Год 797 ab Urbe condita (44 год, осень)

Шестой день перед ноябрьскими календами

— Небольшой караван миновал Лукринское озеро и начал медленно подниматься по склону кратера. — Да, в Байях теперь уже совсем не то, что прежде! — вздохнула Помпония, поудобнее устраиваясь в повозке на подушках, чтобы не испортить свою громоздкую прическу.

— Но, тем не менее, праздников там было немало! — Сенатор Публий Аврелий Стаций, лежавший рядом, с грустью в последний раз окинул взглядом панораму залива.

— На побережье теперь одни мальчики на побегушках — приспешники Клавдия — да чиновники! — посетовала матрона.

— И в самом деле, в этот раз мы встречали там больше дворцовых вольноотпущенников, чем римских сенаторов, — согласился Аврелий. — Но с другой стороны, среди сенаторов мало найдется тех, у кого не было бы деда-торговца или даже раба.

— Конечно! После стольких казней и заговоров настоящих аристократов теперь можно пересчитать по пальцам одной руки, ну а те немногие, кто еще остался, проматывают свое состояние, лишь бы жить, как Крез. Сегодня у любого лавочника не меньше пятидесяти слуг! Если так пойдет и дальше, что останется от великой римской аристократии?

Публий Аврелий покачал головой и добродушно усмехнулся. Он не был согласен с категоричным суждением Помпонии. Времена меняются, подумал он, и приходится с этим считаться. А стенать об ушедшей эпохе, которая уже принадлежит истории, если не стала еще легендой, просто глупо.

— Клавдий правильно делает, — заметил он, — что поддерживает всадников и плебеев-латифундистов. Патриции, похоже, уже совершенно ни на что не способны.

— Забавно — потомок столь знатной римской семьи так говорит о собственном сословии! — не без ехидства произнесла матрона.

— А ты, неизлечимая расточительница, разве сама не жалуешься на сумасшедшие расходы? Удивительно, как только муж твой до сих пор не разорился! — пошутил патриций, отлично зная состояние дел своего друга Сервилия, супруга матроны. — Один лишь прощальный ужин обошелся тебе в полмиллиона сестерциев, и это помимо золотых табличек, которыми ты отмечала места за столом и которые потом щедро дарила на память гостям…

— А эти мужланы прикидывали на ладони их вес, пытаясь оценить стоимость, и даже не заметили гравировки! Нет, ты правильно делаешь, что строишь дом на Питекузе. Байи становятся все вульгарнее: побережье слишком близко к Неаполю… Не понимаю, зачем Сервилий решил там остаться после окончания сезона!

— Для лечения в термах, Помпония, — терпеливо объяснил патриций.

На самом деле бедный Тит после нескольких месяцев изнурительных застолий мечтал только об одном — отдохнуть вдали от своей говорливой и чересчур деятельной супруги.

Тут легкое покашливание за занавеской на окне повозки обозначило присутствие Кастора, вольноотпущенника и секретаря Публия Аврелия.

— Господин… — заговорил он с невозмутимым видом. — Носильщики устали, а мулы больше не слушаются погонщиков.

— Но мы же только что выехали! — удивился хозяин.

— Мой господин, ты удобно устроился — лежишь себе да беседуешь с дамой знатнейшего происхождения. — Кастор изящно поклонился в сторону Помпонии. — А мы идем с тяжелым грузом на плечах, по горным тропинкам, крутым подъемам и непроходимым тропам, по которым гонят скот…

Грек, сидевший на мирной кобыле с широким крупом, выразительным жестом показал на прекрасную мощеную дорогу, что тянулась вдоль Лукринского озера.

— Пожалуй, можно сделать небольшую остановку… — согласился Аврелий.

— Да защитит тебя Адеона, хозяин! — поблагодарил Кастор, взывая к богине счастливого возвращения. — Кроме того… жуткая жара, и у носильщиков пересохло в горле.

Патриций посмотрел на горизонт: середина осени, небо затянуто облаками, ветерок довольно прохладный.

— Ты, наверное, хочешь сказать, что страдаешь от жажды, не так ли, Кастор? — спросил он, холодно глядя на александрийца. — Тебе повезло: вон там фонтан с отличной водой.

Кастор покачал головой, явно обескураженный:

— Неужели ты хочешь, чтобы мы простудились, напившись холодной воды в такую жару?

— Я угощу тебя вином, Кастор, — засмеялась Помпония.

— Перестань баловать его! — упрекнул ее Аврелий, когда грек направился к бурдюкам с вином. — Все говорят, что я слишком потакаю этому наглому бездельнику, но при этом каждый раз, когда я пытаюсь ему в чем-то отказать, у него тут же находится защитник.

— Пусть выпьет, Аврелий, или он остановит нас еще раз десять, и мы опоздаем к Плаутилле. Тем более ехать осталось уже недолго.

Караван и в самом деле приближался к входу в ущелье. Когда поднялись на последний утес, перед ними открылось во всей своей тревожной красоте темное озеро.

— Аверн входит в моду, — заметил Аврелий, удивленный, что так много его сограждан стремилось возвести роскошные дома у самого входа в Тартар, в загробный мир, куда набожный Эней спустился, чтобы посетить его обитателей; здесь пророчествовала сивилла и мертвые вновь обретали голос.

Почти отвесно над водой возвышались скалистые стены ущелья. Земли, пригодной для строительства, здесь было совсем мало, поскольку весь правый берег озера занимали давно неиспользуемые портовые строения и огромное здание терм. Проезжая дорога, чрезвычайно узкая в некоторых местах, казалось, прямо переходила в ровную гладь Аверна. Озеро считалось когда-то местом истока Стикса — реки царства мертвых; даже карфагенянин Ганнибал, спустившийся сюда с целью разграбить цветущую Кумскую долину, остановился возле этих загадочных вод и принес в жертву Орку стадо черных овец.

— В этой котловине один югер земли стоит сегодня баснословных денег, а когда-то тут жили только бедные крестьяне, — заметил сенатор.

— В самом деле, семья Плавциев поселилась здесь еще тогда, когда дед Гнея был вольноотпущенником. Теперь их владениям нет цены. Старик разбогател на торговле рыбой во время гражданских войн, когда полководцы и политики в перерывах между сражениями старались превзойти друг друга в гастрономических изысках. За двадцать лет он сумел приобрести здесь все земли на юг от ущелья, — разорившимся владельцам и ссыльным пришлось продать свои участки. И вот что из этого получилось! — заключила матрона, указывая на узкую полоску земли, где среди деревьев белело внушительное здание.

— Результат, несомненно, превосходный, — восхитился Аврелий. — Хоть Гней и внук раба, нельзя сказать, что у него нет вкуса.

— Представляешь, Плаутилла Терция пустила слух, что происходит от этрусских лукумонов! И правильно, немного таинственности нашему с ней делу не помешает.

— И что же у вас за дело? — заинтересовался Аврелий.

Способность пышнотелой подруги доставать деньги почти равнялась ее умению их тратить.

— Ароматические масла и эссенции афродизиаков, — ответила Помпония. — Плаутилла знает толк в ароматических травах. Она открыла самую настоящую лабораторию, пригласила лучших неаполитанских мастеров. Я же займусь распространением нашей продукции.

— Распространением? — изумился Аврелий.

— Ну конечно! Разве во время выборов каждый кандидат не нанимает сотни бездельников, чтобы они исписывали его именем стены домов? Все лучшие таверны делают вывески, восхваляющие их кухню, и даже проститутки прославляют свои способности на колоннах Форума. Так что не понимаю, почему этим же путем нельзя продавать и наши средства. А если бы к тому же какой-нибудь знатный патриций позволил нам использовать его имя…

Сенатор ограничился улыбкой и постарался отвести взгляд.

— Сейчас Плаутилла решила во что бы то ни стало женить на себе Семпрония Приска, крайне тщеславного римского аристократа, а для этого ей необходимо солидное приданое. Она хочет продать часть своего наследства, и тут в игру вступаешь ты, мой дорогой Публий Аврелий, как опытный юрист. Ты должен проследить, чтобы братья не обманули ее.

— А как же так случилось, что Плаутилла Терция не имеет приданого?

— Она уже дважды была замужем и все, что имела, пустила на ветер! Не забыл еще, как она выходила замуж за Бальба? — Матрона лукаво улыбнулась. Она знала, что у патриция и подруги была связь еще до той поспешной свадьбы.

— Помню только, как Паулина, ее мачеха, всеми силами старалась держать ее от меня подальше.

— И правильно делала. Бедняжка никогда не нашла бы мужа, если бы ты тогда не отпустил ее, — подтвердила Помпония, которая помнила эту старую историю лучше, чем ее герой. — Ну, вот и приехали! О Артемида, как же здесь мрачно осенью!

Авернское озеро открывалось прямо под ними, недвижное и темное, все ближе и тревожнее. На противоположной стороне виднелась заброшенная пристань. Огромные строения, возведенные всего несколько десятилетий назад, теперь разрушались, постепенно утопая в зыбучем песке.

Повозка остановилась возле нескольких внушительных зданий, окруженных невысокой каменной оградой. На ней под мозаикой, изображавшей мастино, грозная надпись предупреждала: ОСТОРОЖНО, СОБАКА!

* * *

— Аврелий, Помпония! Случилось ужасное!

Плаутилла Терция, запыхавшись, бежала им навстречу. Патриций не без волнения смотрел на прежнюю возлюбленную. Десять лет не прошли бесследно для ее выразительного лица с крупным орлиным носом: кожа, которую Аврелий помнил розовой и гладкой, словно у ребенка, теперь казалась темнее и не светилась, как прежде; фигура нимфы, некогда стройная словно тростинка, округлилась — такую и подобает иметь матроне в расцвете лет, — а на голове громоздилось какое-то сложное сооружение из темных пышных волос с искусственными кудряшками.

— Мой брат Аттик погиб! — смогла наконец проговорить Плаутилла сквозь слезы. — Его нашли сегодня утром в садке с муренами, от правой руки осталась культя!

— Боги бессмертные! — простонала Помпония.

— Он соскользнул в рыбный садок ночью. Никто не слышал, как брат выходил из дома, даже рабы, — объяснила убитая горем подруга.

Патриций по-дружески приобнял ее и сказал, что они немедленно уезжают, дабы не беспокоить семью в свалившемся на нее горе.

— Нет, нет, Аврелий. Прошу тебя, останься! Тут все словно с ума посходили, и мне сейчас особенно нужен надежный друг. Отец почтет за честь, если ты будешь на похоронах. А кроме того, нужно еще составить завещание, и здесь твоя помощь просто бесценна.

— Хорошо. Могу я выразить соболезнование вдове? — спросил сенатор подобающим тоном.

— Да, конечно, — с явной досадой ответила Терция.

— Присцилла своеобразная особа, и все же… — оправдался Аврелий.

Жена первенца Плавциев, неряшливая и сварливая, была одной из самых непривлекательных женщин, каких он когда-либо встречал. Занудная, неуклюжая и плаксивая, она вечно была всем недовольна и вдобавок имела неприятную привычку постоянно лгать.

— Как, ты разве не знаешь? Аттик развелся с ней несколько месяцев назад после двадцати лет совместной жизни. И взял себе в жены эту плоскую как доска, которая… Моложе меня, каждое утро моет лицо свежим молоком и целый час заставляет делать себе прическу. К тому же ее зовут Елена! Больше не стану ничего говорить, сам увидишь.

Аврелий был весь внимание — впрочем, как всегда, когда разговор заходил о женщинах.

— Она была замужем за Невием, которому мой отец отвалил кучу денег, чтобы отделаться от него. За несколько месяцев она сумела своими ужимками обольстить этого простака Аттика и войти в наш дом как законная супруга. И все-то ей не нравится, все недостаточно изысканно. И подумать только, что в Неаполе, где она жила до встречи с моим братом, ей приходилось довольствоваться одной только дряхлой служанкой! Так или иначе, не мое дело. Меня интересует только мое приданое — я хочу выйти замуж.

— Семпроний Приск, семья консула, знаменитая еще со времен Суллы… — заговорила Помпония. — Это будет твой третий муж, не так ли?

— И мне хотелось бы, чтобы последний! За Мезия я вышла замуж по воле отца, а за Бальба — чтобы забыть другого мужчину…

Аврелий, теперь уже питавший к Плаутилле лишь дружеские чувства, сделал вид, будто не понял намека.

— А ты не будешь скучать без этого сада наслаждений? — спросил он, с восхищением оглядывая местные красоты.

В перистиле редкой красоты кое-где еще стояли леса, и на них, несмотря на поздний час, работал какой-то очень низенький человек.

Справа, за большой мраморной аркой, крытая галерея вела через сад прямо к затейливой башенке среди деревьев. Из шпалер открывался вид на просторный парк с небольшим каналом, отделанным мрамором, который сиял белизной среди зелени. В большом вольере гуляла, издавая клекот, какая-то редкая птица, похожая на цаплю.

— Меня здесь ничто не держит. Жизнь вдали от Рима не стоит того, чтобы жить. Помню, когда-то так говорил и ты, — пояснила Терция.

— Я и сейчас так думаю.

— Это тут растут ароматические травы для наших духов? — довольно бестактно поинтересовалась славная Помпония, которую ни несчастье в доме, ни красота панорамы не заставили забыть о делах.

— Нет, эта дорога ведет к болоту, где Секунд выращивает своих птиц. Мой огород в низине, рядом с рыбными садками. Там, в самом большом садке, мы и нашли Аттика.

Аврелий посмотрел в сторону озера, где блестели рыбные садки. Место это в пору цветения могло показаться на первый взгляд диким, запущенным, но сенатор сразу увидел: парк создан по строго продуманному и старательно осуществленному плану. Природа, дикая только на первый взгляд, подчинялась воле человека — дерево за деревом, камень за камнем, — все отвечало художественным требованиям создателя этого ландшафта, бесспорно обладавшего чувством прекрасного.

Шесть больших садков на берегу доказывали, что Плавций, в отличие от многих новоиспеченных богачей, готовых забыть даже о самом выгодном занятии, лишь бы походить на аристократов, продолжал, не стесняясь, заниматься тем делом, благодаря которому сумел сделать состояние.

— Мой отец очень гордится своим домом и своей торговлей. Но он стар и уже все передал в руки Аттика. А теперь, кто знает…

— Держись, Плаутилла, думай о своей свадьбе! — приободрила ее Помпония.

И о наших планах, добавила она про себя.

— Располагайтесь пока в термах, горячий бассейн готов, и банщики ждут вас. Еду подадут в девятом часу. К сожалению, вместо праздничного ужина, которым хотелось встретить вас, У нас будет поминальный.

— Да уж, удачное мы выбрали время, чтобы приехать сюда, — вздохнула матрона, оставшись наедине с Аврелием, и вручила свое просторное верхнее одеяние рабу.

Сенатор не ответил. Он смотрел вдаль, в сторону большого круглого садка, где плавали чудовища, отведавшие человеческой плоти.

* * *

— Кастор, куда ты запропастился? — позвал Аврелий, напрасно заглядывая в соседние комнаты, где должен был бы находиться секретарь, достойный своего звания.

Однако грека нигде не было. С тех пор как он не совсем честными способами заработал небольшой капитал, бывший раб повиновался Аврелию весьма неохотно и нередко исчезал из виду как раз в тот момент, когда больше всего был нужен.

Сенатор рассердился: кто теперь должным образом уложит складки его тоги? Не этот же раб, старый деревенский увалень, родившийся и выросший на ферме! Может, лучше надеть красивую хламиду или греческую synthesis, с ней легче справиться… Но жаль отказываться от тоги — хотелось бы произвести впечатление на прекрасную Елену, продемонстрировав свое высокое общественное положение.

Без Кастора он просто беспомощен, подумал сенатор. Зачем он только держит этого наглого александрийца! Всего лишь месяц назад, в Байях, Кастор позволил себе использовать его, Аврелия, имя в качестве гарантии при продаже краденых драгоценностей. Аврелий обнаружил это, когда сделка уже была совершена и жена консула демонстрировала в столице сапфировое ожерелье, похищенное у дочери одного эдила. Страшно было даже подумать о том, что могло бы произойти, если бы матроны столкнулись лицом к лицу на каком-нибудь званом ужине.

— Кастор! — позвал он секретаря в последний раз, уже смирившись с тем, что придется обойтись без него. — Не так, несчастный! — прикрикнул он на неуклюжего старика, который не мог справиться с тогой. — Складка должна доходить до самых ступней, но не закрывать их! О Зевс всемогущий… Только касаться!

Он с досадой выхватил у бедного слуги мягкую ткань и попытался сам расправить складки, процедив сквозь зубы несколько крепких выражений по поводу неотесанности местных слуг и ненадежности своего секретаря.

— Хозяин, хозяин! — влетел тут в комнату крайне возбужденный грек. — Там одна госпожа… — И обозначил жестом округлости достаточно крупной амфоры.

— А, появился наконец! — рассердился Аврелий, собираясь наказать его, но Кастор уверенными движениями уже укладывал складки его тоги.

— Ну вот, теперь все вполне прилично. А сейчас поспеши, тебя ждут! — скомандовал Кастор и, прежде чем возмущенный хозяин успел что-то сказать, снова исчез в коридоре.

И все же за несколько мгновений Кастор прекрасно сделал свое дело, и, когда патриций в положенное время появился в дверях гостиной, он выглядел в своих сандалиях с начищенными до блеска луночками и в белоснежной латиклавии, ровными складками ниспадавшей с его широких плеч, безупречно.

— Публий Аврелий! — окликнул его взволнованный голос.

На пороге появилась уже немолодая матрона, на ее аристократическом гордом лице светилась приветливая улыбка.

— Паулина! — воскликнул патриций, с почтением подходя с ней.

Гордая, прямая, все еще величественная осанка. Лицо в глубоких морщинах сохраняло, несмотря на преклонный возраст женщины, то благородство черт, которое принесло ей когда-то славу самой изысканной матроны Рима. Прическу украшала изящная диадема, отделанная камеями. Паулина с нежностью поцеловала Аврелия.

— Ты, как всегда, прекрасна! — произнес сенатор, причем вполне искренно.

— Между прочим, Аврелий, мой сын — командир легиона. Тебе не кажется, что уже несколько поздновато ухаживать за мной? — улыбнулась матрона.

— Красота может исчезнуть с возрастом, а обаяние — никогда, благородная Паулина!

— Прошло более десяти лет с тех пор, как мы виделись последний раз. Знаю, что ты занял место в сенате, довольно беспутно проведя молодость. Но о твоих проказах мы поговорим позже! Сейчас, к сожалению, нам нужно подумать о другом, — вздохнула Паулина, протягивая ему руку, чтобы он проводил ее к столу.

Почти сразу же к ним подошел человек. Приветливым его назвать было довольно трудно.

— Мой пасынок Плавций Секунд, — представила его Паулина.

Это, очевидно, и есть птицевод, решил Аврелий.

Слишком светлая кожа и крючковатый нос придавали второму сыну Гнея какой-то скорбный, сумрачный вид, и даже блекло-голубые глаза не сглаживали этого впечатления. Он похож на сарыча, может, поэтому предпочитает общество птиц, подумал патриций, скрыв улыбку, и решил, что доставит Секунду удовольствие, если спросит о его пернатых любимцах.

И попал в точку: тот обрадовался, так, во всяком случае, показалось Аврелию, увидевшему, как у сына Паулины приподнялись брови — самый яркий признак оживления на его унылом лице.

— А вот и Елена, вдова Аттика, — холодно проговорила Паулина.

Патриций сразу же оживился.

Женщина, шедшая по террасе, заполненной цветами, знала, что она красива: на лице — выражение исполненной достоинства скорби, движения продуманны и отработаны. Елена едва тронула руку гостя холодными, необыкновенно холеными пальцами с очень длинными ногтями. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, чтобы волнение не нарушило гладкости алебастровой кожи.

— Я только на минуту, поскольку гостеприимство обязывает меня приветствовать нашего знаменитого гостя. Что до ужина, то я слишком измучена, чтобы прикасаться к еде, — сокрушенно заявила вдова, но сенатору показалось, что вид у нее отдохнувший и вполне довольный, как у человека, который только что неплохо подкрепился.

Продуманным жестом эта живая статуя провела рукой по своим волосам цвета меда. Она, несомненно, была натуральной блондинкой, решил патриций, окинув ее взглядом знатока: редко встречается такой цвет волос на сухих равнинах Юга. Прекрасная фигура Елены в белоснежной траурной тунике была под стать ее тонкому лицу.

— Знаю, как тебе тяжело, дорогая невестка, — произнесла Паулина кислым тоном, — но прошу тебя остаться из уважения к сенатору Стацию, который оказал нам честь своим посещением.

Просьба прозвучала как приказ, и красавице не оставалось ничего другого, как повиноваться.

— Моя дочь Невия, — сказала Елена рассеянно, пропуская вперед девушку лет шестнадцати с длинными каштановыми волосами, распущенными по плечам, — свидетельство невинности.

Девушка, нисколько не походившая на мать, серьезно посмотрела на патриция, и Аврелий прочел в ее глазах ум и волевой характер.

Наконец появился Гней Плавций, отец семейства. Старик, хоть и подавленный ужасным несчастьем, по-прежнему излучал могучую энергию, и его усталые глаза еще искрились той хитростью, что делала его столь опасным в деловом мире.

— Хотелось бы встретиться с тобой при других, менее печальных обстоятельствах, сенатор Стаций. К сожалению, ты приехал в тяжелое для Плавциев время. Но гостеприимство — наш священный долг, и я уверен, мой бедный сын почел бы за честь видеть тебя на своих поминках. Добро пожаловать в наше скромное прибежище.

Вместе с Гнеем Плавцием Публий Аврелий вышел на террасу и не смог скрыть искреннего удивления: она держалась на тонких алебастровых колоннах, таких тонких, что казалось, они не могли бы удержать и лист папируса, а между тем на ней раскинулся необычайной красоты висячий сад, в котором растения размещались чрезвычайно искусно.

— Понимаешь теперь, Стаций, почему я не скучаю по столице? Это все, что мне нужно, — жить здесь, в тишине и спокойствии, с женой и детьми, вдали от пыли, шума и суматохи столицы. Кстати, как дела с запретом движения в Риме? Мне говорили, что декрет Юлия Цезаря больше не действует.

— Да, все жалуются на движение, но никто не хочет отказаться от удобной повозки… Так или иначе, запрету уже почти сто лет, и плохо ли, хорошо ли, но он действует. Подумать только, когда тот столь непопулярный закон вступил в силу, все ожидали, что его отменят через несколько дней! — заметил патриций, откидываясь на приятно подогретые подушки триклиния.

На пороге появился мужчина с военной выправкой.

— Мой пасынок Луций Фабриций, командир рейнских легионов, — представил его хозяин дома.

Вот это действительно неожиданная встреча, удивился Аврелий, который и в самом деле никак не ожидал увидеть Луция в доме отчима. Ходили слухи, будто между отпрыском знатной семьи и семейством его матери сложились довольно напряженные отношения: знатный Луций Фабриций, выросший в тени отца, гордого патриция старого склада, недолюбливал деловых родственников, плебеев и провинциалов, не имевших за плечами никаких заслуг, кроме звонких монет.

Фабриций прошел вперед, сухо поздоровавшись, и на губах его появилась горькая, почти злая усмешка. Лицо его отличалось редкой для мужчины красотой, которая, однако, никак не умаляла его мужественности.

«Придется уделить побольше внимания женщинам, не то затмит меня этот грубый военный», — решил Аврелий, внимательно оценивая соперника: женщины всегда были неравнодушны к звону доспехов.

Плавций, в свою очередь, не слишком старались изобразить расположение ко вновь прибывшему: аристократическая спесь Фабриция, похоже, вызывала у рыботорговцев плохо скрываемое раздражение.

— Все, что едят за этим столом, добывается на моих землях! — гордо заявил старый Плавций, пока слуги подавали закуску.

Сняли крышку с огромного блюда в середине стола, и устрицы, мидии и ракушки, которыми оно оказалось заполнено, привели Помпонию в такой восторг, что все даже приумолкли на минуту.

— Ах, если бы все это видел мой Сервилий! — воскликнула она в восхищении, вспомнив о своем любящем поесть муже, который остался в Байях лечить в термах суставы.

— Устрицы выловлены несколько минут назад, сбрызните их вином, — посоветовал радушный хозяин и после должных возлияний в честь богов и краткой поминальной речи об усопшем положил начало застолью. — Хочешь посмотреть, как мы разводим устриц? — спросил Плавций сенатора, наблюдавшего, как прекрасная Елена осторожно брала раковину кончиками пальцев, словно боялась допустить какой-то недостаточно изящный жест.

— Так ли уж необходимо говорить о дарах моря? — грубо прервал его Луций.

— А почему нет? Очень даже увлекательная тема, — не без лукавства возразил Аврелий, не терпевший подобной аристократической спеси.

«И моя семья древнее твоей, поэтому ты не смеешь смотреть на меня свысока», — подумал он про себя.

— Нам следовало бы обсудить юридические вопросы, — подсказала Плаутилла.

— Как же ты спешишь стать патрицианкой, моя дорогая! — поддел ее Фабриций.

— Тебе тоже следовало бы жениться на богатой плебейке, Луций, чтобы решить свои денежные проблемы! — не осталась в долгу женщина.

— Деньги мне не нужны, — с презрением заявил военачальник. — На войне не носят изысканных одежд, не теряют времени в пустых беседах, не предаются праздности. Воюют, и все! И хороший командир ест то же, что и легионеры, как делал божественный Юлий…

— Однако после военной кампании Цезарь становился совсем другим, — вмешалась всеведущая Помпония. — К двадцати пяти годам он уже набрал десять миллиардов долга, и ему пришлось завоевать Галлию, чтобы их вернуть. Вы же знаете, что он подарил Сервилий жемчужину, стоившую шесть миллионов сестерциев, а божественной Клеопатре…

— Солдату нет нужды швырять деньги на подарки женщинам! — прервал ее Фабриций.

— Кстати, о подарках. Аврелий, ткань, которую ты мне прислал, великолепна, — продолжала Плаутилла с невольным коварством. — Она кажется разрисованной, только рисунок уж очень правильный.

— Такую технику придумали в Индии. Эта ткань с острова Тапробана, там вырезают рисунок на дереве, пропитывают краской, а потом прессом прижимают к ткани.

— Надо же! — удивилась Плаутилла.

— Похоже, на Востоке этот способ применяют еще для того, чтобы печатать буквы и делать копии одного и того же списка.

— Вот глупость! Просто сказки для легковерных дураков. Никогда в жизни такого не увидишь, сенатор. Папирус раскрошился бы! И потом, как можно даже предположить, будто какому-то дикому, далекому народу известны приемы, неведомые римлянам! За пределами империи — одно только варварство! — заявил Фабриций в порыве патриотизма.

В это время двое слуг внесли огромную серебряную сковороду.

— Ну что ж, посмотрим, что нам предлагают! — воскликнул Гней, поднимая тяжелую расписную крышку.

Склонившись над сковородой, старик остолбенел. Рот у него открылся, а глаза остекленели от изумления.

— Кто посмел? — прохрипел он, задыхаясь от гнева.

В дымящейся сковороде лежала мурена, залитая красным соусом, походившим на кровь.

— Боги небесные… Аттик! — прошептала Плаутилла, смертельно побледнев и схватившись за живот.

— Выпороть немедленно кухонных рабов! — приказал Фабриций, поддерживая под руку перепуганного отчима. Тем временем подошел молодой слуга, крайне взволнованный.

— Хозяин, не смотри… — произнес он.

— Это ты виноват, бездельник! — прошипел Секунд, с ненавистью глядя на него. — Ты готовишь еду!

Старик остановил его жестом и поднялся из-за стола, отстраняя руку Фабриция.

— Кто посмеялся над отцом, переживающим траур? Отвечай, Сильвий, — еле слышно произнес он.

— Никто не смеялся над тобой, хозяин. Помнишь, ты сам приказал угостить гостей лучшей нашей продукцией? Мурену выловили вчера из маленького садка по твоему приказу, и всю ночь она лежала в рассоле из пряных трав и сливы. Рабы не получили никаких других указаний, потому и приготовили ее.

— Змея подколодная, ты нарочно сделал это… — процедил Фабриций сквозь зубы.

Но Гней уже несколько успокоился. Отерев пот со лба, он признал:

— Верно, я забыл предупредить…

— А почему же ты сам об этом не подумал, Сильвий? — ехидно поинтересовалась Плаутилла. — А еще говорят, ты очень умен…

— Слуга не думает, госпожа, он повинуется, — невозмутимо ответил юноша, глядя ей прямо в глаза.

Внимательному уху сенатора эти разговоры показались весьма и весьма многозначительными. Неужели Сильвий — любимчик хозяина, его молодой любовник? Гней Плавций славился в молодости как неисправимый женолюб… Но известное дело, вкусы могут меняться…

Юноша скромно удалился. Несмотря на произнесенные им слова, в его поведении не ощущалось и следа униженной услужливости. Публий Аврелий решил отправить секретаря на разведку. Уж очень необычные слуги в этом доме…

* * *

— Наконец-то ты удостоил меня чести, Кастор, все-таки пришел, — проворчал он спустя некоторое время, увидев своего неуловимого вольноотпущенника.

— Я подружился со слугами, — ответил грек, не вдаваясь в подробности.

— Узнал что-нибудь о хозяевах дома? — спросил сенатор, не сомневаясь, что александриец с пользой провел время.

— Старуху все боятся и уважают. Как ты знаешь, Плавций стал ее вторым мужем, после того как Тиберий заставил ее развестись с первым, полководцем Марком Фабрицием, отцом того прекрасного воина, с которым ты познакомился за ужином… Так вот Плавций оказал какую-то большую услугу императору, и брак с Паулиной помог ему подняться по социальной лестнице. Она волей-неволей повиновалась и, надо признать, вела себя как образцовая супруга.

— Да, это матрона старого склада, она всюду следовала за мужем, была с ним во всех военных походах, жила в лагерях вместе с солдатами, — вспомнил Аврелий.

— Как Агриппина, жена Германика.

— Да, Паулина очень любила Фабриция. И для обоих приказ императора развестись стал ужасным ударом.

— Он погиб спустя год после их развода, — уточнил Кастор. — Если не ошибаюсь, попал в засаду где-то в лесу…

— Только после этого Паулина смогла смириться, — закончил сенатор. — И все же не хотелось бы думать, что твое любопытство удовлетворилось лишь этим…

— Конечно, нет. Еще говорят, что Плаутилла с годами стала еще щедрее…

— Кто знает, сумеет ли Семпроний Приск обуздать ее?

— Покойный Аттик мало верил в это, тем более что при своей скупости он считал, что появление знатного зятя слишком плохо отразится на семейном бюджете. К тому же еще его вдова…

— Елена?

Вольноотпущенник принялся массировать Аврелию шею, чтобы господин расслабился: он старался заменить отсутствующую Нефер, дивной красоты египтянку, за которую Аврелий заплатил непомерные деньги.

— Эта женщина не очень-то нравится слугам, — продолжал Кастор, — держится как властительница, а ведь прежде, до того, как она оказалась в доме Плавциев, у нее не было ни сестерция: сомневаюсь, что она вышла замуж за скучного Аттика из-за неудержимой страсти!

— А теперь, когда он умер, она быстро найдет другого петуха, чтобы общипать его… А что слышно о мужчинах?

— Аттик — довольно тусклая личность, к тому же весьма прижимистый. Его волновали только деньги да новая жена. Он жид в постоянном страхе — боялся, что обнищает или Елена наставит ему рога.

— А Секунд?

Александриец изобразил испуг:

— Не произноси его имя, хозяин! Говорят, у него очень дурной глаз!

— И ты веришь в эти глупости? Самое большее, что тут можно подумать, — бедный Секунд принес неудачу старшему брату, — возразил Аврелий, вставая. — Так или иначе, ты хорошо поработал. Можешь теперь отправиться в соседнюю комнату: я сам разденусь и лягу спать.

— Ждешь гостью? — спросил грек с обычной бесцеремонностью.

— Мы только приехали сюда, и ты полагаешь, я уже успел соблазнить какую-нибудь девушку? Готов поспорить с любым, кто возьмется совершить такой подвиг всего за полдня.

— Я спросил, потому что хорошо знаю своего хозяина. Пусть боги благословят тебя этой ночью и берегут твой покой…

— То же самое желаю тебе. Смотри только, не храпи слишком громко, ведь твоя кровать — за стеной.

— О, не беспокойся, хозяин. Я не буду там спать.

— А где же в таком случае?

— У горничной Елены. Чудесная девушка, и у меня было целых полдня, чтобы завоевать ее. — Кастор торжествующе улыбнулся и тут же исчез во мраке коридора, так что Аврелий даже не успел возмутиться его дерзостью.