Накануне ноябрьских календ

Стоя посреди перистиля в своей парадной тоге, Публий Аврелий ожидал, когда Гней начнет похоронную церемонию. Он полагал, все будет проходить просто и скромно, поскольку Плавций — плебей и никто из них никогда не занимал каких-либо общественных должностей. Аврелий совсем не ожидал, что гордившийся своим происхождением старик, женившийся на патрицианке, поместит на алтарь ларов изображения знатных родственников жены и захочет торжественно пронести их в похоронной процессии старшего сына.

Число плакальщиц, созванных на похороны, тоже показалось сенатору чрезмерным: целая толпа старух, в траурных одеждах, с какими-то особенно визгливыми голосами, собралась со всей округи, некоторые прибыли даже из Кум. Понятное дело, женщин привлекло хорошее вознаграждение, которое хозяин дома предложил за их скорбную услугу.

С высоты четырехсотлетней истории своих предков — консулов и сенаторов — Аврелий находил такую претенциозность довольно смешной и все же, зная, какое значение придавал Гней его присутствию, не стал отказываться от участия в похоронах.

Ожидая начала церемонии, он рассматривал работу искусного Палласа, коротышки художника, горбуна, которого еще раньше заметил на лесах. Аврелий уже давно наблюдал за ним. Тот набросал эскизы фрески, перенес их на штукатурку и удалил сажу. Художник собирался теперь пройтись кистью по этому первому эскизу, а затем снова нанести известь. Интересно, подумал Аврелий, подходя ближе, как сработала бы здесь косметическая маска Помпонии.

— Потом, потом, а то у меня раствор высохнет! — отогнал его человек, ростом чуть больше локтя, с уродливым горбом.

Ужасная беда, решил сенатор, к счастью, бедняга наделен талантом живописца. И в самом деле, его творения выглядели очень смело и необычно: не какие-то мифологические сцены, не широкие, воздушные перспективы, а лишь небольшие квадраты, соединенные друг с другом декоративными фризами, подобно деталям одной большой мозаики.

Кисть его работала в этот момент над едва намеченным эскизом химеры. Вблизи сложно было понять, что это, но шагов с десяти фреска представала во всей своей потрясающей красоте.

Закончив рисовать чудовище, Паллас набросал прелестную театральную маску. Вокруг неё без всякой видимой связи друг с другом теснились удивительные необычные изображения: какая-то экзотическая птица с пышным хохолком, обнаженный амурчик, играющий на свирели, крылатый Икар, падающий в воду…

— Кто научил тебя этой технике? — спросил патриций в восхищении.

Калека коротышка тем временем, закончив последние картинки, спустился с лесов, отирая лоб грязным рукавом.

— Я учился у некоего Фабулла. Хороший художник, отличная рука. Одно время мы работали вместе.

— Это какая-то совсем новая манера, — заметил сенатор.

— Нравится? Обычно клиенты остаются недовольны. Я рисую первое, что приходит в голову, и никогда не знаю, чем закончу. Люблю воображать несуществующие вещи, нелепые, странные. Может, потому, что сам я тоже шутка природы, — засмеялся он.

— Скоро начнутся работы на моей вилле на Питекузе. Не хочешь поработать у меня? — предложил Аврелий.

Маленький человечек гордо выпрямился во весь свой небольшой рост:

— Предупреждаю, что стою дорого и хочу, чтобы со мной хорошо обходились: отдельная комната и рабыня в полное мое распоряжение. А лучше две.

— Две? — удивился патриций. — Не слишком ли много?

— Ну, я хоть и горбун, однако у меня тоже есть свои потребности. Как бы там ни было, одна рабыня — для начала.

— Получишь комнату и отличную кухню, — пообещал Аврелий, забавляясь его наглостью.

— А женщину? Без женщины не работаю, мне не хватает вдохновения!

— Конечно, конечно, — заверил патриций, соображая, кого из своих рабынь отдать в жертву искусству.

— Здесь мне дали какую-то дряхлую повариху. Такому художнику, как я, представляешь! И у нее к тому же воняет изо рта!

Аврелий вздохнул, смирившись с требованиями коротышки художника: придется отдать ему служанку — любую, которая согласится заботиться о нем.

Тут появилась Помпония в безупречной траурной тунике и жестом дала понять, что похороны вот-вот начнутся.

Сенатор поспешил присоединиться к ней.

— И прошу тебя: чтобы в теле была девушка! — крикнул ему вслед карлик.

Помпония в изумлении оглянулась на него, а патриций с трудом сдержал смех.

* * *

— Заходи, Аврелий, — пригласила его Паулина с мрачным видом. — Я одна, муж закрылся в библиотеке. Не знаю, как он выдержал все эти похоронные обряды. Пользуясь случаем, покажу тебе одну вещь, которая меня немного беспокоит.

Паулина подошла к шкафу, достала серебряную шкатулочку, извлекла из нее странной формы подвеску и протянула Аврелию.

Сенатор повертел ее в руках, внимательно разглядывая. Очень красивая камея из кровавой яшмы с резным изображением на фоне голубого халцедона — наверное, какая-то богиня… Афина Паллада, возможно. Чудесная миниатюра редкостной красоты. Голову богини, тщательно прочерченную во всех деталях, венчала диадема из того же голубого камня, что и фон.

— Очень редкая работа, — заметил Аврелий, как знаток.

— Это из драгоценностей Аппианы, первой жены Плавция, — пояснила Паулина. — Она была простой по рождению женщиной и очень любила украшения, возможно, потому что не имела их в молодости. Смотри… — продолжала она, доставая другие предметы из маленькой сокровищницы: браслеты из золота и оникса, подвески из янтаря и хризопраза, пряжки из малахита и лазурита.

Никаких изумрудов или рубинов, отметил патриций, но только твердые камни, на которых искусно вырезаны портреты, цветы и мифологические животные. Странный вкус, почти варварский, хотя вещи явно сделаны настоящими мастерами.

Аврелий взял изящное коралловое кольцо, изображавшее соединенные в рукопожатии ладони, и залюбовался им.

— Красиво, правда? — спросила Паулина. — Такие вещи были в моде во времена Аппианы. Тут должна быть еще одна вещица, в этом ларце, из розовой раковины. Кто знает, куда она подевалась… — И она поискала ее среди других драгоценностей. — Обрати внимание на эту камею, прошу тебя.

— Что же в ней особенного? — поинтересовался сенатор.

Не говоря ни слова, матрона слегка надавила указательным пальцем на голубую подвеску. Драгоценность, казавшаяся абсолютно целой, вдруг распалась на две тонкие пластинки с небольшими выемками.

— Это футлярчик, — нисколько не удивился Аврелий. Женщины часто использовали такие, чтобы хранить на память о былых страстях письма, стихи, прядь волос… И действительно, в углублении между пластинками лежал сложенный вдвое тонкий листик папируса.

Патриций осторожно достал его и развернул. Крохотными буковками на нем были написаны строки на греческом языке:

— Это не стихи — тут не выдержан размер. Это скорее похоже на какое-то предсказание или пророчество, — заметил Аврелий.

— Аппиана была суеверна. Верила во всякого рода предсказания, часто обращалась к гадалкам, нередко отправлялась за советом к кумской сивилле. В пещеру прорицательницы легко попасть отсюда через Кокцееву галерею, — объяснила матрона.

И в самом деле, вспомнил сенатор, во время последней гражданской войны Агриппа велела построить туннель, проходящий гору насквозь. По этому туннелю доставляли лес для судоверфей на Авернском озере.

— И на Флегрейских полях по соседству множество священных гротов, где живут старые колдуньи. Говорят также, что тут жил таинственный народ киммерийцы, о которых рассказывает Гомер, — заметил Аврелий.

Паулина кивнула в знак согласия.

— Да, это место вполне подходит для самых мрачных легенд: греки утверждали, что именно тут расположен вход в Аид… — уточнила матрона.

— А Вергилий пишет, что отсюда отправился в загробный мир Эней. А ты когда узнала про этот папирус? — спросил сенатор, направляя разговор в нужное русло.

— Как только приехала сюда, восемнадцать лет назад. Показала тогда его Гнею, но муж не придал ему никакого значения. Теперь, однако, после того, что случилось…

Патриций посмотрел на нее, не понимая.

— Тебе понятно, что это означает? — с сомнением спросил он.

— Аттика нашли среди рыб, — прошептала матрона еле слышно.

— Рыбы, птицы, насекомые… все это очень туманно, Паулина. И потом, твой пасынок ведь утонул. Не понимаю: ты же разумная женщина, уж конечно, не суеверная. И я не думаю, что ты станешь опасаться какого-то пророчества. Или ты боишься чего-то другого?

— Чего мне бояться? — возразила женщина, избегая взгляда сенатора. Твердый голос все же не смог скрыть ее тревоги.

— Человека находят мертвым среди мурен. Никто не слышал, чтобы он звал на помощь; неизвестно, как и почему он там оказался. Вдобавок на нем были сандалии со специальной насечкой на подошве, чтобы не скользили, нет никаких следов того, что он хватался за край садка… Тебе не кажется, что всего этого достаточно, чтобы задуматься?

Паулина задумчиво помолчала.

— Твои слова не удивляют меня, Аврелий. Я стара, но еще не совсем глупа. И все же это немыслимо. — Она покачала головой.

— Почему? Может, Аттик кому-то сильно досадил…

— Нет, не думаю. Слишком безликий, чтобы кому-то мешать, — исключила матрона.

— Кому выгодна его смерть в таком случае?

— Вот в том-то все и дело, что никому от нее нет никакой пользы! Секунд получает наследство, но если бы ты знал его так же хорошо, как я, то понимал бы, что наследство отца мало интересует его, напротив, только создает сложности. Он мягкий, рассеянный, любит одиночество. У него нет никакого желания вести хозяйство и заниматься повседневными делами. И пока Аттик управлял имением, Секунд мог спокойно отдаваться своим пристрастиям, теперь же он вынужден взять на себя такую ответственность, а этого ему как раз совсем не хочется.

— А вдова в таком случае…

Паулина молча обдумывала вопрос.

— Елена мне нисколько не нравится, но я не могу допустить, чтобы это помешало мне трезво смотреть на вещи. Ей тоже Аттик был удобнее живой, во всяком случае, до тех пор, пока она не родила бы ему сына. И для нас было бы куда лучше, будь он жив, — и Плаутилле, и Фабрицию, и мне самой. Позвав тебя сюда, я надеялась, что ты развеешь мои сомнения, а ты только усиливаешь их! — сердито воскликнула она, но тут же смягчила тон: — Помоги, Аврелий, я одна. Гней беспомощен, хотя и кажется таким уверенным, и мне больше не на кого положиться. Я очень уважаю тебя, ты это знаешь, к тому же я хорошо знала твою мать.

— Возможно, лучше меня, — ответил Аврелий, нисколько не задетый упоминанием о его рассеянной родительнице. — Мне нечасто доводилось с ней видеться.

— Ты во многом похож на нее. Она была решительной женщиной и умела вызвать к себе неприязнь, когда хотела! — улыбнулась Паулина.

— Предполагаю, что ей часто этого хотелось, — отрезал сенатор, которому разговор о матери был явно не по душе.

Матрона покачала головой:

— Не будь таким строгим, Аврелий. Хоть ты и богат, жизнь у тебя нелегкая, но, думаешь, у меня лучше? Мой муж Марк Фабриций скончался через год после нашего развода. Я вышла за него замуж, когда мне исполнилось четырнадцать лет, а ему едва минуло семнадцать; мы знали друг друга с детства. Я родила ему четырех сыновей, из которых выжил только Луций. Мы жили вместе в военных лагерях, среди варваров, в пустынных краях на севере. Мы поклялись, что никогда не расстанемся, но Гней Плавций разлучил меня с ним при помощи Тиберия. Если бы он не сделал этого, я была бы рядом с Марком Фабрицием, когда он умирал в Германии. Я преданно служила Плавцию и все же до сих пор сожалею, что не была в том лесу вместе с Марком, когда варвары напали на его лагерь и убили моего первого мужа.

— А теперь?

— Вот уже двадцать лет я — жена Гнея. И в трудную, и в счастливую минуту мы, как добрые супруги, вместе. Поэтому мой долг защищать его.

— От кого? — шепотом спросил Аврелий.

Матрона наклонила голову и промолчала.

На пороге патриций остановился и, обернувшись, спросил:

— Какой была на самом деле моя мать?

— Хочешь услышать правду или сладкую ложь?

Аврелий молчал.

— Она была ужасной эгоисткой. Не жалей о ней, — быстро произнесла матрона, закрывая дверь.