И все это дерьмо случается, когда мы приезжаем в Цуруока. Серебристая тойота брошена на участке между Акита и Саката. Неизвестный информатор Такэо сообщает, что тойоту тоже разыскивают. Нам приходится поменять ее на старенький субару, принадлежащий еще одному добровольцу. Теперь уже можно смело сказать, что мы в бегах. Скрываемся от полиции. Уходим от погони.

Все это понимают и нервничают сильнее обычного. Практически психуют. Хотя «все» относится, скорее, к славной семейке. Я веду себя поспокойнее. Помогает виски и осознание того, что любой конец этой истории мне не понравится. Тот распространенный случай, когда хеппи-энд невозможен. Меня либо убьют, либо посадят. Если повезет очень сильно, я проведу всю оставшуюся жизнь в подполье, шарахаясь от каждого человека в форме полицейского. Для меня все кончено, и я смирился. Так что особенно не дергаюсь. Это — плюсы свободы от самого себя.

На самом деле, я уже умер. То, что происходит сейчас, — просто мои воспоминания о последних днях. Или сон… Или цветные картинки на экране. Фильм, где в главной роли парень, очень похожий на меня. Сам я давно мертв и думаю о себе, как о мертвом. Уже привык так думать… Мне не верится, что всего пять или шесть недель назад я сидел в запертом на все засовы доме, а Юрико приносила мне еду из магазина напротив. Если это и было, то в прошлой жизни. Неважно, как долго тебя пинают. Важно, как сильно. Иногда достаточно одного серьезного нажима, чтобы человек изменился до неузнаваемости.

Такэо очень хорошо доказывает эту идею. У него потрясающий запатентованный метод ускоренного изменения самосознания индивида. К нему приходит паренек, считающий, что у него есть какие-то личностные проблемы. А уходит без всяких личностных проблем. Если нет личности, откуда взяться проблемам? Психологическая хирургия. Мы не избавляем от проблем. Мы просто аккуратно вырезаем твое замечательное «Я».

По Юрико тоже не скажешь, что она сильно переживает из-за полиции. По ней вообще не скажешь, что она может из-за чего-то переживать. Как моллюск, она захлопнула створки и легла на дно. Иногда я даже забываю о ее существовании, настолько она незаметна. Может быть, это просто способ защиты, не знаю. Разговорить мне ее больше не удается. Я так и не узнал, почему она считает себя виноватой в том, что полиция ищет нас.

Да это и неважно.

Теперь уже ничто не важно.

В Цуруока мы останавливаемся в каком-то доме на самой окраине города. Снаружи дом выглядит так, будто в нем никто не жил лет десять. Изнутри я вижу то, что и ожидал увидеть, глядя на фасад. Пустые комнаты, толстый слой пыли, кое-где паутину и прочие прелести необитаемого жилища. Из всей мебели — рассохшаяся кровать, стол и несколько скрипучих стульев.

— Чей это дом? — спрашиваю я.

— Мой, — говорит Такэо.

Мы бросаем вещи прямо на пол. Муцуми падает на кровать, выбивая из матраса облачко пыли.

— Как же я устала, — стонет она.

— Потерпи сестренка, осталось недолго.

При слове «недолго» в кишках просыпается моя жаба. Она стала еще холоднее и больше…

— Сколько нам здесь торчать?

— Пару дней, сестренка. Может быть, три. Потом все кончится.

Я бросаю взгляд на Юрико. Она стоит перед окном, глядя на сад, который напоминает кусочек сельвы амазонки. Плечи у нее напряжены. Она тоже слышала это «потом все кончится».

— Котаро, — говорит Такэо, разбирая сумку, — хватит пить. Скоро у нас будет гость.

— Что за гость? Опять твой клиент-доброволец?

— Нет.

— А кто?

— Тебе незачем знать. Просто один важный человек.

— Да мне плевать на одного важного человека, — отвечаю я и сажусь на стул, поставив перед собой бутылку. — Я хочу надраться как следует и уснуть.

Это я не из-за желания его позлить. Просто на самом деле жутко хочется напиться.

Такэо достает что-то, завернутое в розовую тряпку и перехваченное тонкой веревкой, и кладет сверток на стол. Сам садится напротив меня и принимается развязывать узелки. Узелки крепкие, ему приходится пустить в ход зубы.

Это «что-то» оказывается сводным братом его любимого Glock’а — самозарядный пистолет S amp;W Sigma 40 P с пластиковой рамкой. Рядом с пистолетом две обоймы и коробочка патронов. А еще — коробка со всякими ершиками, щеточками, пузырек с оружейной смазкой и ветошь. В общем, полный набор для тех, кто любит пострелять по живым мишеням.

Ну да, вспоминаю я, верный Glock остался в костлявой синей руке господина Рэя. А как может бравый парень Такэо обходится без оружия? Что он будет вкладывать в руку трясущимся от ужаса и отчаяния бедолагам?

Такэо разглаживает тряпку, достает из коробки принадлежности для чистки и начинает разбирать пистолет. Между масляными щелчками, сопровождающими отделение одной детали от другой, он говорит:

— На заре человечества за убийство члена общины существовало только одно наказание — смерть. Если ты убил своего сородича, тебя убьют точно так же. И мотив убийства при этом неважен. Сейчас убийцу на какое-то время просто лишают свободы. Как думаешь, почему?… Ладно, можешь не отвечать. Я знаю твой ответ — гуманизм и прочая дребедень.

Клац! Двухрядная никелированная обойма ложится на стол.

— Но это не так. Гуманизм тут ни при чем. В древности жизнь человека представляла собой подлинную ценность. Не только для него, но и для всей общины. Гибель одного из членов племени уменьшала шансы на выживание всего племени. Древний охотник знал, что родичи зависят от него, что его гибель поставит под угрозу жизни еще десятка людей… А что изменится для живущих, если умрешь ты или я? Подумай об этом.

Клац! Такэо передергивает затвор и нажимает на спусковой крючок.

— Сейчас смерть миллиона человек не нарушит даже привычный образ жизни и уровень комфорта остальных членов племени. Нас слишком много, и все мы взаимозаменяемы. То, что преподносится как гуманизм, на самом деле — естественный результат обесценивания жизни отдельного человека.

Клац! Затвор из нержавеющей стали, обработанный мелонитом, отделяется от рамки.

— Раньше убийца карался смертью вовсе не из-за кровожадности судей. Страх перед суровым наказанием должен был остановить человека от нанесения непоправимого ущерба своему роду. Сейчас закон защищает не жертву, а убийцу. Закон говорит: да, парень выпустил кому-то кишки, и, чтобы он больше этим не занимался, мы изолируем его на десять лет от общества. Наказание несоизмеримо с тяжестью преступления. Не находишь это странным? Не думаешь, что здесь есть подвох?

Клац! Звук издает вынимаемый из затвора направляющий стержень с надетой на него возвратной пружиной.

— Страх перед наказанием ослабевает. Значит, решиться на убийство гораздо проще. Таким образом, наш гуманизм идет на пользу убийце, а не жертве. Я охотнее пойду убивать, если знаю, что меня всего лишь посадят. А все потому, что жизнь отдельного человека не представляет больше реальной ценности. Все разговоры о правах человека — пустая болтовня. Ценность жизни сейчас — это соображения философского или морально-этического плана. Пустая теория. Практически, она стоит меньше, чем этот пистолет, с помощью которого я могу ее отнять у кого-то.

Клац! Ствол вынимается из затвора и ложится рядом с остальными деталями на розовую тряпку.

— Пройдет несколько сотен лет и убийство будет поощряться. Конечно, оно будет упорядоченным. Убивать будут не всех подряд, а представителей определенных социальных групп, или национальностей, или вероисповеданий, или половой ориентации. То есть какой-то принцип отбора жертв, безусловно, будет… У нас же правовое, гуманное общество. Никто не позволит пустить дело на самотек. Но факт останется фактом — убийство перестанет быть преступлением. Возможно, заниматься этим будут специалисты-профессионалы, возможно, убийца — станет выборной должностью, а может быть, это будет доступное простым людям развлечение — получил лицензию и вперед. Все идет именно к этому.

Такэо принимается протирать детали ветошью, пропитанной оружейной смазкой. Неторопливо, плавно, бережно… Я бы сказал — любя. Чем-то все это напоминает мне половой акт.

— Перенаселение, окончательная замена человеческого труда машинами, истощение природных ресурсов, дальнейшая гуманизация общества — все это приведет к тому, что жизнь обесценится совсем. Представь себе мир, где правительство вынуждено проводить регулярные зачистки в городских трущобах. Мир, где любимая забава элиты — сафари в районах для бедных. Мир насильственных абортов и умерщвления младенцев с ДНК, не соответствующим стандартам.

Клац! Чистый смазанный ствол четко встает на свое место…

— Ты бы хотел, чтобы твои дети жили так?

Он кладет собранный пистолет перед собой, достает Camel и закуривает. За окном уже темнеет и тени, которые отбрасываем мы, медленно тают, сливаются с той, большой темнотой.

— Ты часто спрашивал, чего я добиваюсь, чего хочу… Так вот я хочу, чтобы мир, о котором я тебе рассказал, остался лишь страшной фантазией. Убивая кого-то, я борюсь за возвращение человеческой жизни ее первоначальной ценности. Я не спасаю человечество, я спасаю человека.

Он замолкает, и в наступившей тишине слышно, как посапывает во сне Муцуми.

Юрико отрывается от окна и направляется к двери. Она ступает почти неслышно. Этакое ссутулившееся привидение.

— Ты куда? — спрашивает Такэо.

— Хочу покурить. Сигареты остались в куртке, — не останавливаясь, отвечает она.

От ее голоса у меня по спине бегут мурашки. Это тихий шелест сухих листьев на осеннем ветру. Это далекое многократно повторенное эхо. Это голос призрака.

Я постигаю смысл слова «предчувствие».

Гость, о котором говорил Такэо, — упакованный в строгий деловой костюм мужчина лет сорока. По виду — типичный юрист или чиновник. Собранный, прямой, серьезный, как диагноз «рак пищевода». На ослепительно-белый воротничок сорочки больно смотреть. Он садится за стол, брезгливо протерев его синим шелковым платком, и кладет перед собой черную кожаную папку. Ее простота тянет тысяч на триста.

— Итак, Ито Котаро это вы? — сухо говорит он, глядя на меня. Взгляд настолько тяжелый, что мне трудно даже поднести ко рту бутылку.

— Ну да, — отвечаю.

— У вас есть какие-нибудь документы, подтверждающие вашу личность?

— Ну да.

— Вы не могли бы показать мне их?

Я чувствую себя, как на допросе. Даже хуже. Там хоть ты понимаешь, в чем дело и чего от тебя в конечном счете хотят.

— Зачем?

— Котаро, покажи господину Ямаде свои документы, — подает голос Такэо, который стоит, прислонившись к дверному косяку, и не сводит с меня глаз.

— Не покажу, пока мне не объяснят, зачем.

Господин Ямада вопросительно и немного раздраженно смотрит на Такэо. Ну да, судя по виду и манере держаться, каждая минута его времени стоит столько же, сколько субару, стоящая во дворе.

— Ты являешься наследником одного очень богатого человека, Котаро. Вернее, станешь им, если сможешь подтвердить свою личность здесь и сейчас. Господин Ямада прибыл сюда специально для того, чтобы убедиться, что ты — это ты.

— Какое наследство, что ты несешь?!

— Считай это приятным сюрпризом…

Господин Ямада уже не скрывая раздражения смотрит на золотые часы от Tissot.

— Я не…

— Слушай, Котаро… Не усложняй и без того непростую ситуацию. От тебя требуется только показать свои документы. Права, там, или еще что-нибудь… Это ведь не такая большая проблема, верно? Ты показываешь документы, господин Ямада смотрит на них и уходит, а мы остаемся и я отвечаю тебе на все вопросы. Идет? Ты ведь сам хотел, чтобы все это закончилось. Вот оно и заканчивается… Теперь задерживаешь всех ты.

По его глазам я вижу, что мне лучше согласиться. Не в том смысле, что он меня напугал. Взгляд у него совершенно открытый и искренний. Вполне возможно, что он действительно расскажет мне кое-что интересное. Кто знает? Психи ведь тоже иногда способны на хорошие поступки. К тому же, показать кому-то свои документы — не самая трудная вещь в мире. Пустяк, который не может иметь плохих последствий.

Конечно, был бы я чуть трезвее, такая чушь вряд ли пришла бы мне в голову. Но бутылка наполовину пуста, а я лезу в нагрудный карман своей рубашки, чтобы дать им то, чего они так хотят. О, да! В надежде на то, что все закончится хорошо. Просто приятный сюрприз от доброго паренька по имени Такэо. Небольшая формальность перед тем, как стать счастливым. Крошечная уступка из-за желания удовлетворить свое любопытство.

Все это — очередная лажа, на которую я купился.

Но понимаю я это не сразу. Понимаю я это только когда господин Ямада, подписав с десяток каких-то бумажек уходит, оставляя меня наедине с тремя взведенными гранатами.

— Ну, и что это значит? — спрашиваю я.

— То, что ты слышал. На тебя составлено завещание… Твой дядя умер, прими мои соболезнования. Милый старик, не самый бедный человек в Японии, завещал тебе кое-что из своего добра. Вернее, тебе и твоему младшему брату Ито Ясукадзу.

Такэо вынимает пистолет из-за пояса джинсов, садится напротив меня и кладет ствол перед собой. Отличное начало разговора. Хотя, может быть, пистолет просто натер ему поясницу.

Муцуми поднимается с кровати и присаживается к нам. Все в сборе. За столом не хватает только Юрико, которая стоит у двери, прислонившись к стене. В одном шаге правее от того места, где стоял Такэо, пока у нас был гость Ямада. Надо бы ей тоже присесть. Кажется, настало время кое-что прояснить окончательно.

Хотя часть этого «кое-что» мне понятна и так. Элементарные вещи, вроде того, что дядя умер, и мне, возможно, не придется воровать в магазинах банки с консервированной фасолью. Представляю, как сейчас радуется мой брат! Наверное, отправился отмечать событие в Макдоналдс…

Все это очевидно и очень просто. Но не может дать мне ответа на один очень важный вопрос: при чем здесь Такэо и его сестричка?

Одно я знаю точно — устраивать вечеринку, чтобы спрыснуть внезапно отвалившуюся халяву, еще рановато.

— Наверное, я чего-то не понимаю, да? — спрашиваю я.

— Конечно, нет, Котаро, — ухмыляется он. — Нет и никогда ничего не понимал. Скажу даже больше — скорее всего, никогда и не поймешь. Я же говорил тебе — задавай поменьше вопросов. От них не бывает толку…

— Теперь нам хватит денег, чтобы отойти от дел, — мечтательно говорит Муцуми, полируя ноготь указательного пальца.

— Муцуми!

Этот резкий окрик отчасти проясняет дело.

Да, я помню его деловые разговоры по телефону. Помню короткие звонки после посещения очередного бизнесмена-добровольца. В памяти всплывает то, как он профессионально обыскивал кабинеты этих людей, пока их тела остывали в соседней комнате. Какие-то бумаги, взятые из их столов. Те же бумаги, исчезающие из машины во время очередной остановки около какого-нибудь отеля. Я вспоминаю еще кучу мелочей, на которые раньше просто не обращал внимания. Для меня он был обыкновенным свихнувшимся парнем с синдромом сверхценных идей…

— А что, я что-то не так сказала? — она поднимает на него свои глаза с расширенными зрачками.

— Ты дура, Муцуми.

— Не смей так со мной разговаривать! — визгливо отвечает она и швыряет пилку для ногтей на пол.

Хорошо, что на столе нет посуды.

И очень плохо, что на столе лежит заряженный пистолет. Ссора двух психов — не та ситуация, при которой наличие огнестрельного оружия является желательным.

Такэо тяжело вздыхает и встает из-за стола. Мне кажется, что он сейчас ударит ее. Но он просто начинает расхаживать по комнате, скрестив на груди руки. Пистолет он сует в карман джинсов, и я чувствую облегчение.

— Сколько тебе отстегнули за самоубийство господина Рэя? — говорю я. — Сколько тебе заплатили за Ватанабэ, Куроки, Кудо? Все россказни про ценность человеческой жизни — это для того, чтобы запудрить мне мозги, да? А на самом деле — просто бизнес…

— Ты опять мыслишь по шаблону, Котаро. Я так и не сумел тебя ничему научить. Жаль… Так и умрешь идиотом. Тебе не обидно?

— Умереть идиотом или вообще умереть?

— И то, и другое.

— Нет, не обидно. Если хочешь знать, мне плевать.

Играю я? Или это правда?

Не знаю. Я прислушиваюсь к себе и не слышу ответа. Все слишком нереально, слишком гротескно, чтобы воспринимать это всерьез. И я, на самом деле, ничего не чувствую. Полная внутренняя тишина.

Возможно, это и есть дзен. Возможно, это — просветление.

— Плевать? Что ж, тем лучше… Тогда у нас не возникнет проблем. Подпиши одну бумагу, и мы расстанемся друзьями.

— Что за бумага?

— Отказ от наследства в пользу твоего младшего брата Ясукадзу.

— Вот оно что… Подожди, вы знакомы?

— Не будь таким тупоголовым, Котаро… Ты и сам все знаешь, нечего спрашивать.

О, да… Похоже, знаю. Но мне понадобится машина времени, чтобы сделать несколько визитов в прошлое и под другим углом посмотреть на то, что происходило там.

Пожалуйста, не курите и пристегните ремни…

Я переношусь в тот день, когда мой любимый младший братишка Ясукадзу впервые заводит разговор о наследстве. Когда я, одуревший от счастья будущий папаша и любящий муж, слушаю своего братца в летнем кафе, и его мечты кажутся мне чем-то вроде сказок про Тануки*. Забавно и наивно. И так же глупо.

* Енотовидные собаки. Популярные герои детских песенок, сказок и легенд, не особенно умные непоседливые создания, безуспешно пытающиеся подшутить над людьми.

Я переношусь назад по времени, в тот день, когда моя беременная жена садится в BMW, а я на автобусе отправляюсь встречать брата, который так и не приехал. Который и не должен был приехать. Который обеспечивал себе железное алиби в Токио, пока какой-то подонок откручивал болты на переднем правом колесе. Все пять штук. Один за другим. Наверняка, надев перед этим рабочие рукавицы.

Я делаю скачок на целый год и переношусь в тот момент, когда рассказываю брату об исчезновении Юрико. И, что гораздо интереснее для него, — о неизвестном специалисте, который отправляет людей на тот свет весьма оригинальным способом. Оригинальным и гарантирующим отсутствие проблем с полицией впоследствии.

И вот я уже достаточно близко к той точке во времени, которое можно обозначить как настоящее. Близко, совсем близко… В этом недавнем прошлом я рассказываю моему брату о Тецуо. О парне, который знает, где можно найти того самого специалиста.

Теперь мне понятно, почему брат попросил подождать с деньгами. Для Ясукадзу пятьсот тысяч — не та сумма, которую нужно собирать в течение двух дней. А поняв это, я понимаю, и кто убил счастливую семью Куроки. И кто пустил полицию по моему следу.

Путешествие заканчивается. Остается лишь одна коротенькая остановка. Момент, когда я разговариваю с братом, скорчившись под одеялом на втором этаже дома Судзуки Муцуми. «Веди себя потише, не нарывайся сам на неприятности… И держись поближе к этому психу» — говорит мне сукин сын. И я ему верю. Я надеюсь на помощь человека, который, желая убить меня, убил мою беременную жену, а поняв, что промахнулся, нанял киллера, чтобы сделать вторую попытку.

Единственное темное пятно — записная книжка Юрико и то, как она попала в квартиру мертвого Тецуо.

Но если хорошенько подумать, можно ответить и на этот вопрос.

Дамы и господа, наше путешествие подошло к концу. Не забывайте, пожалуйста, свои вещи. Температура за бортом тысяча градусов по Цельсию, влажность сто процентов, обстановка накалена до предела. Спасибо, что воспользовались услугами компании «Разбитое сердце». Приятного пребывания в настоящем, придурки!

Да, в свете последних событий мое прошлое меняется кардинальным образом. В свете последних событий мое прошлое намного хуже, чем я думал.

— И что теперь? — спрашиваю я, сидя за старым столом в пыльной комнате, окруженный психами и убийцами.

— Теперь все просто. Подписывай отказ в пользу своего брата.

— Сколько он заплатил тебе? И… Неужели Юрико с тобой заодно? Та записная книжка… Ее ведь ты подбросил, да? Ты или он? Или сама Юрико?

— Я тебя понимаю. Во всех книгах, которые ты прочитал, во всех дрянных фильмах, которые ты посмотрел, главный злодей всегда рассказывает в конце, как было дело. В самых бездарных концовках у героя в кармане при этом лежит диктофон. Иллюзии… Мы подгоняем свою жизнь под стандарты, увиденные в кино. Мы всерьез верим, что именно там и показана настоящая жизнь… И всегда ждем до последнего момента, что вот-вот появится полиция или добрый супермен и всех спасет. Выброси из головы. Подписывай бумагу и ставь свою печать…

Вот здесь он прав. Впервые за все время нашего знакомства я готов с ним полностью согласиться. Я надеюсь, что он мне все объяснит, а потом я услышу вой полицейских сирен. Правда, диктофона у меня нет, но это допустимое изменение сюжета.

И в то же время холодный голос Такэо убеждает меня в том, что ничего подобного не произойдет. Я подпишу бумагу, а потом мне пустят пулю в лоб. И я умру, так ничего до конца и не поняв. Умру с кучей вопросов.

Наверное, так и бывает в жизни. Наверное, это и есть жизнь.

Ты появляешься на свет в результате случайного стечения обстоятельств. Никто не спрашивает твоего желания. Никто не интересуется, нужен ли тебе этот мир. Просто получаешь хорошего пинка и выползаешь в неизвестность. Потом череда необъяснимых событий, встреч, разговоров, расставаний, новых встреч и новых разговоров ведет тебя куда-то. И остается лишь следовать естественному ходу событий, убеждая себя, что ты хоть как-то контролируешь ситуацию. Ты знаешь, что так или иначе все кончится. Это единственное подлинное знание, которое тебе дается в жизни. Но ты понятия не имеешь, ради чего все начиналось. А потом умираешь, так и не поняв, был ли какой-то смысл в этом. Под сомнением сам факт существования какого-либо смысла.

Ответ на все вопросы в конце истории — очередная иллюзия, созданная теми, кто на самом деле так же как и ты не в состоянии ответить ни на один из вопросов. Законы детективного жанра не действуют в реальности. Все гораздо проще — тебя убивают и все. Никаких разговоров, никаких суперменов. Только законы физики, по которым пуля покидает канал ствола. Только законы механики, по которым срабатывает ударно-спусковой механизм. И в заключение — голая биология с такими же неумолимыми законами.

В конце истории тебя ожидает не разгадка, а короткая вспышка в мозгу, за которой следует агония, трупное окоченение, трупное высыхание, перераспределение крови, трупные пятна и трупное разложение. Это твоя единственная перспектива, когда человек с пистолетом в руке решает, что пора ставить в истории точку.

У меня нет даже альтернативы.

— Пиши отказ, Котаро. Давай закончим с этим сегодня. Я уже хочу спать. Муцуми тоже… Да и ты, наверное, устал.

Я смотрю на Юрико, стоящую за спиной Такэо ко мне лицом. Я надеюсь увидеть в ее глазах сочувствие. Я хочу увидеть там сожаление. Я хочу найти там поддержку и сострадание.

Но она полирует ногти кусочком мягкой замши. Полирует ногти кусочком замши. Полирует ногти кусочком замши…

Вместе с Муцуми они делают величайшее дело своей жизни — приводят в порядок свои ногти. Может быть, они по-своему правы. Если никто не заслуживает того, чтобы быть спасенным, абсолютно все равно, что ты делаешь в данный конкретный момент своей жизни и чужой смерти.

При гарантированном отсутствии ответа на вопрос: «Зачем?» — все действия одинаково бессмысленны. И одинаково наполнены смыслом до краев.

— Подписывай, Котаро. Не думай, что ты особенный… Все умирают, ломая голову, почему так вышло.

И снова он прав. Я не особенный. Мои исключительные идеи, мои эксклюзивные желания, мои индивидуальные мечты, мои единственные и неповторимые надежды — ничто не отзовется эхом в вечности. Так же, как миллиарды чужих идей, желаний, мечтаний и надежд. Мои мозги вмиг лишатся своей индивидуальности и эксклюзивности, когда окажутся размазанными по стене.

Я постигаю смысл слова «никто».

Я чувствую запах Кролика. На этот раз он пришел за мной. Хрум-хрум! Эй, Кролик, я твоя мясная морковка…

— Ну? — Такэо подходит к столу и подталкивает ко мне стволом пистолета лист, испещренный иероглифами, и одноразовую ручку. — Давай не тяни.

— Правда, Котаро, — капризно выпячивает нижнюю губу Муцуми, — мы все устали. Подписывай быстрее…

Перед ней флакончики с лаком для ногтей. Синий, зеленый и красный. Высунув от усердия нежно-розовый кончик языка, она проводит кисточкой по ногтю большого пальца. Кисточка оставляет четкую красную полоску.

— Ты могла бы оторваться от своих поганых ногтей, когда говоришь мне это? — спрашиваю я.

— Какая разница, как я тебе это говорю? — она все-таки смотрит на меня.

— Ты сука, — говорю я. — Чокнутая сука-наркоманка.

— Что еще?

— Ты, — поворачиваюсь я к Такэо, — тоже псих. Чокнутый наемный убийца, пытающийся подвести мораль под свое дерьмовое занятие. Не очень изобретательно, кстати.

— Все сказал?

— Нет.

— Подписывай и ставь печать. Хватит болтать.

Я беру ручку и придвигаю бумагу.

В кино парень порвал бы к чертям бумажку и бросил клочки в лицо Такэо. Несколько секунд я борюсь с соблазном именно так и сделать.

Кто-то скажет, что так и надо сделать, что это сможет изменить ситуацию. Я отвечу: при отсутствии перспективы бессмертия изменяй свой хрен, парень. Истинный смысл отрицания не в возможности говорить «нет». А в отрицании самой возможности отрицания. Таким образом, абсолютное отрицание — полное отсутствие свободы. Или смерть. Смерть как отрицание бытия…

Если уж ты решил опротестовать решение Такэо, просто умри. Это и будет подлинным отрицанием того дерьма, которое он вытворяет. Так думаю я, машинально щелкая кнопкой шариковой ручки.

И все-таки инстинкт самосохранения, от которого невозможно избавиться путем экзистенциальных размышлений, заставляет меня сказать:

— А если я пошлю тебя в задницу с этой бумагой? Как тебе перспектива пролететь с выполнением заказа? Как тебе понравится крах твоих надежд на скорое завершение карьеры наемного убийцы?

Он молча подходит к Юрико и приставляет пистолет к ее виску. Та продолжает полировать ногти кусочком замши.

— А как тебе перспектива увидеть ее мозги у себя на брюках? — спрашивает Такэо.

— Ты для этого и таскал ее с собой? Просто нужен был заложник?

— Думай, как хочешь. Только недолго. Считать до трех я тоже не буду. Еще одна глупость из фильмов… Подписывай и ставь печать.

— Почему ты не хочешь отпустить нас с Юрико после того, как я подпишу эти чертовы бумаги? Зачем тебе меня убивать?

— Ничего личного, Ито-сан. Просто контракт есть контракт. Это бизнес, и все… У меня, знаешь ли, принцип — выполнять то, за что получил деньги. И послушай, — морщится он, — не порти впечатление о себе попытками выторговать несколько лет жизни. Ты казался мне хорошим парнем, так не превращайся в подобие своего братца.

— Тогда какого черта ты тянул время? Почему сразу не пристрелил меня? — это вопрос, ответ на который я знаю. Но сейчас каждое сказанное слово — не информация, а отвоеванная у вечности секунда.

— Во-первых, бумаги не были готовы. А во-вторых, я говорил тебе уже сотню раз — я не убиваю людей. Еще один принцип. Все мои клиенты уходят из жизни добровольно.

— Ага, — говорю.

— Ты и сам видел. Я ни в кого не стрелял, ни в кого не втыкал нож. Они добровольцы, Котаро, и нечего хмыкать.

— Я тоже должен буду пустить себе пулю в лоб? Ты этого от меня ждешь?

— Нет, конечно. С тобой вышла промашка. Форс-мажорные обстоятельства, если можно так выразиться. У меня, к сожалению, не осталось времени… Так что правило придется нарушить. Впервые, кстати… Ты вообще особенный случай. Я буду о тебе вспоминать. И Муцуми будет… Правда, Муцуми?

Она кивает, полируя ноготь.

— Ох, как это лестно…

Все мы когда-нибудь умрем. Нет смысла вести себя так, будто собрался жить вечно. Если пришло время — умри, вот и все, что ты можешь сделать. Умереть можно хорошим парнем и плохим парнем. Но в конечном счете, эти понятия перестают существовать вместе с тобой. Когда прекращается мозговая деятельность проблема выбора теряет актуальность.

Если он убьет сейчас Юрико, несколько минут я побуду плохим парнем. Если подпишу бумагу, несколько минут побуду хорошим парнем. В конце концов, я буду мертвым парнем. Не хорошим, не плохим, а просто мертвым. Вне категорий добра и зла. Вне каких бы то ни было категорий.

Любое мое действие будет верным. И любое мое действие будет ошибочным. Но только до тех пор, пока я жив. В смерти мы все становимся непогрешимыми. Есть к чему стремиться…

Кончик стержня, испачканный синими чернилами, зависает в двух сантиметрах от листа бумаги. И тут Такэо, присаживаясь на край стола, говорит:

— Не знаю, утешит ли это тебя… Но я все-таки скажу. Ты мне понравился, поэтому открою тебе одну маленькую тайну. Быть может, она как-то скрасит твои последние минуты. Я решил отойти от дел, закончить свою карьеру… Мы с Муцуми устали от такой жизни. Постоянные разъезды, постоянная нервотрепка… Пора подумать об уютном домике где-нибудь на берегу океана. Но для этого, как ты сам понимаешь, нужны деньги. Большие деньги… Вроде тех, которые получит твой брат после того, как ты подпишешь бумаги. Так вот, плохая новость — ты скоро умрешь. Но есть хорошая новость — после такого печального для тебя события я отправлюсь в Токио и навещу твоего брата. Он, кстати, сволочь. Мне даже немного жаль, что не ты заказал его, а он тебя. Если бы ты слышал, как он торговался…

Да. Для меня это, действительно, хорошая новость. Если, конечно, в подобной ситуации вообще можно говорить о хороших новостях.

Очень жаль, что я не увижу лицо Ясукадзу, когда к его башке приставят пистолет.

Сейчас это единственное, чего мне по-настоящему жаль.

И я вывожу на листе бумаги иероглифы, подтверждающие, что я ознакомлен и согласен со всем, что говорится в документе, что я подтверждаю все, что там сказано и не имею никаких возражений. Я подписываю смертный приговор себе и человеку, которого ненавижу больше, чем кого бы то ни было.

Муцуми с кисточкой в руке следит за тем, как стержень скользит по бумаге. Краем глаза я замечаю, что с кисточки срывает капля и падает на стол. Там, где она упала, вырастает крошечный зеленый холмик. Такэо сопит у меня за плечом, вчитываясь в то, что я пишу. Странно, что Юрико не подошла поглядеть, что и как. Ну да, понятно, маникюр важнее…

Перед тем, как поставить свою печать, я обвожу глазами комнату. Я знаю, что после того, как оттиск с фамилией появится на бумаге, счет моей жизни пойдет на секунды. Осознавать это очень странно. Как-то до конца не верится, если честно. Раз и все… Никаких тебе утренних новостей по радио.

Когда мой взгляд падает на окно, я подпрыгиваю на стуле. Оттуда на меня смотрит Кролик. Но вздрагиваю я не от этого. Как-то уже успел привыкнуть к нему… Шокирует то, что он здорово изменился в размерах. Теперь виден не один огромный глаз, а весь кролик целиком. Он размером с собаку. Стоит на задних лапах, совсем как пес, положив передние на подоконник с наружной стороны и заглядывает в комнату. Уши с черными кончиками прижаты к спине, а розовый нос уткнулся в стекло. Выглядит довольно забавно. Если бы не Такэо с пистолетом, стоящий рядом, я бы от души посмеялся…

Я думаю, что отгрызть голову для него теперь будет не так-то просто. Мясная морковка великовата для такой пасти. Одним «хрум!» дело не ограничится. Придется повозиться… А может, он стал вегетарианцем? Я подмигиваю ему, наплевав на то, что подумают мои знакомые психи. В ответ он подмигивает мне. Подмигивает так весело и дружелюбно, что мне вдруг становится легко и спокойно.

Махнув на прощание лапой, мой кролик отлепляется от окна и исчезает в темноте. А я одним коротким движением руки, вооруженной лишь печатью с моей фамилией, ставлю точку в этой нелепой истории.

— Молодец! — говорит Такэо и выхватывает у меня из-под носа бумагу. Пробегает ее глазами и, удовлетворенно кивнув, прячет в задний карман.

— Все в порядке? — спрашивает Муцуми, малюя синюю полоску на ногте.

— Да, сестренка, все в порядке.

— У меня один вопрос, — говорю я, пытаясь сделать невозможное — украсть несколько секунд у вечности. — Помнишь, ты спрашивал меня про то, зачем нам нужен сон? Объясни. Я так и не понял.

— Эволюция, которая сделала нам такой экстраординарный подарок, как физическая смерть, позаботилась о том, чтобы мы получили представление о ней еще при жизни. Она дала нам сон как своеобразную модель того состояния, к которому мы стремимся от рождения. Если ты сталкиваешься со смертью каждую ночь, должен перестать бояться этого состояния, привыкнуть к нему. Это даст тебе возможность сосредоточиться на более важных делах, чем бестолковый страх перед неизбежным концом. Эволюция дала нам смерть, но дала и лекарство против страха перед смертью. Такое вот вывернутое наизнанку милосердие.

— Ага, — чувствую, что те сотни часов, которые я, по теории Такэо, готовился к смерти, прошли впустую. — Очень умно.

Такэо достает пистолет, передергивает затвор и приставляет ствол к моему лбу.

— Счастливо, Котаро, — говорит он. — Если хочешь, можешь сделать это сам. Только без дураков…

— Ой! — вскакивает Муцуми. — Подожди, подожди! А можно я? Я хочу попробовать!

— Ты не против? — спрашивает меня Такэо.

Он большой любитель риторических вопросов. Но я все же отвечаю, хотя мой ответ уже ничто не сможет изменить. Я говорю:

— Валяйте. Дай своей чокнутой сестренке пристрелить меня… А то она уже, наверное, заскучала. Резать чужие картины не так интересно, правда, Муцуми?

— Ты к ней несправедлив… Он начала со своей картины, когда поняла, что настоящая смерть выглядит гораздо величественнее, чем ее малюют всякие бездари. — Он протягивает пистолет Муцуми: — Держи, сестренка. Приставь ко лбу и нажми вот сюда…

— Не делай из меня дуру, Такэо. Я сама прекрасно все знаю.

Говорят, за мгновение до смерти человек вспоминает свою жизнь. Байки. Мне в лоб упирается прохладный, пахнущий оружейной смазкой ствол Sigma 40 P. А я смотрю на палец, лежащий на спусковом крючке. Мне приходится скосить глаза. Палец слишком близко. Сине-зелено-красный ноготь. Маникюр в стиле nail-art. Я смотрю на ноготь и думаю, что такие цвета могла выбрать только полная дура.

Железо давит на ту точку, где у просветленных парней обычно рисуют третий глаз. Через секунду мои мозги окажутся на стене. А мне не дает покоя ее лак для ногтей.

Может быть, воспоминания придут позже. Когда ее палец приведет в действие ударно-спусковой механизм пистолета.

Боек бьет по капсюлю, порох воспламеняется, выталкивает из гильзы пулю со стальным сердечником, та проходит по каналу ствола, крутнувшись вокруг своей оси, и, как буравчик, вкручивается в череп.

Возможно, в этот миг я и вспомню свою жизнь…

— Бэнг-бэнг — говорит она.

При выстреле в упор на коже остаются следы пороха. Во лбу у меня будет аккуратная дырка, а по краям — обожженная пороховыми газами кожа. На стене — красно-серая клякса с белыми осколками кости… Тоже своеобразный nail-art.

— Как тебе это понравится? — спрашивает она.

Это мой коан.

Те, у кого открылся третий глаз, сидят на цветке лотоса… Почему бы нет? Не исключено, что все мы в момент смерти становимся просветленными. Нет никого, кто бы это опроверг.

— Меня ждет цветок лотоса, — говорю я.

Бэнг-бэнг…

Красивое, почти безупречное лицо Муцуми, которое я ненавидел с момента нашего знакомства, вдруг превращается в огромный ярко-красный цветок. Так распускается бутон на ускоренной съемке.

По моим щекам стекает что-то теплое. А Судзуки Муцуми с пурпурным цветком-мутантом вместо головы оседает на пол. В звенящей тишине раздается тяжелый глухой звук падающего тела.

В проеме двери стоит девушка по имени Кобаяси Юрико, сжимая в руке пистолет Glock 26, тот самый, из которого господин Рэй пустил себе пулю в лоб. Ствол пистолета, смотрящий в мою сторону, немного подрагивает.

Краем глаза я замечаю слева какое-то движение, и ствол пистолет мгновенно перемещается в ту сторону. Такэо замирает растопырив руки, как футбольный вратарь. Лицо у него донельзя растерянное. Ну да, одно дело — бить человека и совсем другое — бросаться с голыми руками на пистолет, из которого только что разнесли голову твоей сестре. Даже ветеран спецподразделения на какое-то время растеряется.

Вот чувство, которое я испытываю в первый миг своей новой жизни, — злорадство. Можно сказать, мстительная радость. Можно сказать, злобное пьянящее торжество. Посмотрим, как ты выкрутишься, мой дорогой псих.

— Юри-тян, что ты наделала? — говорит он.

Я хочу крикнуть ей, чтобы она не слушала его, чтобы просто выстрелила ему в башку… И черт с ними, с ответами на мои вопросы. Пусть я умру, так ничего и не поняв, но умру не в этой убогой комнатушке от руки какого-то свихнувшегося придурка.

Я хочу крикнуть, чтобы она стреляла немедленно, иначе он прикончит и ее тоже. И плевать на то, что у этой истории получится такой скомканный конец… Я хочу крикнуть, но не могу даже вздохнуть.

Просто сижу с открытым ртом и таращу глаза на пистолет в руке Юрико, который почему-то не стреляет.

— Зачем? Юрико, ответь мне, зачем?

Пока Такэо не двигается с места. Но я уже вижу, что он приходит в себя. Еще минута — и он начнет действовать. И тогда у нас не будет никаких шансов.

«Смит и Вессон», из которого меня должна была убить Муцуми, по-прежнему зажат в ее руке. В бледной, ставшей вдруг полупрозрачной руке, будто вылепленной из воска. И даже тщательно сделанный маникюр уже не в состоянии сделать руку более привлекательной. Наоборот, создается впечатление, что какой-то шутник прилепил на кукольные пальцы непомерно большие и яркие кусочки пластмассы, пытаясь придать им большее сходство с человеческими, но добился противоположного эффекта. Именно из-за этих ногтей рука кажется еще более неестественной. Она не похожа даже на руку трупа.

Эй, говорю я себе, очнись! При чем здесь ногти Муцуми? Тебе нужен ее пистолет. Просто нагнись и вытащи его из этих жутких пальцев. И тогда, возможно, ваши шансы с Такэо уравняются.

Дельный совет. Но как и любой другой совет, он хорош для того, кто его дал. То есть для крошечной части моего сознания, которая может только отстраненно наблюдать за ситуацией и истерично вопить. Часть мозга, способная отдать команду телу, все еще в отключке.

— Юри-тян, успокойся и отдай мне пистолет, — говорит Такэо.

Так в фильмах полицейские разговаривают с неуравновешенными подростками или женщинами, находящимися в шоке, когда у них в руках оружие, готовое выстрелить. Таким же тоном говорят со стоящими на краю крыши отчаявшимися девчонками, типа: «Постой, тебе есть для чего жить».

— Юрико, все будет хорошо, только опусти пистолет, — повторяет Такэо.

«Да сделай же ты что-нибудь!» — вопит кусочек моего сознания. Такэо делает небольшой шажок к Юрико.

— Вспомни все, о чем мы говорили, Юри-тян, — бубнит он, — просто вспомни. Я не сержусь на тебя из-за Муцуми, честное слово. Просто отдай мне пистолет, и мы уедем отсюда… Вместе. Ты и я. Мы скоро станем богатыми и сможем продолжить наше дело…

Еще полшага. Между ними остается не больше двух метров. Вот-вот он бросится вперед, и все будет кончено. Я подаюсь вперед, я открываю рот, я заставляю разжаться пальцы, вцепившиеся мертвой хваткой в стул… Но все это происходит настолько медленно, что Такэо успевает сократить расстояние еще на двадцать сантиметров.

Вот сейчас…

— Такэо, — вдруг говорит Юрико с совершенно неуместной иронией. — Такэо, почему ты думаешь, что с тобой будет все, как в кино?

И ее голос, напоминающий позвякивание льдинок в бокале, наполненном очень дорогим виски, окончательно приводит меня в кондицию. Я вырываю пистолет из скрюченных пальцев мертвой женщины по имени Судзуки Муцуми и встаю, держа его так, чтобы ствол смотрел прямо в затылок Такэо.

— Эй, — сиплю я. — Обернись, Такэо. Как ты там говорил? Хеппи-энда не будет? Ты был абсолютно прав…

Первый выстрел отбрасывает Такэо обратно к стене. Второй — заставляет подпрыгнуть и судорожно взмахнуть руками. Третий — прижать руки к животу и сползти по стене на пол, оставляя за собой на обоях широкую красную полосу.

Из-за стола, разделяющего нас, я вижу только его ноги, обутые в черные с синими полосками кроссовки Nike. Ноги совершают замысловатые движения, будто Такэо лежа танцует джигу. Танец продолжается недолго — минуту или чуть больше. Мы с Юрико не отрываем глаз от этих ног. Одна из них задевает стоящий рядом стул и тот с грохотом опрокидывается.

Губы Юрико мелко подрагивают, будто она собирается расплакаться. А я стою, сжимая рифленую рукоять пистолета и чувствую, что сейчас самое время сказать ей что-нибудь ободряющее. Только вот что? Что я могу сказать сейчас, стоя в комнате, пропахшей пороховыми газами, кроличьей шерстью, свежей кровью, мозгами и, кажется, дерьмом? Что я могу сказать девушке с пистолетом в руке, девушке с испачканным чужой кровью лицом, девушке, равнодушно следящей за агонией человека, которого она называла учителем и которого я только что убил…

Но я все-таки нахожу слова. Стараясь говорить твердо, я задаю вопрос, который принято задавать в американских фильмах. Я спрашиваю:

— Ты в порядке?

Она молча достает свободной рукой сигарету из кармана куртки и закуривает.

— Я-то в порядке, — говорит она, выдыхая дым. — А ты как?

— На тебе кровь…

Она проводит по лицу тыльной стороной кисти, в которой зажат Glock.

— Это не моя.

Я смотрю на Муцуми, лежащую у моих ног. Под тем, что раньше было ее головой, — лужа темно-красной крови с серыми, влажно поблескивающими в свете электрической лампочки, сгустками. Машинально я отодвигаюсь от этой лужи. Вот так должен был выглядеть я. По задумке этих психов.

— Вот сволочь, — говорит Юрико, глядя на замершего Такэо. — Скотина.

Я не нахожу ничего лучше, чем спросить:

— Почему?

— Когда ты понял, что он киллер?

— Минут двадцать назад.

— Тогда все понятно… Мне казалось, что ты догадался, еще когда мы были у Рэя.

— Да как-то не до того было…

— Ладно. Я сама тоже не сразу поняла. Думала, все, что он говорит, — всерьез. Мне нравились его идеи… Было в них что-то подлинное. Настоящее, а не та чушь, которую слышишь отовсюду — любите друг друга, уважайте друг друга… Может быть, идеи Такэо и были тем мутировавшим вирусом, который, в конце концов, уничтожил бы человечество? Не о том ли мы с тобой мечтали? Если бы все пошло так и дальше, настал бы момент, когда последний из людей пустил бы себе пулю в лоб… И тогда мы смогли бы посмотреть на мертвые города… А потом, когда нам надоело бы слушать завывание ветра в выбитых стеклах домов, мы начали бы все сначала. Исправили все ошибки…

Я пытаюсь убедить себя, что глаза Юрико блестят не из-за слез.

— Но все кончилось…

Мне хочется заткнуть уши, чтобы не слышать боль и тоску в ее голосе.

— Он предал собственную идею. Наверное, всегда и был предателем, просто я не замечала. Не хотела замечать. За то время, что я его знала, он выполнил шесть контрактов.

— Доводил до самоубийства?

— Ага.

— Отличный способ.

— Ну, да. Кем-кем, а дураком он не был… Предатель! — она зло пинает тряпичную ногу Такэо.

Потом тушит окурок о стену и бросает его в угол:

— Ладно. Надо убираться отсюда.

— Куда?

— Не знаю… Куда-нибудь. Ты ведь почти богач…

— Вряд ли. Меня разыскивает полиция.

Она пожимает плечами. Конечно. Мои проблемы.

— На самом деле, рано или поздно это произошло бы, — задумчиво говорит она. — У Муцуми совсем крыша съехала от «колес». Сука! Все время домогалась меня… В туалет спокойно сходить не давала. Сука… Самое смешное, что ей я тоже верила… Я, как дура, верила всем. Тебе, Такэо, Муцуми… Считала вас своей семьей. Вы мне казались такими значительными, такими умными и сильными. Дура, что и говорить. Сумасшедшая, слюнтяй и наемный убийца — хороши учителя!

Слюнтяй — это я.

Сердце Юрико тоже разбито. Я понимаю, что она чувствует, и на «слюнтяя» не обижаюсь.

— Что ты будешь делать теперь? — спрашиваю, чтобы хоть что-то спросить.

Она, поигрывая пистолетом, прохаживается по комнате, старясь не ступить в кровавые лужи. Крови натекло порядочно.

— Не знаю. Домой не вернусь, точно. Придумаю что-нибудь… Дом Муцуми сейчас пустует, поживу пока там. Если хочешь, можем жить там вместе. Когда ты окончательно сопьешься и умрешь, я тебя похороню.

— Спасибо.

— Да ладно, шутка… Давай-ка выбираться отсюда. Поговорим в машине.

Она нагибается над Такэо, и какой-то предмет перекочевывает из его кармана в ее. Потом еще один. Потом еще…

— Иди, заводи машину, — она бросает мне ключи.

— А ты что будешь делать?

Я двумя пальцами вытаскиваю связку ключей из мешанины крови и мозгов.

— У тебя осталось виски?

— Есть в машине бутылка. А что?

— Неси… Хотя… Сначала посмотри, есть ли там канистра с бензином. Если есть, лучше неси ее. — говорит она.

То, что собирается сделать Юрико, называется поджог. Бензина я не нахожу, приношу бутылку виски. Она объясняет, что на самом деле крепкие алкогольные напитки горят вовсе не так весело, как показывают в фильмах. Поэтому в первую очередь нужно как следует полить какую-нибудь мягкую мебель, но ни в коем случае не пол или шторы. Пол и шторы годятся только в том случае, если у тебя много бензина. Или керосина. Или какой-нибудь другой горючей жидкости. А так это напрасная трата времени, сил и виски.

— А лучше всего, — говорит она, поливая матрас и какие-то брошенные в кучу тряпки в шкафу, — самодельный напалм. Если есть такая штука, можно спалить все, что угодно. Или коктейль Молотова…

— Ты специалистка в этом деле.

— У всех свои достижения, — она пожимает плечами.

И я понимаю, что она дважды перешла тонкую линию, за которой человек становится либо психом, либо бодхисатвой. Вернее, перешла две разные линии. Первую — когда собиралась убить себя. Вторую — когда убила Муцуми.

Теперь альтернатива есть и у нее. О возможности выбора не хочется даже вспоминать.

Остатки виски достаются Такэо.

— Интересно, а зачем ему нужны были группы? Ну, те люди, которые ему не платили… Акихико, например, и другие, которых ты знала?

— Не знаю, — она достает зажигалку, — Мне кажется, что кое в чем Такэо был прав. Ответы порождают только новые вопросы. И, в конце концов, заводят в тупик… Тебе так хочется оказаться в тупике? Главное ты знаешь — плохой парень мертв. Почему он так поступал, что именно он делал — мы с тобой никогда не узнаем. Раз нет объяснения нашей судьбе, пусть не будет объяснения и для него. Он ведь не особенный, верно?

— В общем, да.

С минуту мы молчим, думая каждый о своем. Это — минута молчания. Это — прощание с тем, что навсегда останется тайной.

— Прощайте, придурки, — наконец произносит Юрико и чиркает зажигалкой.

Я выхожу на улицу, сажусь в субару и поворачиваю ключ в замке зажигания. Мне вовсе не хочется видеть, как кремируют покойников. Хватит с меня убийств, мозгов, крови, пожаров. От таких вещей быстро устаешь. Если ты не псих и не бодхисатва.

Из дома выходит Юрико. В крови и копоти, с пистолетом в руке, на фоне языков пламени. Очень живописно…

— Тебе надо умыться, — говорю я, когда она садится рядом, распространяя по салону запах гари.

— Поехали.

Пока я рулю по городу, она молча смотрит в окно и курит одну сигарету за другой.

— Чем ты думаешь заняться? — спрашивает Юрико, глядя на дорогу.

А действительно — чем? Будущее — это иллюзия. Так же, как и прошлое… А если вдуматься, то и так же, как настоящее. Но одно я теперь знаю точно: для того, чтобы быть счастливым, мало не делать всякой мелкой дряни. Чтобы быть спасенным, отрицания недостаточно.

Дорога убегает все дальше, к сереющему горизонту, откуда скоро покажется солнце, а я думаю, что секрет перемирия с самим собой состоит в том, чтобы делать что-то хорошее вместо того, чтобы просто не делать плохого. Хотя бы немного. Одно крошечное хорошее дело вместо десяти неделаний какой-нибудь маленькой гадости.

Невзирая на то, что это никак не отзовется в вечности.

И еще я думаю о том, что мы имеем власть над своим прошлым. И что оно не должно определять наше будущее. А для этого нужно просто закрыть все счета.

— Навещу своего брата, — говорю я. — Просто заеду в гости к говнюку.

Я вношу поправку в свои выводы: иногда для того чтобы быть заключить перемирие с собой, нужно сделать и какое-нибудь дерьмо.

«Справедливость» — не совсем подходящее слово. Но «возмездие» нравится мне еще меньше.

— А что будешь делать ты, Юрико?

— Называй меня Юри, — отвечает она и надолго замолкает.

После всего того, что случилось с нами, мне сложно представить ее счастливой матерью и женой. Я не телепат, но догадываюсь, о чем она сейчас думает. И понятия не имею, какой ответ будет правильным. Если вспомнить мое недавнее прозрение — все, что она сделает, будет равноценным перед лицом бесконечности. Поэтому ничего ей не говорю. Просто веду машину на восток.

Ответ приходит сам собой.

У нее в кармане пищит телефон. Тот самый сигнал SOS, от которого я буду вздрагивать до конца своих дней. Юрико подносит черную коробочку NEC к уху и долго, невыносимо долго слушает чей-то призыв о помощи.

Наконец глубоко вздыхает и говорит:

— Наша жизнь трагична… Эта история не может закончиться хорошо. Просто прими это. Ты не особенный, и нечего распускать сопли. Мы все потерпевшие. Так что за сочувствием тебе придется встать в очень длинную очередь. Если хочешь, убей себя. Но подумай о том, что, потеряв надежду, ты обрел нечто большее.

Так говорит Юри и выбрасывает телефон в открытое окно.

— Поехали к твоему брату, — говорит она.

И я постигаю смысл слова «начало».