Следующие несколько недель оказались жаркими и томительными. Мариана проводила время, наслаждаясь обществом своих маленьких внучат и предоставляя Элен возможность отдохнуть от домашних забот. Для нее не осталось незамеченным, что ее невестка в обществе своего мужа часто выглядит напряженной и несчастной и выкуривает при этом в два раза больше сигарет, чем обычно. Она также заметила, что Элен постоянно за ним следит. Случалось, что она начинала ему что-то говорить и, когда он не обращал на это внимания, молча уходила, будто пытаясь спровоцировать какую-то реакцию. Временами Рамон едва замечал ее присутствие. Однако Мариана отказывалась верить, что их брак распадается, и относила такое странное поведение на счет естественного отчуждения вследствие долгих месяцев, проведенных порознь.

Федерика с Хэлом играли на берегу, окунались в холодное море и развлекались, рисуя картины и показывая их гордым за них старикам и родителям, которые восхищались ими и любили, давая детям ощущение заботы и безопасности.

Игнасио наблюдал за сыном с возрастающим недовольством. Он скрывал свой пессимизм за маской клоуна, которую надевал ради внучат, валяя дурака. Но внутренне он знал, что если его сын не остепенится и не обратит пристальное внимание на свою семью, то Элен действительно уйдет от него. Ему оставалось только гадать, означает ли это одновременно и отъезд из Чили. Если она заберет своих чудесных детей в Англию, то это разобьет их с Марианой сердца. Они вырастут на берегу другого моря с другими стариками и забудут свою чилийскую семью. И все это будет на совести Рамона. Он оказался эгоистичным и безответственным. По сути, этот брак был обречен с самого начала, подумал вдруг Игнасио.

Любовная связь Рамона с Эстеллой продолжалась тайком, когда они могли выкроить немного времени, чтобы побыть вместе наедине. Ей приходилось украдкой пробираться в его комнату среди ночи, когда лунный свет окунал постель в серебро, а запахи жасмина и эвкалипта окутывали их густым ароматом. Они занимались любовью в те короткие часы, когда остальные обитатели дома были далеко, путешествуя в мирах своих сновидений. Вначале Эстелла вызывала в Рамоне лишь любопытство и желание. Девушка даже не помышляла о том, чтобы завоевать его сердце. Но понемногу, в те волшебные моменты, когда их переплетенные тела лежали рядом, Рамон чувствовал в ней странную силу, которая манила и не отпускала его. Он скучал без нее, играя роль мужа и отца в течение дня, и с нетерпением ожидал наступления ночи, когда она появится, чтобы любить его снова. Каждый раз, закрывая глаза, он видел ее лицо и ощущал ее присутствие задолго до того, как она заходила в комнату. Его ноздрей достигал присущий только ей аромат роз, напоминавший ему об их страсти и нежности, и он мечтал о том, как увезет ее с собой.

Пришло Рождество. Два его брата, Фелипе и Рикардо, тоже приехали к родителям на празднование и присоединились к их компании со своими женами и детьми. Так что у Федерики и Хэла появились партнеры для игр в лице их маленьких кузенов и кузин, и весь дом наполнился несмолкающим детским смехом, превратившись в большую игровую комнату с разбросанными повсюду игрушками. Только после их отъезда Рамон и Элен решились поговорить с Марианой и Игнасио, чтобы сообщить им о своих планах.

— Мы с Элен будем жить отдельно, — прямо заявил Рамон, глядя в пол, поскольку не хотел быть свидетелем реакции матери на свои слова. За этим последовала гнетущая пауза, во время которой глаза Марианы наполнились слезами, а Игнасио потирал подбородок, пытаясь найти какие-то слова. Элен зажгла очередную сигарету и нервно курила, надеясь, что они не видят в ней главного виновника происшедшего.

Наконец заговорил Игнасио.

— Когда вы собираетесь рассказать все детям? — спросил он.

— Вы хотите рассказать все детям? — еле вымолвила Мариана, вытирая глаза. — Им будет очень тяжело, особенно Федерике. — И почему вы не можете оставить все как есть. Вы и так видитесь очень редко.

— Элен хочет забрать их в Англию, — осуждающим тоном сообщил Рамон. Сигарета Элен застыла на месте.

— В Англию? — задыхаясь переспросила Мариана. Она ощущала недостаток воздуха, будто кто-то ударил ее в живот. Она пыталась дышать как обычно, но дыхание оставалось коротким и поверхностным.

— Я так и знал, — сказал Игнасио.

— Прямо в Англию? — печально повторила Мариана, бессильно опуская плечи. — Мы даже не сможем увидеть, как они растут, — прошептала она.

— Я больше не могу так жить, — запинаясь, оправдывалась Элен. — Мне нужно начать все сначала.

— Но почему именно в Англию, это ведь так далеко? — беспомощно спросила Мариана.

— Только для вас. А для меня это родной дом. А вот Чили для меня — это другая сторона земли. Мы будем приезжать и навещать вас, и вы тоже в любое время сможете приехать повидаться с нами. Рамон обещал регулярно навещать детей, правда, Рамон? Ты говорил, что будешь, — поспешно проговорила Элен.

— Да, буду.

— Ты ведь не можешь бросить своих детей, сын. Ты проводишь половину своей жизни в дальних странах, так что Англия вряд ли будет тебе не по пути, — сердито произнес Игнасио.

— Я не хочу травмировать детей. Но я несчастлива, и они это чувствуют, — устало пояснила Элен. — Рамон почти не бывает дома и не помогает мне воспитывать их, а я устала делать это в одиночку. С меня хватит такой жизни.

— Но разве тебя не беспокоит, как эту новость воспримут дети? Особенно Феде, ведь она такая чувствительная. Она будет просто в отчаянии. Достаточно посмотреть, как она с обожанием смотрит на отца, чтобы понять — это разобьет ее маленькое сердце, — всхлипнула Мариана, взяв Игнасио за руку в поисках поддержки.

Элен ощутила болезненный укол — ведь Федерика любила и мать.

— Я знаю. Я думала об этом. Но ведь они еще слишком малы, а я не могу прожить жизнь только ради детей. Я должна подумать и о себе, — защищалась она, дрожащей рукой поднося сигарету к губам и делая длинную затяжку. Ей очень хотелось сказать «потому что никто больше обо мне не думает». Но она сдержалась.

— Рамон, разве ты не можешь попробовать исправить положение? Не можешь остаться хотя бы на несколько месяцев и сделать еще одну попытку? — предложил Игнасио, хотя и понимал, что сила его убеждения была уже совсем не той, что раньше.

— Нет, — упрямо ответил Рамон, отрицательно мотая головой. — Это не поможет. Элен и я — между нами больше нет любви. Если мы останемся вместе, то возненавидим друг друга.

Элен почувствовала комок в горле и с трудом сдержала свои эмоции. Раньше он говорил, что любит ее.

— Значит, вот как, — печально сказала Мариана, опуская голову.

— Значит, вот так, — ответила Элен, тяжело вздохнув.

— И когда вы уезжаете? — мрачно спросил Игнасио.

Рамон посмотрел на Элен. Элен пожала плечами и качнула головой.

— Я пока еще не знаю. Думаю, что понадобится время, чтобы упаковать вещи. Я должна буду сообщить родителям. Полагаю, что мы уедем, как только будем готовы, — ответила она и стала в нетерпении кусать ногти. Больше всего ей сейчас хотелось встать и уйти отсюда.

— Развод — это не простая вещь, — сказала Мариана, думая о католической церкви, которая запрещает его.

— Знаю, — ответил Рамон. — Мы не хотим развода, поскольку не собираемся вступать в другой брак. Мы хотим только освободиться друг от друга.

— И я безумно хочу уехать домой, — добавила Элен, удивленная тем, что они с Рамоном наконец хоть в чем-то пришли к общему мнению.

В этот момент Рамон подумал об Эстелле и о том, что мог бы увезти ее с собой. Элен думала о берегах Польперро и уже ощущала себя ближе к ним.

— Когда вы намерены сообщить все детям? — холодно спросила Мариана. Она считала их действия абсолютно эгоистичными. — Только хорошо подумайте, прежде чем делать это, — предостерегла она. — Вы можете слишком сильно травмировать их психику. Надеюсь, вы знаете, что делаете.

— Мы скажем им завтра, перед возвращением в Вину, — решительно сказала Элен, внимательно наблюдая за мужем. Должно быть, его сердце сделано из камня, подумала она. Мариана встала со стула и побрела в дом. Внезапно она стала выглядеть совсем одряхлевшей.

— Ну, по крайней мере рядом с ними будут родители матери, — с горечью сказал Рамон, осуждающе глядя на жену.

— Это не моя вина, Рамон, — сказала она раздраженно. — По-моему, это ты отказался изменить свои привычки.

— Это не вина одного человека, Элен, — прервал ее Игнасио. — Это вина вас обоих. Но если вы этого хотите, то так тому и быть. Это жизнь, а жизнь — не всегда постель из розовых лепестков. — Рамон сразу подумал об Эстелле, которая пропитывала его постель ароматом роз, едва прикасаясь к простыням. — Поговорите с детьми завтра же и будьте с ними помягче, — добавил он, хотя и понимал, что не существует способа ласково рассказать детям, что их родители больше не любят друг друга.

Элен была слишком взволнована, чтобы заснуть. Она сидела под открытым небом при свете звезд и курила одну сигарету за другой, наблюдая, как дым струится на ветру, растворяясь в ночи. Она была глубоко опечалена и озабочена необходимостью предстоящего разговора со своими обожаемыми детьми, но понимала, что это неизбежно. Было бы еще хуже продолжать делать вид, что все в порядке. Они все равно в конце концов догадаются, по крайней мере Федерика. Ей отчетливо представилось невинное личико дочери, и она ощутила, как сердце охватывает острый приступ вины. Закрыв лицо руками, она зарыдала. Немного успокоившись, Элен пыталась убедить себя, что все устроится, как только они обоснуются в Польперро. Они будут жить вместе с ее родителями, которых Федерика видела несколько раз, а Хэл лишь однажды. Им непременно понравится Англия, и у них появятся новые друзья. Она благодарила Бога, что всегда говорила с ними на английском, по крайней мере, среди прочих проблем им не придется преодолевать еще и языковый барьер.

Был, должно быть, уже час ночи, когда она по коридору тихо направилась в комнату, где спали дети. Она, крадучись, вошла и посмотрела на их безмятежные мордашки, освещенные тусклым лунным светом. Они спали, даже не подозревая о том землетрясении, которое перевернет их жизни завтра. Она нежно провела рукой по смуглой щеке Хэла и поцеловала его. Он пошевелился и улыбнулся, но не проснулся. Затем она на цыпочках подошла к спящей Федерике, возле которой на туалетном столике стояла магическая шкатулка с бабочкой. Элен взяла шкатулку и стала ее рассматривать, не открывая, чтобы не разбудить их музыкой. Ее сердце сжалось, когда она вспомнила счастливое лицо Федерики, с благодарностью смотревшей на отца и прижимавшей его подарок к груди, как сокровище, не потому, что он был ценным, а потому, что его подарил отец. Внезапно ее охватили угрызения совести. Она не может так с ними поступить, не сможет им сказать о своем решении, не может оставить их без отца. Ощущая необходимость отъезда для себя, Элен вдруг почувствовала неспособность использовать детей в качестве пешек в своей битве с Рамоном.

Всхлипывая, она отправилась по коридору в комнату Рамона, решив поговорить с ним о своих сомнениях. Она хотела сообщить ему, что осознала вдруг, что не в состоянии оторвать своих детей от всего, что было для них знакомо и привычно. Дрожа всем телом и задыхаясь от волнения, с затуманенным от слез взглядом Элен стояла у дверей его спальни, не решаясь войти. Она положила руку на дверную ручку и почти повернула ее, когда вдруг услышала голоса. Удивленная, она затаила дыхание, а прислушавшись, в ужасе отпрянула. Он занимался с кем-то любовью. Она мгновенно узнала его вздохи и услышала тихий шорох простыней. Когда прозвучал низкий удовлетворенный смех женщины, она ощутила, как ее сердце охватила ярость. Ей хотелось ворваться и поймать их на месте преступления, но она боялась Рамона, и так было всегда. Прижав ухо к двери, она попыталась распознать голос женщины. Послышался шепот и затем снова смех. Ее возмутило то, что он посмел заниматься любовью с другой женщиной, находясь под одной крышей со своими детьми. Потом ситуация прояснилась. Этой женщиной могла быть только Эстелла. Тут же она вспомнила их недавний разговор об Эстелле и ее любовнике и выражение гордости, появившееся в тот момент на самоуверенном лице Рамона. Без сомнения, он был доволен собой. Элен едва сдерживала свою злость и разочарование: ведь она была уже почти готова в очередной раз пожертвовать своим счастьем. А теперь стало очевидным, что он не был готов пожертвовать своим — даже ради собственных детей. Осознавая свое поражение, она повернулась и, вытирая слезы боли и унижения, отправилась в свою комнату.

На следующее утро Элен проснулась рано. Неудивительно, что спала она плохо и ее беспокойный неглубокий сон был наполнен тревожными сновидениями, вызванными озабоченным состоянием. Она ворочалась на простынях, сражаясь с последствиями измены мужа. Она была так близка к тому, чтобы поменять свое решение, но теперь уже ничто не могло его поколебать. Даже его раскаяние. Беззаботный щебет птиц и робкий рассветный свет снова вернули ее в сознание, и она с облегчением подумала, что ночь уже позади. Элен приняла душ и оделась, прежде чем закурить, чтобы придать себе храбрости.

Распахнув окна, она впустила в комнату свежий утренний воздух. Серебристо-серая поверхность моря была гладкой, ритмичный прибой нежно ласкал пологий берег. Это напоминало ей Польперро, хотя море в Корнуолле совсем другое. Там волны с силой ударялись о береговой песок, который был плотным, как глина, и очень удобным для строительства замков. Запахи ее родины тоже были совсем другими. Там в воздухе пахло соленым озоном, в крупном и влажном песке было полно крабов, а в лужах среди скал резвились шустрые мальчишки. Она погасила наполовину выкуренную сигарету в пепельнице и, глубоко вздохнув, направилась к двери.

Остановившись возле его комнаты, она заколебалась. Голосов не было слышно, но сквозь щелку в двери ее слух уловил довольное сопение удовлетворенных любовников. Припомнив унизительный шок, испытанный в момент своего ночного открытия, Элен решительно повернула дверную ручку и вошла. Рамон лежал на спине. Эстелла свернулась возле него, положив голову ему на грудь. Его рука лежала поверх ее длинных черных волос, которые свободно рассыпались по ее спине. Они были обнаженными, если не считать простыни, которая едва прикрывала их разгоряченные любовью тела. Элен стояла со скрещенными на груди руками, а ее рот превратился в тонкую линию, сжатую горечью. Рамон во сне ощутил ее присутствие и открыл глаза. Он не двигался, а лишь смотрел на нее, будто пытаясь понять, видит ли он ее в своих фантазиях или наяву. Рамон судорожно заморгал. Элен продолжала стоять, глядя на него с нескрываемым отвращением. Тут он осознал, что моргание не помогает избавиться от ее присутствия, и с ужасом понял, что это не сон. Он слегка толкнул Эстеллу, которая блаженствовала в полусне. Он снова толкнул ее, на этот раз более настойчиво. Девушка встревоженно открыла глаза и увидела Элен, стоявшую у кровати. Она задохнулась от ужаса, с воплем слетела с матраса и, проворно собрав свою одежду, выскочила из комнаты, всхлипывая от стыда. Рамон положил руки под голову и уставился на нее.

— Что ты себе позволяешь, Элен? — сказал он таким тоном, будто она несла вину за это вторжение.

Она замотала головой, не веря своим ушам.

— Что значит, я себе позволяю? — зашипела она в бешенстве. — Ты прелюбодействуешь со служанкой под одной крышей с женой и детьми. Ты что, совсем потерял совесть?

— Остынь, Элен, — произнес он менторским тоном. — Мы оба знаем, что от нашего брака остался только клочок бумаги. Ты ведь сама захотела со всем покончить. Лично я этого не хочу. В отличие от тебя я не желаю разрывать нашу семью на части. И какое тебе дело, сплю я со служанкой или с кем-то еще? — Он сел на кровати.

— Меня не интересует, Рамон, кого ты выбрал для адюльтера. Но я надеялась, что у тебя осталась хоть капля порядочности. Твои дети спят в комнате, расположенной в этом же коридоре. Что, если бы Феде приснился какой-нибудь кошмар и она спросонья прибежала бы к тебе? — приводила она свои доводы с горящими от возмущения глазами.

— Она этого не сделала, — спокойно произнес он.

— Спасибо Господу.

— Послушай, это ведь было твое решение оставить меня и забрать их в Англию, — напомнил он, повышая голос.

— Только потому, что мы тебе больше не нужны, — парировала она, почти выкрикивая слова от расстройства. — Ты сам говорил, что в ту самую минуту, когда возвращаешься домой, у тебя возникает желание снова уехать. Как после этого мы должны себя чувствовать? Мы уже не семья, и ты это прекрасно знаешь. — Ей хотелось, чтобы он возражал, что все не так, что он хочет попробовать начать все сначала, но он лишь прищурил свои холодные темные глаза и равнодушно смотрел на нее.

— Ладно, мы уже это обсуждали, — произнес он и зевнул. — Сегодня мы, как и договорились, скажем обо всем детям, и ты можешь уезжать, как только будешь готова. Я не собираюсь тебя задерживать.

— Конечно нет, потому что задерживать меня не входит в твои планы. Я предоставляю тебе свободу. Полную свободу, — сообщила она. — Теперь тебе уже никогда больше не понадобится возвращаться домой.

В течение короткой паузы, пока они смотрели друг на друга со все возрастающим отвращением, под дверью неожиданно раздались громкие и надрывные всхлипывания Федерики. Элен ощутила приступ удушья, а Рамон побелел.

— О Боже, — прошептал он, вскочил и, натянув брюки, кинулся к двери. Они оба одновременно открыли ее и обнаружили дочь, которая, съежившись и дрожа, сидела на полу. Она слышала все. Оказалось, что Эстелла, рыдая, пробегала мимо ее комнаты, разбудила ее и в панике послала в комнату матери. Обнаружив, что мать отсутствует, она отправилась к отцу именно в тот момент, когда началась их перебранка, и прекрасно поняла, что происходит.

— Феде, дорогая, — успокаивающим тоном сказала Элен, приседая и обнимая ее. — Все в порядке. Просто мы с папой немного поспорили.

— Мы вовсе не собираемся делать то, о чем сказали, — добавил Рамон, пытаясь забрать дочь из рук ее матери.

— Пожалуйста, Рамон, оставь нас в покое, — неожиданно произнесла Элен голосом, в котором зазвенела сталь. Рамон удивленно отшатнулся, пораженный ее тоном. Он беспомощно наблюдал, как жена взяла Федерику на руки и понесла по коридору в свою комнату. Там она заперла дверь, чтобы он не мог войти. Внезапно его накрыла грандиозная волна одиночества. Он побрел к себе и присел на кровать. Он не знал, что делать дальше. Его грудь сжимало чувство вины и раскаяния. Он уткнулся лицом в ладони и заплакал.

Элен сидела на кровати вместе с рыдающей Федерикой, прижавшейся к ней в приступе отчаяния. Она крепко обняла дочь и, пытаясь успокоить, нежно укачивала ее, целуя залитое слезами личико и поглаживая ее длинные волосы. Сердце Элен было разбито при виде страданий ребенка, и она почувствовала, что негодование по отношению к мужу переполняет ее, как разлившаяся желчь.

— Все хорошо, Феде. Папа очень любит тебя, — говорила она. — Мы оба очень тебя любим.

— Мы больше не нужны папе, — всхлипнула Федерика. — Если бы он нуждался в нас, то не находился бы постоянно в отъезде. — Элен захотелось застрелить мужа за ту боль, которую он причинял своим детям. Они были невинными жертвами мира взрослых и еще слишком малы, чтобы принять его жестокие законы.

— Мы нужны папе. По крайней мере ты и Хэл. Он так любит вас двоих. Именно поэтому мы с ним так несчастливы. Потому, что ему нужны вы с Хэлом, но, к сожалению, не нужна я.

— Значит, ты больше не любишь папу?

— Все не так просто, дорогая, — сказала Элен, пытаясь смягчить удар. — Папа много путешествует, но не потому, что не хочет оставаться с нами. Это его работа, и он должен ее делать. Ты ведь помнишь все те чудесные истории, которые он тебе рассказывает? — Федерика кивнула. — Так вот, он не смог бы тебе их рассказывать, если бы не ездил во все эти таинственные места, разбросанные по всему миру. Он возвратился полный впечатлений и сюжетов фантастических приключений, чтобы поделиться ими с тобой, и специально для тебя привез эту волшебную шкатулку. Если бы он не любил тебя, то не сделал бы такой прекрасный подарок. Просто мама и папа больше не хотят быть вместе. Это совершенно не относится к вам с Хэлом. Это касается нас с папой и только нас. Ты меня понимаешь? — Федерика молча кивнула. — А сейчас мы отправляемся в путешествие. Ты, я и Хэл, — добавила она, стараясь говорить с воодушевлением.

— В Англию, — хмуро сказала Федерика.

Элен содрогнулась, получив доказательство того, что дочь слышала их разговор полностью.

— Да, в Англию, — подтвердила она. — Тебе очень понравится эта страна. Мы будем жить в прекрасном городе у самого моря. Там над берегом летают большие красивые чайки, а среди скал полно крабов и креветок. Ты сможешь рыбачить с дедушкой, а бабушка поедет с тобой на ярмарку. Там есть много разрушенных замков, которые можно исследовать, и тебя ждут новые друзья.

— А я когда-нибудь еще увижу Абуэлито и Абуэлиту? — спросила девочка упавшим голосом.

— Конечно, увидишь. И они, и папа будут приезжать и навещать нас. Но только у нас будет другой дом, а мы будем разговаривать не на испанском, а на английском языке. Мы будем жить с бабушкой и дедушкой, так что они постоянно будут с нами.

— А я могу взять с собой шкатулку с бабочкой?

— Ну конечно можешь, дорогая. Ты можешь взять все, что только захочешь.

— Я больше не увижу Расту, — сказала она растерянно. — Кто же будет с ним гулять?

— Кто-нибудь найдется. Не беспокойся.

— Но он снова начнет лаять.

— Возможно, мы купим тебе собственную собаку. Как ты на это смотришь? — предложила Элен, в отчаянии готовая ради своего ребенка пойти даже на такую жертву.

Федерика села и рукой вытерла нос. Ее глаза широко раскрылись от возбуждения.

— Я смогу иметь свою собственную собаку? — спросила она. Теперь упоминание об Англии не казалось ее таким уж плохим.

— Да. У тебя будет собственная собака, — подтвердила Элен, чувствуя облегчение при виде снова улыбающейся Федерики.

— Когда мы едем в Англию? — спросила та.

— Как только дома упакуем все вещи.

— Могу я пойти и сказать Абуэлите, что у меня будет своя собака? — спросила она, сползая с колен матери.

— Я пойду с тобой. Но только вначале оденься и разбуди Хэла.

Когда Рамон вышел на террасу, Элен, Федерика, Хэл и его родители уже завтракали за столом. Его взгляд перескакивал с одного из присутствующих на другого, поскольку он предполагал, что жена все им рассказала. Федерика настороженно следила за ним из-за чашки с шоколадным молоком. Хэл, как обычно, болтал, будто ничего не случилось. Рамон сел возле матери и стал ждать, пока кто-нибудь не заговорит.

— Феде сказала мне, что, когда она приедет в Англию, у нее будет собственная собака, — сообщила Мариана, улыбнувшись, хотя в ее глазах застыло напряжение. Стоило ей только представить, как они уезжают, ее зрение затуманивалось страданием.

— Вот как, Феде? Это превосходно, — произнес он как ни в чем не бывало. — Как ты собираешься ее назвать?

— Раста, — ответила она, не глядя в его сторону. Рамон ощутил укол в сердце.

— А почему у меня не будет собаки? — Глядя на мать, Хэл захныкал.

— Ты тоже сможешь играть с Растой, — сказала та устало, стараясь, чтобы ее голос звучал радостно, но единственное, что ей сейчас хотелось сделать, — это спрятаться и вволю поплакать.

— Я хочу кролика, — заявил Хэл. — В Англии есть кролики?

— Если у тебя появится кролик, то Раста может его съесть, Хэл, — беззлобно сообщила Федерика.

— Лидия не любит собак, так что Феде придется оставить Расту в Англии, когда мы возвратимся, — сказал Хэл, взяв свою кружку обеими руками и принимаясь за шоколадное молоко.

Рамон и Элен встретились взглядами и надолго застыли, беспомощно глядя друг на друга. У Элен не хватило храбрости сказать Хэлу, что они уже никогда не вернутся обратно.

Когда на террасе появилась Эстелла, бледная и пристыженная, Рамон понял, что Элен никому не рассказала о его измене, поскольку Мариана прокомментировала ее появление с тем же любопытством, которое она продемонстрировала накануне.

— О Боже. Похоже, что у Эстеллы начались боевые действия с любовником. Что-то она выглядит не очень счастливой, — отметила она, потягивая свой кофе.

— Ничего, переживет, — равнодушным тоном произнес Игнасио.

— Конечно, переживет — согласилась Элен, не глядя на Рамона. — Некоторые мужчины совершенно не стоят слез, — едко добавила она.

Эстелла вернулась в кухню и снова ударилась в слезы стыда и жалости к себе. Она вспомнила лицо сеньоры Элен, искаженное яростью, и то, как та неподвижно, как изваяние Девы Марии, стояла у кровати. Дон Рамон теперь больше никогда не станет с ней общаться. Все в воле небес, но сейчас Бог точно наказал ее. Она просила всего одну ночь, а получила гораздо больше. Но этого оказалось недостаточно. Она полюбила его, зная, что не должна была этого делать. Он не был человеком из ее мира, а классовые различия между ними были столь же велики, как и суровы. Но ее сердце не знало границ и томилось без него.

После завтрака Элен попыталась предложить Федерике поиграть с Хэлом, но все, что малышке сейчас хотелось, — это свернуться клубочком на коленях у матери и пососать свой большой палец, что она перестала делать уже давным-давно. Элен собиралась поговорить с Марианой и рассказать ей о том, что Федерике уже сообщили, что она теперь будет жить в Англии. Именно после этого Федерика ворвалась к старикам с вестью о будущей собаке.

Рамон предложил Федерике сходить на берег, поплавать, но та, держа волшебную шкатулку у груди, только теснее прижалась к матери. Рамон ощутил, как летит с пьедестала в бездну… Для мужского разговора с ним отправился Игнасио. Поскольку Элен сообщила им то же, что и Федерике, то Рамон не стал посвящать отца в дальнейшие подробности. Он не желал выставлять себя в невыгодном свете. Родителям вовсе не было нужды знать больше.

Федерика помогала матери упаковывать одежду, а Хэл развлекался тем, что выбрасывал обратно все, что они складывали в чемоданы. Федерика собиралась сама нести свою шкатулку, поскольку не хотела, чтобы та затерялась среди вещей и рождественских подарков. Рамон поспешно кинулся в кухню в поисках Эстеллы. Он знал, что у него осталось мало времени перед отъездом, и не хотел, чтобы его снова поймали на месте преступления. Он слонялся по дому, делая вид, что разыскивает фотоаппарат. Наконец он обнаружил служанку в ее комнате, рыдающую, уткнувшись в полотняный кружевной пануэло, сделанный для нее бабушкой. Когда он появился в дверном проеме, она всхлипнула и попросила его уйти. Но Рамон был не так прост, чтобы поверить, что она хочет именно этого. Он присел возле нее и обхватил ее заплаканное лицо своими грубыми руками.

— Я не брошу тебя, — сказал он. — Я вернусь за тобой, обещаю.

Она замерла от неожиданности. Ее искренние карие глаза глядели на него в изумлении.

— Но ведь мне придется уйти, — запинаясь, произнесла она.

— Почему? Элен ничего не рассказала моим родителям. Они решили, что ты поссорилась с любовником, — сообщил он. — Элен с детьми уезжает в Англию, а я потом приеду за тобой.

Она трепетно обняла его в порыве благодарности.

— Спасибо вам, дон Рамон, — прошептала она и всхлипнула у него на шее.

— Ради бога, зови меня просто Рамон. — Он засмеялся. — Я полагаю, что мы теперь достаточно близки, чтобы отбросить эти глупые формальности.

— Рамон, — выдохнула она. Звучание его имени так понравилось ей, что она снова произнесла: — Рамон.

Он прикоснулся к ее взволнованному лицу ладонью и прижался губами к ее губам, вдыхая в себя розовый аромат ее кожи и ощущая соленый вкус ее слез.

— Жди меня, Эстелла. Я вернусь, обещаю. — Он встал и оставил ее, предоставив возможность снова всплакнуть в свой пануэло.

Но теперь это были уже не слезы печали, а слезы надежды.

Мариана и Игнасио обнимали детей, испытывая горечь разлуки и не уверенные в том, что когда-нибудь увидят их снова. Подавляя в себе чувство обиды, они обняли и свою сноху, пожелав ей благополучного путешествия в Англию. Мариана втайне обвиняла ее за разрыв брака, вопреки здравому смыслу, который говорил ей, что Рамона следует осуждать в гораздо большей степени. Но, поскольку ей казалось неестественным обвинять в случившемся родного сына, то следовало найти для этого кого-то еще. Она поцеловала Рамона с любовью, которая была безграничной и намеренно слепой. Игнасио не был так прост. Он заранее предчувствовал, что это может случиться. Теперь, когда все именно так и произошло, он был глубоко огорчен, но подходил к происходящему вполне реалистично. Он обнял Рамона и пожелал им обоим добра.

— Не позволяй им исчезнуть из твоей жизни, Рамон. Ты им нужен, — это все, что он сказал, прежде чем его сын уселся в автомобиль. Старые и печальные глаза Игнасио и Марианы следили за дорогой до тех пор, пока перед ними не осталось только облако дорожной пыли, поднятой колесами машины, а в их сердцах не застыла давящая печаль.

Эстелла отпрянула от окна, боясь, что ее могут увидеть, и возвратилась в кухню. Она принялась нарезать овощи и ждать, как ей и было сказано.

Федерика молча сидела на заднем сиденье. Ей хотелось плакать, но она понимала, что это будет слишком большим испытанием для матери. Поэтому она проглотила комок в горле и напрягла шею, чтобы не пролить слезы. Она посмотрела на брата, который быстро забыл о внезапной перемене, едва не разрушившей их жизнь. Она помнила каждое слово, произнесенное во время ссоры родителей, и гадала, правда ли то, что она уже не нужна отцу. Несмотря на ее героические попытки, крупная слеза все же предательски скатилась по щеке. Она поспешно вытерла ее, прежде чем кто-либо смог это заметить. Затем она открыла шкатулку и в приступе отчаяния попыталась разыскать в ее магическом сиянии любовь своего отца.