Оптимизм и срыв

Сталин уже отправился спать, когда генерал Жуков связался с Кунцевом.

– Кто звонит? – послышался в трубке сонный голос генерала НКВД.

– Начальник Генерального штаба Жуков. Пожалуйста, соедините меня с товарищем Сталиным. Это очень важно.

– Что, прямо сейчас? Товарищ Сталин спит.

– Немедленно разбудите его, – потребовал Жуков. – Немецкие самолеты бомбят наши города.

В трубке возникла тишина. Георгию Жукову показалось, что ждать ответа пришлось целую вечность. Он был далеко не единственным, кто пытался сообщить о вторжении Германии вождю, но военные боялись своего лидера не меньше, чем немцев.

В 4.17 по московскому времени черноморское командование позвонило Жукову в комиссариат обороны и доложило о том, что в небе появились десятки самолетов с крестами. В 4.30 с наркоматом соединились генералы Западного фронта. В 4.40 немцы атаковали Прибалтику. Примерно в это же время с адмиралом Кузнецовым связался комендант Севастополя. Под грохот взрывов он доложил, что город бомбят немецкие самолеты. Кузнецов тут же позвонил в Кремль, но столкнулся с бюрократической волокитой, которая характерна для большинства тираний. Одним из самых больших государственных секретов в Советском Союзе было место нахождения Иосифа Сталина. О Кунцеве знали только избранные. Поэтому дежурный офицер ответил:

– Товарища Сталина в Кремле нет, и я не знаю, где он.

– У меня сообщение чрезвычайной важности. Я должен немедленно доложить лично товарищу Сталину.

– Ничем не могу вам помочь, – невозмутимо ответил дежурный и положил трубку.

Не дозвонившись вождю, Кузнецов позвонил Тимошенко. Нарком, конечно, знал, что началась война. На него обрушился шквал звонков. Но он боялся сообщать Сталину. Тогда адмирал Кузнецов начал набирать все известные ему номера Сталина. Все напрасно. В конце концов он вновь позвонил в Кремль.

– Я требую, чтобы вы сообщили товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь, – решительно проговорил он. – Это война.

– Я доложу по инстанции.

Через несколько минут адмирал узнал, что «инстанцией» был Маленков. Он позвонил и спросил своим характерным тихим голосом, в котором слышались нескрываемые нотки недовольства:

– Вы понимаете, что говорите?

Несмотря на то что немецкие бомбардировщики сбрасывали смертоносный груз на Киев, Севастополь, десятки других советских городов и их войска пересекли границу на всем многокилометровом протяжении, сталинские царедворцы все еще пытались не видеть реальности, хотели прогнать ее. Георгий Маленков положил трубку и позвонил в Севастополь, чтобы проверить сообщение адмирала.

Тимошенко провел ту ночь на работе, конечно, далеко не один. Вместе с военными бодрствовал Мехлис. Как и Маленков, он был уверен, что в ночь с субботы на воскресенье немецкого вторжения не будет.

В наркомат примчался с докладом командующий противовоздушной артиллерией Воронков. Маршал Тимошенко был так напуган, что протянул ему блокнот и попросил подать рапорт в письменной форме. Он решил подстраховаться. Если их арестуют за измену, то распространение паники можно будет попытаться свалить на Воронкова. Генерал сел за стол и начал быстро писать. Лев Мехлис подошел к нему и заглянул через плечо. Воронков писал то, что только что сказал – слово в слово. После того как рапорт был написан, Мехлис заставил его расписаться. Тимошенко приказал Воронкову не стрелять по немецким самолетам. Генерал понял: нарком не верит, что началась война.

Затем Тимошенко выслушал взволнованный доклад заместителя командующего Особым Западным военным округом Болдина о наступлении немцев. Нарком приказал и ему не отвечать на вражеский огонь.

– Что вы хотите этим сказать? – вскричал изумленный Болдин. – Наши войска отступают. Горят советские города, гибнут люди…

– Иосиф Виссарионович считает, что это может быть не война, а крупная провокация нескольких немецких генералов, – попытался объяснить нарком.

Тимошенко уговаривал сообщить Сталину о нападении других.

– Немцы бомбят Севастополь, – взволнованно сказал он Буденному. – Что мне делать? Докладывать или не докладывать Сталину?

– Конечно, докладывать! Звони немедленно!

– Позвони лучше ты, – взмолился нарком. – Я боюсь.

– Нет уж, сам звони, – отрезал Семен Буденный. – Ты нарком обороны.

Тимошенко долго уговаривал Буденного и в конце концов упросил усатого маршала позвонить в Кунцево. То же самое, наверное для подстраховки, он приказал сделать и Георгию Жукову…

Генерал Жуков продолжал ждать у телефона, когда разбудят Сталина. Через три минуты вождь подошел к телефону. Жуков доложил о нападении и попросил разрешения контратаковать. Последовало долгое молчание. В трубке слышалось дыхание Сталина.

– Вы меня поняли, товарищ Станин? – переспросил Жуков, но в ответ вновь услышал тяжелое дыхание.

– Где нарком? – наконец спросил Сталин.

– Разговаривает с Киевским округом по ВЧ.

– Приезжайте в Кремль с Тимошенко. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов политбюро.

Микояну и другим членам политбюро уже позвонили.

– Это война! – сообщил прорвавшийся в Кунцево Буденный. Он добавил, что бомбят и Ригу.

Затем Сталин позвонил Александру Поскребышеву, который спал в кабинете.

– Немцы бомбят наши города.

Вождь помчался в город. Он запретил членам политбюро ночевать на дачах, поэтому они собрались раньше и уже ждали его в Кремле. Сталин поднялся на лифте на второй этаж и торопливо пошел по красной дорожке. Войдя в кабинет, он резко приказал Поскребышеву:

– Немедленно всех ко мне!

Георгий Жуков утверждал, что политбюро собралось в 4.30. Вячеслав Молотов считал, что раньше. Однако в сталинском журнале, который хранился в приемной Маленького уголка, сказано, что совещание началось только в 5.45. То есть более чем через час после начала полномасштабного немецкого наступления вдоль всей границы.

Молотов жил в том же здании, недалеко от квартиры Сталина, и поэтому пришел первым. Следом за ним появились Лаврентий Берия, Семен Тимошенко, Георгий Жуков и Лев Мехлис. Потом пришли остальные.

Интересно, каким увидели Иосифа Виссарионовича в то утро соратники и помощники. Микояну показалось, что он был подавлен. Жукову бросились в глаза бледность и явное удивление вождя. Генсек сидел за покрытым зеленым сукном столом и держал в руках незажженную трубку. Воронов считал: Сталин упал духом и испуган. Но все сходились во мнении, что, по крайней мере, он находился в своем кабинете и, как всегда, держал все нити управления в собственных руках.

В тысячах километров от столицы, на фронтах, в это время царили полная неразбериха и паника. В Кремле обстановка была иной. Сотрудник Совнаркома Чадаев вспоминал, что Иосиф Виссарионович говорил очень медленно, тщательно подбирал слова. Порой его голос начинал немного дрожать. Однако и в эти минуты, как ни поразительно, он не отказался от мысли, что война может быть провокацией немецких генералов. Он был убежден: в высшем командовании вермахта у Гитлера наверняка есть свой «Тухачевский».

– Гитлер просто ни о чем не знает, – уверенно заявил вождь.

Сталин решил не отдавать приказ об отражении нападения до тех пор, пока не прибудут новости из Берлина.

– Этот негодяй Риббентроп провел нас, – несколько раз повторил он Микояну.

Адольфа Гитлера вождь по-прежнему ни в чем не обвинял. Сталин приказал Молотову:

– Мы должны немедленно связаться с немецким посольством.

Вячеслав Молотов позвонил в посольство из кабинета Сталина. Оказалось, граф Шуленбург уже звонил в кабинет Молотова, чтобы попросить немедленно его принять. «Я бросился из сталинского кабинета наверх к себе», – рассказывал наркоминдел. Чтобы добраться от Маленького уголка до своего кабинета, ему понадобилось около трех минут.

Шуленбург приехал с Хильгером. Он вошел в знакомый кабинет, второй раз за ночь и в последний раз в своей карьере. Кремль уже освещали первые лучи летнего солнца. В воздухе повис аромат акаций и роз в Александровском саду.

Шуленбург зачитал телеграмму, которая пришла в три часа ночи по берлинскому времени. Концентрация советских войск на границе вынудила Третий рейх принять соответствующие контрмеры. Когда он закончил, лицо Молотова исказилось от недоверия и гнева. Наконец он произнес, сильно заикаясь:

– Это что, объявление войны?

Шуленбург был так взволнован, что не мог говорить. Он лишь печально пожал плечами. Наконец гнев наркоминдела поборол шок.

– Послание, которое вы мне только что передали, может означать только объявление войны! – почти прокричал Вячеслав Молотов. – Немецкие войска пересекли нашу границу. Немецкие бомбардировщики уже полтора часа бомбят такие советские города, как Одесса, Киев и Минск…

Нападение немецких войск Молотов назвал неслыханным в истории злоупотреблением доверия и добавил, что Советский Союз не сделал ничего, чтобы заслужить подобное отношение к себе. На этом разговор закончился. Граф фон дер Шуленбург, которого Гитлер казнит за участие в июльском заговоре 1944 года, пожал руку хозяину кабинета и ушел.

Сразу после этого Вячеслав Молотов побежал в кабинет Сталина.

– Германия объявила нам войну! – сообщил он.

Услышав эти слова, Сталин как-то обмяк и надолго погрузился в раздумья. «Молчание было долгим и зловещим, – вспоминает Чадаев. – На его рябом лице застыла сильная усталость». Жуков свидетельствует, что в эти минуты он единственный раз в жизни видел упавшего духом Сталина.

Наконец вождь пришел в себя.

– Враг будет разбит по всему фронту! – оптимистично заявил он и обратился к военным: – Что вы предлагаете?

Жуков предложил приказать приграничным округам сдерживать натиск немецких войск…

– Разбить и уничтожить, – прервал своего помощника нарком Тимошенко, – а не просто сдерживать!

– Напишите приказ, – кивнул Сталин, который, похоже, все еще находился под впечатлением своего ужасного заблуждения. – Границу не переходить.

Тимошенко, но не Сталин подписал несколько приказов, выпущенных в первое утро войны. Чадаев обратил внимание, что настроение в просторном кабинете постепенно поднималось. В первые часы войны, говорил он, все были полны оптимизма.

Несмотря ни на что, вождь продолжал упрямо цепляться за осколки своих разбитых иллюзий. Он сказал, что еще надеется решить конфликт дипломатическим путем. Услышав эти глупые слова, все промолчали. Только Молотов, товарищ вождя с 1912 года, один из немногих, кто осмеливался спорить с ним, возразил:

– Нет, это война, и тут ничего уже не сделать!

К середине дня масштабы немецкого наступления и упрямство Вячеслава Молотова поколебали уверенность Сталина в том, что мир с Гитлером еще можно спасти.

Красная армия была разгромлена. Самые сильные войска Сталин держал на юге. Немцы же сейчас стремились к Ленинграду и на Украину. Самая сильная гитлеровская группировка была нацелена на Москву. Группа армий «Центр» двумя клещами разорвала советский Западный фронт под командованием генерал-полковника Павлова. Контрнаступление советских войск провалилось. Немецкие танковые дивизии устремились к Минску и Москве.

Сталин реагировал на поражения бурным потоком грозных приказов и директив. Их содержание свидетельствует, что он слабо представлял реальное положение дел на фронтах. Однако работа или, вернее, имитация кипучей деятельности продолжалась. Маленький уголок был похож на проходной двор. Там постоянно сновали Берия, Маленков, Микоян, Каганович и Ворошилов. К обеду все они, как минимум, дважды побывали в кабинете вождя. Рекордсменом стал Лаврентий Павлович Берия. Ему посчастливилось разговаривать со Сталиным трижды. Мехлис пришел одним из первых, Кулик показался чуть позже. Каганович получил приказ срочно готовить поезда, чтобы вывезти из прифронтовых районов заводы с фабриками и 20 миллионов человек. Ничто, подчеркивал Сталин, не должно достаться гитлеровцам. Микояну надлежало снабжать армию.

Сталин продолжал вникать в каждый вопрос, в каждую мелочь. Его интересовало все: от длины и формы штыков на винтовках красноармейцев до заголовков в «Правде». В первые дни войны он не утратил ни ревности к славе других, ни безошибочного инстинкта к самосохранению и по-прежнему писал передовицы в главную советскую газету. В течение первой недели боевых действий журналисты несколько раз упоминали имя генерала Конева. Сталин нашел время позвонить главному редактору и резко упрекнул его за ненужное прославление Конева. Тот же редактор попросил разрешения напечатать статью одного журналиста, которого Сталин безжалостно критиковал перед войной.

– Можете печатать, – ответил вождь. – Товарищ Авдеенко исправился.

В эти дни Иосиф Виссарионович как бы затаился. Его появления на первой странице «Правды» носили драматический характер. В это нелегко поверить, но в июне 1941 года в Советском Союзе не было верховного командования. В девять утра Сталин приказал создать первый вариант главного управляющего органа, Ставку. В проекте указа, естественно, говорилось, что Верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами является товарищ Сталин. Вождь проявил несвойственную себе скромность. Он вычеркнул свою фамилию и заменил ее фамилией Тимошенко.

Все были согласны, что правительство должно объявить о начале войны. Анастас Микоян и другие члены политбюро советовали Сталину зачитать этот документ, но он отказался: «Пусть говорит Молотов». Формально генсек был прав. В конце концов, пакт о ненападении с Риббентропом подписывал не Сталин, а Молотов. Свита не согласилась. Народ не поймет, почему в такую минуту молчит председатель Совнаркома. Сталин стоял на своем. Он пообещал выступить в другой раз. «Он не хотел говорить первым, – считал Молотов. – Ему была нужна ясная картина, а не тот туман, который стоял в первые дни войны… Он не мог действовать как автомат. В конце концов, он же был человеком».

Молотов, который до сих пор продолжал считать себя политическим журналистом, немедленно сел за работу. Сталин, как всегда, отредактировал текст. Он не утратил свой очень ценный дар – переводить сложные идеи и мысли в простые и трогающие сердца обычных людей фразы. Эта доступность была характерной для всех его речей военных лет. В полдень Вячеслав Михайлович отправился на Центральный телеграф. Ехать было недалеко. Телеграф находился на улице Горького рядом с Кремлем. Ему удалось побороть заикание. Свою знаменитую речь Молотов произнес ровным, твердым голосом. «Наше дело правое. Победа будет за нами, враг будет разбит», – закончил выступление наркоминдел Советского Союза.

После возвращения Молотова в Кремль Сталин поднялся к нему в кабинет с поздравлениями.

– Ты говорил немного взволнованно, – заметил он, – но в целом выступил очень хорошо.

Вячеслав Молотов любил, когда его хвалили. Он был намного тщеславнее, чем казался.

В этот момент зазвонила вертушка. Семен Тимошенко доложил, что на фронте царит паника. Генералы, особенно Павлов, командовавший жизненно важным Западным фронтом, который прикрывал Минск и дорогу на Москву, полностью потеряли связь со своими войсками. Сталин рассердился. Он гневно ответил наркому, что внезапность играет на войне очень большую роль. Нападающая сторона захватывает инициативу.

– Вы должны во что бы то ни стало предотвратить распространение паники! – кричал он. – Срочно соберите командующих, проясните ситуацию и доложите. Сколько времени вам для этого потребуется? Два часа, не больше…

Особенно вождя, конечно, тревожило положение дел на Западном фронте, который принял главный удар. Вместе с Молотовым, Матенковым и Берией, которые проводили в Маленьком уголке в военные годы особенно много времени, Сталин постепенно узнал об успехах немцев и разгроме советских войск. Такие известия кого угодно могли повергнуть в уныние и смятение.

В течение первой недели войны Лаврентий Берия, которому помимо всего прочего подчинялись и особые отделы, имевшиеся в каждой воинской части и отвечавшие за разоблачение врагов и предателей, встречался со Сталиным пятнадцать раз, а Мехлис, политический руководитель Красной армии, буквально поселился в Маленьком уголке.

Сталин нашел действенный, по его мнению, ответ на поражения на фронтах. Как нетрудно догадаться, он обратился к репрессиям. Но Берия и Мехлис вместе с его друзьями времен Гражданской войны, типа Ворошилова и Кулика, были бессильны остановить отступление советских войск.

О том, в каком катастрофическом положении находилась Красная армия, красноречиво говорит хотя бы то, что только за первый день немцы, по данным Тимошенко, уничтожили почти тысячу самолетов. Они даже не успели подняться в воздух.

– Неужели немецкая авиация ухитрилась добраться до каждого нашего аэродрома? – патетически воскликнул Сталин.

– К несчастью, ухитрилась. – Нарком вздохнул.

Особенно сильную, хотя и бесполезную ярость вызвал у вождя полный разгром Западного фронта Павлова.

– Это чудовищное преступление! – заявил он. – Ответственные должны ответить головами.

Неожиданно Сталин решил отправить своих самых доверенных друзей на фронты, им следовало прояснить реальное положение дел. Когда соратники замешкались, он в гневе закричал:

– Немедленно!

Начальнику Генштаба Жукову предстояло проверить Юго-Западный фронт. Перед отъездом он спросил, кто будет заниматься делами в штабе в его отсутствие.

– Не беспокойтесь, как-нибудь сами справимся. – Сталин усмехнулся. – Поезжайте, не теряйте времени напрасно.

Маленков и Буденный, представлявшие собой очень странную парочку – казавшийся совсем бескровным аппаратчик и рубака-казак, – вылетели в Брянск. Григорий Кулик направился на Западный фронт.

Покинув Москву, инспекторы с головой погрузились в головокружительный вихрь военных событий. Несмотря на множество недоразумений, носивших порой трагикомический характер, никто из них не погиб. Все целыми и невредимыми добрались на места проверок.

Пока генералы и партийные руководители с приключениями двигались на фронт, Сталин продолжал работать в Москве. Его распорядок дня был таким же непостоянным, как и поведение Красной армии.

Сталин и Берия оставались на ногах почти целые сутки в первый день войны. Маленький уголок они покинули в числе последних. Вождь и его главный чекист все еще верили, что контрнаступление позволит отбросить немцев и перенести боевые действия на вражескую территорию.

Но даже эти железные люди нуждались во сне. Неизвестно, сколько отдыхал в ту ночь Сталин, но уже в 3.20 утра 23 июня он встречался в своем кабинете с Молотовым, Мехлисом и Берией. Совещание продлилось до рассвета. 25 июня, когда стало ясно, что на всех фронтах надвигается катастрофа, Сталин всю ночь провел в Маленьком уголке. Он в ярости ходил по кабинету, слушая доклады. Его посланники один за другим исчезали в неразберихе, царившей на фронтах.

– Этот Кулик ни на что не годен, – сердито сказал он. – Ему нужно дать пинка под зад!

Только Георгию Жукову, отважному, мужественному и необычайно энергичному генералу, удалось добиться хоть каких-то результатов. Он сумел организовать контратаку на Юго-Западном фронте. «Немедленно арестовывайте всех паникеров, – читаем мы одно из его типичных распоряжений особым отделам в отношении отступающих офицеров. – Судите их на месте как предателей и трусов».

Военная карьера маршала Кулика, пьяного клоуна, представляла собой длинный перечень трагикомических ошибок. Сейчас бравый маршал вырядился в кожаную куртку, фуражку и очки летчика. На Западный фронт он прибыл вечером 23 июня. Пока он пытался разобраться с разгромом 10-й армии, его самого окружили и едва не взяли в плен. Бежать ему удалось при помощи хитрости. Он переоделся в странный, по меньшей мере для маршала, наряд. «Поведение маршала Кулика не выдерживает никакой критики, – сообщил полковой комиссар Мехлису. – Он приказал всем снять знаки отличия, выбросить документы и переодеться в крестьянскую одежду».

Крестьянская одежда подходила Григорию Кулику лучше остальных. Он сжег свой маршальский мундир и куртку летчика и предложил избавиться от всего оружия. «Мне лично он приказал выбросить документы и все мои награды, – докладывал комиссар. – Кулик ехал на запряженной лошадью телеге по дороге, только что захваченной немецкими танками».

Западный фронт развалился окончательно. Не отличавшийся и раньше крепким здоровьем маршал Шапошников слег от напряжения и неудач. Генштаб лишился еще одного опытного офицера.

Действия Сталина сильно напоминали игру в прятки. Он отправлял одних своих соратников на поиски других. Розыск Кулика и Шапошникова вождь поручил Климу Ворошилову. 26 июня первый советский маршал прибыл на специальном поезде в Могилев. Ему не удалось найти ни Западного фронта, ни двух потерявшихся маршалов. Через какое-то время его адъютант увидел печальную картину. Штаб Западного фронта был больше похож на цыганский табор, чем на штаб крупного войскового соединения. Борис Шапошников лежал на земле под шинелью. Он был очень бледен. Адъютанту Ворошилова показалось, что он мертв. Командующий фронтом Павлов пристроился неподалеку под деревом. Он с аппетитом ел из котелка кашу и, казалось, не замечал проливного дождя. Когда Шапошников слегка пошевелился, адъютант облегченно вздохнул. Маршал, слава богу, был жив. Он отдал честь и представился. Борис Михайлович, моргая от боли, поблагодарил Бога, приславшего Ворошилова, и начал бриться. Павлов доел кашу. Растерянно озираясь по сторонам, он пробормотал:

– Это конец!

Ворошилов вышел из поезда и обрушил на окружающих потоки брани и угроз. Он послал адъютанта искать Кулика. Потом два маршала ушли в поезд решать, что делать с бедным Павловым. Ворошилов приказал накрыть ужин. Повар принес ветчину, хлеб и чай. Этот скудный ужин, очевидно, не вызвал у красного маршала особого энтузиазма. Он пришел в ярость и приказал немедленно вызвать повара, товарища Франца. Франц вытянулся по стойке смирно. Клим Ворошилов грозно поинтересовался, как он осмеливается кормить такой едой двух маршалов.

– Зачем вы порезали ветчину? – бушевал он. – Разве так можно резать ветчину? В самом дешевом трактире ветчину режут лучше!

Расправившись с поваром, Ворошилов вызвал Павлова и принялся отчитывать его за поражения. Он напомнил Павлову, что тот однажды пожаловался на него Сталину. Командующий упал на колени. Он начал умолять о пощаде и целовать сапоги маршала. Вскоре Климент Ефремович Ворошилов вернулся в Москву.

На рассвете 4 июля Мехлис приказал арестовать Павлова. Его обвинили в измене.

«Прошу разрешить арест и начать расследование», – написал Лев Мехлис вождю. Тот одобрил арест командующего, считая это одним из самых верных способов улучшить положение на фронте. Под пытками Павлов дал показания против генерала Мерецкова. Его тут же арестовали. Суд над бывшим командующим Западным фронтом еще не начался, а Александр Поскребышев уже принес Сталину черновик приговора. Бегло просмотрев текст и увидев, что он содержит стандартные обвинения в измене и прочих грехах, Сталин сказал секретарю:

– Приговор одобряю. Но передайте Ульриху, чтобы он выбросил эту чепуху насчет «заговорщицкой деятельности». С делом нужно покончить быстро. И никаких апелляций. Сразу после вынесения приговора немедленно разошлите его по всем фронтам. Все должны знать, что паникеры и распространители слухов будут безжалостно наказаны.

Анастас Микоян (и предположительно остальные члены политбюро) одобрили приговор Павлову. Через тридцать лет Микоян напишет в своих мемуарах: «Было очень жалко терять этого человека, но это была вынужденная и оправданная мера».

22 июля четыре высших офицера Западного фронта были расстреляны. На следующий день работа Мехлиса была парализована. Его завалили просьбами и доносами из полков, дивизий, армий и фронтов. Военные требовали расстрелять и других «предателей». Решив не тратить время на разбирательства, главный политрук Красной армии разрешил казнить изменников на местах.

Постепенно Сталин осознвал весь масштаб катастрофы, постигшей Красную армию. Москва не могла управлять фронтами, потому что командующие не имели связи с войсками. Немцы стремительно приближались к Минску. Большая часть авиации уничтожена. Тридцать дивизий разгромлены и рассеяны.

26 июля Сталин срочно отозвал Жукова с Юго-Западного фронта. Начальник Генштаба приехал в Кремль. В Маленьком уголке перед Сталиным стояли навытяжку Тимошенко и генерал Ватутин. У военных были красные от бессонницы глаза. Сталин был не в лучшем состоянии.

– Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке, – приказал вождь.

– Нам нужно сорок минут, чтобы разобраться, – ответил Жуков.

– Хорошо. Через сорок минут доложите.

* * *

Но даже в этой суматохе Иосиф Виссарионович не забывал о собственной семье. 25 июля он встретился с Семеном Тимошенко. Положение на всех фронтах было чрезвычайно серьезным, почти критическим. Во время совещания нарком обороны набрался смелости и спросил, что делать с Яковом Джугашвили, который потребовал отправить его на фронт. Сын вождя от первого брака всегда разочаровывал отца, который плохо к нему относился. Подавив вспыхнувший гнев, Сталин ответил:

– Некоторые чиновники проявляют, мягко говоря, чересчур много ретивости и стараются изо всех сил угодить начальству. Вас я в их число не включаю. Но советую вам впредь никогда больше не задавать мне подобных вопросов.

Сталин через какое-то время попросил проверить, что с сыном. Выяснилось, что артиллеристы Яков Джугашвили и Артем Сергеев уехали на фронт. Василий устроил старшему брату прощальную вечеринку. Юлия проводила любимого Яшу на войну. В тот день она надела любимое красное платье. Позже она ругала себя за это. Юлия решила, что оно проклято.

Как-то ночью в первых числах июля Иосиф Виссарионович пригласил в Кунцево Женю Аллилуеву. Это было неожиданно, потому что после ее повторного замужества Сталин порвал с ней все связи. Женя приехала на дачу. Она была ошеломлена. Никогда еще Женя Аллилуева «не видела Иосифа таким подавленным». Он попросил ее увезти Светлану и детей на дачу в Сочи. Потом рассказал всю горькую правду о положении на фронтах. Аллилуева была потрясена. Советская пропаганда неустанно твердила, что героическая Красная армия вот-вот разгромит вторгшегося на территорию СССР агрессора.

– Война будет долгой, – мрачно проговорил Сталин. – Будут пролиты потоки крови… Пожалуйста, увези Светлану на юг.

Решительность и независимость делали Женю такой привлекательной. Но они одновременно вызывали и раздражение. Аллилуева отказалась, объяснив, что должна в такую минуту быть рядом со своим мужем. Сталин был «расстроен и рассердился». Это была их последняя встреча. Больше Женю Аллилуеву он никогда не видел.

Светлану, Александру Накашидзе, Галину, жену Василия, Гулю, дочь Якова, а также своих собственных сыновей на дачу в Сочи отвезла Анна Реденс. Они оставались там до тех пор, пока немцы не приблизились к Черному морю.

* * *

За первую неделю войны нацисты проникли в глубь советской территории на пятьсот километров. 28 июня они окружили 400 тысяч красноармейцев и взяли столицу Белоруссии, Минск. Сообщения об очередной неудаче пришли в Маленький уголок в самый разгар долгого совещания, проходившего с середины дня до 2.40 ночи. Сталин был вне себя от гнева и ярости. Поспав несколько часов, он отправился в комиссариат обороны, чтобы узнать подробности. В этой поездке его, по всей вероятности, сопровождали Молотов, Маленков и Буденный.

Падение Минска открывало немцам дорогу на Смоленск и Москву. Разгром был полным. Семен Тимошенко вновь потерял связь с армиями Западного фронта. Это известие еще больше разъярило Сталина. В 19.35 он вернулся в Маленький уголок. Тимошенко и Жуков несколько раз приезжали с докладами. Обстановка ухудшалась с каждым часом. В это же время Лаврентий Берия и Анастас Микоян пришли на чрезвычайное заседание политбюро.

После полуночи Сталин позвонил Тимошенко и потребовал новой информации о положении в Белоруссии. Маршал ответил, что никаких новостей нет. Этот ответ стал последней каплей, переполнившей чашу терпения вождя. Сталин выбежал из кабинета. Поскребышев и Чадаев видели, как Сталин, Молотов и Берия сели в «паккард» и куда-то умчались.

Через считаные минуты они прибыли в комиссариат обороны. Сталин с соратниками вошел в кабинет Тимошенко и заявил, что желает лично ознакомиться с донесениями с фронта. Жуков, находившийся в тот момент у наркома, хотел выйти, но Тимошенко жестом приказал ему остаться. Вождь и члены политбюро подошли к оперативной карте.

– Что происходит в Минске? – спросил Сталин.

– Я еще не могу дать точный ответ, – сказал Семен Тимошенко.

– Вы обязаны каждую минуту знать положение, – хмуро заметил вождь. – Сейчас вы просто боитесь сказать нам правду.

На помощь начальнику пришел Георгий Жуков.

– Товарищ Сталин, можно нам вернуться к работе? – бесстрашно вмешался он в разговор.

– Вы что, хотите сказать, что мы вам мешаем? – угрожающе усмехнулся Лаврентий Берия.

Главный чекист, наверное, был шокирован тем, что Жуков позволяет себе разговаривать со Сталиным таким тоном. Встреча переросла в ссору между Жуковым и Берией. Суровый Сталин стоял посередине.

– Вы знаете, что ситуация на всех фронтах критическая, – сказал генерал. – Командующие фронтов ждут распоряжений. Будет лучше, если мы сделаем это сами.

– Мы тоже можем отдавать приказы! – закричал Берия.

– Если вы так считаете, то отдавайте, пожалуйста, – спокойно ответил начальник Генерального штаба.

– Если партия прикажет, то и будем отдавать.

– Тогда дождитесь, когда она прикажет. Сейчас же она приказывает заниматься этим мне и маршалу Шапошникову. – Затем Георгий Жуков повернулся к вождю: – Извините меня за откровенность, товарищ Сталин, мы сейчас разберемся со всеми неотложными делами и потом приедем в Кремль с докладом.

Жуков явно намекал на то, что в военных делах генералы имеют больше опыта, чем члены политбюро. Сталин молчал все время перепалки между Жуковым и Берией, но сейчас он больше не мог сдерживать своей ярости.

– Вы совершаете грубую ошибку, проводя черту между собой и нами. Сейчас мы все должны думать, как помочь фронтам! – буквально взорвался, по словам Микояна, Сталин. – Что это за Генеральный штаб? Что это за начальник Генштаба, который с первых дней войны не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?

Георгий Жуков, на лице которого до этой минуты не дрогнул ни один мускул, не выдержал упреков Сталина. Он неожиданно разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. За ним вышел Вячеслав Молотов. Один из самых жестоких большевиков решил утешить одного из самых суровых солдат этого кровавого века. Наркоминдел протянул платок и положил руку на плечо генерала. Через пять минут Молотов и Жуков вернулись в кабинет Тимошенко. Внешне Георгий Жуков был спокоен, но «глаза у него были влажные». «Мы все были подавлены», – признавал Микоян.

Сталин предложил отправить Ворошилова или кого-нибудь еще на Белорусский фронт. Потом он мрачно оглядел товарищей и сказал:

– Хорошо, пусть военные сначала сами со всем разберутся. Пойдемте, товарищи.

Иосиф Виссарионович и члены политбюро вышли из кабинета наркома. Когда они рассаживались в машины, генсек произнес первые откровенные слова с начала войны:

– Все потеряно. Я сдаюсь. Ленин основал это государство, а мы его прое…ли! – Сталин ругался всю дорогу в Кунцево. – Ленин оставил нам огромное наследство, а мы, его преемники, все проср…ли. – Он не мог успокоиться даже, когда они приехали на дачу. – Мы все прое…ли! – матерился он, по словам Молотова.

Это «мы» означало, естественно, всех партийных руководителей, а не одного генсека.

Сталин сказал, что не может больше оставаться главой государства и поэтому подает в отставку. В Кунцеве Вячеслав Михайлович попытался поднять ему настроение, но все было напрасно. Члены политбюро уехали, оставив вождя мрачнее тучи.

На Анастаса Микояна это представление особого впечатления не произвело. По дороге домой он обсуждал случившееся с Молотовым. Анастас недолюбливал Вячеслава, но тем не менее доверял ему. Они знали Сталина лучше остальных. «Мы были потрясены словами Сталина, – написал Анастас Иванович в мемуарах. – Неужели все действительно потеряно? Мы думали, что он сказал это, чтобы произвести на нас более сильное впечатление». Они были правы. Сталин действительно был большим актером. Но нельзя забывать и то, что он оставался «человеком», как говорил сам Молотов. Падение Минска оказалось для вождя страшным ударом. Ему казалось, что он потерял лицо перед своими соратниками и военными. Несомненно, наступил самый глубокий и самый серьезный кризис в его жизни.

На следующий день члены политбюро узнали, что грубые слова Сталина накануне были сказаны не только для того, чтобы произвести впечатление. Обычно вождь приезжал в Кремль в полдень, но в тот день он остался в Кунцеве. Не приехал генсек в Кремль и вечером. Все сразу ощутили вакуум власти. Отсутствие этого титана, успевавшего за четырнадцатичасовой рабочий день решить все вопросы вплоть до мелочей и деталей, оставило зияющую брешь. Когда в приемной звонил сталинский телефон, Поскребышев снимал трубку и отвечал:

– Товарища Сталина нет, и я не знаю, когда он будет.

Мехлис попытался дозвониться Сталину на дачу, но все было напрасно.

– Ничего не понимаю, – недоумевал Александр Поскребышев и пожимал плечами.

К концу дня шеф канцелярии вождя отвечал на телефонные звонки по-другому:

– Товарища Сталина нет и сегодня, вероятно, не будет.

– Он уехал на фронт? – спросил молодой Чадаев.

– Не приставай ко мне. Я же тебе сказал, что его нет и не будет.

Сталин отгородился от всего мира стеной кунцевской дачи. Он никого не принимал и не отвечал на телефонные звонки. Молотов сказал Микояну и другим членам политбюро, что последние два дня Сталин находился в состоянии прострации. Он ничем не интересовался, ему все было безразлично. Он не похож на самого себя.

Иосиф Виссарионович не мог уснуть и даже не стал раздеваться. Он просто ходил по даче и мрачно думал. Однажды заглянул в домик для охраны. Заместитель Власика, генерал-майор Румянцев, тут же вскочил по стойке смирно. Сталин, не сказав ни слова, вернулся к себе. Позже он рассказал Поскребышеву, что во рту у него тогда был горьковатый привкус полыни.

Сталин хорошо знал историю. Ему было известно, что Иван Грозный, царь, которого вождь считал своим учителем, тоже отошел от дел, чтобы проверить верность бояр.

Советские «бояре» были обеспокоены. Но самые опытные царедворцы, кроме тревоги, чувствовали и опасность. Вячеслав Молотов, как всегда осторожный, старался не подписывать никаких документов. Немцы продолжали стремительно продвигаться вперед. Советское же правительство пребывало в состоянии глубокого паралича и целых два дня ничего не делало.

«Ты даже представить себе не можешь, что здесь творится», – сообщил Маленков Хрущеву, который находился в Киеве.

Вечером Чадаев приехал в Кремль, чтобы получить подпись премьера на важном документе. Сталин по-прежнему отсутствовал.

– Он и вчера не был на работе, – удивленно проговорил молодой сотрудник Совнаркома.

– Правильно, вчера его тоже не было, – без тени сарказма подтвердил Александр Поскребышев.

Что-то было необходимо предпринять. Новому члену политбюро, Николаю Вознесенскому, надо было подписать документы. Все его попытки дозвониться до Сталина оказались безуспешными. Тогда Вознесенский поднялся к Молотову. Бывший премьер предложил встретиться позже. Он не сказал ленинградцу, что уже тайно разговаривал с Берией, Маленковым и Ворошиловым. Они пытались решить, что делать дальше. Энергичный Лаврентий Павлович предложил создать новый правящий орган всего из нескольких человек, который должен быть облечен огромной властью. Возглавить его нужно Сталину – если он, конечно, согласится. Кроме вождя, в этот кабинет войдут Молотов, Ворошилов, Маленков и сам Берия: три старых большевика и две недавно взошедших звезды, которые до войны даже не входили в политбюро, а были только кандидатами в члены.

Обсудив вопрос с коллегами, Молотов позвонил Микояну. Тот, в свою очередь, договорился с Вознесенским. Политбюро впервые собралось без своего бессменного руководителя. Партийные руководители еще никогда не были так сильны.

С того дня, как было зачитано ленинское завещание, предлагавшее снять Сталина с поста Генерального секретаря партии, прошло почти двадцать лет. Сейчас, впервые за все это время, возникла реальная возможность его сместить. Молотов сообщил товарищам о нервном срыве вождя. Микоян на это ответил, что, даже если вождь недееспособен, само имя Сталина по-прежнему обладает огромной силой и способно повысить моральное состояние советского народа. В этот самый миг молодой и еще не искушенный в придворных интригах Николай Вознесенский допустил ошибку, которая через несколько лет будет стоить ему жизни.

– Вячеслав, бери власть, – обратился он к Молотову. – Мы тебя поддержим!

Вячеслав Михайлович повернулся к Берии, который предложил создать Государственный комитет обороны. Вожди решили ехать в Кунцево.

Они осторожно вошли в зловещий дом зеленого цвета, затерявшийся среди сосен. Руководителей проводили в маленькую столовую. Там сидел сильно похудевший, уставший и мрачный Сталин. Когда он увидел семерых членов политбюро, его лицо «превратилось в камень». По одному из свидетельств, вождь встретил соратников эмоциональной тирадой:

– Великого Ленина больше нет с нами… Если бы он только мог нас сейчас видеть. Видеть тех, кому он доверил судьбу этой страны… Советские люди завалили меня письмами, в которых они справедливо ругают нас… Думаю, что кое-кто из вас готов возложить вину на меня… – Закончив эту бессвязную речь, он вопросительно посмотрел на гостей и спросил: – Зачем вы приехали?

«Чувствовалось, что Сталин насторожен, – вспоминал позже Микоян, – он выглядел каким-то странным». Поразительным был и его вопрос о цели приезда. У Анастаса не было никаких сомнений: Сталин решил, что они явились, чтобы арестовать его.

Лаврентий Берия внимательно следил за лицом вождя. «Уверен, Сталин думал: может произойти все что угодно. Даже самое худшее», – скажет он жене.

Но вожди были напуганы не меньше Хозяина. Позже Берия упрекал Микояна за то, что он спрятался за спины остальных. Вячеслав Молотов, самый старший из приехавших в Кунцево и, следовательно, наиболее уязвимый для мести Сталина, взял инициативу в этот напряженный момент.

– Спасибо за вашу откровенность, – поблагодарил он, если верить одному из описаний этой встречи, – но я вам со всей ответственностью заявляю, что, если бы какой-то идиот попытался настроить меня против вас, я бы постарался стереть его в порошок. Мы приехали попросить вас вернуться к работе.

– Хорошо, но вы должны все хорошо обдумать, – сказал Сталин. – Разве я могу оправдать надежды советских людей? Разве я способен привести страну к окончательной победе? Для этой цели наверняка есть и более достойные кандидаты.

– Думаю, выражу всеобщее и единодушное мнение, что более достойных, чем вы, Иосиф Виссарионович, нет, – вмешался Клим Ворошилов.

– Правильно, – хором поддержали его остальные.

Молотов рассказал Сталину, что Маленков и Берия предлагают создать Государственный комитет обороны.

– И кто будет его возглавлять? – сразу насторожился Иосиф Виссарионович.

– Вы, товарищ Сталин, конечно.

Сталин облегченно вздохнул. Его лицо расслабилось, но он ничего не сказал.

– Кроме вас, председателя ГКО, в него войдут следующие товарищи… – И Берия перечислил остальных членов комитета.

Сталин заметил, что в состав не включены Микоян с Вознесенским. На это Лаврентий Павлович ответил, что они будут руководить правительством. Прагматичный Микоян, конечно, понимал, что его работа по снабжению Красной армии имеет к деятельности ГКО прямое отношение. Он попросил, чтобы его сделали специальным представителем комитета. Сталин распределил обязанности. Маленкову он поручил строительство самолетов, Молотову – танков, Вознесенскому – производство оружия и боеприпасов. Вождь вернулся к управлению огромной страной.

Был ли у Сталина на самом деле нервный срыв или он просто решил разыграть перед товарищами спектакль? Надо отметить, что во всех поступках и действиях Иосифа Виссарионовича, этого ловкого политика и не менее умелого актера, никогда не было ничего четкого и понятного. Нервный срыв представляется вполне правдоподобным и возможным. Сталин был сильно подавлен неудачами на фронте и смертельно устал. Но раскисать и сдаваться без борьбы не в его характере. Не менее серьезное напряжение он испытывал сразу после смерти Нади, да и во время войны с Финляндией.

Срыв был вполне объяснимой реакцией на собственную неспособность правильно просчитать действия Гитлера. Этот громадный промах скрыть от своих придворных вождь, конечно, не мог. Но это только часть того отчаяния, которое нахлынуло на него в первые дни войны. Поражения на фронтах ясно показали, какой вред нанес Сталин репрессиями и насколько он неспособен руководить войсками. Он оказался голым императором. Только диктатор, успевший истребить всех потенциальных соперников, мог пережить такой кризис. В любой другой политической системе подобные провалы и ошибки неминуемо привели бы к смене правительства.

Несомненно, были правы и Вячеслав Молотов с Анастасом Микояном, полагавшие, что Сталин «ломает комедию». Конечно, добровольное сложение с себя властных полномочий было заранее отрепетированным и хорошо продуманным поступком. То же самое нередко делало и множество других исторических личностей.

Сталинское самоустранение позволило ему решить несколько серьезных задач. Во-первых, он оказался во главе нового органа, ГКО. Во-вторых, как бы подвел черту под всеми прошлыми ошибками и промахами. Естественно, он сам себе их простил.

«Сталин был очень рад, что мы по-прежнему его поддерживаем», – подчеркивал Анастас Микоян. «Мы были свидетелями краткого мига слабости Сталина, – скажет позже Лаврентий Берия. – Иосиф Виссарионович никогда не простит нам нашей инициативы».

Самым умным оказался Микоян. Армянин был прав, решив не высовываться.

* * *

На следующий день Сталин приехал в Маленький уголок. Это был другой человек. Он сильно отличался от того, каким был пару суток назад. Отныне вождь решил играть роль военного руководителя. Он был уверен, что таковая идеально ему подходит.

1 июля газеты сообщили, что товарищ Сталин назначен председателем Государственного комитета обороны. Вскоре после этого он отправил маршала Тимошенко командовать Западным фронтом и защищать Москву. 19 июля Сталин стал народным комиссаром обороны, а 8 августа – еще и Верховным главнокомандующим. Отныне военные называли его Верховным.

16 июля генсек восстановил отмененный после войны с Финляндией институт комиссаров, которых так ненавидели в армии. Комиссары во главе с Мехлисом должны были бороться с трусами, паникерами и дезертирами. Но эти ретивые работники часто брали на себя реальное командование войсками, следуя примеру своего начальника. «Комиссариат обороны был похож на псарню с бешеными собаками: Куликом и Мехлисом», – говорил Хрущев.

Сталин тем временем продолжал организационные перемены. Он объединил силовые ведомства НКВД и НКГБ в одно и поручил Берии возглавлять его.

3 июля Иосиф Виссарионович окончательно превратился в национального русского вождя. Он выступил по радио со знаменитой речью. «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! – начал вождь свое выступление. Сначала его голос был настолько тих, что в динамике слышалось дыхание, бульканье воды и звон стакана, когда он наливал воду. – Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!..»

Война с Германией носила патриотический характер, но Сталин решил подкрепить любовь советских людей к родине репрессиями и террором. «Трусы, паникеры и дезертиры будут безжалостно уничтожаться», – провозгласил он.

Через пару дней Сталин и Калинин вышли из Кремля в два часа ночи под охраной во главе с Власиком и отправились в Мавзолей прощаться с мумией умершего вождя. Тело Ленина уезжало в Сибирь.

Решимость Сталина, обретенная им после нервного срыва, практически не улучшила положение на фронтах. За три недели войны СССР потерял около 2 миллионов человек, 3500 танков и более 6 тысяч самолетов. 10 июля немецкие бронетанковые части возобновили наступление на Смоленск, который пал через шесть дней, и Москву. В Смоленске немцы захватили в плен 300 тысяч красноармейцев, 3 тысячи орудий и 3 тысячи танков.

Упорное сопротивление Семена Тимошенко заставило фашистские войска несколько замедлить темпы наступления. В конце июля Гитлер приказал провести перегруппировку армий группы «Центр». На юге немцы быстро продвигались к Киеву, а на севере – Ленинграду. В первый же месяц фюрер одержал поразительные победы, но ни одной цели плана «Барбаросса» так и не достиг. Немцы пока еще не захватили ни Москву, ни Ленинград, ни Донецкий угольный бассейн. Не была полностью уничтожена и Красная армия, хотя она и понесла тяжелые потери.

Генералы умоляли Гитлера бросить бронетанковые армии на Москву. Однако фюрер, наверное, помнил захват российской столицы Наполеоном, не принесший никаких особых выгод, и поэтому решил сначала взять богатый нефтью и зерном юг. Он разработал новую стратегию. Сейчас у вермахта было два направления главного удара: Москва и Украина.

Обновленный Сталин даже смирился с несколькими мелкими проявлениями непокорства и критики со стороны политбюро. Сразу после падения Смоленска он вызвал на дачу Тимошенко и Жукова. Когда военные приехали в Кунцево, вождь в старом френче ходил с незажженной трубкой, что всегда являлось признаком плохого настроения. В комнате находились несколько членов политбюро.

– Вот что, политбюро обсудило деятельность Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и решило освободить его от обязанностей, – сказал Сталин. – Есть предложение назначить на эту должность Жукова. Что вы об этом думаете?

Тимошенко ничего не ответил, а Георгий Жуков возразил, объяснив, что частая смена командующих фронтами отрицательно сказывается на ходе операций.

– А что, пожалуй, правильно, – неожиданно поддержал смелого генерала седой Калинин, который после 1930 года крайне редко в чем-то не соглашался со Сталиным.

Вождь промолчал. Он неторопливо раскурил трубку и оглядел членов политбюро.

– Может быть, согласимся с товарищем Жуковым? – поинтересовался Иосиф Виссарионович.

– Вы правы, товарищ Сталин, – хором ответили партийные руководители.

Но генералу Жукову далеко не всегда удавалось добиться своего.

Когда на юге нависла угроза окружения крупных группировок советских войск, Сталин вновь обратился к драконовским мерам в надежде, что страх заставит лучше сражаться. Еще в первую неделю войны он поддержал приказ НКВД № 246. Согласно этому приказу родные и близких попавших в плен солдат и офицеров расстреливались. Теперь же вождь издал еще более печально известный приказ № 270. Сталин потребовал, чтобы под ним поставили подписи Молотов, Буденный, Ворошилов и Жуков. Некоторые из них отсутствовали, но это ничего не значило. Этот приказ сломал жизни миллионам невинных солдат и их родных, включая собственную семью вождя.

* * *

16 июля 1941-го в окружение под Витебском попал молодой артиллерийский лейтенант 14-го гаубичного полка 14-й бронетанковой дивизии, Яков Джугашвили. Он приказал своей батарее отстреливаться до последнего снаряда: «Я – сын Сталина и не позволю моей батарее отступать». Но Яков не стал кончать жизнь самоубийством и попал во вражеский плен. 19 июля Лаврентий Берия доложил, что среди огромной массы советских военнопленных есть артиллерийский лейтенант Яков Джугашвили. Андрей Жданов прислал Сталину запечатанный пакет с фотографией сына. Сталин долго разглядывал снимок. Наверное, его в эти минуты терзала мысль о том, что слабый сын сломался и предал его.

– Этот дурак даже не смог застрелиться, – прошептал генсек Василию.

Сразу после этого Сталин начал подозревать жену Якова, Юлию.

– Ничего пока не говори жене Якова, – велел отец Светлане.

Вскоре, согласно приказу № 270, Юлия Джугашвили была арестована. Ее трехлетнюю дочь Гулю на два года разлучили с матерью. Мы знаем, как Сталина раздражала судьба Якова и как мрачно он размышлял над ней до конца своей жизни.

Вскоре после этого вождь запретил своему второму сыну участвовать в боевых вылетах. «Хватит с меня одного пленного сына!» – заявил он. Младший сын тоже не очень радовал Иосифа Виссарионовича. Как-то этот кронпринц попросил у отца денег на новый мундир и дополнительное питание. Сталин ответил: «1. Насколько мне известно, в наших военно-воздушных силах вполне достаточный продовольственный паек. 2. Специальная форма сыну Сталина не нужна».

Вероятно, после пленения Якова Сталин сделал первую попытку связаться с Гитлером. Они с Молотовым приказали Берии прощупать болгарского посла Ивана Стаменова. Лаврентий Павлович поручил это задание специалисту по убийствам и тайным операциям Судоплатову. Чекист поведал историю в мемуарах, в которых, однако, далеко не всему можно верить. Судоплатов должен был узнать у немцев, почему они нарушили пакт о ненападении, на каких условиях Гитлер может закончить войну и удовлетворит ли его, если СССР уступит Германии Украину, Белоруссию, Молдавию и Прибалтику. Москва, таким образом, предлагала заключить второй Брест-Литовский мир. Берия объяснил Судоплатову, что это делается только для того, чтобы выиграть время. 25 июля Судоплатов встретился со Стаменовым в «Арагви», любимом грузинском ресторане Берии. Болгарин, однако, не передал предложения Сталина в Берлин. «Даже если вы отойдете за Урал, все равно окончательная победа будет за вами!» – считал он.

* * *

Тем временем немцы неумолимо продвигались вперед. Танковые клещи группы армий «Юг» под командованием Гудериана и Клейста охватили Киев и взяли в кольцо Юго-Западный фронт генерала Кирпоноса. В окружении оказались сотни тысяч солдат и офицеров Красной армии. Всем было ясно, что Киев необходимо оставить.

29 июля Сталин вызвал Жукова, чтобы обсудить положение на фронтах. Поскребышев зловеще сообщил, что начало совещания немного задерживается. Сталин ждал приезда Мехлиса. Мрачный демон появился с Берией и Маленковым. Рассказывать о положении на Украине начальнику Генштаба пришлось под испепеляющими взглядами этой троицы, живо напомнившими ему миф о Медузе Горгоне.

Георгий Жуков сообщил, что немцы сначала разгромят Юго-Западный фронт, а затем опять повернут на Москву. Мехлис прервал Жукова и угрожающе поинтересовался, откуда ему известно, как будут действовать немецкие войска.

– А как же Киев? – спросил Сталин.

Георгий Жуков предложил город сдать.

– Как вы могли додуматься сдать врагу Киев? – закричал Верховный главнокомандующий. – Я не хочу даже обсуждать эту чепуху!

– Если вы считаете, что начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда ему здесь делать нечего, – не сдержался генерал. – Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине.

– Кто дал вам право разговаривать с товарищем Сталиным подобным тоном? – возмутился Мехлис.

– Вы не горячитесь, – сказал Сталин Жукову. – А впрочем, если вы так ставите вопрос, мы без вас можем обойтись…

Генерал Жуков собрал карты и вышел из комнаты. Через сорок минут его вновь вызвали в Маленький уголок и сообщили, что он освобожден от обязанностей начальника Генштаба. Жуков был рад, поскольку теперь он, боевой генерал, мог вернуться в привычную обстановку, на фронт. Новым начальником Генштаба был вновь назначен Борис Михайлович Шапошников. Сталин знал, что он болеет. Георгий Жуков попросил разрешения уйти, однако вождь пригласил его на чай. Сталина тянуло к Жукову.

Трагедия, которая вскоре произошла под Киевом, показала всю прозорливость Жукова. Немецкие танковые клещи сомкнулись вокруг Юго-Западной оси. Буденный и Хрущев, командовавшие фронтом, умоляли Верховного разрешить им отступить. Чекисты сообщили Сталину, что Хрущев собирается сдать Киев. Он позвонил украинскому руководителю и обрушился на него с угрозами. Никита Сергеевич отправился к Буденному. Увидев, что усатый маршал пьет коньяк с начальником оперативного отдела фронта Баграмяном, он ласково сказал, что его следовало бы расстрелять.

Кульминация наступила 11 сентября. Буденный был храбрее и умнее большинства своих коллег-кавалеристов. Понимая, что драгоценное время уходит, и прекрасно зная, что его могут не только снять с должности, но и арестовать, маршал позвонил Сталину и откровенно сказал, что задержка с отступлением приведет к огромным потерям в людской силе и технике. Верховный молча выслушал старого товарища, а на следующий день снял с должности командующего.

Назначая Тимошенко командующим Юго-Западным фронтом, Сталин сделал ему странный подарок – подарил две трубки, украшенные оленем. Очевидно, сувенир имел глубокий смысл и должен был символизировать перевод Тимошенко с севера на юг.

– Принимай командование, – сказал Буденный Тимошенко, когда тот приехал на фронт. – Но давай сначала вместе позвоним Сталину и еще раз скажем ему, что из Киева нужно уходить. Мы с тобой настоящие маршалы, и нам должны поверить.

– Я не хочу по собственной воле вкладывать свою голову в петлю, – ответил Тимошенко.

Через два дня после этого разговора войска Клейста и танковые группы под командованием Гудериана соединились в 160 километрах к востоку от Киева. В гигантском котле очутились пять советских армий. Это был закономерный итог сталинского упрямства. В плен попали 452 720 человек.

18 сентября немцы взяли Киев.

Сталин сохранял полное спокойствие.

«Как можно быстрее заткните дыру!» – приказал он Шапошникову.

Сталин и Берия применяли политику кнута и пряника. Они усилили репрессии, но расстреливали не всех. Счастливчиков отпускали, чтобы они шли на фронт и продолжали воевать.

– Нигде нет людей, на которых можно полностью положиться, – пробормотал Сталин во время одного из совещаний по вопросам авиации.

– Товарищ Сталин, вот уже больше месяца, как заместитель наркома авиации Баландин находится под арестом, – сказал ему авиаконструктор Яковлев. – Мы не знаем, за что он был арестован, но мы не можем поверить в то, что он враг. Он нужен советской авиации. Мы просим вас пересмотреть его дело.

– Да, он сидит в тюрьме уже сорок дней, но ни в чем не признался. Может, он действительно не виноват, – согласился Сталин.

На следующий день Баландин с впавшими щеками и наголо обритой головой вышел на работу, как будто ничего не произошло.

Лаврентий Берия и Анастас Микоян потребовали освободить Ванникова, арестованного накануне войны за спор с Куликом. Его привезли из камеры прямо в Кремль. Сталин извинился, сказал, что Ванников был прав, и назначил его на высокую должность.

Счастливчики, чудом избежавшие смерти, всегда испытывали неловкость, когда встречались со своими мучителями. Широколицего белокурого генерала Мерецкова, арестованного в первые недели войны, Меркулов ужасно пытал в подвалах Лубянки. По иронии судьбы, до ареста они были друзьями. Позже один из следователей, который вел дело Мерецкова, рассказал: «Высокопоставленные чекисты долго и зверски пытали Мерецкова. Его били резиновыми шлангами, пока он весь не истекал кровью».

Потом генерала помыли и привели к Меркулову. Мерецков сказал своему палачу, что они больше не могут оставаться друзьями. Такие разговоры в те удивительные времена происходили редко. Гораздо чаще освобожденные на всякий случай делали вид, что ничего не случилось.

Меркулов улыбнулся и пожал плечами. Через считаные минуты Кирилл Мерецков в генеральском мундире уже входил в кабинет Сталина для получения нового задания.

– Здравствуйте, товарищ Мерецков! – тепло поздоровался Верховный. – Как вы себя чувствуете?

НКВД по мере отступления Красной армии отпускал далеко не всех заключенных. Мария и Алеша Сванидзе, «немецкие шпионы», которые когда-то были так близки к Сталину, сидели в тюрьме с декабря 1937 года. Генсек не забыл про Алешу. Как-то он сказал Микояну, что Сванидзе приговорен к смертной казни. «Я велел Меркулову сказать ему перед расстрелом, что если он попросит у Центрального комитета прощения, то будет прощен», – поведал вождь. Но Сванидзе гордо ответил, что ему не за что просить прощение, и плюнул в лицо чекисту.

– Вот какой мой ответ Сталину! – выкрикнул он.

20 августа 1941 года Сванидзе был расстрелян. Через несколько дней Сталин спросил Микояна:

– Хочешь узнать, как дела у Алеши?

– Конечно! – Анастас Микоян очень любил Сванидзе и надеялся, что его отпустят. – Как?

Сталин как бы между прочим сообщил, что Алеша расстрелян.

– Он так и не извинился, – задумчиво произнес Иосиф Виссарионович. – Какое благородство! Какая гордость!

Мария Сванидзе, которая так преклонялась перед Сталиным, была расстреляна в следующем году вместе с Алешиной сестрой, Марико.

 

Злой как собака. Жданов и осада Ленинграда

Пока Сталин и Молотов наводили порядок во всей стране, Андрей Жданов, словно генсек в миниатюре, правил в осажденном Ленинграде. К 21 августа 1941 года немецкое наступление в северо-восточном направлении почти полностью отрезало город Ленина от остальной России. Шестидесятидевятилетний Ворошилов приехал из Москвы руководить обороной города вместе со Ждановым. Оба хотели показать свои способности. Жданов и Ворошилов изо всех сил старались сохранить доверие Сталина.

День за днем немцы все туже затягивали удавку на шее города. Своим невероятным чутьем Сталин уловил пораженческие настроения и обрушил на соратников потоки упреков и угроз. Он обвинял их в неспособности понять опасность. «Ставка не может согласиться с пораженческими настроениями, отсутствием сильнодействующих мер и разговорами о том, что все возможное было уже сделано и больше сделать ничего нельзя…» – писал вождь в грозных телеграммах.

Затем до Верховного дошли слухи о том, что Клим Ворошилов, наверное вспомнив славные царицынские дни, решил поднимать боевой дух в войсках при помощи выборов офицеров. «Немедленно прекратите выборы, потому что они парализуют армию! – приказали Ворошилову Сталин, Молотов и Микоян. – Солдаты выберут неспособных командиров, а нам нужны сильные руководители. Выборы офицеров расползутся по всей Красной армии, как страшная болезнь. Здесь вам не Вологда, вы действуете во втором городе страны». – В конце телеграммы еще один упрек: «Просим товарищей Ворошилова и Жданова проинформировать нас об операциях на фронте. Они этого до сих пор не сделали. Жаль».

Жданов контролировал все сферы жизни Ленинграда. Ему принадлежат знаменитые слова: «Враг у наших ворот». Этот полный астматик, постоянно усталый и вечно прикуривающий папиросы «Беломор» одну от другой, в подпоясанном ремнем с пистолетом в кобуре френче зеленоватого цвета, руководил фронтом из кабинета на третьем этаже правого крыла Смольного института. Со стен строго смотрели Сталин, Маркс и Энгельс. Длинный стол был обтянут красным сукном. На столе лежал красивый камень с Урала, подарок одной из ленинградских фабрик. Чай ленинградский руководитель пил так же, как его старший товарищ в Москве, из стакана с серебряным подстаканником. Сахар он ел вприкуску и, как Сталин, спал на диване в кабинете.

Андрей Александрович писал передовицы в ленинградские газеты, лично распределял каждый вольт электроэнергии, угрожал паникерам немедленным расстрелом и вместе с Ворошиловым командовал фронтом.

Климент Ефремович показывал чудеса личной храбрости. Когда он приехал на фронт в Ивановское, солдатам посчастливилось увидеть первого маршала под тяжелым вражеским огнем.

– Это он! Клим Ворошилов! – пролетели восхищенные возгласы по траншеям. – Смотрите, как стоит. Словно врос в землю.

В нескольких километрах маршал наткнулся на часть. Не выдержав натиска врага, красноармейцы отступили. Он остановил свою машину, достал пистолет и повел солдат в атаку с криками: «Ура!» Старый кавалерист мог проявлять удивительную отвагу, но не был способен стабилизировать положение на фронте.

На Сталина героические поступки старого рубаки никакого впечатления не произвели. Охладело и его почти дружеское отношение к Андрею Жданову. Когда ленинградцы уважительно обращались к своему руководителю «Андрей Александрович», Сталин холодно интересовался: «Андрей Александрович? Какого Андрея Александровича вы имеете в виду?»

Испуг и полная покорность приказам из Москвы нисколько не помогали делу. Генсек демонстрировал недовольство, нередко делая примерно такие саркастические надписи красным карандашом: «Вы не ответили на наше предложение. Почему? Вам все понятно? Когда вы перейдете в наступление? Мы требуем немедленного ответа в двух словах. „Да“ будет означать положительный ответ и быстрое выполнение приказа. „Нет“ – отрицательный. Отвечайте „да“ или „нет“. Сталин».

Тем не менее вождь возражал против смещения Жданова. Сталин прекрасно понимал всю тяжесть его положения. 21 числа генсек приказал Молотову и Маленкову отправиться в Ленинград и найти виновных. Посылая инспекторов из Москвы, он тем самым показывал, что Андрей Жданов в опале. «Ворошилову, Маленкову, Жданову. Ленинградский фронт сейчас думает только об одном – отступлении, – гневно писал Верховный главнокомандующий. – Не пора ли вам избавиться от этих героев отступления?» Посланцам из столицы было поручено еще одно важное секретное поручение – определить, стоит ли сдавать Ленинград.

Поездка Молотова и Маленкова уже сама по себе была приключением. Они прилетели в Череповец, пересели там на специальный поезд и выехали на запад. Неожиданно выяснилось, что поезд застрял на маленькой станции Мга, в сорока километрах восточнее Ленинграда. Вожди знали, что впереди немцы бомбят позиции советских войск, но не понимали, что это начало крупного немецкого наступления. Всего через два дня Ленинград окажется в полном кольце. Мга являлась последним пунктом, через который можно было попасть в город. Вячеслав Молотов и Георгий Маленков не знали, что делать. Они шли по рельсам в сторону Ленинграда до тех пор, пока не увидели один из пригородных троллейбусов. Члены политбюро сели на него, как обычные пассажиры. Вскоре их встретил специальный бронепоезд.

Посланцы из Москвы увидели, что Жданов едва стоит на ногах от усталости, подкрепляет силы водкой и борется с астмой. Жданов никогда не относился к числу самых крепких соратников Сталина. Одним из больших недостатков «безупречного сталиниста» была страсть к выпивке. Молотов и Маленков видели, что он на грани срыва. Андрей Александрович и сам признался вождю, что однажды испугался бомбежки и бросился в бомбоубежище Смольного, сунув в карман бутылку. Но Жданов работал, как одержимый. Именно во время осады Ленинграда он окончательно подорвал себе здоровье.

Георгий Маленков с удовольствием рассказывал о трусости пьяного Жданова и хвалился, что утаил эту информацию от Сталина. Однако в это верится с большим трудом. Жданов презирал Маленкова еще с конца тридцатых годов. Именно он придумал обидное прозвище Маланя для толстого и похожего на евнуха бюрократа. Взаимная ненависть двух благородных отпрысков провинциальных дворянских родов закончится резней. Маленков, вероятно, предложил арестовать Жданова, но Берия, зная любовь Сталина к Малане, ответил, что сейчас не время отдавать под трибуналы членов политбюро.

Сталинские эмиссары, как ни старались, ничем не способны были помочь осажденному городу. «Боюсь, что Ленинграду грозит полное окружение и город будет потерян благодаря идиотской глупости, – истерически писал Сталин Молотову и Маленкову. – Что делают Попов [командующий фронтом] и Ворошилов? Они даже не рассказывают нам о предпринимаемых мерах. Похоже, они заняты поисками новых путей для отступления. Насколько я понимаю, это сейчас их единственная задача. Что же это за люди! Ничего не могу понять! Вам не кажется, что кто-то открывает дорогу для немцев на этом важном направлении? Намеренно? Специально? Что за человек этот Попов? Чем занимается Ворошилов? Как и чем он помогает Ленинграду? Я пишу об этом, потому что меня беспокоит недостаток активности со стороны командующего Ленинградским фронтом… Возвращайтесь в Москву, не опаздывайте. Сталин».

По возвращении Молотов и Маленков предложили отозвать в Москву первого советского маршала, который все время проводил в окопах. Пока он проявлял чудеса героизма, немцы взяли Шлиссельбург, важную крепость на Неве, и Мгу. Ворошилов не доложил об этих потерях. Когда в Москве узнали о произошедшем, Сталин пришел в ярость.

«Мы крайне недовольны вашим поведением, – сообщил он Ворошилову и Жданову. – Вы докладываете только о потерях, но ни слова не говорите о мерах, направленных на то, чтобы спасти город. Теперь вот потерян и Шлиссельбург? Когда это закончится? Когда мы перестанем терять города? Вы что, решили сдать Ленинград?»

8 сентября Сталин вызвал Жукова к себе на кремлевскую квартиру, где он ужинал со своими обычными товарищами: Молотовым, Маленковым, московским руководителем Александром Щербаковым и другими.

– Куда думаете теперь? – как бы ненароком поинтересовался Сталин.

– Обратно на фронт, – ответил Георгий Жуков.

– На какой фронт?

– На тот, который вы посчитаете необходимым.

– Езжайте под Ленинград. Ленинград в крайне тяжелом положении. – С этими словами генсек протянул генералу записку для Ворошилова, в которой было написано: «Передайте командование товарищу Жукову и немедленно вылетайте в Москву». Жданову Сталин написал: «Сегодня мы отозвали Ворошилова!»

Георгий Жуков принял командование обороной города. Штаб располагался в Смольном институте. Генерал объединил высокий профессионализм с безжалостностью.

– Вы что, не понимаете, что, если дивизия Антонова не займет оборону на этом рубеже, немцы ворвутся в город? – кричал он на своих подчиненных. – Тогда я расстреляю вас перед Смольным как предателей.

Андрей Жданов стоял рядом с новым товарищем по командованию и хмурился. Он не любил, когда ругаются.

Упавший духом Ворошилов попрощался со своим штабом:

– До свидания, товарищи, меня отзывает Ставка. – Потом добавил после небольшой паузы: – Такой старик, как я, не заслуживает иной участи. Это не Гражданская война. Сейчас нужно драться по-другому. Но не сомневайтесь ни минуты, мы обязательно раздавим фашистское отребье.

Сталин в Москве допускал в разговорах с ближайшими соратниками, что «можно оставить Питер». Но Жукову удалось стабилизировать положение на фронте. Сначала он организовал упорное сопротивление немцам, затем даже перешел в контратаку. Жданов работал бок о бок с генералом и сейчас показывал свою «стальную сущность». Он жаловался, что его трибуналы вяло борются с лживыми и провокационными слухами. «Особые отделы должны организовывать процессы над провокаторами и распространителями панических слухов, – считал он. – Ленинградцы должны знать, как мы относимся к этим негодяям».

Все, что предлагал Сталин, неукоснительно выполнялось. 13 ноября он сообщил Жданову, что немцы строят укрепления в подвалах обычных домов. «Народный комиссар обороны товарищ Сталин дал мне следующие указания, – писал Жданов. – Когда мы будем продвигаться вперед, не пытайтесь захватить тот или иной пункт. Сжигайте дотла дома и целые кварталы. Таким образом мы сможем уничтожить немецкие штабы и войска. Отбросьте всякие чувства и разрушайте все населенные пункты, которые попадутся вам на пути!»

Жукову и Жданову удалось настолько укрепить оборонительные рубежи, что немцы призадумались. Они поняли, что штурм города будет стоить им больших потерь. Какое-то время Гитлер колебался. В конце концов он отменил решительный штурм и приказал заморить Ленинград голодом. Немцы теперь собирались заставить Ленинград сдаться, а не стирать его с лица земли. Началась 900-дневная осада Ленинграда.

Андрей Жданов, несмотря на временное охлаждение отношений, не отказался от привычки писать Сталину прекрасной чернильной ручкой длинные послания. «Главная причина наших неудач – слабость пехоты… Мы помнили ваши слова во время войны с Финляндией, но наши люди отличаются плохой привычкой не заканчивать начатых дел и не анализировать их. Они бросают незаконченное дело и бросаются в разные стороны. Сейчас мы напряженно работаем над тем, чтобы изменить тактику наших атак. Хуже всего то, что начинается голод».

В ленинградскую ловушку попали 2,2 миллиона человек. В декабре 1941-го скончались 53 тысячи человек, потери следующих месяцев окажутся намного больше. Люди умирали прямо на улицах, когда шли по делам; умирали в постелях. Один за другим исчезали целые семьи. Горожане крайне ослабли от голода. Трупов было так много, что их не хоронили. Процветало людоедство. В прихожих квартир простых ленинградцев нередко можно было найти мертвые тела с отрезанными бедрами и грудью. В период между декабрем 1941-го и июлем 1942-го, то есть за полгода, в Ленинграде погибло около миллиона человек.

Андрею Жданову все-таки удалось вернуть доверие Сталина и ленинградцев. В этом ему помог пользовавшийся в городе большим уважением второй секретарь партийной организации Алексей Кузнецов. Постепенно Жданов и Кузнецов стали народными героями. Они делили с земляками невзгоды и лишения, работали день и ночь. Кузнецов, высокий худощавый молодой человек с продолговатым красивым лицом, брал на себя руководство Ленинградом в те минуты, когда у Жданова наступали моменты слабости. Он обходил окопы и траншеи защитников города вместе со своим маленьким сыном.

В ноябре Жданов и Кузнецов приказали проложить путь по льду Ладожского озера – он получил название «Дороги жизни». Этот путь стал единственной ниточкой, связывавшей Ленинград с остальной Россией, только по нему в город поступало продовольствие.

Порой Андрей Жданов вел себя как вполне нормальный и порядочный человек. Когда в одной из ленинградских школ началась дизентерия, Жданов заподозрил, что учителя воруют у детей еду. Он послал генерала разобраться на месте и наказать виновных. Генерал доложил, что ребята уносят еду в банках домой для своих родных. Он не стал им препятствовать.

– Я бы поступил точно так же, – признал Жданов и приказал эвакуировать детей.

Говорят, что после войны Андрей Александрович якобы сказал, что «люди мерли как мухи, но история никогда бы меня не простила, если бы я сдал Ленинград».

Тем не менее Сталин пришел в бешенство, когда Жданов проявил в каком-то вопросе опасную независимость. «Думаете, что Ленинград, которым руководит Жданов, находится не в СССР, а на каком-нибудь острове посреди Тихого океана?» – грозно осведомился он.

«Мы признаем ошибку, – ответил Андрей Жданов и тут же начал докладывать о сложностях с военными операциями на Ладожском озере. В них, по его мнению, были виноваты трусость и предательство командиров 80-й дивизии. – Просим разрешить расстрелять командира 80-й дивизии Фролова и его комиссара Иванова. Совету фронта необходимо бороться с паникой и трусостью даже среди офицеров». «Фролов и Иванов должны быть расстреляны, – дал добро Сталин. – Сообщите прессе».

«Не тратьте время на мелочи, – требовал Верховный. – Сейчас дорога каждая минута. Враг собирает силы для удара по Москве. У вас и других фронтов появляется возможность контратаковать. Воспользуйтесь моментом!»

Андрей Александрович Жданов закончил написанное от руки послание словами: «Мы ждем немецкого поражения под Москвой. Будьте здоровы». Потом добавил: «P. S.: Я становлюсь зол как собака».

* * *

Гитлер приказал приступить к операции «Тайфун». После захвата Киева немецкие танковые дивизии, как и предсказывал Георгий Жуков, повернули на Москву. По замыслу фюрера, решающее наступление на столицу должно было стать нокаутирующим ударом по Советской России.

Гудериан вновь удивил советских военачальников. Его танки совершили хитрый маневр. Они обошли Брянский фронт с фланга в тот самый день, когда Сталин принимал лорда Бивербрука, веселого владельца газетной империи из Канады и члена Британского военного кабинета. Бивербрук приехал обсуждать вопрос об оказании военной помощи России. Советский Союз приобрел сейчас для Лондона огромную важность, потому что отвлекал львиную часть немецких войск с Западного фронта. Вместе с Бивербруком в Кремль прибыл и американский представитель Аверелл Гарриман, посол Соединенных Штатов в Советском Союзе. Гарриман был приятным мужчиной с квадратной челюстью. Его отец владел крупной железнодорожной компанией.

Вождь старательно играл роль приветливого хозяина. Он изо всех сил старался, чтобы у иностранцев не возникло ощущения надвигающейся катастрофы. «Сталин сильно нервничал, – вспоминал Бивербрук. – Он много ходил и все время курил. Было видно, что он испытывает сильное напряжение». Как обычно, Иосиф Виссарионович метался между привычной грубостью и желанием очаровать гостей. Он то рисовал в блокноте любимых волков, то отбрасывал в сторону нераспечатанное письмо Черчилля со словами: «Недостаточность ваших предложений ясно показывает, что вы хотите видеть Советский Союз побежденным». Его рябое лицо казалось почти изможденным и имело нездоровый желтоватый оттенок. Он очень устал.

1 октября, в то самое время, когда развалился Московский фронт, советский руководитель давал пышный банкет в Большом Кремлевском дворце. В 19.30 сто гостей громко беседовали в Екатерининском зале. На стульях и столах можно было увидеть монограммы великой русской царицы. На стенах, обтянутых зелеными шелковыми обоями, висели старинные портреты в позолоченных рамах. Собравшиеся с большим нетерпением и беспокойством поглядывали на высокие сверкающие двери. Ровно в восемь часов наступила тишина. В Екатерининский зал медленно вошел Иосиф Сталин. По тому, как на нем сидел привычный партийный френч, было заметно, что генсек в последнее время сильно похудел.

Во время банкета вождь сидел между иностранцами. Напротив, как всегда, расположился Вячеслав Молотов. Дальше разместились Клим Ворошилов и Анастас Микоян. Переговоры с Бивербруком и Гарриманом об англо-американской помощи вел Микоян. Гости запивали винами, водкой, шампанским и армянским коньяком холодные закуски, икру, суп, рыбу, молочных поросят, кур и дичь, затем подали мороженое и торты с пирожными. Прежде чем Молотов взял бразды правления банкетом, Сталин произнес тост за победу. Всего в тот вечер прозвучало тридцать два тоста. Если вождю тост нравился, он хлопал в ладоши, после чего пил. Как писал в мемуарах Бивербрук, Сталин пил ликер из маленького бокала и ел с аппетитом. Икру Иосиф Виссаринович употреблял прямо с ножа, не намазывая на хлеб с маслом.

У Сталина и Бивербрука оказалась общая черта – страсть к розыгрышам. Они много шутили за столом. Британский министр знал об увлечении Калинина балеринами. Он показал на Михаила Ивановича и спросил, есть ли у старика любовница.

– Он слишком стар для этого! – Сталин рассмеялся. – А у вас есть любовница?

После банкета Сталин пригласил гостей посмотреть кино. Заложив руки за спину, он повел всех в кинотеатр. В тот вечер Иосиф Виссарионович с удовольствием посмотрел две картины. Он потягивал шампанское и громко смеялся. В половине второго ночи генсек, ведущий ночной образ жизни, предложил посмотреть третий фильм, но Бивербрук слишком устал и отказался.

Когда американцы и англичане покидали Кремль, немцы двигались к Москве.

3 октября Гудериан взял Орел. Город располагался в двухстах километрах за линией фронта, какой она была изображена на картах советского Генштаба. Немецкие танки разгромили два фронта: Брянский, которым командовал Еременко, и Резервный под командованием Буденного. В плен сдались 665 тысяч русских солдат и офицеров. На следующий день Сталин вновь потерял связь с разбитым Западным фронтом, которым сейчас командовал Конев. В оборонительных рубежах перед Москвой образовалась брешь шириной в двадцать километров. Рано утром 5 октября Сбытов, командующий противовоздушной обороной Москвы, сообщил в Кремль ошеломительную новость. В каких-то ста километрах от центра столицы была замечена длинная колонна немецких танков. Они двигались по Ухновскому шоссе к советской столице.

Сначала этому сообщению не поверили. Но вскоре информацию о танках с крестами подтвердил и второй самолет-разведчик.

– Действуйте решительно и энергично. Мобилизуйте все возможные резервы и остановите врага, – сказал Сталин московскому комиссару Телегину.

Одновременно с этим сталинская свита попыталась скрыть информацию о прорыве немцев.

– Послушайте, вы что, относитесь ко всей ерунде, которую слышите, как к правде? Очевидно, вы получаете информацию от паникеров и провокаторов! – сказал Берия Телегину.

Через считаные минуты после этого разговора в кабинет Телегина вбежал полковник Сбытов. Он был бледен и дрожал от страха. Начальник Особого отдела Виктор Абакумов собирался арестовать Сбытова и его летчиков за трусость и распространение паники. Берия с Абакумовым успокоились лишь после того, как информацию о немецких танках, двигающихся к Москве, и разгроме трех фронтов подтвердил третий самолет.

Сталин срочно позвонил Жукову в Ленинград.

– У меня к вам только один вопрос: не можете ли сесть в самолет и прилететь в Москву?

– Прошу разрешения вылететь рано утром 6 октября.

– Хорошо, – согласился вождь. – Завтра днем ждем вас в Москве.

– Завтра обязательно буду.

– Доброго пути! – попрощался Сталин и послал Ворошилова на фронт.

Маршал должен был найти разбитые войска, разобраться с положением на месте и решить, какие следует предпринять меры.

Генерал Жуков прилетел в Москву 7 октября, когда уже начало смеркаться. Власик встретил его на аэродроме и привез прямо на кремлевскую квартиру Сталина. Вождь, который в то время болел гриппом, разговаривал с Берией. Жуков, о приезде которого Сталину, очевидно, не успели доложить, вошел в квартиру и услышал, как вождь попросил Лаврентия Павловича при помощи органов прозондировать почву для заключения сепаратного мира с Германией. На такой шаг, считал генерал, Верховного толкала критическая ситуация на фронте. Сталин прощупывал намерения и решимость немцев, но время для этого выбрал явно неудачное. Трудно было, наверное, найти другой такой же неподходящий момент для заключения мира, как начало октября 1941 года. Естественно, Гитлер считал, что Москва со дня на день будет взята, и ни о каких переговорах не хотел и слышать.

Едва поздоровавшись, Сталин приказал Жукову лететь к Коневу и Буденному. Как всегда, он пытался найти козла отпущения и спрашивал себя, не является ли Конев предателем. Георгий Жуков немедленно окунулся в круговорот стремительных событий под Москвой. Он нашел расстроенных и утомленных командиров Западного фронта, Конева и его комиссара Булганина, в грязной комнатушке, едва освещенной несколькими стеариновыми свечами. Булганин только что разговаривал по телефону со Сталиным, но ничего не мог ему сказать, потому что в штабе фронта не знали о положении на передовой.

В 2.30 ночи 8 октября Жуков позвонил Сталину. Верховный все еще болел.

– Главная опасность сейчас заключается в том, что дороги на Москву практически не защищены, – сказал Жуков.

– А как же резервы? – спросил Сталин.

– Полностью окружены.

– Что вы намерены делать?

– Выезжаю сейчас же к Буденному.

– А вы знаете, где штаб Буденного?

– Нет, – ответил генерал. – Буду искать где-то в районе Малоярославца.

Сталин бросил в этот котел Маленкова и Молотова. Он приказал им взять ситуацию под контроль. Одновременно Верховный хотел переложить на них ответственность за положение под Москвой.

Суматоха на передовой была настолько сильной, что Жуков долго не мог найти Семена Буденного. Малоярославец, городок под Москвой, казался покинутым. На улицах не было ни одной живой души. В центре Жуков увидел джип, в котором спал шофер. Это был водитель Семена Буденного. Усатый маршал разместил свой штаб в местном райисполкоме. Два старых кавалериста тепло обнялись. Буденный спас Георгия Жукова от ареста и неминуемой смерти во время Большого террора. Сейчас он был очень растерян и едва держался на ногах от усталости.

На следующее утро Сталин приказал Жукову вернуться к Коневу, штаб которого располагался севернее Можайска, и принять командование Западным фронтом.

В штабе Конева Георгий Жуков нашел Молотова, Маленкова, Ворошилова и Булганина. Они были заняты поисками козла отпущения. Между Коневым и Ворошиловым, желавшим выяснить, кто отдал приказ отступать, произошла горячая перебранка. Жизнь генерала Конева висела на волоске. Климент Ефремович обвинил его в предательстве. Маршала поддержал Николай Булганин, блондин с козлиной бородкой. До войны этот бывший чекист был главой Москвы и директором Государственного банка. Булганин строил из себя аристократа и, как многие партийные боссы, был бабником. В молодости Булганин работал в московской канализации, поэтому Лаврентий Берия прозвал его Сантехником. Николай Булганин был очень честолюбив: он упорно карабкался по служебной лестнице, расталкивая локтями конкурентов. Желая спасти собственную жизнь, сейчас он требовал расстрела Конева.

Сталин приказал по телефону арестовать Конева, но Жуков убедил его в том, что Конев нужен ему как заместитель.

– Если Москва падет, падут и обе ваши головы, – угрожал Верховный. – Срочно наведите порядок на Западном фронте и начинайте действовать!

Через два дня в штаб Западного фронта позвонил Молотов. Он пригрозил расстрелять Жукова, если тот не прекратит отступать. Жуков дерзко ответил: если товарищу Молотову нечем заняться, пусть сам попробует остановить отступление. Наркоминдел бросил трубку.

Георгий Жуков навел порядок в войсках и организовал упорное сопротивление несмотря на то, что у него имелось всего 90 тысяч человек. Таких войск было явно недостаточно для обороны Москвы. Он пытался выиграть время при помощи суровых мер.

18 октября на севере пал Калинин, на юге немцы взяли Калугу. Немецкие танки вышли на поле битвы при Бородине. Погода не благоприятствовала Гудериану. Выпал снег. Вскоре он растаял, превратив все вокруг в непроходимое болото. Немцы были вынуждены остановиться. Обе стороны яростно сражались за каждую деревню, танк против танка, как два гиганта, обменивающихся ударами в море грязи.

 

«Вы можете удержать Москву?»

Сталин контролировал все, что происходило на фронтах. Данные о численности войск, номера армий и дивизий, прочую информацию он записывал в маленький кожаный блокнот.

Еще 3 августа Верховный главнокомандующий приказал приступить к созданию специального танкового резерва для обороны Москвы в обстановке строжайшей тайны. Он подчеркнул, что эти танки ни при каких обстоятельствах нельзя никому отдавать.

Всех, кто в те дни приходил в кабинет Сталина и был свидетелем его разговоров с Жуковым, удивлял тон, каким генерал разговаривал с вождем, – резким командным голосом, как будто Жуков старше по званию. Поражало, что Сталин принимал это как должное.

Иосиф Виссарионович никак не мог отказаться от своего основного способа решения проблем. Он все сильнее закручивал гайки и усиливал репрессии. Возможно, в эти октябрьские дни вождь пометил отрывок в книге д’Абернона, в котором автор утверждал, что немцы боятся своих офицеров сильнее, чем врага.

Сначала Верховный приказал проводить тактику выжженной земли и уничтожать все на полосе от 40 до 60 километров от линии фронта. Врагу не должно ничего достаться.

Берия, Мехлис, восходящая звезда НКВД, начальник Особого отдела Абакумов, докладывали каждую неделю об арестах и расстрелах солдат и офицеров Красной армии. Во время сражения за Москву, к примеру, Лаврентий Павлович Берия сообщил Мехлису, что с начала войны в тылу задержаны 638 112 человек, 82 865 из них арестованы. Абакумов рапортовал Сталину, что только за неделю Особый отдел арестовал 1189 и расстрелял 505 дезертиров.

Когда линия фронта приблизилась к Москве, Булганин по приказу Верховного приступил к формированию заградительных батальонов. Они должны были отлавливать трусов, паникеров и дезертиров. Всего за три дня арестованы 23 064 «дезертира». В 1941–1942 годах 994 000 военнослужащих были осуждены и 157 000 из них расстреляны. Только казненными красноармейцами можно было укомплектовать пятнадцать дивизий.

Лаврентий Берия не забывал и о «врагах народа», схваченных до войны. Он планомерно уничтожал их. 13 октября была расстреляна жена Поскребышева Бронка.

Отступая, сотрудники НКВД забрасывали гранатами тюрьмы или перевозили заключенных на восток. 3 октября Берия приказал расстрелять в Медведьевском лесу около Орла 157 высокопоставленных заключенных. Среди них была Каменева, сестра Льва Троцкого и жена Льва Каменева.

28 октября нарком внутренних дел распорядился казнить еще 25 человек. В этой группе расстрелянных находился Рычагов, бывший командующий советской авиацией, который дерзко возразил Сталину, сказав, что советские летчики летают на «летающих гробах».

4905 заключенных, ждавших в тюрьмах исполнения смертного приговора, были расстреляны в течение восьми дней.

Но по сравнению с 1937 годом репрессии оказались уже не такими эффективными. Страх перед наступающими немцами порой был сильнее страха перед НКВД. В Москве вспыхнули беспорядки. 14 октября горожане начали грабить продовольственные магазины и квартиры, хозяева которых уехали на восток. Столичные улицы заполнили беженцы. Их грабили шайки бандитов. Москва скрылась в дыме костров – это чиновники торопливо жгли документы.

Площадь перед Курским вокзалом была забита женщинами, детьми и стариками. Осень в том году выдалась на удивление холодная. Толпы людей покорно ждали, когда их пропустят. Тишину прерывал лишь детский плач. Сто солдат, сцепив руки, образовали живую цепь, чтобы сдерживать толпу на тот случай, если начнутся беспорядки.

Часть комиссариатов и семьи большинства чиновников были вывезены в Куйбышев. Опустевший Кремль искусно замаскировали. Он превратился в Потемкинскую деревню. На стены, выходящие на реку, были натянуты огромные брезенты с нарисованными на них рядами домов.

Берия, Маленков и Каганович, если верить сталинским охранникам, потеряли самообладание и не возражали против бегства горожан.

– Нас перестреляют, как куропаток, – заявил Лаврентий Павлович на одном из совещаний.

Он выступал за то, чтобы быстро эвакуировать Москву. Соратники советовали вождю уехать в Куйбышев. Берия вызвал в свой кабинет на Лубянке Судоплатова, главного специалиста по диверсиям. Они с Маленковым приказали срочно заминировать все важные объекты, начиная от метро и кончая стадионами.

В ночь на 15 октября Лаврентий Павлович собрал секретарей московских партийных организаций у себя в бомбоубежище, расположенном в подвале здания на улице Дзержинского, 2, и объявил, что связь с фронтом прервана. Нарком приказал немедленно эвакуировать всех, кто не способен защищать город, и раздать продовольствие горожанам. На фабриках и заводах начались бунты. Рабочие не могли попасть на работу, потому что цеха были заминированы.

В то время как партийные руководители готовились к эвакуации, Сталин сохранял полное спокойствие и никому не рассказывал о своих планах. Когда бомбежки Москвы усиливались, он поднимался на стеклянную дачу в Кунцеве и наблюдал за воздушными боями. Однажды в саду дачи упала шрапнель. Николай Власик принес еще теплые куски металла.

Как-то вечером Василий Сталин приехал на дачу навестить отца. Над домом пролетел немецкий самолет, но охрана не стреляла – нельзя было привлекать внимание противника к сталинской резиденции.

– Трусы! – закричал Василий.

Он выхватил пистолет и начал стрелять в небо.

Сталин вышел во двор и спросил:

– Он попал во что-нибудь?

– Нет, – ответил кто-то из охранников.

– Победитель соревнований ворошиловских стрелков, – сухо произнес вождь и скрылся в доме.

Напряжение сказывалось, конечно, и на генсеке. Окружающие поражались, как он постарел в те осенние дни. Сейчас это был сгорбившийся пожилой мужчина с усталым лицом. Его глаза потеряли былую энергию, в голосе уже не чувствовалось прежней уверенности. Хрущев, увидев этот «мешок с костями», не на шутку испугался.

Как-то Андреев прогуливался с дочерью Наташей по заснеженному Кремлю. Неожиданно они встретили Сталина, который в одиночестве бродил вдоль стен. Одет он был не по погоде. Его лицо посинело от мороза. Вождь забыл перчатки и прятал озябшие руки в карманы шинели.

В редкие свободные минуты генсек по-прежнему читал исторические книги. В эти дни он написал на биографии Ивана Грозного: «Мы победим!» Его настроения колебались между спартанской мужественностью и истерическими припадками. Конев был поражен, когда Сталин позвонил ему и начал кричать:

– Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин уважаемый человек! Его единственная ошибка заключается в том, что он слишком доверял кавалеристам.

Иосифа Виссарионовича постоянно терроризировали информацией о гитлеровских парашютистах, которые якобы высаживаются в центре Москвы.

– Парашютисты? Сколько? Рота? – сердито крикнул он в трубку телефон в присутствии одного из генералов, пришедшего с докладом. – И кто их видел? Вы их видели? И где они приземлились? Вы сошли с ума… Говорю вам, я в это не верю. В следующий раз вы расскажете мне, что они приземлились у вас в кабинете! – Он бросил трубку и пожаловался: – Уже несколько часов терзают меня воплями о немецких парашютистах. Не дают мне работать. Болтуны!

Подчиненные начали готовить эвакуацию Сталина, даже не согласовав с ним этот вопрос. Саперы заминировали дачи. На замаскированном вокзале день и ночь стоял под парами специальный поезд. На него погрузили любимую библиотеку вождя и другие личные вещи. В состоянии пятиминутной готовности находились и четыре американских самолета «Дуглас DC-3».

Вечером 15 октября Сталин приказал отвезти его в Кунцево. Вождя не остановили слова Поскребышева, что дача закрыта и заминирована. Комендант сказал, что дом закрыт, но Иосиф Виссарионович потребовал через два-три часа разминировать дачу и затопить печь в маленьком доме.

– Я буду там работать, – сообщил он.

На следующее утро генсек вернулся в Кремль раньше обычного. По дороге к Красной площади этот фанатичный приверженец дисциплины и порядка с изумлением смотрел на толпы людей, штурмующих магазины. Охранники утверждали, что он приказал водителю остановиться на Смоленской площади. Его тут же окружила толпа и забросала вопросами. Больше всего москвичей интересовало, когда Красная армия остановит врага.

– Этот день близок, – заверил вождь и уехал в Кремль.

В восемь утра Микояна, который, как обычно, работал до шести утра, разбудил Александр Поскребышев. Он сказал, что Сталин ждет его через час. В девять часов на квартире Сталина собрались вожди. Предстояло обсудить самый главный вопрос – как быть с Москвой? Сталин предложил перевезти правительство в полном составе в Куйбышев, приказать генералам защищать столицу и сдерживать врага, пока Верховный не соберет подкрепления.

Молотов и Микоян получили распоряжение организовать эвакуацию, Каганович должен был предоставить поезда. Сталин хотел, чтобы политбюро уехало в тот же день.

– Я уеду завтра утром, – неожиданно сообщил он.

– Почему мы должны выезжать сегодня, если вы уедете завтра? – обиделся Анастас Микоян. – Щербаков и Берия отправятся после того, как организуют подполье в Москве. Я останусь и поеду с вами завтра.

Сталин согласился. Молотов и Микоян начали давать указания комиссарам. Комиссариат иностранных дел был собран в 11 часов утра и получил приказ немедленно отправляться на Казанский вокзал. Поднимаясь в лифте из сталинского кабинета, Лазарь Каганович попросил Микояна:

– Послушай, когда будешь уезжать, предупреди меня, чтобы я не остался.

Членам семей партийных руководителей был дан час на сборы. На следующий день в семь вечера Ашхен Микоян с тремя сыновьями вместе с Калининым и семьями других высокопоставленных чиновников приехали на оцепленный войсками НКВД вокзал. Они должны были сесть на поезд ЦК. Укутанные в меха жены партийных боссов стояли рядом с хорошо одетыми детьми в клубах пара и разговаривали. Солдаты в это время аккуратно грузили в багажные вагоны ящики с надписями «Обращаться осторожно, хрусталь». Александр Поскребышев со слезами на глазах посадил на поезд няню с трехлетней Наташей. Он еще не знал, что ее мать Бронка расстреляна три дня назад. Секретарь вождя пообещал дочери приехать, как только будет свободное время.

Пока все ждали отправления, Валентин Бережков, переводчик Молотова, обратил внимание на то, что лужи растаявшего снега начали замерзать. Немецкие танки могли возобновить наступление на Москву.

Жуков решил держаться до последнего, но он не мог не почувствовать панику, которая царила на самом верху. Генерал был уверен, что может спасти Москву. Жуков сказал об этом приехавшему к нему журналисту и спросил: «А что они там думают?» Конечно, он имел в виду Сталина.

Тем вечером руководители Советского Союза собрались в пустом и тихом Кремле. Когда наркомы вошли в квартиру вождя, из спальни показался хозяин в старом френче и мешковатых брюках, заправленных в сапоги. В руках он держал трубку. Все обратили внимание на то, что книжные шкафы пусты. Книги находились в поезде. Все стояли. Сталин неожиданно спросил:

– Какая обстановка в Москве?

Вожди молчали. Молчание прервал один из наркомов. Он доложил, что метро и пекарни не работают, рабочие на заводах и фабриках думают, что правительство бежало из Москвы. Половине рабочих не дают зарплату. Москвичи говорят, что директор Государственного банка бежал вместе с деньгами.

– Ну что же, неплохо, – заметил Сталин. – Я боялся, что будет гораздо хуже.

Сталин приказал привезти самолетом из Горького деньги. Щербаков и Пронин, секретарь городской парторганизации и председатель Мосгорисполкома, должны были восстановить в столице порядок и объявить по радио, что Москву будут защищать до последней капли крови.

Сталин решил остаться в Кремле. Другим вождям пришлось последовать его примеру. Анастас Микоян выступил перед пятью тысячами беспокойных рабочих автомобильного завода имени Сталина, которым не платили зарплату. Ему удалось успокоить людей. Но московские улицы были во власти бандитов и воров. Они разграбили даже британское посольство, расположенное на берегу реки напротив Кремля, после того, как бежала охрана.

Саперы заминировали все шестнадцать городских мостов.

* * *

Сталин выжидал два дня. Никто не знал, где он в это время находился и что делал. Было только известно, что в Маленьком уголке вождь не появлялся. В самый кульминационный момент легендарной битвы за Москву Верховный главнокомандующий, укрывшись шинелью, спал на матраце в подземных холлах метро, мало чем отличаясь от обычного бродяги.

Рабочие условия вождя показывают полную неготовность к войне – ни в Кремле, ни в Кунцеве не было бомбоубежищ. Пока Железный Лазарь срочно строил бункеры, как две капли воды похожие на сталинский кабинет в Кремле, Верховный трудился в единственном тогда приспособленном для этого месте. На командном пункте войск противовоздушной обороны в здании на улице Кирова, 33 (сейчас Мясницкая), у него была спальня. Во время воздушных налетов вождь спускался на лифте под землю и продолжал работать на станции метро Кировская (Чистые пруды). Это продолжалось до тех пор, пока 28 октября во дворе командного пункта не упала бомба. Сталин полностью переместился в метро – там он трудился и спал.

Его кабинет находился в специально сооруженном помещении, отделенном от тоннеля листами фанеры. Большинство секретарей и помощников спали в самых обычных вагонах, стоящих на станции. Генеральный штаб расположился на Белорусской. Штаб-квартира Сталина разделялась на отсеки мебелью. Когда проходили поезда, бумаги разлетались от сквозняка и их приходилось прикреплять к столам кнопками.

На рассвете Сталин, пошатываясь от усталости, отправлялся спать. Власик со своими людьми сторожил это хрупкое убежище. Скорее всего, охрана спала тут же, за дверями, как средневековые рыцари, охраняющие сюзерена.

В эти дни Сталин много работал с сотрудником Генштаба полковником Сергеем Штеменко, обаятельным тридцатичетырехлетним казаком с блестящими черными усами. Иногда они даже вместе спали на матрацах, укрывшись шинелями.

Трудно представить, чтобы какой-нибудь другой главнокомандующий жил в подобных условиях. Но Сталин привык к спартанской жизни еще в дни революционной молодости и поэтому сейчас почти не замечал неудобств.

* * *

17 октября Щербаков выступил по радио и призвал москвичей к порядку и спокойствию. Его речь не возымела эффекта. Московские улицы по-прежнему кишели дезертирами, ворами и беженцами. Горожане складывали добычу на тележки и развозили по домам. Сталин все еще не знал, что лучше сделать – оставлять столицу или защищать. Решение, судя по всему, было принято поздно вечером 18 октября. Генерал авиации Голованов вспоминал, что Верховный был подавлен и находился в нерешительности.

– Что делать? Что же делать? – повторял он.

В самый судьбоносный момент своей карьеры Иосиф Виссарионович обсуждал этот вопрос с военными и комиссарами, с охранниками и прислугой и, конечно, искал ответ в любимых исторических книгах. Он читал изданную в 1941 году биографию Михаила Кутузова. Сто с лишним лет назад фельдмаршал Кутузов оставил Москву. «До последней минуты никто не знал, что намерен предпринять Кутузов» – эту фразу вождь жирно подчеркнул.

Наверху, в кремлевской квартире, как всегда веселая и жизнерадостная Валечка в неизменном белом фартуке ловко накрывала ужин для Сталина и его соратников. За столом обсуждалась одна тема – как быть с Москвой? Некоторые из гостей активно поддерживали эвакуацию. Вдруг Сталин рассеянно посмотрел на женщину, с лица которой никогда не сходила улыбка, и неожиданно спросил:

– Валентина Васильевна, а вы готовы покинуть Москву?

– Товарищ Сталин, Москва – наша Родина, наш дом, – быстро ответила она. – А Родину и дом нужно защищать.

– Вот что думают об этом простые москвичи! – торжествующе сказал Сталин членам политбюро.

Светлана тоже возражала против сдачи Москвы. «Дорогой папа, моя самая большая радость, здравствуй! – писала она из Куйбышева. – Папа, почему немцы все время наступают и наступают? Когда же они, наконец, получат по шее? Они это давно заслужили. Мы не можем сдать им все наши промышленные города».

Сталин позвонил Жукову.

– Вы уверены, что мы удержим Москву? – поинтересовался он. – Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист!

Георгий Жуков ответил, что Москву можно удержать.

– Это неплохо, что у вас такая уверенность. Вы меня утешили.

Сталин приказал охране отвезти его на дачу в Семеновском, которое находилось дальше от линии фронта, чем Кунцево. Берия сказал, что она тоже заминирована. Но Сталин не хотел ничего слушать и упрямо настаивал на поездке. Приехав на дачу, он увидел, что комендант складывает последние вещи.

– Что это здесь за сборы? – спросил вождь.

– Готовимся к эвакуации в Куйбышев, товарищ Сталин.

Вождь приказал комендантам дач прекратить все сборы.

– Никакой эвакуации, – спокойно, но твердо сказал он. – Мы останемся здесь до победы.

Вернувшись в Кремль, он собрал охранников и сказал:

– Я не покину Москву. Вы останетесь здесь со мной.

Он приказал Кагановичу убрать специальный поезд. Сталинская система позволяла его соратникам, которые колебались между пораженческими настроениями и желанием бросить вызов, проводить собственную политику. Правда, продолжалось это зачастую недолго, пока Сталин не начинал говорить. Любая его мысль, любое желание становились законом.

Вечером 18 октября за окнами моросил осенний дождь. В кабинете Берии собрались те, кто отвечал за оборону столицы. «Грузин попытался убедить нас, что Москву следует сдать», – написал позже один из участников того совещания. Главный чекист считал, что следует отступить за Волгу. «Чем мы собираемся защищать Москву? – воскликнул он. – У нас ничего нет… Они нас всех здесь передушат». Георгий Маленков согласился с Берией. Молотов возражал, хотя и не очень энергично. Остальные молчали.

Алкоголик Щербаков, хозяйничавший в Москве, тоже хотел отступать. Похоже, он совсем потерял голову. Позже этот аппаратчик испуганно спросит Берию, что с ним будет, если об этом узнает Сталин.

19 октября, в 15.40, вождь пригласил к себе в Маленький уголок всех соратников и высший генералитет. Он подошел к столу и сказал:

– Ситуация всем вам известна. Как вы думаете, мы должны защищать Москву? – Никто не ответил, в комнате повисла мрачная тишина. Сталин немного подождал, потом добавил: – Если вы не хотите высказываться, тогда я спрошу мнение у каждого из вас лично.

Первому пришлось отвечать Вячеславу Молотову.

– Мы должны защищать Москву, – повторил он свое мнение.

Все остальные, включая Берию и Маленкова, дали такой же ответ. Берия быстро поменял свою точку зрения, потому что теперь знал, какого мнения придерживается сам Сталин.

– Если вы уедете, Москву не удержать, – сказал Лаврентий Павлович.

Потом Сталин попросил Поскребышева пригласить генералов. Когда в комнату вошли Телегин и комендант Москвы, генерал НКВД Артемьев, вождь напряженно ходил по узкому ковру и курил трубку. Позже комиссар Телегин вспоминал:

По лицам присутствующих можно было видеть, что только что состоялся бурный разговор. Все были на взводе. Повернувшись к нам, но не поздоровавшись, Сталин спросил:

– Какая обстановка в Москве?

– Тревожная, – ответил Артемьев.

– Что вы предлагаете делать? – сердито поинтересовался Иосиф Виссарионович.

– Объявить в Москве осадное положение, – предложил Артемьев.

– Правильно, – кивнул Сталин и приказал своему лучшему писцу Маленкову подготовить текст приказа. Когда Маленков зачитал приказ, Сталин так рассердился, что бросился к нему и вырвал лист бумаги у него из рук. Потом начал сам быстро диктовать указ Щербакову. Он особо подчеркнул, что лица, его нарушившие, должны расстреливаться на месте.

Сталин начал перечислять по памяти дивизии, которые следует привлечь к обороне Москвы, потом лично созвонился с их командирами. На столичные улицы вышли отряды НКВД. Чекисты безжалостно расстреливали дезертиров, воров и даже дворников, которые пытались бежать из города. Вожди приняли окончательное решение – остаться и сражаться. Присутствие Сталина в Москве, говорил лидер Коминтерна Димитров, стоило крупной армии. Наконец вождь покончил с неопределенностью и колебаниями. Когда ему позвонил комиссар с фронта, чтобы обсудить план эвакуации на восток, Сталин прервал его:

– Узнайте, есть ли у ваших товарищей лопаты?

– Что вы сказали, товарищ Сталин? – не понял собеседник.

– Есть ли у них лопаты? – повторил Верховный главнокомандующий. Он услышал, как комиссар спрашивает о лопатах.

– Какие лопаты, товарищ Сталин, – наконец вернулся он к телефону, – шанцевые или совковые?

– Любые.

– Да, у нас есть лопаты. Что нам с ними делать?

– Передайте своим товарищам, – спокойно сказал Сталин, – чтобы они взяли лопаты и вырыли себе могилы. Мы не оставляем Москву. Они тоже остаются…

Сталинские царедворцы не могли забыть о распрях даже в такой ответственный момент, когда решалась судьба страны. Даже в это время они продолжали ссориться и ругаться. Сталин приказал Молотову отправиться в Куйбышев и проверить, как там Вознесенский руководит правительством.

– Пусть со мной поедет Микоян, – попросил Вячеслав Михайлович.

– С какой стати? – обиделся Анастас Микоян. – Я тебе не хвост.

– В самом деле, Анастас, почему бы тебе не съездить с Вячеславом в Куйбышев? – поддержал Молотова Сталин.

Микояну пришлось ехать. Через пять дней вождь отозвал эмиссаров в столицу.

Немецкие танки неумолимо двигались вперед по замерзшей земле и снегу. Они угрожали окружить Москву. Георгий Жуков бросил в бой последние резервы. За четыре месяца войны Красная армия потеряла три миллиона солдат и офицеров.

Как-то Сталин поинтересовался у одного генерала, что может спасти столицу.

– Резервы, – ответил военный.

– Любой идиот может защитить город с резервами! – рассердился вождь, но все же выделил ему с барского плеча пятнадцать танков.

Маленков сообщил, что танки закончились. В это трудно поверить, но всего за какие-то несколько месяцев огромные военные ресурсы безграничной советской империи сократились до жалких пятнадцати танков. Ведомство Геббельса торжественно объявило в Берлине, что России пришел конец. Но немецкие танки и бронетранспортеры все чаще ломались посреди грязи и льда. Солдаты и офицеры замерзали и валились с ног от усталости. Немцы вновь остановились, чтобы перегруппировать силы и подготовиться к последнему броску. Командование вермахта было убеждено, что Сталин исчерпал все резервы. Однако в его кожаном блокноте оставалась страничка, о которой никто не знал.

Границы на Дальнем Востоке охраняли от Японии советские войска общей численностью 700 тысяч штыков. Еще в конце сентября Рихард Зорге сообщил в Москву, что Страна восходящего солнца не нападет на Россию. 12 октября Сталин обсуждал позицию Японии с руководителями дальневосточных регионов. Они тоже подтвердили, что Токио, согласно донесениям местной разведки, не собирается предпринимать военных действий в отношении Москвы. Лазарь Каганович совершил маленькое чудо. Десятки железнодорожных составов безостановочно провезли через всю страну 400 тысяч солдат, 1 тысячу танков и 1 тысячу самолетов. Последний поезд с живой силой и техникой покинул Дальний Восток 17 октября. В конце месяца свежие войска, о которых не знали немцы, начали сосредоточиваться за Москвой.

* * *

Наконец Сталин переехал в свой новый кремлевский бункер, который был точной копией Маленького уголка вплоть до панелей из мореного дуба на стенах. Правда, его длинные коридоры больше напоминали спальный вагон, чем жилые и рабочие помещения. Справа располагался ряд дверей, около каждой стояла охрана. Офицеры охраны ждали своей смены в одной из комнат отдыха слева. За ними приходил Александр Поскребышев. Он отводил их в просторную ярко освещенную комнату с большим столом в углу. Сталин часто прогуливался по кабинету. Обычно его сопровождал начальник Генерального штаба, болезненный маршал Шапошников.

Борис Михайлович Шапошников был чуть моложе Сталина. Его редеющие волосы разделял пробор в центре. У него было всегда усталое лицо с желтоватым оттенком и татарскими скулами. Казалось, Шапошникова заставляет двигаться черная магия Вуду. Выглядел он как живой труп, скончавшийся не меньше трех месяцев назад. Как отозвался о нем один британский дипломат, маршал Шапошников «наверняка был очень старым, даже когда еще был жив». Борис Михайлович называл всех голубчиками. Своими мягкими манерами и лоском этот царский полковник покорил вождя. Однажды вождь узнал, что какие-то генералы не доложили вовремя в Генштаб. Сталин сердито поинтересовался у Шапошникова, наказал ли он их. Конечно, ответил маршал, он их сильно отругал.

– Для солдата это не наказание, – грозно сказал Сталин.

Шапошников пожал плечами и принялся терпеливо объяснять, что согласно старинным военным традициям, если начальник Генштаба отчитывает провинившегося, тот должен уйти в отставку. Сталин только улыбнулся такой доброте.

Несмотря на всю свою мягкость, маршал Шапошников относился к той породе людей, которые способны выжить при любых условиях. В двадцатые он критиковал Михаила Тухачевского и был его судьей в 1937 году. В свое время он даже обвинил в саботаже кухарку, которая нечаянно пересолила мясо. Еще маршал славился педантизмом и осторожностью. Он никогда ничего не подписывал, предварительно не прочитав документ со всем вниманием. В присутствии Сталина Борис Михайлович, казалось, не имел собственного мнения. Он никогда не говорил, что думает по тому или иному вопросу, никогда не возражал, если отменяли его приказ. Шапошников был единственным военачальником, которого Сталин называл по имени и отчеству. Только Шапошникову он разрешал курить у себя в кабинете.

Война подошла практически к стенам Кремля. Территория старинной крепости сейчас была вся изрыта воронками от бомб. Однажды ударная волна даже сбила с ног Анастаса Микояна.

28 октября Георгий Маленков работал на Старой площади. Сталин вызвал его в Кремль. Только Маленков выехал к вождю, как в здание, в котором он находился считаные минуты назад, попала немецкая бомба.

– Я спас тебе жизнь, – с улыбкой сказал ему Сталин.

Иосиф Виссарионович как-то изъявил желание полюбоваться артиллерийским обстрелом немецких позиций. Сопровождать его на передовую предстояло Лаврентию Берии. Чекист очень боялся оказаться крайним, если что-то случится. Машины с Верховным главнокомандующим и многочисленной охраной направились по Волоколамскому шоссе к линии фронта. Через какое-то время послышался грохот взрывов. Николай Власик остановил кортеж и запретил ехать дальше. Сталину пришлось подчиниться. Он наблюдал артобстрел с расстояния. На обратном пути лимузин вождя столкнулся с танком. Охранники едва не умерли от разрыва сердца. Берия заставил Сталина пересесть на другую машину и вернуться домой. Поездка не оправдала всех надежд Верховного, но тем не менее настроение у него улучшилось. Он даже разрешил Светлане приехать на пару дней в Москву. Однако в бункере опять стал суровым вождем. Он не обращал на дочь внимания и ругал за многочисленные привилегии советскую элиту, которая отсиживалась сейчас в Куйбышеве.

Голова у великого актера и режиссера в это время была занята более важными делами, чем разговоры с дочерью. Сталин готовил очередное важное представление.

* * *

На совещании 30 октября Сталин неожиданно спросил генерала Артемьева:

– Как мы будем проводить военный парад?

Артемьев растерялся, потом сказал, что ни о каком параде не может быть и речи: ведь немцы находятся менее чем в восьмидесяти километрах от столицы! Вячеслав Молотов и Лаврентий Берия подумали, что Верховный шутит. Но Сталин не обратил внимания на их недоумение.

– Парад, как всегда, состоится 7 ноября, – произнес он не терпящим возражений тоном. – Я лично прослежу за этим. Если во время парада состоится воздушный налет и будут раненые и убитые, их следует быстро выносить с площади, но парад должен продолжаться, не останавливаясь. Его следует снять на пленку и показывать фильм по всей стране. Я выступлю с речью. Что вы думаете?

– Но это очень рискованно, – задумчиво ответил Молотов. – Хотя, допускаю, политический эффект трудно переоценить.

– Значит, решено! – удовлетворенно кивнул Иосиф Виссарионович.

Артемьев спросил, когда должен начаться парад.

– Решайте сами, – пожал плечами Сталин. – Об этом никто, кроме вас, до самой последней минуты не должен знать. Даже я.

Через неделю немецкие шпионы наверняка были сильно удивлены, увидев, как москвичи под надзором чекистов выносили из Большого театра стулья и скрывались с ними в станции метро Маяковская. Вечером 6 ноября на станцию спустились на эскалаторе большевистские руководители. На перроне стоял поезд с открытыми дверями. В вагонах были накрытые столы с горами бутербродов и прохладительными напитками. Слегка подкрепившись, вожди расселись в театральных креслах. Потом на Маяковскую прибыл еще один поезд. Из него вышли Сталин, Молотов, Микоян, Берия, Каганович и Маленков. Под бурные аплодисменты они заняли места в президиуме, отведенные для членов политбюро. В специальном радиовагоне находился диктор Левитан. Он вел репортаж о торжественном праздничном заседании на всю страну.

Сначала состоялся праздничный концерт. Ансамбль НКВД исполнил несколько песен Дунаевского и Александрова, Козловский спел любимые арии Сталина. Сталин выступил с получасовой речью. Он говорил спокойным, уверенным голосом.

– Если немцы хотят войну до полного уничтожения, они ее получат, – предупредил генсек.

После заседания к Сталину подошел генерал Артемьев. Парад начнется в восемь часов, сообщил он. Даже участвовавшие в нем офицеры узнали время начала только в два часа ночи.

Плохая погода, метель и сильный ветер помешали немецким летчикам подняться в небо. Их самолеты в то утро остались на аэродромах. Без нескольких минут восемь Сталин с членами политбюро поднялись по ступенькам и, как до войны, заняли привычные места на трибуне Мавзолея. Все было так же, как в былые дни. Только парад начался раньше обычного времени, и все его участники очень нервничали. Берия и Маленков приказали Судоплатову доложить им на Мавзолей, если немцы начнут наступление.

Народный любимец и неизменный участник всех предыдущих парадов Семен Буденный с саблей наголо выехал на белом коне через Спасские ворота. Он отдал честь и скомандовал начинать парад. Танки, в том числе Т-34, сыгравшие немалую роль в победе над Германией, и войска проходили стройными колоннами через Красную площадь. Они делали поворот на 180 градусов у собора Василия Блаженного и отправлялись по улице Горького на фронт.

Не обошлось без небольших накладок. Тяжелый танк «Климент Ворошилов» неожиданно остановился и повернул не в ту сторону. За ним последовала еще одна стальная машина. Поскольку они имели полный боекомплект и в любую секунду могли открыть огонь, Сталин и все, кто стоял на Мавзолее, насторожились.

Артемьев приказал своим офицерам немедленно провести расследование. Чекисты допросили экипажи танков. Оказалось, что командир первого танка просто получил сообщение, что у другого танка какие-то неприятности. Так же как на учебных стрельбах, остальные экипажи пришли к ним на помощь. Артемьев доложил на Мавзолее, что произошло маленькое недоразумение. Вожди облегченно перевели дух. Некоторые даже рассмеялись. Настроение у всех было приподнятое, поэтому никто из танкистов не был наказан.

Сталин произнес короткую речь о славных традициях Суворова, Кутузова и Александра Невского, о патриотической борьбе Российского государства. Родина была в опасности, но не собиралась сдаваться и сражалась с врагом. Ночью ударил настоящий русский мороз.

13 ноября Сталин приказал Жукову разработать план контрнаступления, чтобы отбросить немцев от столицы. Георгий Жуков и комиссар Булганин ответили, что у них слишком мало сил для контратаки. Верховный продолжал настаивать на наступлении.

– Чем нам контратаковать? – спросил Жуков.

– Считайте этот вопрос решенным! – Сталин положил трубку и тут же позвонил Булганину: – Вижу, вы с Жуковым начали зазнаваться, но мы положим этому конец.

Через несколько минут Булганин прибежал в кабинет Жукова и выпалил:

– Ну и была мне сейчас головомойка.

15 ноября контратака Жукова натолкнулась на немецкое наступление, решающий бросок на Москву, и захлебнулась.

Сталин снова позвонил генералу и спросил, сможет ли он удержать Москву.

– Москву, безусловно, удержим, – заверил Верховного главнокомандующего генерал. – Но нужно еще не меньше двух армий и хотя бы двести танков.

Сталин велел позвонить в Генштаб и договориться о выделении резервных армий, но танков не дал. Их просто не было.

Жуков остановил немцев 5 декабря. За двадцать дней ожесточенных боев он потерял 155 тысяч человек. Гитлеровский блицкриг окончательно провалился.

6 декабря Сталин направил Георгию Жукову еще три армии и приказал начать решительное контрнаступление на четырех соседних фронтах. На следующий день Япония напала на американскую базу в Перл-Харборе.

Жуков отбросил немцев на триста с лишним километров от столицы. Даже в самый разгар отчаянной битвы генералы не забывали об имперском тщеславии Сталина. Так же как Мехлис годом ранее пытался добиться победы над белофиннами ко дню рождения любимого вождя, так и Жуков с Булганиным приказали Голубеву, командующему 10-й армией, отметить день рождения Сталина захватом Балабанова. «Мы хотим включить сообщение о захвате этого населенного пункта в вечерний рапорт товарищу Сталину, – написали они Голубеву, – поэтому проинформируйте об исполнении приказа не позднее 19.00 21 декабря».

Сражение за Москву стало первой сталинской победой. Поражение немцев немедленно ударило вождю в голову. Он вновь уверовал в свою непогрешимость и сказал приехавшему в Москву Энтони Идену, министру иностранных дел Великобритании:

– Русские уже дважды были в Берлине, будут там и в третий раз.

Сталин был чересчур оптимистичен. Для того чтобы дойти до столицы Третьего рейха, потребуется еще четыре долгих года ожесточенных боев и миллионы жертв.

Генерал Жуков почти не спал несколько дней. Он так вымотался, что, когда позвонил Сталин, адъютанты были вынуждены сказать:

– Товарищ Жуков спит, и мы не можем его добудиться.

– Правильно, не будите его, пока сам не проснется, – благосклонно согласился Верховный.

Пробуждение было приятным. За время сна генерала фронт отодвинулся от Москвы еще на 15 километров.

* * *

5 января Верховный главнокомандующий собрал большое совещание. На нем он потребовал от Жукова и других генералов развить успех сражения под Москвой и развернуть наступление на всей линии фронта от Ленинграда до Черного моря.

– Кто еще хотел бы высказаться? – спросил Сталин.

Жуков раскритиковал план всеобщего наступления. Армия нуждается, сказал он, в пополнении живой силой и техникой. Особенно не хватает танков. Николай Вознесенский тоже был против наступления. Он объяснил, что не сможет выпустить необходимое количество танков:

– Мы еще не располагаем материальными возможностями, достаточными для того, чтобы обеспечить одновременное наступление всех фронтов.

Берия и Маленков попытались воспользоваться подвернувшимся шансом и обрушили на Вознесенского поток критики. Они обвинили конкурента из Ленинграда в том, что он «всегда находит непреодолимые и непредвиденные препятствия». Сталин не хотел слушать никаких возражений и настаивал на широкомасштабном наступлении.

– Ну что же, на этом, пожалуй, и закончим разговор, – завершил он совещание.

В приемной старый и умудренный опытом Шапошников попытался утешить Жукова.

– Вы зря спорили, – сказал маршал. – Этот вопрос был заранее решен Верховным.

– Тогда зачем же спрашивали мое мнение? – удивился Георгий Жуков.

– Не знаю, голубчик. – Маршал Шапошников пожал плечами. – Не знаю.

Лаврентию Берии сейчас было уже сорок три года. Он показал, что может не только пытать врагов, но и делать танки и пушки, столь необходимые для фронта. Лаврентий Павлович очень хотел обойти Вознесенского, которого ненавидел. Организаторскими способностями и неуемной энергией Берия превосходил и Молотова, а также остальных представителей старшего поколения. Берия был готов взяться за любое дело. Для него не существовало отрасли промышленности, которую он не мог бы поднять в кратчайшие сроки. Во многом Лаврентий был не только Гиммлером сталинского окружения, но и Шпеером. Для достижения своих целей он использовал любые средства. «Хотите каждый день видеть восход и заход солнца? – с улыбкой спрашивал он своих подчиненных. – Тогда будьте осторожны».

В начале 1942 года Сталин вызвал к себе на квартиру трех своих главных «промышленников»: Берию, Маленкова и Микояна. Он хотел обсудить, как решить проблему нехватки военной техники.

– В чем проблема? – недовольно воскликнул вождь. – Почему нашей армии нечем воевать?

Берия показал приготовленный заранее график. Из него следовало, что Вознесенский не может производить нужного количества пушек.

– И что нужно делать? – спросил Сталин.

– Не знаю, товарищ Сталин. – Хитрый Лаврентий Павлович пожал плечами.

Сталин все понял и поручил ему руководство этой важнейшей отраслью промышленности.

– Товарищ Сталин, я не знаю, справлюсь ли. У меня нет опыта в таких делах… – притворно запротестовал нарком внутренних дел.

– Здесь не нужен опыт, – отмахнулся Верховный главнокомандующий. – Главное – быть сильным организатором. Используйте для работы заключенных.

С советскими железными дорогами не смог справиться даже сверхэнергичный Каганович, большой любитель устраивать разносы подчиненным. Когда нарком Байбаков пришел к Кагановичу с докладом, тот рассвирепел, схватил его за лацканы пиджака и принялся сильно трясти. Берия рассказал Сталину о припадках ярости Железного Лазаря.

– Положение на железных дорогах постоянно ухудшается, потому что он отказывается прислушиваться к советам товарищей, – пожаловался чекист. – Он пытается решать все вопросы при помощи истерик.

Результатом интриг Лаврентия Берии стала суровая критика Кагановича за плохую организацию эвакуации промышленных предприятий и неспособность эффективно работать в условиях войны. Лазаря сняли с поста наркома путей сообщения, но вскоре, правда, восстановили.

Скромными были и успехи Вячеслава Молотова в выпуске танков.

– Как дела у Молотова? – спросил Сталин у Берии, который опять пришел в Маленький уголок с Микояном и Маленковым.

– Он не имеет связи с заводами, неумело руководит ими и проводит бесконечные совещания, – ответил Лаврентий Павлович.

Вскоре он добавил к своей империи танки.

 

Молотов в Лондоне,

Мехлис в Крыму,

Хрущев в кризисе

8 мая 1942 года комиссар иностранных дел Советского Союза вылетел на четырехмоторном бомбардировщике в Лондон. Сталин поручил ему добиться от англичан обещания открыть Второй фронт и признать границы СССР по состоянию на 1941 год, то есть включая Прибалтику.

Путешествие через всю Европу в то время, когда континент охвачен войной, было, конечно, очень рискованным предприятием. Маршрут полета разрабатывал любимый летчик Сталина, генерал авиации Голованов.

«Сталин был большим конспиратором, – вспоминал Голованов. – Полет Молотова планировался в абсолютной тайне. Я должен был прятать карту с маршрутом в стол, даже когда в кабинет входил мой заместитель. Сталин сказал: „Только мы втроем должны об этом знать: вы, Молотов и я“».

Полет прошел удачно. «Мистер Браун», как для маскировки назвали Молотова, приземлился в Шотландии. На аэродроме его встречал Иден. Они добрались до Глазго, а оттуда отправились на поезде в Лондон. Узнав, что об открытии Второго фронта не может быть и речи, Молотов отказался даже обсуждать предложение Идена о заключении дружественного договора, в котором не упоминались границы Советского Союза. Молотов немедленно проинформировал Сталина: «Мы считаем договор неприемлемым. Это пустая декларация…» Однако вождь неожиданно его не поддержал. «1. Мы не рассматриваем договор с Британией как пустую декларацию, но считаем его очень важным… Может быть, он очень даже неплох. Он развяжет нам руки. Вопрос с границами все равно будет решаться с позиции силы. 2. Желательно как можно быстрее подписать договор и вылететь в Америку».

Тем временем Молотов знакомился с прелестями загородной жизни в Великобритании. Возможно, по причинам безопасности он попросил, чтобы его разместили не в самом городе. Уинстон Черчилль предложил русскому гостю поселиться в Чекерсе, своей официальной загородной резиденции. На мистера Брауна изящный особняк времен Тюдоров особого впечатления не произвел. «Некрасивое старое здание, с совсем маленьким садом, – записал он в дневнике. – Наверное, его подарил правительству какой-нибудь аристократ». Сталин и Молотов признавали только громадные русские дворцы. В Чекерсе Вячеславу Молотову понравились уборные: «Там была отличная ванная комната, но без душа».

Как только Молотов приехал в Чекерс, его охрана вежливо, но твердо попросила ключи от всех жилых комнат. Нарком каждую ночь запирался на замок. «Когда прислуге удавалось попасть в его комнату, чтобы заправить постель, служанки испуганно вздрагивали каждый раз, когда находили под подушкой оружие, – писал Черчилль. – Перед тем как лечь спать, он клал рядом с халатом и сумкой пистолет». В отсутствие Молотова спальню, словно церберы, сторожили его верные охранники.

Подписав 26 мая договор, Вячеслав Молотов вылетел в Вашингтон на встречу с президентом Рузвельтом. Американский президент подарил ему свою фотографию в зеленой шелковой рамочке с дарственной надписью: «Моему другу Вячеславу Молотову от Франклина Рузвельта. 30 мая 1942 года». Молотову Рузвельт показался «дружелюбным и приятным в общении». Белый дом понравился ему больше, чем Чекерс. Особенно уборные и ванные комнаты. «Здесь все как положено, – записал он. – В ванной есть душ».

Возвращаясь в Москву, советский наркоминдел 9 июня остановился в Лондоне. Прежде чем он вновь отправился в опасное путешествие через всю Европу, произошло знаменательное событие. Это случилось во время разговора Черчилля с русским министром у ворот сада на Даунинг-стрит. «Я взял его за руку, и мы посмотрели друг другу в глаза, – писал в воспоминаниях Уинстон Черчилль. – Неожиданно я понял, что он был очень тронут. Из-под этой маски выглянул вполне нормальный человек… Мы молча пожали друг другу руки. Мы как бы говорили друг другу, что находимся по одну сторону баррикад и что это вопрос жизни и смерти для всего человечества».

Молотов не скрывал, что поладил с Черчиллем: «Да, мы выпили бокал или два вина и проговорили всю ночь». Но он ни на минуту не мог позволить себе забыть, что мистер Черчилль – «сильнейший и умнейший среди империалистов, 100-процентный империалист». «Так я подружился с буржуазией», – пошутил Молотов.

В Москву Вячеслав Михайлович привез неопределенное и ни к чему особенно не обязывающее обещание открыть Второй фронт, очень важный и ценный договор с Соединенными Штатами о ленд-лизе и дружественный союз с Великобританией. «Моя поездка и ее результаты были для нас большой победой», – хвалился наркоминдел.

На обратном пути Молотова ждали большие приключения. На его самолет сначала напали немецкие истребители, а потом и советские, принявшие его за вражеский бомбардировщик.

* * *

Отправив Молотова на Запад, Верховный главнокомандующий начал серию контрнаступлений по всей линии фронта. Он не без оснований предполагал, что Гитлер вновь начнет атаку на Москву. Однако проницательность подвела Сталина и здесь. Фюрер решил изменить направление главного удара. Он планировал летнее наступление на юге с целью захвата украинского зерна и – самое главное – кавказской нефти. Ошибка Сталина заключалась в том, что после сражения под Москвой он явно переоценил силы Красной армии. У него было недостаточно сил для запланированного большого наступления. В результате вместо того, чтобы развить успех под Москвой, Сталин передал инициативу вермахту и позволил немцам одержать летом 1942 года ряд впечатляющих побед, которые привели к очередному кульминационному моменту войны – сражению под Сталинградом.

Конечно, Верховный только усугубил ошибку, передав огромную власть группе своих помощников. Они мнили себя военными гениями, но на деле оказались ни на что не годными начальниками. Наибольший вклад в летние неудачи внес, естественно, сам Иосиф Виссарионович. Совсем немного уступил ему в этом очень храбрый, работающий двадцать четыре часа в сутки кровожадный Мехлис. Сейчас акула Мехлис находился в апогее славы. При каждом удобном случае он старался подчеркнуть близость к вождю. «Когда Мехлис появлялся в приемной, он даже не ждал приглашения Поскребышева войти в кабинет, – вспоминал один нарком. – Мехлис быстро пересекал приемную и заходил в кабинет Сталина». Он всегда был предельно откровенен со Сталиным. Видимо, поэтому вождь и доверял ему, как никому другому. Если Лев Захарович о чем-то писал Верховному, то меры следовали незамедлительно.

Узнав о захвате склада немецкой порнографии, Лев Мехлис тут же открыл новый фронт. На этот раз он развернул борьбу против германской эротики, написав пропагандистскую листовку под названием «Как Гитлер разлагает свою армию». Его помощники робко предположили, что порнография в буржуазной армии вполне естественна и что Гитлер едва ли формирует вкусы своих солдат. Но демон не стал слушать советчиков и напечатал одиннадцать миллионов экземпляров этого забавного и глупого документа.

В начале 1942 года Мехлис посетил Волховский фронт, который, как решила Ставка, должен был снять осаду с Ленинграда. У генералов не хватало сил для крупного наступления. Как и следовало ожидать, оно закончилось полным провалом. Мехлис приехал разбираться в причинах неудачи, а затем, конечно же, арестовать и расстрелять виновных.

После этой чистки Сталин предложил Ворошилову возглавить Волховский фронт, но тот смело отказался, чем вызвал негодование Верховного. Он с сарказмом заклеймил Клима и его неспособность руководить людьми.

К концу июня никто из сталинских военных дилетантов не мог спасти положения на Волховском фронте. Армия была разгромлена и попала в плен вместе с талантливым молодым генералом Власовым. Устав от ошибок вождя, он перешел на сторону немцев. Сталин был в ярости. Пока он проклинал Власова в присутствии Берии и Молотова, последний удивленно спросил:

– Как мы могли проморгать его перед войной?

Иосиф Виссарионович, как всегда, конечно, попытался переложить вину на других. На этот раз козлом отпущения он решил выбрать Хрущева. Однако руководитель Украины напомнил, что Верховный сам предложил поставить Власова во главе контрнаступления под Москвой. Сталин обычно с уважением относился к тем, кто давал ему отпор. Он промолчал и больше о Власове не заговаривал.

Отказавшийся принять Волховский фронт Ворошилов попал в немилость. Но Мехлиса и Кулика, допустившего целую серию грубейших просчетов, Сталин по-прежнему ценил очень высоко. В октябре 1941 года Григорий Кулик не сумел освободить Ленинград. В ноябре его послали на противоположный край фронта спасать Керчь. Кулик приехал в Крым слишком поздно. Керчь захватил Манштейн, один из лучших генералов Гитлера. Сталин был так разозлен, что всерьез подумывал отдать Кулика под трибунал и расстрелять. Но казнить старого товарища не стал, а ограничился разжалованием. После потери Керчи маршал Кулик стал генерал-майором.

Лев Мехлис отправился разбираться, почему опоздал самолет с Куликом на борту. Этого он так и не выяснил, но компромата на бывшего маршала нашел немало: любовь к пирушкам, для которых Кулик держит бочки с вином и водкой; недостача в 85 898 рублей; наконец, совсем юная жена. Григорий Кулик быстро пришел в себя после исчезновения предыдущей супруги и завел роман с подругой дочери. Узнав о возрасте новой супруги маршала, Сталин пошутил, что, похоже, тот выкрал ее из колыбели. Вождь хотел снять Кулика с поста заместителя наркома обороны, но за него вступился Жуков. Глупый солдафон был снова прощен и, как это ни удивительно, даже пошел на повышение. Однако дружба со Сталиным, как и для многих других друзей Кобы, закончится для него печально.

В марте 1942-го Сталин приказал нанести удар из Керчи по центру полуострова. Он хотел хоть немного облегчить положение защитников осажденного Севастополя. Мехлис, так же как и его покровитель, считал себя настоящим полководцем. Поэтому с энтузиазмом отправился в Крым руководить армией в четверть миллиона человек. На месте он сразу начал терроризировать генерала Козлова и полностью игнорировал командующего фронтом Буденного. Сталин провел сложную комбинацию, но в результате рокировки заменил недалекого взяточника-алкоголика на такого же недалекого, хотя и неподкупного, фанатика-маньяка. Вождь требовал от Мехлиса начать наступление в назначенный срок. Акула ответил, что у него недостаточно боеприпасов и оружия. «Я арестую и отдам под трибунал снабженца, если он не выправит положение за два дня. Мы организуем для немцев большой концерт!» – пообещал он.

2 марта Лев Мехлис начал «большой концерт». Как нетрудно догадаться, наступление закончилось полным провалом. Оно стало ярким примером того, что может получиться, если попытаться соединить безумные репрессии с военной наукой. Чтобы поддержать боевой дух красноармейцев на высоком уровне, главный политрук Красной армии запретил рыть траншеи и окопы. Он утверждал, что всякий, кто пытается предпринять хотя бы элементарные меры безопасности, является паникером и трусом. Немцы превратили советские войска в кровавую кашу. Мехлис забрасывал Сталина телеграммами с просьбой разрешить ему усилить репрессии. «Товарищ Берия, правильно! Позаботьтесь о том, чтобы в Новороссийске не дышал ни один подонок, ни один мерзавец!» – написал Сталин на одной из телеграмм Мехлиса.

Лев Захарович носился по фронту на джипе и, размахивая пистолетом, тщетно пытался остановить отступление. Он не пытался добыть себе славу, но «тупая тирания и деспотичные решения этого военного дилетанта», по словам поэта Константина Симонова, свидетеля тех событий, привели к полной катастрофе.

7 мая Манштейн контратаковал и заставил Мехлиса покинуть Крым. В окружение попали 176 тысяч человек, 400 самолетов и 347 танков. Мехлис метался, обвиняя во всем Козлова и умоляя Сталина прислать опытного генерала. Верховный был вне себя от ярости. «Вы занимаете странную позицию стороннего наблюдателя, который не несет никакой ответственности за крымскую катастрофу, – упрекал он Мехлиса. – Это очень удобная позиция, но от нее очень дурно пахнет. Вы не наблюдатель, а представитель Ставки. Вы требуете замены Козлова кем-нибудь вроде Гинденбурга. Но у нас нет никаких Гинденбургов. Если бы вы использовали авиацию против вражеских танков и солдат, а не во второстепенных боях, враг не прорвал бы линию фронта. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь…»

Кстати, желание иметь своего Гинденбурга, немецкого героя войны 1914 года, спустя почти тридцать лет показывает, как устарели взгляды придворных Сталина на военное дело. В 1942 году эталоном военачальника был не Гинденбург, а Гудериан.

28 мая измученный Мехлис появился в приемной Сталина. Он попытался узнать настроение Верховного по поведению его помощников. Александр Поскребышев не обратил на него никакого внимания.

– Сегодня Хозяин очень занят, – сказал он через какое-то время. – Много неприятностей, черт возьми!

– Наверное, что-то случилось на фронте? – заискивающе спросил Мехлис.

– Вам виднее.

– Я хочу доложить товарищу Сталину о неудаче в Крыму.

– Судя по всему, руководство операцией не соответствовало ее высоким целям, – заявил Поскребышев. – Товарищ Сталин очень огорчен.

Лев Захарович покраснел. Тут в разговор вмешался молодой Чадаев:

– Наверное, вы считаете, что поражение вызвано объективными причинами?

– Что вы сказали? – Мехлис гневно повернулся к нему. – Откуда вам знать? Вы не солдат! Я настоящий солдат. Да как вы смеете…

В этот момент дверь слегка приоткрылась, и из кабинета выглянул Сталин.

– Здравствуйте, товарищ Сталин! – Мехлис вскочил. – Можно мне доложить…

– Иди к черту! – прорычал Иосиф Виссарионович и громко хлопнул дверью.

Лев Мехлис, если верить Поскребышеву, позже буквально валялся в ногах у Сталина. Его отдали под трибунал, понизили в звании и сняли с поста заместителя наркома обороны.

«Все кончено!» – рыдал Мехлис, но Сталин и в этот раз проявил к нему поразительную лояльность. Через двадцать четыре дня он назначил мрачного демона комиссаром фронта, а через какое-то время произвел его в генерал-полковники.

* * *

Наверное, судьбе было угодно, чтобы поражениями, в которых были повинны Сталин, Мехлис и Кулик, дело не ограничилось. Очередная катастрофа произошла на Юго-Западном фронте. Там Тимошенко с Хрущевым попытались вернуть Харьков. Они начали наступление из выступа в линии фронта, но не заметили возможной контратаки немцев. Эту опасность предвидели Жуков и Шапошников. Они пытались отговорить Ставку от необдуманного шага. Тимошенко, любимый боевой генерал Сталина, настоял на наступлении, и Верховный согласился с его мнением.

12 мая 1942-го Тимошенко и Хрущев, оба необразованные, грубые и энергичные большевики, успешно атаковали позиции противника и отбросили передовые части немцев. Сталин был в восторге от этого успеха. Еще больше радовался Адольф Гитлер. Он не мог поверить своему счастью. Через пять дней его бронетанковые дивизии разгромили фланги Тимошенко и взяли советские войска в железные тиски. Русские больше не наступали. С каждым днем положение становилось все опаснее. Ставка умоляла Сталина приказать Тимошенко прекратить наступление. Верховный предупредил маршала, что немцы заходят ему с флангов, но тот ответил, что полностью контролирует ситуацию. 18 мая, когда Семен Тимошенко и Хрущев наконец поняли, что происходит на передовой, почти четверть миллиона человек попала в окружение.

Незадолго до полуночи храбрый крестьянин Тимошенко, панически боявшийся Сталина, уговорил Хрущева позвонить в Москву и попросить отменить наступление. Сталин в ту ночь был на даче. Когда в Кунцеве зазвонил телефон, он попросил ответить Маленкова. Хрущев настаивал на том, чтобы позвали Сталина.

– Скажи мне! – потребовал Георгий Маленков.

– Кто там звонит? – крикнул Сталин.

– Хрущев, – ответил Маленков.

– Спроси, что ему нужно.

– Товарищ Сталин хочет, чтобы ты рассказал все мне, – повторил Маленков. Через несколько секунд он крикнул Сталину: – Он говорит, что нужно остановить наступление на Харьков.

– Положи трубку! – рассердился Верховный. – Какой из него военный, он же ничего не понимает в этих делах! Военные приказы должны беспрекословно выполняться. Хрущев сует свой нос куда не следует. Мои военные советники лучше разбираются в военных делах.

Анастас Микоян был потрясен реакцией вождя. Хрущев звонил с линии фронта, вокруг него умирали люди, а Сталин не соизволил сделать десять шагов и отказался с ним разговаривать.

Когда немецкие тиски окончательно сомкнулись, в котле оказались 250 тысяч советских солдат и офицеров и 1200 танков. На следующий день Сталин все же отменил наступление, но было поздно. Обрадованные большим успехом немцы устремились к Волге и Кавказу. Дорога на Сталинград была открыта.

* * *

Тимошенко и Хрущев боялись, что их отдадут под трибунал и расстреляют. Совсем недавно они были хорошими друзьями, но сейчас, стараясь спасти свою жизнь, превратились во врагов. По одной из версий, у Хрущева после окружения под Харьковом, во время полета в Баку, произошел нервный срыв. Багиров, секретарь Азербайджанской партии, был союзником Берии. Естественно, он тут же сообщил патрону о прибытии Хрущева. Потрясенный разгромом Хрущев начал обвинять в ошибках Тимошенко. Маршал не сидел сложа руки. Он энергично пытался переложить вину на комиссара фронта.

«Товарищ Сталин, должен добавить к этому рапорту следующее. На наши действия сильно повлияло нервное состояние товарища Хрущева. Оно постоянно ухудшалось, – написал Тимошенко Верховному главнокомандующему. – Товарищ Хрущев ни во что не верит. Нельзя принимать ответственные решения, если есть сомнения. Весь Совет фронта считает, что в его поведении кроется основная причина нашего поражения. Об этом трудно говорить, но товарищ Хрущев очень серьезно болен. В нашем докладе мы не стали говорить, кто виноват. Товарищ Хрущев хочет обвинить во всем только меня».

Сталин хотел приказать Николаю Булганину разобраться, что же на самом деле произошло под Харьковом и кто виноват. Опытный царедворец Булганин уловил настроение Верховного. Тот явно не хотел настоящего расследования причин неудачи, возможно, потому, что частично сам был в ней виноват. Не исключено, что Булганин отказался, поскольку дружил с Хрущевым. Сталин не стал настаивать. Он решил простить Хрущева.

– Он не понимает важности статистики, но мы должны мириться с его недостатками, потому что в руководстве страной настоящие пролетарии только он, Андреев и Калинин, – сказал вождь, вызвал провинившегося соратника и преподал ему урок истории: – Ты знаешь, что во время Первой мировой войны, когда наши армии попали в немецкое окружение, царь отдал генерала под трибунал и его повесили.

В конце концов Хрущев был прощен и вновь отправлен на фронт. Однако Никита Сергеевич знал много примеров, когда Сталин точно так же успокаивал людей, отпускал их и спустя какое-то время приказал арестовать. Иосиф Виссарионович проявил удивительную терпимость и к Тимошенко. Когда маршал, понеся огромные потери, попросил подкреплений, он получил из Ставки язвительный ответ: «Может, настало время воевать без таких больших потерь, как это делают немцы? Воюйте не количеством, а качеством. Если вы не научитесь лучше сражаться, вам не хватит всего вооружения, производимого в нашей стране». Такой совет из уст Верховного главнокомандующего, который, пожалуй, меньше других военачальников в истории ценил солдат, не может не вызвать улыбки. Но даже после отступления остатков Юго-Западного фронта Сталин относился к Семену Тимошенко неплохо, хотя и советовал с едким сарказмом: «Не бойтесь немцев. Гитлер не так уж и плох, как говорят».

Хрущев считал, что их пощадили, потому что Микоян и Маленков были свидетелями его звонка в Кунцево. Но все может быть проще. Сталин обладал властью казнить и миловать, а Хрущев и Тимошенко ему нравились.

Позже Сталин унизил Хрущева. Генсек высыпал ему на голову пепел и объяснил:

– Так делали древние римляне. Когда римский полководец проигрывал сражение, он посыпал голову пеплом. Это было самым большим унижением для римских офицеров.

* * *

19 июня 1942-го на советской территории упал самолет люфтваффе. В нем оказался портфель с планом летнего наступления немцев. Гитлер хотел развить харьковский успех и устремиться дальше к Сталинграду и Северному Кавказу. План был логичным, но Сталин решил, что информация или неполная, или неверная. Никаких мер к отражению наступления он не предпринял. Через неделю, как и говорилось в найденных документах, немцы начали наступление. Сначала они проделали большую брешь между Брянским и Юго-Западным фронтами и устремились к Воронежу, потом повернули на Сталинград. Гитлер очень нуждался в топливе и поэтому хотел захватить нефтяные месторождения. Прилетев в штаб в Полтаве, он объяснил фельдмаршалу фон Боку:

– Если мы не возьмем Майкоп и Грозный, мне придется заканчивать войну.

Тимошенко и Хрущев стремительно отступали к Сталинграду. Маршал попросил подкреплений, но получил резкий ответ Верховного: «Если бы дивизии продавались на базаре, то я бы купил вам парочку, но, к несчастью, они не продаются».

И вновь фронт Тимошенко начал разваливаться под ударами немецких танков и пехоты. 4 июля Верховный саркастически поинтересовался у маршала:

– Триста первая и двести двадцать седьмая дивизии действительно окружены и вы сдаетесь врагу?

– Двести двадцать седьмая отступает, – ответил Тимошенко. – Что же касается триста первой, то мы не можем ее найти.

– Ваши предположения похожи на ложь. Если вы продолжите терять дивизии с такой же скоростью, как сейчас, то скоро вам некем будет командовать. Дивизии не иголки, потерять их очень сложно.

У Гитлера от успехов наверняка закружилась голова. Он разделил свои силы на две части. Одна группа армий наступала через Дон на Сталинград, а другая двигалась на юг, к кавказским нефтяным месторождениям.

После потери Ростова-на-Дону Сталин издал еще один жестокий указ, известный как «Ни шагу назад!». Документом повелевалось расстреливать паникеров и трусов на месте. Началось формирование заградительных частей, которые располагались за линией фронта, отлавливали и расстреливали тех, кто колебался и уходил с передовой. Несмотря на эти сверхжесткие меры, остановить продвижение немцев не удалось. Южная армейская группа вермахта «А» ворвалась на Кавказ.

4 и 5 августа Сталин, Молотов и Берия почти две ночи не выходили из кабинета. Немцы в это время взяли Ворошиловск (Ставрополь) и устремились к Грозному и Орджоникидзе (Владикавказу). На Волге они приближались к Сталинграду. 6-я армия фон Паулюса должна была взять город и рассечь Россию надвое.

* * *

12 августа в обстановке надвигающейся катастрофы в Москву прилетел Уинстон Черчилль. Он хотел лично сообщить советскому руководителю, что в ближайшее время Второй фронт открыт не будет. Свою миссию британский премьер-министр сравнивал с «доставкой льда на Северный полюс». Молотов встретил Черчилля в аэропорту и отвез в отведенную резиденцию. Британец обратил внимание на то, что стекла в «паккарде» не меньше пяти сантиметров толщиной.

– Так надежнее, – объяснил Вячеслав Молотов.

Сталин и Берия отнеслись к приезду Черчилля очень серьезно. Безопасность британского премьера обеспечивали 120 человек. Охрана вокруг Кремля была удвоена. Иосиф Виссарионович решил поселить гостя с Туманного Альбиона в собственной резиденции, на даче № 7 в Кунцеве. Как обычно, он старался все держать в тайне. Лишь спустя шестьдесят лет британцы узнали, что их руководитель останавливался на даче Иосифа Сталина. Может, вождь хотел отплатить Черчиллю добром за то, что тот поселил Молотова в Чекерсе.

 

Черчилль в гостях у Сталина. Мальборо против Веллингтона

В Кунцеве Черчилля принимал крепкий подтянутый мужчина, похожий на адъютанта княжеской семьи. Британца ввели в столовую Сталина. Длинный стол был заставлен яствами и деликатесами, которые только может иметь правитель огромной империи. Премьер-министр с любопытством попробовал несколько блюд.

Черчилль описывал загородный дом Сталина следующим образом: «Окруженный забором почти пятиметровой высоты, который охраняется с обеих сторон, этот огромный прекрасный дом утопает в садах и еловом лесу. Территория поместья составляет двадцать акров. Вокруг удобные дорожки для прогулок, фонтаны и большой стеклянный аквариум с золотыми рыбками. Меня провели через просторную приемную комнату в спальню и ванную. Обе эти комнаты немногим уступали по размерам приемной. Электрический свет был таким ярким, что слепил глаза. Все сверкало, кругом царила идеальная чистота».

После трехчасового отдыха Черчилля, Гарримана и британского посла, сэра Арчибальда Кларка Керра, повезли в Кремль. С русской стороны во встрече принимали участие Сталин, Молотов и Ворошилов. Последний сейчас отказался от своей основной профессии и стал дипломатом. Он прилагался к представлениям, которые разыгрывали с иностранными дипломатами Иосиф Сталин и Вячеслав Молотов, в качестве шута.

Уинстон Черчилль решил начать с плохих новостей. Второго фронта в этом году не будет, сообщил он русским союзникам. Сталин, которого ждало крупное сражение на Волге, отреагировал на слова британского премьера с сарказмом.

– Невозможно выигрывать войны, не рискуя, – заметил он и добавил после небольшой паузы: – Напрасно вы так боитесь немцев.

Черчилль проворчал, что Британия сражалась с Гитлером один на один в 1940 году. Покончив с неприятной частью своей миссии, он сообщил, что британцы и американцы намерены провести операцию «Факел», направленную на захват Северной Африки. Цели операции премьер проиллюстрировал при помощи рисунка крокодила с мягким брюхом и большого глобуса, который стоял в соседней со сталинским кабинетом комнате. Сталин проявил проницательность и интуицию, тут же перечислив собеседнику причины, по которым операция «Факел» вполне могла иметь смысл. «Это показывало, что русский диктатор быстро соображает и неплохо владеет принципами военной стратегии», – писал позже Черчилль.

Затем Иосиф Виссарионович еще больше удивил гостей.

– Да поможет Бог вашему предприятию! – неожиданно сказал он.

Утром следующего дня состоялась встреча между Черчиллем и суровым дипломатом Молотовым. Британский премьер предупредил русского собеседника:

– Сталин делает большую ошибку, грубо обращаясь с нами, после того как мы так далеко зашли.

– Сталин – очень мудрый человек, – ответил Молотов. – Вы можете быть уверены в том, что, как бы он ни был резок, он все понимает.

В 11 часов Сталин и Молотов в сопровождении постоянного переводчика Павлова приняли Черчилля в Маленьком уголке. Британскому премьер-министру был вручен меморандум. В нем русские упрекали Запад в том, что Лондон и Вашингтон тянут с открытием Второго фронта, и насмехались над трусостью британцев.

– Только беспримерная храбрость советских войск заставляет меня простить обвинение в трусости, – пробурчал Уинстон Черчилль и пустился в одно из своих типичных витиеватых рассуждений.

В нем он доказывал, насколько Запад предан своим русским союзникам. Он постоянно обращался к своему переводчику Данлопу, работой которого был явно недоволен:

– Вы ему это сказали? Перевели?

– Слова ничего не значат, – с улыбкой заметил Сталин. – Важен дух человека.

Встреча, несомненно, прошла в напряженной обстановке. Упреки Сталина рассердили Черчилля. Британский премьер вернулся на дачу, которая видела и более сердитых людей, и задумался, не уехать ли ему домой.

Вечером Черчилль, который все еще дулся на русских союзников, отправился в Кремль. Там, в Екатерининском зале, Сталин давал в его честь грандиозный банкет. Советский руководитель сидел в центре стола. Справа от него расположился Черчилль, слева – Гарриман. За Черчиллем сидели переводчик и генерал Алан Брук, начальник британского Генерального штаба. Еще дальше – Ворошилов.

Тамадой был Вячеслав Молотов. Он три часа произносил тосты. За это время официанты подали девятнадцать блюд. Стол «ломился от самых разнообразных салатов и закусок, рыбных и мясных блюд, – писал Брук. – Это была самая настоящая оргия. Рядом с нами лежал маленький молочный поросенок. Его никто не ел. Он пристально следил за мной своими черными глазками. На рыле, украшенном апельсиновой кожурой, играла сардоническая улыбка».

Сталин вел себя очень дружелюбно, как будто не было неприятного дневного разговора. «Он ясно давал понять, что хочет подружиться, – считал Кларк Керр, – но премьер-министр отвечал на его заигрывания холодно».

Тогда Сталин призвал на помощь двусмысленную лесть.

– Несколько лет назад нас посетила леди Астор, – с веселой улыбкой погрузился вождь в воспоминания.

Когда гостья предложила пригласить в Россию Ллойд-Джорджа, Сталин ответил: «С какой стати мы должны приглашать человека, который организовал и возглавил против нас интервенцию?» Леди Астор его поправила: «Это не так. Возглавлял интервенцию Уинстон Черчилль, а не Ллойд-Джордж». «Если возникнет серьезный кризис, англичане могут призвать на помощь старого опытного политика, – сказал Сталин гостье из Великобритании. – К тому же нам больше по душе откровенный враг, который не скрывает, что он враг, чем фальшивый друг».

– Так вы меня простили? – поинтересовался Черчилль.

– Все обиды остались в прошлом, – заверил его бывший семинарист, – а прошлое принадлежит Богу. Нас рассудит история.

Неожиданно раздался шум. Телохранитель Черчилля, коммандер Томпсон, неловко откинувшись на спинку стула, выбил из рук официанта поднос с мороженым. Оно едва не попало в самого Сталина.

Верховный взял бразды правления за столом в свои руки и начал произносить тосты. Ворошилов показался Бруку «отличным добрым малым, который живо говорит на любые темы», хотя в военных делах, «как ребенок». Красный маршал заметил, что выходец из Ольстера пьет не водку, а воду. Тогда Климент Ефремович попросил официанта принести бутылку водки желтоватого цвета, в которой плавал перец, и наполнил ею оба бокала.

– Пьем до дна! – сказал Ворошилов.

Бруку удалось сделать лишь маленький глоток. Русский осушил залпом оба бокала огненной жидкости. «Ждать результата пришлось недолго, – вспоминал британский генерал. – Сначала на лбу у него заблестели капельки пота, потом они потекли по лицу. Он помрачнел, нахмурился, сидел и молча смотрел прямо перед собой. Мне показалось, что он в любую минуту может упасть под стол. Не тут-то было! Ворошилов продолжал сидеть как ни в чем не бывало, только молчал и ни на что не реагировал». Пьяница с лицом ангела погрузился в навеянное перцем забвение. Это не укрылось от Сталина, который всегда все замечал. Он произнес тост в честь Климента Ворошилова, «на иронию которого западные гости не обратили внимания». Ворошилов является одним из главных организаторов Красной армии, и Сталин хотел бы сейчас поднять бокал за первого красного маршала. Вождь улыбался, как злой старый сатир. Молотов и остальные советские участники банкета прекрасно знали, что каких-то три месяца назад «первый красный маршал» расписался в собственном бессилии и сейчас находился в опале.

Климент Ефремович с трудом поднялся. Чтобы не упасть, он держался обеими руками за стол. Ворошилов стоял, слегка покачиваясь, и смотрел куда-то вдаль. Когда Сталин произнес тост, он сделал усилие и попытался собраться с силами и мыслями. Потом бросился вперед и сумел-таки чокнуться с Верховным главнокомандующим. Посмеявшись над Ворошиловым, Сталин начал произносить тост в честь Бориса Шапошникова. Клим с сознанием выполненного долга тяжело вздохнул и упал на свой стул.

После банкета Сталин пригласил Черчилля посмотреть документальный фильм «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой», но британец был слишком сердит на генсека за дневной разговор и очень устал. Он попрощался и направился к выходу. Не успел Черчилль пройти и половину заполненного людьми зала, как Сталин догнал его и проводил к машине.

На следующее утро Уинстон Черчилль проснулся в мрачном расположении духа. Он «дулся, как ребенок», вспоминал Кларк Керр. Посол приехал на дачу в Кунцево и увидел, что премьер-министр собирает вещи. Оказывается, он решил отправиться домой. Надев шляпу, в которую могло вместиться по меньшей мере десять галлонов жидкости, несомненно, самый странный головной убор, который когда-либо видели в Кунцеве, Черчилль торопливо вышел в сад. Премьер повернулся спиной к Керру так, что тому пришлось разговаривать с его толстой розовой шеей. Посол заметил, что Черчилль, будучи аристократом, естественно, думает, будто его собеседники будут такими же, как он.

– Однако это люди совсем другого сорта. Они только что отошли от плуга или токарного станка, – сказал Керр.

– Но этот человек меня оскорбил, – мрачно произнес Черчилль. – Отныне он может воевать сам. – В конце концов премьер остановился и спросил: – Что, по-вашему, я должен делать?

Через час помощник Уинстона Черчилля позвонил в Кремль и попросил организовать встречу между британским и советским премьерами тет-а-тет. Секретарь ответил, что товарищ Сталин на прогулке. Конечно, эта прогулка была дипломатической уловкой. Дело в том, что взрыв негодования Черчилля по времени совпал с важными событиями на фронте. После них битва под Сталинградом стала неизбежной. В 4.30 утра 6-я армия вермахта атаковала 4-ю танковую армию Красной армии в излучине Дона и разбила ее.

В шесть часов вечера Сталин наконец согласился встретиться с Черчиллем в Маленьком уголке. После разговора британский премьер попрощался и встал, чтобы уйти. Сталин, казалось, смутился, потом спросил, когда они встретятся вновь.

– Может, пойдем ко мне домой, – неожиданно предложил вождь. – Выпьем вина, поговорим…

«Я ответил, что в принципе поддерживаю такую неформальную политику», – вспоминал Черчилль.

Иосиф Виссарионович провел гостя и его переводчика, майора Бирса, через множество коридоров и комнат. «Потом мы вышли на пустынную дорожку внутри Кремля и, пройдя пару сотен ярдов, оказались на квартире, где он жил». Сталин показал премьер-министру свое «простое, но величественное» четырехкомнатное жилище. Многочисленные книжные шкафы и полки были пусты. Библиотека сейчас находилась в Куйбышеве. Домохозяйка, явно не Валечка, поскольку в своих мемуарах Черчилль назвал ее «пожилой женщиной», начала накрывать ужин в гостиной. Предложение Сталина и ужин не были экспромтом. Он спланировал их еще после обеда. Александра Накашидзе позвонила в Зубалово и сказала, что Сталин велел Светлане приехать в Кремль и быть готовой «показаться Черчиллю». Затем вождь заговорил о дочерях. Черчилль сказал, что у его дочери Сары рыжие волосы.

– Моя тоже рыжая. – Сталин кивнул.

Эти слова были сигналом для домохозяйки привести Светлану.

В комнате появилась «очаровательная рыжая девушка». Она поцеловала отца. Сталин вручил ей какой-то маленький подарок, потрепал по голове и улыбнулся. Потом признался, что в молодости тоже был рыжим.

«В тот вечер у моего отца было очень хорошее настроение, – писала Светлана. – В таком настроении он мог очаровать кого угодно». Она помогла накрыть стол. Сталин в это время откупоривал вино. Светлана надеялась остаться на ужин, но когда разговор зашел «о пушках и гаубицах», Иосиф Виссарионович поцеловал ее и велел «идти заниматься своими делами». Она была разочарована, но покорно ушла.

– Почему бы нам не позвать Молотова? – предложил Сталин. – Он беспокоится о коммюнике. Мы могли бы решить все вопросы прямо здесь. У Молотова есть одно ценное качество – он умеет пить.

Когда к ним присоединился Вячеслав Молотов, на столе начали одно за другим появляться блюда. Кульминацией ужина, конечно, стал молочный поросенок. Сталин подшучивал над своим наркоминделом. Черчилль решил не отставать.

– Интересно, а мистер Сталин знает, что его секретарь по иностранным делам во время своего недавнего визита в Вашингтон сказал: он полон решимости без сопровождающих съездить в Нью-Йорк, а задержка с возвращением произошла не из-за каких-то поломок самолета, а потому что он в одиночестве гулял по Нью-Йорку? – спросил премьер.

Вячеслав Михайлович нахмурился. Уинстон Черчилль, конечно, не понимал, что такие шутки со Сталиным очень опасны. В тот вечер он посеял семена недоверия, которые едва не стоили Молотову жизни. Сталин рассмеялся.

– Он ездил не в Нью-Йорк, а в Чикаго, где живут гангстеры, – пошутил генсек.

– Эта война по напряжению такая же сильная, как ваша коллективизация деревни? – поинтересовался Черчилль.

– О нет, – ответил Сталин. – Тогда было труднее. Борьба шла не на жизнь, а на смерть.

Британец пригласил советского руководителя в Лондон. Сталин вспомнил свое посещение британской столицы в 1907 году. Тогда он был в Лондоне с Лениным, Горьким и Троцким. Когда речь зашла о великих исторических лицах, Черчилль похвалил своего предка, герцога Мальборо, за то, что тот «во время войны за испанское наследство защитил свободу Европы». Было видно, что премьер очень гордится предком. Он долго хвалил полководческий талант Мальборо.

На губах Сталина заиграла плутовская улыбка.

– А по-моему, у Великобритании есть более выдающийся военный гений, – решил вождь подразнить гостя. – Веллингтон разбил Наполеона, который представлял куда большую опасность для Европы.

Часы показывали половину второго ночи, а они еще не приступили к еде. Сталин неожиданно захотел узнать последние неприятные новости с Кавказа. Когда сэр Александр Кадоган, британский дипломат, принес набросок пресс-релиза, Сталин предложил ему попробовать молочного поросенка. «Мой друг поблагодарил, но отказался, – вспоминал Черчилль. – Тогда наш хозяин набросился на несчастную жертву сам».

Ужин закончился около трех часов ночи. Черчилль умолял Молотова не провожать его на аэродром, потому что видел, как тот устал.

– Вы действительно думаете, что я не смогу приехать? – с вежливой улыбкой поинтересовался Молотов.

Вернувшись в Кунцево, Черчилль лег на один из диванов Сталина. Он расхохотался и даже задергал в воздухе ногами.

– Сталин был потрясающим парнем. Какое удовольствие иметь дела с таким великим человеком!

Затем Черчилль решил принять ванну и начал раздеваться. С восторженными словами: «Сталин такой…» – он погрузился в горячую воду.

Союз был спасен. За окнами забрезжил рассвет. В Кунцево приехал Вячеслав Молотов, чтобы отвезти британского премьер-министра в аэропорт.

 

Сталинград и Кавказ. Берия и Каганович на войне

Сталин приходил в себя от ужина с Черчиллем на кремлевской квартире. В половину двенадцатого ночи он пришел в Маленький уголок. Там его ждали плохие новости. Обстановка на Северном Кавказе ухудшалась с каждым часом. Немецкие войска приближались к Грозному и Орджоникидзе. К Семену Буденному, командующему Северо-Кавказским фронтом, только что приехал Каганович. После увольнения с поста наркома путей сообщения Железный Лазарь захотел побывать на фронте. Сталин не возражал. Он поручил Кагановичу Северный Кавказ, потому что этот район был ему хорошо знаком. К тому же в годы Гражданской войны между Лазарем Моисеевичем и Семеном Михайловичем сложились хорошие отношения. Сейчас кривоногий казак и железный комиссар-еврей изо всех сил старались остановить немцев. Несмотря на неудачи на фронте, Семен Буденный оставался таким же весельчаком и храбрецом, как и двадцать лет назад. Во время обстрелов и бомбежек он отказывался прятаться в убежище. «Ничего, пусть бомбят», – только усмехался он. Каганович, попав на войну, представлял собой не самое приятное зрелище. Окруженный толпой офицеров из личной охраны и советников из Москвы, многочисленными нахлебниками, подхалимами и интриганами, Лазарь Каганович работал по ночам. Он постоянно находился в возбужденном состоянии, которое в любую минуту могло перерасти в шумную истерику. На нервы Железного Лазаря не оказывали успокаивающего эффекта ни четки, давно ставшие его визитной карточкой, ни цепочка для ключей.

Так же как коллеги, Каганович мнил себя большим военным стратегом. Он отдавал приказы и настойчиво вмешивался во все военные дела. Лазарь Моисеевич устанавливал невозможные сроки и кричал: «Лично доложить о выполнении приказа. В противном случае пеняйте на себя!» Однажды несколько грузовиков преградили дорогу его лимузину. Лазарь, как прозвали его фронтовые офицеры, пришел в ярость:

– Арестую! – заорал он с пеной у рта. – Засужу! Расстреляю!

Но его вопли и истерики не могли остановить немцев.

Лазаря Кагановича ранило в руку осколком шрапнели. Он очень гордился этой раной. Шрамы украшают настоящего мужчину, говорил Каганович, особенно те, что получены на фронте. Он оказался единственным членом политбюро, которого ранило, пусть и легко, на передовой.

Когда Лазарь Моисеевич прилетел в Москву на совещание, Сталин заботливо поинтересовался о его здоровье. Позже, за ужином, вождь произнес тост и пожелал Кагановичу скорейшего выздоровления. Иосиф Виссарионович похвалил Железного Лазаря за храбрость, но был недоволен, что один из его ближайших помощников так глупо рисковал жизнью.

Немцы упорно продвигались вперед. Сталин опасался, что Закавказский фронт не выдержит натиска и отдаст нефтяные месторождения Баку. Если это произойдет, в войну на стороне немцев может вступить Турция, а это подтолкнет к восстанию неспокойные народы Кавказа.

Через четыре дня после отъезда Черчилля Сталин вызвал Берию.

– Лаврентий Павлович, – уважительно обратился он к наркому внутренних дел, – берите с собой всех, кого считаете нужным. Берите какое угодно вооружение, но пожалуйста, во что бы то ни стало остановите немцев.

После того как немцы захватили Эльбрус, Лаврентий Берия взял Меркулова и Штеменко, военного советника Сталина, и приказал Судоплатову собрать 150 грузинских альпинистов. С этой яркой свитой и сыном Серго, которому тогда было восемнадцать лет, он вылетел на нескольких американских самолетах «С-47» на юг. Первую остановку эмиссар Сталина сделал в Тифлисе. Генералы склонялись к мысли оставить Орджоникидзе из стратегических соображений. 22 августа Берия в сопровождении своей многочисленной свиты прибыл в Тифлис и начал запугивать закавказских военных и гражданских руководителей. Он обвел холодным взглядом участников совещания, в том числе Чарквиани, нынешнего хозяина Грузии, и сказал угрожающим тоном:

– Я переломаю вам хребты, если вы хотя бы еще раз заговорите об отступлении. Вы будете защищать город!

Когда один генерал предложил послать на передовую 20 тысяч солдат из войск НКВД, Лаврентий Павлович опять пришел в ярость и пригрозил сломать хребет и ему.

Чарквиани не был человеком Берии, но он считал, шеф НКВД спас ситуацию на Кавказе. А генералы, защищавшие Кавказ, после падения Лаврентия Павловича утверждали, что все его действия на фронте были «позерством» и он только мешал им воевать.

Берия имел приказ в крайнем случае взорвать все нефтяные вышки. Немцы не должны были получить нефть.

Сталин вызвал тридцатилетнего Николая Байбакова, заместителя наркома нефтяной промышленности. Когда Байбаков зашел в кабинет, Верховный был один.

– Товарищ Байбаков, вам известно, что Гитлер хочет захватить кавказскую нефть? – спросил он. – Поэтому я и посылаю вас на Кавказ. Вы будете отвечать головой за то, чтобы ни одна капля нефти не попала в руки врага.

Байбаков оказался в незавидном положении. Он рисковал головой и в том случае, если начнет уничтожать нефть слишком рано.

Перед тем как отпустить молодого чиновника, Иосиф Виссарионович произнес:

– Вы знаете, что сказал Гитлер? Он сказал, что без нефти Германия проиграет войну!

Когда Байбаков прилетел на юг, Берия добавил свою порцию угроз. «Я был просто раздавлен огромной ответственностью, – рассказывал Байбаков. – Я недооценил опасность положения, в которое попал». Он взорвал ряд нефтяных вышек за считаные минуты до прихода немцев и спас свою голову.

Сталин поручил Лаврентию Берии еще одно задание. Он должен был подавить в зародыше сепаратистские настроения народов Северного Кавказа. Неудивительно, что главный центр работы НКВД летом 1942 года переместился на Северный Кавказ. Лаврентий Павлович был грузином-мингрелом. Он вырос среди грузинских абхазов и обладал множеством предрассудков. Грузины никогда не доверяли мусульманам, скажем тем же чеченцам. В Грозном Берии донесли, что отдельные чеченцы в горах встречают немцев с распростертыми объятиями, как освободителей. Серго Берия, сопровождавший отца в той поездке, писал в мемуарах, что чеченцы отправили в Москву делегацию старейшин. Они пытались доказать, что поддерживают советскую власть и готовы сражаться с немцами, как их национальный герой Шамиль. Аналогия была очень неудачной. Шамиль тридцать лет воевал не с немецкими, а с русскими войсками, захватывавшими Кавказ. Так что это сравнение едва ли убедило Сталина в преданности горцев. Лаврентий Берия шутил с чеченцами, но за юмором скрывались глубокие подозрения.

Буденного и Кагановича Берия нашел в Новороссийске. Он был недоволен их действиями. «Эти два идиота дезорганизовали все, что можно», – явно преувеличивал Серго Берия.

Буденный был «мертвецки пьян» и «индифферентен». Каганович был трезв, но «дрожал как осиновый лист и ползал на коленях» перед Лаврентием Берией.

Немецкое наступление захлебнулось под Орджоникидзе и Грозным. Этому, несомненно, способствовало серьезное сопротивление русских под Сталинградом. Берия вернулся в Москву победителем. Сталин, бешено ревновавший всех, кто добивался хоть каких-то успехов на фронте, подслушал, как он хвалится своими военными подвигами перед Маленковым.

– Теперь и Берия будет считать себя гениальным военачальником, – ворчливо пожаловался Верховный Борису Шапошникову.

Нарком внутренних дел рекомендовал снять Семена Буденного. Командование Северо-Кавказским фронтом было последней крупной работой усатого маршала. Сталин отозвал его в Москву и поручил заниматься кавалерией. Буденный попросил Верховного: «Мое сердце тоскует по сражениям. Отпустите меня в Сталинград!»

Семен Буденный знал, куда проситься. Сталинграду предстояло стать самым великим сражением в истории войн. К этому городу на Волге скоро будут прикованы взоры всего человечества.

* * *

Немцы наступали по суше и разрушали город Сталина с воздуха. Они пытались уничтожить этот промышленный гигант сильными бомбежками. Сталинградские заводы и фабрики превратились в первобытный пейзаж с пещерами и каньонами.

Сталин работал ночами напролет. Он уходил из Маленького уголка лишь под утро. Верховный был вне себя от гнева и ругал своих эмиссаров в Сталинграде, Маленкова и начальника Генерального штаба Василевского: «Враг прорвался с малыми силами. У вас достаточно войск, чтобы уничтожить немцев. Мобилизуйте бронепоезда, используйте дымовые завесы, сражайтесь день и ночь. Сейчас самое важное – не паниковать, не бояться наглого противника и поддерживать в людях веру в наш успех».

Наконец Сталин понял всю серьезность положения Сталинграда. Это привело его к необходимости изменить отношение к войне. Сейчас до него наконец дошло, что путь к выживанию и славе лежит через профессиональных генералов, а не через дилетантство отчаянных рубак-кавалеристов. 27 августа Верховный приказал Жукову немедленно вылететь в Сталинград. Перед отправкой вождь назначил его заместителем наркома обороны, но строптивый генерал отказался от повышения.

– Мой характер не позволит нам сработаться, – объяснил свой отказ Георгий Жуков.

– Страна стоит на грани катастрофы, – сказал Сталин. – Мы должны спасти Родину любыми возможными средствами. При чем тут наши характеры? Давайте подчиним их интересам Родины… Когда вылетаете?

– Мне нужен день на сборы.

– Хорошо… Вы, наверное, проголодались? В самый раз перекусить.

Он позвонил Поскребышеву. Через несколько минут в кабинет принесли пирожные и чай. Так Верховный главнокомандующий отпраздновал начало самого удачного союза Второй мировой войны.

Прилетев в Сталинград, генерал Жуков встретился с Василевским. От него узнал, что немцы уже практически вошли в город. Сталин, как всегда, потребовал контратаковать. Но советские войска еще не были готовы к наступательным действиям.

Иосиф Виссарионович сейчас так переживал за Сталинград, что спал в кабинете на диване. Он приказал, чтобы Александр Поскребышев будил его через каждые два часа. Вождь был очень бледен, сильно устал и осунулся. Поскребышев не мог заставить себя разбудить Сталина. Он старался дать ему поспать хотя бы лишних полчаса.

– Филантроп выискался! – недовольно ворчал Сталин. – Соедините меня с Василевским. Быстрее!.. Лысый филантроп!

Сталин кричал на Василевского:

– Что там у вас происходит? Неужели они не понимают, что, если мы сдадим Сталинград, юг страны будет отрезан от центра, и нам его не защитить? Неужели они не понимают, что падение Сталинграда – это не только катастрофа Сталинграда? Мы потеряем главную водную артерию и скоро лишимся всей нашей нефти!

Сталинград сейчас имел не только стратегическую важность. Город носил имя генсека. Он сыграл очень большую роль в жизни вождя. Здесь, в Царицыне, Сталин получил в 1918 году известность как человек действия. Здесь он научился подавлять сопротивление врагов при помощи репрессий, завоевал доверие Ленина и вызвал ненависть Троцкого. В этом красном Вердене он познакомился с Климом Ворошиловым и Семеном Буденным, а также женился на Наде.

– Думаю, еще не все потеряно, – осторожно сообщил Василевский Верховному.

Сталин позвонил Жукову и приказал немедленно атаковать немцев:

– Задержка равносильна преступлению!

На Георгия Жукова эти грозные слова не произвели впечатления. Он ответил, что переходить в наступление рано.

– Думаете, что противник будет ждать, пока вы раскачаетесь? – Вождь усмехнулся.

На рассвете русские контратаковали, но добились ограниченного успеха. К этому времени немцы заняли почти весь город. Сейчас им осталось преодолеть сопротивление только 62-й армии, которой командовал Василий Чуйков. Этот курносый генерал с торчащими во все стороны волосами и золотыми зубами вцепился в западный берег Волги. Он из землянок отдавал приказы солдатам и яростно сражался среди развалин заводов и фабрик за каждый метр земли.

Продовольствие и боеприпасы доставляли буксиры. Они пересекали горящую Волгу. Казалось, в реке отражается судьба России. Доблесть и благородство, отчаяние и жестокость, присущие Сталинградской битве, ярко описаны Василием Гроссманом в эпическом романе «Жизнь и судьба». Красноармейцы дрались современным и давно устаревшим оружием. Они стреляли из снайперских винтовок и забрасывали противника гранатами, били немцев лопатами, обрезками труб, а когда не было и этого, сражались голыми руками. Они умирали, чтобы выиграть время.

Чуйков подчинялся генералу Андрею Еременко и комиссару Хрущеву. Никита Сергеевич снова ходил в сталинских любимцах. Но Сталинград был слишком важен, чтобы предоставить его оборону им одним. Верховный руководил Сталинградским фронтом лично. В самом городе командовали его представители, Жуков и Василевский. Нашлось дело и для Георгия Маленкова. Ему Сталин поручил присматривать за военными. Они часто приходили в землянку Еременко. «Я заметил, что Василевский и Маленков о чем-то все время шепчутся, – вспоминал Хрущев. – Не иначе как они собирались кого-то вновь обвинить в предательстве». Однажды Маленков вызвал офицеров, чтобы устроить им головомойку. Они пришли в землянку и увидели начальство – Жукова, Еременко и «низенького мужчину во френче, с рыхлым вспухшим лицом». Ругая офицеров, Георгий Маленков неожиданно обнаружил, что набросился на Василия Сталина. Василий, которому отец запретил участвовать в боевых вылетах, сейчас командовал дивизией в Сталинграде.

– Полковник Сталин, ваши летчики сражаются из рук вон плохо, – сказал Маленков и повернулся к следующему офицеру. – А вы, генерал в ермолке! Вы собираетесь воевать или играть в бирюльки?

После ухода Маленкова Хрущев и Еременко остались одни.

Это был звездный час Никиты Хрущева. Он жил в землянке и дружил с генералами, что оказалось очень полезно после смерти Сталина.

12 сентября командиры-соперники практически одновременно вылетели из Сталинграда, чтобы сделать доклад своим Верховным главнокомандующим. Фон Паулюс встречался с Адольфом Гитлером в Вольфшанце, посреди деревянных домиков и бункеров в районе Винницы, а Жуков и Василевский вылетели в Москву на встречу со Сталиным. Гитлер приказал Паулюсу как можно быстрее захватить весь Сталинград. Жуков и Маленков предлагали Верховному новые контратаки, чтобы обескровить противника и подготовить мощный удар. Вождь внимательно изучал карту. Он погрузился в раздумья и не обращал внимания на генералов.

Жуков и Василевский отошли от зеленого стола и начали шепотом обсуждать ситуацию. Видимо, нужно искать какое-то иное решение, говорили они между собой.

– А какое иное решение? – Сталин внезапно оторвался от карты и посмотрел на военных.

«Я никогда не думал, что у И. В. Сталина такой острый слух», – написал Жуков в воспоминаниях. Прежде чем генералы смогли ответить, Сталин сказал:

– Вот что, поезжайте в Генштаб и подумайте хорошенько, что надо предпринять в районе Сталинграда. Завтра, в девять часов вечера, соберемся здесь.

У победы всегда много отцов. Успех в Сталинградской битве был плодом уникального союза и сотрудничества между Сталиным, Василевским и Жуковым. Каждый из этой троицы имел свои сильные стороны.

В 10 часов вечера 13 сентября Сталин ждал генералов в Маленьком уголке. Он сильно удивил Жукова и Василевского, пожав им руки, что делал крайне редко.

– Ну, что надумали? – спросил он. – Кто будет докладывать?

– Кому прикажете, – ответил Александр Василевский. – Мнение у нас одно.

Генералы развернули свою карту. На ней стрелками были нанесены направления и удары широкомасштабного наступления против флангов Паулюса, которые прикрывали слабые румынские союзники Гитлера. Советские войска должны были опрокинуть их, соединиться и полностью окружить немецкую армию в Сталинграде. Генералы назвали операцию «Уран».

Пока в Москве шло обсуждение операции «Уран», Паулюс в Сталинграде выполнял приказ, полученный под Винницей. Немцы в очередной раз атаковали сильно потрепанную 62-ю армию.

В кабинет Сталина вошел Александр Поскребышев.

– Звонок из Сталинграда, на телефоне – Еременко.

Чуйков с огромным трудом отбивал атаки немцев на западный берег Волги. Перед тем как отправить Жукова и Василевского готовить операцию «Уран», Сталин торжественно сказал:

– Никто, кроме нас троих, не знает, о чем мы здесь сегодня говорили. Никто, кроме нас троих, не должен об этом знать, пока не наступит время.

9 октября Сталин вернул генералам командование над армиями. Он вновь пожал руки Жукову и Василевскому. Они стали специальными представителями Ставки на фронтах. Иосиф Виссарионович не любил, когда эти генералы сидели в Москве.

Александр Василевский возглавил Генштаб в мае. Сорокасемилетний генерал стал третьим членом команды Верховного главнокомандующего, которая решала самые критические проблемы войны. Во многом он был ближе к Сталину, чем Жуков.

* * *

Александр Михайлович Василевский был широкоплечим крепышом с тонким чувствительным лицом и мягкими подкупающими манерами. Ему покровительствовал маршал Шапошников. Этот выдающийся штабной офицер был наследником и преемником Шапошникова не только с профессиональной точки зрения. Он так же оставался джентльменом среди сборища грубиянов и головорезов и пользовался полным доверием Сталина. Порядочность Василевского озадачивала и забавляла Иосифа Виссарионовича, который этим качеством не обладал.

– Вы командуете десятками армий, – задумчиво говорил он, – но не можете обидеть и мухи.

Василевский являлся представителем исчезнувшего мира, который очень нравился Сталину. Его отец был священником в богатой деревне на Волге. В юности Александр тоже учился на священника, но стал, однако, капитаном царской армии. Вступив в Красную армию, Василевский был вынужден отказаться от отца-священника и порвал все связи с родителями. После совещаний Сталин нередко просил Василевского задержаться и спрашивал, хотелось ли ему стать попом.

– Я бы не желал, чтобы вы им стали. – Генсек смеялся. – Вот мы с Микояном всерьез хотели быть священниками, однако нас выгнали. До сих пор не могу понять – почему.

В другой раз Сталин поинтересовался:

– Вам хоть как-то помогает религиозное образование?

– Полностью бесполезных знаний не бывает, – осторожно ответил Александр Василевский. – Кое-что из того, чему меня научили в семинарии, мне помогает в военной жизни.

– Лучше всего священников учат понимать людей, – размышлял Сталин.

Однажды он сказал Василевскому, что его отец тоже был священником.

– Когда вы в последний раз видели своих родителей? – неожиданно поинтересовался вождь.

– Я отрекся от них, – объяснил генерал. Он решил, что Сталин его проверяет. – Мой отец – священник, товарищ Сталин.

– Он у вас контрреволюционер?

– Нет, товарищ Сталин. Он верит в Бога, как положено священнику, но он не контрреволюционер.

– Когда на фронте станет чуть поспокойнее, думаю, вам стоит взять самолет, навестить ваших родителей и попросить у них прощения.

Сталин ни о чем не забывал. Не забыл он и об отце Василевского.

– Вы все-таки слетали к своим родителям, чтобы попросить у них благословения? – спросил он Василевского.

– Да, товарищ Сталин, – ответил начальник Генштаба.

– Пройдет очень много времени, прежде чем вы сумеете вернуть мне долг.

С этими словами Иосиф Виссарионович открыл сейф и достал какие-то бумаги. Это были квитанции денежных переводов. Оказалось, что Сталин всю войну посылал деньги родителям Василевского. Александр Михайлович был поражен и тронут. Он горячо поблагодарил вождя.

Но сейчас главным делом генерала Василевского был Сталинград.

Два тирана, одержимые идеями мессианства, готовили свои народы к победе. «Будет и на нашей улице праздник…» – намекнул Сталин в своей речи 7 ноября 1942 года. Адольф Гитлер на следующий день хвалился перед своим народом: «Я хотел выйти к берегам Волги не где-нибудь, а именно в этом городе. По воле судьбы он носит имя самого Сталина. Я хотел захватить его, и вот сейчас он практически в наших руках!»

Маленький уголок в эти дни буквально дрожал и вибрировал от напряжения. Больше всего Сталина пугало, что немцы догадаются о его планах. 11 ноября он засомневался: хватит ли самолетов? Через два дня, 13-го, фон Паулюс предпринял последнюю попытку выбить Чуйкова с клочка земли в пятьдесят метров глубиной. Жуков и Василевский вылетели в Москву на последний инструктаж. «По тому, как Сталин курил трубку, приглаживал усы и ни разу нас не прервал, нам стало ясно, что он доволен подготовкой к операции», – писал Георгий Жуков.

Александр Василевский вернулся в Сталинград.

18 ноября Верховный главнокомандующий вместе с Берией, Молотовым, Маленковым и Жуковым, который остался в столице готовить операцию «Марс» под Москвой, работал в Маленьком уголке до 11.50 вечера. За три часа до начала наступления командирам трех фронтов в районе Сталинграда, генералам Еременко, Рокоссовскому и Ватутину, сообщили об операции «Уран». В полночь Сталин, чтобы скоротать время, отправился с соратниками ужинать. Он редко ложился спать раньше четырех часов утра.

Утро 19 ноября выдалось туманным. В 7.20 3500 орудий северного участка фронта открыли ураганный огонь по вражеским позициям. Земля дрожала от этого грома Юпитера даже в пятидесяти километрах от места обстрела. Миллион человек, 13 541 орудие, 1400 танков и 1115 самолетов начали громить гитлеровские войска.