За пять дней до июньских нон

Паланкин сенатора остановился у подножия холма Оппия возле длинной кирпичной стены Лудус Магнус.

Внешне школа гладиаторов не сильно отличалась от военной казармы, если не считать, что дисциплина здесь, за этими стенами, была строже, чем у легионеров на войне. Тот, кто продавал себя арене, подписав самый настоящий юридический договор, с этого момента душой и телом принадлежал ланисте — словно раб хозяину, и соглашался на все — терпеть наказания, пытки, даже погибнуть в бою. И тем не менее многие добровольно подписывали этот документ.

Слуга у входа распахнул дверь, как только дежурный прокричал громовым голосом:

— Откройте благородному Публию Аврелию Стацию, римскому сенатору!

Появление Аврелия выглядело весьма торжественно: за ним проследовали Сервилий и длинная череда слуг. Возле небольшого деревянного амфитеатра, предназначенного для тренировочных боев, выстроились doctores. Ими становились, как правило, атлеты, избежавшие смерти и оставшиеся работать в школе, чтобы готовить новых рекрутов.

В самом деле, выходу будущего победителя на арену предшествовали долгие месяцы, а порой и годы труднейшего обучения под руководством неумолимых тренеров, готовых заставить новичка претерпеть те же мучения, какие они сами сносили когда-то от своих учителей.

Управляющий школой Ауфидий, тучный человек, немолодой, обрюзгший, с жестким взглядом, в котором сквозило наглое самодовольство, встретил Публия Аврелия с притворной вежливостью.

— Благородный Стаций, какое бесконечное счастье видеть тебя среди нас! Приказывай — и тебе повинуются, глубокоуважаемый сенатор. Согласно велению Цезаря мы в полном твоем распоряжении и готовы выполнить любое твое желание. Я приготовил тебе угощение в моих комнатах…

— Спасибо, — коротко ответил Аврелий, намереваясь держать дистанцию. — Но сначала я все же хотел бы осмотреть школу. И прежде всего, что это за здание вон там? — спросил он, указывая на низкое мрачное строение у края арены.

— Кухня, — ответил ланиста. — Там мои ребята едят, все вместе.

— Вечером накануне боя некоторые поклонники приходят сюда попировать с ними, — уточнил Сервилий. — Я сам принимал участие в таком «открытом ужине» атлетов.

Сенатор знал, что гладиаторов, обычно сидевших на строгой диете, накануне боя кормили до отвала: им подавали обильный ужин, который для многих оказывался последним.

— Помню, в тот вечер эфиопы даже не прикоснулись к еде… словно чувствовали, бедняги, что их ожидает! — сочувственно вздохнул Сервилий.

— А, те! — пренебрежительно заметил Ауфидий. — Мне с самого начала было ясно, разумеется, что им ни за что не выжить. Как борцы они вызывали только жалость. С другой стороны, они оказались хороши в схватке с британками. Это было великолепное зрелище, такое редко увидишь. Не знаю, понятно ли я объяснил…

— Превосходно, — оборвал его патриций.

— Очень жаль, что ты не смог присутствовать при этом, — медоточивым тоном проговорил ланиста. — Бой прошел с огромным успехом!

— Жаль, что актеры не могут повторить его, — сухо заметил Аврелий. — Ты говоришь, Хелидон присутствовал на ужине?

— Конечно, и ел с большим аппетитом, чего нельзя сказать о его противнике, Квадрате. Полное ничтожество, которому, конечно, недолго осталось жить. Такое везение дважды не повторяется. Как подумаю, что этот бездарь Квадрат еще жив, а Хелидон, лучший из моих атлетов, лежит в мертвецкой… Найди убийцу, сенатор, и я сам перережу ему глотку, сам, своими руками! — Он театральным жестом поднял ладони к небу. — Знал бы ты, сколько я потерял, поставив на Хелидона!

— Досадно, — холодно прервал его патриций.

Ауфидий, привыкший общаться с сильными мира сего, тотчас прекратил разговор о своих бедах и провел посетителей на песчаный участок, где размещались устройства для тренировок гладиаторов.

— Это шесты, которые помогают развивать реакцию, — объяснил ланиста, — в нижней части, как видишь, на шесте крепятся вращающиеся палки. Борец должен постараться поразить мишень, перепрыгивая через них. Когда обучающийся уже достаточно натренирован, палки заменяются остро отточенными мечами… — Он самодовольно усмехнулся, словно припомнил какую-то детскую игру. — Одно неловкое движение — и человек остается без ноги. Как видишь, люди в моей школе — не просто мясо для бойни, пригодное только для убийства. Я выпускаю на арену хорошо подготовленных атлетов, способных показать яркое представление, в котором жизнь — не говоря уже о тугом кошельке, разумеется, — награда лучшим, а смерть — просчитанный риск… Конечно, — поспешил он уточнить, — я всегда готов к немалым потерям: попадаются разные хвастуны, люди, вообще ни на что не способные, от которых следует избавляться сразу же, тем более что в желающих стать гладиаторами недостатка нет. Помимо крестьян и военнопленных, за воротами моей школы стоит длинная очередь жаждущих попасть сюда. Однако отбор происходит очень жестко, самые слабые не выдерживают даже тренировок — погибают. А вот Хелидон… — мечтательно протянул он. — Вот уж кто действительно был рожден гладиатором! И хоть он не мог поспорить с коротким кинжалом, какой обычно используют фракийцы, сразу было видно — у него характер победителя!

— Да, — произнес Публий Аврелий. — Мы нередко забываем, что эти представления были придуманы для чествования побед Рима над вражескими армиями. Побежденным народам следовало сражаться с помощью традиционного для их родины оружия, используя, например, вогнутый щит самнитов…

— Или боевую колесницу-двуколку, что получила распространение после завоевания Галлии, — вмешался Сервилий.

— Теперь, между прочим, стали интереснее морские сражения. Говорят, будто Клавдий Цезарь хочет устроить гигантскую битву на Фуцинском озере, прежде чем осушить его! И она затмит знаменитое морское сражение Августа… — с гордостью сообщил ланиста.

Аврелий, далекий от того, чтобы разделять его восторги, с недоумением осмотрелся:

— Одно мне непонятно. Почему здесь, где тренируются лучшие в мире борцы, во всяком случае по твоим словам, я нигде не вижу оружия?

Ланиста с удивлением посмотрел на него: неужели сенатор сам не понимает?

— У гладиаторов нет свободного доступа к оружию, благородный Стаций. Они такие буйные и возбужденные, что при малейшей размолвке или ссоре тотчас поубивают друг друга с оружием в руках.

— Вместо того чтобы терпеливо ожидать смерти на глазах публики, — с иронией заметил сенатор.

— Вот именно! — вполне серьезно подтвердил Ауфидий, не замечая сарказма. — Только у меня и у слуги, который точит оружие, есть ключи от армаментария. Но подойди сюда, я покажу тебе санарий, где мы лечим раненых. Тут мы храним «грязь, собранную на арене», то есть песок, которым гладиаторы оттирают пот и масло, — маслом они смазывают тело, чтобы блестело и ускользало из рук противника. «Грязь» эта славится как панацея от всех болезней, и продажа ее приносит нам немалый доход…

Сенатор поморщился, содрогнувшись при одной лишь мысли, что эту отвратительную смесь воска, пота и пыли, собранную на арене, многие считали не только талисманом, приносящим удачу, но и лечебным средством.

— А вот там у нас сполиарий, — продолжал ланиста.

— Иными словами — мертвецкая?

— Именно так, благородный сенатор.

— Тело Хелидона еще там? — поинтересовался Аврелий.

— Да, благородный Стаций, — ответил Ауфидий.

— Очень хорошо, — оживился патриций. — Покажите и позовите сюда врача, который осматривал его.

Тело Хелидона, уже омытое слугами, покоилось на деревянном столе. Вокруг, ожидая бесславного захоронения, грудой лежали десятки трупов, помеченных каленым железом: тела метили, дабы предотвратить возможные побеги — вдруг какой-нибудь подлец задумает сбежать, притворившись покойником. Почувствовав тошноту, Публий Аврелий отвел взгляд.

Легкое покашливание обозначило появление врача Хрисиппа. Тонкие губы под едва обозначенными усиками скривились в самодовольной усмешке, выражавшей превосходство.

— Какова причина смерти? — сразу переходя к главному, спросил сенатор спесивого хирурга, обращаясь к нему тем не менее уважительно.

Но высокомерие врача, который всем своим видом выражал типичное для эллинов чувство превосходства над другими, не облегчало ему задачу.

— Как всем известно, благородный Стаций, в теле человека существуют четыре основные жидкости, которые должны находиться во взаимном равновесии, — с важностью заговорил чванливый медик, — кровь, желчь, лимфа…

— И флегма, — завершил сенатор. — Может быть, тебе показался странным мой вопрос, но я хочу услышать точный ответ, а не лекцию по анатомии.

Хрисиппу не удалось скрыть недовольства. Этот аристократ в тоге с латиклавией, очевидно, воображает, будто разбирается в медицине! Вот бы ответить ему как следует, показать, что он ничего не понимает, но сенатор — поверенный Цезаря, и именно Цезарь оплачивал его, Хрисиппа, счета.

— Я осмотрел труп, — начал Хрисипп, стараясь успокоиться. — Мне не хотелось бы огорчать тебя, но я не нашел ничего особенного, кроме крохотной ранки на шее и ссадин на руках, которые Хелидон мог получить при падении. Может быть, какая-нибудь инородная жидкость проникла в его тело, нарушив равновесие…

— Говори яснее! — с нетерпением потребовал Аврелий. — Намекаешь на яд?

— Это лишь умозаключение… — проговорил врач, словно защищаясь. — За неимением никаких других следов…

— Короче, не знаешь! — вспылил патриций.

— Не знаю, — холодно ответил Хрисипп и замолчал.

Сенатор поразмыслил: императорская школа гладиаторов располагала лучшими врачами, и все же не всегда следует доверять им. Напротив…

— Хрисипп, сколько мне лет, по-твоему? — неожиданно спросил он.

Грек скривил губы, подошел к Аврелию и, оттянув ему веко, осмотрел глаз.

— Неупорядоченный образ жизни, обилие вина, жирная пища, масса женщин, множество дурных привычек, — диагностировал он опытным глазом. — Все, однако, компенсируется железным здоровьем и постоянными физическими упражнениями… Около сорока, сказал бы я, хотя ты и стараешься выглядеть моложе, — заключил он. — Пожалуй, и удалось бы, если бы поосторожнее обращался с печенью.

Патриций что-то пробурчал, явно недовольный тем, что его возраст столь очевиден. Хрисипп знает свое дело, можно не сомневаться. Выходит, если заносчивый грек не лгал, речь шла о яде… И все же Хелидон в начале боя с Квадратом находился в отличной форме. Как же мог яд вызвать такое моментальное действие и в столь нужный момент, причем явно спустя несколько часов после приема?

Все еще обдумывая эту загадку, Публий Аврелий вернулся к своей свите, ожидавшей во дворе.

— Начинаем расследование немедленно, — объявил он. — До обеда еще есть время.

— Ауфидий приготовил для нас какие-то особые кушанья, — сообщил Сервилий, любитель поесть.

— Напрасно. Я хочу разделить обед с гладиаторами, — разочаровал его Аврелий. — Чтобы узнать характер человека, нет ничего лучше, чем посмотреть, как он ест, — уточнил он.

— Боги, накормите меня! — простонал Тит, хватаясь за желудок. — Спасите!

Ни для кого не было секретом, что диета гладиаторов, хоть и питательная, вкус отнюдь не услаждала.

— Ланиста будет огорчен, хозяин, если не окажешь честь его угощению, — вмешался Кастор. — Позволю себе дать совет. Пусть хотя бы Сервилий воспользуется его приглашением, зато тебе в обеденном зале будет спокойнее, сможешь свободно изучать психологию мирмиллонов.

Сервилий взволнованно и благодарно посмотрел на Кастора. Сегодня же вечером александрийца ожидает новая туника, подумал Аврелий, располагаясь в небольшой комнате, которую Ауфидий тотчас предоставил в его распоряжение для разговора с ретиариями.

Из всех атлетов ретиарии, несомненно, лучше всех знали жертву. И можно было даже допустить, что они дружили с Хелидоном, потому что никогда не сражались с ним, а дружба с теми, с кем предстояло биться насмерть, была, разумеется, исключена.

— Пусть войдет первый, — приказал сенатор и увидел в дверях сурового, но осторожного человека, упрямо не поднимавшего глаз. Чтобы он почувствовал себя свободнее, патриций предложил ему кубок вина, которое пил сам.

— Спасибо, нет, — покачал головой гладиатор. — Я пью только поску. Вино туманит мозг и замедляет реакцию.

Аврелий восхитился железной волей гладиатора. Поска, конечно, утоляла жажду, но была совсем невкусной.

— Как зовут тебя, ретиарий?

— Гелиодор, сенатор.

Отвечает однозначно, отметил про себя Аврелий, и не открывается, словно в сражении на арене…

— Согласен, Гелиодор, я конечно же не стану вредить твоей физической форме. А теперь скажи мне, как ты стал гладиатором?

— Я родился в Гербите, на Сицилии, в горах, недалеко от Этны, — заговорил гладиатор, — в очень бедной семье. Еще с детства я хорошо дрался, поэтому и решил рискнуть. Записался в гладиаторы, и сейчас у меня хороший контракт. Останусь жив — вернусь на свой остров сказочно богатым.

— Вижу, ты умеешь говорить ясно и просто, — с удовольствием отметил сенатор. — А много ли таких, как ты, приезжает из провинции в надежде заработать деньги на боях гладиаторов?

— Много, — признался Гелиодор. — Например, со мной сюда приехало шестеро, теперь остался только я. Другие быстро сгорели. В этом ремесле, чтобы не встретиться со смертью, нужно обладать большим хладнокровием.

— Что скажешь о Хелидоне?

— В бою он был неотразим, по сути, непобедим. Никто не умел так владеть сетью и трезубцем. Однако он не смог бы долгие годы оставаться на арене. Одной ловкости здесь недостаточно, я уже говорил. Он был слишком уверен в себе, и рано или поздно его кто-нибудь прикончил бы. Так или иначе, теперь одним конкурентом меньше…

— Ты видел, как он упал на землю?

— Нет. Я только что закончил бой, а всякий раз, когда возвращаюсь с арены, хочется побыть одному, успокоиться. Кроме того, меня не интересуют чужие дела. У меня своя забота — постараться выжить. А это, знаешь ли, нелегко.

— Спасибо за помощь, Гелиодор. Пока что все.

Аврелий вздохнул: если и другие атлеты окажутся столь же разговорчивыми, как этот сицилиец, рассчитывать будет не на что.

— Следующий! — позвал патриций и увидел перед собой невысокого коренастого человека, скорее широкого, чем высокого, с толстыми губами и огромными усами.

— Как зовут?

— Геракл! — прогремело в ответ с сильным варварским акцентом.

— Говоришь по-латыни? — усомнился патриций.

— Мне не нужен латынь: я есть сила, я есть сармат, я есть гладиатор.

— Ты знал Хелидона?

— Хелидон — есть сила, очень большой сила. Теперь Хелидон нет, и я есть самый сильный.

— Где ты находился, когда он упал на землю?

— А? — наморщил лоб Геракл.

— Известно ли тебе, что… — начал было сенатор.

— А? — повторил сармат, явно с трудом понимая римскую латынь.

Публий Аврелий жестом отпустил его. От подобных разговоров определенно мало толку.

Когда Геракл ушел, в дверях появился Кастор, а за ним привлекательный стройный юноша со светлыми локонами, явно привыкшими к рукам хорошего парикмахера.

— Ave, сенатор Стаций! — приветствовал вновь пришедший, красиво выбросив вперед руку. — Меня зовут Галлик, и я к твоим услугам!

— У тебя прекрасная речь! — заметил Аврелий.

— Я из Августодуна. Можешь удивляться, но у нас культурный город, — не без иронии ответил юноша.

— Знаю, — улыбнулся Аврелий, — из ваших деревень я постоянно получаю пиво и желтый жир, который вы делаете из коровьего молока. Здесь, в Риме, о нем и слышать не хотят, но в моем доме он всем очень понравился, когда я велел повару тушить мясо не с оливковым маслом, а с ним!

— Утонченный сенатор Публий Аврелий Стаций пьет пиво и ценит кельтское масло! Кто бы подумал! Теперь тебе остается только надеть наши длинные штаны…

— Ну нет, слишком уж они неудобны! Можно сойти с ума — ноги словно спеленуты, — пошутил Аврелий. — Но я тоже никак не ожидал, что гладиатор из Заальпийской Галлии будет говорить на Цицероновой латыни. Утоли мое любопытство, Галлик: откуда ты знаешь этот язык?

— Выучил в школе. Я был рабом одного очень богатого провинциала, который отдал меня в обучение. В его доме я пользовался многими привилегиями: мне позволялось носить его одежду, обедать с ним за одним столом, даже спать в его постели, — улыбнулся Галлик, подмигнув.

— Понимаю… И почему же теперь любимец богача сражается на арене цирка?

— Дочь хозяина оказалась очень мила, и я случайно перепутал постели — ее и отца. К тому же, зная, что мой щедрый хозяин завещал мне крупную сумму после своей смерти, я несколько ускорил события.

— Ты хочешь сказать, что убил его? — ужаснулся Аврелий.

— Ну, сенатор, не будем преувеличивать. Я всего лишь забрал обещанное, не ожидая, пока он отправится на тот свет. Теперь вот я здесь, чтобы вернуть то, что похитил… Насколько понимаю, любовь хозяина ко мне оказалась куда менее пылкой, чем к сестерциям.

— И все-таки, похоже, ты и здесь не теряешься.

— Я довольно худой в сравнении с этими горами мяса, и, уверяю тебя, ловкость в борьбе важнее силы. Я умею увильнуть, подобно хорьку, от ударов противника, и пока что удача сопутствует мне. Еще два месяца — и я выйду отсюда свободным человеком, без долгов и даже с кое-каким запасом деньжат.

— Теперь я хотел бы поговорить с тобой о Хелидоне, если тебя не затруднит.

— Нисколько.

— Ты знал его?

— Еще как! Мы часто виделись, и не только в казарме. Играли в кости, ходили в публичный дом…

— Вы можете свободно выходить отсюда? — удивился Аврелий.

— Конечно, — подтвердил Галлик. — Победитель должен отпраздновать свою победу! Здесь, когда бывают важные тренировки, собираются лучшие люди, чтобы посмотреть на нас. А слышал бы ты, как восхищаются женщины! Нас приглашают к себе даже аристократические семьи, не говоря уже о том, что отпрыски знатных римлян соревнуются за право участвовать в наших похождениях.

— И куда вы обычно отправляетесь веселиться?

— Когда как. В таверну Ниобеи или еще куда-нибудь. Иногда нас просят выступить с показательными боями на праздничных застольях. Я охотно соглашаюсь, потому что таким образом завожу полезные знакомства, которые когда-нибудь понадобятся. Я же не собираюсь заниматься этой противной работой всю жизнь! Хелидон, разумеется, как самый лучший гладиатор, был нарасхват.

— А теперь, Галлик, подумай хорошенько, прежде чем ответить на мой вопрос. Есть ли кто-нибудь в школе, кто хотел бы его убить?

— Кто-нибудь? Да все! Секуторы, фракийцы, мирмиллоны, самниты… При каждой жеребьевке они рисковали оказаться в паре с ним!

— Но только не вы, ретиарии… — заметил Аврелий.

Типичный бой на арене действительно состоял из встречи ретиария с фракийцем, вооруженным коротким мечом и щитом, или с гладиатором, владевшим каким-либо другим видом оружия, но друг с другом ретиарии, вооруженные сетью и трезубцем, никогда не сражались.

— Сенатор, ты шутишь, — продолжал Галлик. — Конечно, именно поэтому нас, ретиариев, помещают отдельно и мы не встречаемся с другими гладиаторами. И все же не надо думать, будто мы все так уж дружны. Хелидон был лучшим из лучших, и теперь, когда его нет, у каждого есть возможность занять его место!

— Ты тоже к этому стремишься?

— Нет, мне это ни к чему. Я, напротив, стараюсь сохранить хорошее положение и некоторые привилегии. И в этом смысле Хелидон живой был мне полезнее, чем мертвый.

— Ты, я вижу, довольно трезво смотришь на вещи, — заметил Аврелий. — Не думаю, чтобы в школе нашлось много таких, как ты…

— Что и говорить, школа эта — сборище жутких дураков. Толпа здоровенных болванов, способных только рубить мечом, — с презрением ответил Галлик. — Поговори с ними — увидишь! — Сказав так, он удалился, посмотрев на сенатора, как на соучастника, что тому явно не понравилось.

— Неглупый парень, — заметил Кастор. — Думаю, надо поближе с ним познакомиться. Не возражаешь, если я на минутку отлучусь?

Похоже, Кастор нашел друга; рыбак рыбака видит издалека — так и мошенники, подумал Аврелий с некоторым беспокойством. О боги, что сотворят эти двое, если споются!

— Пусть войдет следующий, — приказал он.

… — Итак, Турий, ты считаешь, что был другом Хелидона… Ты первый, кто признает это! — удивился Аврелий.

— Именно так, — подтвердил новый свидетель.

Темноволосый, с бритым лицом, Турий явно чувствовал себя неловко — отвечал не сразу, потирал руки, словно только что обжегся о крапиву, и без конца переминался с ноги на ногу — от подобного танца лопнуло бы терпение и у человека куда более выдержанного, чем Аврелий.

— Другие хотели его смерти, сенатор Аврелий, потому что завидовали, только поэтому. И Галлик, этот кудрявый дамский угодник, который тенью следовал за ним, тоже готов был предать его за гроши… — заявил он, не переставая переминаться.

— Хелидон, однако, помогал ему, — возразил патриций.

— Поначалу нет, — поправил его гладиатор. — Знал бы ты, как часто он насмехался над его крашеными кудрями! Как смеялся, а иногда и высмеивал при всех, спрашивая, почему тот вооружается трезубцем, а не каламистром. Дразнил, подражая его латинскому языку, и однажды в насмешку даже подсунул ему в спальню этот самый каламистр! Но потом, угодничая и льстя, Галлик вошел к нему в доверие. — Турий помолчал, что-то вспоминая. — Я говорил ему: «Хелидон, не гуляй по ночам, отдыхай. Береги форму, а то ведь удар меча — и нет тебя, подумай о своей семье». Но он все равно продолжал шататься по тавернам и лупанариям.

— Ты упомянул о семье? — удивился Аврелий. — Но у Хелидона ведь не было родных. Мне говорили, что в том бою уничтожили всех фракийцев…

— Так утверждал он, — подчеркнул Турий. — Но, когда крепко напивался, становился разговорчивым… И упоминал тогда Форум Галльский, а вовсе не Фракию…

Форум Галльский — в Цизальпинской Галлии, недалеко от Мутины… Что могло связывать фракийского гладиатора с этой римской провинцией?

— Расскажи-ка мне, Турий, все, что знаешь о нем, даже то, что кажется совсем незначительным.

Атлет, казалось, не решался.

— Больше ничего не знаю, сенатор. Кроме того, что люди, якобы дружившие с ним, всегда преследовали свои корыстные цели. Это плохой мир — мир арены. В амфитеатре Статилия Тавра нет места для добрых чувств, — горько вздохнув, заключил он.

— Откровенно говоря, Турий, мне странно видеть среди гладиаторов человека с такой тонкой натурой. Что же вынудило тебя заняться этим ремеслом?

— Меня осудили на смертную казнь, а потом сказали: выбирай — плаха или гладиаторские бои. И вот я тут.

Аврелий кивнул в знак понимания: бедняк, которого бросили в пасть зверям за кражу куска хлеба… Он проникся сочувствием к этому мягкому, вежливому человеку, вынужденному делать свою ужасную работу в угоду римлянам, жаждущим острых ощущений.

— А в чем тебя обвинили? — осторожно поинтересовался Аврелий.

— В отцеубийстве, — спокойно признался ретиарий. — Я убил отца и брата топором, потом разрубил на части и закопал неподалеку от дома, в лесу. Ну а так как торопился, то забыл зарыть голову отца.

— Зачем ты их убил? Что они тебе сделали плохого? — спросил патриций, ужаснувшись.

— Ничего, просто я не мог больше жить вместе с ними, — заявил Турий с улыбкой и направился к двери, оставив потрясенного сенатора в сомнениях: похоже, не дано ему проникнуть в глубины человеческой души.

Вскоре вернулся мрачный Кастор.

— Ну и мошенник этот Галлик! — взъярился он. — Мы сыграли партию в кости и… представляешь, его кости оказались мечеными! Но я сразу это понял, хозяин, и тут же достал другую пару!

— Прискорбный случай, согласен, — с насмешкой заметил сенатор, который уже привык, что у секретаря свое понятие о честности.

Много лет назад в Александрии Аврелий буквально в последний момент спас грека от смертной казни за незаконное присвоение чужого имущества. Тем не менее с тех пор Кастор, похоже, недалеко продвинулся по пути добродетели.

— Ну и что же дальше? Как сыграли?

— Никак! — огрызнулся александриец. — Этот сукин сын заметил, что и мои кости меченые!

В обеденном зале стоял невероятный гвалт.

Рацион на самом деле оказался вполне приемлемым, и Публий Аврелий имел возможность понаблюдать поближе всех этих людей, готовых идти на смерть.

Обитатели школы, видимо, не испытывали ни малейшего смущения от его присутствия. Какой-то гладиатор, сидевший напротив, ел, не поднимая головы над тарелкой, а его сосед, самнит, втыкал нож в куски баранины так, словно вонзал кинжал в живот противника.

Поднявшись, Аврелий прошел в другой конец зала и опустился рядом с человеком, который ел молча, медленно, сосредоточившись, будто читал молитву, и явно получал удовольствие от каждого проглоченного куска, словно от божественной амброзии.

— Вкусно? — поинтересовался сенатор.

— Необыкновенно. Со вчерашнего дня самая отвратительная бурда кажется мне изысканным нектаром.

— Да уж, досталось тебе вчера, верно, Квадрат?

Жест гладиатора не нуждался в пояснении.

— До сих пор не верится. Мне всегда так не везло… Когда же я увидел Хелидона убитым наповал… — Он опустил глаза в тарелку, все еще не веря тому, что произошло, и в то же время не желая показывать, что у него на душе. — Но это ненадолго, — продолжал он тоном человека, которого накануне осудили на смерть. — Меня снова отправят на арену, и в следующий раз даже сам Квирин, если спустится с неба в своей колеснице, не сможет спасти меня. Однако сейчас я жив. И ем.

— Что же, по-твоему, произошло?

— Ну, наверное, парка потеряла ножницы или Зевс пожелал пошутить надо мной.

— Мне кажется, он пошутил — и весьма дурно — скорее над Хелидоном.

— Да, — согласился Квадрат. — Но я еще с вечера чувствовал, что придется драться с ним. Трудное испытание для самых сильных, что уж говорить обо мне!

— А что, ты разве не победитель? — спросил патриций, удивившись такой скромности.

Квадрат невольно усмехнулся:

— Я — победитель? Посмотри на мозоли на моих руках. Похож я на воина? Я рожден, чтобы трудиться на земле, а не на арене гладиаторов. Да только вынесут меня отсюда вперед ногами…

— Но в таком случае объясни мне, пожалуйста, что ты тут делаешь?

— Думаешь, я сам попросился сюда? — с горечью произнес бедняга. — Меня прислали! Все эта шлюха, моя жена, вместе со своим любовником. Он был женат на очень богатой женщине. Они убили ее и постарались, чтобы все улики указывали на меня.

— Но суд, закон…

— Да, суд! — Квадрат горько усмехнулся. — Когда так легко купить свидетелей… Четверо показали, что видели меня с этой несчастной незадолго до ее убийства. И меня тут же заковали в цепи. Спасибо богам, приговорили сражаться с людьми, а не с животными, не то вышвырнули бы на арену вообще без всякой подготовки!

— Печально, — задумчиво произнес сенатор.

— Такова моя злая судьба. С детства батрачил, и всегда приходилось отдуваться за других. И никто не хотел дружить со мной, потому что я всем приносил несчастье. Потом моя жена забеременела, и только позже я понял, что нужен ей лишь для того, чтобы стать отцом незаконнорожденного ребенка. Его настоящий отец и отправил меня сюда… Теперь оба радуются жизни, а я вот собираюсь на тот свет… — Неожиданно, сам того не заметив, он сжал кулаки. — А знаешь, сенатор, что обо мне говорят тут, в казарме? Что я уже мертв, что от меня воняет, как от трупа!

— Конечно, смерть Хелидона, по сути, спасла тебя! — заключил Аврелий. — Кстати, а где ты находился перед началом сражения? Никто тебя не видел…

Гладиатор не ответил.

— Послушай, Квадрат, я не хочу думать ничего дурного, но посуди сам: не лучше ли ответить на мой вопрос. В конце концов, ты больше всех выиграл от этой смерти… — попытался убедить его сенатор.

— В уборной я был! — взорвался Квадрат. — Обделался от страха! Попробуй проверь, если сумеешь! — воскликнул он, поднимаясь из-за стола.

И затем, покачав головой, ссутулившись, побрел в свою комнату.