ков (злоба, злой умысел)»; «кова вместо копа: можно думать, что эта ошибка (в вместо п) повела и к другой – кова заменена враждою [Синод. сп.]. Слово кова, по-видимому, вовсе не употреблялось в др. – русск. яз. (см.: Срезневский, Материалы)». «Если бы в подлиннике было: купа, то не могло бы и быть первой ошибки – вместо купу нельзя прочесть кову. О чтении: копа-купа заметим след.: слово купа – не позже XII в., – в Златоструе этого времени, по описанию Срезневского, читаем: «свьнувше (свьнувшю) же свещеваем о купе (о купле) и на торг течем», – купа = купля; купля ж = скоп, скопление (от копити) – отсюда: купля и копа = скопление, приобретение, как и плата за приобретение, – оба признака купли-продажи, из которых каждый мог употребляться в речи как часть вместо целого – оба чтения (копа и купа) одинаково правильны. При добровольном закабалении копа-купа, несомненно, есть та ценность, за которую вольный человек идет в кабалу» [61; c. 84, примеч. 94].
Максимейко подчеркивал, что в древнейшем Синод. сп. и только в нем вместо «купы-копы» стоит «кова». «“Кова” предшествовала купе и копе»: не только потому, что «она находится в древн. Синод. сп.», но и потому, что «купа и копа более доступны пониманию, чем кова», это «результат толкования… загадочного оригинала». Максимейко не согласился с Соболевским, что «хова» – это только «средства пропитания». «Хова обозначала понятие содержания вообще» («а самых мают ховати до смерти их даючы им одежу и живность пристойную…» [Литовский Статут, 3 ред., разд. V, арт. 22]). «Ховой мог служить и земельный надел»: «теж писара местского мають у себе у месте своем ховати, и тому писару мають они межы себе волоку дати, с чого бы он мял живность собе мети» [9; с. 191]. «В Лит. – Рус. государстве… холопам выдавалась месячина в определенном размере; но если они получали от господина так наз. бонду [см. ниже, Ключевский] и полевые участки в пользование, т. е. имели… свои приробки и присевки, то размер их месячины уменьшался».
«В 1540 г. …рассматривалась жалоба… “штож дей был есьми у него в наймех и робил ему от десяти лет и он дей им по тыи прошлый лета присевок давал, а теперь дей на сее лето бочки жита присеяти не хочет”; а ответчик объяснил: “на сее дей лето прошлое от сих мест не хочу ему присевку дати, бо дей не хочу его в себе мети и ховати”». «О присевках закупов говорит Литовский Статут (1 ред., XI, 7)… В 1540 г. … Гринець… находился в заставе у Гродненского войта у 4 копах грошей, “а выпусту тому Гринцу… на кождый год по 10 грошей с тых пенязей, а присевку по бочце жита, пана войтово насенье и поле и ку тому по севни гредчины” [7; т. XVII, № 272]». «Таковы разнообразные виды ховы, известные лит. – рус. памятникам». Русская Правда, «упоминая мимоходом… о хове, имела в виду… наделение закупа землей, продукты которой шли на его содержание. Вот почему это упоминание поставлено в связь с тем обстоятельством, что господин давал закупу плуг и борону… Они были необходимы для обработки земли, составлявшей его хову. Только в этих пределах и могло иметь место собственное хозяйство закупа» («свое орудие») [55; с. 31–33].
58.
О закупе же. Аже из хлева выведуть, то закупу того не платити; но же погубить на поли и в двор не вженеть и не затворить, кде ему господин велить, или орудья своя дея, а того погубить, то то ему платити.
Перевод И. В. Платонова
Наемник не ответствует за скотину, уведенную из хлева; но когда растеряет ее в поле или не загонит на двор, или не затворит в хлеве, вопреки приказанию своего господина, или утратит ее за своим делом, то наемник подлежит ответственности.
Перевод В. Н. Сторожева
Закупу не платить за скотину, уведенную из хлева; но если он потеряет ее в поле, или не загонит во двор, или не затворит в хлеве, где ему велит господин, или же утратит ее за своим делом, то закупу во всех этих случаях утраты платить.
Комментарии
Ланге: «Но если скот пропадал на поле при пастьбе или не был загнан во двор и заперт там, где было приказано, или если пропажа скота случилась потому, что закуп занимался своей работой, то во всех таких случаях он должен был вознаградить убытки владельца». Под «своей работой» («орудие свое дея») Ланге понимал занятие «ремеслами» «в собственную пользу» [47; с. 189 и 64].
Владимирский-Буданов полагал, что речь здесь идет не только о скоте, как в начале статьи («из хлева»), и конец переводил: «или если потеряется имущество, когда он уйдет по собственным делам, то платит» [23; примеч. 100].
Сергеевич: «Статья 54 [А, 58] упоминает о “деле закупа”… Под делом закупа можно понимать все то, к чему он был обязан, как работник… И конечно платил убытки, если был виноват в небрежности» [80; с. 194].
Голубовский предполагал «существование приблизительно хотя бы такого начала статьи: “Аже дасть господин закупу вол или конь, а из хлева выведут…”». Иначе непонятно: «Что выведут? Плуг и борону?» [25; с. 48].
Дьяконов: «Он [закуп] может заниматься каким-то своим делом, в отличие от хозяйского (“орудия своя дея”, в противоположность тому, когда “господин отошлеть его на свое орудие”)» [35; с. 109].
Павлов-Сильванский: «[Закупы] пасут и загоняют в хлев господский скот» [65; с. 227].
Гётц поддерживал мнение Сергеевича («орудия своя дея» – хозяйская работа) указанием на то, что и по ст. 57 закуп должен платить за мертвый инвентарь, им погубленный [2; т. III, с. 277].
Максимейко, как и в других случаях, опорочивал редакцию статьи в Карамзинском списке, который механически соединяет «из хлева» Тр. Сп. и «из забоя» Пушк. сп.: «оже из хлева из забоя». Поэтому неприемлемо «несомненное искажение оригинала» в замене слов: «на поли и в двор…» – словами: «на поли или в двор…», откуда следовало бы, что закуп отвечал за пропажу скота в поле «во всяком случае», тогда как союз «и» «обозначал не альтернативное сопоставление двух возможностей, а совокупность двух условий, взаимно дополнявших одно другое», и, следовательно, «не всякая пропажа скота в поле влекла за собою ответственность закупа; ответственность его ограничивалась тем случаем, когда скот оставался в поле, между тем как закуп должен был загнать его во двор… значит, он отвечал за свою небрежность». «Если предшествующая статья давала лишь косвенное указание на то, что у закупа могло быть собственное дело, то здесь дается прямое и определенное засвидетельствование такой возможности: “или орудия своя дея”…» [55; с. 34–35].
59.
Аже господин переобидитъ закупа, а увидитъ купу его или отарицю, то то ему все воротити, а за обиду платити ему 60 кун.
Перевод И. В. Платонова
Если господин обидит наемного слугу; откроет против него какое-нибудь несправедливое требование и, под предлогом удовлетворения оному, не выдаст ему полного жалованья: то господин должен возвратить ему удержанную цену; да кроме сего заплатить ему за обиду 7 кун пени.
Перевод В. Н. Сторожева
Если господин обидит закупа, отнимет у закупа данную ему ссуду или его собственное имущество, то по суду все это он обязан возвратить закупу, а за обиду заплатить 60 кун.
Комментарии
Н. А. Полевой перевел: «Кто обидит закупа в его участке или жалованье, тот должен возвратить ему излишне насчитанное или взятое и за обиду ему дать 7 кун» [69; c. 179].
А. Богдановский: «60 кун платит господин, если в расчете обидел своего закупа в первый раз» [19; с. 35].
Ланге считал ст. 59–60 (объединяя их, как и Калачов, в одну) «едва ли не самой искаженной». «Нельзя не заметить, что оно [постановление] распадается на 2 части [А, 59 и 60], из коих во 2-й говорится о повторении того преступления, за которое назначалось 60 кун продажи в первой части [ст. 59]… «Паки ли», означающее во всех др. статьях Правды «ежели же», в настоящем случае принимается в смысле снова ли, так как оно совмещено здесь с выражением «опять воротити»… последнее показывает повторение того же действия, которое и прежде было допущено господином по отношению к закупу… Преступление… состояло в том, что господин засчитывал закупу меньше кун, чем положено было засчитывать ему за год работы, и т. обр. захватывал чужое, т. е. «принимал куны»… Глаголы увидить, уведеть, введеть, без сомнения, искажены… преступление выясняется… только глаголом увередить в смысле повредить, изменить…
Относительно же слова «цена» следует заметить, что оно нигде не употребляется в Правде и, вероятно, в ее текст вставлено было позже, в виде объяснения к слову купа… Ст. 55 [А, 59–62] следует читать по Троицк. списку, только «увидить» должно заменить глаголом увередить…» «Т. обр. ст. 55 [А, 59–60] мы понимаем так: если господин обижал закупа, т. е. изменял во вред ему купу, иначе сказать, засчитывал ему в ежегодный выкуп меньшую, чем следовало, сумму, а также отнимал отарицу, т. е. поземельный участок, не увеличивая с тем вместе купы… то господин должен был все воротить, т. е. засчитать закупу, что неправильно было от него отнято, а сверх того заплатить князю продажи 60 кун; за повторение же того же самого преступления, кроме удовлетворения закупа, господин обязывался заплатить продажу князю в большем уже количестве, именно 3 гривны…» [47; с. 179 и сл.].
Чичерин: «Неправильно удержанные или отнятые у закупа деньги хозяин должен был возвратить, да кроме того заплатить за обиду» [92; с. 155].
Любавский, возражая вообще против «искусственной разбивки» «статей» Русской Правды (но и не поясняя, что надо разуметь под естественной «разбивкой» или под «статьями» – сплошной текст между двумя заголовками или что другое), предложил совершенно оригинальное толкование ст. 59. Ст. 73 калачовской нумерации, разбитую в настоящем издании на 4 статьи (А, 59–62), он толковал, однако, не целиком, оставлял в стороне ст. 62 и связывал текст ст. 59–61 со ст. 57 и 58, как «непосредственное их продолжение» (ср. ниже, Хлебников, с. 509).
Ст. 57 и 58 устанавливают, «что в подлежащих случаях закуп должен заплатить» за «имущественный ущерб» своему господину. «73 статья [на самом деле не А, 59–62, а А, 59–61] говорит о злоупотреблениях, которые могут быть допущены господином при взыскании с закупа стоимости “погубленной” им вещи» (ср. ниже, Дубенский), и Любавский предложил следующий перевод ст. 59–61: «[59] если господин обидит закупа, даст волю враждебному чувству (уведет вражду), вздует (увередит) цену (погубленной вещи) и введет эту цену в купу (т. е. увеличит ею полученную вперед закупом плату), или же наложит на собственное имущество закупа (отарицу = πεχούλιον [77; т. VI, ст. 208, примеч. 8]), то все ему воротить, а за беззаконие платить ему 60 кун; [ст. 60] а если возьмет за него деньги, то опять вернуть ему деньги, которые за него взял, а за беззаконие платить 3 гривны штрафа; [ст. 61] а если господин (производя такое неправильное взыскание) продаст закупа в рабство (обель), то наймит свободен от платежа всех денег (а следовательно, и лично), а господину платить за беззаконие 12 гривен штрафа».
Преимущество «такого понимания этой статьи» Любавский видит и в том, что при нем «легко объясняется и градация устанавливаемых в ней уголовных штрафов. Наименьшим злом для закупа при недобросовестных взысканиях хозяина было увеличение «купы», а следовательно, и продление его закупничества и отнятие у него части имущества; бо́льшим злом была уже передача его в закупы другому лицу и удлинение таким путем срока закупничества, и, наконец, самым тяжким нарушением прав закупа была продажа его в рабство в силу недобросовестного имущественного взыскания» [52; c. 320–323].
«Уведеть купу» («копу», «вражду», «кову»)
Дубенский: «Введет копу, т. е. внесет в счет (копу) цену, которой не стоила вещь, у него пропавшая» [33; с. 88].
Беляев: «Ежели господин приобидит закупа, не отдаст столько уродившегося хлеба, сколько следовало по условию, или убавит долю земли, следующую на хозяйство закупа, то все эго должен возвратить…». «Списки Русской Правды XV и XVI ст. прямо переводят древнее выражение “уведет копу” другим выражением “увередит цену” (убавит цену)». «Следовательно… ролейные закупы жили на двух главных условиях: они или получали плату хлебом, т. е. условленную часть урожая, как впоследствии исполовники, или господин давал закупу долю земли для собственного хозяйства закупа с тем, чтобы он другую долю земли обрабатывал на господина» [16; с. 13].
Хлебников переводил ст. 59 и ст. 60 вместе (см. выше, Любавский): «1) если господин, обидев закупа и узнав, что он питает к нему вражду (т. е. стремится отомстить за свою обиду, по идеям века), сам, уменьшив денежное вознаграждение, заменит его увеличенным требованием жатвы или части скота, то обязан возвратить лишнюю часть жатвы и заплатить за обиду 60 кун; 2) если господин возьмет большее (чем по условию) денежное вознаграждение, то обязан возвратить лишнее и заплатить за обиду 3 гривны». «Обе эти статьи, очевидно, предполагают существование обычая, устанавливавшего общую сумму денежного вознаграждения, а также обычную часть жатвы… не более половины, как утверждает Устав Ярослава о земских делех, и не менее четверти, как взималось в Новгороде в эпоху, благоприятную для крестьян… Не нужно забывать, что еще недавно закуп считал себя свободным человеком, который мстил за обиду, что еще не могло сложиться в обществе рабского благоговения к воле господ» [91; с. 244–245].
Владимирский-Буданов переводил: «Если господин будет обижать закупа по вражде: понизит цену или уменьшит его долю копен (полевых произведений) или скота, то господин должен все воротить и уплатить (уголовного штрафа) 60 кун». «Отсюда видно, что ролейный закуп, или “наймит”, получал в свое пользование или участок земли, или долю произведений, отрабатывая за то на земле господина полевыми работами или во дворе домашнею службою. Понизить цену – значит: уменьшить зачет работы. Впрочем, м. б., здесь рассматриваются вместе и дворовые наймиты, служившие за деньги [А, 111], и ролейные закупы, получавшие известную долю полевых произведений» [23; примеч. 101].
Сергеевич: «Закуп… получает наемную плату. Она называется то “купой, копой” [ст. 57], то “ценой” [ст. 111]. Господин может недоплатить этой купы или цены. Это, надо думать, и разумеет статья, говоря: “увидить (т. е. увередит) купу его”. Совершенно понятен поэтому вариант: “увередит цену”» [80; с. 195].
Дебольский переводил: «“Если господин обидит закупа, начнет с ним вражду, уменьшит наемную цену, ложно увеличив сделанный закупом долг или данный ему peculium, то этот убыток должен быть возвращен закупу и кроме того… штраф за обиду в 60 кун”. А “введеть в копу” и может быть понимаемо как введет в сумму, взятую вперед» [29; с. 92–93].
Ключевский мимоходом указал на югославянский термин «вражда» в смысле пени за убийство или вообще судебного взыскания» [44; c. 237].
Голубовский: «Термин “вражда” очень древний, и потому видеть здесь позднейшую вставку переписчика нет никакой возможности. Он сохранился в обычном праве южных славян и обозначает виру за убийство, Переписчики Троицкого и Пушкинского списков уже не понимали этого термина, выбросили его. В том древнейшем оригинале, от которого пошли все списки, выражение “уведеть вражду”, по нашему мнению, существовало и имеет, как нам кажется, raison d’être. Переписчики, выбросившие непонятное для них “вражду”, соединили слова “введеть” (“уведеть, увидить”) и “копу”, и получилось бессмысленное “уведеть копу” вместо ясного “увередит копу”. Но… термин “цену” Синод. и Карамзинского списка был ли сначала просто глоссой к термину “копу”, а потом введен в текст, или в оригинале рядом существовали “цену” и “копу”? Есть… некоторое основание предположить именно последнее» [25; с. 47].
Мрочек-Дроздовский: «Уведение купы – не отказ и не задержка в уплате, а отнятие, насилием или обманом, выданной купы: последствие уведения – иск не о даче невыданного, а о возврате отнятого». – «Слово вередити в др. – русск. яз. = бесчестить» [61; с. 84, примеч. 94].
Максимейко устанавливал следующую «эволюцию текста»:
1) Синод. сп. «уведить вражду»;
2) 4 списка во главе с Тр. «увидить купу»;
3) 15 списков во главе с Чудовским 2-м «увередит цену»;
4) Пушк. и Погод. «введеть копу»;
5) Кар. тип., объединивший все разночтения, «уведеть вражду и увередить цену, а введеть в купу»,—
и полагал, что «ни один из этих текстов не может быть отнесен к оригиналу». Купа и копа в ст. 57 (см. выше) были уже раз «внесены переписчиками» «взамен непонятной ковы Синод. сп. = ховы», «очевидно, и здесь купа и копа… заменили собой первоначальное слово кову или хову». Тогда «понятно, как могла возникнуть своеобразная редакция Синод. сп. “увередить вражду”»: «очевидно, составитель ее полагал, что кова – это то же самое, что ков или ковы», и «заменил ее [по Далю = «коварное намерение, вредный замысел»] враждой» [но в ст. 57 Синод. сп. не заменил «кову» «враждой»; с другой стороны, ср. выше, Голубовский]. Итак, «в оригинальном тексте… была хова», «действие» же «выражалось словом уведеть»: «оно обозначало вообще похищение или отнятие… предметов независимо от того, были ли они одушевленными или неодушевленными». В ст. 64 слово «уведеть» применяется к похищению коня и товара. «В соединении с ховой термин уведеть обозначал лишение закупа его содержания». «Исчезла хова» – и «уведеть» «подверглось искажению», так как «трудно было сочетать его» с «враждой», «купой» и «копой» [55; с. 39–40].
«Отарица»
Болтин: «Месячина, то есть постановленное количество… припасов, которые ежемесячно выдают помещики дворовым людям… Наймиты… жили так же, как и дворовые люди ныне, в господском доме, следственно, и они также или застольное ели, или месячину получали» [20; c. 63].
Карамзин: «Плата, получаемая наемными земледельцами от хозяина или господина… Крестьяне Минской губ. называют ныне отарицею оброк господский. Сообщено от З. Ходаковского» [41; примеч. 92].
Дубенский: «Слово отарица доселе сохранилось… у великоруссов в слове: торица – подль, высевки, тощее зерно… достояние людей, питающихся от трапезы богатых» [33; с. 88].
Мацейовский: «Отарица означала, может быть, то самое, что сейчас «отерки» возле Перемышля на Червонной Руси». «Наемник договаривался с хозяином, что тот разрешит вымолачивать снопы не целиком, предоставляя ему “дотереть” их до конца или “вытереть” остаток зерна из колосьев» в свою пользу [4; II, § 107, с. 134].
Хлебников: «Отарицей в Белоруссии называлось пользование плодом с участка, данного хозяином; в Великороссии так называют жатвенный хлеб; в Минской губ. это слово употребляется в значении господского оброка [38; с. 102]. Но слово отара имеет и общее значение скота, приплода (Сл. Даля), в каком, я полагаю, оно и употреблено здесь» [91; с. 244].
Ланге: «Отарицей называлась земля, отдававшаяся, вероятно, большей части закупов на присевок» (примеч.: «Под отарицей вообще понимают скот, но предполагать, что закуп владел скотом, было бы несовместно с понятием о закупе, как о несостоятельном должнике… Нельзя ли производить [отарицу] от глагола орать?… Оратица, т. е. участок поля для орания») [47; с. 182].
Соболевский: «Отара – стадо мелкого скота, овец… Небольшое стадо овец (отарица). Глагол уведеть показывает, что кова означало что-то подобное отарице» [82;. 380].
Ключевский: «Русские рабовладельцы, подобно римским, исстари доверяли часть своего имущества в распоряжение или пользование своим холопам: это отарица Русской Правды, пекулий римского права, бонда польского. Такое доверенное имущество давало холопу возможность вести свое особое хозяйство и вступать в обязательства с посторонними лицами» [45; т. I, с. 363].
Сергеевич: «В одном памятнике [77; т. VI, стб. 208, примеч. 8] peculium переведено словом “отарица”. Увередить отарицу, думаем, значит отобрать у закупа собственное его имущество» [80; с. 195].
Пресняков напоминал «первоначальное значение слова peculium (от pecus), а также его смысл в старших западных средневековых текстах, где peculium означает только движимое имущество, прежде всего скот; “это то имущество, которое серв или крепостной приобретает для себя и затем сохраняет в своем обладании с определенно выраженного или молчаливого согласия своего господина” [6; с. 45]. Этот peculium-отарицу естественно сопоставить с имуществом, приобретенным на службе господина вестготским дружинником – буцелларием или сагионом» [72; с. 300, примеч. и с. 222].
Мрочек-Дроздовский: «Закуп, как человек свободный, конечно, мог иметь свое добро; без сомнения, главной частью – если не единственным предметом – этого добра-собственности была купа, данная ему хозяином-домовладыкою как домочадцу: вот черта, сближающая нашу отарицу с пекулием, но как кабальная зависимость отличается от холопства, так и отарица отличается от пекулия. Правда отличает отарицу и от купы, и, конечно, отличает не по происхождению: и купа и отарица даются закупу хозяином, иначе у отарицы не было бы и указанной близости к пекулию. Отличие купы от отарицы возможно, следов., лишь по предмету хозяйской дачи… [Ст. 111] указывает на хлеб и придаток, как на предметы хозяйской дачи закупу… Придаток – денежная дача; дача же хлебная, несомненно, соответствует тому, что в крестьянских порядных московского времени называется хлебом семенным и еменным, т. е. хлебом для посева и прокорма до нови. Если же у закупа был свой посев, то был и участок земли, данный ему хозяином для этого посева. В северных говорах употребляется слово таранить – вести борозду-межу плугом – простейший способ межевания: не есть ли отарица – ота́ранный-отаренный закупу участок хозяйской земли или – иносказательно – сбор, урожай с этого участка, доход закупа?» [61; с. 85].
Максимейко, принимая отарицу = peculium, в связи со своим толкованием ковы (см. выше), признавал, что «и хова, и отарица обозначали одно и то же понятие, рассматриваемое лишь с разных сторон»: «поскольку то или другое имущество служило целям содержания закупа, оно называлось ховой; поскольку же оно выделялось из общей имущественной массы господина и отдавалось в обособленное пользование закупа, его называли отарицей». «Незначительный размер штрафа (60 кун)… надо объяснять не столько малоценностью предметов, составлявших хову или отарицу, сколько тем обстоятельством, что это имущество не было собственностью закупа, а находилось лишь в его пользовании» [55; с. 40].
Е. Ф. Карский сопоставлял с литовск. «ataras» = борозда и белорусск. «атарица» = «частица земли, засеянная работником или работницей в свою пользу, по условию с хозяином» («атарицу сваю жнець») [42; с. 131].
60.
Паки ли прииметъ на немь кун, то опять ему воротити куны, что будеть принял, а за обиду платити ему 3 гривны продажи.
Перевод И. В. Платонова
Равным образом, когда господин возьмет и станет удерживать деньги наемника, то взятые деньги возвратить да за обиду заплатить ему 3 гривны пени.
Перевод В. Н. Сторожева
Если господин отдаст своего наймита в заработок другому хозяину за взятую у последнего вперед плату, эту плату он также должен отдать назад, а за обиду заплатить 3 гривны продажи.
Комментарии
Мейер: «В ст. 73 [А, 60] закуп назван наймитом, но это ничего не доказывает против значения заложника, ибо тут же предполагается, что наймит должен своему хозяину, т. к. определяется случай, когда прекращается обязательство заслужить долг» [59; с. 8].
Полевой: «Если закуп отдал наемщику свой долг, а тот его отпускать не станет, то, возвратив по суду, платит продажи 3 гривны» [69; с. 179].
Дубенский: Примет на нем кун = «надбавит сумму, за которую обязался служить наемник» [33; с. 88].
Калачов: «[Господин] не должен делать обиды закупу, напр., отнимать у него отданные ему деньги» [40; с. 141].
Богдановский: «За присвоение платы, следуемой закупу, во 2-й раз, господин должен заплатить ему за обиду, кроме следуемой по найму платы» [19; с. 35].
Хлебников: «Если господин возьмет большее (чем по условию) денежное вознаграждение, то обязан возвратить лишнее и заплатить за обиду 3 гривны» [91; с. 245].
Владимирский-Буданов переводил: «Если хозяин отдаст закупа в заклад за деньги (взятые у другого хозяином), то с господина взыскиваются взятые деньги и 3 гр. уголовной продажи» [23; примеч. 102 и 104]. «Если закуп был перезаложен его господином другому, то сделка считалась недействительной, но закупничество продолжалось» [22; с. 407].
Сергеевич: «Принять на закупе кун – может значить занять денег и в обеспечение долга отдать закупа кредитору» [80; с. 195].
Дебольский: «Слова “примет ли на нем кун” мы не имеем оснований объяснять залогом закупа… Вернее… объяснить это место как насильственный захват имущества» [29; с. 93].
Мрочек-Дроздовский: «Взять деньги на чем = получить деньги за что – цену вещи. В купчих XV–XVI вв. дать-взять на чем (деньги) означало купить-продать что-либо… Таким образом, взять деньги на закупе (за закупа) значит продать закупа в холопство, и следовательно оба… постановления [А, 60 и 61] говорят об этой продаже, различается лишь два действия самой сделки: получение денег за продаваемого закупа (запродажа с получением цены) и самая продажа, как законченная сделка, т. е. передача проданного закупа покупщику… Здесь различается покушение, уже законченное, от законченного проступка… Обман в том, что продавец выдал своего закупа за своего холопа». «Самая запродажа, как можно думать, держалась втайне от закупа, иначе трудно было бы обмануть добросовестного покупщика. Если же закуп еще ничего не потерпел, то и вознаграждать его было не за что».
По мнению Максимейко, ст. 60 «предусматривает тот случай, когда господин при окончательном расчете, пользуясь своей властью, возьмет с закупа больше, чем следует с него, т. е. свыше того, что дано было закупу взаймы или что причитается с него в уплату за причиненные им убытки и т. п.».
1) «“Приимет на нем кун” может означать получение денег… непосредственно с самого закупа» («взыщет кун на друзе» ст. 47, «емлеть на нем свое» и т. п.).
2) Слово приять или принять «в смысле взятия лишка, добавки»: а) «а што будет прилучено [земли] после небощика пана Евня, а любо што мы придали, а любо што небощик пан Нац принял сам собою, то не даем» [31; с. 17]; б) «штож дей он напил в мене на пиве 3 гроши, а потом дей… он в мене к тым 3 первым грошем 2 гроши принял на бочку ячменю» [7; т. XVII, № 500].
3) «Воротити куны» – «конечно, закупу, а не какому-то мнимому залогопринимателю», потому что ст. 59–62 имеют «в виду лишь внутренние отношения между господином и закупом, вовсе не касаясь третьих лиц», и даже «игнорируют их»: например, ст. 61 «не обнаруживает никакой заботливости об интересах покупателя, совершенно умалчивая о том, возвращались ли ему уплаченные деньги» (по покупке закупа).
4) Дополнением: «что будет приял» – «подчеркивается та мысль, что господин обязан был возвратить не все взятые им деньги, а только… то, что он взял сверх должного» [55; с. 38–39].
61.
Продасть ли господин закупа обель, то наймиту свобода во всех кунах, а господину за обиду платити 12 гривен продаже.
Перевод И. В. Платонова
Ежели господин продает вольного слугу за холопа, то слуга очищает весь свой долг, за который он закабалил себя, а продавец вносит в казну 12 гривен пени.
Перевод В. Н. Сторожева
Если же он совсем продаст его, как своего полного холопа, то наймит свободен от всех долгов, а господин платит за обиду 12 гривен продажи.
Комментарии
В Литовской метрике, в книге судебных дел [50; № 6, л. 26], записано разбирательство дела по жалобе истца: «Заставил есми ему [ответчику] дочку свою в копе грошей, ино я ему пенязей от 5 год даю, а он пенязей не берет, а дочки моее мне не ворочает», – на что ответчик объяснил: «Продал он [истец] мне девку тую за неволную, так я девку тую в неволю продал обель, як обель купил» [96; с. 451].
«Свобода во всех кунах»
Болтин: «Освобождение от платежа тех денег, за кои холоп себя закабалил в рабство… В Уложении, гл. XX, в ст. 6-й, сходно с сим написано: “А будет кто кому кабального холопа или рабу в приданые даст, или в духовную или рядную или в даную напишет, и таким кабальным холопам и рабам давати воля”» [20; с. 64].
Рейц: «[Наймит] не обязан платить вперед полученного за работу жалованья» [74; с. 195].
Соловьев: «наймит получал полную свободу без обязанности выплатить господину взятое вперед» [85; с. 229].
Ланге: «Что закуп был должником, это видно из ст. 55 [А, 61]: “продаст ли… то ему свобода во всех кунах”, т. е. освобождение от всех лежавших на нем долгов» [47; с. 181].
Чичерин: «[Хозяин]… лишался отданных закупу денег» [92; с. 155].
Лешков: «Закуп, проданный господином, через то самое освобождается от всякой от него зависимости» [49; с. 156].
Беляев: «[Господин] терял право на те деньги, по которым закуп вступил к нему в закупы, и, сверх того, должен был заплатить закупу за обиду 12 гривен» [16; с. 11–12].– Ср. позицию Богдановского, который считал, что 12 гривен идут закупу «за обиду» [19; с. 34].
Владимирский-Буданов: «Если же хозяин продаст закупа в полное холопство, то наймит или закуп освобождается (и от холопства и от закупничества), а хозяин платит высшую уголовную продажу – 12 гр.» [23; примеч. 103].
Сергеевич: «Если господин продаст наймита в рабство (выдав его обманом за своего холопа), то проданный получает “свободу во всех кунах”, т. е. освобождается от обязанности уплатить или отработать взятую вперед плату» [80; с. 191].
Дьяконов: «Русская Правда… точно указывает, что закуп-должник своего господина» [35; с. 110].
Гётц подчеркивал, что хотя по норвежскому праву продажа Schuldknecht’a, как раба, тоже запрещена – однако господин мог продать его тогда, когда господин требовал обратно свои деньги, а Schuldknecht не выкупался своими родственниками, и притом за цену, не превышающую долга [2; т. III, с. 282, примеч.].
«Наймит»
Болтин: «Сие слово вместо закупень поставлено, – следственно, то и другое имело тогда одинакое значение» [20; с. 60].
Ключевский: «Довольно трудно решить, имело ли первое название [наймит] какую-либо историческую связь с однозначным византийским термином μισϑωτός, означавшим в Средние века вольного крестьянина на владельческой земле. Нет ничего невероятного в том, что “наймит” Русской Правды есть буквальный перевод этого греческого термина: в Правде немало слов подобного происхождения. По крайней мере, русское слово [наймит] неточно выражает юридическое положение русского крестьянина на владельческой земле, как его изображает сама Правда. Это был не простой наемный рабочий, что значил наймит во времена Поликарпа [XIII в.], как и обоих Судебников: за свою работу он получал земельный участок и земледельческие орудия… кроме того, при поселении он брал у владельца ссуду, чтобы обзавестись своим хозяйством. Поэтому второе название, заимствованное прямо из народного языка, шло к нему гораздо более: ролейный закуп – пахатный закладень, съемщик земли со ссудой, уплату которой он обеспечивал личным закладом, обязательной работой на владельца-кредитора. Позднее слово закуп означало самый заклад: отдать в “закуп” значило заложить» [45; с. 372–375].
Сергеевич заключал: «Закуп, следовательно, есть наемный человек, наемный работник», и строил на этом термине теорию закупничества-найма [80; с. 189].
Дьяконов: «Русская Правда, называя закупа наймитом, в том же месте точно указывает, что закуп-должник своего господина (“наймиту свобода во всех кунах”)» [35; с. 110].
Пресняков: «Конечно, выражение это [наймит] вполне понятное, и не трудно указать тексты ХIII и XIV вв., где его смысл – тот же, что и в нашей речи. Но этим вопрос о его значении не исчерпывается…». «Отождествление найма с лихвой (см. также «Вопр. Кирика» [77; т. IV, с. 24–25]) делает понятным наименование закупа наймитом и без признания его наемным рабочим» [72; с. 299].
Павлов-Сильванский считал замену здесь «закупа» «наймитом» противопоставлением с «пояснительным значением»: «закупу, как наймиту [так же, как и наймиту] свобода в кунах». «Этим оправдывается новое право, охраняющее интересы слабейшего закупа; оно приравнивает закупа к наймиту, тогда как старое право приравнивало его к рабу» [65; с. 226, примеч.].
Гётц, принимая объяснение Преснякова, отметил, что «наймит» не заменен «закупом» ни в Тр., ни в Синод., ни в Карамзинском списках [2; т. III, с. 283].
Максимейко не принял толкования «наймита», данного Пресняковым и Яковкиным, потому, что:
1) «о наймитах неоднократно говорят. . летописи, Псковск. Судн. гр. и др., но в них отсутствуют какие-либо указания на связь личного найма с долговыми отношениями», и
2) из «Вопросов Кирика» «можно лишь заключить, что в древности взимание процентов называлось не только лихвой, но и наймом… Наимать означает брать добавку на деньги, отданные взаймы; напрасно искать в этом слове каких-то указаний на самозаклад и работу должника».
Максимейко и ставил вопрос: «Прав ли был автор Русской Правды, назвав закупа наймитом?» «С юридической точки зрения» – «едва ли можно признать удачной терминологию автора». «Даже» сама ст. 61 «не допускает такого переименования закупа в наймита», потому что закуп «освобождался от возвращения взятых им денег, а не от продолжения своей службы. Какой же это наймит? Ведь, из договора личного найма… возникает обязанность заработать полученную плату, и лишь в случае… если наймит самовольно прекращал свою работу, обязательство его из личного превращается в имущественное. Это не теория, а положительная юридическая норма, известная и Русской Правде… [В ст. 111] сказано, что поступивший в услужение… только в случае досрочного оставления работы должен возвратить хозяину “милость”, т. е. взятую у него плату».
Автор Русской Правды смешал закупов с наймитами потому, по мнению Максимейко, что «те и другие одинаково работали на своего хозяина, жили в его дворе, получали от него свое содержание». Пример такого смешения понятий «по признаку только внешнего сходства» Максимейко указывал и в более поздних памятниках Западной Руси и Украины. Литовский Статут, 3 ред., IX, 27: «уставуем, иж в бояр и в людей простых княжеских, панских и земяньских нихто земли закуповати, а ни на лето ку паханью наймовати не мает без воли пана его». «Значит, залог земли ясно и определенно отличался от аренды». А в актах заложенная земля «иногда называлась нанятой»; например, в 1539 г. в Гродненском земском суде истец жаловался: «нанял есми в него в сиж год две нивки попару на жито посеяти за 6 грошей», а ответчик «поведил: правда есть, иж я ему тые две нивки попару в 6 грошох заставил» [7; т. XVII, 1890. № 38–39]. Даже «ученые юристы» в Литовском Статуте выразились: «так же и самого чужого человека, жоны и детей его не маеть нихто закуповати и наймовати, без воли пана его або врядника, под утраченьем найма» [55; с. 36].
62.
Аже господин бьетъ закупа про дело, то без вины есть; биеть ли не смысля пьян, а без вины, то яко же в свободнемь платеже, тако же и в закупе.
Перевод И. В. Платонова
Если господин бьет слугу за дело, то в сем вины нет; если же бьет его в пьянстве и без всякой вины, то платит ему, как свободному.
Перевод В. Н. Сторожева
Если господин бьет закупа за дело, он за то не отвечает; если же он бьет его пьяный, сам не зная за что, без вины, то должен платить за обиду закупа, как платят за оскорбление свободного.
Комментарии
Сергеевич: «Наниматель имел право наказывать их за дурное исполнение своих обязанностей по собственному усмотрению, без суда» [80; с. 196].
Дебольский: «Телесное наказание свободного наемного человека… допускалось и в XIX в. прусским Landrecht’ом» (II, tit. 5, ст. 185) [29; с. 93].
Дьяконов: «Закуп вознаграждается так же, как и свободный. В последнем случае закуп приравнивается свободному, но из этого приравнивания явствует, что он не свободный человек» [35; с. 108].
Пресняков: «В плате за побои [закуп] равен свободному (стало быть – и в вире)» [72; с. 299].
Гётц: «Что господин может побуждать своего Schuldknecht’a к работе побоями, установлено и в норвежском праве» [2; т. III, с. 284].
63.
О холопе. Аже холоп обелныи выведеть конь чии любо, то платити за нь 2 гривны.
Перевод И. В. Платонова
Ежели чей крепостной холоп уведет лошадь, то платит за то 2 гривны.
Перевод В. Н. Сторожева
Если полный холоп уведет чью-нибудь лошадь, то (господину) платить за то 2 гривны.
Комментарии
Владимирский-Буданов: «Выше (в ст. 43) [А, 46] было постановлено двойное вознаграждение истцу, здесь обыкновенное (конь всякий, кроме княжеского, стоит 2 гривны по ст. 41 [А, 45] Kapамз. сп.). Этою статьею, очевидно, отменяется 43 ст. [А, 46] в пользу рабовладельцев, которым, конечно, было нелегко платить вдвойне за чужую вину» [23; прим. 105].
Сергеевич: «Написать подряд все статьи о закупах, перенеся на другое, более приличное, место статью о холопе, которая попала в середину статей о закупах и нарушила их цельность, это было выше его [переписчика Карамзинского списка] средств» [79; с. 78–79].
Гётц полагал, что эта статья «не на месте» и является «позднейшим дополнением», возникшим по связи с упоминаниями о холопе, нашел в тексте указание на то, что закуп за кражу коня становился холопом. Господин должен платить за украденную лошадь, но сколько, не сказано. Позднейший переписчик Пространной Правды «пометил слова ст. 63 на полях, и следующий переписчик поставил их не на то место» – перед ст. 64, вместо того чтобы поставить их после одного из абзацев 64 ст. Что касается суммы вознаграждения (2 гривны вместо 4), то Гётц сопоставлял это со ст. 120 и 121, где нет речи о двойном вознаграждении [2; т. III, с. 286].
64.
Аже закуп выведеть что, то господин в немь; но оже кде и налезуть, то преди заплатить господин его конь или что будеть ино взял, ему холоп обелныи; и паки ли господин не хотети начнеть платити за нь, а продасть и отдасть же переди или за конь, или за вол, или за товар, что будеть чюжего взял, а прок ему самому взяти собе.
Перевод И. В. Платонова
Если наемник украдет что-нибудь, то господин не ответствует; но если он будет пойман, то господину отдается на волю, хочет ли он заплатить известную сумму за учиненную слугою его покражу, напр., лошади или какого-нибудь другого предмета, и в таком случае наемник за него, то должен продать и из вырученных денег заплатить за покраденное им, лошадь ли то будет, или бык, или товар или другое что, им унесенное, а что останется за уплатою, то взять себе.
Перевод В. Н. Сторожева
Если закуп украдет что-нибудь на стороне, то господин отвечает за него. Но он может, когда отыщут вора, заплатить за лошадь или другое что, им украденное, и закупа взять себе в полное холопство, а может и продать его, если не хочет за него платить, и тогда он должен наперед заплатить за то, что взял наймит чужого, будет ли то лошадь, вол или какая-нибудь вещь. А что останется за уплатою, то взять себе.
Комментарии
Калачов: «Если закуп похитит… что-либо чужое, то господин обязан за него заплатить…» [40; c. 141].
Соловьев: «За преступления наймита перед правительством отвечал господин, причем закупень становился ему обельным холопом» [85; с. 229].
Ланге: «За закупов, в случае произведения ими кражи, вознаграждал обиженного господин без платежа продажи князю, и закуп за воровство коня не выдавался по общему закону на поток… Само собою разумеется, то же самое происходило, если закуп становился убийцею, т. е. он не подвергался ни продаже, ни потоку, а господин его обязан был заплатить обиженным одно простое головничество; виновный же закуп, как и при воровстве, становился обельным холопом…». «Право закупа на собственность выражалось только в том, что работа его господину была не даровая… а засчитывалась закупу постепенно за его долг; наличной же собственности, за исключением, м. б., самой ничтожной, закуп не имел. Это доказывается тем, что за него, в случае совершения им преступления, платил его господин (ст. 57) [А, 64]» [47; с. 134 и 181].
Мацейовский: «Если (закуп) не имел чем платить, т. е. если всего его имущества не хватало на удовлетворение его долга, хозяин продавал его в неволю и, полученной суммой уплатив долг, остаток ее удерживал себе. Ни в каком другом случае ни продавать его, потому что продажа была бы недействительна, ни обижать его под страхом наказания за это, хозяин не мог. Иначе закуп мог принести на него жалобу в княжеский суд» [4; II, § 107, с. 134].
Беляев: «Господин имел полное право уличенного в воровстве закупа или продать, или обратить в свои полные рабы, и ни закон, ни общество не вступались в эти дела» [16; с. 20].
Хлебников: «По законам этого времени, свободный человек, совершивший воровство, должен был заплатить огромную пеню в 12 гривен и возвратить вещь. Конечно, закуп-должник тогда не мог иметь такого капитала… На господина закон возлагал косвенным образом обязанность смотреть за закупом, т. к. его собственные потери он ставит на второй план» [91; с. 245].
Владимирский-Буданов считал правильным вариант Пушк. сп.: «в том не платить» – «по требованию смысла: если закуп украдет что-либо (и скроется), то господин не отвечает; но если его где найдут, то хозяин обязан заплатить за коня или за другое что, украденное им, а закуп превращается в его полного холопа. Если же господин не хочет иметь его своим холопом, то может продать его и из вырученных денег прежде всего уплатить за покражу, а остальные взять себе… Разница в возмездии за преступление, совершенное закупом, от возмездия за преступление, совершенное свободным человеком (поток, продажа), определяется особым положением закупа – правами на него его хозяина» [23; примеч. 106].
Сергеевич принимал вариант «то господин в нем» и переводил: «T. е. господин может поступить с ним, как заблагорассудит» [80; с. 197].
Дебольский полагал, что «статья эта не запрещает и третьего случая, и, вероятно, самого обычного, именно, что хозяин совершенно отступается от закупа и взыскание поступает на личность закупа» [29; с. 97].
В вопросе об ответственности господина за закупа в данном случае Гётц склонялся к толкованию Сергеевича, а не Владимирского-Буданова потому, что слова «но оже и где налезут» говорят за то, что господин отвечает: «потому-то, если бежавшего находят, ему и приписывается право распорядиться закупом, что он до того (vorher) должен был заплатить за похищение лошади, быка или товара». Ординарное, а не двойное вознаграждение выплачивал господин потому, что речь шла о бежавшем рабе, а не о том, который украл и оставался у своего господина, и за воровство которого поэтому должно было выплачиваться двойное вознаграждение [34; с. 288].
Мрочек-Дроздовский: «Настоящая статья распадается на 2 части… В первой части говорится, что за закупа-вора отвечает хозяин»: «быти в чем (в ком) – отвечать за что (за кого)» [86; с. 325]. «Во второй – что после поимки закуп-вор порабощается… Последствие по первой части безусловно и наступает до поимки беглеца, независимо от нее… Эта безусловная ответственность есть не что иное, как казенная пеня (продажа) за проступок полусвободного домочадца, и до поимки беглеца уплата продажи – чистый убыток господина-домовладыки. Этот убыток возмещается после поимки…» [61; с. 87–88].
Максимейко и здесь держался Синод. сп.: «оже уведеть что, то господин в том…», т. е. «автор Русской Правды только поставил общий вопрос об ответственности за кражу, совершенную закупом, но не дал на него никакого ответа: оборвав фразу, он перешел далее к рассмотрению частного случая» – такого, когда закуп украл, скрылся и был найден, а украденного не оказалось налицо. Сознание «недостаточности и незаконченности своих определений» «побудило его [автора Русской Правды] пополнить замеченные пробелы аналогичными постановлениями» о холопе (ст. 63 и 65), «вырвав их из своей естественной среды» и «поместив рядом со статьей о закупе» (ст. 64). «Такую уклончивость» автора Русской Правды Максимейко считал «вполне естественной», ибо общий «вопрос», поставленный автором вначале, – «сложный».
Вариант Пушк. сп. «в том не платити» «есть произвольная догадка переписчика, т. к. поставленный вопрос не допускает единого универсального и всеобъемлющего решения, а кроме того, он настолько сложен, что ответ на него не может быть исчерпан в одном слове». Между тем «в остальных списках» (кроме Синод., Пушк., Царского) стоит: «то господин в нем». Эти переписчики «надеялись» «придать постановлению… законченный вид». Не соглашаясь с Сергеевичем (см. выше), Максимейко полагал, что «в нем» = «за него», «подобно тому как выражение “в том” значит “за то”»: ср. «вины в том ему нет», «платити в том 12 гривен», «а в сене и в дровех 9 кун», «а в холопе и в робе виры нетуть», «аже в княжи отроци» и т. п. [55; с. 41–42].
65.
А се аже холоп ударить. А се аже холоп ударить свободна мужа, а убежить в хором, а господин его не выдасть, то платити за нь господину 12 гривен; а затемь аче и кде налезеть удареныи ть своего истьця, кто его ударил, то Ярослав был уставил убити и, но сынове его, по отци уставиша на куны, любо бити и розвязавше, любо ли взяти гривна кун за сором.
Перевод И. В. Платонова
Если холоп ударит свободного человека и скроется в дому, а господин не выдаст его, то платить за него господину 12 гривен. Но если после сего ударенный наткнется где-нибудь на своего обидчика, который ударил его, то Ярослав определил было убивать его, но дети Ярославовы, отменив сию казнь, дали истцу одно право бить, развязав виновного холопа, или взять за бесчестие гривну кун.
Перевод В. Н. Сторожева
А вот, если холоп ударит свободного человека и скроется в дому, а господин не выдаст его, то платить за него господину 12 гривен. А если после того получивший от холопа удар встретит где-нибудь холопа, который ударил его, то Ярослав определил было убивать его, но сыновья Ярослава, по смерти его, определили на выбор: либо, раздев, высечь виновного холопа, либо взять за бесчестье гривну кун.
Комментарии
Лешков полагал, что «в глазах… Русской Правды… рабы не были вещью» и что «здесь уже хоть частью уравнивается раб с свободным, который также платит за нанесение побоев куны»: Ярославичи постановили, что «раба не убивать, а, связавши, побить или, продавши, ценою, кунами удовлетворить обиженного» [49; с. 154].
Чичерин понимал смягчение Ярославичами закона отца так: «Они предоставили на выбор обиженному: связать холопа, или бить, или продать его за деньги, или взять гривну кун за посрамление». «Личная обида, нанесенная свободному человеку» – «было одно только преступление, которое имело последствия и для самого холопа» [92; с. 150].
Ланге видел в словах: «то Ярослав был уставил убити и, но сынове его по отци уставиша на куны» – «только ссылку на прежние постановления, именно на частный закон Ярослава о холопе, нанесшем удар свободному мужу, и на общий закон Изяслава об отмене кровавой мести»: «За этими постановлениями следует подразумевать слова, стоящие в начале устава [Мономаха]… именно: а потому “Володимер Всеволодович по Святополце созва дружину свою на Берестовем… уставили любо бити и, розвязавше, любо взяти гривна кун за сорома”». «Закон Ярослава о холопе был действующим до самого Берестовского съезда и оставался без согласования с общим законом Изяслава. Мономах, заметив эту несообразность, признал необходимым такое согласование и основание к нему выразил противопоставлением в ссылке двух разнородных прежних постановлений, а затем составил свой новый закон, применяясь к сделанной Изяславом отмене кровавой мести». При Изяславе «сообразно с отменой им убийства по праву самосуда, и выражение “да бьют его” [в ст. 17 Краткой Правды] следовало принимать уже только в смысле побить… Мономах счел необходимым разъяснить, в каком значении следует принимать слово “бьют”» – и «ясно показал, что… слова “бить розвязавше” не дают никому права бить до смерти» [47; с. 16, 165–166].
Н. Дювернуа обращал внимание на то, что в этой статье отразился взгляд «близкого по времени человека, которому видны только яркие внешние события»: «Мы знаем, что не Ярослав “был уставил” месть и убийство раба за оскорбление свободного, что правомерное свое основание и то, и другое имело в обычае, и Ярослав не мог ничего другого уставить, не мог судить иначе. Теперь эта месть и это убийство теряет свое правомерное основание. Князья судят иначе, и вот их современник объясняет нам, что Ярослав уставил убивать, дети уставили откупаться» [36; с. 74].
А. А. Сухов ставил вопрос: «Был ли предоставлен на волю обиженного рабом выбор наказания оскорбителю, или этот выбор наказания зависел от хозяина раба?» Из слов: «а господин его не выдасть, то платити» – «ясно видно, что хозяин раба мог не выдать его… или наоборот» [88; с. 43].
Вёдров указывал, что в Салической Правде «за все преступления рабов («de furtis servorum vel infracturis», V, cap. 13; «de servo, qui de furto fuerit interpellatus», V, cap. 42 и т. п.) установляется в большинстве случаев, кроме телесного наказания раба, известная ответственность его хозяина, прекращающаяся иногда выдачей самого раба. Эта выдача положительно требуется законом в случае, если раб убивал свободного (V, cap. 37)» [21; с. 73].
Владимирский-Буданов понимал 12 гривен как «уголовный штраф за укрывательство виновного холопа (хозяин делается участником в деянии своего холопа или, правильнее, совершает особое преступление – укрывательство, за которое и подвергается уголовному наказанию). Эта плата не есть ни возмездие обиженному или выкуп раба, ни уголовный штраф за личное оскорбление. Оскорбление, нанесенное холопом, не есть преступление, т. к. виновник его не обладает правоспособностью (см. ст. 46). Возмездие за него предоставляется самому обиженному, а именно во времена Ярослава обиженный мог убить холопа, но сыновья Ярослава, отменившие вообще кровавую месть, запретили бить до смерти и холопа-оскорбителя, а постановили, что оскорбленный может или связать холопа (и держать в заключении), или, выпустивши из заключения, побить его или взять гривну кун за срам» [23; примеч. 107].
Сергеевич видел здесь указание на частный характер Пространной Правды: «Здесь… знающий человек соединил новое и старое право». По существу содержания статьи Сергеевич считал, что «установить месть рабу… Ярослав, любитель книжного просвещения и человек, проникнутый христианскими идеями, не мог; да в этом и надобности не было, ибо месть обидчику существовала и до него… Предписать месть нельзя, ее надо носить в сердце… Ярослав мог узаконить смертную казнь рабу по приговору суда: это будет смягчение права мести обидчику. Сыновья Ярослава пошли дальше и ввели телесное наказание раба, вместо казни, и тоже, конечно, по приговору суда. Но они едва ли были в этом новаторами» (телесные наказания назначаются в церковном уставе Ярослава) [79; с. 92 и 393].
«Дом господина есть место убежища для раба. Там нельзя его взять даже для представления к суду. Это единственное… указание на неприкосновенность жилища в нашей глубокой древности. То же начало известно германскому праву. Но там оно сохранилось очень долго. Еще от начала XVII в. есть свидетельство, что преступник, скрывшийся в своем доме, не мог быть схвачен и приведен в суд. Суд сам приходил к его дому, и он отвечал на вопросы суда из окна, и то, если хотел [3; с. 63]».
В ст. 65 нет речи об убийстве раба, нет речи и об «укрывательстве»: «Если укрывательство есть преступление, то почему же дом господина считается неприкосновенным и схватить раба можно только вне дома?.. Бесспорно, раб может быть безнаказанно убит за вину, это допускает ст. 89. Также считаем бесспорным, что обиженный не всегда убивал раба и между прочим потому, что раб иногда успевал скрыться в доме господина, а врываться силою в чужое жилище нельзя было. Что приходилось в этом случае делать обиженному? Караулить раба, пока он не попадет к нему в руки. Господин, если не желал потерять раба, входил с обиженным в соглашение и платил вознаграждение. Тем дело и кончалось, конечно.
Этот порядок вещей и выражен в начале статьи, которую надо заключать словами: “12 гривен”. Эти 12 гривен составляют плату за вину раба, это выкуп раба… “платити зань”, т. е. за раба. А затем идет новое правило, Устав Ярослава, предоставляющий обиженному право требовать смертной казни раба в том случае, конечно, когда между ним и господином не последовало мировой сделки… Нововведение Ярослава удержалось в нашей практике недолго, оно было отменено его сыновьями… [Они] установили применять к рабам публичное телесное наказание [см. «розвязавше», ниже], а не частное, не месть». – Итак: «Обиженный ударом раба, если не приходил к соглашению с господином его о способе удовлетворения за удар, мог потом, схватив раба вне дома его господина, представить его в суд и требовать казни» [80; c. 112–115].
Рожков отмечал, что «уже самое право обиженного убить или бить холопа-обидчика и возможность выдачи его господином потерпевшему указывают, что практиковались личные наказания холопов и эта практика санкционировалась законом… Уже заметен зародыш признания личности холопа… самою княжеской властью в холопе признавалась свободная воля, дурные проявления которой подлежали известной уголовной каре; мы говорим, уголовной, потому что убить или бить холопа – значило применять к нему личную месть, а месть… имела несомненное значение общественного наказания» [79; с. 130].
П. И. Беляев видел здесь указание на ту «уставную грамоту», из которой в Русскую Правду «перешла» «норма об убиении раба» и которая послужила «моделью» позднейших уставных грамот XIV–XVI вв. [18; с. 103].
Грушевский, высказывая предположение, что при Ярославе была «попытка» ввести смертную казнь, ссылался на эту статью (и на ст. 2 Пространной Правды) [28; с. 366].
Ключевский считал эту статью одним из «двух препятствий» к тому, чтобы «принять Краткую Правду за выборку из Пространной»: «статья Краткой Правды [А, 17] считалась выражением устава самого Ярослава» [44; с. 278].
Г. М. Барац, сличая ст. 65 со ст. 17 Краткой Правды, приходил к предположению, что слова: «И вел. кн. Ярослав… уставиша на куны» попали в ст. 65 по бессознательной ошибке писца, взявшего их из «выноски», «относящейся к статье о душегубстве» на поле Краткой Правды «вблизи» ст. 17. Устраняя эту вставку, Барац, в согласии с Сергеевичем, понимал ст. 65 так, что «если [сам потерпевший] поймает где-либо своего оскорбителя», то вправе представить его в суд, «который и подвергает его телесному наказанию (да бьют его, как выражено в ст. 17 Краткой Правды, или “бити его развязавше”, как сказано в ст. 65 Пространной Правды)».
Лишними против ст. 17 остаются слова: «или взяти гривна кун за сором». Это – «окончание совсем отдельной статьи», стоявшей в «первоначальном подлиннике» и озаглавленной («наверно»): «а се оже холопа ударят», и гласившей: «аже кто холопа ударить, то взяти (ему) гривна кун за сором». Обычное толкование «никуда не годится», потому, 1) что это слишком незначительная пеня за оскорбление действием свободного мужа, и потому, 2) что у холопа и «никакого имущества нет». Свою конъектуру Барац поддерживал ссылкой на ст. Смоленской Правды рижской редакции: «Аже кто холопа ударить, гривна кун» (см. Русск. достой., II, с. 250) [15; с. 201 сл.].
Гётц считал указание ст. 65, что Ярослав первоначально установил для раба смертную казнь, «ошибкой автора Пространной Правды», который смешал ст. 17 Краткой Правды со ст. 2. Он знал из ст. 2 Пространной Правды, что Ярославичи заменили древний обычай кровавой мести денежным выкупом, и это он перенес на «бити» ст. 17 Краткой Правды, которое он ошибочно понял, как «убити», и приписал древнейшее постановление самому Ярославу. Отсюда и неясность текста, указанная Сергеевичем: сначала утверждение, что Ярославичи ввели денежное вознаграждение, а дальше – что они предоставили выбор между этим последним и телесным наказанием. Оба вознаграждения идут обиженному:
1) 1 гривну Гётц сопоставлял с 1 гривной ст. ст. 68, 28, 78, однако цель ее приходилось ему видеть здесь в том, чтобы, несмотря на уже совершившуюся уплату вознаграждения [12 гр.?], пойманного раба не наказывали еще раз;
2) 12 гривен – с 12 гривнами в ст. ст. 25, 23, 67, и однако же ему приходилось признать, что в ст. 25 имеем альтернативу «выкупа» (Busse) или контрудара, а здесь – и «выкуп» и телесное наказание после поимки. «Гривна кун», по мнению Гётца, не есть 1 гривна, а означает просто деньги вообще. Естественно, у самого же Гётца возникал вопрос, «не следует ли рассматривать 12 гр. ст. 65, как и в ст. 17 Краткой Правды, как частное вознаграждение, а не как штраф?» – вопрос, на который ему приходилось ответить: «вторая часть статьи 65 говорит за частное вознаграждение». Это у Гётца единственный случай, когда Busse Древнейшей Правды не переходит в продажу в Пространную Правду. [2; т. III, c. 293 сл. и т. I, с. 107, 108, 111 и 215]
Максимейко отрицал достоверность показания составителя Пространной Правды о разрешении убийства холопа при Ярославе [57; с. 84].
«Вязати»
Болтин: «В тюрьму вкинуть. От того происходит вязень, т. е. колодник, в темнице содержимый» [20; с. 66].
«Розвязавше»
Болтин: «Освободя из заключения, из-под стражи» [20; с. 66].
Дубенский: «Бити розвязавше – бить, привязавши к чему» [33; с. 90].
Сухов: «За обиженным осталось право… поймать раба и, чтобы он не ушел, связать и держать до получения выкупа или же побить его» [88; с. 42].
И. Беляев: «Обиженный имеет право или бить холопа, но несвязанного, или взять гривну кун за бесчестье» [18; с. 253].
Сергеевич: «“Розвязавше” указывает на некоторый определенный порядок наказания»: «а безумного аще и кнутом бьеши, развязав на санех, не отъимеши безумия его» [81]. «Подлежащего телесному наказанию привязывали, следовательно, к саням. Это и значит “бить розвязавше”» [80; с. 114].
Рожков: «Или бить его раздевши, или взять за бесчестье гривну кун» [76; с. 152; также: 56; с. 160].
Максимейко указал, что «розвязати» по Далю значит не только развязать или освободить, а и растянуть, и привел примеры:
1) результат осмотра Луцким судом трупа убитой челядинки в 1583 г. был записан так: «Голова острыжона и на плечах и по бокам раны, знати свечами паленые, и с оных ран скура висит; на ногах и на руках знати што бы повязано: а то раны на плечах и на бокох, што ее кат мучил, свечами пик; а то знаки на руках и на ногах, коли ее кат на дробине розвезавши тягнул» [Арх. Юго-Зап. России, ч. 8, т. III, с. 413];
2) по жалобе кн. Михаила Масальского на кн. Федора Масальского за истязание его крестьянина Лукаша, позовник показал: «Того ж дня, казавшы выйти з светлицы с тым поданым на подворье, и прыготовавшы дубцов и ушаток воды, сам его милость кн. Федор и з волею малжонки своее, казавшы того Лукаша на ловце поврозами розвезать, другим затым поданым своим полываючы водою дубцы бити и мордовати велел перед собою самым» [7; I, с. 258].
В этом значении «растягивания» употреблено было это слово и в Русской Правде. Но переписчики поняли его в смысле «освобождения», это и заставило их изменить текст, на основе представления о холопе, «когда он был связанный»: отсюда вместо «взяти» явилось «вязати» (Крестининский и Чудовский II списки) [58; с. 11].
66.
О послушьстве. А послушьства на холопа не складають, но оже не будеть свободнаго, но по нужи сложити на боярьска тивуна, а на инех не складывати; а в мале тяже по нужи възложити на закупа.
Перевод И. В. Платонова
Раба в свидетели не призывать; но если не случится свободного гражданина, то по нужде можно сослаться на боярского тиуна, но ни на кого более. Но в малом иске дозволено сослаться и на закабаленного слугу.
Перевод В. Н. Сторожева
На свидетельство холопа (при судоговорении) ссылаться нельзя; но если не случится свободного (человека), то по нужде можно сослаться на боярского тиуна, но ни на кого более. А в малом иске и по нужде можно сослаться на закупа.
Комментарии
Владимирский-Буданов полагал, что «в мале тяже», «конечно, относится и к свидетельству дворского тиуна» [22; примеч. 108]. Отсюда заключение, что «тиуны вообще не пользовались полною правоспособностью» [22; с. 77].
Максимейко возражал, что ст. 66 «вовсе не доказывает, что все боярские тиуны были холопами. Смысл ее таков: холоп не может быть свидетелем; но в крайности можно допустить к свидетельским показаниям такого холопа, который служит дворским тиуном. Условие крайности не относится к боярским тиунам. Если это были свободные люди, то они могли выступать в качестве свидетелей без всяких ограничений» [56; с. 141].
Ключевский указал на «краткое постановление» в Эклоге и Прохироне: «раб не послушествует» – «мысль Эклоги развита в Правде применительно к составу русского общества, выразилась в чисто русской форме» [44; с. 254].
Пресняков придавал здесь значение варианту «на боярска тиуна на дворского», разъясняющему 40-гривенную виру за него в ст. 1 [73; с. 225].
Гётц сопоставлял прибавку «такоже и за бояреск» (ст. 14), которую он относил к ст. 11–14, с тем что в ст. 66 речь идет об одном боярском тиуне и нет речи о княжеском, и объяснял, что это молчаливо подразумевалось. Прибавку о послушестве закупа Гётц предположительно относил за счет переписчика, которого подтолкнули сделать ее здесь предшествующие статьи о закупах. Потому и оговорку о «малой тяже, по нуже» Гётц не считал текстуально обязательным относить и к тиуну боярскому, как то делал Владимирский-Буданов [2; т. III, с. 297 сл.].
Именной указатель
Барац Герман (Гирш) Маркович (1835–1922) – ист. писатель в обл. права, русских и иудейских древностей; адвокат. Окончил раввинское училище в Житомире (1859), в 1863 г. назначен «ученым евреем» при киевском, подольском и волынском генерал-губернаторе; в 1869 г. окончил Киевский университет. С 1870 г. на службе в МВД. С 1881 г. в отставке, тогда же зачислен в сословие присяжных поверенных. В 1893 г. был избран и утвержден в звании члена вновь созванной раввинской комиссии.
Беляев Иван Дмитриевич (1810–1873) – историк, архивист, профессор Московского ун-та по кафедре русского законодательства; славянофил.
Богдановский Александр Михайлович (1832–1902) – русский криминалист, выпускник Московского ун-та. Профессор Ришельевского лицея, затем – Новороссийского (Одесса) ун-та. В 1870 г. защитил докторскую диссертацию «Молодые преступники» (2-е изд., Одесса, 1870 и СПб., 1871). Под его ред. был издан «Учебник уголовного права», часть Общая (Одесса, 1873).
Болтин Иван Никитич (1735–1792) – генерал-майор, крупный помещик, видный государственный деятель, историк, археограф, член Российской Академии наук (с 1786 г.). Научные интересы его сформировались на основе знакомства с трудами В. Н. Татищева и французских просветителей. Подготовил издание Пространной редакции «Русской Правды» на основе нескольких списков (1792). Гл. соч.: «Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, сочиненные генерал-майором Иваном Болтиным». СПб., 1788. Т. 1–2.
Вёдров Сергей Владимирович (1855–1909) – сын историка Вл. Макс. Вёдрова (1824–1892); юрист, профессор полицейского права С.-Петербургского университета, ученик И. Е. Андреевского (1831–1891).
Владимирский-Буданов Михаил Флегонтович (1838–1916) – доктор русской истории, ординарный профессор истории русского права в Киевском университете Св. Владимира. Автор «Хрестоматии по истории русского права» (Вып. 1–3, 4-е изд. К., 1887–1889) и ряда исследований по этой же теме.
Гётц Леопольд Карл (Goetz; 1868–1931) – теолог и славист, профессор Боннского ун-та. В 1910–1913 гг. издал фундаментальный четырехтомный труд «Dаs Russische Recht», в котором с непревзойденной тщательностью разобран текст Русской Правды. Первая редакция Правды, по Гётцу, была создана еще в дохристианскую эпоху. Исключительную ценность представляют комментарии Гётца к тексту, основанные на выводах всей предшествующей литературы о Русской Правде.
Голубовский Петр Васильевич (1857–1907) – русский историк, профессор Киевского ун-та Св. Владимира. Принадлежал к школе В. Б. Антоновича. Автор «Истории Северской земли до половины XIV ст.» (1881) и «Истории Смоленской земли до начала XV ст.» (1895). Труды его содержат большой фактический материал.
Грушевский Михаил Сергеевич (1866–1934) – украинский историк, автор свыше 2000 научных трудов. Профессор Львовского ун-та (1894–1914); общественный и политический деятель, один из лидеров украинского национального движения, председатель Украинской Центральной Рады (1917–1918), в 1919–1924 гг. в эмиграции. Академик АН СССР (с 1929 г.). В конце 1930-х гг. все его труды были запрещены, многие родственники, в т. ч. дочь, также известный историк Е. М. Грушевская (1900–1943), были репрессированы и погибли. В наст. время издается Полн. собр. соч. М. Грушевского в 50 тт. (в 2002–2012 вышли тт. 1—16).
Дебольский Николай Николаевич (1869–1903) – юрист, сын философа Ник. Гр. Дебольского (1842–1918). Окончил юрид. ф-т С.-Петербургского ун-та; читал лекции по истории русского права в Петербургском археологическом ин-те; был избран на кафедру истории русского права в Новороссийском ун-те (Одесса), но не успел начать курса.
Довнар-Запольский Митрофан Викторович (1867–1934) – белорусский и украинский историк, этнограф, фольклорист, экономист, основоположник белорусской национальной историографии. Доктор исторических наук (1905), профессор (1902). Будучи приверженцем «экономического материализма», считал, что движущей силой истории являются экономические процессы, отдавал предпочтение роли товарного обмена.
Дубенский Дмитрий Никитич (ум. 1863) – историк, магистр Моск. ун-та. Автор ряда публикаций юрид. документов (в том числе Русской Правды) и статей, печатавшихся во «Временнике» Императорского общества истории и древностей российских (ВОИДР) и Чтениях… (ЧОИДР) в конце 1840-х гг. Чл. ОИДР (с 1840 г.).
Дьяконов Михаил Александрович (1856–1919) – известный историк русского права. Доцент, потом профессор истории русского права в Дерптском (Юрьевском) ун-те. С 1905 г. профессор Петербургского Политехнического ин-та. Адъюнкт АН с 1905 г., экстраординарный академик с 1909 г., ординарный академик с 1912 г. В 1918–1919 гг. библиотекарь II Отделения библиотеки АН.
Дювернуа Николай Львович (1836–1906) – историк права и юрист, заслуженный ординарный профессор, доктор гражданского права.
Загоровский Александр Иванович (1850– после 1910) – русский юрист, профессор Харьковского и Новороссийского (Одесса) университетов, автор книг: «Исторический очерк займа по русскому праву» (К., 1875), «Незаконнорожденные по саксонскому и французскому кодексам в связи с принципиальным решением вопроса о незаконнорожденных вообще» (К., 1879), «О разводе по русскому праву» (Х., 1884), «Очерки гражданского судопроизводства в новых административно-судебных и судебных учреждениях» (Од., 1892), «Курс семейного права» (Од., 1902).
Калачов Николай Васильевич (1819–1885) – юрист, историк, археограф, архивист, писатель, профессор истории русского права, чл. – корр. С.-Петербургской АН (1858), сенатор, издатель журнала «Юридический вестник (СПб.)» и редактор журнала «Юридический вестник (Москва)».
Карамзин Николай Михайлович (1766–1826) – выдающийся историк, крупнейший русский писатель эпохи сентиментализма.
Карский Евфимий Федорович (1861–1931) – филолог-славист, палеограф и этнограф, академик Петербургской Академии наук (1916). Исследователь языка, литературы и культуры белорусского народа, древнерусской палеографии и памятников письменности.
Каченовский Михаил Трофимович (1775–1842) – русский историк, переводчик, литературный критик, издатель «Вестника Европы» (1805–1830), профессор Московского ун-та, родоначальник «скептической школы» в русской историографии.
Ключевский Василий Осипович (1841–1911) – крупнейший русский историк, профессор Московского ун-та; академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук по истории и древностям русским, председатель Императорского Общества истории и древностей российских при Московском ун-те, тайный советник.
Кранихфельд Александр Иванович (1812–1881) – русский юрист, специалист по гражданскому праву, профессор; преподавал в Имп. училище правоведения.
Ланге Николай Иванович (1821–1894) – русский ученый-юрист и судебный практик. Окончил Киевский ун-т. Товарищ (зам.) председателя Киевской уголовной палаты (1851–1860), губернский прокурор Волынской и Петербургской губерний (1860–1866). С 1870 г. старший председатель Харьковской судебной палаты, с 1877 г. – сенатор.
Лаппо-Данилевский Александр Сергеевич (1863–1919) – российский историк, автор трудов по социально-экономической, политической и культурной истории России XV–XVIII вв., источниковедению, истории науки, один из основоположников методологии исторической науки в России. Академик С.-Петербургской АН (1905), почетный доктор права Кембриджского ун-та (1916).
Лешков Василий Николаевич (1810–1881) – юрист, славянофил, председатель Московского юридического общества, действительный член Московского общества истории и древностей Российских, декан юридич. ф-та Московского ун-та, профессор полицейского права.
Любавский Матвей Кузьмич (1860–1936) – российский историк. Приват-доцент (с 1894 г.), профессор (1901–1930), ректор (1911–1917) Московского ун-та. Чл. – корр. АН (с 1917 г.), академик АН СССР (с 1929 г.). Крупный специалист в обл. ист. Литовско-Русского государства, ист. зап. славян и ист. географии. Один из гл. спасителей части отечеств. архивов после Окт. переворота 1917 г. В 1930 г. арестован, в 1931 г. лишен звания академика и сослан в Уфу; в том же году расстрелян его сын. Реабилитирован в 1967 г., в 1969 г. посмертно восстановлен в звании академика АН СССР.
Максимейко Николай Алексеевич (1860–1941) – украинский и советский ученый, историк права, доктор права (1915), профессор (1914), доктор юридических наук, чл. – корр. Всеукраинской АН (ВУАН) Украинской ССР (1925). Внес значительный вклад в исследование Русской Правды.
Мацейовский Вацлав Александр (Maciejowski; 1792–1883) – польский историк, профессор Варшавского ун-та.
Мейер Дмитрий Иванович (1819–1856) – известный российский юрист-цивилист, общественный деятель. Доктор права, профессор Казанского ун-та.
Мрочек-Дроздовский Петр Николаевич (1848–1919) – русский историк права. Окончил Моск. ун-т. В 1885 г. защитил докторскую диссертацию по истории Русской Правды. Издал Краткую редакцию Правды и Пространную.
Неволин Константин Алексеевич (1806–1855) – известный юрист, чл. – корр. АН; один из первых исследователей документов Водской пятины.
Павлов-Сильванский Николай Павлович (1869–1908) – историк и архивист, государственный и политический деятель. Автор работ по истории России эпохи Петра I, общественных движений XVIII–XIX вв., крестьянства, а также историографии, основоположник концепции развития «русского феодализма». Осн. соч. вошли в посмертн. изд.: Павлов-Сильванский Н. Сочинения. СПб., 1909–1910. Тт. 1–3.
Платонов Иван Васильевич (Холмогоров; 1803 или 1805–1890) – известный правовед, профессор, почетный член Харьковского университета. Выпускник Московской Духовной Академии (1831). По окончании курса стажировался в Берлинском ун-те. Вернувшись в 1834 г. в Россию и выдержав при Петербургском ун-те экзамен на степень доктора законоведения, был определен в Харьковский ун-т. В 1837 г. получил звание экстраординарного профессора, а в 1838 г. – ординарного. В 1865 г. вышел в отставку. Скончался в Харькове 26 августа 1890 г. Соч.: 1) перевод с нем. яз. соч. Эверса «Древнерусское право» (1835–1839); 2) Отчет о состоянии Харьковского ун-та за 1845/46 уч. год (1846) и др.
Покровский Михаил Николаевич (1868–1932) – видный русский историк-марксист, советский политический деятель. Лидер советских историков в 1920-е гг., «глава марксистской исторической школы в СССР». Член РСДРП(б) с 1905 г. Академик Белорусской АН (1928). Академик АН СССР (1929).
Полевой Николай Алексеевич (1796–1846) – русский писатель, драматург, литературный и театральный критик, журналист, издатель, историк и переводчик. Автор 6-томной «Истории русского народа» (1829–1833). Чл. – корр. Имп. Академии наук (с 1831 г.).
Пресняков Александр Евгеньевич (1870–1929) – российский историк, чл. – корр. Российской АН (1920).
Раковецкий Игнаций Бенедикт (Rakowiecki; 1782–1839) – польский историк.
Рожков Николай Александрович (1868–1927) – историк и политический деятель. В мае – июле 1917 г. – товарищ (заместитель) министра Временного правительства, с августа – член ЦК партии меньшевиков. Автор фундаментального труда «Русская история в сравнительно-историческом освещении (Основы социальной динамики)». Пг.-Л.; М., 1918–1926. Тт. 1—12.
Сергеевич Василий Иванович (1832–1910) – крупнейший русский историк права. Выпускник юрид. ф-та Московского ун-та (1857). Ученик И. Д. Беляева. В 1862–1865 гг. стажировался в ун-тах Гейдельберга, Берлина и Вены. Зав. каф. рус. права (1872–1888), декан юрид. ф-та (1888–1897), ректор (1897–1899) Петербургского ун-та. Член Гос. совета (1907). Соч.: Сергеевич В. И. Древности русского права. М., 2007. Тт. 1–3.
Соболевский Алексей Иванович (1856–1929) – лингвист, палеограф, историк литературы, славист. Академик Имп. АН, член Императорского Православного Палестинского Общества. Автор работ в области истории русского и старославянского языков, русской диалектологии, палеографии, этнографии, топонимики, ономастики, лексики, словообразования, этимологии. После Окт. переворота 1917 г. подвергался репрессиям.
Соловьев Сергей Михайлович (1820–1879) – русский историк; профессор (с 1848 г.), ректор Московского ун-та (1871–1877), академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук по Отделению русского языка и словесности, тайный советник.
Станиславский Антон Григорьевич (1817–1883) – правовед, заслуженный профессор Харьковского и Казанского ун-тов, переводчик.
Сторожев Василий Николаевич (1866–1924) – российский археограф, публицист и педагог, один из авторов Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, публикатор первоисточников по истории средневековой России.
Удинцев Всеволод Аристархович (1865–1930) – русский юрист, ученый-правовед, декан юрид. ф-та С.-Петербургского ун-та (с 1913 г.), товарищ министра народного просвещения (1917).
Филиппов Александр Никитич (1853–1927) – специалист в обл. государственного права и истории права. С 1892 г. – профессор Дерптского ун-та. Ординарный профессор (1903–1918), заслуженный профессор Московского ун-та (1910). Чл. – корр. С.-Петербургской АН (1914).
Фромгольд Александр Магнус (Александр Федорович) фон Рейц (правильно – Ройтц: Reutz; 1799–1862) – историк русского права, педагог, статский советник, профессор Дерптского ун-та. В 1840 г. за труд о политическом быте Далмации в Средние века был удостоен половинной Демидовской премии. В 1851–1854 гг. инспектор классов в Имп. училище правоведения в С.-Петербурге.
Хлебников Николай Иванович (1840–1880) – юрист, историк, профессор. Окончил юридический ф-т Московского ун-та. Занимал кафедру государственного права в Варшавском ун-те, потом был профессором энциклопедии и философии права в Киевском ун-те. См. о нем: Биографич. словарь профессоров Имп. университета Св. Владимира (1834–1884). Киев, 1884.
Чичерин Борис Николаевич (1828–1904) – русский правовед, философ, историк и публицист. Почетный член Петербургской АН (1893). Гегельянец. Дядя будущего наркома иностранных дел РСФСР и СССР Г. В. Чичерина.
Ясинский Михаил Никитич (1862–1935) – историк русского права, выпускник юрид. ф-т Университета Св. Владимира (Киев). Член Киевской археографической комиссии. С 1901 г. – профессор каф. истории русского права. С 1919 г. в эмиграции (Словения), профессор Люблянского университета.
Список литературы
Bürg. Ges. Buch.
Goetz L. K. Das Russische Recht. Stuttgart, 1912–1913. Тt. I–III.
Frauenstädt. Blutrache und Todtschlagsühne. 1881.
Maciejowski W. A. Historja prawodawstw Słowiańskich. Wyd. 2. Warszawa, 1856–1865. Tt. 1–6.
Rakowiecki I. B. Prawda Ruska, czyli Prawa Wielkiego Xięcia Jarosława Władymirowicza, tudzieź traktaty Olega у Ygora. Warszawa, 1822. T. II.
Vormoor. Sociale Gliederung im Frankenreich, с. 45.
Акты Виленской археографической комиссии. Вильна, 1865–1915. Тт. 1—39.
Акты, относящиеся до юридического быта Древней России / Под ред. Н. Калачова. СПб., 1864. Т. 2.
Акты Лит. – Русск. гос., изд. Довнар-Запольским. М., 1897–1899. Т. 1, 2.
Акты Литовской Метрики. Т. 1, вып. 1. 1413–1498. Варшава, 1896.
Акты Литовской Метрики. Т. 1, вып. 2. 1499–1507. Варшава, 1897.
Акты юридические, или Собрание форм старинного делопроизводства. СПб., 1838.
Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Императорской Академии наук. СПб., 1836–1838. Тт. 1–4.
Архивы Юго-Западной России, издаваемые Комиссией для разбора древних актов, состоящей при Киевском, Подольском и Волынском генерал-губернаторе. К., 1859–1911. Чч. 1–8.
Барац Г. Критико-сравнительный анализ договоров Руси с Византией. Киев, 1910.
Беляев И. Крестьяне на Руси. Изд. 4-е. М., 1903.
Беляев И. Лекции по истории русского законодательства. Изд. 2-е. М., 1888.
Беляев И. Источники древнерусских законодательных памятников // Журнал Мин. юстиции, 1899, № 10.
Богдановский А. Развитие понятий о преступлении и наказании в русском праве до Петра Великого. М., 1857.
Болтин И. Правда Русская, или Законы великих князей Ярослава Владимировича и Владимира Всеволодовича Мономаха. СПб., 1792.
Вёдров С. О денежных пенях по Русской Правде сравнительно с законами салических франков // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском ун-те. М., 1846–1848, 1858–1908, 1876, кн. II. Отдельное изд.: М., 1877.
Владимирский-Буданов М. Обзор истории русского права. Изд. 5-е. К., 1907.
Владимирский-Буданов М. Хрестоматия по истории русского права, вып. 1. Изд. 5-е. Киев, 1899.
Вопросы Кирика, Саввы и Ильи, с ответами Нифонта, епископа новгородского… // Русская историческая б-ка. СПб., 1880. Т. VI.
Голубовский П. Критико-библиографический обзор трудов по древнему периоду русской истории // Университетские известия. Киев, 1907, август.
Горский А., Невоструев К. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. М., 1859. Отд. II, ч. 2.
Грушевський М. Історія України-Русі. Львів, 1905. Т. II.
Грушевський М. Історія України-Русі. Львов, 1905. Т. III.
Дебольский Н. Гражданская дееспособность по русскому праву до конца XVII в. СПб., 1903.
Довнар-Запольский М. История русского народного хозяйства: Курс лекций. К., 1911. Т. 1.
Документы Московского архива Министерства юстиции / Сост. М. В. Довнар-Запольский. М., 1897. Т I.
Дополнения к Актам историческим. СПб., 1846. Т. II.
Дубенский Д. Памятники древнего русского права по харатейному списку; с примеч. Дубенского. Русские достопамятности. Ч. 2. М., 1843.
Духовная Ивана Алферьева 1518 г. // Акты юридические, или Собрание форм старинного делопроизводства. СПб., 1838. № 417.
Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. Изд. 3-е. СПб., 1910.
Дювернуа Н. Источники права и суд в древней России. М., 1869. С. 113, 128–129.
Загоровский А. Исторический очерк займа по русскому праву до конца XII ст. К., 1875.
Записки Императорской Академии наук. Кн. II. 1876.
Зимин А. Правда Русская. М., 1999.
Калачов Н. Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды. Вып. 1. Изд. 2-е. СПб., 1880.
Карамзин Н. История государства Российского. Изд. 5-е. СПб., 1842. Т. 2.
Карский Е. Русская Правда по древнейшему списку. Л., 1930.
Каченовский М. Из рассуждения о Русской Правде // Уч. зап. Моск. ун-та, 1835, сент., отд. III.
Ключевский В. Курс русской истории. Изд. 2-е. М., 1906. Т. 1.
Ключевский В. Опыты и исследования. М., 1912.
Кранихфельд А. Начертание российского гражданского права в историческом его развитии. СПб., 1843.
Ланге Н. Исследование об уголовном праве Русской Правды. СПб., 1860.
Лаппо-Данилевский А. Очерк истории образования главнейших разрядов крестьянского населения в России // Крестьянский строй: Сб. ст. СПб., 1905. Т. I.
Лешков В. Русский народ и государство. М., 1858.
Литовская Метрика. Т. 1. Книги судных дел // Русская историческая библиотека. СПб., 1903. Т. 20.
Литовская Метрика. Отдел 1. Ч. 1: Книги записей. Т. 1 // Русская историческая библиотека. СПб., 1910. Т. 27
Любавский М. К толкованию ст. 73 Русской Правды по Карамзинскому списку: Сб. статей, посв. Л. М. Савелову. М., 1915.
Любавский М. Лекции по древней русской истории до конца XVI в. М., 1913.
Любавский М. Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени 1-го Литовского статута. М., 1892.
Максимейко Н. Закупы Русской Правды // Наукові записки науково-дослідчої катедри історії української культури, № 6. Харків, 1927.
Максимейко Н. Мнимые архаизмы уголовного права Русской Правды // Вестник права, 1905, март, апрель.
Максимейко Н. Опыт критического исследования Русской Правды, вып. I. Харьков, 1914.
Максимейко Н. Інтерполяції в тексті поширеної Руської Правди // Праці Комісії для виучування історії західньо-руського та yкpaїнcькoгo права. Вип. VI. Київ, 1929.
Мейер Д. Древнее русское право залога // Юрид. сб., изд. Д. Мейера. Казань, 1855.
Мрочек-Дроздовский П. Исследование о Русской Правде. Вып. II // Уч. зап. Моск. ун-та. Отд. юрид. М., 1885.
Мрочек-Дроздовский П. Материалы для словаря правовых и бытовых древностей по Русской Правде // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском ун-те. 1917, кн. III.
Неволин К. Полн. собр. соч. СПб., 1857. Т. III.
Неволин К. Полн. собр. соч. СПб., 1858. Т. V.
Павлов-Сильванский Н. Люди кабальные и докладные // Журнал Министерства народного просвещения. 1895, январь.
Павлов-Сильванский Н. Феодализм в удельной Руси. СПб., 1910.
Памятники русского права. Вып. 6. М., 1957.
Покровский М. Очерк истории русской культуры. Ч. 1. Изд. 4-е. М., 1921.
Покровский М. Русская история с древнейших времен. Изд. 6-е. Л., 1924.
Полевой Н. История русского народа. М., 1830. Т. II.
Полное собрание русских летописей. 1841–2004. Тт. 1—43.
Правда Русская / Под общ. ред. акад. Б.Д. Грекова. М.; Л.: Изд-во АН СССР. Т. I: Тексты. 1940. Т. II: Комментарии. 1947. Т. III: Факсимильное воспроизведение текстов. 1963.
Пресняков А. Княжое право в Древней Руси: очерки по X–XII векам. СПб., 1909.
Пресняков А. Лекции по русской истори. М., 1938. Т. I. С. 225.
Рейц A. Опыт истории российских государственных и гражданских законов. М., 1836.
Рожков Н. Обзор русской истории с социологической точки зрения, ч. I. Изд. 2-е. М., 1905.
Рожков Н. Очерки юридического быта по Русской Правде. Исторические и социологические очерки: Сб. статей. Ч. II. М., 1906.
Русская историческая библиотека. 1872–1926. Тт. 1—38.
Сабинин С. О происхождении наименований боярин и болярин // Журнал Министерства народного просвещения. 1837, окт. Т. XVI, ч. 2.
Сергеевич В. Лекции и исследования по древней истории русского права. Изд. 3-е. СПб., 1903.
Сергеевич В. Русские юридические древности. Изд. 2-е. СПб., 1902. Т. I.
Слово Даниила Заточника // Русская беседа, II, 13. 1856.
Соболевский А. Рецензия на книгу Барсова: Очерк русской исторической географии // Журнал Министерства народного просвещения. 1885, апрель.
Соболевский А. Язык Русской Правды. Исследование о Русской Правде П. Мрочек-Дроздовского, вып. II // Журнал Министерства народного просвещения. 1886, апрель.
Сборник узаконений и распоряжений. 1901 г., ст. 1247.
Соловьев С. История России с древнейших времен. М., 1851. Т. I.
Срезневский И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1893. Т. I.
Станиславский А. Исследование о начале имущественных отношений в древнейших памятниках русского права // Юрид. сб. Мейера. Казань, 1855.
Сухов А. Обычно-народные и княжеские наказания по древнерусскому уголовному праву // Юридич. вестник, 1873, декабрь.
Удинцев В. История займа. Киев, 1908.
Филиппов А. Учебник истории русского права. Изд. 5-е. Юрьев, 1914.
Хлебников Н. Общество и государство в домонгольский период русской истории. СПб., 1871.
Чичерин Б. Опыты по истории русского права. М., 1858.
Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском ун-те. М., 1846–1848, 1858–1908.
Яковкин И. О закупах Русской Правды // Журнал Министерства народного просвещения. 1913, май.
Яковлев В. А. Памятники русской литературы XII и XIII вв. СПб., 1872.
Ясинский М. Закупы Русской Правды и памятников западнорусского права // Сб. статей по истории права, посв. М. Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904.
