5.06 утра

Пресса и телевидение пытались прорваться через полицейский кордон. Репортеры узнали Голда и окружили машину, умоляя сделать заявление, дать хоть какую-то информацию. Щелкали фотоаппараты. Копы провели его через толпу. Через каждые пятнадцать метров были расставлены патрульные. На третьем этаже вокруг «роллса» толклось множество народу, не считая охраны, — фотографировали, снимали отпечатки пальцев. Голд припарковал «форд», вышел. Мэдисон встретил его.

— Господи Иисусе, Джек! Я послал тебя домой отдохнуть, но ты выглядишь еще хуже, если только это возможно.

Голд вымученно улыбнулся.

— Ты мастер говорить комплименты. Кто на этот раз? — Он кивнул в сторону «роллса».

— Не поверишь. Нэтти Сэперстейн.

Голд присвистнул, широко открыл глаза.

— Ничего себе. Теперь у нас полный комплект. Евреи, голубые, юристы.

Они подошли к «роллсу».

— Когда это случилось?

— Время смерти установлено — примерно между десятью и одиннадцатью, прошлым вечером.

— А нашли его только что?

— Выходные. Ночной сторож говорит — извини за каламбур — в выходные здесь как в морге. А его место у входа.

— Кто же нашел тело?

— Один адвокат. Он всю ночь проругался с женой, послал ее в конце концов к черту и отправился ночевать в офис. Он узнал машину Сэперстейна, подошел посмотреть поближе. Держу пари, месяца не пройдет, он переберется в другой офис.

Они стояли около машины. Нэтти все еще сидел за рулем, там, где его настигла пуля.

— Почему его не увезли?

Мэдисон пожал плечами.

— Не знаю. Эй, Казу! Когда вы увезете тело?

Помощник следователя поднял голову, посмотрел на Долли.

— Кончаем. Еще несколько снимков — и все.

Щелчок аппарата. Вспышка.

— О'кей. Выносите его.

Открыли левую дверь «роллса». Волосы Нэтти, вымазанные засохшей кровью, приклеились к окну. Их отодрали, подняли окоченевший труп, упаковали в сумку на молнии и погрузили в фургон.

— Похоже, наш парень осваивает новые районы, — сказал Голд. — Так далеко на запад он забрался впервые.

Мэдисон покачал головой.

— По правде говоря, Джек, я не думаю, что это наш парень.

Голд прямо взглянул на него.

— О чем ты, Долли?

Мэдисон сделал паузу, посмотрел на судебных техников, вертевшихся вокруг «роллса».

— Я думаю, это подделка. Кто-то убил Сэперстейна и хочет, чтоб мы думали — это наш парень. Но это не такое убийство.

Голд достал новую сигару, снял целлофановую обертку, чиркнул спичкой, неторопливо закурил.

— Почему ты так думаешь?

Долли подошел поближе и сказал приглушенным голосом:

— Джек, похоже на мафию. Маскировка, оружие, почерк. Очень похоже.

Голд покрутил в пальцах сигару.

— Мафия, говоришь?

— Их дело, Джек. Для меня тут нет вопросов.

— Это только подозрение?

Мэдисон украдкой оглянулся вокруг.

— Во-первых, калибр револьвера — двадцать второй. Ставлю свой значок, я не ошибаюсь. Его пристрелил профи. Убийца с крестом не пользовался таким оружием. И потом, слушай, Джек, у шефа в офисе я узнал много всяких секретов, которых среднему копу не узнать ни в жизни.

— Угу.

— Сэперстейн был высокого уровня информантом DEA.

Голд выпустил клуб дыма.

— Без обмана? И давно?

— Пару лет. Работал «и нашим и вашим». Продавал покровительство полиции торговцам наркотиками, а потом сообщал имена и адреса федералам. Я слышал даже, кое-какие сделки он заключал сам — с молчаливого согласия и поощрения властей.

— Не брешешь?

Фургон следователя уехал, они видели, как он тащился по третьему этажу.

— Такие типы, Джек, — дни их сочтены, они сплошь и рядом так кончают. Это профессиональное убийство. Спорю на значок.

Голд выплюнул приставшие к языку крошки табака.

— Может, ты и прав.

— Думаешь? — Мэдисон был польщен.

— Но лучше придержать эту теорию. На какое-то время, по крайней мере. Слишком взрывоопасная ситуация для бездоказательных догадок. Не стоит выделять этот случай. Представляешь, какая чертова буря поднимется, если мы впутаем сюда организованную преступность?

— Представляю, Джек, — задумчиво протянул Мэдисон.

— А если окажется, что мы ошиблись, а слухи уже расползутся — да Гунц нам головы поотрывает. Ты ведь знаешь, он ненавидит всякие осложнения.

Это решило дело.

— Я думаю, нам не стоит игнорировать возможность профессионального убийства, Джек, но мы займемся этим сами. Вне рамок основного расследования.

— Полностью поддерживаю тебя, капитан.

— Я высоко ценю твою поддержку, Джек.

— Прибережем это для себя.

— Верно.

Прибежал взволнованный детектив из особого отряда.

— Капитан, журналисты прорвались через черный ход. Мы их задержали, но они требуют сообщить, что происходит.

Это Мэдисон мог сделать не хуже всякого другого. Он самодовольно улыбнулся.

— Я разберусь с ними, Джек, если у тебя нет охоты.

— Нет, благодарю. Уступаю эту честь тебе. Сделай публичное заявление.

Мэдисон светился от удовольствия.

— Хорошо, — обратился он к копу, — пошли. Поговорим с прессой, надо же им сообщить что-то в воскресных известиях.

И Долли удалился деловым шагом, таща на буксире детектива.

Голд жевал сигару и наблюдал, как рабочие прицепляли «роллс» к тягачу. Мешали низкие потолки, и страшные проклятия оглашали опустевшее помещение.

С дальнего ската послышался рев мотора, и на стоянку ворвался красный спортивный автомобиль с откидывающимся верхом. Замора со скрипом затормозил в нескольких шагах от Голда.

— Эй, что стряслось?! — спросил Шон. Волосы у него были мокрые, а рубашка расстегнута.

— Поздравляю, еще одна жертва. — Голд улыбнулся, взглянул на влажные волосы Заморы. — Опять какое-нибудь мыльное предприятие?

— Я просто не мог проснуться. В конце концов, мать вылила на меня чашку холодной воды.

— Ирландские штучки. Вы, христиане, детей своих продадите за бутылку виски.

— Ну уж.

Голд продолжал шутить.

— Черт возьми! Я хочу позавтракать с Робертом Редфордом в его маленьком сексуальном авто. И пусть он угощает.

Замора подал машину назад, развернулся.

— Кстати, — спросил Голд, — вы довели до конца то предприятие?

— "Великолепное душистое мыло"? — Замора дал газ. — Нет, вмешался один немытый еврей.

Они умчались, резина мягко прошуршала по полу.

 

2.38 дня

По-воскресному гудел бульвар Креншо. Кларк Джонсон выпрямился, подтянулся и негромко, но решительно постучал по дверному косяку. Дверь была открыта, но завешена сеткой от насекомых. Через сетку доносились обрывки разговоров о тяжкой утрате, приглушенный смех и странное шарканье вилок по бумажным тарелкам.

Крепкая полная женщина с серебристыми волосами в длинном, до лодыжек, черном платье откинула сетку одной рукой. Она отирала пот с черного лба кружевным платочком.

— Заходи, сынок. Проклятая жарища. — Голос у нее был глубокий, звучный и сладкий, как патока. Прямо-таки оперный голос.

Джонсон колебался.

— Ну, туда или сюда? Мух напустишь.

Он все не решался.

— Здесь миссис Фиббс?

— Ну, конечно, сынок. Но не заставляй меня идти за ней. Ты друг семьи, значит, желанный гость на поминках.

Кларк слабо улыбнулся.

— Я думаю, мне лучше поговорить, с миссис Фиббс.

Толстуха неодобрительно оглядела его и опустила занавеску. Через несколько секунд на пороге появилась мамаша Фиббс.

— Мистер Джонсон? Заходите, пожалуйста.

Она держала сетку открытой, но он не заходил.

— Уф, миссис Фиббс. Я имел в виду Эстер. Когда попросил миссис Фиббс.

— Эстер в кухне. Заходите.

Он шагнул было в комнату, но опять остановился.

— Миссис Фиббс, наверное, лучше все-таки справиться у Эстер. Я не уверен, что она хочет меня видеть.

— Чепуха, — сказала она и потянула его за рукав. — Не сомневаюсь, что хочет.

В небольшой, тщательно прибранной — пол недавно натерт, обивка мебели вычищена — комнате собралось много народу. В основном женщины лет пятидесяти — шестидесяти, рослые и плотные, вроде той, что открыла дверь, в темных, шуршащих платьях. Были и мужчины, потевшие в воскресных костюмах. Один из них, плешивый, в очках без оправы, как Джон Леннон, носил воротник священника. У стены на стуле с прямой спинкой сидела молоденькая мексиканка с четырехлетней дочуркой на коленях. Девочка таращила любопытные глазенки. Буфет разместился на тщательно отутюженной скатерти, раскинутой на двух карточных столиках. Белый хлеб, холодные закуски, куски свинины, бобы, картофельный и капустный салаты. Гости примолкли, перестали жевать, внимательным взглядом окинули нового посетителя. И вернулись к прерванным занятиям.

— Миссис Фиббс, хочу еще раз принести соболезнования по поводу трагической кончины вашего сына.

Мамаша Фиббс вздохнула, прищелкнула языком.

— Да, очень печальный день. Я пережила мужа, мне пришлось смириться с этим, упокой Господь его душу. А сегодня схоронила единственного сына. Жизнь полна горьких неожиданностей, не так ли, мистер Джонсон?

Джонсон не ответил. Она провела его через комнату. Женщины откровенно разглядывали его, некоторые кивнули.

Эстер в простой шляпке с вуалью и маленький Бобби сидели в кухне. Багира на столе уплетала специальную печенку для кошек.

Эстер и Кларк долго смотрели друг на друга, потом она отвернулась, полезла за сигаретами.

— Мам, вот же они, — сказал Бобби.

— Можно сесть? — спросил Кларк.

Эстер не ответила. Мамаша Фиббс стояла в дверях.

— Мистер Джонсон нашел для нас время, так любезно с его стороны, не правда ли? — заметила она.

Эстер молча курила.

— Можно сесть? — снова спросил Кларк.

Эстер стряхнула пепел.

— Эстер... — В голосе мамаши Фиббс слышалась укоризна.

— Приспичило сесть — пусть садится, нечего спрашивать.

Смущенное молчание. Джонсон пододвинул стул к старому металлическому столу у мойки, сел. Багира подняла мордочку, облизнулась и уставилась на него широко раскрытыми глазами.

Маленький Бобби погладил кошку. Она выгнула спину, заурчала.

— Слишком много народу. Она боится.

Джонсон подвинулся ближе к Эстер. Багира снова уткнулась в миску.

— Вообще-то вы зря приучаете ее. Она привыкнет прыгать на стол и будет воровать масло.

— Навряд ли. Неужели ты и правда так думаешь?

— Говорю тебе.

— Не верю. Мама, неужели Багира будет так плохо себя вести?

Эстер затянулась последний раз и медленно раздавила окурок в пепельнице.

— Последнее, что меня волнует. — Она покосилась на Джонсона.

Мамаша Фиббс все еще стояла в дверях. Она откашлялась и сказала:

— Надо идти к гостям. Это все мои друзья из церкви. Они не покинули нас в трудный час. — Она улыбнулась, очевидно не ожидая ответа. — Скушаете что-нибудь, мистер Джонсон? Я принесу тарелку.

Джонсон повернулся к старухе.

— Нет, спасибо, миссис Фиббс. Я уже ел.

— Ну ладно. Бобби, малыш, пойдем со мной, поможешь принимать гостей.

— Ну, баба. Ты без меня не обойдешься?

— Не спорь со старшими, сколько раз тебе говорить. Бабушка велит сделать то-то — вот и делай, нечего препираться. Ты теперь единственный мужчина в доме.

Маленький Бобби медленно сполз со стула, понурился и поплелся к двери. Он выглядел и трогательно и забавно в своем черном костюмчике с галстуком.

— Ну давай, давай, — ласково понукала мамаша Фиббс. — Не унывай. Быть мужчиной не так уж плохо.

— Бобби, — сказал Джонсон, — на этой неделе интересный матч. Хочешь пойти?

У мальчика загорелись глаза.

— Ух ты! Можно, мама?

Эстер пожала плечами, ни на кого не глядя.

— Можно пойти всем вместе, — намекнул Джонсон.

— Думаешь? — Бобби вопрошающе посмотрел на взрослых.

Эстер не ответила, Джонсон сказал:

— Там решим, Бобби.

— Это было в здорово!

Мамаша Фиббс взяла сияющего внука за руку.

— Пойдем, малыш, — мягко сказала она и увела мальчика из кухни.

— Не забудь! — крикнул Бобби из коридора.

— Обещаю.

Несколько минут они сидели молча, наблюдая, как кошка подлизывает остатки печенки. Из гостиной доносилось печальное бормотание. В конце концов Кларк прямо взглянул на Эстер.

— Надеюсь, ты ничего против меня не имеешь. Она ничего не сказала.

— Я был на кладбище. Но я не хочу навязываться. Если тебе неприятно меня видеть...

Эстер взглянула на него, но опять ничего не сказала.

— Мне, право, жаль твоего мужа. Я хочу, чтоб ты знала. У меня сердце за тебя изболелось.

Молчание.

— Ради Бога, Эстер, говори со мной. Вели мне уйти. Вели остаться. Только скажи что-нибудь. Говори со мной.

Эстер поднялась, достала с сушилки две чистые чашки.

— Кофе? — спросила она, снимая с плиты чайник.

— Спасибо. — Он улыбнулся.

Она разлила кофе, села, схватила сигарету.

— Ты слишком много куришь.

Эстер покачала головой, зажгла спичку.

— Не сегодня же бросать.

— Верно. — Он торопливо отхлебнул кофе.

Кошка приподнялась на задние лапки, начала умываться. Эстер сняла ее со стола, бережно опустила на пол. Киска недовольно замяукала. Эстер вдруг нахмурилась.

— Чего ты здесь торчишь?

— Я не понимаю...

— Чего ты вынюхиваешь? Ты уже получил что хотел? Почему ты не оставишь меня в покое? Оставь меня одну с моим горем! — Она беззвучно заплакала! — Спи с женой следующего своего подопечного, найди другое развлечение. Чего ты приперся сюда?

Она положила голову на стол. Плечи ее вздрагивали. Джонсон потянулся было к ней, но отдернул руку. Кошка, вспрыгнув на стол, льнула к хозяйке. Эстер поплакала, подняла голову, вытерла глаза. Достала новую сигарету.

— Ты слишком много куришь. — Кларк взял у нее пачку «Салема».

Эстер долго не смотрела на него.

— Я ведь сказала, — наконец выговорила она, отбирая у него сигареты, — сегодня неподходящий день. Дай даме огоньку, будь так добр.

Он нашел коробок, чиркнул спичкой, поднес к сигарете. Она затянулась, выдохнула дым в потолок. Потом отложила сигарету.

— Я приготовлю еще кофе.

 

7.00 вечера

Гершель Гусман лежал в «Хедер-Синай» в 415-й палате, отдельной, угловой комнате в конце длинного коридора, прямо напротив поста сиделки.

Сиделка — худощавая, холодноватая блондинка с заметным скандинавским акцентом — преградила им путь.

— Курить запрещено, сэр, — проворчала она, уставившись на сигару Голда так, будто это не сигара, а кал, сданный на анализ. — Только в комнате ожидания.

Голд хотел спорить, но Замора подарил девушке самую редфордскую из своих улыбок. Она оттаяла, захлопала ресницами, захихикала и отошла. Замора проводил глазами ее крепкий, обтянутый белой формой задок.

— Брось эту дрянь и заходи, — шепнул он Голду. — А я пощупаю сестричек. Как Ньюмэн в «Форт Апаш».

В прохладной комнате стоял полумрак. Гершель лежал в постели с кислородной маской на лице. Рядом сидела его жена, Рут. Вокруг собралось несколько человек. Голд узнал Джеки Макса. Остальные были из его свиты. Пара писателей-юмористов, какие-то пешки-лизоблюды и грудастая деваха, якобы секретарша.

— Джек, — Рут встала, — спасибо, что навестил.

— Ну что ты. Как он? Как ты, Гершель?

Гершель поднял трясущийся большой палец и подмигнул Голду. Лицо у него было известково-бледное, и Голду показалось, что он успел похудеть килограммов на десять. А ведь не виделись они пять-шесть дней, не больше.

— Все чудесно, — ответила Рут за мужа. — Сегодня утром его перевели из реанимации. Все просто поражены, так быстро он поправляется. Доктор Синх говорит, это потому, что сложение у Гершеля как у индийского буйвола.

— Доктор Синх? — перебил Джеки. — Доктор Синх? Что это за еврей с фамилией Синх?

— Он индиец.

— Индиец? — Джеки прикинулся возмущенным. Его подхалимы с готовностью захихикали. — Настоящий индиец? Йог? Так он не еврей?

— Босс, — один из подхалимов захлебнулся от смеха, на лету подхватывая шутку нанимателя, — если его зовут Синх, значит, он сикх.

— Сикх? Из тех типов в чалмах, которых показывают во всех дрянных киношках? Из тех, что щеголяют в грязном белье? Из тех типов? Заклинатель змей? Вот это доктор! И это в самой большой в мире еврейской больнице, с самыми дорогими еврейскими врачами — тебя, еврея Гершеля, лечит какой-то торговец коврами?

Теперь хохотали все, даже Голд улыбался. Гершель под своими простынями вздрагивал от смеха.

— Джеки! — строго одернула Рут. — У Гершеля трубки выскочат.

Макс возвел очи к небу.

— Господь не допустит этого. Он не позволит им выскочить.

Новый взрыв смеха.

— Джеки! Пожалуйста! — взмолилась Рут.

Джеки Макс повернулся к Голду, протянул руку.

— Привет. Я Джеки Макс, — сказал он с напускной скромностью, прекрасно понимая, что Голд узнал его.

— Я Джек Голд.

Джеки искренне, до боли сжал ему руку. Одно из его знаменитых рукопожатий. На нем был красивый, на заказ сшитый шелковый смокинг, лакированные ботинки, модные часы-браслет. Он выставлял напоказ манжеты и благоухал одеколоном.

— Я знаю тебя, лейтенант. Встретимся через несколько часов на одних подмостках.

— Ты о бенефисе Братства? Боюсь, я не смогу там быть.

— Да? Я очень огорчен. — Он в самом деле выглядел огорченным. — Жаль. Все там будут. Все.

— Все, — поддакнул кто-то из свиты. На этот раз не подхалим, а подхалимка.

— Франк, Дин, Сэмми, Милтон, — перечислял Макс, — Джерри, Робин, Ричард, Уоррен...

— Барбара, — подсказали ему.

— Барбара, Лиза, Диана, Барт, Клинт. Все, черт возьми! Не верю, что ты это пропустишь.

Голд пожал плечами.

— Дело прежде всего.

— Вупи, Кении, Эдди, Джоан, Джонни...

Макс жестом велел всем замолчать.

— Ты знаешь, что придет мэр? И шеф полиции? Может быть, губернатор.

— Здорово, — без всякого выражения сказал Голд. Макс покачал головой.

— Нет, надо же пропустить такую грандиозную штуку. Наверное, у тебя чертовски важное дело.

— Наверное. — Голд холодно улыбнулся.

Максу надоело разговаривать, он опять продемонстрировал манжеты, взглянув на золотые часы.

— Надо идти. Я уже не успеваю загримироваться. А нас будет снимать Эн-би-си. Они хотят использовать этот материал в специальном выпуске. Или в «Недельном обозрении». — Он перегнулся через кровать и почти прокричал в ухо Гершелю: — Все для тебя сегодня вечером. Все для тебя, старичок! Понимаешь?

Гершель едва заметно кивнул.

— Хочу, чтоб ты знал, Герш. Я люблю тебя. Я люблю тебя, старый еврей. — Джеки выпрямился, глаза у него были мокрые.

Подхалимка бросилась к нему с носовым платочком, Макс отмахнулся. Он обнял Рут Гусман за плечи, приподнял со стула.

— Проводи меня до лифта, дорогая. Мы обсудим, как открыть супермаркет.

Свита последовала за Джеки, комната опустела. Голд придвинул стул к кровати, сел. Гершель, казалось, задремал.

— Гершель, — тихо позвал Голд. Веки старика дрогнули, тяжелый взгляд черных глаз остановился на Голде, он улыбнулся, промычал что-то. — Сегодня ночью, Гершель. Я доберусь до этого сукина сына сегодня ночью, Я воткну ружье ему в задницу. Разнесу ему башку. Сегодня я поймаю Убийцу с крестом. Я изничтожу его.

Гершель высунул из-под простыни руку, сжал в кулак.

 

9.16 вечера

Дирижер взошел на подиум, взмахнул палочкой, требуя внимания. Оркестр — в основном джаз-банд «Ночное шоу», дополненный духовыми и струнными инструментами и усиленный барабанщиком, — застыл в ожидании. Звучный голос разнесся по всему стадиону:

— Леди и джентльмены...

Дирижер подал знак барабанщику, тот изо всех сил заработал палочками — бум-бум-бум, крещендо.

— Сегодня с вами Макс... Мистер Джеки Макс!

Оркестр заиграл любимую песню Джеки «О, мой Манхэттен» в страстной блюзовой аранжировке. Разговоры на трибунах смолкли. На темной сцене появился в золотом луче света Джеки Макс. Публика зааплодировала, затопала ногами. Джеки пересек сцену, подошел к микрофону и остановился, благосклонно принимая овации. Толпа неистовствовала. Джеки поднял руку, призывая к тишине, но рев стал еще громче. Джеки отступил от микрофона — казалось, он был неподдельно тронут. Только минут через семь ему позволили говорить.

— Я думаю, все мы знаем, почему мы здесь.

Опять многотысячный рев.

— Я думаю, все мы знаем, из-за кого мы здесь! Все знают, кто причина!

Опять буйство.

— Каждый! Каждый!

Рев, свист, вспышки факелов.

Джеки с микрофоном в руке подошел поближе к мониторам.

— Любовь, возлюбленные мои, любовь! Вот почему они здесь! И вот почему вы здесь! — Он ткнул пальцем в толпу.

Продолжительные овации. Акустика чаши стадиона усиливала звук, казалось, кричат не восемнадцать тысяч доведенных до истерики фанов, а по меньшей мере тысяч сто. Рев разносился в теплом ночном воздухе, от него колебалась иссохшая земля на Голливудских холмах.

— Это так, возлюбленные мои! Любовь! Любовь, любовь, любовь, любовь!!! Вот почему мы здесь! Вот почему столько талантов собралось на этой сцене сегодня вечером! Сегодня воистину ночь тысячи звезд! — Очень довольный последней цветистой фразой, Джеки воздел руки к дымному, беззвездному небу Лос-Анджелеса.

Новый взрыв рукоплесканий.

* * *

— Евреи всегда были болезнью, инфекцией, отравой в крови цивилизации. Неудобоваримым хрящом, застрявшем в зобу христианства. Так всегда было и так будет. Пока мы терпим это.

В пыльной, с бетонным полом комнате для собраний церкви Крови Агнца на беспорядочно расставленных складных стульях сидело человек тридцать. Стену украшала картина — грозное, в мрачных, черных тонах изображение крестных мук Иисуса.

Джесс Аттер откашлялся, гневно уставился на слушателей.

— Евреям не место среди нас. Им нечего делать в компании христиан. Настала пора избавить от евреев и их прихвостней-полукровок нашу великую страну.

Аттер ткнул в воздух пальцем, оперся о кафедру. Он и четверо особо приближенных к его персоне охранников — сейчас они стояли рядом — были одеты в новую, без капюшонов форму Клана восьмидесятых годов: белые хлопчатые рубашки и брюки (их приобрели у симпатизирующих клановцам оптовиков, которые снабжали материей лечебницы), черные ботинки, ремни «Сэм Браун» с начищенными до блеска пряжками; черные галстуки доходили точно до третьей пуговицы. На рукавах эмблема — калифорнийские горы, их перекрывают буквы «КК», две скрещенные стрелы-молнии, а в серединке — маленький американский флажок.

— Пару лет назад они клянчили центы у маленьких белых детишек на починку этой отвратительной Статуи Свободы в прожидовленном Нью-Йорке. Леди Харбор — так они называли ее. А я говорю вам — это Восточная Блудница. Пока ее не водрузили в Нью-Йорке — дар французских евреев, кстати, — страна была на верном пути. Да простятся мне такие слова в храме Божьем, но блудница эта готова улечься и расставить ноги под любым грязным иностранцем, стоит ему только пальцем поманить.

Несколько вздохов, кивков. Почтенная, седовласая, пожилая в основном публика робко поддержала оратора.

— Эта страна создана белыми христианами, европейцами, для них она и предназначена, для них и потомков. Они открыли Америку, отвоевали у дикарей и пустыни. А теперь евреи, бюрократы и коммунисты хотят захватить ее. Желтые и черные, коричневые и красные. Люди, которые не верят в нашего Христа, люди, которые не говорят по-английски, не признают наших законов. Так мы заставим их!

Жидкие аплодисменты.

— Убрать так называемую Статую Свободы! Убрать этот позор Нью-Йорка, сбросить ее в грязь! — гремел Аттер. — И соорудить на ее месте мощную заставу с огромным замком на воротах. Построить такие же заставы в Майами, в Сиэтле, в Новом Орлеане и в Чикаго, а особенно здесь, в провонявших евреями Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. А на воротах я бы высек: "Нам не нужны ваши неуправляемые орды, ваши болезни, ваши преступления, ваши безработные, ваши шлюхи, извращенцы, слабоумные. Молитесь вашим богам, костенейте в безбожии. Нам не нужны сальные, грязные, немытые. Нам не нужны косоглазые, ниггеры, жиды...

В открытое окно со свежевыкрашенными наличниками влетел кирпич, загрохотал по полу. Все вскочили на ноги. Старики сгрудились в кучку, прижались друг к другу. Дверь распахнулась, с криком: «ЕВС! Напали с лужайки! Их больше тридцати!..» — ворвался клановец в белой форме и тут же охнул и скорчился от боли, держась за бок: кто-то заехал ему бейсбольной битой по ребрам.

Джерри Кан с битой в руках стоял над ним в окружении нескольких бойцов Сопротивления, одетых в неизменные синие майки.

— Убирайся из Дома Иисусова, еврей! — завопил Аттер.

— Сточные воды, которые хлещут из тебя, не имеют ничего общего с Иисусом.

— Убирайся или мы убьем тебя!

Падали стулья, бились стекла. Клановец и боец Сопротивления вцепились в автомат и тянули каждый на себя.

— Чего ж ты не пришел, не выдворил нас из страны, наци! — Кан взобрался на кафедру.

— Убейте, убейте его! — завизжал Аттер, и четверо телохранителей ринулись на Джерри. Одного из них он смазал битой по физиономии, изо рта у парня хлынула кровь. Но другие набросились на Кана, ему пришлось отступить. Вмешались бойцы Сопротивления, началась свалка. На улице кто-то открыл огонь.

Аттер кинулся к запасной двери, столкнулся с пытавшейся улепетнуть старушкой, отпихнул ее, сбил с ног, прорвался к выходу.

Мощеная дорожка между церковью и библейской школой вела к крошечной стоянке позади здания. Аттер уже сидел за рулем пикапа, но тут чья-то сильная рука ухватила его за узкий черный галстучек и выволокла из кабины.

— Не торопись, приятель, — ухмыльнулся Замора. — Как дела, Джесс?

— Пусти меня! Пусти! — протестовал Аттер.

Шон собрал в горсть его жидкие черные волосенки, отволок к дряхлому зеленому «форду» и швырнул лицом вниз на капот.

— Ты арестован, — пробурчат Голд.

— На каком основании? — Аттеру приходилось разговаривать со спиной Голда, тот даже не повернулся в его сторону.

Из церковных строений доносился шум драки.

— Возбуждение беспорядков. Слышишь, что делается?

— Не мои люди это затеяли, — сердито возразил Аттер.

— Тайное собрание с целью возбуждения беспорядков, нарушение спокойствия...

Опять выстрел.

— ...Бегство с места преступления, порча чужого имущества, и вообще ты завяз крепко.

— Проклятый еврей! — Аттер скалил зубы, плевался от злости.

Голд улыбнулся, вынул из кармана на груди прямоугольный отпечатанный листочек бумаги.

— Те еврейчики-коммунисты из ACLU велят зачитывать это арестованным. Итак, здесь написано: «Вы имеете право молчать...»

Не отрывая глаз от бумажки, Голд нанес Аттеру короткий прямой удар правой, выбил ему два передних зуба и снова швырнул лицом вниз на капот.

— "...Если вы отказываетесь от этого права..."

Голд пнул Аттера коленом в пах, и Джесси медленно опустился на колени.

— "...Все, что вы скажете, может быть использовано против вас..."

Голд засунул бумагу в карман, подошел еще ближе, уперся в крыло «форда» и уверенным, отработанным движением каратиста ударил третий раз, ногой. Аттер повалился на бетон.

— "...Вы имеете право пригласить адвоката... — декламировал Голд по памяти, запихивая Аттера на заднее сиденье, — и не отвечать на вопросы до его прихода..."

Замора сел за руль.

— "...Если вы не в состоянии пригласить адвоката... — Голд осмотрел суставы пальцев, ободранные о скулы Аттера, — вам должны предоставить его".

* * *

Через десять минут Голд и Замора подъехали к ван-ньюскому отделению полиции, вытащили Аттера из машины и почти пронесли по коридору к посту дежурного. Белая форма Джесса была вся заляпана кровью. Кровь лилась из носа, изо рта, из ушей.

Дежурила молоденькая азиатка.

— Бог мой! — охнула она. — Кто это его так?

Чтоб снять отпечатки пальцев, Аттера пришлось прислонить к стойке.

— Я хочу подать жалобу. — Он едва шевелил разбитыми губами.

— Заткнись, недоносок! — прикрикнула девушка. Она узнала форму Клана. И мелодичным голосом обратилась к Голду: — Кошмар, что творится в той церкви. Вызвали специальное подразделение, восемнадцать солдат, три раза стреляли, арестовано больше тридцати человек. Через пятнадцать минут сюда этих придурков набьется как сельдей в бочку.

— Смертельные случаи есть?

— Я хочу подать жалобу! — С подбородка у Аттера капала кровь.

— Нет, но много проломленных голов. И еще один парень укусил другого за ухо. — Она повернулась к Заморе: — Скажи, мы не встречались раньше?

Шон заулыбался, подошел ближе.

— Я актер. Вы могли видеть меня по телевизору. Последняя моя роль — в «Симон и Симона».

— Пошли, гад, — сказал Голд.

— Я хочу позвонить своему адвокату! — Аттер снова задергался, обрызгал всех кровью.

— По телевизору! — Глаза девушки засверкали.

— Правда, пока в эпизодах. Но осенью я буду играть главную роль в одном очень забавном фильме. Но сниматься придется в Мехико.

— Я имею право вызвать адвоката!

— Телефон неисправен.

— Неправда!

Голд подошел к висящему на стене телефону, снял трубку, дернул обеими руками, оборвал и выбросил в корзину для мусора.

— Вот и все.

— Еврейская свинья!

— Пошли, — приказал Голд, толкнул Аттера в спину и повел по коридору к камерам.

— Подожди! Вспомнила, где я тебя видела. В том журнале, как его...

Замора застенчиво улыбнулся.

— "Плейгерл".

— Верно! «Плейгерл»! Все девчонки в отделении от тебя без ума. «Обнаженный слуга закона». Ты такой сексуальный!

Замора расплылся в улыбке и подошел совсем близко.

— Спасибо, сержант.

— Ким. Зови меня Ким. — У нее были ровные, ослепительно белые зубы. — Слушай, я хочу тебя кое о чем спросить.

— Уже догадался, о чем.

— Как у тебя держится значок, на чем, понимаешь? Одежды-то никакой нет.

— Замора! — окликнул Голд. — Подай-ка дубинку! Проломлю ему башку.

Аттер уцепился за проволочную сетку на стальной двери и отказывался идти дальше. Голд напрасно пытался отодрать его.

Замора покинул хорошенького сержанта, подошел к борющимся.

— Вот приклеился. Как самым лучшим театральным клеем. Ничего, справимся. — И Замора боднул Аттера в поясницу. Клановец выпустил дверь и застонал от пронзившей его насквозь боли.

— О, бить по почкам — жестоко! — посочувствовала дежурная.

— Ничего подобного. — Шон повернулся к ней. — Это немножко взбодрит его. Просто немного спирта — чтоб растворить клей.

Девушка захихикала.

— Пошли, сукин сын. — Голд ухватил Аттера за ремень и потащил по коридору. Замора шел следом и пинал Джесса в зад.

До камер оставалось немного. Аттер хватался за дверные ручки, и Голду все время приходилось быть начеку. Коридор кончился, они завернули направо, и Голд швырнул маленького человека на пол перед зарешеченной, ничем не отличающейся от прочих дверью.

— Пришли, Джесс. Обезьяний питомник. Аттер приподнялся, взглянул на него.

— Что?

Голд засмеялся:

— Буги-вуги, Джесс. Зверушки из джунглей. Черномазые. Видишь?

В длинной, темной камере шесть или семь негров расположились в ленивых позах на бетонном выступе, заменявшем скамью. Некоторые по пояс голые, другие в пестрых, рваных майках и свитерах. Голд знал, что это всего лишь внеочередная воскресная встреча Союза черных офицеров в костюмах для рыбной ловли. Но Аттер видел воплощение своих ночных кошмаров — ужасных преступников из гетто.

— Эй! Ниггеры! — Голд потряс решетку. — Вам подарочек, макаки! Знаете, что это за парень? Это великий маг и кудесник из Калифорнийского клана, и сейчас он с вами разберется, надает пинков в ваши черные задницы. Не верите? Ей-богу, это знаменитый клановец!

Семеро негров уставились на них. Угрюмые, грубые лица невозмутимы, в темноте сверкают белки глаз.

— Ты не посадишь меня к ним, — прошептал Аттер.

— Посажу, будь уверен.

— Пожалуйста, не сажай меня к ним.

— Ты хочешь позвонить? О'кей. Это и есть загон для придурков, которые хотят позвонить. — Он опять тряхнул решетку. — Ниггеры, вы все ждете, когда освободится телефон? Правда ведь?

— Заткни свою вонючую пасть, полицейская собака!

— Видишь, — ухмылялся Голд. — Просто компашка негров-насильников ждет очереди, чтобы позвонить адвокатам-евреям.

Один из черных, глядя прямо в глаза Аттеру, сделал неуловимое движение рукой, в ладони блеснуло короткое, зловещее лезвие. Он послал Джессу воздушный поцелуй.

— У него нож! — заверещал Аттер. — Я видел, видел лезвие ножа!

— Что? Жена? Ты хочешь позвонить жене? Ладно. Я бы на твоем месте позвонил адвокату, но монетка твоя, тебе выбирать. Сержант! — позвал Голд. — Вторую камеру.

В глубине тюрьмы что-то лязгнуло, клетка открылась.

— Нет! Нет! — Аттер вопил и катался по полу. — Пустите меня!

— Заходи, великий маг.

Голд и Замора ловили Аттера за ноги, за руки, он вырывался, брыкался.

— Нет! Нет! Подождите! — Аттер в отчаянии цеплялся за своих палачей. — Я дам вам номер, который вы хотели.

Голд покачал головой.

— Поздно, майн фюрер. Я к тебе приходил по-хорошему, ты меня осрамил, теперь пеняй на себя. — Он кивнул Заморе, они подхватили Аттера и бросили в камеру, в лужу мочи. — Сержант! — Решетка с лязгом опустилась.

Аттер просовывал руки сквозь прутья.

— Ради Бога, не оставляйте меня здесь! Не оставляйте меня здесь!

Негры поднялись с цементной скамьи, обступили его. Избитый, перепуганный человечек ползал по холодному полу, плакал и пресмыкался у них в ногах.

— Нет, нет, нет, — все молил он.

Голд подошел вплотную к решетке, закурил, присел на корточки и выдохнул дым в лицо рыдающему Аттеру.

— Теперь можешь сказать мне номер, Джесси.

 

11.42 вечера

Эстер вставила ключ в замок, повернула. Ногой открыла дверь, втащила большой круглый полотер. Дверь оставила приоткрытой. Луп шла за ней с вениками и швабрами, а Флоренсия плелась сзади с деревянным ящиком, наполненным очистителями, тряпками, щетками. На плечо она ремнем прикрепила портативный приемник.

— Не фига себе! — Луп оглядела огромный центральный холл. — Однако! Места здесь предостаточно!

— Да уж. Придется погнуть спины.

Эстер присела прямо на полотер, зажгла сигарету. Луп внимательно посмотрела на нее. Глаза красные, опухшие. Тело обмякло.

— Эс, подруга, шла бы ты домой. Мы с Флоренсией как-нибудь справимся.

Эстер коротко, иронически засмеялась.

— Если в вас было в самом деле двое — я бы еще подумала. Но... — Она кивнула на Флоренсию. Девушка возилась с длинной антенной, настраивая приемник на испано-язычную волну.

— Не ладно это. Ты сегодня похоронила мужа. До работы ли тут.

У Эстер потекли слезы, она быстро отвернулась, пытаясь справиться с собой. Потом встала, вздохнула и потянулась.

— Луп, если я оставлю вас вдвоем убирать это здание, завтра я схороню вас. Слушай, попроси ее отыскать что-нибудь повеселей — диско, рок. Что-нибудь, подо что можно работать. А то от этой дряни мы все заснем.

Из приемника неслась заунывная мексиканская мелодия. Луп сказала своей неуклюжей подруге что-то по-испански, Флоренсия недовольно передернула плечами, но все-таки перевела на другую волну. Теперь играла ритмичная, механическая танцевальная музыка.

— Она хорошая девушка, — заметила Луп. — Просто немножко медлительная.

— Вижу. Что ж, сначала первый этаж. Вынести мусор. Потом пол, вытираем пыль и... Что это?

— Да?

— Что это? Ты слышала?

— Что?

— Не знаю. Пусть вырубит этот драндулет! — Замолчи! — прошипела Луп.

Флоренсия выключила радио. Во внезапно наступившей тишине все услышали шаги, кто-то ходил по одному из темных холлов, звук отражался от стен. Тяжелые, мужские шаги.

— Кто здесь может быть? — спросила Луп испуганным шепотом.

— Не знаю.

— Вроде никто не может.

— Не знаю.

Луп схватила веник и держала его перед собой, как копье. Эстер подняла над головой металлический стул из приемной. Шаги приближались. Эстер и Луп переглянулись, напряглись, ожидая нападения. Из темного угла вышел крепкий черный мужчина в выцветшей форме, на поясе у него висел револьвер. При виде столь воинственно настроенных женщин он оторопел.

— Тпру, дамочки! Спокойненько. Я на вашей стороне.

— Вы ночной сторож, — гневно констатировала Эстер.

— Я бы сказал — охрана.

— Меня не предупредили, что здание охраняется. — Эстер аккуратно опустила стул.

— Это уж их оплошность. И нечего на меня бочку катить, дорогуша. — Мужчина добродушно улыбнулся, показав единственный золотой зуб. На вид ему было лет пятьдесят, но Эстер подумала, что, наверное, он старше. — Хай, я Уолтер Чаппел, но все запросто зовут меня Чаппи. И только очень близкие подружки — Уолтером.

Эстер, не обращая внимания на его заигрывания, принялась натирать пол. Луп и Флоренсия уже обходили комнаты, опорожняли пепельницы и корзины для бумаг в зеленые пластиковые пакеты.

— Кстати, Чаппи, а нельзя ли включить поярче свет в этом старом сарае? К восьми утра все должно быть как новенькое.

— К семи, — поправил Чаппи. — «Текно-Кэл» — ранние пташки, дорогуша. А насчет лампочек... — Он пошарил по стене, холл вдруг весь залило светом. — Мистер Моррисон строг насчет электричества. Каждый счет с лупой проверяет. Чуть что не так — накинется как ястреб. Так что кончишь с полом, дорогуша, — погаси. Ясно?

— Заметано. Вы давно в компании, Чаппи?

— Двадцать три года. Как ее основали, с той поры. Они тогда выпускали транзисторы и все такое.

— А с мистером Моррисоном ладите?

— Пока старый Эйб не ввел всякие строгости да экономии, тут было три человека охраны, все работали полный день. Остался только я, да через ночь, когда я выходной, приходит еще один, он здесь на договоре, подрабатывает.

— Мне показалось, он славный. — Эстер наклонилась, чтобы включить машину.

— Ничего себе. — Чаппи взглядом знатока рассматривал ее обтянутый синими джинсами зад. — Слушай, дорогуша, а я уютно устроился в кладовке. Есть тостер, кофейничек, телевизор. — В глазах у него зажегся огонек. — Ну и, конечно, койка и старая добрая бутылочка. Ты должна навестить старину Чаппи.

Эстер нахмурилась.

— У меня много работы.

— Я просто говорю: вот у меня есть то-то и то-то.

Эстер откинула прядь волос со лба.

— А у меня есть работа.