Предисловие

Вторую половину прошлого столетия в литературной истории Франции можно по праву назвать золотым полувеком. Блистательная плеяда романистов и новеллистов по главе с Александром Дюма, Ги де Мопассаном, Жорж Санд, Эженом Сю, Виктором Гюго, братьями Гонкурами, Густавом Флобером, Жюлем Верном, Анатолем Франсом и другими мастерами высокой литературы по достоинству занимает в ней ведущее место. Но как в истории кораблестроения есть большие и малые суда, так и в литературе рядом с великими писателями, нисколько не мешая их популярности, стоят имена беллетристов, создавших произведения, которые с неменьшим интересом читались как во Франции, так и далеко за ее пределами. К таким писателям можно отнести и ныне почти забытого во Франции и совершенно неизвестного в России мастера авантюрного романа Ксавье де Монтепена. Не только в большой литературе оставил он свой след. Имя этого человека навсегда связано и с историей журналистики. Сегодня мало кто знает, что именно Ксавье де Монтепен был одним из создателей газеты «Фигаро», первый номер которой вышел в свет в апреле 1854 года. Вот уже почти 150 лет эта газета является надежнейшим источником самой разнообразной информации, внося свой вклад и в политику, и в литературу.

Начало 50–х годов XIX века стало переломным моментом в развитии французского общества. Кровавые дни июня 1848 года, цезаристский переворот Луи–Бонапарта в начале декабря 1851 года, рождение и утверждение Второй империи не могли не оставить глубочайший отпечаток в сознании и мироощущении писателей, драматургов, философов, историков, художников.

Эпоха Второй империи, как известно, завершилась поражением Франции по франко–прусской войне и торжеством Парижской коммуны. В эти голы французская литература понесла значительные утраты умер Оноре де Бальзак — великий труженик и знаток человеческой души, ушел в изгнание Виктор Гюго, открыто выразивший свое неприятие Наполеону Малому. Началось гонение демократических писателей, усилила свои охранительные функции цензура. И вот в такой сложной и весьма неблагоприятной для роста творческого потенциала атмосфере родилось и стало заметно расти движение новых романистов и драматургов, по праву названных подлинными «духовными детьми» Второй империи. Идеализируя социальные порядки, сложившиеся в обществе, и прославляя буржуазную добропорядочность, по их убеждению, как одну из главных человеческих ценностей, «новые романисты» воспевали идею «нового порядка». В условиях постоянных реалистических боев, которые вели сторонники Бальзака и пробонапартистские идеалисты, отстаивались эстетические принципы «неприкрашенной правды». Идейным их проповедником стал новеллист Шанфлери (1821–1889), считавший, что искусство должно быть искренним и независимым. Однако не обладая широтой кругозора и достаточно сильным художественным дарованием, Шанфлери не мог встать в один ряд с такими мастерами пера, как Густав Флобер, братья Гонкуры, Эркман–Шатриан — убежденными антибонапартистами и республиканцами.

В эпоху Третьей республики (70–80–с годы) происходит кризис натурализма в литературе, все большую популярность среди читающей публики приобретают произведения, в которых современная жизнь показывается через призму восприятия тех, кто в социальном реестре занимает последние места–нищие, куртизанки, неудачники–актеры, озлобленные отцы и спившиеся матери. Жизнь этих «героев» нового времени опутана сетью жалких интриг, мелкой мести и зависти, беспросветным пьянством и жаждой расправы с теми, кто живет лучше и кто, по их убеждению, отнял у нищих и отвергнутых, возможность занять в обществе достойное место. Как тут не вспомнить роман «Преданная» Леона Энника, в котором отец, одержимый жаждой изобретательства, отравляет свою старшую дочь, обладавшую значительным состоянием, и обвиняет в убийстве младшую, обрекая ее на казнь. Кстати, Э.Золя, прочтя роман, написал автору: «Разрешите мне дать вам совет избегать в будущем столь исключительных сюжетов и столь грубых происшествий. Жизнь проста».

И не только создатель «Преданной», «Характера», «Приключений Эбера» отверг напутствие великого писателя, но и многие последователи мистики, спиритизма, кровавых ужасов, не претендуя на славу Дюма и Гюго, провозглашали право писателя на полную свободу в изображении отвратительного, потустороннего, сюрреалистического мира. Один из таких авторов — Вилье де Лиль–Адан (1838–1889). Во многих его романах ощущается влияние Эдгара По. Он с увлечением проявляет вкус к таинственности, кровавым сюжетам, плотским утехам. В «Новых жестоких рассказах» (1888) стремление писателя показать жизнь отдельного человека на рубеже познаваемого мира и потусторонней неизвестности усиливается. Автор пытается высветить темные стороны человеческой души, упивающейся чужими страданиями. Порою его «черный юмор» переходит в острую сатиру на нравы современного общества, в котором нет места для светлых идеалов, а есть всеобъемлющая глупость толпы, жестокая тирания денег, триумфальное торжество злобной посредственности.

Именно в этот период зарождается новый жанр так называемого бульварного романа, в котором незамысловатость сюжета дополняется обилием кровавых сцен, описанием мрачных подземелий, напряженной таинственности. Ярким представителем нового жанра для «читающей толпы» стал известный журналист, автор нескольких буржуазных мелодрам Ксавье де Монтепен (1823–1902). Он возродил жанр фельетонного романа, создав ряд многотомных, изобилующих эротикой и убийствами, произведений. Их охотно читали не только представители низших слоев общества–люди бульваров и узких окраинных улиц, но и буржуа среднего достатка и даже богатые и весьма преуспевающие люди.

Скандальную известность принес автору роман «Девушки из гипса» (1856), после публикации которого Ксавье де Монтепен был привлечен к суду за подрыв нравственных устоев общества.

И все же мастеру «литературы для толпы» были присущи и поиски новых злободневных тем. В ряде романов Ксавье де Монтепен раскрывает панораму современной жизни, наполняя ее реалистическими сценами и острыми социальными проблемами. Он вводит читателя в мир парижской богемы, распахивает двери в палаты больниц, кабаки и притоны большого города, в которых нищета и бесправие соседствуют с благородством и добротой, жестокость и бессмысленность существования с верой в человека, умеющего найти луч света в темном царстве мистики, жестокости, страха. Один из исследователей творчества Ксавье де Монтепена отмечал, что «реакционные взгляды и недостаток художественного мастерства не позволяли ему подняться до подлинно социального романа». Другой критик в конце прошлого века пренебрежительно писал о мастере «чтива для толпы», что он наводнил книжный рынок сотнями романов, но так и не удостоился чести считаться настоящим романистом. «Несмотря на беззастенчивое воспроизведение всяких парижских вертепов и безобразий и широкое пользование мелодраматическими приемами, Монтепен успехом не пользовался и только судебное преследование, вызванное скабрезностью некоторых описаний в «Девушках из гипса», обратило на него внимание публики».

Такая оценка современного критика, может быть, и не лишена объективности, однако в литературе мы имеем множество примеров, когда при жизни писателя или поэта его творчество низвергалось в прах, а после смерти непомерно превозносилось, уводя читателей в сторону от истинной ценности того или иного произведения. Оценкой творчеству Ксавье де Монтепена может служить и такой факт: к концу прошлого века в России было опубликовано на русском языке более 60 его романов. И все они находили своего читателя. В 1903 году в Киеве вышло в свет даже полное собрание сочинений французского писателя, в число которых вошли и такие пользовавшиеся широкой известностью среди читателей произведения, как «Марионетки», «Супруги Сатаны», «Драма в розовом доме», «Адская женщина», «Двоеженец», «Дети ада», «Дочь убийцы», «Ясновидящая», «Мошенническая контора», «Мщение» и другие.

Конечно, читателя воспитанного на высокой литературе критического реализма, возмущали сцены бессмысленной жестокости и эротического беспредела, и все же необходимо подчеркнуть, что предназначение писателя — показывать жизнь во всех ее проявлениях. Разница состоит лишь в том, как это делать, глубоко задевая пласты человеческой души или лишь вспахивая неглубокие борозды социальных проблем общества, к которому приковано внимание автора.

Ну разве мог рафинированный зритель мелодрам в старинном вкусе смириться с обилием подземелий, убийств, отравлений, подмены детей и «иных потрясающих катастроф», с отталкивающими подробностями показанных Ксавье де Монтепеном в «Сирене». В одной из кульминационных сцен распахиваются дверцы шкафа — и на полках оказываются 26 серебряных блюд с 26 отрезанными человеческими головами. Ну как можно относиться к писателю, создавшему немало пьес и романов, в которых герои действуют на фоне вот таких отталкивающих подробностей! Неудивительно, что Ксавье де Монтепен, чье творчество не могло вписаться в рамки советского социалистического реализма, остался за пределами истории французской литературы, изучаемой не только в средней школе, но и на специальных факультетах университетов и институтов. Спросите в любой библиотеке, кроме разве что Ленинки, об этом писателе, загляните в каталоги и многочисленные библиографические справочники — в них вы не найдете даже упоминания об этом популярнейшем в конце прошлого и начале нынешнего веков писателе. Просто некоторые ревнители идеологической чистоты однажды решили, что он советскому читателю не нужен и напрочь вычеркнули его из анналов Большой литературы. Впрочем, как и многих и многих других известнейших в свое время романистов, в том числе и отечественных.

Предлагаемый вашему вниманию роман «Месть Шивы» (точное его название «Индийские тайны с их кознями и преступлениями») был опубликован в России в 1875 году и сразу же нашел своих читателей. Произведение неоднократно переиздавалось и заняло свое достойное место в ряду таких популярных до Октябрьской революции произведений Монтепена, как «Оправданный убийца», «Перед судом», «Секреты греховещателя», «Таинственный дом», «Трагедии Парижа» и другие.

«Месть Шивы» относится к жанру колониальных романов. События, красочно описанные автором, происходят в далекой Индии — бывшей английской колонии. Этнографическая экзотика ярко дополняется незамысловатым сюжетом: прекрасная индианка–продолжательница древнего рода местных правителей Бенареса (санскритское название старинного города Варанаси) влюбляется в одного из сыновей ставленника английской короны–судьи Джона Малькольма. Обладая страшной тайной, связанной с антиколониальной политикой коренной знати, судья намерен до конца довести начатое дело и распутать нити заговора, угрожающего Индийской компании. По успех начатого дела был перечеркнут внезапной смертью судьи, над телом которого Джордж Малькольм даст клятву найти и покарать убийц, не догадываясь, что главным вдохновителем расправы над его отцом является красавица Джелла, с которой он пропел немало часов, наполненных очарованием и страстью. В своем романе Монтепен не мог обойтись без классического треугольника: две женщины любят одного и того же мужчину, одна из них имеет множество преимуществ перед другой и все же терпит поражение. Идейная позиция автора не содержит новых исходных, она повторяема многими романистами: зло не может победить добро, а искреннее глубокое чувство не уживается в одной и той же душе с мрачным мистическим могуществом и бесчувственной жестокостью.

Немалое место в развитии сюжета занимает персонаж индуистской мифологии — верховный бог Шива, входящий, наряду с Брахмой и Вишной, в божественную триаду. Шива несет в себе порою противоречивые функции: он яростный бог, но и вместе с тем милостивый, он — истребитель демонов, бог–разрушитель. В его свите — праматхи (мучители), бхуты, веталы и пишачи — злые духи и оборотни, живущие на кладбищах и предпочитающие употреблять в пищу мертвечину. Посреди лба Шивы находится третий глаз, который, согласно древним легендам, особенно губителен: его пламенем жестокий Шива уничтожил бога любви Каму.

Так и в романе Ксавье де Монтепена символ Шивы проходит через многие страницы, чтобы воплотиться в дела мстительных и жестоких людей, для которых любовь — минутное чувство, сжигаемое более сильными обстоятельствами, управляемыми могущественным и всевластным Шивой.

И все же ценители истинного искусства наверняка будут разочарованы, быстро пробежав глазами страницы незамысловатого по сюжету забытого романа французского писателя. В нем нет топких наблюдений, философских рассуждений, научных экскурсов в историю. В нем есть главное — глубокое и искреннее чувство, соединяющее двух любящих друг друга людей. Истинная его ценность познается в тяжелых испытаниях. Пройдя через мрачные своды древних индийских храмов, залы великолепных дворцов, таинственный обряд жертвоприношений, зло и коварство богатых, искренность и благородство бедных, оно еще более крепнет. Одним словом, роман отвлечет вас от многих проблем сегодняшнего дня и заставит задуматься над быстротекущим временем, порою не дающим нам возможности остановиться и оглянуться назад — в прошлое, в котором все уже было.

А. РОМАНЬКО

 

Глава 1. Роковое предзнаменование

В ночь с 10 на 11 июля 1830 года шесть индусов, сопровождаемые таким же количеством бахисов, в чью обязанность входило сменять первых каждые четверть часа, несли паланкин. Впереди процессии, медленно взбираясь по скалистой тропе, шел масалчий, или факельщик. Впереди был Бенарес и половина пути. Рядом с факельщиком шел молодой индус, почти ребенок — ему было не более четырнадцати лет — слабенький, маленького роста, с черными глазами, пристальный взгляд которых выражал ум и проницательность. Фигурка юноши четко выделялась на фоне всей группы и вполне олицетворяла собой бронзовую, грациозную флорентийскую статуэтку.

В десяти шагах от паланкина верхом на худой, но сильной лошади следовала оригинальная личность, страшно гримасничавшая при каждом толчке. Внешне это был типичный англичанин, терпеливо сносящий все тяготы нелегкого похода. Но мы имеем в виду не чистокровного аристократа, а карикатуру на англичанина, особенно популярную на провинциальных сценах Франции. Густые рыжие волосы обрамляли красное, старательно выбритое лицо, на котором отчетливо выделялись густые клочкообразные брови. Белый, сильно накрахмаленный галстук еще отчетливее подчеркивал кирпичный цвет лица. Костюм англичанина состоял из черного сюртука и брюк, длинных штиблет, доходивших до колен. Войлочная, с узкими полями шляпа, надетая на затылок, дополняла странный, чрезвычайно неудобный для путешествия под палящим солнцем Индии наряд.

Прошедший день выдался жарким, ночь же была темной: большие черные облака плотно закрывали серебряный диск луны. Ни одного дуновения ветра не освежало атмосферу, казалось, буря приблизилась и вот–вот раздадутся первые удары грома. На горизонте время от времени вспыхивали зигзаги молний, но они не могли осветить непроницаемую темноту.

Крутая, узкая и всеми забытая дорога извивалась между скалами, нагроможденными в страшном беспорядке, среди широких и колючих листьев кактуса, увенчанных ярко–пунцовыми цветами.

Носильщики, едва дыша и изнемогая от усталости и невыносимой жары, продвигались с большим трудом. Факел, время от времени поливаемый маслом, скупо освещал белые и красные тюрбаны бахисов, придавая небольшому каравану фантастический вид.

Оригинальный и даже комический оттенок всей картине шествия придавал господин в белом галстуке и черном сюртуке, сидевший на низкорослой лошади, которая плелась позади всех.

Караван достиг самой верхней части гористой и трудной дороги, по которой поднимался уже более трех часов. В этом месте находилась широкая площадка, ограниченная огромными валунами и крутыми обрывами.

Восхождение завершилось, теперь предстоял спуск. Носильщики остановились. Рука, обтянутая лайковой перчаткой, отдернула занавески паланкина, и тут же раздался звучный молодой голос:

— Казиль! Подойди сюда, мой мальчик, я хочу с тобой поговорить. — Эти слова были произнесены по–английски.

Молодой индус, которого мы сравнивали с бронзовой флорентийской статуэткой, тотчас приблизился к господину и спросил также по–английски с легким гортанным акцентом, не лишенным, впрочем, гармонии:

— Что угодно господину?

— Почему мы остановились?

— Господин, восхождение на гору было трудным… бахисы выбились из сил и теперь отдыхают…

— Далеко ли до Бенареса?

— Шесть часов ходьбы…

— Значит мы прибудем туда с восходом солнца?

— Да, господин, если только гроза не остановит нас на дороге.

— А ты думаешь, что скоро начнется гроза?

— Боюсь, что да.

В тот же момент, словно подчиняясь заклинанию демона бури, небо пронзила яркая молния, а за нею последовал сильный, оглушительный удар грома, грозно повторенный горным эхом.

— Голос Шивы! — прошептал молодой индус, склонив голову и торопливо прижимая руки к груди. Остальные индусы упали на землю, а худая, с длинной гривой лошадь рванулась в сторону, едва не выбросив всадника из седла. Путешественник, находившийся в паланкине, вскрикнул.

— Вы слышали, господин, — прошептал Казиль, — гроза приближается…

— Нам нужно торопиться, — вымолвил англичанин, — вели носильщикам продолжать путь, больше нигде не останавливаясь.

Казиль сказал несколько слов на местном наречии, и носильщики поднялись с земли, намереваясь двигаться дальше. Однако яркая вспышка молнии, а затем глухой удар грома превратили весь небесный свод в одну громадную наковальню. Раздался второй удар грома, и всплеск молнии был настолько близким, что путешественники снова попадали на землю. Поднялся сильный порывистый ветер, сопровождаемый таким проливным дождем, что казалось, небо разверзлось для нового потопа.

Человек в черном спрыгнул с седла и, держа лошадь под уздцы, приблизился к паланкину. Распростертые на земле бахисы испуганно поднимали головы, били себя в грудь и торопливо выкрикивали какие–то молитвы, желая смягчить гнев рассвирепевших богов.

— Чего они ждут? — спросил англичанин.

— Господин, — ответил Казиль, — мы не можем идти дальше.

— Почему?

— Гроза не утихнет всю ночь.

— Какое нам дело до грозы! Если мы не можем ее избежать, то остановка не защитит пас пи от грома, ни от молнии! Вперед, в дорогу!

— Господин, это невозможно!

Англичанин сделал нетерпеливый жест.

— Через несколько минут, — продолжал молодой индус, — горная дорога станет непроходимой, ее размоют дождевые потоки. Если мы не повернем назад, то будем смыты водой и разобьемся о скалы.

— Ничего себе перспектива! — воскликнул англичанин и рассмеялся. — И хотя она неутешительна, но, по крайней мере, не требует возражений. Что скажет об этом мой бедный Стоп?

Последние слова были адресованы человеку в черном, молча стоявшему возле паланкина. Человек, к которому обратился господин, почтительно снял мокрую шляпу и ответил гнусавым комично–грустным голосом:

— Ах, ваша светлость! Я говорил и говорю, что Индия — проклятая страна! Мои волосы, мои бедные волосы, которые хорошенькие девушки Нортумберланда сравнивали с цветом спелой ржи, поседеют раньше времени! Как хорошо нам было в вашем доме в Аусбюри! Я спрашиваю себя: зачем, ваша светлость, оставив милую Англию, поехала в такую даль, в эту забытую всеми богами землю, взяв меня с собой!

— Ты мог бы не ехать! Я же предлагал тебе остаться дома… Ты свободно мог принять любое решение.

— Совершенно верно! Я был абсолютно свободен, как и всякий подданный веселой Англии, но ваша светлость хорошо знает, что если вам потребуется пройти через огонь, а это, я чувствую, непременно произойдет, или через воду, как сейчас, то можете рассчитывать на меня: я буду рядом! Однако тень имеет право жаловаться, и я пользуюсь этим правом…

— Да, ты прав, — смеясь ответил господин из паланкина, — ты предан… очень предан… отдаю тебе справедливость. Но у тебя не хватает философского взгляда на некоторые проблемы…

— Это не моя вина. Если бы я учился, как ваша светлость, в Кембриджском университете или в Оксфордском, то, может быть, я тоже был бы философом. Но тогда я бы был не лакеем, а дворянином, что, по правде говоря, не очень выгодно для вашей светлости, которая с трудом заменила бы меня…

— Уж что–то слишком ты себя хвалишь, господин Стоп!

— Черт возьми, я делаю это вполне искренне. Не каждый знает, чего он стоит…

Разговор между господином и слугой был прерван новыми раскатами грома. Дождь полил еще сильнее, порывистый ветер рвал занавески паланкина, посылая внутрь обильные струи воды.

— Казиль, неужели мы должны всю ночь находиться во власти урагана? — спросил англичанин. — Может быть, где–нибудь поблизости есть какая–нибудь пещера, наконец, какой–нибудь грот, где можно спрятаться от этого неприятного дождя?

— Не знаю, — ответил юноша.

Молнии, следовавшие без перерыва одна за другой, выхватывали из темноты небольшую площадку, на которой сгрудились путешественники. При их свете англичанин заметил на расстоянии двухсот или трехсот шагов какое–то строение, напоминавшее старинный полуразрушенный замок с причудливыми башнями.

— Что это? — спросил он.

Казиль задрожал и испуганно прижался к стоявшему рядом с ним англичанину.

— Это развалины пагоды, — заметно волнуясь, произнес он. — Пагоды бога Шивы.

— Без сомнения, один из сводов храма остался невредим и может стать для нас падежным убежищем. Думаю, что бог Шива, которого я уважаю, на нас не рассердится. Ну, Казиль, передай бахисам, что мы направляемся к замку. В нем наше спасение.

Выслушав англичанина, Казиль задрожал еще сильней и вместо того, чтобы исполнять распоряжение господина, стоял в нерешительности, оставаясь неподвижным, как мраморная статуя.

— Что это значит? — в изумлении воскликнул путешественник. — Разве ты не слышал моих слов, несчастный упрямец? Или ты плохо понимаешь по–английски?

— Нет, я слышал и понял… — пробормотал Казиль, хотя по–прежнему в нерешительности топтался на месте.

— Так что же удерживает тебя здесь, ступай! — приказал англичанин.

— Господин, мы находимся на священной горе, носящей название Беомы! Немало ужасных рассказов мне довелось слышать об этом месте. Кто–то таинственный бродит вокруг этой пагоды и оберегает ее лучше целой гвардии сипаев… Тень Шивы, бога зла, живет в развалинах.

— Возможно, так оно и есть, — улыбнувшись, согласился путешественник, — но бог зла Шива, предоставив нам убежище от грозы, станет богом добра, а это, согласись, значительно лучше для всех…

— Пагода — священное место для верующих, — торопливо начал пояснять Казиль, — но для неверующих это место проклято.

— Останемся здесь, ваша светлость, — прошептал Стоп умоляющим голосом, — останемся здесь! Я всегда боялся дьявола, а бог этих людей должен быть дьяволом! Переждем грозу, а то нечистая сила изжарит нас. Вода лучше огня… Обойдемся без пагоды. Я се боюсь, она мне кажется подозрительной.

Вместо ответа господин из паланкина нетерпеливо дернул Казиля за локоть и негодующе вымолвил только два слова:

— Я приказываю!

Молодой индус, подчинившись, прошел несколько шагов в сторону изнемогавших от дождя людей и заговорил с ними на родном языке. Один из них ответил. Казиль возразил, затем последовало несколько реплик низкорослого толстого индуса. Разговор затягивался, и путешественник решил прервать его.

— Ну, что там? — спросил англичанин, выглянув из паланкина. — Так и будем торчать под дождем?

— Господин, — извиняющимся тоном произнес юноша, — они отказываются повиноваться.

— Почему, черт возьми?

— Страх, внушаемый развалинами пагоды, непреодолим.

— Но разве не я нанял их, разве они не находятся у меня на службе, по крайней мере до приезда в Бенарес?

— Все это так, господин, — они выполнят все ваши условия, готовы даже рисковать собой, они согласны идти дальше, даже если им придется погибнуть в горах, но ничто в мире не заставит их войти в такую ночь в развалины пагоды и топтать землю, принадлежащую Шиве, грозному всемогущему богу.

Путешественник понял, что любая его попытка заставить этих людей действовать вопреки их религиозным предрассудкам будет безуспешной и лишь затянет время.

— Ладно, — согласился он, выходя из паланкина, — я пойду один со Стопом.

— Я последую за вами, — прошептал молодой человек.

— Ты, Казиль? — удивился англичанин.

— Да, господин, если вы не против…

— Но разве ты не боишься, как другие твои соплеменники?

— Мое тело дрожит от страха, сердце бьется быстрее… я знаю, что нас поджидает опасность, но я не могу бросить своего господина…

— Ты смелый юноша. Пусть бахисы, трясущиеся от страха, принесут паланкин к развалинам.

— Они исполнят это, господин, обещаю вам.

Казиль сказал несколько слов индусам, и они тотчас же, подхватив паланкин на плечи, быстро пустились вперед, к указанному месту. Но по мере приближения к развалинам храма их шаги, сначала уверенные, становились робкими, нерешительными, и, наконец, они остановились на расстоянии нескольких шагов от пагоды.

— Господин, — сказал Казиль, взяв факел из рук масалчия, — они не сделают дальше ни единого шага. Пойдемте!

 

Глава 2. Круглая комната

За сто лет до описываемых нами событий, в эпоху своего величия, пагода Шивы, знаменитая далеко за пределами Индии, занимала большое пространство на самой вершине горы Беома, своими башнями и вычурными куполами возвышаясь над миром и упираясь в самое поднебесье. Во всяком случае, так казалось всем находящимся у подножия горы и взирающим на ее вершину с благочестивым трепетом.

В тот момент, когда путники, застигнутые грозой в горах, приблизились к развалинам величественного храма, дождь все еще хлестал по их разгоряченным лицам. Потоки воды через полуразрушенный купол проникали вовнутрь сооружения. Тысячи причудливых растений индийской флоры обвивали поваленные колонны, устилая их подножия самой живописной зеленью.

Один портик, довольно хорошо сохранившийся и образовавший низкий темный свод, представлял удобный вход в развалины с той стороны, с которой приближались Казиль и два англичанина. С большим трудом они пробирались сквозь колючие, густо сплетенные между собой растения, мешавшие им идти, и, наконец, очутились внутри пагоды.

Дождь продолжал лить, как из ведра. Сильный ветер стремился погасить пламя смоляного факела. Свет, исходивший от него, придавал странный вид массивным колоннам, еще стоявшим на своих местах и украшенных великолепными барельефами, изображавшими гигантских слонов. Изредка огненные молнии рассеивали окружающий мрак, и их беловатый свет как будто вливал жизнь громадным статуям, чудовищным фигурам, разбросанным там и сям по каменным плитам, в саване печальной зелени.

Молодой индус ожидал с минуты на минуту появления среди развалин страшной фигуры бога Шивы и уничтожения им безумцев, не уважающих его святилище. Стоп тоже с трудом сохранял спокойствие, с излишним старанием изображая смелость и неустрашимость. Однако его пухлые, всегда красные щеки были на этот раз бледны, а беспрестанное моргание свидетельствовало о страхе и нерешительности. Он то и дело оглядывался по сторонам, в любой момент ожидая нападения невидимого врага. И только англичанин, путешествовавший в паланкине и которого Стоп называл «Ваша светлость», сохранял спокойствие и полное хладнокровие. С моноклем в глазу он осматривал пагоду, не выказывая ни малейшего любопытства.

Опишем бегло этого человека, который должен стать героем нашего повествования.

Англичанин был в том возрасте, когда еще хочется познавать мир: двадцати восьми или тридцати лет, роста выше среднего, стройный, белокурые, вьющиеся от природы волосы падали кольцами на его высокий лоб. Небольшие бакенбарды такого же цвета обрамляли белое, без каких бы то ни было изъянов лицо, слабый румянец покрывал его щеки, а красивые голубые глаза дополняли выразительный, не лишенный высокого благородства образ. Описанная нами красота могла показаться слишком женственной, если бы на лице не отражалось выражение решимости и энергии. На молодом человеке было парусиновое пальто, которое, намокнув от дождя, вырисовывало гибкий и в то же время сильный стан.

В тот момент, когда наши герои проникли вовнутрь пагоды, внезапно раздался резкий крик совы. Казиль вздрогнул и остановился. Через минуту крик совы повторился, но слышался уже с другой стороны. Юноша сделал несколько осторожных шагов по каменистому полу, затем снова замер. Закрыв глаза, он пробормотал сквозь зубы:

— Наши братья бодрствуют…

— Ага! — воскликнул англичанин, засмеявшись, — Ночные птицы, по–видимому, не очень–то уважают одиночество священного места!

— Господин, — ответил Казиль, — сова освящена Шивой.

— У него, кажется, дурной вкус, — дрожащим голосом пробормотал Стоп, — сова — проклятое творение природы. Она приносит несчастье. Я ненавижу этих ужасных птиц. Когда они собираются ночью на старых крышах Аусбюри, я беру ружье и начинаю охотиться на них и убиваю без всякого сострадания. Их отвратительный крик в этом каменном мешке не предвещает ничего хорошего. Уйдем отсюда пока не поздно, ваша светлость, уйдем, как можно скорей.

— Ты очень похож на мокрую курицу, мой бедный Стоп!

— улыбнулся англичанин.

— Не знаю, курица ли я, — жалобно пролепетал лакей, — но я знаю, как неприятно быть мокрым с ног до головы, словно искупался в холодной Темзе. Между прочим, это весьма вредно для здоровья, так можно в цвете лет заработать ревматизм. Дай Бог, чтобы я отделался только ревматизмом!

— Ты все время дрожишь, трус!

— Трус? О, нет, я не трус. Никогда! Никогда…

— Кто же ты?

— Олицетворенное благоразумие. Я отдал бы все свое годовое жалование за то, чтобы вы походили на меня.

— Довольно болтать, господин Стоп! Поищем лучше пристанище среди этих развалин. Гроза, как мне кажется, усиливается, черт возьми!

— Ваша светлость! Ваша светлость! — вскричал Стоп, шатаясь. — Ради Бога, ради неба не призывайте черта в это проклятое место. Мы и так зашли слишком далеко, и всякое может случиться… да вот… ах, Боже мой…

Произнеся последние слова сдавленным голосом, Стоп громко вскрикнул, показывая рукой влево. Он начал пятиться, словно перед ним возник призрак с того света.

Молодой англичанин повернул голову в направлении, указанном Стопом, и рассмеялся, увидев то, что так напугало лакея. Этот предмет действительно представлял некоторое сходство с обликом сатаны, часто изображаемым в средние века художниками и скульпторами. Это была безобидная статуя одного из индусских богов с бычьей головой на плохо высеченном туловище.

— Ну, что, ваша светлость, — пробормотал Стоп, — ну что?

— Страх повредил твой рассудок, — заметил путешественник. — Покинуть развалины и ничего не увидеть! Если ты сходишь с ума — уходи, мы же с Казилем останемся здесь.

Стоп недовольно пробормотал:

— Ваша светлость хорошо знает, что ни за что в мире я не брошу своего господина, тем более в минуту опасности! Если черту суждено унести вашу светлость, пусть прихватит и меня…

— В таком случае оставайся и молчи!

— Молчу, молчу и буду повиноваться вашей светлости. Но мне кажется, что я все правильно говорил…

Молодой англичанин взял из рук Казиля факел и начал осматривать развалины. С трудом пробираясь сквозь густые ветви вьющихся растений, трое смельчаков обшарили все уголки храма. Решив возвращаться к давно заждавшимся проводникам, молодой англичанин вдруг радостно воскликнул:

— Нашел! Вот где вход!

Он раздвинул сросшиеся между собой лианы, приоткрыв узкий проход, некогда соединявший пагоду с главным святилищем, предназначенным для торжественных обрядов, и шагнул в темноту. Вслед за ним, робко ежась, последовали остальные. При свете факела они увидели большую круглую комнату, стены которой все еще сохраняли следы былой росписи. Сквозь налет времени проступали яркие цвета и четкие линии. Купол, оставшийся невредимым, прикрывал пространство святилища от неистовства бурь и ураганов. Плиты, покрытые мелкой пылью, тесно примыкали друг к другу.

— Победа! — воскликнул путешественник. — И благодарение Шиве! Бог зла оказывает нам ныне гостеприимство, за что я прославляю его!

Стоп и Казиль молча наблюдали за происходящим.

Внутренний вид круглой залы, не имевшей в себе ничего страшного, кроме грубых скульптурных изображений и ярко раскрашенных стен, казалось, разогнал страх лакея. Он с удовольствием осматривался вокруг, время от времени облегченно вздыхая.

— Господин, — сказал Казиль, обращаясь к путешественнику, — с вашего платья стекает вода… я разведу огонь…

— Хорошая мысль, — заметил Стоп, — отличная мысль! Этот маленький индус не глуп!

— Огонь? — спросил англичанин, — но как же его добыть?

— А уж ото предоставьте мне…

Казиль вытащил из–за пояса кинжал, с которым индусы никогда не расстаются, и выбежал из зала. В его отсутствие англичанин еще раз внимательно изучил скульптурные изображения, стараясь понять их аллегорический смысл. Барельефы, рисунки и изваяния представляли собой действующих лиц из священной поэмы «Рамаяна» и наивное воспроизведение многочисленных воплощений Вишны.

Вверху стены заканчивались оригинальным фризом, изображавшим головы слонов с длинными хоботами вперемежку с бычьими мордами с загнутыми рогами.

Стоп и его господин смотрели на украшения храма, время от времени произнося одну и ту же фразу:

— Какие безобразные идолы, какие безобразные идолы!

Через некоторое время вернулся Казиль с огромной охапкой ветвей и сучьев. Вскоре радостный огонек, а затем и яркое пламя осветили трех путешественников. Однако юноша не удовлетворился этим и снова исчез. Через минуту он возвратился с новой ношей — ковриками и подушками из паланкина.

— Господин, — сказал он, — вы не можете все время стоять. Гроза будет длиться всю ночь, вам необходимо отдохнуть, поспать, подкрепить силы.

— Благодарю, дитя мое. Ты боишься, что я устану и не смогу идти дальше?

— Да, господин.

— Но ведь я — мужчина!

— Вы приехали из страны, где, как говорят, мужчины не имеют, подобно вам, сильных мускулов и крепких кулаков.

— Ты моложе меня и, конечно же, устал после столь трудной дороги.

По губам Казиля пробежала гордая улыбка.

— Не беспокойтесь, господин, — ответил он, — мне не так уж много лет, но у меня есть сила и воля. Я могу, если потребуется, долго не есть и не пить, ходить под дождем и солнцем и не уставать при этом. Ваш отец может подтвердить сказанное мною, если вы передадите ему слова Казиля.

— Ты очень, любишь моего отца?

— Люблю ли я его! Да ведь без вашего папеньки я был бы уже давно мертв. И умер бы ужасной смертью. Он спас меня. Я обязан ему жизнью. Я люблю его и полюблю вас, потому что вы его сын. Если вам будет угрожать опасность, я не пожалею своей крови, чтобы защитить вас. Я отдам ее за вас точно так же, как и за него, и за вашего брата Эдварда.

Англичанин взял обе руки Казиля и пожал их, прошептав с волнением:

— Доброе, благородное сердце! Ты любишь моего отца, любишь моего брата. А я, в свою очередь, буду любить тебя!

По бронзовой щеке молодого индуса скатилась слеза.

— Эти дикари не лишены чувств, честное слово, — вымолвил Стоп, с изумлением наблюдавший эту сцену. — Но я был бы еще более доволен, если бы у них была хорошая кухня.

 

Глава 3. Бледная голова

Прошло полчаса. Огонь продолжал горсть благодаря веткам, подбрасываемым Казилем в импровизированный костер. Ветер снаружи бушевал все сильнее, но дождь перестал, молнии блистали реже, изредка гремел гром.

— Гроза, кажется, проходит, — сказал путешественник, парусиновое пальто которого совершенно высохло.

— Да, — отвечал Казиль, — я ошибся, считая, что ураган продлится всю ночь, через два часа все кончится.

— И тогда мы сможем продолжать путь.

— Нет, господин. О путешествии раньше восхода солнца нельзя и думать.

— Почему?

— Нужно переждать, пока вода стечет с горных дорог. Поверьте мне и спите спокойно. Я вас разбужу, как только увижу, что можно двинуться в путь.

— Да, да, ваша светлость, — поддержал мальчика Стоп, едва сдерживаясь от зевоты. — Поспим, дремота одолевает меня…

— А ты? — спросил англичанин Казиля.

— Я буду бодрствовать.

— Разве ты из железа?

— Да, — просто ответил ребенок.

«Какой счастливец! — подумал Стоп. — Мне бы такую выносливость. У меня же подкашиваются ноги».

— Ладно, — сказал путешественник, — к тому же меня что–то лихорадит после этого ливня. Я с удовольствием отдохну час или два. Советую последовать моему примеру и мистеру Стопу.

— Благодарю, ваша светлость, я непременно воспользуюсь вашим позволением.

Казиль разложил подушки возле стены, и путешественник тотчас же прилег на них. Стоп, не имея подушки, растянулся на полу, проклиная жесткие плиты.

Что касается Казиля, то молодой индус, скрестив на груди руки, прислонился к стене напротив входа и стал насвистывать едва слышным образом куплеты индусской мелодии, сходные по монотонности с напевом колыбельной песни, которой кормилицы во всех странах мира убаюкивают детей.

Не прошло и трех минут, как Стоп захрапел.

Глаза его господина оставались открытыми немного дольше, но постепенно его взгляд, устремленный на мрачный купол храма, потерял способность различать цвет и форму. Усталость взяла верх. Веки опустились, и он тоже заснул богатырским сном.

Через некоторое время недалеко от круглой залы послышался слабый крик совы.

Казиль снова вздрогнул. Перестав петь, он стал внимательно вглядываться в кусты лиан, как бы выспрашивая у темноты, что это значит.

Крик ночной птицы больше не повторился, ничто не нарушало ночного спокойствия. Но зато некто, похожий на фантастическое явление, показался внутри круглой комнаты. Один из нижних барельефов, изображавших шестое воплощение бога Вишны, сдвинулся с места без какого–либо шума, образовав четырехугольное отверстие. Это отверстие находилось напротив подушек, на которых спал путешественник. Некоторое время отверстие оставалось незаполненным, но потом в нем показалась женская головка удивительной красоты. У женщины были черные роскошные волосы, заплетенные в густые косы, губы ярко–красного цвета и большие черные глаза, источавшие магнетические токи. Взгляд черных глаз устремился на лицо спящего и, казалось, не мог оторваться от него. Затем зрачки глаз оживились и блеснули в темноте подобно бриллианту. Губы открылись для улыбки, обнажив при этом ряд зубов, которые могли бы соперничать белизной с жемчугом.

Одним словом, лицо женщины было столь дивной красоты, что ни перо писателя, ни кисть знаменитого художника не смогли бы передать его волнующего очарования.

Сверхъестественное или земное существо, которому принадлежало это личико, должно было быть или царицей, или феей…

Казиль, продолжавший неподвижно стоять, устремив взгляд на барельеф, ничего не заметил.

Спустя несколько минут головка исчезла, но отверстие не закрылось. Видение, видимо, должно было повториться. Еще не все закончилось.

Неожиданно одна из плит в круглой комнате отодвинулась почти у самых ног Казиля. Мальчик хотел закричать, но не успел. На месте, где раньше находилась плита, показалась бронзовая фигура индуса гигантского роста. Этот человек приложил палец к губам, а другой рукой сделал какой–то таинственный жест. Казиль, без сомнения, понял его, потому что губы, открывшиеся для крика, снова замкнулись. Отпечаток страдания и печали появился на его выразительном лице — он опустил руку и глубоко вздохнул.

Индус вылез из отверстия, подобно сказочным чародеям или демонам, остановился перед Казилем и, дотронувшись пальцем до его плеча, откинул широкий рукав, скрывавший мускулистую руку, и показал мальчику синий знак, глубоко вырезанный на бронзовом теле.

Казиль взглянул на знак и сделал слабое движение, вызванное страхом перед гигантом.

Индус, без всякого шума, приблизился к путешественнику, все еще глубоко спящему, и, став перед ним на колени, начал водить над ним руками, подобно гипнотизеру.

Головка с черными волосами опять появилась в отверстии и стала следить за каждым движением индуса.

Вскоре дыхание молодого человека стало порывистее и громче, его тело вздрогнуло. Потом наступило полнейшее спокойствие, скорее похожее на смерть, чем на сон.

Тогда индус вынул из–за складок пояса пузырек с красной, как кровь, жидкостью и, налив несколько капель на руку, потер ею виски англичанина, который тотчас же перестал дышать. Но это было только началом. Индус подошел к лакею и проделал с ним ту же операцию, что и с господином. Затем возвратился к англичанину и, по–видимому, уверенный в том, что тот уже не проснется, поднял его на руки с такой легкостью, как поднимают ребенка.

— Неужели сыновья Бовани решили умертвить иностранца? — спросил Казиль дрожащим голосом у проходившего мимо индуса.

Гигант отрицательно покачал головой.

— Какие будут приказания?

— Оставайся здесь.

— До какого времени?

— До моего возвращения.

— Когда же?

— В следующую ночь.

Казиль протянул руку по направлению к Стопу и спросил:

— А что делать, если проснется этот человек?

Улыбка пробежала по губам индуса:

— Он не проснется.

— Он жив?

— Да, но его сон очень похож на смерть, и он будет длиться целые сутки.

— Бахисы, несшие паланкин иностранца, не осмелились войти в пагоду и ждут снаружи.

— Пусть дожидаются.

— У них нет съестных припасов.

— Им принесут их.

— Повинуюсь…

— Хорошо.

Затем индус направился к отверстию и исчез в нем вместе с путешественником. Приподнятая плита захлопнулась и скрыла таинственный ход. В ту же минуту исчезла и прекрасная головка, наблюдавшая за всем происходящим в комнате. Нижний барельеф стал на свое место, и в круглой комнате снова воцарилось молчание.

Последуем за высоким индусом.

Спустившись по лестнице, он оказался в подземной комнате, слабо освещенной маленькой лампой, стоящей на большой глыбе гранита. В середине этой глыбы имелось углубление для стока крови, как будто еще вчера на нем совершали ужасное жертвоприношение. Подземная комната была такого же размера, как и круглая.

Не успел индус спуститься с последней ступеньки лестницы, как перед ним возникла таинственная незнакомка, укутанная в белое покрывало, усыпанное золотом.

Это была женщина среднего роста, прекрасно сложенная. На ее маленьких обнаженных ручках виднелись драгоценные перстни, а на почти детских ножках красовались миниатюрные туфли.

— Я исполнил ваше приказание, госпожа, — сказал индус негромким голосом. — Вот иностранец…

— Как он прекрасен, Согор, не так ли? — спросила молодая женщина.

— Не знаю, госпожа.

— Как не знаешь! Ты разве не смотрел на него?

— Конечно, смотрел, но не нахожу ничего особенного в красоте белого лица и в волосах солнечного цвета. Я не считаю мужчинами тех, которые похожи на женщин!

Незнакомка улыбнулась под вуалью.

— Согор, — спросила она, — где немые?

— В подземной галерее с паланкином.

— Хорошо, я отопру железную дверь.

— Куда мы пойдем, госпожа?

— Во дворец.

— Должен ли я идти впереди?

— Нет, немые отнесут иностранца в паланкине.

— Но там может поместиться только один человек

— Я пойду пешком.

— Но…

— Никаких но!

Молодая женщина прервала индуса повелительным жестом, не терпящим возражений.

Согор поклонился и замолчал.

В одной из стен подземной комнаты виднелась массивная железная дверь, похожая на те, которые обычно закрываются за осужденными на смерть. Незнакомка, отвязав от пояса ключ, отперла ее. За дверью шла галерея, которая, казалось, служила дорогой к центру земли. Двенадцать негров, одетых в красное платье, с цветными тюрбанами на голове, стояли возле паланкина, окрашенного в темный цвет. Двое факельщиков, с атрибутами, необходимыми для их профессии, находились тут же.

Все эти люди были действительно немы, и ни один из них не умел писать. Поэтому им смело можно было довериться, не боясь излишнего любопытства с их стороны.

 

Глава 4. Сцена из «Тысячи и одной ночи»

Негры при появлении незнакомки поспешно склонили лица к земле, как будто перед ними предстал один из небожителей.

Индус, которого, как мы уже знаем, звали Согором, открыл занавески паланкина и, положив на мягкие подушки бесчувственное тело англичанина, отдал приказание.

Носильщики тотчас же встали и, подняв паланкин на плечи, отправились в дорогу размеренным шагом. Впереди шел высокий факельщик. Согор и молодая женщина следовали за ними.

Галерея, в которую мы ввели наших читателей, по своим гигантским размерам представляла любопытное зрелище. Римляне, властители древнего мира, не создали ничего подобного.

Вообразите туннель длиною более чем в целое лье, сначала прорезывающий гранитную гору, потом спускающийся под наклоном и, наконец, оканчивающийся кирпичной лестницей в двести пятьдесят ступеней.

Согор, взяв на руки англичанина, быстро вышел из туннеля и, поднявшись по высокой лестнице, достиг медной двери. За нею находилась большая комната, украшенная с восточной роскошью и, без сомнения, служившая передней подземного дворца.

Индус, все еще обремененный своей ношей, прошел переднюю и, миновав анфиладу богато убранных комнат, остановился в круглом будуаре, освещенном золотой люстрой, спускавшейся с потолка. Этот будуар, обитый шелковой материей из самых ярких цветов, поражал своим великолепием и изысканностью. В нем не было никакой мебели, кроме одного широкого дивана, расположенного вдоль стены и поддерживаемого ножками из слоновой кости, упиравшимися в богатые персидские ковры. Шелковые занавеси закрывали все отверстия.

Именно в этой комнате Согор оставил англичанина, положив его у ног таинственной женщины, уже устроившейся на мягких подушках дивана. Затем индус низко поклонился и вышел из комнаты.

Молодая женщина сбросила вуаль, и ее лицо, ставшее при свете золотой лампы еще бледнее, показалось во всей своей дивной красоте. Большие глаза принимали странное, постоянно меняющееся выражение: то они сверкали лихорадочным блеском, то в них проглядывало сладострастие.

Незнакомка опустилась на колени перед диваном и в течение нескольких минут любовалась белокурой, прелестной головой спавшего. Потом нежно поцеловала его в лоб, вынула из–за лифа флакон, как две капли воды похожий на склянку в руках Согора, и дала его понюхать молодому человеку.

Слабое, едва заметное дыхание англичанина в тот же момент стало учащенным, а веки приподнялись.

Увидев, что пробуждение вот–вот наступит, незнакомка поспешно поднялась, вскочив подобно испуганной газели и, пройдя будуар, подняла портьеру, исчезнув за ней.

Прошло две или три минуты. Англичанин окончательно проснулся, приподнялся на диване, открыл глаза и осмотрелся.

Легче понять, чем описать охватившее его чувство удивления. Заснув в пагоде, под мрачным куполом круглой комнаты, он проснулся в восхитительном будуаре, переполненном благоуханиями.

Но растерянность продолжалась недолго. Мысль, быстрая как молния, озарила его сознание, и он, улыбнувшись, прошептал:

— Сказывается влияние Востока… Индия — страна фантазий и сказок — вскружила мне голову… Я грежу и в своих сновидениях уношусь в чудеса «Тысячи и одной ночи». Если со мной произойдет что–либо еще более необыкновенное, я этому не удивлюсь…

Едва он успел закончить свой короткий монолог, как вдали послышалась тихая, приятная музыка, поражавшая своей мелодичностью. Играли на каких–то не известных ему инструментах, и аккорды смешивались с женскими голосами, певшими какую–то страстную мелодию.

Но где же находились таинственные музыканты? Англичанин никак не мог установить это. Звуки раздавались всюду: и наверху, и внизу, то удаляясь, то приближаясь…

Молодой человек улыбнулся и снова прошептал:

— Мой сон продолжается… он очарователен! Грезить таким образом — значит жить вдвойне… я…

Но он не успел договорить. Часть стены без шума раздвинулась, и он увидел комнату с мраморными стенами. В середине комнаты был разбит фонтан, вода в котором переливалась всеми цветами радуги при свете ламп, окружавших фонтан.

— Прекрасно, прекрасно, — бормотал англичанин, — сон усложняется. Лучшего не покажут и в театре Дрюлилан, в нашем славном Лондоне. Не хватает только танцовщиц балета!

Казалось, что таинственная, всемогущая сила решила исполнять все желания и прихоти путешественника. Едва его губы успели прошептать последнюю фразу, как несколько баядерок, с волосами, распущенными на плечах, вбежали в комнату и принялись исполнять один из тех сладострастных танцев, которыми так славится Восток.

Прозрачность костюмов открывала пластическую красоту их форм, достойных сравнения с античными статуями. Баядерки образовали очаровательные группы, кокетливо переплетаясь друг с другом. Временами они оставались почти неподвижными, и тогда их танец состоял только в быстрых движениях стана и ног, наводящих на грешные мысли.

Англичанин с удивлением и восторгом наблюдал это зрелище, тихо говоря про себя:

— Мне следовало бы аплодировать, но боюсь… ведь я могу проснуться, а тогда прощай наслаждение.

Неожиданно свет от серебряных ламп стал гаснуть, музыка затихла, баядерки исчезли одна за другой, стена будуара стала на прежнее место.

— Неужели они выступали только для меня? — думал англичанин. — Какая ждет меня развязка? Неужели мой сон окончится подобно какому–нибудь рассказу из «Тысячи и одной ночи»? Не сойдет ли ко мне принцесса Бадруль–будур? Или королева Анна, владетельница этого таинственного дворца, и не станет ли говорить со мной о любви?

В этот момент приподнялась одна из портьер, и в будуар вошла женщина, одетая в восточный костюм; бархатная полумаска скрывала часть ее лица.

Сквозь отверстия в маске глаза ее блистали, а пунцовые губы открывали необыкновенной белизны зубы. Тонкая и гибкая талия таинственной женщины, круглые белые руки, бархатистые плечи, как будто изваянные из мрамора, свидетельствовали о молодости в полном блеске.

В течение нескольких секунд она стояла на пороге. Можно было подумать, что застенчивость мешала ей идти дальше.

— Ах! — воскликнул англичанин, — какое чудесное видение! Но почему это только сон? Я отдал бы целый год из своей жизни, чтобы этот сон превратился в действительность!

Он не успел окончить этой фразы, как незнакомка, преодолев свою нерешительность, вошла, наконец, в будуар и, приблизившись к дивану, спросила приятным голосом:

— Как тебя зовут?

Англичанин встрепенулся.

«Как мне быть, — подумал он. — Должен ли я отвечать? Разговор с призраком, очевидно, вещь невозможная! Едва я открою рот — видение исчезнет. А это будет досадно…»

— Почему ты молчишь? — продолжала таинственная незнакомка. — Сегодня ночью ты мой гость, и я имею право знать имя человека, которому оказываю гостеприимство. Ну, говори, отвечай мне, как твое имя?

Путешественник, наконец, решился:

— Меня зовут Джорджем Малькольмом.

 

Глава 5. Сцена из «Тысячи и одной ночи» (Продолжение)

— Джордж Малькольм, — прошептала незнакомка, — мне кажется, что я уже слышала это имя.

Потом она спросила:

— Ты англичанин?

— Да, сударыня, — ответил путешественник.

— Дворянин?

— Один из моих предков сражался рядом с Робертом Брюсом.

— Когда ты выехал из Англии?

— Два месяца тому назад.

— Что привело тебя в Индию?

— Желание моего отца, к которому я еду.

— Как зовут твоего отца?

— Сэр Джон Малькольм.

— Какую должность он занимает?

— Он главный судья в Бенаресе.

Незнакомка вздрогнула и тихо прошептала:

— Джон Малькольм! Главный судья! Опасный сыщик! Я не ошиблась, так как действительно слышала это имя!

Наступило молчание. Потом незнакомка продолжала:

— Что ты думаешь о своем присутствии здесь?

— Вы требуете откровенного ответа? — с улыбкой спросил молодой англичанин.

— Конечно.

— В таком случае, я думаю, что нахожусь под влиянием очаровательного сна и что только от вас зависит сделать его еще прекраснее.

— Что я должна для этого сделать?

— Снять маску, скрывающую от моих глаз часть вашей красоты.

— Почему ты решил, что я красива?

— То, что я вижу, заставляет меня предполагать это.

— Ты можешь ошибаться.

— О, нет, сударыня, я не ошибаюсь. Вы в состоянии обворожить всех святых в раю! Я ощущаю это по волнению, которое испытываю, находясь рядом с вами. У меня ускоренно бьется сердце!

Незнакомка улыбнулась.

— Ты говоришь про сердце? — спросила она. — И как часто оно начинает у тебя биться?

— Нет, сударыня! Лишь вы одни смогли взволновать его.

— Ты говоришь это всем женщинам!

— Я не говорил этого ни одной женщине, потому что не умею лгать.

— И ты никогда не любил?

— Никого серьезно! Ни одна женщина не очаровывала меня так сильно, как вы.

— Ты ведь не знаешь меня…

— Я восхищен вами.

Джордж Малькольм — ничто не мешает нам называть его этим именем — приподнялся с дивана и, схватив нежные ручки незнакомки, страстно поцеловал их.

— Сударыня, — продолжал он, видимо, охваченный страстью, — заклинаю вас, снимите маску. Позвольте мне взглянуть на ваше лицо и удивиться его чудным очарованием. Разрешите мне обожать вас!

— Даже рискуя лишиться твоего обожания, я не могу исполнить того, чего ты желаешь: я не сниму маску…

— Но почему?

— Не хочу!

Последние слова были произнесены твердым, не терпящим возражений и привыкшим повелевать голосом.

Но потом, чтобы смягчить резкость, незнакомка прибавила:

— Если моя маска не пугает тебя, Джордж Малькольм, мы можем поужинать с тобою… Согласен?

— Еще бы! — не без удивления ответил молодой англичанин.

И в самом деле, это новое дополнение к его необыкновенному сну чрезвычайно изумило его.

«Говорить во сне, брать руки молодой женщины и целовать их, все это еще можно понять! Но ужинать!»

Джордж Малькольм ничего не мог понять. Он вполне был убежден, что все это видит во сне, так как хорошо помнил, что, разбитый от усталости, заснул в пагоде бога Шивы.

В то время, когда молодой человек раздумывал о необычности и странности своего положения, незнакомка отошла от него на несколько шагов и хлопнула в ладоши.

Тут же появились четыре негра в роскошных, экстравагантных нарядах из пунцового атласа, окаймленного золотом, несших с собой отлично сервированный стол. Положив по обе стороны от него подушки, они удалились.

— Джордж Малькольм, — сказала незнакомка, — окажи честь отужинать со мной…

«При первом же движении с моей стороны, — подумал англичанин, — все исчезнет».

Тем не менее, считая неприличным заставлять даму ждать, он поднялся с дивана и с крайним изумлением почувствовал, что хорошо стоит на ногах, как если бы это было наяву…

Незнакомка, взяв его за руку, подвела к подушке и заставила сесть, сама разместилась напротив него.

Стол буквально ломился от всевозможных кушаний. Блюда, находившиеся на нем, окружали десерт, состоявший из лучших европейских и индийских фруктов. Французские, испанские и немецкие вина были перемешаны с кипрскими.

— Я буду угощать тебя, Джордж Малькольм, — сказала незнакомка, с грацией отрезая два крыла от фазана и кладя их на тарелку своего гостя.

Потом, наполнив стаканы, прибавила:

— Попробуй вот этого хереса 1789 года.

Джордж Малькольм медленно проглотил драгоценную влагу и почувствовал, что она, пробежав по его жилам, разогрела кровь и заставила сильнее биться сердце.

Ужин, начавшийся таким образом, окончился необыкновенно весело. Наш герой ел, как любой другой проголодавшийся путешественник, пил, как пьет англичанин, знающий, что его голова крепка и застрахована от опьянения, чтобы не ударить лицом в грязь, показав себя светским человеком, образованным, веселым, остроумным.

Таинственная незнакомка ни в чем не уступала ему и отвечала на все пикантной оригинальностью. Вдали слышался оркестр, игравший самые лучшие пьесы из итальянского репертуара.

Постепенно, под влиянием вин и сладостных мелодий, разговор принял любовное направление.

«Сон, начавшийся так хорошо, не может плохо кончиться, — думал Джордж Малькольм. — Посмотрим, что еще готовит мне моя счастливая звезда?»

Он подошел к незнакомке, взял ее руки и горячо поцеловал.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …

Была полночь, когда Согор, как мы уже рассказали, исполняя поручение незнакомки, похитил Джорджа Малькольма из круглой комнаты в пагоде Шивы.

Мы просим читателя последовать за нами в ту самую комнату на следующую ночь, через сутки после похищения молодого англичанина.

Там мы снова находим Стопа и Казиля. Действие наркотической жидкости было столь сильно, что лакей ни разу не проснулся. Казиль же, сидя на подушках, служивших Джорджу Малькольму в течение какого–то часа постелью, бодрствовал. Все черты его бронзового лица выражали сильное беспокойство, глаза бегали с одного предмета на другой, а развитый слух пытался уловить малейший шум.

Хотя факел, взятый у масалчия, погас, круглая комната не была погружена в темноту. Безоблачное небо было усеяно множеством ярких звезд. Серебряный диск луны также освещал своими бледными лучами вековые развалины…

Вдруг Казиль, сделав быстрое движение, встал. Он услышал крик совы, доносившийся из глубоких подземелий пагоды.

— Вот они, — прошептал ребенок. — Что же будет? Сын человека, которому я обязан жизнью в их страшных руках. Несмотря на уверения Согора, я все–таки боюсь за своего господина…

И Казиль ждал, едва переводя дыхание. Впрочем, его страх был недолгим. Спустя несколько минут подвижная, уже известная нам плита приподнялась, и появился Согор, неся на руках глубоко спавшего англичанина.

Лицо Казиля посветлело. Молния радости сверкнула в его черных, глубоких глазах, а по губам пробежала улыбка.

Согор положил Джорджа Малькольма на подушки паланкина, потом, указав на Стопа, спросил:

— Этот человек не просыпался со вчерашнего дня?

Казиль сделал отрицательный знак.

— Хорошо, — отвечал индус, — я на это и рассчитывал.

Затем, вытащив флакон, он поднес его к ноздрям спавших людей и, вернувшись к Казилю, сказал ему:

— Через минуту они проснутся.

 

Глава 6. Пробуждение

— Что мне теперь делать? — спросил Казиль.

— То же самое, что бы ты делал вчера, если бы не было грозы. Ты должен проводить этих двух иностранцев в Бенарес, — отвечал Согор.

— Что мне отвечать на их расспросы?

— Ты ничего не видел, не слышал, знаешь только, что они долго спали.

— Повинуюсь…

— Очень хорошо… Сыны Бовани всегда слушаются и никогда не возражают.

Сэр Джордж и Стоп зашевелились. Согор бросился к проходу, и приподнятая им плита стала на место.

Прошло минут пять и лакей и господин открыли глаза. Взгляд Джорджа устремился на стены круглой залы, он узнал мрачный купол, странные барельефы, и безграничное удивление отразилось на его лице.

— Неужели я действительно все это видел во сне! — прошептал он.

Стоп, потирая бока, в свою очередь ворчал.

— Черт бы побрал эту Индию! Проклятая пагода оказалась сырее самого мерзкого погреба! Я, конечно, хорошо спал, но зато тело у меня разламывается, как будто я всю зиму охотился в Нортумберланде! Желудок же совершенно пуст, и мне страшно хочется есть.

Сэр Джордж встал с подушек и, подойдя к выходу, соединявшему круглую комнату с развалинами, посмотрел на двор, приняв бледный свет луны за рассвет.

— Мы спали очень долго, — сказал он, — уже наступает утро.

— Вы ошибаетесь, — ответил молодой индус.

— Почему?

— Это не рассвет, а луна.

— Что ты говоришь! — вскричал англичанин. — Такая яркая луна на чистом небе! Значит, ночная гроза очень быстро прошла?

— Еще вчера, господин…

— Вчера? — повторил он. — Я не понимаю тебя.

— Мы здесь находимся уже целые сутки! Ночь сменилась днем, а день ночью.

— Это невозможно! — воскликнул Джордж.

— Я говорю правду, господин! Вы оба спали, и ваш сон был настолько глубок, что я не осмелился разбудить вас.

— Я уверен в этом, ваша светлость! — подтвердил Стоп. — Теперь мне понятны судороги в желудке. Не есть в течение двадцати четырех часов… Я умираю с голоду. Пусть ваша светлость спросит у своей совести, то есть, я хочу сказать, у желудка. Он должен чувствовать то же самое, что и мой, так как ваша светлость постилась столько же времени, сколько и я.

— Вот ты и ошибаешься, — возразил Джордж, внимательно смотря на Казиля и изучая его.

— Ваша светлость изволили завтракать?

— Нет, но зато я ужинал.

— А! Когда же это?

— Прошлой ночью.

— И где же?

— Не знаю.

— Ваша светлость шутит! Ваша светлость насмехается надо мной!

— Никогда в жизни я не был так серьезен.

— Но тогда, значит, вы не все время спали?

— Может быть… Что нам скажет по этому поводу Казиль?

В течение всего разговора господина со слугой лицо молодого индуса оставалось безразличным. Можно было подумать, что он ничего не слышит.

Когда же сэр Джордж прямо обратился к нему, он ответил:

— С тех пор, как вы уснули, я бодрствовал и видел, что ваши веки во время сна ни разу даже не приподнялись.

Это было сказано Казилем таким убедительным и чистосердечным тоном, что молодой англичанин почувствовал тут же, как рассеялись его последние сомнения.

— Все понятно! — сказал он. — Мне все это приснилось!

Любопытство заставило Стопа навострить уши. Подойдя к господину, он спросил:

— Как, ваша светлость видела сон?

— Да.

— Приятный?

— Восхитительный!

Вероятно, паша светлость ужинала, и ужинала так хорошо, что не чувствует голода! Со мной, к несчастью, не случилось ничего подобного.

— Я действительно находился в стране чудес…

— Так вам приснилось еще что–то?

— Конечно.

Казиль, внешне спокойный, слушал рассказ еще с большим любопытством, чем Стоп, зная, что предполагаемый сон Джорджа Малькольма происходил в действительности.

— Во сне я ужинал не один.

— Наверное, Бог послал вам веселого собеседника?

— Собеседника? Нет. Собеседницу…

— О! Это еще лучше. И хорошенькую?

— Очаровательная! Обворожительная! Могу поклясться! Впрочем, я могу только догадаться, потому что на лице у нее была черная бархатная маска, которую она отказалась снять несмотря на все мои мольбы.

— Какое странное упрямство! Такое можно увидеть только в парижской опере, где мне однажды удалось побывать во время европейского путешествия. К тому же, ведь это сон! Ну, и как вела себя дама?

— Я поклялся ей в любви, и клянусь честью дворянина, в ту минуту я говорил от всего сердца.

— Такое бывает после ужина! Все знают, что такие обещания ни к чему не обязывают!

Джордж Малькольм засмеялся.

— Уж не принадлежите ли вы, господин Стоп, к числу ловеласов?

— Да нет. Не совсем. Но каждый раз, когда мы бывали в Лондоне, дамы очень меня баловали.

Затем, немного выждав, Стоп спросил:

— И дама в черной маске поверила клятвам вашей светлости?

— По крайней мере, внешне.

Стоп приложил палец правой руки к левому глазу и лукаво произнес:

— Ну а потом?

— Потом я почувствовал, что непреодолимый сон овладевает мной… голова закружилась, и я потерял сознание. Если случившееся со мной было сном, то и теперь вряд ли я бодрствую.

— О, ваша светлость не спит сейчас, так же, как и я! — вскричал Стоп. — Можно смело поклясться в этом!

— Но как объяснить это странное явление… этот длительный сон, овладевший нами обоими?

— Лучше не пытаться объяснить это, ваша светлость.

Джордж Малькольм опять повернулся к Казилю.

— Дитя мое, — спросил он, — известны ли тебе подобные случаи?

— Да, господин. Гроза часто оказывает подобное воздействие на впервые приехавших в нашу страну.

У Джорджа Малькольма не было причин подозревать молодого индуса во лжи, и поэтому он поверил ему.

— Надеюсь, что ничто не сможет помешать нам продолжать путь?

— Конечно, господин. Бахисы отдохнули, погода хорошая, ночь светлая, а дороги сухи. Еще до восьми утра мы доберемся до цели нашего путешествия.

— И я скоро поцелую моего отца и брата! — прошептал Джордж.

— А я отлично пообедаю, — добавил Стоп, — а пока покрепче затянусь ремнем.

Казиль собрал подушки, и наши три героя направились к бахисам, которые, сидя на земле, терпеливо дожидались их.

Луна освещала уступы гор, вдали виднелся спавший Бенарес, а за ним извивался Ганг, подобно громадному змею с серебряной чешуей.

Казиль издал гортанный крик, сообщая о приближении господина. Бахисы вскочили, масалчий зажег факел, худая лошадь Стопа была оседлана.

— Господин, — сказал Казиль, положив в паланкин подушки, — все готово, входите!

— Нет, — отвечал сэр Джордж, — мои руки и ноги оцепенели от длительного сна. я пойду пешком. Дай знак — и в дорогу!

Караван двинулся. Носильщики шли впереди, за ними следовал молодой англичанин с Казилем, а Стоп, по обыкновению, гарцевал сзади, замыкая шествие.

Продвигались быстро и молча. Казиль говорил только тогда, когда его спрашивали, а Джордж Малькольм, ушедший в воспоминания о странном сновидении, не произносил ни слова. Наконец, он решил отогнать навязчивые мысли и подозвал Казиля:

— Что вам угодно, господин? — спросил индус.

— Ты несколько раз упоминал, что мой отец, сэр Джон Малькольм, спас тебя от смерти.

— Да, господин, это правда.

— Расскажи мне, пожалуйста, как это случилось.

— С большим удовольствием. Тем более, мне приятно повиноваться вам, так как мое сердце переполнено благодарностью сэру Джону Малькольму, моему спасителю и благодетелю, почти моему отцу…

 

Глава 7. Рассказ Казиля

Джордж Малькольм взял Казиля за руку и крепко пожал се.

— Рассказывай, дитя мое, твой рассказ осчастливит нас обоих.

— Это случилось два года тому назад, мне исполнилось двенадцать лет. Однажды мне вздумалось пойти поудить рыбу, похожую на живые цветы.

— Карпов?

— Мы не так ее называем, — ответил юноша. Затем, произнеся какое–то странное название, продолжал:

— Эта рыба находится около берегов, покрытых лесами. В особенности ее много в Ганге, около Рамгаратского леса, находящегося в трех милях от Бенареса…

Имея при себе удочку и мух, я покинул Бенарес на рассвете и через два часа был уже на опушке леса. Не отдыхая ни минуты, принялся удить рыбу, но мне не удалось поймать ни одной.

Тогда я отправился вдоль берега, но все было напрасно. Вскоре я обнаружил около одного из деревьев рыбацкую лодку. Мне пришло в голову воспользоваться ею. Недолго думая, я выполнил задуманное, сел в лодку и поплыл на середину Ганга. Рыба там попадалась ежеминутно, два или три часа прошли незаметно, рука моя устала, и я решил вернуться в Бенарес.

В тот момент, когда я убирал удочку, лодка вдруг обо что–то ударилась. Я оглянулся, чтобы рассмотреть предмет, о который ударилась лодка. Сначала я подумал, что это бревно. Но обман длился недолго, передо мной появилось страшное чудовище с громадной головой, острыми зубами и круглыми глазами, взгляд которых никогда не забуду. Это был самый ужасный обитатель Ганга — кайман.

Я редко испытываю страх, господин, и хотя тогда я был совсем ребенком, мне не раз приходилось встречаться лицом к лицу с опасностью. Но тут, признаюсь, увидел рядом с собой такое чудовище, которое индусы боятся больше всего, я задрожал всем телом.

— Мне кажется, — прервал его сэр Джордж, — что и самый храбрый человек не сохранил бы хладнокровия и присутствия духа, оказавшись на твоем месте.

— Однако я не совсем потерял голову, — продолжал Казиль, — я решил спасаться бегством, бросив кайману свою удочку. Пока кайман грыз ее, я схватил весло и, напрягая все силы, начал грести к берегу.

Кайман погнался за мной. Опасность придает мужество, и вначале мне казалось, что я оторвался от него. Но сильный толчок лишил меня весла. Чудовище схватило его после того, как покончило с удочкой.

Джордж Малькольм вскрикнул, показывая этим, насколько рассказ мальчика заинтересовал его.

— Без весла о бегстве нечего было и думать, — продолжал Казиль, — мне оставалось только с покорностью ожидать смерти… Я стал на колени и призвал на помощь Вишну — бога–создателя, доброго бога, врага Шивы — бога зла…

Лодка колыхалась на спокойных водах Ганга, кайман старался перевернуть ее, но ему это не удавалось… Вдруг чудовище, утомившись, нырнуло и исчезло. Я считал себя уже спасенным и благодарил Вишну за услышанную молитву, когда мой враг снова показался над водой. Не мешкая ни минуты, он бросился на лодку и опрокинул ее. Все это произошло мгновенно, значительно быстрее, чем длится мой рассказ. Я очутился в реке. И хотя плавал неплохо, но хорошо понимал, что избежать зубов каймана не смогу и меня уже ничто не спасет. Однако несмотря такую прискорбную уверенность, инстинкт самосохранения одержал верх. Схватившись за киль, я начал кричать душераздирающим голосом.

Кайман, удивленный новой обстановкой, начал вертеться вокруг меня, испуская зловонный запах мускуса, создавая брызги своим длинным хвостом и с каждым мгновением приближаясь ко мне. Я продолжал отчаянно кричать, почти не различая берега сквозь непроницаемую пелену. Вдруг туман рассеялся. Кто–то услышал мой зов о помощи и теперь кричал мне: «Мужайся, дитя мое, я спасу тебя!»

Сознание того, что я не одинок, вернуло мне силы. Оглянувшись, я увидел на берегу Ганга человека, сидящего на лошади. Он безуспешно пытался заставить ее броситься в реку. Лошадь вся покрылась пеной и сопротивлялась, поднималась на дыбы и, казалось, вот–вот опрокинется на спину. Борьба между человеком и животным длилась несколько минут. Наконец незнакомец одержал победу. Усмиренная лошадь прыгнула в реку и, направляемая железной рукой, быстро поплыла к лодке.

Кайман, увидев новую добычу, более достойную его аппетита, бросил меня и направился к смельчаку. Всадник ожидал чудовище, которое, заскрежетав зубами, бросилось на него. Он вонзил кинжал в пасть так, что побежденный кайман уже не мог закрыть ее. Затем мой спаситель вытащил пистолет и, прицелившись, выстрелил в глаз чудовища, которое сразу же погрузилось в воду, но вскоре всплыло на поверхность кверху брюхом. Солнце осветило белую кожу его живота и серебряную чешую…

Кайман погиб! Господин подъехал ко мне… Я чувствовал, что силы покидают меня, глаза закрываются, а сердце перестает биться.

— Ты спасен, мой мальчик! — сказал незнакомец таким добрым, ласковым голосом, что силы вновь вернулись ко мне. — Ничего не бойся, поедем со мной!

Сказав это, он взял меня на руки, посадил на лошадь и вернулся на берег…

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …

Казиль помолчал некоторое время, потом отер рукой слезу, застывшую на его длинных бархатных ресницах, и прибавил:

— Господин, всадник, рисковавший жизнью для спасения неизвестного ребенка, не принадлежавшего к его племени и религии, был сэр Джон Малькольм, ваш отец!

— Мой благородный отец! — прошептал молодой англичанин. — О, он — настоящий герой! Он считает самопожертвование самым естественным делом!

— Теперь вы можете понять, как сильно я люблю его, — продолжал Казиль, — и всех, кто ему дорог.

— Казиль, дитя мое, — спросил Джордж, — жива ли твоя мать?

Маленький индус покачал головой.

— А отец?

— Нет господин.

— Есть ли у тебя кто–либо из родных?

— Никого!

— Как? Ты — сирота и один во всем мире?

— Да, господин, я — сирота, никто никогда не любил и не любит меня, кроме вашего отца. Я, в свою очередь, люблю только его и близких ему людей.

— Дитя мое, если хочешь, мы больше не расстанемся.

Казиль опустил голову и не отвечал.

— Неужели мысль жить рядом со мной, в доме моего отца и брата пугает тебя? — спросил Джордж.

— О, нет, господин! — вскричал мальчик.

— Значит, ты боишься потерять свободу. Но ты напрасно беспокоишься, ты будешь для нас скорее другом, чем слугой.

— Господин, меня не это беспокоит.

— Что же?

— Беру в свидетели богов, что я был бы счастлив жить рядом с вами, но я не свободен.

— Не свободен?

— Да.

— Ты принадлежишь кому–нибудь?

— Да.

— Кому?

— Этого я не могу сказать.

— Почему же?

— Я связан клятвой!

 

Глава 8. Приезд

Джордж Малькольм хотел настаивать, но Казиль, догадавшись о его новых вопросах, опередил его:

— Да, господин, я поклялся сохранить тайну! Вы хотите спросить меня о секретах, которые мне не принадлежат! Не спрашивайте меня об этом, умоляю вас, так как я не могу отвечать вам!

— Сохрани свою тайну, дитя мое, так же, как и свою свободу, — ответил Джордж. — Ты не можешь быть со мной. Пусть так! Очень жаль, так как я полюбил тебя!

Невольный вздох Казиля был красноречивым ответом.

В течение целого часа англичанин шел рядом с индусом, расспрашивая его о нравах, обычаях страны, восхищаясь ясными и четкими разъяснениями, которые давал ему мальчик, проявивший ум и наблюдательность.

Мало–помалу луна опустилась за горизонт и вскоре совершенно скрылась за скалами. Поднялся северный ветер; теплая температура первой половины ночи сменилась пронизывающим холодом, предвестником зари.

Джордж, приказав Казилю дать знак остановиться, расположился на подушках паланкина, закутавшись в мягкие складки дорожного одеяла, и караван снова двинулся вперед.

Тихо укачиваемый носилками, молодой человек вскоре задремал, что, естественно, позволило ему снова вызвать воспоминание о прелестном видении прошедшей ночи.

Он и не заметил, как прошло время, и сильно вздрогнул, когда Казиль, отдернув занавески, сказал ему:

— Господин, мы приближаемся к Бенаресу, посмотрите на город…

Уже наступил день. Джордж Малькольм тотчас же встал и устремил взгляд на восхитительную панораму, представшую перед его глазами.

Первые лучи восходящего солнца бросали красноватый свет на крыши пагод, на многочисленные башни, киоски индийского города, занимавшего огромное пространство по обе стороны священной реки. Изумительный вид совершенно заворожил Джорджа Малькольма на некоторое время, потом, повернувшись к Казилю, он сказал:

— Покажи мне квартал, в котором расположен дом моего отца.

Казиль, указывая рукой на отдаленное поместье, ответил:

— Он живет там.

— Но то место, на которое ты показываешь, похоже не на город, а скорее на деревню.

— Дача сэра Джона Малькольма находится действительно почти в деревне. Главный судья предпочитает стены из зелени стенам из кирпича. С высоты веранды он может обозревать обширные сады с их красивыми цветами.

— Мой отец остался таким же, каким был и прежде: он любит цветы и зелень.

Помолчав, Джордж уточнил:

— Мы скоро достигнем дачи?

— Примерно через полчаса, господин.

— Поспешим же, Казиль, поспешим! Ты понимаешь, как мне хочется поскорее обнять своего отца?

Казиль кивнул головой, и они пошли так быстро, что намного опередили носильщиков, а Стоп, чтобы догнать их, вынужден был пустить лошадь рысью.

Минут через двадцать наши путешественники уже шли вдоль забора из бамбука.

— Эти сады принадлежат вашему отцу, господин, — сказал Казиль.

Джордж приложил руку к сильно забившемуся сердцу, побежал, желая хоть на минуту ускорить свидание с родными. Он быстро достиг двери и бросился в сад, крича взволнованным голосом:

— Отец! Брат! Я здесь!

Джордж находился возле очаровательного павильона, окруженного корзинами цветов, прекрасных как для глаз, так и для обоняния.

Едва молодой человек произнес свои восклицания, как два крика, слившихся воедино, ответили ему, и из павильона выбежали два человека, бросившиеся обнимать его.

— Отец… брат… Вот теперь мы все вместе… Дайте мне посмотреть на вас, ведь мы так давно не видели друг друга, — говорил Джордж.

И путешественник устремил на старика и молодого человека влажные глаза, блиставшие сыновнею и братскою любовью.

Мы назвали отца молодых людей стариком, но это выражение плохо передает нашу мысль и может обмануть читателя. Если Джон Малькольм и был стариком по летам (ему уже исполнилось шестьдесят), то, взглянув на него, любой человек понял бы, что его тело и душа вполне сохранили свежесть зрелого возраста. Он был очень похож на Джорджа, когда–то белокурые, а теперь седые волосы окаймляли лицо, почти не имевшее морщин и покрытое румянцем. Высокий рост и худощавое сложение сохранили стройность и гибкость.

Главный судья действительно был таким, каким его представил Казиль в своем рассказе, решительным и бесстрашным человеком, готовым броситься на лошади в волны Ганга для того, чтобы избавить от ужасной смерти несчастного ребенка.

Лицо сэра Джона Малькольма запоминалось с первого взгляда и не могло не внушить к себе почтительного уважения. Оно было выразительным и симпатичным, выражало иногда кротость и непреклонную энергию. Большой широкий лоб свидетельствовал о богатой натуре и глубокомыслии. Задумчивый взор, казалось, проникал в глубину души, раскрывая самые скрытые человеческие тайны. Ласковая улыбка часто появлялась на его губах, но хорошо очерченные линии вокруг губ представляли неопровержимое доказательство решимости и твердости его характера.

Эдвард Малькольм был красивым молодым человеком около двадцати четырех лет и представлял собой живой портрет матери, умершей, когда он был еще совсем маленьким. И все же Эдвард не был похож ни на отца, ни на брата. Его черные глаза, черные волосы и бакенбарды, легкий румянец щек придавали необыкновенный шарм его привлекательному бледному лицу.

— Ах, батюшка, как я счастлив! — восклицал Джордж.

— В течение шести лет океан разделял нас. Но эти шесть лет, благодаря Богу, не оставили следов на вашем лице! Каким я оставил вас, таким и вижу! Вот это здоровье! Тяжелый климат Индии пощадил вас.

— Мальчик мой, — шептал Джон Малькольм, снова и снова целуя сына. — Я принял на себя очень важное, громадное дело! Надеюсь, Бог сохранит мне силы до его окончания! Тогда если он и призовет меня к себе, то я отойду в иной мир без сожаления со словами: «Господи, да будет твоя воля!»

Джордж, взяв руку отца, почтительно поцеловал се.

— Если бы все люди походили на вас, то человечество было бы счастливо!

Потом, повернувшись к брату, прибавил:

— Тебя же, милый Эдвард, я оставил почти ребенком, а теперь вижу настоящего мужчину. Если бы ты знал, как я счастлив видеть тебя таким. Если бы ты знал, какая человеческая радость охватывает меня, когда я сжимаю твои руки в своих и когда могу произнести: брат мой, пусть из двух душ составится одна душа, пусть из двух сердец составится одно сердце!

Эти излияния Джорджа были прерваны появлением Стопа и Казиля.

Лакей сэра Джорджа соскочил с лошади и бросился к господам. Казиль же считал, что лучше оставаться в стороне и не мешать своим присутствием первому свиданию родственников. Но, увидя приближающегося Стопа, он также направился к ним.

Стоп хорошо знал сэра Джона и сэра Эдварда, питал к ним, как и к своему господину, фанатичную любовь. Увидев их, он не знал, что делать от радости: восторженные фразы, громкие восклицания, скорбные жалобы на Индию, ее климат и жителей так и сыпались из его уст.

Джордж остановил его.

— Господин Стоп, — засмеялся он, — хватит на сегодняшний день, продолжение оставьте на завтра!

Лакей, приняв важный, серьезный вид, отошел.

— Твой пустой желудок стонал всю ночь и просил пищи, — продолжал Джордж. — Ты должен в данный момент умирать с голоду. Пойди на веранду, мой друг, и вели подать завтрак; выпей за наше здоровье бутылочку вина, батюшка разрешает!

Эти слова вернули улыбку на лице Стопа. Ему не требовалось дважды напоминать о пустом желудке, и он быстро направился к дому с целью вознаградить себя за потерянное время.

В этот момент Джон Малькольм заметил Казиля и сделал ему знак подойти.

— Благодарю, дитя мое, ты привел мне сына целым и невредимым и этим заплатил мне долг, теперь мы квиты!

— Господин, — прошептал Казиль, став на одно колено перед стариком и по индусскому обычаю положив его руку на свою голову, — я обязан вам жизнью, и до тех пор, пока не пролью свою кровь за вас, останусь вашим должником…

— Кто знает, дитя мое, — возразил сэр Джон, — кто знает, что готовит нам будущее, не исключено, что скоро настанет день, когда мы будем нуждаться в твоей преданности. И тогда, я надеюсь, мы найдем тебя, не так ли?

— Я буду с вами в тот день, господин! — поспешно заверил Казиль.

Джон Малькольм с Эдвардом ввели Джорджа вовнутрь веранды в тщательно убранные комнаты, предназначенные для дорогого гостя. Это были комнаты с широкими окнами, украшенными индийскими шторами, пропускавшими свет и в то же время рассеивающими солнечные лучи, паркетным полом и бамбуковой мебелью.

Джордж Малькольм, следуя английскому обычаю, прежде всего умылся, разогнав остаток усталости, затем, переменив одежду, спустился с Эдвардом к Джону Малькольму, ожидавшему их в столовой, где был накрыт стол с самыми изысканными кушаньями.

Усевшись за стол, Джордж почувствовал аппетит, не уступающий аппетиту Стопа. Он отрезал кусок сочного бифштекса, потом ветчины. Утолив голод, откинулся на спинку кресла и сказал:

— Ну, вот теперь можно и поговорить.

— Сын мой, — сказал Джон Малькольм, — у меня давно уже вертится на языке вопрос?

— Какой, батюшка?

— Почему ты явился к нам только сегодня? Согласно донесению Казиля я ждал тебя вчера и уже начал беспокоиться, намереваясь сегодня утром идти с Эдвардом к тебе навстречу… Что же явилось причиной опоздания?

Джордж улыбнулся.

— Милый батюшка, — ответил он, — вы не ошиблись! Я действительно еще вчера должен был быть у вас! Но странное приключение, непонятное для меня, помешало быть у вас вовремя.

— Какое приключение?

— Сон, длившийся двадцать четыре часа.

Сэр Джон сделал жест удивления. Джордж продолжал.

— Да, батюшка, я спал ровно двадцать четыре часа и к тому же в непригодном для сна месте.

— Где же это?

— В развалинах пагоды Шивы, на горе Беома.

— В развалинах пагоды Шивы? — переспросил отец.

— Да, батюшка.

— Как ты попал туда?

— Сильный ураган вынудил меня искать убежища. Там я и заснул.

— И сон твой продолжался двадцать четыре часа?

— Да… Заснув в одиннадцать часов вечера, я проснулся примерно в то же время на следующую ночь. Странно! Не правда ли?

— А что было со Стопом?

— Спал так же, как и я.

— А Казиль?

— Думаю, что и он спал, как и мы, хотя он уверяет меня, что не смыкал глаз.

— Что же делали бахисы в течение этого долгого сна?

— Они ожидали, пока мы проснемся.

— Рядом с вами?

— Нет. Ничто в мире не могло заставить их войти в развалины пагоды, настолько силен был их страх.

— И ничто не потревожило эту летаргию?

— Ничто, кроме приятного сновидения.

— А–а! — прошептал Джон Малькольм.

— Восхитительный сон. Если бы у меня была надежда, что он возобновится, то я бы променял его на самую прекрасную действительность.

— Вероятно, в этом сновидении участвовала женщина?

— Да, батюшка, женщина, причем очаровательная женщина.

— Ты хорошо запомнил этот сон?

— Малейшие подробности запечатлелись в моей памяти.

— Тогда расскажи его мне, ничего не прибавляя и не убавляя.

— Рассказать? Зачем? С какой целью?

— Об этом ты узнаешь позднее. А теперь рассказывай!

 

Глава 9. Отец и сын

Джордж никак не мог понять желания отца. Напрасно спрашивал он себя, почему отца заинтересовал рассказ о любовном похождении, существовавшем только в виде сновидения. Однако подчиняясь этому желанию, он рассказал все, со всеми подробностями, уже известными нашим читателям.

Джон Малькольм выслушал его с большим вниманием и, когда тот закончил, спросил:

— Если я правильно понял, женщина была в маске?

— Да, батюшка.

— Ты несколько раз просил ее снять маску, но постоянно получал отказ?

— Да.

— Не помнишь ли ты последнего поступка женщины в ту минуту, когда сон начал овладевать тобой во второй раз?

— Она дала мне понюхать платок с острым и резким запахом.

— Ага! — вскричал Джон Малькольм с неописуемой радостью. — Я был в этом уверен.

— В чем уверены, батюшка? — спросил Джордж, сильно заинтересовавшись.

— В том, что ловкая женщина использовала для твоего усыпления одно из тех наркотических средств, которое, в соединении с местными травами, широко распространено до сих пор в Индии.

Джордж улыбнулся.

— Вы забываете, батюшка, что женщина, о которой вы говорите, существовала только в моем воображении! Вы забываете, что это был только сон, иллюзия…

— Мальчик мой, — улыбнувшись ответил судья, — иллюзия существует только в твоем воображении. Ты оказался в руках ловких людей, которые заставили тебя поверить, что это был сон.

Джордж вздрогнул, устремив на отца удивленный взор.

— У меня оказались достойные противники! — продолжал старик. — Они одарены огромной силой воли. Они очень сильны! Все это было не сном, дитя мое! Твое приключение произошло на самом деле. Таинственная женщина в маске существует. Я давно ищу ее, потому что подобные приключения случались не только с тобой.

— Неужели? — пробормотал Джордж с удивлением, которое легче понять, чем описать.

— Да, — продолжал Джон Малькольм. — Немало наших молодых людей воображали себя попавшими в рай в течение одного часа…

— Как! — вскричал Джордж. — Неужели на самом деле существует богатая, могущественная женщина, удовлетворяющая без малейшего стыда свои странные минутные капризы?

— Почему бы и нет?

— Это чудовищно!

— Э! Свет полон чудовищных дел! Вспомни школьные уроки истории, вспомни о мрачной Нельской башне! Там царица завлекала в свою пещеру красивых молодых людей и тоже носила маску. Пародия любви у нее всегда оканчивалась убийством! Кровь после оргии! Благодаря Богу индийская Маргарита Бургундская менее кровожадна и жестока! Она не убивает своих любовников, а только усыпляет их.

— Выходит, что это был не сон? — прошептал Джордж Малькольм.

— Нет.

— Эта женщина необыкновенно хороша! — продолжал молодой человек и прибавил еле слышным голосом: — Мне бы очень хотелось снова увидеть ее!

Судья сделал порывистое движение.

— Ты не можешь ее любить, так как не видел ее лица!

— Конечно, нет! За что я буду любить ее? Но в ней есть что–то, очаровывающее человека…

— К счастью, ты ее больше не увидишь.

— Кто знает…

— Твое сердце должно принадлежать не этой таинственной вакханке, — продолжал старик, — оно должно всецело принадлежать чистой, кроткой девушке. Когда ты узнаешь Марию Бюртель, которая, я надеюсь, станет твоей женой, ты не будешь думать о прелестях индийских Цирцей! Тогда ты поймешь, что твое счастье и судьба находятся возле очаровательной женщины, принадлежащей тебе не только телом, но и душой! Очень скоро, примерно через несколько дней, она и ее сестра Эва, невеста твоего брата Эдварда, приедут сюда. Они — мои воспитанницы. В данный момент они гостят у своей единственной родственницы, Юдифи Бюртель, прекрасной женщины, которая живет на границе Аллавабадской резиденции.

— И вы думаете, что я полюблю Марию?

— Чтобы не любить ее, нужно быть слепым и глухим; красота, приятный голос молодой девушки овладеют твоим сердцем, будь оно даже из мрамора!

— Ну, тем лучше! — ответил Джордж. — Я никого еще не любил по–настоящему и готов отдать свое сердце.

— И ты не ошибешься, женившись на Марии Бюртель. Но постарайся освободить свое сердце и забыть о мнимом сне.

— Батюшка! Мне пришла в голову мысль.

— Какая?

— Вы вполне доверяете Казилю?

— Конечно.

— Тогда вы должны согласиться: если мое приключение происходило не во сне, то Казиль не заслуживает вашего доверия.

— Почему?

— Потому что он непременно должен был стать сообщником таинственной незнакомки; меня не смогли бы унести спящим из пагоды Шивы без его согласия.

— Смотри не ошибись! Если ты обвиняешь Казиля, то должен обвинять и Стопа.

— Почему?

— Разве Стоп, как и Казиль, не находился рядом с тобой внутри развалин пагоды?

— Да, но Стоп спал так же крепко, как и я.

— Но почему не допустить, что Казиль тоже задремал?

— Молодой индус сказал мне, что он не спал.

Джон Малькольм пожал плечами.

— Ты удивляешь меня, — возразил он, — Казиль мог солгать, сам того не подозревая. Неужели его можно обвинить за это? Наркотическое вещество оказало на него такое же действие, как и на тебя со Стопом. Все это очень просто. Я знаю Казиля, он — воплощение преданности. Признательная душа, честная и правдивая натура. Ничто в мире не поколеблет моего доверия к нему.

Джордж был побежден.

Разговор между отцом и сыном продолжался, но тема переменилась. Нам здесь предстоит дать некоторые пояснения.

Семья Малькольмов происходила из древнего знаменитого рода и обладала некогда громадным состоянием. Генри Малькольм, отец сэра Джона, вел веселую жизнь, у него было несколько сотен прекрасных лошадей, он постоянно проводил время на охоте, давал блистательные обеды для аристократии графства, был заядлым любителем прекрасного пола. В результате его жена умерла, сам он разорился, начал повсюду занимать деньги и окончил жизнь во время дуэли из–за прекрасных глазок балетной танцовщицы театра Дрюлиан. Умирая, он оставил запутанное состояние и единственного двенадцатилетнего сына. Ребенка поместили в пансионат, а юристы взялись поправить расстроенные финансы.

Мы знаем, как действуют такие люди. В Англии они поступают так же, как и во Франции. Под предлогом распутать дела они так их запутали, что через три гола после нескончаемых процессов оставили кость обглоданной, а свое положение безнадежным. Джону Малькольму от состояния, оцениваемого примерно в триста тысяч годового дохода, остался только скромный доход в пятьсот фунтов стерлингов и маленький дом в Нортумберланде, очаровательном и живописном местечке. Двенадцать тысяч франков дохода не считается в Англии бедностью, но в то же время они недостаточны для жизни дворянина из хорошего дома.

Джон Малькольм, блистательно завершив учебу, решил, что необходимо сделать себе карьеру. Поэтому он бросился в лабиринт юриспруденции в магистратуре.

Обладая древним именем, он мог сделать богатую партию и женитьбой поправить свои дела, но подобная мысль даже не могла прийти ему в голову, потому что молодой человек безумно влюбился в прелестную девушку, достойную подобной любви, но не имевшую другого приданого, кроме красоты, ума и добродетели. Он женился на ней, и у них родились двое детей: Джордж и Эдвард. Джон Малькольм был счастливейшим человеком до того дня, когда внезапная смерть похитила у него молодую жену. Казалось, он не перенесет удара, и если не умрет, то, по крайней мере, потеряет рассудок.

И в самом деле, Джон Малькольм, чувствуя, что сходит с ума от отчаяния, хотел было покончить с собой, чтобы соединиться с той, которую так любил, но, к счастью, вовремя спохватился и вспомнил, что он — отец; чувство долга одержало верх над опрометчивостью и привязало его к реальности. «Я буду жить для своих сыновей», — решил он.

С этого времени он развил бурную деятельность, и скоро его труды достойно вознаградились. Административный совет Индийской компании предложил ему место главного судьи в Бенаресской провинции. Всем известно, какой поистине царской милостью одаряет Индийская компания тех, кто преданно служит ей.

Джон Малькольм решил, что это предложение даст ему возможность за несколько лет сколотить надежное состояние для сыновей, и, не подумав даже о смертельных опасностях, которые ожидают всякого европейца в Индии, принял предложение. Поместив детей в колледж, он немедленно отправился к месту назначения.

Через десять лет ему захотелось повидать детей, и он, взяв многомесячный отпуск, отправился в Англию. Старшему сыну Джорджу было тогда двадцать три года, а младшему Эдварду — девятнадцать. Оба, окончив учебу, жили в замке Аусбюри как настоящие дворяне, имея благодаря отцу целую свору собак и трех охотничьих лошадей.

Джон Малькольм счастливо прожил с сыновьями около шести месяцев. Он чувствовал себя любимым, как бы воскресшим. Сердце его билось от гордости за красивых и сильных сыновей.

Когда наступило время отъезда, они, не желая разлучаться с отцом, попросили сопровождать его.

Джон Малькольм, тронутый их привязанностью, едва не согласился на эту просьбу и едва не воскликнул: «Да, милые дети, мы больше никогда не расстанемся! Я беру вас с собой!»

Но, подумав о вредном индийском климате, эпидемиях, диких животных, о ненависти коренных жителей к иностранцам, он, не желая потерять сразу два сокровища, ответил:

— Я возьму с собой кого–нибудь одного. Другой же пока останется в Англии…

— Хорошо! — сказал Джордж, — я старший, и потому последую за вами.

— Почему же не я, брат? — возразил Эдвард. — Будет большой несправедливостью учитывать возраст, который здесь не имеет значения.

И между братьями начался спор, длившийся бы до бесконечности, если бы им не пришло в голову бросить жребий.

Случай благоприятствовал младшему, и Эдвард с восторгом закричал:

— Батюшка, я еду с тобой! Я больше не оставлю тебя!

Глаза Джорджа наполнились слезами.

— Мальчик мой, — сказал ему отец, взяв за обе руки, — наберись мужества и терпения; ты ненадолго останешься в Англии и скоро присоединишься к нам.

— Вы обещаете мне это? — с надеждой спросил Джордж.

— Клянусь тебе!

— И когда же это случится?

— Как только я получу уверенность.

— В чем?

— В том, что климат и новые обычаи Ост–Индии не расстроят здоровья Эдварда.

Через день после семейной сцены Джон Малькольм и младший сын сели на корабль, отправлявшийся в Индию, и благодаря попутному ветру быстро достигли своей цели.

Джордж, темного утешенный обещанием отца, продолжал вести в Аусбюри спокойную, однообразную жизнь деревенского дворянина, не забывая по нескольку часов в день отдавать изучению индусского языка по книгам, присылаемым отцом.

Прошло шесть лет. В течение этого времени несколько поездок в Лондон и четырехмесячное путешествие по Франции стали единственным развлечением Джорджа Малькольма.

Каждый месяц он получал письма от отца или Эдварда. День, в который приходило ожидаемое послание в Аусбюри, был для Джорджа днем радости; в этот день он не думал ни об охоте, ни о верховой езде. Целыми часами перечитывал страницы, написанные хорошо знакомым почерком.

Однажды утром, в конце шестого года разлуки, Джордж собирался на охоту за зайцами. Уже были подготовлены собаки, и лошадь с нетерпением била копытами землю. Джордж поправил на ноге шпоры и, отвязав от стены хлыст с рукояткой из слоновой кости, приготовился выйти из комнаты, как внезапно Стоп вбежал в комнату, размахивая над головой письмом.

— Ваша честь, ваша честь, хорошая новость! Письмо оттуда!

«Оттуда» означало Ост–Индию.

 

Глава 10. Тайна сэра Джона Малькольма

Сердце Джорджа забилось от предчувствия.

— Письмо от батюшки! — сказал он, ломая печать и разрывая конверт.

Послание было очень коротким. И едва молодой человек прочел письмо, как на его лице появилось выражение радости.

Стоп находился в комнате. Глядя на господина, он с нетерпением и любопытством ждал объяснений.

— Мне кажется, если я не ошибаюсь, ваша светлость получила приятную новость! — вскричал он с почтительной фамильярностью слуги, которому многое доверяют.

— Ты не ошибся, мой добрый Стоп, — отвечал Джордж Малькольм, — я получил самую лучшую новость.

— Можно мне спросить у вашей светлости…

— Что обрадовало меня? Ты сейчас узнаешь и разделишь мою радость! Через несколько недель мы обнимем батюшку и брата…

— Сэр Джон и сэр Эдвард возвращаются в Англию? — с живостью спросил Стоп.

— Как раз наоборот, — улыбнулся Джордж, — мы сами поедем к ним.

Лицо Стопа сразу же помрачнело.

— В Ост–Индию? — пробормотал он.

— Да, в Бенарес… Нас ждет прекрасное путешествие.

Стоп молчал, опустив голову.

— Но мысль об этом путешествии не должна делать тебя грустным.

— Все это так неожиданно…

— Не правда ли, приятный сюрприз?

— О, конечно, ваша светлость; но нам так хорошо здесь жилось…

— Там нам будет еще лучше, потому что мы станем жить вместе с батюшкой и братом.

— Не смею противоречить вашей светлости, но ведь переезд туда долог и сопряжен с такими опасностями… Да и кораблекрушения не так уж редки.

Джордж, строго взглянув на лакея, сказал:

— Если ты боишься ехать со мной, можешь спокойно оставаться здесь! Я не хочу, чтобы моим товарищем оказался человек, боящийся опасности и преданность которого ослабевает, как только приходит время оказать ее.

— Ваша светлость прекрасно знает, что я последую за вами куда угодно, — возразил Стоп, делая над собой героическое усилие, — чтобы не расставаться с вами, я готов стать под дуло пушки… Что же касается морской болезни, то я вынесу ее, черт возьми!

— Вот теперь я узнаю тебя, мой добрый Стоп!

— Когда мы отправимся в дорогу, ваша светлость?

— С первым кораблем, отплывающим в Калькутту. Я сейчас же пошлю письмо в Лондон за справками, а с завтрашнего дня начнем собираться в дорогу.

— Мои сборы будут коротки! — прошептал с глубокой покорностью Стоп, выходя из комнаты, чтобы объявить остальным слугам о предстоящем скором отъезде таких важных личностей, как сэр Джордж и он.

Вот что содержалось в послании отца к Джорджу Малькольму:

«Пришло, наконец, время, милый мальчик, исполнить твое желание и согласиться на твой приезд в Индию. Советую тебе не пропустить корабль компании; я сгораю от нетерпения обнять тебя. Ты мне крайне необходим… Уже давно я принялся за таинственное, священное дело. Я хочу привести в исполнение опасное намерение, известное только мне одному. Я приближаюсь к цели, по крайней мере, так думаю и надеюсь, но меня окружают многие трудности, невидимые враги, каждую минуту я могу погибнуть от неизвестной руки. После смерти все проделанное мной может погибнуть… Этого не должно случиться. Твой брат Эдвард слишком молод, чтобы заменить меня в случае необходимости. Из тебя же я хочу сделать преемника, вложив в твои руки окончание гигантского дела. После нас древнее имя Малькольма не умрет, потому что мы выполним великое дело и, может быть, упрочим владычество английской короны в Индии…

Сделав тебе это признание, ты понимаешь, с каким нетерпением я ожидаю тебя. Каждый шаг, сделанный мной вперед, увеличивает опасность над моей головой… Итак, приезжай, сын мой, приезжай скорее, мой милый Джордж!

С того времени, как твой приезд стал возможным, молодой индус по имени Казиль, признательный и преданный мне за то, что я спас ему жизнь, будет ждать тебя в Калькутте с паланкином и носильщиками. Он умен, неутомим и сумеет узнать тебя среди пассажиров английского корабля. Он будет твоим проводником; короче говоря, можешь во всем положиться на него.

До скорого свидания, мой Джордж. Все тебе кланяются; наши сердца бьются при мысли, что через несколько недель мы обнимем тебя.

Ожидающий и любящий тебя отец Джон Малькольм».

Спустя неделю после получения письма Джордж и Стоп на великолепном корабле «Король Дагоберт» отправились в Калькутту. Переезд прошел благополучно, если не считать морской болезни, в течение всего времени путешествия мучавшей несчастного лакея.

Не успел корабль стать на якорь, как Казиль был уже на корабле и сразу узнал Джорджа. Последний пожелал два дня отдохнуть в Калькутте, а Казиль, воспользовавшись остановкой, послал в Бенарес индуса сообщить сэру Джону о скором приезде сына.

На третий день сэр Джордж сел в паланкин, караван запасся провизией, Стоп приобрел для себя лошадь с длинной гривой и путешественники двинулись в путь.

Остальное уже известно читателям. Мы говорили о странном приключении на горе Беома, в развалинах пагоды Шивы, где таинственный дворец и незнакомка в черной маске ворвались в жизнь молодого англичанина.

Мы исполнили важную часть нашей задачи. Теперь читатели хорошо знают некоторых действующих лиц, и нам остается только идти вперед.

* * *

Комнаты сэра Джона Малькольма, расположенные в нижнем этаже веранды, состояли из передней, большого рабочего кабинета и спальни. В кабинете, обтянутом индийской материей удивительной работы, вдоль стен размещались шкафы с сочинениями знаменитейших авторов; большая конторка, привезенная из Англии, стояла у окна, заполненная связками бумаг.

Другой угол комнаты занимали охотничьи ружья, прекрасные шпаги, дамские кинжалы и пистолеты, которые не могли не очаровать взор любителя.

Два окна, почти всегда открытые и защищенные от солнца китайскими шторами, придавали кабинету веселый вид. В этом кабинете мы и встречаем сэра Джона Малькольма и его сына Джорджа на другой день после приезда в Бенарес.

Судья сидел перед конторкой, облокотившись на руку, в тот момент, когда Джордж вошел к нему.

Услышав шаги, сэр Джон поднял голову и, повернувшись, улыбкой встретил сына.

Молодой человек, подвинув кресло к конторке, сказал:

— Не хотите ли поговорить со мной, батюшка?

— Хочу ли я? Еще бы!

— Мы поговорим о вашем письме.

— О письме? — повторил Джон Малькольм.

— Да, о письме, которое сильно заинтересовало меня и быстрее заставило покинуть Англию. В этом письме, как вы, наверное, помните, говорилось об опасности и славе. Эти две вещи, не хочу скрывать от вас, — с улыбкой прибавил Джордж, — вызывают у меня волнение. В ваших словах заключалась возбуждающая тайна, странная загадка, при мысли о которой я в течение всего путешествия из Дувра в Калькутту трясся в лихорадке.

— И ты хочешь немедленно получить ответы на все вопросы? — спросил сэр Джон Малькольм.

— Это вполне естественно.

— О! Даже очень естественно! Я ожидал с твоей стороны нетерпения и, признаюсь, был бы неприятно поражен, если бы увидел тебя холодным и равнодушным…

— Вам, батюшка, нечего бояться моего равнодушия. Я жажду узнать тайну, и вам остается только открыть ее. Говорите же, говорите, я жду!

— К сожалению, милый мальчик, придется еще немного подождать, — сказал Джон Малькольм.

— Ждать!? — повторил с разочарованием Джордж.

— Да, нужно вооружиться терпением, потому что сегодня твое любопытство не будет удовлетворено.

— Но почему?

— Из–за самолюбия автора…

— Что вы хотите этим сказать?

— Вот что. Точно так же, как писатель, сочинив роман или пьесу, не решается отдать их на суд публики, не исправив сначала слабых мест, так и я не хочу сообщать о своем деле, не соединив всех деталей в единое целое.

— Как! — вскричал Джордж. — Такое кокетство перед своим сыном!

— Почему бы и нет. Сын, слушая меня, станет моим судьей, а я хочу его одобрения.

— Но вы же знаете, что заранее уже получили его! Все сделанное вами должно быть прекрасным!

— В тебе говорит сердце, но мне нужно не сыновнее восхищение, а разумное одобрение. Поэтому–то я откладываю свою исповедь…

— Но, батюшка, вы же не думали так, когда писали письмо?

— Правда.

— Почему же ваше решение изменилось?

— Потому что с того времени как я отправил письмо, я намного продвинулся вперед. Секрет, отыскиваемый мной и часто обманывавший меня в тот момент, когда я уже держал его в руках, не вырвется на этот раз. Секрет этот открыт; я убежден в успехе и торжестве своего дела. Я приближаюсь к цели!

В тот момент, когда сэр Джон говорил эти слова, необыкновенное возбуждение заставляло дрожать его голос, а широкий лоб, казалось, окружал ореол.

— С тобой, дитя мое, я разделю славу, — продолжал он. — Но последнюю попытку, последний шаг я оставляю за собой.

— То есть вы хотите избавить меня от опасности?

Судья обнял белокурую голову сына.

— О, будь спокоен, милое дитя! — возразил он. — Когда я, подобно Архимеду, буду в состоянии воскликнуть: «Эврика!», еще не все будет кончено. Обещаю тебе опасности, которые заставили бы побледнеть от зависти и рыцарей Круглого стола!

— Хорошо, батюшка!

— Доволен ли ты?

— По крайней мере, немного утешился.

— И будешь терпеливо ждать?

— Да, если это необходимо. Надеюсь, что ожидание продлится недолго.

— Обещаю долго не мучить тебя. Прошу один месяц, начиная с сегодняшнего дня.

— И через месяц вы все мне расскажете?

— Да.

— Все подробности?

— Клянусь.

— Даже если ваши надежды на успех не осуществятся?

— Да.

— Хорошо, батюшка. Я согласен. Ровно через месяц я скажу вам: я пришел выслушать вас!

 

Глава 11. Сон продолжается

На следующий день, после разговора с отцом, Джордж Малькольм, поужинав, пошел в Бенарес, находившийся, как мы уже знаем, недалеко от поместья Малькольмов. Эдвард, уставший от длительной верховой прогулки, остался дома.

Наступила ночь, и бесчисленные звезды в поднебесье делали темноту прозрачной. Верхушки деревьев замерли в безветрии. Вдали под аккомпанемент барабана звучала индусская песня.

Выйдя из сада и заперев калитку, Джордж направился по дороге, по обеим сторонам которой стояли деревья, их ветви смыкались над головой, образуя высокий и таинственный свод.

Едва он сделал несколько шагов, как от стены отделилась белая фигура высокого роста и последовала за ним. Джордж, погруженный в свои мысли, шел медленно. Он думал о развалинах пагоды Шивы, сомневаясь в правоте отца, утверждавшего, что все происшедшее с ним в ту памятную ночь было лишь сном.

Белая тень шла так тихо, что Джордж даже не подозревал о присутствии живого существа недалеко от себя.

Вдруг на его плечо опустилась рука. Обернувшись, он встретился лицом к лицу с громадным призраком, закутанным с головы до ног в белое покрывало, напоминавшее одеяние монахов XIV века. Лица совершенно не было видно, лишь три отверстия указывали на расположение глаз и рта.

Джон Малькольм взял с сына обещание никогда не выходить на улицу без индийского кинжала и карманных пистолетов.

Молодой англичанин выхватил один из пистолетов и воскликнул энергичным голосом:

— Берегись! Я вооружен!

— В вашем оружии нет необходимости, — ответил голос на плохом английском языке. — Вам нечего опасаться…

— Почему же вы останавливаете меня?

— Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

— Каких?

— Вы — сын человека, живущего в доме, из которого вы только что вышли?

— Да.

— Вы находитесь в Бенаресе не более трех дней?

— Именно так.

— Вашим проводником из Калькутты был молодой индус Казиль?

— Верно.

— Вас зовут Джордж Малькольм?

— Да. Но почему вы спрашиваете у меня об этом, и какое у вас ко мне дело?

Последовало минутное молчание. Создавалось впечатление, что странный собеседник Джорджа затрудняется продолжать разговор и как бы придумывает, в какую форму его облечь.

Наконец, он решился.

— Вы еще помните ночь, проведенную в развалинах пагоды на горе Беома?

— Конечно, помню.

— А помните увиденный вами сон?

Джордж не мог удержаться от удивления.

— Сон? — повторил он. — Откуда вам может быть известно, что мне приснилось?

— Мне все известно! Но отвечайте мне: помните ли вы свой сон?

— Конечно, помню!

— Какое впечатление производит на вас это воспоминание?

— Оно заставляет биться мое сердце, оно приводит в экстаз мою душу!

— Если бы вам предложили возобновить сон?

— Кто может сделать мне подобное предложение? — прервал его Джордж Малькольм.

— Может быть… я, — ответил незнакомец. Потом добавил: — Примете ли вы это предложение?

— С радостью! С восторгом! Это моя лучшая мечта!

— От вас зависит превратить эту мечту в действительность.

— Когда?

— Сегодня ночью.

— Что я должен для этого сделать?

— Вы принадлежите в Англии к привилегированному сословию, называемому джентльменами?

— Да.

— Дайте честное слово джентльмена, что согласитесь на все условия, которые вам предложат.

— Прежде чем дать клятву, я должен знать, каковы эти условия.

— Хорошо. Но вы должны позволить завязать вам глаза.

— Завязать глаза? — воскликнул Джордж.

— Это необходимо.

— А если это западня?

— Вам нечего бояться… Никто не желает вашей смерти. Доказательством этого служит то, что я совсем недавно мог одним ударом уложить вас и вы бы погибли, не успев даже вскрикнуть.

— Это верно, — прошептал молодой англичанин, — эта дорога как бы нарочно устроена для убийств. Хорошо, я согласен, чтобы мне завязали глаза.

— Вы не будете стараться снять сегодня ночью повязку с глаз и никогда не будете отыскивать место, куда пас поведут.

— Согласен.

— Будете ли вы почитать женщину в бархатной маске, которая должна остаться для вас незнакомой?

Джордж Малькольм сделал нетерпеливый жест.

— Как? Опять маска! — воскликнул он с видимым разочарованием.

— Да.

— И она никогда не спадет с се глаз?

— Никогда!

— Какая жестокость! Но все равно я клянусь, что буду ее уважать! Теперь скажите мне, что все это значит? Когда кончатся все ваши условия?

— Остается лишь последнее.

— Какое же?

— Никто — ни отец, ни ваш брат, ни слуги не должны знать о том, что случится ночью.

— Клянусь!

— И потом, — продолжал незнакомец, — если кто–нибудь узнает случайно, что вы провели ночь вне дома, то постарайтесь найти благовидный предлог для объяснения этого.

— Обещаю, если воображение не изменит мне.

— Вы клянетесь?

— Да… честью дворянина!

— В таком случае, пойдемте!

— Как! Сейчас?

— Да… вас ждут. Но что с вами? Вы, кажется, колеблетесь?

— Нет. Дело не в этом. Но отец, зная, что я вышел только на один час, будет ждать меня и умрет от беспокойства, видя, что я не возвращаюсь.

— В таком случае пойдите проститесь с отцом, сделайте вид, что уходите в свою комнату и возвращайтесь ко мне.

— Мне нужно пятнадцать минут.

— Идите же!

— Бегу и скоро вернусь!

Не прошло и четверти часа, как Джордж Малькольм, охваченный страстью, вернулся к незнакомцу, не забыв взять с собой ключи от веранды и калитки сада.

— Вот и я, — сказал он человеку в белом.

— Следуйте за мной…

— Вы хотели завязать мне глаза?

— Сию минуту.

— Как вам угодно.

И оба быстро зашагали рядом друг с другом, не говоря ни слова.

Когда они достигли конца дороги, послышалось ржание лошадей.

Проводник остановился.

— Вы, конечно, ездите верхом? — спросил он.

— Как и всякий англичанин! — ответил Джордж. — Но почему вы задали этот вопрос?

— Вы слышали ржание лошадей?

— А! Мы поедем!

— Да.

— Далеко?

Незнакомец не ответил.

— Скажите мне, по крайней мере, успею ли я к утру вернуться домой?

— Успеете.

— Вот все, что мне хотелось узнать.

Они подошли к лошадям, и проводник сказал:

— Вы находитесь возле лошади, быстрота которой сравнима с ветром.

— Я уже в седле, — ответил Джордж, наощупь с ловкостью хорошего наездника вспрыгивая на лошадь.

Проводник сделал то же самое и, схватив поводья из рук Джорджа, издал гортанный звук.

Обе лошади быстро помчались.

«Чрезвычайно пикантное приключение! — думал между тем Джордж. — Восток всегда останется Востоком! Волшебство сохраняет здесь свои права. Воскрешается старое доброе время очаровательных легенд, когда султанши, покрытые вуалью, похищали на один час тех кавалеров, которых желали сделать соперниками султанов».

Погруженный в мечты, Джордж Малькольм не заметил, как они приехали на место. Он не мог определить, какое расстояние пробежала его лошадь и сколько времени они находились в пути.

— Сойдите! — приказал ему проводник. — Дайте руку, я провожу вас.

Ноги Джорджа опустились на песок, мягкий как персидский ковер. Он почувствовал свежий запах цветов. Вдали слышалось журчание фонтана. Англичанин, не без основания, заключил, что он проходит через сады, примыкающие к какому–то дворцу. Они поднялись по лестнице. Дверь отворилась, опьяняющее благоухание Востока охватило нашего героя…

Джордж и проводник молча прошли несколько комнат, затем незнакомец отпустил руку англичанина, сказав ему:

— Когда досчитаете до двадцати, снимите повязку.

Джордж честно выполнил приказание; потом развязал шелковый платок, осмотрелся с легкопонятным любопытством.

Комната, в которой он находился, напоминала по форме и обстановке уже описанную нами в одной из первых глав. Лампы, спускающиеся с потолка, разливали по комнате сладострастный полумрак. Широкие портьеры из китайского атласа, украшенные изображениями птиц и несуществующих цветов, закрывали все двери.

Джордж Малькольм сел или скорее упал на широкий диван; его голова была охвачена огнем, сердце учащенно билось, он с лихорадочным нетерпением ждал появления незнакомки, каждая проходившая минута казалась ему вечностью.

Однако его ожидание продолжалось недолго. Одна из портьер медленно поднялась, и перед глазами молодого человека предстала таинственная, уже знакомая нам женщина.

Кисейная туника, вышитая серебром и почти прозрачная, едва скрывала секреты ее красоты. Густые роскошные волосы, спадавшие с плеч, спускались до самых пят. Большие глаза сверкали через отверстия в маске.

Джордж бросился к ней и, преклонившись, безумно прошептал:

— Значит, это не сон! Вы существуете, сударыня! И сегодня покажетесь полностью вашему поклоннику.

— Да, я покажусь тебе, — отвечала незнакомка; ты увидишь меня, потому что я, как и ты, жажду наслаждения любви.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …

Несколько часов спустя наш герой остался один; проводник, в котором наши читатели, конечно, узнали Согора, вывел его на улицу, не забыв предварительно надеть повязку на глаза. Они вскочили на лошадей и помчались по темной аллее, ведущей в неизвестность.

День начал заниматься в тот момент, когда Джордж Малькольм соскочил с коня в нескольких шагах от дома отца.

 

Глава 12. Роковой день

Джордж Малькольм условился со своим таинственным проводником, что каждый вечер около десяти часов будет прогуливаться по саду около дома и что, услышав троекратный крик совы, извещавший о желании незнакомки в маске видеть его, поспешит к Согору, ожидающему в конце дороги.

В течение двух недель сигнал раздавался восемь раз, и восемь раз Джордж Малькольм спешил на свидание с лихорадочным нетерпением.

Мы будем не правы, если скажем, что наш герой влюбился в незнакомку. Джон Малькольм совершенно справедливо выразился, что нельзя полюбить женщину, лица которой никогда не видел. Но это странное создание непреодолимо влекло к себе молодого человека. Его мысли были сосредоточены только на ней. Сладострастная дрожь пробегала по его жилам при воспоминании о благоухании, распространявшемся от ее волос. И каждый раз, думая о том, что придет время, когда он больше не услышит сигнала, он становился грустным.

Иногда вспоминал рассказ отца о Марии Бюртель, и тогда его честная, благородная натура восставала против самого себя, проклиная увлечение, которому он не мог противиться.

«Поступок мой скверен! — шептал рассудок молодому человеку, — скоро наступит минута, когда отец представит меня кроткому и целомудренному ребенку, который станет моей невестой! Вместо того, чтобы предложить ей сердце, достойное принять и сохранить ее образ, я стал рабом неизвестной женщины, по странному капризу судьбы овладевшей мной и постоянно призывающей меня для удовлетворения своей страсти! Разве это не подлость? Разве я не обманываю заранее ту, которая станет носить мое имя?»

Так думал Джордж, всякий раз намереваясь сопротивляться искушению. Но лишь наступала темнота и с колокольни звучал последний удар часов — он снова спешил в сад с бьющимся от сладострастного волнения сердцем. Крик совы прерывал ночное безмолвие. Молодой человек шел на свидание и возвращался домой только с восходом солнца полный печали и отчаяния.

Не следует особо подчеркивать, что он хранил тайну. Ни Джон Малькольм, ни Эдвард не подозревали, что он часто по ночам исчезает из дома.

Как мы уже сказали, прошло две недели. Однажды Джордж, возвратившись домой в четыре часа утра, заснул таким крепким сном, что пришлось немало потрудиться, чтобы разбудить его к завтраку. Быстро одевшись, он сошел вниз и встретил отца, на лице которого сияла радость. Старик держал в руке распечатанное письмо и, судя по всему, перечитывал его не менее сорока раз.

— Что с тобой, батюшка? — спросил Джордж, целуя старика. — По–видимому, ты сегодня очень счастлив?

— Ты не ошибаешься! — ответил отец.

— Причина этого заключена в письме?

— Да. Оно содержит приятную и радостную новость. И ты разделишь ее со мной. Мои милые воспитанницы Мария и Эва Бюртель направляются к нам!

— А, — прошептал Джордж, — уже?

— Они приезжают завтра! — продолжал Джон Малькольм, — завтра, Джордж, ты увидишь свою невесту, а Эдвард — свою. Но что это значит? Ты равнодушен к этой новости?

Джордж попытался улыбнуться.

— Наоборот, я очень рад, — ответил он. — Но ведь я никогда не видел Марии Бюртель, хотя она, должно быть, очаровательней создание, если ты ее считаешь такой. Поэтому мое сердце начинает учащенно биться, хотя бы только от одного любопытства…

— Ты прав, — ответил сэр Джон. — Несмотря на седые волосы, у меня горячая кровь, и я хочу все устроить слишком быстро. Я воображаю тебя уже влюбленным! Впрочем, я ошибаюсь лишь во времени: сегодня ты равнодушен, зато завтра будешь влюблен.

— Вы убеждены в этом, батюшка? — снова спросил Джордж.

— Это так же верно, как то что меня зовут Джоном Малькольмом. — Если твое сердце свободно, как ты клялся мне, то завтра оно будет занято!

Джордж не ответил, а с приходом Эдварда разговор стал носить общий характер. Через минуту лакей пришел объявить, что завтрак подан. Все сели за стол. Джон Малькольм говорил только о грации, прелести и прекрасных качествах Марии и Эвы Бюртель к великой радости Эдварда, нежность и любовь которого к одной из сестер были безграничны.

Джордж же страдал. Настойчивость отца причиняла ему сильную душевную боль, ему становилось невыносимо тяжело от упреков, которыми он сам награждал себя. Наконец, он вышел из–за стола под предлогом сильной головной боли и, удалившись в сад, бросился на скамейку, покрытую дерном.

Там он начал проклинать близкий приезд своей невесты, так сильно обрадовавший Джона Малькольма. Преувеличивая свою страсть к незнакомке, он считал, что вышел из пеленок, что отец, желая настоять на своем, злоупотребляет родительской властью. Словом, молодой человек решил не повиноваться старику и не приносить в жертву свое будущее.

«Своя рубашка ближе к телу, — рассуждал он. — Конечно, батюшка желает мне счастья, но он здесь обманывается. Связать себя цепями Гименея на всю жизнь для удовлетворения его грез с нелюбимым человеком было бы непростительно и неблагоразумно! Я свободен и хочу оставаться таковым! Мисс Мария Бюртель может выходить замуж за кого ей угодно. Пусть выбирает сама, но ручаюсь, что ее мужем никогда не станет Джордж Малькольм!»

Приняв это твердое решение, молодой человек несколько успокоился.

«Завтра надо будет приготовиться к генеральному сражению», — подумал он, возвращаясь к отцу.

Остальная часть дня прошла совершенно незаметно. В десять часов вечера Джордж, следуя своему обыкновению, прогуливался в саду и с нетерпением ждал условного сигнала. Темнота укутала аллеи и деревья, превратив все вокруг в волшебное великолепие таинственности и неизвестности.

Согор не приходил.

Молодым человеком овладело отчаяние. Ревность подсказывала ему: уж не пришла ли в голову новой Маргарите Бургундской идея сменить любовника? С глубоким отчаянием он возвратился в свою комнату и в сильной лихорадке бросился в постель. Он не спал всю ночь и только на рассвете, измученный коварной болезнью влюбленных, забылся в тяжелом сне.

Утром его разбудил необыкновенный шум, доносившийся из сада. Это были радостные восклицания женщин. Джордж со спокойным любопытством подошел к окну и увидел большой паланкин, остановившийся перед главным входом в дом.

«Наверное, приехали молодые невесты. Значит официальное представление произойдет во время завтрака. Неприятная перспектива!» — подумал он.

Светские люди, как известно, любят пококетничать, подобно женщине, желающей всем понравиться. Не был исключением и Джордж Малькольм. Позвонив в колокольчик, он с помощью Стопа, своего достойного камердинера, старательно занялся туалетом.

Честный лакей, как уже заметили наши читатели, любил поболтать. Однако долг приличия заставил его молча дожидаться вопросов господина. Наконец, потеряв терпение, он первым начал разговор.

— Вашей чести известна новость?

— О какой новости ты говоришь, мистер Стоп?

— Молодые дамы приехали.

— Ну и что? — удивился Джордж совершенно спокойно.

— Как что? В нашем доме теперь царит радость! Если бы вы видели, ваша светлость, что происходит на веранде! Все бегают, суетятся, торжествуют! Молодые мисс привезли с собой камеристку по имени Скиндия… Не правда ли, какое смешное имя, ваша честь? Она — маленькая индуска, очень миленькая, с большими черненькими глазками и белыми зубками. Она все время смеется, такая забавная!

— Уж не пленила ли тебя эта девушка? — спросил Джордж.

— Ах, ваша честь, — отвечал Стоп. — Я оставил свое сердце там, в Англии, в Аусбери, в руках толстой Кэтти, дочери лесного сторожа, которая бела, как сливки и красна, как роза! Я поклялся ей в верности и сдержу слово! Впрочем, она далеко отсюда, значит иногда можно и того…

Джордж не сдержал улыбки.

— Э, э! — воскликнул он. — Вот ты как ратуешь о постоянстве?

— Что же делать? Плоть слаба, ваша честь: святой и тот грешил по семь раз в день. Однако я намерен остаться верным Кэтти, если только в недалеком будущем мы отправимся в Англию, чтобы отпраздновать вашу свадьбу.

Сказав последние слова, Стоп принялся брить господина. Джордж, рискуя обрезаться, не мог оставаться равнодушным к словам Стопа и сильно дернулся.

— Мою свадьбу, — воскликнул он, — уж не сошел ли ты с ума?

— Может быть, ваша честь, — прошептал сконфуженный Стоп.

— Что ты хотел этим сказать?

— Я? Ничего, ваша честь, решительно ничего, я только повторяю то, что говорят все остальные слуги сэра Джона Малькольма. Наверное, я плохо расслышал… Умоляю вашу честь простить меня. Они утверждают…

— Что? Что они утверждают? Скажешь ли ты мне, бездельник?

— Они утверждают, что ваша честь должны жениться на мисс Марии Бюртель и что это супружество уже давно задумано сэром Джоном Малькольмом… Слуги уверены в этом, и я, увидев нынче утром молодых девушек, очень позавидовал вам…

— Что, молодые девушки так красивы?

— Ах, ваша честь! Ах, ваша честь! Ах, ваша честь!

Стоп с бритвой в руке сопровождал это тройное восклицание непередаваемой пантомимой, выражавшей без всякого сомнения безграничное восхищение.

Потом, несколько успокоившись, он продолжал:

— Я хотя и бедный камердинер, но готов отдать свою голову на отсечение, если ваша честь найдет подобную красавицу в Англии, Шотландии или Ирландии!

Джордж снова улыбнулся.

— Какой энтузиазм! — заметил он.

— Ваша честь очень скоро убедится в справедливости моих слов… О! Я убежден в этом. Молодые мисс — целая поэма!

— Кончай говорить глупости и займись лучше моей бородой!

— Слушаюсь.

Едва Джордж успел завершить свой туалет, как в дверь постучали. В комнату вошел лакей.

— Сэр Джон Малькольм просит пашу честь спуститься в зал, — объявил он.

— Предупредите отца, что приду через несколько минут.

Бросив беглый взгляд в зеркало и убедившись, что туалет безукоризнен, он зачесал свои волосы и спустился в зал.

В тот момент, когда он вошел в комнату, Джон Малькольм, подойдя к нему и взяв за руку, подвел его к молодым девушкам, сказав веселым, но в то же время дрожащим от волнения голосом:

— Мария, Эва, мои милые дети. Рекомендую вам того, о ком так часто говорил, моего старшего сына, Джорджа Малькольма.

Джордж поклонился молодым девушкам в английской манере, девушки протянули ему с грациозной фамильярностью свои руки. Он поднял на них глаза и впервые в жизни почувствовал себя ослепленным юной красотой.

 

Глава 13. Крик совы

Как мы уже сказали, Джордж Малькольм впервые в жизни почувствовал себя восторженным от встречи с воспитанницами отца. Между тем ни Мария, ни Эва не были одарены необыкновенной, неслыханной красотой, которой так щедро награждают своих героинь некоторые романисты. Но зато обе они обладали более чем броской привлекательностью. Обе были полны грации, прелести и походили скорее на ангелов, чем на земных существ. Старшей из них, Марин, шел девятнадцатый год; роста она была выше среднего и прекрасно сложена. Густые шелковистые черные волосы, от природы вьющиеся, составляли великолепный контраст с темно–голубыми глазами и необыкновенно белым лицом, на котором просматривались твердость и откровенность.

Эва была ниже сестры, но так же обворожительна: черные глаза, белокурые волосы, выражение чистосердечности и решительности на лице также не могли не привлечь внимания.

Джордж Малькольм, стоя перед Марией, не мог отвести глаз от этого прелестного создания. Он долго стоял, не говоря ни слова, и в его позе было столько комического, что Мария невольно начала улыбаться.

Джордж заметил улыбку; боясь показаться смешным и сделав над собой усилие, он победил невольное волнение, вновь стал хладнокровным, как и прежде, то есть светским человеком, уверенным в себе.

Мария и Эва были застенчивы, впрочем, без всякой неловкости. Рядом с Джоном Малькольмом и Эдвардом они не считали себя чужими в этом семействе. А Джордж был сыном одного и братом другого. Поэтому сестры не могли считать его посторонним. Они быстро привыкли к его обществу и доказали своим умным, блестящим, но всегда естественным разговором, что они не только умны, но и прекрасно образованны.

Джордж Малькольм получил сильный громовой удар, как говорили в восемнадцатом столетии. С ним произошла быстрая метаморфоза.

Сладострастный образ незнакомки в бархатной маске, занимавший большое место если не в сердце, то, по крайней мере, в его воображении, исчез подобно приятному сновидению, исчез в ту минуту, когда его глаза устремились на невинное лицо Марии Бюртель.

Он больше не думал об индусской Маргарите Бургундской, а смотрел неотрывно на ту, которая по желанию отца должна была стать его женой. «Именно здесь заключается мое будущее, — думал он, — все мое счастье! У ног этой девушки я проведу всю свою жизнь, этим маленьким ручкам отдам свою душу и сердце!»

Около двух часов дня молодые девушки, утомленные путешествием, пошли отдохнуть, чтобы вновь появиться к. обеду.

Джордж остался наедине с отцом и братом.

— Ну, что, сын мой? — спросил Джон Малькольм. — Что ты думаешь о моих воспитанницах?

— Это два ангела! — с необыкновенной экзальтацией в голосе ответил Джордж.

Судья улыбнулся.

— Какой энтузиазм! — заметил, улыбнувшись, он.

— Да, батюшка, в этом вопросе я энтузиаст.

— Итак, ты согласен, что, говоря о Марии и Эве, я нисколько не преувеличил их достоинств?

— Конечно, нет. Они оказались даже лучше, чем я воображал.

— Таким образом, тебе не нужно принуждать себя, чтобы жениться на Марии?

— Я буду счастливейшим человеком, дав ей свое имя.

— Будешь ли ты ее любить?

— Я уже влюблен в нее, батюшка, или скорее обожаю ее, потому что слово «люблю» недостаточно полно отражает то, что я чувствую.

Джон Малькольм с сияющим лицом взял руки сына.

— Ах, милый Джордж, — прошептал он взволнованным голосом. — Бог милосерден, осчастливив меня в старости! Видеть Марию твоей женой, а Эву женой Эдварда было моим самым горячим желанием! Если оно исполнится, то мне не останется больше ничего желать для счастья моей семьи. Если Господь позволит мне окончить начатое мной дело, которое навсегда должно утвердить в Индии могущество моего отечества, то я умру спокойно!

Когда Джон Малькольм произнес эти слова, голос его дрогнул и на глазах появились слезы.

— Умереть, батюшка! — воскликнул Джордж. — Зачем говорить о смерти? В цветущих годах. Вы совершенно здоровы! Бог милостив, как вы сказали, а я прибавлю — Бог правосуден. Он продлит вашу жизнь, чтобы вы были счастливы с нами.

Джон Малькольм не ответил. С нежностью он привлек сыновей к груди и молча поцеловал в лоб.

За ужином женихи с невестами встретились вновь. Мария и Эва, освеженные несколькими часами отдыха и одетые в белые платья, выглядели еще прелестнее, чем при первой встрече с Джорджем и Эдвардом. Но не следует чересчур доверять мнению влюбленных. Известно, что их сердца могут и ошибиться.

Ужин продолжался долго. Около девяти вечера, когда Джон Малькольм, его сыновья и воспитанницы вышли из–за стола, легкий вечерний ветерок, наполненный благоуханьем цветов, сменил безветрие жаркого дня. На небе блистали звезды, казалось, богиня ночи рассыпала все свои бриллианты на черный бархатный плащ.

Джордж, Мария, Эдвард и Эва почти молча шли вдоль аллеи. Только изредка вырывалось у кого–нибудь из них слово, но оставалось без ответа, потому что молодые сердца сильно бились, а благородные и чистые души без фраз прекрасно понимали друг друга.

Джон Малькольм, сердце которого переполняло ощущение полного счастья, следовал за детьми в некотором отдалении. Он с восторгом уже называл Марию и Эву своими дочерьми, взгляд, изредка бросаемый им на гуляющих, был переполнен нежностью.

В эту минуту судья представлял себе будущее в самых радужных цветах, забывая на время свои таинственные розыски, успех которых, по его мнению, спасал от гибели Индийскую компанию. Он забывал о страшной опасности, висевшей над его головой, которая, подобно дамоклову мечу, каждую минуту могла разрушить все.

Вдали на часах дворца Сингльтона, губернатора провинции Бенарес, пробило десять. Едва бой часов затих, как раздался троекратный крик совы.

Джордж Малькольм, мгновенно услышавший его, вздрогнул, как человек, только что проснувшийся от ужасного сна. Сигнал, которым незнакомка призывала его к себе на свидание, напомнил ему сладостные часы, воспоминание о которых было изгнано из его головы очаровательным появлением мисс Марии. Мы знаем, что этот сигнал заставлял сильнее биться сердце Джорджа, поднимая в его душе бурю желаний. Но в эту минуту было далеко не так. Сигнал, ожидаемый еще вчера с таким нетерпением, отразился на молодом человеке как внезапный удар грома, заставив его вздрогнуть.

«Я не пойду! — решил он. — Не пойду больше! Не пойду никогда!»

Все сказанное нами, естественно, произошло быстрее, чем мы описали.

Мисс Мария почувствовала, как рука, на которую она опиралась, вздрогнула и, повернув удивленные глаза к старшему сыну Джона Малькольма, с беспокойством спросила:

— Что с вами, сор Джордж?

— Ничего, мисс Мария, — прошептал молодой человек, — решительно ничего. Что может случиться со мной?

— Не знаю, но вы вздрогнули.

— Вы уверены в этом?

— О! Совершенно уверена.

— Наверное, это было нервное движение, в котором я не отдавал себе отчета.

— А не был ли причиной этого движения крик совы, раздавшийся три раза почти возле нас?

— Вы его слышали?

— Да, и подобно вам, сэр Джордж, почувствовала неприятное ощущение. Вы подверглись женской слабости, не так ли?

Джордж поклонился.

— Не отрицаю, мисс Мария, вы угадали.

— Это на самом деле была сова?

— Да.

— Считают, что сова инстинктивно чувствует предстоящую смерть и инстинктивно извещает об этом своим криком, садясь на крышу дома того человека, который должен покинуть этот мир, — продолжала молодая девушка.

— Я слышал об этом, но было бы нелепо верить народному предрассудку, лишенному основания и смысла.

— Вы принадлежите к числу неверующих, сэр Джордж?

— Ничуть. Я допускаю все то, чему позволяет верить здравый рассудок, но всегда возражаю глупости.

— Почему же вы вздрогнули?

— Вероятно, потому, что этот крик раздался в тишине и внезапно произвел на мои нервы такое же ощущение, какое производит фальшивая нота во время концерта.

— И вы не испытали страха?

— Никакого.

— И никакого предчувствия?

— Нет, ни малейшего, уверяю вас.

— В таком случае вы храбрее и счастливее меня, потому что, признаюсь, этот страшный крик среди такой спокойной ночи показался мне предзнаменованием какого–то близкого несчастья кому–нибудь из нас.

Слова Марии так странно совпали с тайными мыслями Джорджа, что он снова, сильнее прежнего, вздрогнул.

 

Глава 14. Согор и незнакомка

Согор, стоя возле двух лошадей и поджидая Джорджа, облокотился на ствол старого дерева. Обыкновенно проходило не более минуты после крика совы, как он слышал уже быстрые звуки шагов молодого человека. Но в этот вечер, как мы знаем, первый зов остался без ответа, ничто не нарушило ночной тишины, ни один звук не произвел шума в аллее парка.

Индус по своей природе терпелив. Сначала Согор не удивился, он ждал терпеливо и равнодушно. Но после того, как прошло восемь или десять минут, ему показалось странным, что он не видит до сих пор молодого англичанина, и подумал: «Вероятно, он не слышал сигнала». И, поднеся к губам кулак, индус закричал, искусно подражая ночной птице.

Джордж Малькольм все еще находился в саду с отцом, братом и двумя девушками. Он ожидал второго крика, но, тем не менее, опять почувствовал сильное волнение. Это ощущение, которое можно назвать предчувствием, еще сильнее отразилось на Марии Бюртель. Она почувствовала себя плохо и стала дрожать как в лихорадке. У нее сильно забилось сердце, и она прошептала:

— Ради Бога, сэр Джордж, давайте войдем в дом. Эти ужасные крики сильно действуют на меня. Смейтесь, если хотите, над моей слабостью, но вы не разубедите меня в том, что эти крики не к добру.

Произнося последние слова, Мария поняла, что силы покидают ее. Земля заколебалась под ногами, и она упала бы, если бы Джордж не подхватил ее.

— Боже мой! — закричал сэр Джон, страшно забеспокоившись. — Что случилось с этим милым ребенком?

— Ей внезапно стало плохо, батюшка! — испуганно ответил Джордж. — Как ей помочь?

— Скорее пойдем в дом, — предложил судья. — Это минутное недомогание, оно быстро пройдет.

Джордж, неся драгоценную ношу, с необыкновенной быстротой преодолел расстояние, отделявшее его от дома. Эва, Эдвард и сэр Джон едва поспевали за ним.

Когда он, поднявшись по лестнице, вошел в зал, Мария совсем потеряла сознание, ее длинные ресницы опустились на большие глаза, под которыми образовались синие круги. Голова, обрамленная локонами распустившихся волос, качалась из стороны в сторону.

Джордж бережно положил ее на диван. Эдвард побежал за доктором, а Эва пошла в свою комнату за спиртом; Джон Малькольм тер ей виски батистовым платком, смоченным свежей водой.

Старания оказались не напрасными. Мария вздрогнула, потом открыла глаза. Так как обморок продолжался недолго, она не забыла случившегося и, протянув руку к окружающим, сказала с обворожительной улыбкой:

— Не спорю, я очень смешна! Не опровергайте этого! Да, я очень смешна! Я не знаю, что сегодня на меня нашло! Не узнаю себя. Двадцать раз я слышала крики совы без малейшего волнения! Почему же сегодня эти крики произвели на меня такое воздействие? Не понимаю и не могу объяснить этого. Может быть, это происходит от усталости после дороги или же от радости, что снова нахожусь в доме моего милого опекуна.

— Да, да, дитя мое, — с живостью отвечал Джон Малькольм, — это правда, не сомневайся в этом…

— Тем лучше.

Джон Малькольм приложил палец к беленькой ручке молодой девушки.

— Разве у меня лихорадка? — спросила она, снова улыбнувшись.

— Небольшая, но несколько часов крепкого сна прогонят се. Только нужно лечь спать, как можно скорее. Я с Эвой провожу тебя в комнату. Дай одну руку мне, другую — сестре.

Мария уже встала. Засмеявшись, она ответила:

— А! Я сильнее, чем вы думаете! Мне не нужна поддержка, я поднимусь сама…

И в самом дела, молодая девушка, исполняя свои слова, быстро, хотя и шатаясь, прошла в зал. Подойдя к порогу, она обернулась:

— Простите, милые друзья несносной Марии сегодняшний вечер. Завтра, с Божьей помощью, вы увидите настоящую Марию…

С этими словами она подставила лоб Джону Малькольму, пожала руку Джорджу и Эдварду, затем быстро поднялась по бамбуковой лестнице, почти не опираясь о перила.

Отец и оба сына остались на несколько минут одни, разговаривая о странном приключении, так внезапно прервавшем хороший вечер. Джордж, давно желавший остаться один, чтобы предаться размышлениям, подал сигнал ко сну, прося у отца разрешения идти в свою комнату.

Войдя к себе, он запер дверь, отворил окно, и, облокотившись на решетку балкона, задумался. Его размышления кончились решимостью навсегда разорвать связь с незнакомой вакханкой.

Между тем Согор, после вторичного зова, с уверенностью продолжал ждать. Но эта уверенность сменилась удивлением, когда он понял, что и второй крик остался безрезультатным. Ему пришла в голову мысль, что, может быть, обитателей веранды нет дома. Желая убедиться в этом, он оставил лошадей на попечение негра, а сам направился к саду.

Он увидел, что все окна дома освещены и в них мелькают тени, среди которых ему показалась и тень Джорджа, в чем, надо признаться, он не ошибся.

Итак, молодой человек был дома и, конечно, слышал сигнал. Если он не пришел, то, без сомнения, какая–то неизвестная причина мешала ему прийти.

Согор обычно исполнял буква в букву приказания, полученные от женщины, известной нам не только красотой и своими странными капризами, но никогда не шел самостоятельно дальше приказа. Поэтому он вернулся к лошадям, вскочил на одну из них, сделав знак негру сесть на другую, и помчался ко дворцу, через порог которого Джордж переступал не иначе, как с завязанными глазами.

Быстро пройдя анфиладу роскошно убранных комнат, через которые обычно вел за руку молодого англичанина, он достиг будуара, в котором незнакомка ждала его.

Услышав шаги Согора, она быстро надела маску на лицо, покрывшееся легкой краской, тогда как в глазах блеснула молния. Согор приподнял портьеру из китайского атласа, отделявшую зал от будуара. Затем переступил порог комнаты со сложенными на груди руками и почтительно склонил голову.

Незнакомка, бросив на него взгляд, вздрогнула.

— Ты один?

— Да, — прошептал Согор.

— С Джорджем Малькольмом что–нибудь случилось? — спросила незнакомка дрогнувшим голосом.

Индус отрицательно покачал головой.

— Так его нет дома?

— Он дома, госпожа.

— Может быть, он не слышал сигнала?

— Нет. Я повторил сигнал два раза.

Незнакомка порывистым движением сорвала с себя маску. Лицо у нее было мертвенно–бледным, губы дрожали.

— И он не ответил?!

— Нет, госпожа.

— Значит, он не хотел следовать за тобой, — продолжала она с нескрываемой горестью. — Ему надоели свидания! Он больше не придет!

Согор ничего не ответил.

Большое венецианское зеркало висело как раз напротив молодой женщины. Она ненароком бросила на него взгляд, и зеркало отразило ее поразительную красоту и прелестные формы. Пламя гордости мелькнуло в ее глазах, брови раздвинулись, а на губах появилась улыбка.

— Невозможно! — прошептала она. — Разве я умею обольщать хуже Цирцеи? Разве я отношусь к тем, чья любовь наскучивает и которых бросают раньше времени? Наверное, важная причина помешала ему сегодня следовать за Согором. Эту причину я хочу знать! Я хочу, чтобы он возвратился! Он вернется, и если нужно будет удержать его, я сделаю то, что никогда не делала… Я сниму маску и покажу свое лицо! Да, я сделаю это, потому что люблю его!

Эти слова были произнесены очень тихо, и до Согора долетел только неясный шепот. Незнакомка обернулась к индусу и сказала:

— Согор! Ты вернешься туда!

— К его дому?

— Да.

— Что я буду там делать?

— Ты перелезешь через забор и постараешься проникнуть в дом.

— Хорошо, госпожа.

— Затем войдешь к Джорджу Малькольму и скажешь, что я жду его, что хочу видеть его! Что ему необходимо следовать за тобой. Необходимо, ты понял это?

— Я скажу ему это, госпожа, но…

— Ну, что же? — с нетерпением воскликнула незнакомка, — договаривай же, Согор!

— А если он откажется?

Гордая улыбка промелькнула на губах молодой женщины, снова бросившей взгляд в зеркало.

— О! Будь спокоен, Согор, — возразила она. — Будь спокоен, он не откажется!

Индус поклонился, а незнакомка продолжала:

— Иди же, мой верный слуга! Иди скорее, а возвращайся еще быстрее. Минуты покажутся мне часами, пока ты не вернешься.

Не успела она договорить, как Согор исчез со скоростью, с которой исчезают и появляются предметы у опытного фокусника.

Его отделяло от дома Джорджа не более полумили. Согор, сопровождая его, делал бесчисленные повороты, чтобы сбить с толку и уверить, что незнакомка живет далеко от Бенареса. В эту же ночь, имея другую цель, он, как говорится, мчался по весь дух. Лошадь, пущенная в галоп, бежала подобно фантастическому коню из древних баллад.

Индус сошел с лошади на споем обычном месте. Сбросил с себя плащ, который в данном случае мог помешать ему, он перескочил через забор и проник в сад, окружающий дом. Перед ним показался корпус жилища, многие окна которого были еще освещены.

 

Глава 15. Согор и Джордж

Осторожность индусов вошла в поговорку, так же, как и осторожность змеи, но нужно согласиться, что в этом отношении человек намного превосходит пресмыкающееся.

Хитрый, как и все из его племени, Согор прежде всего постарался уничтожить следы своего пребывания. Потом вместо того, чтобы идти к дому по аллеям, на песке которых могли остаться следы, он пошел по траве, хорошо зная, что, примятая ночью, она поднимется к утру под живительной влагой росы.

Наконец, он достиг дома.

Как мы уже сказали, многие окна были еще освещены. В нижнем этаже светился огонек в кабинете Джона Малькольма; наверху — в комнатах двух сестер и, наконец, в спальне Джорджа Малькольма. Эдвард же, озабоченный меньше брата, давно погасил лампу.

Согор не мог войти в дом, не зная внутреннего расположения комнат. Он рисковал столкнуться с лакеем, который сразу бы поднял шум, вынудив индуса бежать. В этом случае слуга не выполнил бы поручение своей госпожи.

Поэтому Согор подошел к нижнему освещенному окну, стараясь проникнуть взглядом во все уголки комнаты. Он увидел старика, сидевшего в кресле и перебиравшего большие связки бумаг. Это был сэр Джон Малькольм.

— Это — отец! — прошептал Согор, направляясь вдоль стены дома к тому месту, где располагалось раскрытое настежь окно комнаты Джорджа. Штора была приподнята, в комнате слышались шаги. По–видимому, молодой хозяин ходил по ней в лихорадочном волнении.

«Это, наверное, он», — подумал индус.

У каждого из окон первого этажа был балкон. Вьющиеся растения обвивались вокруг прутьев решетки, специально предназначенной для этой цели, и превращали окна как бы в корзины с цветами.

Согор, несмотря на свой высокий рост, соединял в себе ловкость обезьяны с гибкостью пантеры. Он ухватился за железные прутья, казавшиеся слишком слабыми, чтобы выдержать тяжесть его тела, и одним прыжком достиг верхнего балкона.

Заглянув в окно, он убедился, что не ошибся в своем предположении о расположении комнат.

Дождавшись минуты, когда молодой англичанин отвернулся к нему спиной, Согор прыгнул в комнату так, что, повернувшись, Джордж увидел неподвижно стоящего индуса. Он видел Согора в белом одеянии, скрывавшем его с головы до ног, поэтому не мог узнать индуса с открытым лицом. Мы должны прибавить, что геркулесова фигура, далеко не ангельское выражение лица этого человека, и к тому же в такой поздний час, отнюдь не были приятны хозяину комнаты.

Чрезвычайно удивленный и немного испуганный этим неожиданным появлением, Джордж остановился. Он уже хотел закричать, рука его инстинктивно потянулась к оружию.

Согор остановил его жестом, прошептав:

— Никого не зовите. Не нужно защищаться. Я — не враг.

— Кто же вы? — спросил Джордж.

— Мой голос хорошо вам известен, хотя моего лица вам видеть не приходилось раньше. Я тот, кто напрасно ждал вас целый вечер на дороге.

— Мой проводник! — вскричал Джордж.

— Да.

— Зачем вы пришли ночью в этот дом?

— За вами.

— С какой целью?

— Проводить туда, где вас ждут.

— Кто вас послал?

— Она.

По губам Джорджа пробежала самодовольная улыбка.

— Та, о которой мы говорим, знает, что вы призывали меня два раза, а я не ответил?

— Она знает это.

— И все же велела вам вернуться?

— Да. «Иди, — сказала она мне, — скажи ему, что я жду его, и он придет».

Джордж некоторое время молчал.

— Пойдемте, — продолжал Согор, — лошади ждут нас.

— Поезжайте без меня, — возразил Джордж, — я не поеду с вами.

Согор сделал порывистое движение, на его лице отразилось удивление. Он не верил своим ушам. Неповиновение воле незнакомки казалось ему невозможным.

— Я приехал затем, чтобы взять вас с собой, — прошептал он.

— Я прекрасно понял ваше намерение, — возразил Джордж, — но не все желания осуществляются. Вы приехали один, один и уедете.

Согор с недоумением покачал головой.

— Это невозможно, — сказал он.

— Почему же?

— Госпожа приказала, и ей нужно повиноваться! — воскликнул посланец незнакомки.

— Вы обязаны ей повиноваться, и хорошо делаете, говоря так. Вы — верный слуга и достойны хорошего господина. Если когда–либо вы потеряете место, которое сейчас занимаете, я с удовольствием возьму вас к себе.

Затем, открыв ящик и вынув из него десять гиней, англичанин прибавил:

— Много раз вы служили мне проводником, сегодня же подверглись серьезной опасности, чтобы добраться до меня. Это заслуживает награды. Вот она!

С этими словами Джордж положил золотые монеты в руку индуса.

Согор в течение минуты с наивным удивлением смотрел на блестящий металл, затем на его бронзовом лице возникло выражение крайнего презрения. Он раскрыл руку, как бы желая избавиться от неприятного прикосновения к золоту, и гинеи рассыпались по ковру.

— Что вы делаете? — воскликнул Джордж.

— Господин, — ответил Согор с надменной вежливостью, — та, которой я принадлежу, богаче бриллиантовых приисков Голконды и щедрее самого бога Вишну! Золото течет между ее пальцев, как вода из источника! Золото так обыкновенно во дворце, что самые бедные из слуг презирают его!

«Странное племя, — прошептал Джордж, глядя на индуса, — какая гордость даже у рабов!»

Потом громко прибавил:

— В нашей стране принято вознаграждать за оказанные услуги. Я не хотел оскорбить вас, поступая таким образом.

— Господин не оскорбил своего слугу, — возразил Согор, — он только ошибся.

Затем, подойдя к окну и увидев, что луна зашла за вершины деревьев, сказал:

— Время проходит, госпожа ждет! В последний раз, господин, спрашиваю вас, идете ли вы?

— Я уже ответил вам, — возразил Джордж с твердостью, не позволявшей Согору больше надеяться. — Мое решение непоколебимо, я не поеду с вами.

— Но почему?

— Я не обязан никому давать отчета.

Это было сказано с гордостью. Точно так же ответил и Согор:

— Господин ошибается! Он должен дать отчет той, которая ждет его и которая еще никогда никого не ждала. Поэтому отказ равнозначен оскорблению.

— Пусть будет так! — воскликнул Джордж. — Я напишу письмо, которое вы ей отдадите. И она не обвинит вас в том, что вы плохо поняли и не выполнили ее приказание.

Англичанин сел к столу и, взяв лист бумаги, быстро написал:

«Той, лицо которой мне незнакомо, той, имя которой мне неизвестно.

Благодаря Вам, сударыня, я видел сон, обворожительный, сладострастный сон, который должен был привести меня к любви. К счастью для моего сердца, между любовью и мной была маска. Я умолял, но всегда напрасно. Ревнивая маска не упала! Она закрывала дорогу к любви!

Сегодня я проснулся. Сон окончился, но никогда не изгладится из моей памяти. Ваш очаровательный образ, хотя и неполный, существует и навсегда останется в признательном сердце Джорджа Малькольма».

Наш герой вложил письмо в конверт и запечатал его перстнем с гербом Малькольмов.

— Возьмите, — сказал он, протягивая письмо Согору. — Вам остается только передать это послание вашей госпоже.

Индус поклонился, опустив голову и приложив руки к груди. Потом, повернувшись спиной к своему собеседнику, достиг балкона и прыгнул вниз.

Джордж быстро подошел к окну, чтобы проследить за странным визитером, но никого не увидел. Темная фигура посыльного исчезла во мраке.

Молодой англичанин задумался.

«Хорошо ли я исполнил свой долг? — спрашивал он самого себя. — Не преступно ли я поступил с женщиной, перед которой остался должником, хотя бы только потому, что она выделила меня из остальных и доказала это лучшими минутами моей жизни? Не обязан ли я был пойти на свидание в последний раз, вместо того, чтобы на приглашение отвечать запиской? Индус, не без основания, сказал, что мой отказ является оскорблением, тогда как если бы я пошел на свидание, то оскорбительный характер разрыва странной связи был бы значительно снижен».

Много раз задавал себе он этот вопрос с той минуты, как, оставив отца и брата, направился к себе в комнату. Эти мысли сильно беспокоили его. Но, наконец, он приподнял голову, как бы избавившись от страшной тяжести.

«Да! Сто раз да! Я исполнил свой долг! Один только долг! Такая любовь, которую я чувствую глядя на Марию Бюртель, должна быть совершенно чиста! Неверность, даже и невольная, загрязнит в моем сердце чистый образ этого невинного существа! Честь приказала мне отказаться, и я отказался!»

Погруженный в такие мысли, Джордж Малькольм не заметил, как прошел целый час после ухода Согора.

Вдруг англичанин вздрогнул. К его ногам упал белый, довольно тяжелый предмет. Он наклонился, чтобы поднять его и заметил, что это не что иное, как письмо, привязанное к камню. Развернув его, он прочитал строки, написанные прекрасным почерком по–английски:

«Приходите. Маска спадет, и сон не окончится, потому что возобновится в любви».

А немного ниже еще два слова:

«Посланный ждет».

Джордж снова подошел к окну, желая проникнут в ночной мрак. Он заметил стоявшую под балконом человеческую фигуру. Это был Согор.

Джордж — отдадим ему должное — не колебался ни минуты. Взяв лист бумаги, он написал только два слова:

«Слишком поздно».

Затем, обернув им, в свою очередь, камень и бросив его в сад, он с шумом затворил окно, чтобы предотвратить дальнейшие попытки индуса проникнуть в комнату.

— Ну, теперь все кончено! — прошептал он с видимым облегчением.

И он бросился в постель, измученный усталостью и волнениями этого вечера, и быстро заснул, мечтая о Марии Бюртель.

Согор же несколько минут спустя уже отдавал записку Джорджа Малькольма прекрасной незнакомке.

Во время чтения ответа ее лицо побледнело еще сильнее. Горькая улыбка сжала губы.

— А! — вскричала она. — Слишком поздно! Ну, хорошо! Ты отталкиваешь мою любовь! Так я обещаю мою ненависть! Принцесса Джелла не знает забвения и прощения! Берегись, Джордж Малькольм!

Принцесса, назвавшая свое имя, высокий титул, произнесла это громко перед Согором.

— Госпожа, — спросил индус, — что вы думаете делать?

— Отомстить за себя! — ответила Джелла.

— Каким образом?

— Еще не знаю как, но клянусь тебе, что месть будет ужасной и достойной оскорбления!

— Госпожа поручит исполнить месть мне?

— Тебе?

— Вы же знаете, для вас Согор готов на все!

— Знаю, но что ты можешь сделать?

— Я могу убить! По одному вашему знаку я могу влить в жилы Джорджа Малькольма яд, убивающий через год и заставляющий переносить страшные страдания! Может быть, лучше удушить его сегодня ночью? Я готов! Мой аркан задушит его!

Принцесса, посмотрев на Согора, приподняла плечи.

— Запрещаю тебе и думать о Джордже Малькольме, — прошептала она. — Для тебя среди всех англичан этот должен быть священным. Помни это!

На лице индуса появилось выражение удивления.

— Как? — прошептал он. — Вы хотите, чтобы он жил?

— Да, я хочу, чтобы он жил, страдая! Чтобы он жил, видя, как все, кого он любит, умирают, как гибнут все его надежды! Я хочу истоптать ногами слишком гордое сердце, отторгнувшее мою любовь! Хочу, наконец, чтобы он долго призывал смерть, и убью его сама, сказав за что убиваю! Понимаешь ли теперь мою месть, Согор, и не находишь ли ее лучше своей?

Индус распростерся перед принцессой, глаза которой мрачно блестели непримиримой ненавистью.

— Госпожа, — пробормотал он, — вы велики! Я обожаю в вас дочь Шивы и Бовани — богини ненависти.

— Тамерлиды — сыновья богов, — возразила принцесса с гордостью, — а я — дочь тамерлидов.

 

Глава 16. Первое приглашение

Помнят ли наши читатели разговор между Джоном Малькольмом и Джорджем на другой день после приезда сына в Бенарес? Напомним его читателям.

Джордж спрашивал отца о таинственной цели его жизни, умолял, чтобы он принял его в помощники, как тот обещал ему в своих письмах. Судья просил у сына отсрочки на месяц, говоря, что по истечении этого срока не станет от него ничего скрывать.

Прошли три недели с этого времени. Джордж с нетерпением считал дни и призывал час, когда ему можно будет, наконец, разделить с отцом опасности предприятия и славу успеха.

Джон Малькольм стал еще деятельнее, его сыновья и воспитанницы поражались тому, как хватало сил этому человеку, столь преклонных лет, вести насыщенную ежедневным трудом почти без отдыха жизнь.

С самого раннего утра Джон Малькольм садился верхом на лошадь и без сопровождения даже лакея покидал усадьбу в неизвестном направлении. Джордж, попросивший один раз сопровождать его, получил категорический отказ.

Обычно он возвращался к ужину. Пыль, покрывавшая лошадь, свидетельствовала о большом расстоянии, которое преодолевал вместе с нею всадник. Час или два Джон Малькольм разговаривал с сыновьями. Выражение внутренней радости сверкало на его одухотворенном лице. Затем, удалившись к себе, он приводил в порядок заметки, привезенные им из поездки, и лампа его горела часто до самого рассвета. Нередко лакей замечал, что постель хозяина не была даже примята. Он выразил свое удивление Джорджу, который не замедлил передать его отцу.

— Батюшка, — сказал сын судье, — вы целые ночи проводите за работой?

— Не буду отрицать, но это необходимо.

— Вы совсем не спите!

— Немного сплю. Но у меня нет времени!

— Это приводит меня в отчаяние, батюшка!

— Почему же?

— Хотя у вас и стальная воля, вы все–таки человек! Продолжая вести такую жизнь, вы убьете себя!

— Если я буду продолжать жить таким образом, то умру, совершенно согласен с тобой.

— Как?

— Успокойся, милое дитя, успокойся. Такая жизнь скоро кончится.

— Это правда, батюшка?

— О! Абсолютная правда! Нить Ариадны, которая ведет меня среди мрака, не вырвется теперь из моих рук… Через неделю для меня настанет отдых, не полный, конечно, не праздность, но больше не будет переутомления, потому что ты удвоишь наши силы, разделив мои мысли, тайны и труды… Посмотри на меня: надежда и уверенность в успехе поддерживают, и я не чувствую ни духовного, ни телесного утомления!

Старик говорил правду. Нечеловеческие труды не оставили на нем даже следа. Каким Джордж видел своего отца в день приезда, таков он был и теперь. Та же гибкость в походке, та же твердость в чертах лица, тот же блеск в глазах, та же откровенная улыбка.

Молодой человек, совершенно успокоившись и отогнав от себя мимолетный страх, стал думать о Марии Бюртель, овладевшей всем его существом.

Джордж и Мария были теперь женихом и невестой, подобно Эве и Эдварду. Они знали, что должны принадлежать друг другу, твердо веря, что ничто в мире не может разъединить их, стать между ними. Они ощущали силу отцовского благословения, не боялись людей, не боялись невзгод и твердо шли к счастливому будущему, полные непоколебимой уверенности во взаимной привязанности.

Джордж и Мария любили друг друга! Это говорит о многом. Джорджу стоило только задуматься, как перед ним представал образ Марии. Стоило Марии закрыть глаза — и она видела своего жениха.

Все было настолько безоблачным, что следовало ожидать грозы.

Однажды вечером Джон Малькольм, уезжавший с утра, вернулся к ужину. Он быстро прошел к себе в кабинет для того, чтобы сменить одежду и вернуться к детям. Множество писем на имя Джона Малькольма лежало возле его прибора. Два из них отличались атласной бумагой и толщиной и были запечатанны красным сургучом. На одной из печатей красовался герб Англии. На другой было изображение индийского божества.

Джон Малькольм, пробежав глазами адреса, положил письма на стол, не распечатав ни одного из них, и воскликнул со смехом:

— Отложим серьезные дела в сторону! Проделав сегодня верхом двадцать миль, я вполне заслужил двухчасовой отдых!

Мария наполнила хересом стакан из богемского хрусталя.

— Выпейте вина, милый батюшка! — сказала она с ангельской улыбкой, подавая стакан сэру Джону.

— Благодарю, милое дитя, — ответил судья. Выпив вино, он прибавил, целуя молодую девушку. — Отцовский поцелуй ангела заставляет забыть усталость, жажду, голод!

— Батюшка, — спросил Джордж, — неужели вы действительно сегодня проскакали двадцать миль?

— Не меньше, друг мой.

— По ведь вы рискуете здоровьем!

— Ты же видишь, все как раз наоборот. Я здоров, как никогда.

— Потому что вы скорее счастливы, чем благоразумны! Но все это плохо кончится!

— Ну, ну! не брани своего отца! Главные труды закончены! Я завершил посев, и час жатвы приближается!

— Что, конечно же, не помешает вам завтра продолжать жизнь, которую можно назвать самоубийством!

— Вот в этом ты глубоко ошибаешься…

— Почему?

— Завтра я отдыхаю.

— Отдыхаете? — прошептал Джордж с комическим удивлением.

— Да… да… да… — ответил, смеясь, Джон Малькольм, — да, сто раз да, завтра я отдыхаю!

— Хотел бы не сомневаться, но что–то верится с трудом!

— Напрасно.

— Так вы почувствовали, наверное, упадок сил?

— Нет, но сегодня я сделал открытие, постоянно ускользавшее от меня. С этого часа я буду работать у себя в кабинете и надеюсь, что скоро добьюсь блестящих результатов.

— Ах, батюшка! — вскричал обрадованный Джордж, — какая приятная новость. Наконец–то вы окажетесь среди нас. Нам больше не придется жить в доме, в котором хозяин постоянно отсутствует.

Джордж выразил общую мысль, поэтому благодаря приятной новости обед был весел и очень оживлен.

Когда подали десерт и слуги удалились из комнат, поставив на стол портвейн и другие вина, судья начал распечатывать письма одно за другим. По–видимому, они были малоинтересны для него, потому что, пробегая их глазами, он бросал прочитанное на пол. Скоро из всех писем осталось только два, о которых мы уже упоминали.

Джон Малькольм разорвал конверт одного из них и прочел с большим вниманием.

— Милые дети, — затем сказал он, обращаясь к молодым девушкам, — вот здесь кое–что касается и вас, я вполне уверен, что новость, полученная мной, заставит ваши сердца забиться от радости!

— Что же это такое? — почти одновременно спросили Мария и Эва.

— Приглашение.

— А! — радостно вскричала Мария, — какое счастье. Наверное, речь идет о бале, не так ли, батюшка?

— Да… о большом празднике…

Молодые девушки захлопали в ладоши.

— Кто же дает бал и приглашает нас?

Джон Малькольм прочел вслух:

«Лорд Сингльтон, губернатор Бенареса просит сэра Джона Малькольма, сэра Джорджа Малькольма, сэра Эдварда Малькольма, мисс Марию и мисс Эву Бюртель оказать ему честь посетить праздник, который он дает во дворце своей резиденции в субботу 8 сентября 1830 года».

— Этот бал, организуемый губернатором, наверное, должен быть восхитительным. Он будет проходить в обширных залах и садах, наполненных чудесами, не правда ли, батюшка? — с живостью спросила Мария.

— Больше чем восхитительный, милые дети, — возразил Джон Малькольм. — Уверяю вас, лорд Сингльтон смело соперничает с Востоком по великолепию как убранства своего жилища, так и устраиваемых им торжеств.

— Итак, бал состоится в будущую субботу?

— Да.

— Сегодня понедельник, у нас еще достаточно времени для подготовки туалетов…

— Кокетки! — улыбаясь, сказал Джордж.

— Кокетки, если хотите, господин жених, — смеясь, в тон ему отвечала Мария. — Но несомненно также и то, что мы должны поддержать честь нашего флага! Мы хотим, чтобы вы гордились нами, хотим затмить всех принцесс и поразить принцев! Одним словом, хотим быть красавицами! Или вы думаете, что это будет трудно?

— Напротив, и потому хочу дать вам хороший совет.

— Какой?

— Чтобы быть красавицами из красавиц, очаровательными из очаровательных, вам следует сделать только одно.

— Что же?

— Остаться такими, какие вы есть.

— Льстец! — ответила Мария и погрозила жениху своим тоненьким пальчиком.

— Но, — возразил Джордж, — вы хорошо знаете, что то, что считается лестью для других, правда для вас с Эвой.

Эдвард, в свою очередь, поддержал брата. Между влюбленными началась одна из тех ссор, которые составляют самую прелестную сторону человеческих отношений.

Спустя некоторое время решили обратиться за советом к Джону Малькольму, который помирил всех, подтвердив, что Джордж и Эдвард правы, что всюду, где только покажутся, Мария и Эва будут лучше всех и что искусство женщин ничего не прибавит к их молодости и грации.

— Откуда лорду Сингльтону известно о моем приезде в Бенарес? — спросил Джордж у отца.

— Я сам сообщил ему об этом несколько дней тому назад, сказав, что буду иметь честь представить тебя ему… Я хотел и обязан был сделать это, но у меня не хватило времени. Глубоко сожалею об этом и спешу исправить свою вину. Завтра же ты поедешь со мной в губернаторский дворец.

— Лорд Сингльтон. Что он за человек?

— Трудно ответить на этот вопрос. Может быть, он и не имеет качеств выдающегося деятеля, но верно, что он честен, храбр, обладает умом если и не блестящим, то вовсе и не посредственным. Но если, не дай Бог, судьба неожиданно поставит его в критические обстоятельства, когда английское владычество в Индии будет зависеть от него одного, он, может быть, и не найдет в себе силу–волю, которая повелевает обстоятельствами, ту непоколебимую энергию, которая восторжествует, несмотря ни на какие препятствия. Однако я вполне уверен, что он не перенесет поражения и умрет в борьбе, не отступив ни на шаг… Это мое беспристрастное мнение о лорде Сингльтоне, дворянине. Его рыцарская любезность вынуждает прямых потомков древних владык Индии, самых заклятых врагов английского владычества, внешне симпатизировать ему. Я готов поклясться, и никто не сможет опровергнуть моего мнения, что во всех трех королевствах не найдется более достойного дворянина, чем лорд Сингльтон.

— Это очень лестный отзыв, — сказал Джордж.

— Да, я это знаю и был бы в отчаянии, если бы случилось иначе. Я симпатизирую лорду Сингльтону, уважаю его и смею думать, что и он удостаивает меня некоторым уважением.

— Лорд Сингльтон еще не стар?

— Да и не молод. Ему около пятидесяти, но он хорошо выглядит, так как окружает себя такими заботами, что ему можно дать не более сорока.

— Он женат?

— Вдовец. Пятнадцать лет тому назад лорд приехал из Англии со своей женой, слабое здоровье которой не выдержало убийственного климата Индии. Лорд Сингльтон тосковал много лет, но так как время ослабляет горе, то и на него подействовал общий закон. Не знаю, забыл ли он, но уверен, что утешился, по крайней мере, внешне.

— Он ведет свободный образ жизни?

— Да, подобно принцу. Лорд получает баснословные доходы с собственного состояния, а кроме того, имеет огромное жалование.

— И принимает много гостей?

— Почти каждую неделю он приглашает главных деятелей Индийской компании на изысканный обед, раз в месяц открывает залы для приема гостей и, наконец, раз в год даст бал, знаменитый на всю Индию и который будет очень интересен и для тебя.

— Не могу понять, что меня там может заинтересовать, — возразил Джордж. — В окружении незнакомых людей мне всегда бывает как–то не по себе.

— Конечно. Это случается, когда попадаешь в общество простолюдинов. Но на этот праздник приглашены потомки древних фамилий, отпрыски тамерлидов, считающие себя рожденными от богов, принцы, одетые в национальные костюмы, настолько роскошные, что заставили бы побелеть от зависти наших европейских миллионеров, и, наконец, люди, носящие имена своих древних предков.

— Как им удалось сделать ото? — спросил Джордж.

— Я уже говорил тебе, — ответил сор Джон, — что все эти патриции, пренебрегая земным происхождением, воображают себя сыновьями богов… Это и объясняет, каким образом и для чего их предки царствовали, когда наша земля еще была охвачена хаосом.

— Согласен с вами, — со смехом ответил Джордж, — теперь я начинаю думать, батюшка, что праздник у лорда Сингльтона покажется мне чрезвычайно любопытным.

 

Глава 17. Второе приглашение

Джон Малькольм держал в руке второе письмо, на красной печати которого имелось изображение какого–то индийского бога.

— Очень странно! — прошептал он, рассматривая печать.

— Что именно, батюшка? — спросил Джордж.

— Посмотри, — сказал судья, протягивая конверт сыну, — видишь ты это изображение?

— Да, там изображен страшный идол, вот и все.

— Это печать тамерлидов.

— Древнее племя индийских раджей, о которых вы только что говорили мне?

— Именно.

— Разве вы состоите в постоянной переписке с кем–нибудь из сыновей Брахмы?

— Нет, поэтому–то я и не понимаю, кто мог прислать мне это письмо.

— Распечатайте и узнаете.

Старик сломал печать и воскликнул с живейшим удивлением:

— Еще одно приглашение!

— На бал? — в один голос спросили молодые девушки.

— Нет, дорогие мои, речь идет совершенно о другом празднике, и приглашение к вам не относится.

— Что же это такое? — с любопытством спросил Джордж.

Судья прочитал вслух:

«Принцесса Джелла просит сэра Джона Малькольма, гражданина Бенареса и его сыновей, сэра Джорджа и сэра Эдварда, оказать ей честь своим присутствием на охоте за пантерой, которая состоится в четверг 6 августа 1830 года в Перавасском лесу. Приглашенные собираются в девять часов утра на перекрестке дорог, возле развалин пагоды Кали. После охоты принцесса предложит своим гостям ужин в своем деревенском доме Шагабад».

— Охота за пантерой! — воскликнул Джордж, и его глаза заблестели. — Ах, батюшка, ничто в мире сейчас не могло бы быть приятнее для меня, чем эта новость!

— Боже мой, что я слышу! — прошептала Мария, и лицо ее побледнело. — Боже мой, охотиться на пантеру! Это же очень опасно и может обернуться бедой!

— Не бойся, дитя мое, — отвечал Джон Малькольм, — опасность, пугающая тебя, не существует, я глубоко убежден, что твое беспокойство напрасно. Конечно, пантера — страшный хищник, но во время охоты принимаются все предосторожности, так что несчастья случаются очень редко.

— Вот видите, батюшка, — возразила Мария. — Пусть даже редко, как вы говорите, но все же они случаются.

— В жизни, дитя мое, опасность идет рядом с человеком, но ничто не делается без воли Божьей… Всемогущий денно и нощно хранит свое творение, не позволяя ему умереть раньше назначенного часа.

— Умоляю вас, батюшка, не ездите на эту охоту.

— Существуют важные причины, из–за которых я вынужден принять это неожиданное приглашение принцессы, и потому, к сожалению, не могу исполнить твоей просьбы.

— По крайней мере, обещайте мне быть осторожными…

— О! Это я тебе обещаю, — улыбаясь, ответил сэр Джон Малькольм. — От всего сердца обещаю, что ни Джордж, ни Эдвард не будут рисковать жизнью. Любовь, соединенная с надеждой близкого счастья, делает жизнь молодых людей драгоценней. Я же слишком люблю вас, чтобы по своей вине ускорить минуту вечной разлуки.

— Ну, это обещание немного успокаивает нас, — обрадовалась Мария, изящным движением руки с платком смахивая слезу с длинных бархатистых ресниц. — И все–таки мы будем спокойны только тогда, когда вы вернетесь с охоты целыми и невредимыми.

— Батюшка, — спросил Джордж, — что это за принцесса Джелла?

— Потомок тамерлидов. Сторукий идол, изображенный на печати, это то же самое, что герб.

— Принцесса богата?

— Она обладает одним из тех состояний, о которых Англия не имеет даже понятия. Джелле принадлежат целые провинции, повинующиеся ей как царице. Ее дворец в Бенаресе — это настоящее чудо, но у нее такие дворцы имеются почти во всех главных городах Индии: в Калькутте, Агре, Дели и Лагоре. Виллы принцессы похожи на чертоги и так многочисленны, как и количество дней в году. Влияние Джеллы в Индии огромно, почти безгранично. И если бы она не была верным другом Индийской компании, то стала бы самым опасным ее врагом.

— И вы не сомневаетесь в ее преданности английскому престолу?

— Нет, потому что она много раз давала неопровержимые доказательства своей лояльности.

— Принцесса замужем?

— Она овдовела в восемнадцать лет.

— Сколько же ей лет?

— Около двадцати пяти.

— Такая молодая и так богата и могущественна! — воскликнул Джордж. — А к этим трем дарам присоединяется красота?

— Принцесса Джелла — одно из самых очаровательных созданий, какое может только создать воображение поэта, — ответил Джон Малькольм, — блеск ее глаз, нежная бледность лица, роскошные черные волосы — бесподобны

— Ах, батюшка, — прошептала с невольной дрожью Мария, — как должно быть хороша эта женщина!

— Да, очень хороша, но хуже тебя, мое милое дитя! — возразил Джон Малькольм, одной рукой прижимая свою воспитанницу к груди. — Ее необыкновенная красота заключает в себе что–то странное и почти дьявольское! Это не та красота, от которой теплеет сердце и наполняется благородством душа. Это совершенно иное…

Мария улыбкой поблагодарила опекуна, хотя тень сомнения где–то притаилась в ее глазах. Неизвестное волнение, причину которого она не могла установить, овладело ею. Видимо, это было чувство рождающейся ревности.

Джордж Малькольм продолжал:

— А сохранила ли эта индийская принцесса, приглашающая нас на охоту за пантерой, дикие нравы и обычаи своих предков?

— Из всех странных личностей, которые тебе придется изучать в Ост–Индии, принцесса Джелла будет самой любопытной.

— Почему, батюшка?

— Она является натурой очень сложной, непонятной и может десять раз за день сбить с толку самого благожелательного сторонника.

— В чем же это проявляется?

— Это трудно объяснить. Впрочем, постараюсь. Принцесса выглядит как светская дама, носящая одну из самых знатных фамилий английской аристократии, она получила образование, говорит по–французски, по–английски, словно уроженка Парижа или Лондона, она путешествовала по Европе, танцевала в Вестминстере и Тюильри, рисовала с натуры достопримечательности Швейцарии и Италии. Беспристрастные артисты и художники, листавшие ее альбомы, говорят, что они восхитительны. Принцесса выписывает драгоценности из Лондона, а платья из Парижа. Ее французский повар не уступает королевскому. Ты видишь, вроде бы нельзя быть более цивилизованной, а, между тем, принцесса сохранила все верования, все предрассудки своей касты! Эта молодая женщина, изящество которой соперничает с нашими замечательными львицами, эта смелая путешественница, посетившая Виндзорский собор и собор святого Петра в Риме, от чистого сердца верит в бога Вишну и с глубоким религиозным убеждением посещает храм Шивы и храм Бовани.

— Что вы говорите, батюшка! — изумился Джордж.

— Самую чистейшую правду.

— Такие крайности! Но это же невозможно!

— Я понимаю, что все это очень странно, но тем не менее все это так. Повторяю, в принцессе Джелле заключены две женщины: светская, прелестная, восхитительная и индианка, потомок тамерлидов, оставшаяся до мозга костей верной религии жестоких предков. Если какое–либо из индийских божеств потребует человеческую жертву, я уверен, что принцесса, после утомительного бала, будет присутствовать с улыбкой на губах при последних конвульсиях несчастной жертвы, даже если эта жертва была самым лучшим ее партнером на танцах…

На лице Джорджа появилось выражение отвращения.

— Хоть это и ужасно, — продолжал его отец, — но она преданна своему племени и не виновата, что образование не смогло уничтожить в ней инстинкты, закрепленные поколениями предков.

— Благодаря своему состоянию и утонченному вкусу, — снова начал Джордж, — принцесса должна жить по–царски?

— Не только по–царски, но лучше… Она живет в роскоши, о которой мы, европейцы, не можем даже мечтать. Впрочем, эта роскошь так же странна, как и сама принцесса. Переступив через порог ее дворца, забываешь действительность, думая, что перенесен в сказочный мир. Так, например, принцесса держит при себе маленькую армию амазонок…

— Амазонок!? — воскликнул Джордж с недоумением.

— Уверяю тебя, это действительно так. Да ты и сам увидишь. Пятьсот или шестьсот женщин отлично обученных английскими офицерами, серьезно считают себя солдатами: они упражняются в стрельбе, если понадобится, пойдут на войну и проявят храбрость, не уступающую сипаям.

— Да… — прошептал Джордж. – Индия — страна, полная чудес. В девятнадцатом веке встретить вооруженных амазонок… Согласитесь, батюшка, это странность, которая вполне оправдывает французскую пословицу: «Верь тому, что кажется верным».

— Согласен, — улыбаясь, отвечал Джон Малькольм.

— Где же размещает принцесса свои батальоны?

— В специально построенных для них казармах с большим комфортом и изысканностью. Поэтому молодые, хорошенькие индианки наперебой стараются поступить в армию Джеллы…

— А форма женщин–солдат не безобразна?

— У принцессы слишком хороший вкус, чтобы не проявиться и в этом деле: костюм военных амазонок представляет собой нечто среднее между изящной формой сипаев и женским платьем, в которое одеваются актрисы лондонских театров для пантомим во время празднования Рождества.

— Одним словом, красиво?

— Очаровательно!

— Разве принцесса ходит без стражи?

— Нельзя сказать, чтобы всегда, но во всех случаях, когда требует этикет, она не обходится без своих защитниц. Я уверен, что в день охоты за пантерой мы увидим вокруг Джеллы женскую стражу на лошадях.

— Вы правы, отец, она действительно живет по–царски.

— Но это не единственная ее странность. Принцесса содержит для собственного удовольствия и для развлечения гостей баядерок, певиц и танцовщиц, которые с детских лет обучаются этой профессии. Принцесса повсюду отыскивает молодых девушек, отличающихся сладострастной грацией движений, и приглашает их к себе за любую цену, как настоящий директор театра, желающий нанять известного артиста. Эта фантазия стоит ей ежегодно двести или триста тысяч франков. Но для ее доходов такая сумма лишь капля в море.

— Известно ли что–либо о нравственности принцессы?

— Ничего… Если общественная жизнь ее известна, то семейная покрыта непроницаемым покрывалом.

— Почему же она снова не выйдет замуж?

Джон Малькольм улыбнулся.

— Дорогой мой, — ответил он. — Это вопрос, который может быть разрешен только самой принцессой. Ты спросишь ее, если захочешь. Во всяком случае поверь мне, что в тот день, когда она надумает расстаться с вдовством, претендентов на ее руку будет так много, как звезд на небе или песка на берегу моря.

— Вы хорошо знаете принцессу, батюшка?

— Нет. Однако я был представлен ей лордом Сингльтоном и, как видишь, она не забыла моего имени.

— Вы в первый раз получаете от нее приглашение?

— Да, и это неожиданное приглашение радует, потому что даст мне возможность познакомиться с индийской аристократией, к которой я не знал, как подступиться… Можно подумать, что принцесса отгадала мое желание.

Джордж взял со стола письмо, пробежал его глазами.

— В четверг, шестого августа, — сказал он.

— То есть за два дня до бала лорда Сингльтона.

— На каком расстоянии Бенарес от леса, где мы будем охотиться?

— В шести милях.

— Наши лошади к вечеру устанут.

— Не беспокойся, там мы найдем не только свежих лошадей, но и слонов, если захотим.

— Отлично, но меня еще кое–что беспокоит.

— Что?

— Костюм. Неужели мы будем ужинать у принцессы в охотничьем платье? Мне кажется это неприличным.

— Ты прав. Мой лакей с утра поедет в Аллахабад и привезет все, что нужно из одежды.

— У вас на все есть ответы, батюшка.

— И лорд Сингльтон, наверное, будет также на охоте в четверг. Тебя нужно представить ему пораньше. Поэтому завтра же мы съездим к нему в гости.

 

Глава 18. На перекрестке дорог

На другой день, как было решено накануне, Джордж Малькольм был представлен отцом лорду Сингльтону. Губернатор Бенареса принял молодого человека с любезностью, показывающей, как глубоко он уважает Джона Малькольма.

Губернатор также получил приглашение принцессы Джеллы, расставаясь с отцом и сыном, он сказал:

— До скорого свидания, господа, в лесу Перава с его тиграми и пантерами!

Добавим мимоходом, что во время беседы с губернатором Джон Малькольм официально объявил о предстоящей свадьбе Джорджа и Эдварда с Марией и Эвой Бюртель. Лорд Сингльтон отнесся доброжелательно к этому двойному союзу.

Два следующих дня прошли без приключений, заслуживающих занять место на этих страницах.

Джордж Малькольм, как мы уже знаем, в Англии был страстным охотником, мысль убить пантеру совершенно вскружила ему голову. Он даже не мог уснуть, так сильно хотелось ему скорее оказаться под темными сводами индийского леса лицом к лицу с ужасным и опасным противником. Наш герой отличался решительным характером: перспектива опасности удвоила его нетерпение.

Наконец, долгожданный день наступил, первые проблески зари осветили серое туманное небо. Это было счастливым предзнаменованием, так как охотники могли надеяться, что солнечные лучи, ослабленные облаками, смягчат жаркие часы охоты.

Дорога из Бенареса к лесу Перава шла через горы и была в запущенном состоянии, так что ехать по ней рысью было совершенно невозможно, поэтому, хотя расстояние и не могло считаться большим, из опасения опоздать следовало отправиться ранним утром.

Еще до восхода солнца несколько оседланных лошадей уже стояли возле ворот веранды. Три из них предназначались Джону Малькольму и его сыновьям, а остальные две — Стопу и Казилю, которые должны были сопровождать своих господ на охоту.

Мария и Эва проводили до крыльца опекуна и женихов. Они были немного бледны и сильно волновались. Несмотря на все уверения Джона Малькольма, предстоящая охота внушала девушкам инстинктивный страх, который не могли рассеять никакие доводы. Наступила минута разлуки, последовали просьбы, обещания, клятвы… Затем маленькая кавалькада двинулась в путь. Выехав из города, путники присоединились к группе лорда Сингльтона, в которую входили несколько офицеров и слуг.

После двухчасовой езды путешественники достигли опушки леса Перава. Группа индусов в роскошных одеждах приветствовала их громкими звуками охотничьих рогов… Около часа лошади мчались по хорошей дороге. Наконец, достигли небольшого перекрестка, места сбора охотников.

Справа, посреди маленького пруда, виднелись живописные развалины, наполовину скрытые индийским плющом.

— Что это такое? — спросил Джордж Малькольм Казиля, оказавшегося рядом.

— Господин, — ответил подросток, — эта остатки храма Кали.

— Индийской Венеры! — прошептал Джордж Малькольм, а потом добавил: — Мне кажется, что развалины, окруженные со всех сторон водой, уже не посещаются поклонниками?

— Да, господин.

— Но раньше было по–другому?

— В то время, когда на свете еще не было отцов наших отцов, храм красовался своими многочисленными куполами. В нем жили жрецы, и здесь проходили многие праздники. В те времена кирпичное шоссе соединяло храм вот с тем лесом, но теперь храм разрушился, дорога исчезла, только одни кайманы обитают в этих прудах.

Джордж счел объяснение достаточным и перевел взгляд на группу красочно одетых людей, толпившихся неподалеку.

Большое количество охотников и загонщиков, принадлежавших к разным кастам индусов, отличались обликом, разнообразием костюмов самых ярких цветов. Два слона поддерживали башни, предназначавшиеся для охотников и представлявшие собой огромные серые крепости.

Далее стояли стражники атлетического сложения с желтыми лицами, будто вылитыми из флорентийской бронзы, слуги, имевшие вместо одежды только передники поразительной белизны и тюрбаны из пунцовой кисеи. Они держали на цепях больших догов, почти таких же диких и хищных, как пантеры и тигры, с которыми им предстояло схватиться. Собаки, с широкими ошейниками, усеянными железными иглами, неукротимо прыгали на месте и пронзительно пыли, стремясь порвать державшую их цепь.

Возле ужасных догов богато одетые лакеи держали под уздцы отличных чистокровных лошадей, предназначенных для приглашенных и доставленных сюда по приказу принцессы Джеллы.

Мы описали главные фрагменты картины, представшей глазам удивленного Джорджа Малькольма, но перо не в силах описать с достаточной точностью живописность этой сцены, достойной кисти великого художника.

Лорд Сингльтон, хотя и привык к подобного рода зрелищам, все–таки млел от восторга.

Он подошел к жениху Марии.

— Ну что, сэр Джордж, — спросил он, — каково паше впечатление?

— Я думаю, милорд, — ответил молодой человек, — что великому художнику стоит только верно представить видимое нами, чтобы воспроизвести на полотне впечатляющую картину.

— Да, конечно. Какой–нибудь современный Рембрандт мог бы создать из этого бесценное произведение.

Джордж кивнул головой в знак согласия.

Губернатор посмотрел на часы.

— Час, указанный в пригласительных билетах, наступил, — сказал он, — а царицы праздника все еще нет!

Джон Малькольм вмешался в разговор.

— Милорд, — улыбнулся он, — принцесса Джелла — женщина, и к тому же хорошенькая. Так что она имеет полное право заставлять себя ждать. На охоте так же, как и на балу: приехать после всех — самое лучшее средство произвести эффект. Очаровательная принцесса знает этот рецепт и пользуется им.

— Однако, — возразил лорд Сингльтон, — «точность — вежливость королей». Этот афоризм должен стать девизом как для царей, так и для цариц.

В эту минуту послышались торжественные трубные звуки, повторенные лесным эхом. Губернатор Бенареса смолк.

Взоры всех присутствующих устремились в ту сторону, откуда слышался шум, и увидели живописную картину.

— Что это такое? — спросил Джордж Малькольм.

— Принцесса и ее свита, — ответил лорд Сингльтон.

— Вы еще не знакомы с принцессой?

— Нет, милорд.

— Отец вас представит, я же дам вам совет…

— Какой, милорд?

— Покрыть свое сердце щитом из тройной меди, как говорит Гораций.

— Щитом, милорд? Почему?

— Чтобы предотвратить себя от страшной опасности.

— Опасности?

— Влюбиться в принцессу, — ответил лорд Сингльтон.

По губам старшего сына Джона Малькольма пробежала недоверчивая улыбка.

— Зря улыбаетесь, молодой человек! — сказал губернатор, — а главное, не сомневайтесь! Принцесса, уверяю вас, создание обворожительное, почти непреодолимое, когда вы ее увидите, то поймете истинность моих слов.

— Милорд, — ответил Джордж, — я готов поверить в неотразимые чары нашей сегодняшней хозяйки, но я неуязвим…

Лорд Сингльтон улыбнулся.

— Неуязвим!! — повторил он с оттенком недоверия.

— Да, милорд.

— Вы уверены?

— О! Вполне уверен, у меня самая могущественная защита — любовь! Сердце жениха не может биться ни для одной женщины, кроме Марии Бюртель…

— Вы правы, — согласился губернатор, — я совсем забыл о вашей скорой свадьбе. Вижу, что любите честно и горячо! Счастлива должна быть девушка, которой принадлежит ваше сердце, счастлива невеста, способная внушить такую любовь!

В то время, когда происходил этот разговор, свита принцессы, проехав небольшое расстояние, отделявшее ее от сборного пункта охотников, остановилась на лужайке.

 

Глава 19. Конь–демон

На свиту стоило посмотреть. Впереди на ослепительно белых лошадях ехали двенадцать музыкантов, одетых в пунцовые одежды, обшитые серебром, за ними на черных конях гарцевали двадцать пять молодых женщин. На их блестящих стальных касках развивался белый султан, красные платья охватывали гибкие талии, широкие шаровары из прозрачного газа с золотой нитью, испанские сапожки из красного сафьяна со шпорами не скрывали стройных маленьких ножек.

Позади свиты ехала принцесса Джелла, окруженная главными офицерами своего дома, справа от нее скакал индийский принц Дургаль–Саиб, который в дальнейшем будет играть важную роль в нашем романе. Далее — опять женская свита, совершенно похожая на первую.

Затем — множество слуг в роскошных одеждах. Они замыкали шествие.

Эта блестящая кавалькада остановилась на лужайке, потом по команде с необыкновенной быстротой расступилась, чтобы пропустить принцессу.

Джелла и Дургаль–Саиб направились к лорду Сингльтону, разговаривавшему с Джоном Малькольмом, Джорджем и Эдвардом.

Читатели, конечно, не забыли нарисованного нами в начале этой книги портрета принцессы во время ее таинственного появления среди бурной ночи в храме Шивы. И потому, считая лишним повторять сказанное, мы заметим только, что принцесса Джелла своим простым нарядом создала контраст с окружающим ее почти волшебным великолепием. На ней была суконная амазонка темно–голубого цвета, сшитая в знаменитом магазине на Регент–стрит. Гладкий, белый накрахмаленный воротничок падал на узкий черный галстук. Серая шляпа с длинным красным пером была надета по–мужски на густые великолепные волосы, едва удерживаемые гребнем из черепахи.

Принцесса сидела на чистокровной арабской лошади, сильной, но в то же время легкой в движении.

В левой руке Джелла держала поводья, в правой — хлыст, великолепно инкрустированный.

Охотничий костюм, сшитый точно по фигуре, как нельзя лучше шел принцессе. Лиф из темного сукна обрисовывал безукоризненные формы, достойные античной статуи. Шляпа отлично гармонировала с синеватым оттенком черных волос и нежной бледностью лица.

Одним словом, никогда Джелла не была так хороша, даже в самом роскошном платье, усыпанном драгоценными камнями, как в эти минуты.

Понятное для наших читателей волнение заставляло сильно биться ее сердце, глаза блистали необыкновенным огнем, ноздри непрерывно сжимались и расширялись, пунцовые губы дрожали, а щеки покрылись легким румянцем по мере того, как она приближалась к тому месту, где стоял Джордж Малькольм.

С правой стороны Джеллы ехал, как мы уже сказали, индийский принц Дургаль–Саиб.

Здесь необходимо некоторое отступление.

Дургаль–Саиб, потомок тамерлидов, обладал громадным состоянием, не уступавшим состоянию Джеллы. Ему исполнилось тридцать лет, роста он был немного выше среднего и считался красавцем.

Насколько Джелла отличалась в этот день своей простотой, настолько Дургаль–Саиб старался продемонстрировать элементы роскоши, доведенной до абсурда.

Бриллиант, служивший для поддержания его султана, соперничал по величине и блеску с алмазом, названным «Регент». Одежда принца блистала драгоценными камнями. Поводья лошади, седло, упряжь, рукоятка сабли — все искрилось калейдоскопом рубинов, топазов, изумрудов, сапфиров. Короче, мы не преувеличили бы, сказав, что французский ювелир, не колеблясь, предложил бы за все это пять или шесть миллионов франков.

Лорд Сингльтон с тремя своими соотечественниками двинулся навстречу принцессе, шедшей впереди своей свиты.

— Благодарю, милорд, благодарю, господа, — сказала она, кланяясь лорду Сингльтону и его товарищам. — Вы приняли мое приглашение… Я очень признательна за это, хотя и не сомневалась в вашей любезности.

Услышав голос Джеллы, Джордж вздрогнул: ему показалось, что он слышит его не в первый раз. Мысль, что незнакомка в черной маске и принцесса Джелла — одно и то же лицо, даже не пришла ему в голову.

Внимательно посмотрев на Джеллу, он отметил ее красоту и грацию, не предполагая, что уже не раз обнимал в постели эту женщину, осыпая ее страстными поцелуями.

— Принцесса, — ответил лорд Сингльтон, целуя руку Джеллы, — мы гордимся, что можем выразить свое глубокое уважение жемчужине Бенареса, настоящей царице Индии.

— Это чересчур любезно! — воскликнула со смехом принцесса. — Вы хорошо знаете, что от короны, носимой моими предками, мне осталась только диадема из собственных волос.

Потом, повернувшись к Джону Малькольму, она прибавила:

— Вас особенно я должна поблагодарить, сударь, так как едва смела надеяться на ваше посещение… Я боялась, что серьезные дела помешают вам присутствовать на охоте… Но вы приехали и даже вместе со своим сыном. Поверьте, я очень рада.

— Принцесса, — кланяясь, отвечал Джон Малькольм, — ничто в мире не могло бы извинить меня в собственных глазах, если бы я осмелился отказаться от вашего приглашения. Кстати, позвольте представить вам моего старшего сына, приехавшего несколько недель назад из Англии…

Джелла подняла на молодого человека большие глаза, посмотрела на него так пристально, что тот невольно смутился.

— Добро пожаловать, сэр Джордж, — наконец, сказала она. — Ваши соотечественники прекрасно приняли меня на островах туманного Альбиона. Я охотилась на лисицу в лесах графства Эссекс с лордом Вестминстерским, теперь же, в свою очередь, хочу познакомить вас с индийскими джунглями: пантерами, дичью, еще не известной вам. Сегодня я буду вашим проводником, будьте моим кавалером до вечера и поверьте, сэр Джордж, вы увидите опасность вблизи. Вы согласны?

— С радостью принимаю ваше предложение, принцесса, — воскликнул Джордж, — но с одним условием…

Живейшее удивление отразилось на лице Джеллы.

— Условие! — повторила она, — вы предлагаете мне условие!

— Да, принцесса.

— Какое же, сударь?

— Если представится опасность, то вы оставите ее для меня одного.

Джелла улыбнулась.

— Посмотрим, всему свое время! — согласилась она. — Я ничего не обещаю. Будьте моим кавалером без условий или откажитесь от этого предложения для принца Дургаль–Саиба, который хорошо знает, что я не отступаю перед опасностью…

— Ваше желание будет исполнено, но своего места я не уступлю никому!

— И правильно сделаете.

Джелла подала знак. Тотчас же подошел лакей, стоявший на почтительном расстоянии, и распростерся перед принцессой в низком поклоне.

— Тимор, — обратилась она к нему, — приведи сюда Джали.

Лакей как стрела помчался к тому месту, где слуги держали под уздцы свежих лошадей.

— Вы, вероятно, хороший наездник, сэр Джордж, — между тем продолжала принцесса.

— Мне трудно сказать, каков я наездник, но лошадей люблю.

— Вы сядете на Джали, самую быструю лошадь и единственную, которая может следовать за Баронетом. Она — настоящий демон, предупреждаю вас, будьте осторожны.

— Джали нисколько не беспокоит меня, как бы ни любила она свободу, я постараюсь справиться с нею.

В это время появился лакей, ведя лошадь под уздцы.

Джали была прекрасной арабской лошадью, ничто не могло превзойти красоту ее форм и грациозность шеи. Ее грива и хвост, длинные и шелковистые, развевались, подобно женским полосам. Упряжь и седло из красного сафьяна, обшитого шелком и золотом, представляли поразительный контраст с черным цветом ее масти.

Джордж был знатоком лошадей. Он с удивлением и восторгом посмотрел на прекрасное животное.

— Как вы находите Джали? — спросила принцесса.

— Он великолепен. Это самая прекрасная лошадь, какую я когда–либо видел.

С этими словами Джордж подошел к Джали. Лошадь, заметив незнакомца, повернула к нему свою умную голову, раздувая ноздри, забила копытами.

Джордж, собрав поводья в левую руку, собирался уже вложить ногу в стремя.

— Берегитесь! — воскликнула принцесса.

Джали неожиданно прыгнула в сторону, волоча за собой Джорджа. Вторая и третья попытки закончились так же безрезультатно. Новичок непременно отказался бы от дальнейших притязаний, но Джордж был хорошим наездником. В ту минуту, когда лошадь прыгнула в четвертый раз, он вскочил в седло, не дотронувшись до стремени.

Но это была еще не победа. Джали, стремясь показать весь свой норов, начала короткую, но страшную борьбу с седоком: от бешенства она поднималась на дыбы, готовая опрокинуться, кружилась на месте, делала мгновенные прыжки, от которых и самый опытный наездник выскочил бы из седла.

Но Джордж походил не на человека, а скорее на кентавра. Пируэты лошади не устрашили его, он сидел спокойно, с улыбкой на устах и лишь изредка припадал грудью к гриве коня.

Джелла с непреодолимым волнением следила за этой сценой. Конечно, и лорд Сингльтон, и Дургаль–Саиб, и Джон Малькольм, и Эдвард непременно заметили бы беспокойство принцессы, если бы их внимание не было приковано к описанной нами схватке.

Наконец, разумная воля восторжествовала над инстинктом животного. Джали поняла, что имеет дело с более сильным, чем она, и покорилась, удары шпор и хлыста возбуждали в ней теперь только повиновение.

Вся в пене, дрожа от напряжения и управляемая опытной рукой, она приблизилась к принцессе Джелле.

 

Глава 20. В лесу

В то время, когда происходила описанная нами сцена, англичане и индусы, рассеянные по лужайке, постепенно приблизились к месту, где Джордж Малькольм доказывал Джали, что всякое животное обязано повиноваться человеку.

Когда лошадь была усмирена, со всех сторон раздались восторженные восклицания и аплодисменты, будто лужайка леса превратилась в арену Регент–цирка.

Джордж улыбнулся, грациозно поклонился окружающим. На бледных щеках Джеллы выступил яркий румянец, черные большие глаза заблистали радостью.

— Теперь вы убедились, принцесса, — сказал Джордж, — между Джали и мной было недопонимание, теперь мы поладили и она кротка как ягненок.

— Вижу, сэр Джордж, что вы хороший наездник, — заметила Джелла. — Неукротимая Джали нашла себе господина, она вполне достойна вас, и вы потом согласитесь со мной. Разлучить теперь вас с ней невозможно. Джали больше не вернется в мои конюшни. Прошу вас принять ее.

— Но, принцесса… — прошептал Джордж, смутившись.

— О! — с живостью воскликнула Джелла, — она ваша. Если вы откажетесь, я велю одному из моих слуг выстрелить ей в ухо.

— Я принимаю подарок, и моя признательность не имеет границ, так как вы мне оказываете поистине королевский подарок.

— Господа, — произнесла принцесса, обращаясь к окружающим ее гостям, — смените, пожалуйста, своих усталых лошадей — и вперед. Время проходит, а пантеры нас ждут. А вы, сэр Джордж, помните: вы — мой кавалер на весь день.

— Принцесса, — возразил молодой человек. — Существуют милости, которые ни на минуту не забываются.

Джелла поблагодарила Джорджа взглядом и ослепительной улыбкой, но мысли нашего героя находились далеко, так что улыбка и взгляд оказались для него потерянными.

Спустя пять минут все приглашенные сидели на лошадях. Лорд Сингльтон и Джон Малькольм заняли места на слонах. Трубы подали сигнал к отъезду, загонщики бросились в лес с дикими криками, а охотники пустились по их следам с быстротой, на которую только были способны их лошади.

Излишне будет говорить читателю, что Джордж на Джали и Джелла на Баронете ехали во главе группы, удаляясь от нее все дальше и дальше.

Загонщики из негров и зулусов, посланные вперед, объявили о появлении нескольких пар пантер и тигров.

Негр, посланный в лес еще утром, сидя на дереве, видел, как животные приходили к пруду на водопой. Но, вероятно, звуки труб, лай собак, ржание лошадей испугали тигров и пантер, потому что гости Джеллы в течение двух часов ездили по всем направлениям леса, не встретив ни одного животного. Вместо этого каждую минуту мимо лошадей пробегали дрожащие лани, ища спасения в бегстве и везде находя смерть, потому что охотники немилосердно убивали их.

Джордж чувствовал необыкновенное сострадание к этим несчастным животным, таким грациозным и беззащитным, испуганно обращавшим на своих убийц взоры, полные мольбы.

Джеллой же, наоборот, овладело желание все разрушать. К ее седлу был привязан маленький карабин, и она каждый раз, как пробегала газель, бросив поводья, хватала оружие в руки и, прицелившись, спускала курок, необыкновенно точно попадая в цель.

Джордж любовался ловкостью Джеллы, но в то же время его возмущала странная бесчувственность принцессы. Он невольно вспоминал ее портрет, нарисованный отцом несколько дней назад, вспоминал о ее диких инстинктах, не побежденных даже самым блестящим образованием, и признавался, что портрет был как нельзя точен. Молодому человеку казалось, что он видит кровь на руках этой удивительно красивой женщины. Теперь он все более и более убеждался, что она под влиянием страсти так же спокойно может убить человека, как теперь убивает диких животных.

Время от времени Джелла приостанавливала бег Баронета, как бы желая дать возможность другим охотникам догнать себя. Но на самом деле она это делала лишь для того, чтобы обмолвиться одной–двумя фразами с Джорджем, выказав при этом незаурядность своего ума.

Опытный наблюдатель, слыша принцессу и видя ее кокетство, пришел бы к заключению, что она поклялась обворожить своего кавалера. Действительно ли у нее была такая цель, скоро узнаем.

Наступил полдень. Охота все так же была безрезультатной. Пантеры и тигры куда–то исчезли. Небо, покрытое с утра тучами, совершенно прояснилось. Солнце, казалось, бросало на лес целые потоки огня. Стало очень душно.

Джордж и Джелла достигли лужайки, схожей с той, на которой был назначен сбор, лужайки, окруженной гигантскими деревьями, могучие кроны которых, соединившись, создавали высокий шатер, защищающий охотников от палящих лучей солнца.

Принцесса, остановив лошадь, внимательно осмотрела луг. Мягкая зелень покрывала его, а ручей с прозрачной водой манил к себе приятной свежестью.

Джелла, взяв серебряный рожок, висевший на шелковом шнурке, поднесла его к губам и подала сигнал, потом прислушалась.

Спустя несколько секунд со всех сторон послышались точно такие же звуки.

— Что это означает, принцесса? — воскликнул Джордж.

— Я подала сигнал, и мне ответили.

— Вы отдали приказание своим людям?

— Да.

— Позвольте мне спросить, какое?

— Проводить сюда охотников, потому что мы сейчас будем здесь завтракать. Хорошее ли я выбрала место для этого?

— Конечно. Но где же завтрак?

Джелла улыбнулась.

— Не беспокойтесь, появится.

— Как в сказках, по волшебству?

— Может быть! — смеясь, ответила принцесса. — Ничто не мешает вам думать, что этот лес подобен декорациям в лондонских или парижских театрах. Но все же обещаю вам, что пироги и дичь будут не из картона, как это бывает на сцене, а настоящие.

Действительно, офицеры свиты и лакей быстро исполнили данное им приказание. Спустя несколько минут Баронет и Джали, подняв головы, весело заржали. Это тоже был сигнал. Со всех сторон им ответили тем же ржанием, показавшим, что охотники приближаются к лужайке.

Вскоре среди деревьев показались платья женской свиты, сопровождаемой музыкантами. Последние, издали увидев принцессу, заиграли прекрасный марш Россини. За ними приехала большая часть приглашенных и, наконец, раздались тяжелые шаги слонов, которые несли на себе лорда Сингльтона и Джона Малькольма. Позади них брели мулы, навьюченные корзинами, покрытыми коврами. В корзинах и находился завтрак. Казиль открыл этот секрет Стопу, и предвкушение еды вызвало широкую улыбку у преданного лакея.

 

Глава 21. Нежданный гость

Слуги с удивительной скоростью разостлали на земле ковры самых ярких цветов, положили на них мягкие подушки и, расставив посуду, находившуюся в громадных ящиках, удалились. Затем приступили к исполнению своих обязанностей поварята, которые быстро наполнили эту посуду самыми разнообразными кушаньями и винами со всех концов света.

Одним словом, через восемь–десять минут все приготовления к завтраку были окончены.

— Не смею сказать вам: за стол, господа! — воскликнула принцесса, указывая своим гостям на живописно расставленные блюда импровизированного обеда, — потому что нам недостает здесь кресел и стульев… Но вспомните древние обычаи: увенчайте себя, если хотите, виноградными листьями, ложитесь вместо того, чтобы сидеть! Лорд Сингльтон, окажите мне честь, садитесь возле меня справа, а вы, сэр Джон, слева.

Оба поклонились.

— Не расставайтесь со своим оружием, милые гости, — смеясь, прибавила Джелла. — Очень может быть, что тигр или пантера, привлеченные запахом трюфелей, вздумают вдруг оказать нам визит. Будем готовы с честью принять и этих гостей.

Общий смех был ответом на слова принцессы. Действительно казалось невероятным, чтобы предположение принцессы оправдалось. Тем не менее все гости постарались иметь под рукой револьвер и карабин. На лицах индусов высокого происхождения промелькнуло удивление, когда Джелла посадила лорда Сингльтона и Джона Малькольма рядом с собой. Их не поразило, что первое место предназначалось лорду Сингльтону, губернатору Бенареса и представителю Индийской компании, следовательно самой Англии. Но гражданин Джон Малькольм (хотя его общественное положение было значительным и он был человеком всеми уважаемым) не должен был удостоиться такой большой чести, которая по праву принадлежала, как думали все индийские гости, принцу Дургалю–Саибу — главе индийских владык, подобно самой принцессе Джелле.

Охотники сильно проголодались благодаря продолжительной верховой езде. Поэтому они храбро набросились на еду. Распечатанные бутылки осушались с баснословной скоростью, а шампанское развеселило всех.

Англичане стали общительными и говорливыми, как французы. Индусы и те отложили в сторону свою ледяную замкнутость.

Вдруг среди общей веселости почти в нескольких шагах от гостей раздался крик, заставивший задрожать даже самых храбрых. За ним последовал страшный звериный рык.

Мы рассказывали о существовании ручейка на лужайке, окруженной широколиственными деревьями. Казиль, уже давно знакомый нам, стоял возле ручья, приготовляя букет из сорванных им диких цветов. И тут неподалеку ему послышалось тяжелое дыхание, похожее на пыхтение меха в кузнице. Он с беспокойством поднял голову и увидел пантеру огромных размеров, собравшуюся прыгнуть на него.

Юноша почувствовал, что погиб. Инстинктивно он отодвинулся, попробовал бежать, но его парализованные от волнения ноги остались как бы пригвожденными к месту. Тогда он и закричал, испугав всех присутствующих.

Едва на его губах замер этот отчаянный вопль о помощи, как пантера со страшным ревом бросилась на молодого индуса. Он упал не на землю, иначе бы погиб под одной только тяжестью дикого животного, а в самый ручей с лицом, обращенным к небу. Пантера, присев на берегу и положив свою громадную лапу на грудь Казиля, начала играть с жертвой, подобно кошке с мышью.

Гости принцессы Джеллы были многочисленны, молоды и сильны, все до одного храбрецы, привыкшие не бояться опасности, некоторые из них принадлежали к числу моряков или солдат, не раз встречавших смерть лицом к лицу. Но в первую минуту все под влиянием ужаса оставались безмолвными и неподвижными, сердце каждого перестало биться, сухие губы не произносили ни слова, а холодный пот выступил на лбу.

Джордж Малькольм первым пришел в себя. Зарядив револьвер, он сделал шаг к тому месту, откуда слышалось рычание пантеры. Руки остальных потянулись, чтобы остановить его, исключая отца, который, понимая, как опасно принятое сыном решение, даже не подумал остановить его.

Джордж улыбнулся:

— Друзья мои, пропустите меня.

Джордж шел дальше, но принцесса Джелла, поднявшись с места, крикнула ему:

— Сор Джордж! Сэр Джордж! Что вы хотите делать?

— Спасти мальчика, сударыня, или хотя бы попытаться сделать это, — с необыкновенной простотой ответил гость принцессы.

— Спасти! — повторила Джелла, — но уже поздно, ребенок умер!

— Надеюсь, что он всего лишь в обмороке.

— Когти пантеры раздирают ему грудь!

— Мне кажется, что они только ее касаются.

— Пантера бросится на вас

— Этого как раз я и желаю, сударыня. Тогда она оставит Казиля.

— Но ведь это угрожает вашей жизни!

— Что ж, сударыня. Бог дал человеку жизнь для того, чтобы он не боялся смерти.

Принцесса хотела еще что–то сказать, но Джордж, хорошо понимая, что каждая секунда уменьшает шансы спасти Казиля, решительным жестом остановил вопросы Джеллы.

Взяв в одну руку карабин, а в другую револьвер, он быстро двинулся к ручью.

С той минуты, как он отделился от неподвижной группы людей, пантера, устремив на него огненные глаза, внимательно следила за каждым его движением. Увидя, что враг приближается, она еще раз грозно прорычала. Но Джордж не остановился. Тогда пантера приподнялась, приготовившись прыгнуть на дерзкого смельчака.

Молодой человек шел все так же быстро. Пантера ждала его. Необыкновенное зрелище длилось не более минуты, но тот, кто наблюдал его, никогда не забудет. В эту минуту Джордж Малькольм стал похож на архангела Михаила, поражающего злого духа. Он остановился перед чудовищем. Глаза его пристально смотрели, губы были сжаты, лицо приняло матовую бледность. Пантера в любую секунду могла броситься на него. Все свидетели этой ужасной сцены чувствовали, как кровь застыла в их жилах и остановилось сердце. Принцесса Джелла едва дышала.

 

Глава 22. Непостоянство женского сердца

Джордж Малькольм понял, что наступила решающая минута: следовало опередить противника. Поэтому, подняв револьвер и прицелившись в голову чудовища, он спустил курок с таким хладнокровием, как будто стрелял в беззащитного кролика.

Расстояние между противниками было так мало, что весь заряд попал в пасть пантеры, которая, испустив бешеный рев, прыгнула вперед. Но Джордж уже бросил ненужный револьвер и держал в обеих руках карабин, к концу которого был прикреплен штык. Пантера со всего маху бросилась на это оружие. Удар был так силен, что штык, исчезнув в ее груди, сломался пополам.

Наступила ужасная минута, не передаваемая словами.

Джордж стоял безоружный перед чудовищем, метавшимся в предсмертной агонии. Никто не мог прийти на помощь нашему герою, для этого не хватало времени. Не было даже возможности выстрелить, так как могли попасть в молодого охотника.

Джон Малькольм побледнел, ногти впились в его грудь, и глаза устремились к небу. Он просил Бога сотворить чудо, спасти ему сына. Принцесса Джелла стояла бледной и не пыталась скрыть волнения, овладевшего ею. Руки Эдварда Малькольма безвольно свисали вдоль туловища. Стоп, верный Стоп упал на колени и с необыкновенным усердием призывал всех святых на помощь своему господину.

Среди присутствующих на лужайке только Джордж, жизнь которого висела на волоске, был спокоен.

Все описанное произошло в одно мгновение. Страх зрителей продолжался не более секунды. Пантера упала в двух шагах от Джорджа Малькольма; конвульсивные движения сотрясали все ее тело. Вероятно, она снова намеревалась прыгнуть и изорвать в куски своего храброго противника. Но случилось иначе. Хвост ее перестал биться о землю, лапы дернулись в последний раз и замерли. Пантера была мертва. Острие ножа попало в самое сердце.

И тут общий страх исчез. Со всех сторон послышались восторженные восклицания. Индусы, подобно англичанам, аплодировали храбрецу и радовались счастливому окончанию схватки, потому что Джордж вышел из сражения, не получив даже царапины, хотя несколько капель крови попали на его одежду. Это была кровь черной хищницы.

К принцессе Джелле вернулось самообладание, яркий румянец покрыл ее щеки, а сердце первый раз в жизни забилось с необыкновенной скоростью.

Джон Малькольм, Эдвард и Стоп бросились к Джорджу: отец и брат обняли его, а лакей, схватив полу пиджака, почтительно поднес ее к губам. Джордж ответил отцу и брату ласковым движением руки, а Стопу, бормотавшему вполголоса проклятья этой ужасной Индии, где пантеры столь бесцеремонно напрашиваются на завтрак, молча кивнул. И только потом воскликнул:

— Нужно скорее помочь Казилю.

Молодой индус не подавал никаких признаков жизни, и Джордж подумал, что удар пантеры убил его, повредив какой–нибудь важный орган. Эта грустная уверенность продолжалась, впрочем, недолго. Сердце Казиля билось, хотя и очень слабо. Было ясно, что он все еще находится в обмороке. Джон Малькольм, как человек, привыкший жить в стране, где ядовитые пресмыкающиеся и насекомые ползают по земле и носятся в воздухе, всегда имел при себе флакон с лекарством.

Едва он поднес пузырек к ноздрям Казиля, как тот сделал порывистое движение, открыл глаза и с удивлением посмотрел вокруг. Он ничего не помнил, но вид распростершейся возле него пантеры возвратил ему память.

— Ах! — воскликнул он, — я едва не погиб. Кто же спас меня? Кто убил пантеру?

— Он! — ответил Эдвард, кладя руку на плечо брата.

Казиль упал перед Джорджем на колени.

— Господин, — прошептал он дрожащим от волнения голосом, — я обязан был жизнью вашему отцу, а сегодня вы снова дарите ее мне! Когда же я буду в состоянии возвратить свой долг?

В этой удивительной стране, где человек быстро привыкает к разного рода приключениям, самые сильные волнения проходят с быстротой, которая показалась бы странной в Европе.

Тотчас же после описанной нами драмы обед, прерванный на несколько минут появлением черной пантеры, возобновился и вскоре окончился самым веселым образом. Все забыли об опасности, которой совсем еще недавно подвергся сэр Джордж Малькольм. Но чтобы быть точным, добавим, что спокойствие троих из присутствующих на лужайке было только внешним. При воспоминании о происшедшем усиленно бились сердца Джона Малькольма, Казиля и особенно сердце принцессы Джеллы.

Пришла минута анализа тайных мыслей молодой женщины, названной нами в начале книги второй Маргаритой Бургундской.

Когда Джордж отказался по известным причинам следовать за Согором на свидание, Джеллу охватил сильный гнев, внушивший мысль о мщении. Согор, как должны помнить наши читатели, предложил убить его кинжалом или задушить, но принцесса с презрением отвергла такое предложение: ей хотелось большей мести, убивающей не только тело, но и душу. У нее созрел следующий план.

Гордясь своей поразительной красотой, в могущество которой она не без основания верила беспредельно, Джелла решилась испробовать все средства для подчинения лицемерного любовника влиянию своих чар. Он не видел ее лица и отказался от блаженства быть всегда с нею рядом, теперь же пусть увидит ее, она больше не будет скрываться за ревнивой маской, пусть он влюбится в нее по–настоящему. Далее, достигнув этого, она поклялась сделаться по отношению к нему немилосердной и жестокой, заставив его испытать все муки отвергнутой любви.

Для приведения в исполнение своего плана она и послала приглашение Джону Малькольму и его двум сыновьям. Она спешила приблизиться к Джорджу, спешила отомстить ему!

Рассказывают, что будто бы король Франциск I, сняв с пальца бриллиантовый перстень, написал известные стихи: «Часто женщина меняется, глуп же тот, кто доверяется…»

Не знаем, следует ли верить существованию такого предания и тому, что король был автором этих строк, но как бы там ни было, еще никто до этого не высказывал более верной мысли. Ничто не может сравниться с непостоянством женских желаний и намерений. Принцесса дала нам еще один пример справедливости данного афоризма.

Ловкость и неустрашимость Джорджа в борьбе с Джали, особенно же его удивительное самообладание в схватке с пантерой, изменили решение принцессы. Она снова почувствовала любовь к Джорджу. Она все еще хотела покорить молодого англичанина, и у нее совершенно исчезло желание заставить его страдать. Мы уже знаем, что любовь Джорджа к Марии делала этот план неосуществимым.

По окончании обеда принцесса подала знак, и лакеи привели лошадей. Джелла и гости вскочили в седла, и охота возобновилась.

После полудня дело пошло удачнее. Один тигр и две пантеры упали под пулями гостей и — странный случай среди индийских лесов — эти прекрасные результаты не стоили никому жизни.

Солнце между тем скрылось за горизонтом. По приказанию Джеллы, переданному принцем Дургаль–Саибом, затрубили в рог, чтобы собрать рассеявшихся по лесу охотников для отъезда в Шагабад, где принцесса приготовила приглашенным великолепный ужин.

 

Глава 23. Кладбище слонов

Мы говорили, что от Бенареса до места сбора охотников дорога была гористой и тяжелой для путешествия. Зато путь от Перавасского леса до дворца Шагабад не отличался подобными недостатками. Потребовалось не более одного часа, чтобы проехать на лошади расстояние, отделяющее замок от того места, где принцесса велела созвать охотников и предложила завтрак, прерванный появлением пантеры.

В пути лорд Сингльтон завладел вниманием принцессы, которая слишком хорошо знала обязанности хозяйки, чтобы показать, что безо всякого интереса слушает губернатора. Но мы можем уверить читателей, что она едва слушала его, отвечала невпопад. И все ее мысли были заняты Джорджем Малькольмом.

Последний ехал сзади принцессы один и подобно тому, как Джелла думала о нем, он в свою очередь думал о Марии Бюртель.

Неожиданно около него пролетела большая птица, похожая на американскую драхму, и скрылась в густой зелени около одного из деревьев. Вид неизвестной дичи пробудил охотничий азарт в Джордже Малькольме. Перелетев на Джали через ров и зарядив карабин, молодой человек пустился в погоню за птицей. Но в эту минуту, когда он приблизился к ней, она перелетела на другое место. Тот, кто знает упрямство истинного охотника, не удивится нетерпению Джорджа. Птица, казалось, дразнила его, потому что подпускала охотника к себе без малейшего беспокойства и улетала только тогда, когда он собирался выстрелить.

Увлеченный преследованием, Джордж не заметил, как приблизился к громадным скалам. Птица, вспорхнув в последний раз, скрылась за пригорком. Наш герой с минуту колебался, следовать ли ему за ней или повернуть назад, но упрямство одержало и на этот раз верх.

— Нет! Сто раз нет! — воскликнул он. — Я исправлю свою оплошность, и удача снова будет со мной.

С этими словами он пришпорил лошадь.

Принцесса не преувеличила достоинств благородного животного. Джали скакала с удивительной легкостью и через несколько минут достигла вершины горы, соединяющейся посредством гранитной площадки с цепью других гор.

Здесь Джордж остановился. Птица, ставшая невидимой, конечно, была потеряна для него, но зато его глазам представилось невиданное зрелище. Почти под его ногами находилась площадка, напоминающая арену цирка, окруженная гранитными камнями с заостренными концами. В середине стояла высеченная из камня статуя, разрисованная яркими красками. Вокруг статуи (Джордж даже протер глаза, чтобы убедиться, что не находится под влиянием галлюцинации) на земле лежали гигантские белые, как слоновая кость, скелеты допотопных животных. Увлеченный созерцанием этого странного пантеона, он не услышал стука копыт, раздававшегося со стороны опасного склона горы. Наконец, цокот копыт раздался совсем рядом, и Джордж увидел Казиля, не без труда заставлявшего лошадь взбираться в гору.

Спустя две минуты молодой индус уже был на площадке рядом с Джорджем.

— Зачем ты приехал сюда, дитя мое? — спросил Джордж.

— Господин, — ответил Казиль, — я хотел быть возле вас, потому что через минуту вы будете нуждаться во мне.

— Чем же ты можешь быть мне полезен?

— Я покажу вам, как вернуться в долину.

— Разве я не могу спуститься в долину с горы там, где поднялся?

— Нет, господин. Подняться на нее можно, но спуститься немыслимо. Как ни крепка и не смела лошадь, она разобьется вместе с вами о скалы.

— И ты знаешь дорогу, по которой можно проехать?

— Да, господин. Это высохшее дно потока, находящееся не более чем в ста шагах отсюда.

— Хорошо, мы поедем этой дорогой, но прежде, дитя мое, удовлетвори, если можешь, мое любопытство…

— Я готов. Что вам угодно?

Джордж протянул руку по направлению к описанному нами амфитеатру.

— Что это такое?

— Кладбище слонов, — ответил Казиль.

— Итак, эти чудовищные останки…

— Их скелеты…

— Но почему их так много именно в этом месте?

— В давние времена слонов в Индии было значительно больше, чем сейчас. По видимому Перавасский лес, в котором мы находились сегодня, был наводнен ими. В ту эпоху, я говорю о времени, в котором жили наши прадеды, в долинах, находящихся перед вашими глазами, никогда не появлялся человек. Нужно сказать, господин, что инстинкт слонов достигает почти человеческого ума. Они так же скромны в любви, как и в смерти… Они прячутся, чтобы любить и прячутся, чтобы умереть. Чувствуя приближение старости, слоны приходили в эту долину, ложились и больше не вставали.

— Действительно, — заметил Джордж, — я припоминаю, что когда–то читал в истории подобный рассказ о нравах этих толстокожих великанов. Но объясни мне, Казиль, каким образом проникали они сюда, если со всех сторон это место закрыто непроходимыми скалами?

— В конце долины, господин, находится узкий проход, напоминающий ущелье, как бы высеченное топором гиганта между гранитными стенами.

— А эта разрисованная статуя, представляющая такой странный контраст с гигантскими скелетами?

— Это статуя бога Шивы.

— Каким образом она попала сюда?

— В нашей религии, мой господин, кладбище слонов считается священным. Когда обнаружили это кладбище, брамины и факиры поспешили поставить статую; во время полнолуния они приходят преклониться перед этим изваянием и петь псалмы.

— Это, должно быть, странное и любопытное зрелище!

— Я думаю так же, как и вы, хотя никогда не видел его.

— Знаешь ли, Казиль, я многое бы дал, чтобы присутствовать на нем.

— К сожалению, господин, ваше желание неисполнимо.

— Почему?

— Брамины никому не говорят о времени своих богослужений. К тому же иностранцу другого вероисповедания было бы и опасно подслушивать тайны священников и Бога.

— Разве ты не знаешь, Казиль, что опасность меня привлекает, удваивает мое любопытство?

— Подобное любопытство с вашей стороны очень опасно и когда–нибудь будет стоить вам жизни.

— Ха! — засмеялся Джордж. — Час моей смерти с самого начала записан в книге, находящейся на небе, поэтому ничто не может ускорить этого часа…

После минутного молчания молодой человек начал снова:

— Так ты говоришь, что брамины и факиры приходят на кладбище слонов во время полнолуния?

— Да, господин, по крайней мере, так уверяют… Сам я не могу сказать с уверенностью.

— Со вчерашнего вечера, кажется, наступило полнолуние? Я не ошибаюсь?

— Никак нет, мой господин…

На этом разговор прекратился.

— Дитя мое, — сказал англичанин, — покажи мне известную тебе дорогу и поскорее догоним принцессу и ее гостей.

Казиль, пустив свою лошадь вперед, проводил Джорджа в долину. Англичанин дал полную свободу Джали, которая полетела с такой быстротой, что молодой человек достиг путешественников за четверть часа до их приближения к жилищу принцессы.

Шагабад — один из многочисленных дворцов Джеллы — считался одной из лучших и роскошнейших родовых резиденций в окрестностях Бенареса. Подробное описание его было бы очень длинно и кажется нам излишним. Поэтому скажем только, что дворец, построенный из красного кирпича и белого мрамора в индийском стиле, соединял в себе восточную роскошь с европейской элегантностью и комфортом. Огромные сады наполовину индийские, наполовину английские, представляли настоящий лес, наполненный газелями и антилопами. Здесь располагалось даже небольшое озеро с легкими судами, служащими для катания и рыбной ловли.

 

Глава 24. Ужин

Большая столовая в восточном стиле наполнилась гостями. Все скоро сели за стол, уставленный изысканными кушаньями и дорогими винами. Два фонтана из розового мрамора разливали прохладу по обширной комнате. Невидимый оркестр играл чудные мелодии незабываемого маэстро Россини, очаровательные звуки которых были особо популярны во время описываемых событий.

Ужин подходил к концу.

Принцесса, как и за завтраком, посадила Джона Малькольма возле себя.

— Ради Бога, господа, — говорила она, — не оставляйте ваши стаканы пустыми… Каждый из вас должен чувствовать жажду после такой охоты, продолжавшейся целый день.

— Мы утолим ее, — возразил Джон Малькольм, — но позвольте мне, принцесса, высказать вслух одну неопровержимую истину.

— Истину? — спросила с улыбкой Джелла. — Какую, сэр Джон?

— Следующую: если бы горячие пески пустыни могли испытать на себе ваше гостеприимство, то они через час уже не чувствовали бы жажды.

Спич старика был встречен громкими рукоплесканиями.

— Сэр Джон Малькольм совершенно прав, сударыня, — сказал лорд Сингльтон, — вы действительно принимаете гостей по–королевски, и я надеюсь, что мне будет позволено послезавтра снова поблагодарить вас у себя во дворце…

— Послезавтра? — спросила Джелла.

— Я имел честь послать вам приглашение на праздник, который еще более сблизит индийскую аристократию и английских офицеров.

— Действительно, милорд, я получила ваше приглашение.

— Позвольте мне надеяться, что вы не откажетесь принять его.

— Я была бы очень счастлива, если бы могла принять его, — прошептала принцесса, бросая беглый взгляд на Джорджа, — но, к несчастью, это невозможно!

— Как! Почему невозможно? — воскликнул губернатор.

— К сожалению, я не свободна, потому что приняла уже другое приглашение.

— Разве нельзя его отложить до другого времени? — спросил лорд Сингльтон.

— Увы, нет.

— Вы приводите меня в отчаяние, сударыня! Без вас во дворце не будет королевы бала.

— Ах, милорд, пощадите мою скромность, — улыбнулась Джелла. — Я уверена, что вы без труда найдете среди ваших соотечественниц более достойную кандидатуру на скипетр и корону.

— У нас в Бенаресе только две женщины, которые могут сравниться с вами по красоте и грации, но они слишком молоды и неопытны, чтобы можно было вручить скипетр, который я надеялся видеть в ваших руках.

— Это, вероятно, молодые девушки? — спросила принцесса.

— Да, сударыня… Мисс Мария и Эва Бюртель, воспитанницы нашего друга, сэра Джона Малькольма и невесты его сыновей Джорджа и Эдварда…

Джелла вздрогнула. В ее глазах молнией блеснул испуг.

— Как? — спросила она с волнением, которое не сумела скрыть от гостей, — сэр Джордж женится?

Поняв, что может выдать себя, с наигранным безразличием уточнила:

— Сэр Джордж и его брат сэр Эдвард?

— Да, сударыня, — ответил Джон Малькольм. — Этим двойным браком я надеюсь упрочить не только счастье воспитанниц, но и будущее своих сыновей.

Лицо принцессы мгновенно стало бледным.

— Когда должен совершиться этот двойной брак? — тихо спросила она.

— Через две недели, — сообщил старик.

— А! — снова начал лорд Сингльтон, улыбаясь. — Я вполне понимаю нетерпение сэра Джорджа и сэра Эдварда! Иначе все выглядело бы странным, потому что мисс Мария и мисс Эва являются воплощением грации, изящества и красоты. Впрочем, я достаточно доказал это, говоря, что они могут соперничать с принцессой.

Джелла, сделав над собой усилие, постаралась улыбнуться.

— Знаете ли, милорд, — сказала она, — вы сильно возбудили мое любопытство.

— Вам очень легко удовлетворить его, принцесса. Приняв мое приглашение на бал, вы могли бы собственными глазами увидеть достоинства наших невест.

— Индийские принцессы такие же дочери Евы, как и парижанки. — Джелла с минуту колебалась, затем уточнила:

— Мой отказ от приглашения не был окончательным. Все еще можно изменить.

— Я был бы счастлив этому, — лорд Сингльтон приблизился к принцессе. — Вы сказали нам, что имеете другое приглашение…

— Совершенно справедливо, — согласилась Джелла, — но по праву молодой и хорошенькой женщины я могу исполнять свои капризы… Я дала слово, что же из этого следует? Не исполню обещание, вот и все. Для того я и стала принцессой, чтобы позволить себе принимать и отменять решения, чтобы быть свободной. Можете рассчитывать на меня, милорд. Непременно буду на вашем балу.

Лорд Сингльтон, взяв руку принцессы, с любезностью поднес ее к губам.

— Ах, сударыня, вы делаете меня счастливым.

— Я увижу ее! — прошептала Джелла так тихо, что даже самые близкие соседи не могли ее услышать, устремив в то же время неопределенный взгляд на Джорджа.

Ужин окончился весело и даже шумно. Лишь принцесса, казавшаяся чем–то озабоченной, молчала. К ней подошел метрдотель и что–то почтительно произнес.

— Милорд, господа! — сказала принцесса, — щербет и гаванские сигары ожидают вас на террасе дворца.

Джон Малькольм, наполнив стакан, воскликнул:

— Милорд, господа, последний тост!

Затем, поднеся стакан к губам, прибавил:

— Пью за здоровье принцессы!

Его поддержали все присутствующие. Джелла, в свою очередь, взяла бокал.

— Благодарю вас, господа, — сказала она, улыбаясь. — Я тоже предлагаю тост, который, надеюсь, вы примете…

— Мы готовы, принцесса, — сказал лорд Сингльтон

— Я пью за Индийскую компанию, пью за ее процветание, пью за представителей Бенареса!

— За процветание Индийской компании! — закричали англичане с неописуемым энтузиазмом.

Губернатор, встав, сказал:

— Благодарю вас, принцесса, от имени Англии!

Все поднялись.

Джон Малькольм предложил руку Джелле, возле которой он стоял, но она отказалась.

— Я вернусь через минуту, — прошептала она. — Лорд Сингльтон покажет вам дорогу.

Потом, подойдя к Джорджу, тихо сказала ему:

— Последуйте за вашими соотечественниками, сэр Джордж, а через несколько минут возвращайтесь сюда, я буду вас ждать. Мне необходимо поговорить с вами.

Молодой англичанин поклонился принцессе, скрывая, как только мог, охватившее его удивление. Что могло быть более странным для него, чем это неожиданное свидание, назначенное Джеллой? Какую цель она преследовала? Джордж задавал себе этот вопрос, но так как не мог ответить на него, то принял весьма благоразумное решение: отгадать эту загадку с помощью самой принцессы, которая, конечно, не замедлит все объяснить.

Терраса, на которую отправились гости Джеллы, находилась на первом этаже. Поддерживаемая двадцатью четырьмя колоннами из розового мрамора, она возвышалась над садами, позволяя видеть окрестности и лес Перава. Кресла и стулья из бамбука составляли ее меблировку.

Маленькие негры разносили гостям щербет и ликеры.

Мы никого не удивим, сказав, что все говорили очень громко, потому что это всегда случается в мужском обществе после обеда.

Обменявшись несколькими словами с отцом, братом и лордом Сингльтоном, Джордж воспользовался первой возможностью, чтобы ускользнуть во внутренность дворца, не привлекая к себе внимания.

Пройдя два зала, отделявших террасу от столовой, он переступил порог последней комнаты, где принцесса уже ждала его.

 

Глава 25. Все кончено

Принцесса стояла в просвете окна, устремив свой взгляд на деревню, расположенную неподалеку.

Услышав шаги Джорджа, она обернулась.

— Пойдемте!

Подняв портьеру, она ввела молодого англичанина в будуар, обставленный в стиле маркизы Помпадур. Степы комнаты украшали картины знаменитых живописцев.

В течение минуты царило молчание: Джордж не знал, как начать разговор, о цели которого не догадывался, а принцесса, хотя и привыкшая к подобным ситуациям, чувствовала ужасную неловкость, которую была не в силах преодолеть. Впрочем, она начала первая:

— Сэр Джордж, — сказала Джелла, стараясь не поднимать глаз на своего собеседника, — вы, вероятно, очень удивлены этим свиданием?

— Ничего, сударыня, — поклонившись, ответил молодой человек, — но в то же время я восхищен вашей милостью и оказанной мне честью, на которые не мог и рассчитывать.

— Это любезность, — прошептала Джелла.

— Нет, сударыня, — прервал ее Джордж, — не простая любезность, а искреннее выражение очень естественного чувства.

— Если это действительно так, то тем лучше… Я думаю, вы со всей серьезностью выслушаете то, что мне необходимо вам сказать…

— Я приготовился слушать с любопытством и интересом, в чем, я надеюсь, вы не сомневаетесь.

После этих слов последовало новое молчание. Его, как и в первый раз, прервала Джелла.

— Сэр Джордж, — прошептала она, — существует сердце, которое будет разбито при известии о вашей женитьбе…

Молодой англичанин не мог удержаться от движения, выражавшего сильнейшее удивление. Этот жест был так заметен, что Джелла воскликнула:

— Вы не верите!

— Прежде чем отвечать, позвольте мне задать вам вопрос, сударыня?

— Вопрос? — повторила принцесса. — Какой?

— Должен ли я принять ваши слова за шутку, потому что не хотел бы сделаться в ваших глазах смешным, серьезно защищаясь в том, что составляет для вас лишь игривость ума?

— Никогда в жизни я не была так серьезна. Все мною сказанное — сущая правда! Ваша свадьба разобьет одно сердце!

— В таком случае, мой ответ будет очень прост: кто бы ни была особа, говорившая вам обо мне, она ошиблась, приняв, вероятно, по сходству другую фамилию за мою; я не оставил в Англии ни одной любимой женщины, ни одного нежного воспоминания…

— Почему вы предполагаете, сэр Джордж, что я говорю об Англии?

— Иначе и быть не может: я совсем недавно приехал в эту страну, и никто, кроме лорда Сингльтона и ваших сегодняшних гостей, не подозревает о моем существовании…

— Ошибаетесь! — возразила Джелла, — ошибаетесь, вы слишком скромны. Вас любит женщина этой страны…

Джордж снова поклонился с улыбкой, сделав недоверчивый жест.

Джелла продолжила, заметно волнуясь:

— Будете ли вы продолжать сомневаться, когда я вам скажу, что знаю эту женщину?

— И она сказала вам, что любит меня? — с удивлением спросил молодой англичанин.

— Да, она мне сказала об этом.

В эту минуту Джордж вдруг вспомнил о таинственной незнакомке, отдавшейся ему при странных и удивительных обстоятельствах, уже известных нашему читателю.

Но какие отношения могли существовать между этой индийской развратницей и принцессой Джеллой, светской дамой, так высоко поставленной, нравственность которой, по крайней мере внешне, была безукоризненной. Здесь существовала новая, более сложная и непонятная загадка.

Вероятно, Джелла прочла на выразительном лице Джорджа происходившее у него в душе, потому что, не дав ему времени ответить, продолжала:

— Да, да, вы не ошибаетесь. Для доказательства этого мне нужно только напомнить вам о развалинах храма Шивы и криках совы, повторявшихся три раза в предместье Бенареса…

— Таким образом, — прошептал Джордж с удивлением, — женщина, горячие ласки которой я испытал, но лицо которой скрывалось под маской… эта женщина…

— Любит нас! Но, вероятно, вы презираете ее за то, что она отдалась вам! — прибавила Джелла дрогнувшим голосом.

— Ах, сударыня, вы плохо обо мне думаете, — воскликнул гость принцессы. — По какому праву я буду презирать это очаровательное создание, сделавшее мне честь, отличив меня от других? Она была, вероятно, свободна и, пользуясь своей свободой, обратила на меня внимание! Напротив, чувство, внушенное ею мне, не презрение, а нежная признательность! Из всех женских чувств каприз — самое основательное! Человек, избранный вследствие этого каприза и неблагодарно относящийся к его носителю, похож, по–моему, на бедняка, презирающего миллионера.

По мере того, как наш герой говорил, на лице Джеллы появились проблески радости.

— А! — обрадовалась она, когда Джордж закончил последнюю фразу, — вы сто раз правы, потому что презрение никогда не было заслужено моей подругой. Я сказала вам, что знаю эту женщину, которая любит вас, она ничего не скрывает от меня. Поэтому позвольте раскрыть вам ее сердце. Сейчас вы сказали о капризе и сказали совершенно справедливо! Сначала эта женщина отдалась ему по капризу или скорее по непреодолимому влечению. Увидев вас, она почувствовало к вам расположение, не стараясь даже сопротивляться ему. Не так ли все делается в этом мире? По мере того, как ваша любовница узнала, какой вы на самом деле, оценила ум и искренность чувств, каприз превратился в любовь! Необдуманное увлечение — в сильную, глубокую любовь! Одним словом, сэр Джордж, эта женщина любит вас! Любит всем сердцем, как никого до этого еще не любила!

Известно, что ничто не может быть приятнее для мужчины, как признание в любви. Но наш герой в эту минуту был совершенно противоположного мнения и проклинал себя от чистого сердца. Он не без основания считал свое положение чрезвычайно сложным, проклинал внушенную им страсть неизвестной женщине, страсть, заставляющую его теперь играть чуть ли не комическую роль. Поэтому Джордж решился как можно скорее выйти из этого затруднительного положения. Придав своему лицу грустный вид, он прошептал:

— После всего сказанного вами, сударыня, мне нельзя больше сомневаться, хотя моя скромность страдает от этого! Особа, посредницей которой вы решились быть, преувеличивает мои достоинства, что не может быть объяснено только одной страстью. Считается, что любовь слепа, но это мнение ошибочно. Если бы она была слепой, то не могла бы называться любовью. Итак, мне нужно верить этой нежности, которая вызывает во мне глубокое огорчение.

— Глубокое огорчение! — повторила Джелла едва слышно.

— Увы, сударыня…

— Почему же?

— Потому что я не могу разделить нежности, которой недостоин!

— Что же препятствует этому? — с нетерпением спросила принцесса.

— Самое важное из всех препятствий! Сердце благородного человека не может разделиться на две любви, а я свое уже отдал…

Джелла, пожав плечами, улыбнулась.

— Своей невесте, Марии Бюртель, не так ли? — иронически заметила она.

Выражение презрения, с которым были произнесены эти слова, не ускользнуло от Джорджа Малькольма.

— Да, сударыня, мисс Марии, моей невесте! — твердо ответил он с гордостью.

Принцесса поняла, что нанесла самолюбию англичанина одну из тех ран, которые с трудом заживают. Поэтому, закусив губу, поспешила уточнить:

— Я знаю, что мисс Мария — очаровательная девушка, и хотя незнакома с нею, не сомневаюсь ни в ее красоте, ни в других достоинствах. Человек, подобный вам, может обратить внимание только на жемчуг. Но мисс Мария еще ребенок, не понимает своего сердца… мисс Мария не любит вас… я хочу сказать, любит неосознанно. Я уверена, что для нее жених — это что–то вроде брата или друга.

— Тем лучше, сударыня, — возразил Джордж, — если ее сердце молчит, то я заставлю его заговорить, я научу его понимать любовь.

— Любовь! — в запальчивости повысила голос Джелла. — Что значит холодная любовь женщин бледной, туманной Англии в сравнении с пламенем, которое пожирает нас, жительниц жарких стран! Здесь любящая женщина больше, чем подруга! Здесь она в одно и то же время и любовница, и раба мужа. Опытная и сладострастная, она составляет для него целый сераль, чтобы всегда нравиться и не наскучить ему.

— Сударыня, — ответил Джордж, — я ничего подобного не прошу у девушки, которая станет моей женой! Я хочу найти в ней не любовницу, а чистую, преданную подругу!

— Преданную подругу! — повторила принцесса. Ах, сэр Джордж, та от имени которой я говорю, та, которую вы презираете сегодня, готова пожертвовать ради вас жизнью!

— Почему вы говорите, что я ее презираю? — возразил Джордж. — Как я могу презирать человека, не зная его в лицо. Маска, скрывавшая ее черты, воздвигла между нами непреодолимую преграду.

— Она красавица из красавиц! — воскликнула Джелла. — Вдохновенные поэты сравнивают ее в своих стихах с богиней Кали, женой Шивы, олицетворением божественной энергии. На ее лице блистает молодость, а глаза, как говорят, имеют магическую силу и завораживают сердца!

— Почему же она не постаралась завладеть моим сердцем, когда еще было время?

— Выслушайте меня, сэр Джордж, — сказала принцесса, — выслушайте меня, потому что я еще не все сказала вам! Эта женщина занимает такое высокое положение, что глаза окружающих ее людей едва смеют на нее подняться. Она является потомком тамерлидов, бывших царей Индии и господ всего света! Состояние этой женщины так велико, что управляющие ее поместьями, становясь миллионерами, не могут ее разорить! По одному ее знаку поднимутся триста тысяч индусов, готовых исполнить все ее приказания! Между этой женщиной и вами лежит непроходимая пропасть по различию каст, религий и предрассудков. Не так ли? Чтобы приблизиться к вам, она преодолеет эту пропасть! Она растопчет религию и предрассудки, возвысит вас, уравняет с собой, сделавшись вашей женой, принесет в приданое богатство и могущество… могущество безграничное, богатство баснословное! Если же когда–нибудь небо возвратит ей трон ее предков, вы займете на нем достойное место! Вот что вам предлагают, сэр Джордж! Что вы на это скажете?

— Увы! Мой ответ будет краток, принцесса! Недавно я имел честь сказать вам, что не могу отдать свое сердце сразу двоим. Теперь же добавлю: какими бы блестящими ни были ваши предложения, я отклоняю их, так как больше всего ценю не богатство и власть, а искренние чувства.

Джелла устремила на собеседника взгляд, полный горечи и отчаяния.

— Какие жестокие слова, сэр Джордж, — прошептала она. — Неужели вы видите торг в предложении, продиктованном сердцем, которое переполнено вами?

— Извините меня, сударыня, я беру назад все жестокое и несправедливое, сказанное мной, но еще раз повторяю: в настоящее время я больше себе не принадлежу… Я люблю Марию Бюртель…

— Нет, — воскликнула она и протянула вперед руки, как будто защищаясь. В ее голосе звучали ноты отчаяния и ревности. — Нет, вы не любите ее! Не можете любить! Забудьте этого ребенка! Мы найдем ей другого жениха, который скоро ее утешит, если только ей нужно утешение… Сэр Джордж, не будьте жестоки по отношению к гордой женщине, снизошедшей до унизительной просьбы! Не отталкивайте ту, которую любовь делает смиренной и которая с мольбой протягивает к вам руки! Джордж, Джордж… выслушайте меня: я люблю вас!

— Вы, сударыня? Вы? — пробормотал наш герой с удивлением и волнением, которое легче понять, чем выразить.

— Да, — ответила Джелла со страстью, — да, я! Я, которая уже тебе принадлежала и которая хочет принадлежать тебе всегда. Посмотри! Та, перед которой все преклоняются, у твоих ног! Принцесса Джелла орошает твои руки слезами! Ты, которого я видела у своих ног умоляющим, когда маска скрывала мое лицо, ты, который дрожал от прикосновения ко мне, ты, который бледнел от моего поцелуя, вспомни… возврати мне свое сердце! Я живу одной только надеждой быть с тобой, позволь же мне жить!

— Ради Бога, сударыня, успокойтесь! — воскликнул сэр Джордж, — ваше горе убивает меня, а слезы терзают мою душу.

— От тебя зависит их осушить! Будь моим!

— Перед Богом клянусь вам, что до недавних пор я и мечтать об этом не смел, но сегодня это невозможно — я люблю.

— Опять то же слово! Опять то же слово! — воскликнула Джелла, ломая руки.

— Да, сударыня, опять и всегда буду повторять одно и то же. Если б сам Господь попробовал бы изменить мое сердце, то все его могущество было бы не в состоянии заставить меня отказаться от данной мною клятвы.

Лицо принцессы стало мертвенно бледным. Глубокая морщина легла между ее черных бровей, а глаза излучали зловещий блеск.

В эту минуту Джордж подумал, что над ним разразится буря.

Но он ошибся.

Принцесса быстро овладела собой. Буря, разыгравшаяся в ее душе, была побеждена несокрушимой волей. Буря страсти стала стихать.

Через минуту все признаки этой борьбы исчезли, лицо хозяйки дома приобрело прежнюю привлекательность, и только побледневшие слегка губы выдавали ее сильное волнение.

— Сэр Джордж, — сказала она медленно и тихо, снова избегая взглядов молодого человека, — мною сейчас совершена необъяснимая глупость, и я едва не потеряла рассудок… Я была словно в бреду, прошу прощения!

— Ах, сударыня, — прошептал Джордж в замешательстве, которое увеличивалось по мере того, как положение усложнялось.

Джелла продолжала.

— Под влиянием странного состояния я раскрыла тайну, которую вы никогда не должны были узнать… Но я рассчитываю на ваше благородство… Эта тайна умрет в вашем сердце, не так ли?

— Клянусь в этом честью дворянина, сударыня! — с жаром воскликнул молодой человек. — Чтобы открыть подобную тайну, нужно быть самым подлым, низким человеком!

— Хорошо, я верю вам! Пусть воспоминание о происшедшем изгладится, как изглаживаются сны при первых лучах солнца. Я обещаю вам забыть обо всем! Забудьте же и вы меня! Берите жену из вашего круга… Женитесь на мисс Марии Бюртель и будьте счастливы… Я имела силы любить, и у меня хватит сил, чтобы страдать и жить… — Принцесса тихо прибавила, — чтобы отомстить!

В ту минуту, когда Джелла хотела протянуть Джорджу руку как бы для того, чтобы подтвердить слова, произнесенные вслух, в одну из дверей тихо постучали.

Рука Джеллы повисла в воздухе, она резко повернула голову и повелительным голосом произнесла:

— Войдите!

Дверь отворилась, портьера приподнялась, и на фоне яркой драпировки появилось бронзовое лицо Согора.

При виде молодого англичанина он хотел удалиться, но Джелла остановила его.

— Не беспокойся, что этот джентльмен узнал тебя, теперь ему все известно…

Согор, переступив порог и приложив левую руку к груди, молча поклонился принцессе.

 

Глава 26. Цветы лотоса

Согор держал в правой руке букет из цветов лотоса. Джелла, не взглянув на него, спросила на индийском языке, непонятном для Джорджа Малькольма, хотя и знавшего некоторые наречия страны:

— Кто послал тебя и что тебе нужно?

Согор протянул руку к Джелле, прошептал глухим голосом:

— Госпожа, эти цветы для вас.

Принцесса вздрогнула, а черные зрачки ее глаз расширились. Она взяла букет, прошептав тихим голосом, но так, чтобы Согор мог слышать.

— Цветы лотоса. Цветы Шивы, бога зла! Что же случилось?

Согор, полагая, что вопрос относится не к нему, молчал.

Между тем Джелла, смяв в руке букет, продолжала:

— Здесь четыре цветка.

— Да, госпожа, — ответил Согор.

— Значит, четверо посланцев?

— Да, госпожа.

— Когда они приехали?

— Сейчас.

— Их никто не видел?

— Никто.

— Хорошо, пусть они подождут! Выйди к ним, Согор, и скажи, что я не заставлю их долго ждать.

Индус поклонился точно так же, как и при входе, затем вышел из будуара, портьеры сомкнулись за ним.

После краткого разговора, описанного нами, принцесса сумела победить волнение, овладевшее ею в первый момент при взгляде на цветы лотоса. Поэтому она возобновила разговор с Джорджем Малькольмом с улыбкой на устах, сказав ему самым естественным тоном:

— Итак, все решено… Недоразумения, разделявшего нас несколько минут назад, больше не существует… Мы друзья… Дайте же вашу руку, сэр Джордж, и проводите меня к гостям, которые не должны ничего знать о причинах нашего продолжительного отсутствия.

Наш герой, обрадованный концовкой разговора, мучившего его, поспешил повиноваться и вернулся вместе с Джеллой на террасу.

Надвигались сумерки. Читатели, очевидно, знают, что ночи в Индии наступают быстро, сменяя ранние сумерки. Черные рабы принесли в гостиную зажженные факелы. Собравшиеся в зале молча ели щербет, запивая его холодным напитком.

Джон Малькольм сделал несколько шагов навстречу принцессе, все еще опиравшейся на руку Джорджа.

— Мой сын должен быть чрезвычайно счастлив, принцесса, — сказал он ей, — ради него вы покинули нас, у него имеются привилегии, которым мы все завидуем.

— Ваш сын рассказал мне о планах на ближайшее будущее, сэр Джон, — ответила Джелла, — о своей близкой свадьбе, о любви к невесте…

Все это было произнесено с таким неподражаемым спокойствием, с такой веселостью, что Джордж не верил своим ушам. Ему показалось очень странным, что принцесса с мастерством настоящей актрисы умеет скрывать свои чувства.

Подошедший лорд Сингльтон, услышал последние слова принцессы.

— Это значит, — заметил он, смеясь, — что наш влюбленный такой же эгоист, как и многие молодожены, если с мельчайшими подробностями описывал вам прелести своей очаровательной невесты, очень мало беспокоясь о том, что надолго отвлек вас от гостей.

— Милорд, милорд! — ответила принцесса, — вы удивительно догадливы. От вас ничего не скроется. Вы угадали, но нужно быть снисходительными к чувствам нетерпеливых влюбленных. А ведь каждому в молодости приходится переболеть этой лихорадкой.

— Но разве можно заболеть этой опасной болезнью, если рядом вы! — возразил с нарочитой любезностью лорд Сингльтон.

— Ах, милорд, — со смехом воскликнула принцесса, — не мне нужно говорить такие очаровательные вещи! Приберегите эти любезности для мисс Марии Бюртель, восхитительной и обольстительной невесты! Рассыпьте жемчуг ваших комплиментов перед ее неотразимой красотой. Мне же ваша неискренность неприятна.

В том же духе разговор продолжался еще несколько минут, потом губернатор сказал:

— А теперь, принцесса, нам остается еще раз поблагодарить вас за радушное гостеприимство и раскланяться.

— Как, милорд, вы уже уезжаете? — огорчилась молодая женщина. — И хотите отнять у меня гостей?

— Уже совсем темно, — сказал сэр Джон, — а нам хотелось бы вернуться в Бенарес до полуночи.

— Будь по–вашему, сэр. В моем доме гости могут свободно распоряжаться своим временем.

— Принцесса, — сказал лорд Сингльтон, — позвольте мне напомнить о данном вами слове. Послезавтра у меня состоится бал, который благодаря вам будет иметь царицу, не так ли?

— Я сдержу свое обещание.

— И не забудете?

— О! Будьте спокойны, милорд, я никогда и ничего не забываю.

Между тем со двора послышалось ржание коней.

Гости простились с хозяйкой.

Лорд Сингльтон и сэр Джон поцеловали руку Джеллы.

— Сэр Джордж, — сказала она в ту минуту, когда молодой англичанин нагнулся, чтобы в свою очередь поцеловать руку, — не забудьте послезавтра на балу у губернатора познакомить меня с мисс Марией Бюртель, вашей очаровательной невестой.

Эти слова были произнесены самым естественным тоном, тем не менее они заставили вздрогнуть Джорджа Малькольма.

Однако он ответил:

— Сочту за честь, я сделаю это, принцесса.

— Надеюсь, сэр Джордж, впрочем, если память изменит вам, то я напомню…

Вскоре послышался топот лошадей, увозивших гостей.

Джелла, оставшись одна, еще некоторое время следила за мерцающим светом факелов, прислушиваясь к шуму отъезжавших экипажей. Через несколько минут все смолкло.

Видя, с какой сосредоточенностью всматривается она в окно, как высоко вздымается ее грудь, как безмолвно сжатые губы выделяются на бледном лице одной зловещей линией, можно было заключить, как сильно она страдает, как глубока рана в ее изможденной душе.

Впрочем, этот кризис продолжался недолго. Едва слышным голосом, проведя рукой по лбу, как бы с намерением отогнать мысль, она прошептала:

— Оскорбление только тогда смертельно, когда оно остается безнаказанным! Что значит оно, когда месть не уступит ему ни в чем! Горе тому, кто презирает и топчет меня! Горе тому, кто ставит соперницу выше меня! Я смою это пятно или не смогу называться своим именем! Ах, проклятое племя европейцев! Они топчут своими ногами нашу землю и наши сердца! Но терпенье! День приближается, когда их владычество в Индии станет только воспоминанием.

Говоря это, Джелла подошла к столу, стоявшему в середине комнаты, и позвонила в колокольчик.

На ее зов мгновенно откликнулся Согор, всем своим видом выказывая внимание и почтение.

— Все ли англичане уехали из дворца? — спросила она его.

— Да, госпожа, ни во дворце, ни в саду не осталось ни одного иностранца.

— Ты уверен в этом!?

Согор сделал утвердительный знак. Джелла между тем продолжала:

— Говорили ли с тобой братья, которые принесли цветы лотоса?

— Да, госпожа.

— Откуда они пришли?

— С Востока, Запада, Юга и Севера.

— Знаешь ли ты их имена? Видел ли ты их лица?

— Имен не знаю, а лица скрываются под густыми покрывалами. Привести ли их сюда?

— Да, я готова принять их.

Согор вышел.

— Какие новости принесли они мне? — прошептала, оставшись одна, Джелла. — Какова воля Шивы, жестокого бога? Просит ли он крови англичан? Каковы бы ни были его желания, они найдут меня послушной! А! Вот и они… Сейчас узнаю, в чем дело…

Дверь отворилась, и в комнату вошли четыре человека. Длинные черные одеяния, ниспадавшие на плечи, не позволяли различить их черты.

Увидя принцессу, они упали перед ней на колени.

Джелла, поздоровавшись с ними, сказала торжественным голосом:

— Посланники бога находятся перед царицей фансигоров и тугов. Ни один любопытный взгляд не следит за ними, ни одно нескромное ухо не подслушивает их, пусть они говорят с открытыми лицами.

Пришедшие, повинуясь той, что, вероятно, имела право приказывать им, приподняли покрывала. Джелла, узнав их, не могла удержаться от удивления.

— Факир Суниаси! — воскликнула она. — Акбар! Джааль! Голькар!

— Пред вами самые главные предводители тугов! — ответил факир с отвратительной физиономией, костлявым туловищем и плешивой головой.

— Добро пожаловать, братья, — начала принцесса, — слава Шиве и Бовани, приведших вас ко мне! Вы передали мне через Согора таинственные и священные цветы лотоса, имеющие для нас особенный смысл и заменяющие длинное поручение! Разве нам грозит опасность?

— Да, — ответил Акбар.

— Откуда?

— От англичанина.

— Кто он?

— Гражданин Индийской компании, главный судья.

— Главный судья! — повторила принцесса. — Объяснитесь. Акбар, я жду.

— Этот англичанин поклялся… — начал в свою очередь факир Суниаси.

— В чем?

— Открыть все разветвления таинственной ассоциации тугов и уничтожить дело сынов Бовани, поразив его в самое сердце.

— И, — прошептал Джааль, — со времени клятвы он ищет…

Джелла сделала презрительный жест.

— Какое нам дело? — возразила она. — Пусть ищет. Он ничего не найдет!

— Он уже нашел! — с яростью зашипел факир.

— Невозможно!

— Однако это правда!

— Что же он знает?

— Очень многое! Изменники открыли или продали ему опасные секреты… Он напал на след. Да, он напал на след и уже не выпустит его из виду! Сделай он еще один шаг — и наша ассоциация погибнет!

— Дороги, по которым он идет, еще темны! — сказал Голькар. — Он не знает пока ни одного имени, но свет, рассеивая окружающий мрак, скрывающий нас от его глаз, может осветить все наши тайны. Завтра предводители и царица могут попасться в сети правосудия.

Джелла топнула ногой, ее ноздри расширились, губы сжались, а глаза засверкали мрачным огнем.

— И Англия восторжествует! — воскликнула она пронзительным голосом. — И мы будем уже не в состоянии избавить Индию от ее проклятого владычества! Нет, нет и еще раз нет! Этого не будет! Клянусь моими предками! Клянусь нашими богами, что этого не будет.

— Принцесса, — прошептал факир, — вы — дочь Бовани, и вашими устами говорят боги…

— Они зажгли в моих жилах кровь! — ответила Джелла. — Возбудили во мне священный гнев!

— Теперь вы знаете, в чем заключается опасность, — снова начал факир. — Что прикажете делать?

Джелла задумалась, потом вместо ответа на заданный вопрос спросила:

— Факир, что бы вы сделали на моем месте?

— Убил бы! — не колеблясь ответил факир. — Нам необходима смерть этого человека!

— Кровь! — прошептала принцесса. — Нужна кровь!

— Да, кровь иностранца, проклятая кровь, иначе прольется кровь наших братьев…

— Вы правы, факир, этот человек должен умереть…

— Когда?

— Завтра ночью.

— Где убить его?

— В долине тайн, на кладбище слонов… перед изображением Шивы.

— Все будет исполнено…

— Теперь, — сказала Джелла, — когда человек этот осужден, назовите мне его имя…

На вопрос ответил Джааль:

— Сэр Джон Малькольм — гражданин Бенареса.

Джелла ужаснулась, и несколько капель холодного пота выступило на ее лбу.

— Джон Малькольм! — прошептала она со страхом. — Джон Малькольм! Его отец…

Волнение молодой женщины не ускользнуло от прозорливых глаз посланцев.

Факир Суниаси, пользуясь своей репутацией близкого друга предводителя поклонников бога Шивы, принял почти враждебную позу.

— Можно подумать, что принцесса колеблется! Смущается! — воскликнул он, устремив на Джеллу сверкающие фосфорическим светом ненависти глаза. — Теперь, когда вы знаете имя своего врага, не прикажете ли помиловать его?

К Джелле вернулось обычное хладнокровие.

— Помиловать! — ответила она, пожав плечами. — Надеюсь, вы не думаете так, Суниаси! Напротив, я совсем не колеблюсь и готова собственными руками отдать вам жертву…

Сказав эти слова, она взялась за колокольчик.

— Что вы делаете, принцесса? — спросил Джааль.

— Зову Согора. О! не бойтесь, ему можно доверять.

Огромный индус тотчас же явился.

— Слушай, Согор, — продолжала принцесса, — ты знаешь Джона Малькольма, гражданина Бенареса?

— Знаю.

— Знаешь, где он живет?

— Да.

— Необходимо, чтобы завтра ночью Джон Малькольм был в наших руках, связанный, не способный защищаться и звать на помощь.

— Ваше приказание будет исполнено, госпожа, — сказал Согор так просто, как будто ему поручили обычное дело.

— Это еще не все, — продолжала принцесса.

— Приказывайте, Согор все выполнит.

— Необходимо избежать шума в доме и захватить с собой все найденные у него бумаги.

— Бумаги этого человека будут в наших руках, — прошептал Согор.

— Хорошо, я надеюсь на тебя! А вы, посланники богов и предводители священного дела, идите собирать ваших братьев! Завтра на кладбище слонов при наступлении ночи они увидят, как царица фансигоров и тугов заставляет уважать тайны сынов Бовани! Идите!

Факир и трое других предводителей надели на головы свои накидки и удалились, предварительно поклонившись в ноги принцессе. Согор сопровождал их.

— А! Джордж Малькольм, — прошептала Джелла, оставшись опять одна, — с завтрашнего дня начинается моя месть!

 

Глава 27. Снова кладбище слонов

Прошло 24 часа после того, как принцесса Джелла отослала посланников ужасного дела (так называли себя сами приверженцы религии Бовани, кровожадной богини мщения), назначив им свидание на следующую ночь на таинственном кладбище слонов.

Было 11 часов вечера. Большие грозовые тучи покрывали все небо, подобно пене волн океана, то скрывая, то открывая серебристый диск луны, повисшей над скалистыми пригорками и походившей на громадный щит, раскаленный в огне.

Мы попросим читателей пройти с нами в ущелье, узкий проход, возникший когда–то в результате землетрясения, который позволял проникать в долину.

Прежде чем рассказать о странных и ужасных сценах, которым эта долина будет служить обрамлением, мы сделаем краткое описание. Здесь, как в театре, знание обстановки необходимо для ясного понимания сюжета драмы.

Кладбище слонов, как мы уже сказали в одной из предыдущих глав, имело вид продолговатого цирка, окруженного со всех сторон голыми скалами с острыми вершинами. Гигантские скелеты слонов, лежавшие в высокой траве среди широких листьев кактуса с красными цветами, резко выделялись своей белизной в темной глубине ущелья, когда лунный свет падал на них.

Там и здесь кучи безобразных скал, покрытых мхом, походили на глыбы, которые не смогли сокрушить волны океана и течение многих веков.

Отверстие же, похожее на туннель в одной из ближних скал, скрытое наполовину вьющимися растениями, представляло собой своеобразное ущелье неправильной формы.

Статуя бога Шипы, раскрашенная самыми яркими цветами, накануне заинтересовавшая Джорджа Малькольма, стояла, как и прежде, на каменном пьедестале посреди кладбища.

В тот момент, когда мы переносим действие романа в священную долину, у подножия статуи уже стоял треножник, наполненный горящими углями, от которых поднимался голубоватый дым.

Возле треножника находилась женщина, одетая во все красное. Она была не первой молодости, но ее бледное и исхудалое лицо носило еще следы былой красоты, а на плечи спадали длинные пряди волос, перепутанные с серебряными нитями.

Эту женщину звали Жюбэ, и она пользовалась громадным влиянием не только на предводителей индийского заговора, но и на саму Джеллу. Это была главная жрица наиболее значимого индуистского храма Бенареса, призванного служению Бовани. Говорили, что ее обязанностью являлось хранение талисманов богини: вуали и кольца, которые будут играть немалую роль в нашем повествовании.

Вокруг Жюбэ на коленях стояло несколько индусов с бритыми головами.

Жрица, произнося вполголоса заключительную часть какой–то молитвы, неожиданно сказала что–то странным неузнаваемым голосом. Стоявшие на коленях индусы со сложенными руками и опущенными головами тотчас поднялись.

— Что вы здесь делаете? — спросила Жюбэ.

Один из индусов ответил за всех товарищей:

— Повинуемся данным нам приказаниям.

Жрица снова спросила:

— Каким приказаниям?

— Прийти и ждать.

— Вы — сыновья мести?

— Да.

— Доказательства.

Первый индус приподнял широкий рукав и обнажил руку почти до плеча. На руке отчетливо виднелся синий знак татуировки, по внешнему виду напоминающий рисунок, сделанный иголкой и засыпанный порохом.

— Вот знак Бовани, сделанный мне еще в детстве. Пусть жрица посмотрит.

И он приблизил руку к огню, чтобы лучше осветить знак.

— Хорошо! — спустя некоторое время сказала Жюбэ. Потом, указывая на треножник, прибавила:

— Душа Шивы, бога зла, находится внутри пламени! Что принесли вы богу?

От группы отделились три индуса и по очереди заговорили:

— Яды, — прошептал первый.

— Смертоносное лассо, — сказал второй.

— Нож, вонзающийся прямо в сердце, — прибавил третий.

Жюбэ, вытащив из серебряного ларца, привязанного к поясу, горсть какого–то вещества, бросила его в жаровню.

В ту же минуту вспыхнуло красное пламя, поднявшееся на большую высоту и на мгновение осветившее все кладбище.

Испуганные индусы упали на землю, как будто среди них появилось одно из страшных божеств.

Пренебрежительная улыбка промелькнула на губах Жюбэ, а устремленный на них взгляд выражал презрение, возбуждаемое их грубой верой.

— Вы те, кого я ждала, и бог удостаивает вас чести принять дары! — сказала она твердым голосом. — Идите с лассо в одной руке и с ножом в другой. Займите все углы ущелья, ведущие на кладбище. Вы впустите сюда всех братьев, но без пощады должны убить каждого, кто в ответ на пароль «Джелла» не скажет святое для нас слово «Шива».

Индусы поднялись.

— Все будет исполнено, — прошептали они, кланяясь и направляясь к ущелью.

Жрица, оставшись одна, подбросила в жаровню угольев, чтобы пламя разгорелось еще сильнее, потом, усевшись на ступени пьедестала Шивы, стала ждать.

Прошло около десяти минут. Глубокое молчание царствовало на кладбище. Вдруг Жюбэ вздрогнула и приподняла голову. Вдали послышалось пение, которое становилось все громче и громче.

— Они идут, — прошептала жрица.

Прошло еще несколько минут, затем пение раздалось в самой долине, можно было расслышать отдельные слова.

Это были куплеты из мрачной поэмы «Рамаяна», куплеты жестокие, дышащие кровью и становящиеся еще ужаснее от выражения лиц тех людей, которые их пели.

В то время как эхо долины повторяло эти кровавые строки, люди, одинаково одетые в бедные платья, прошли среди скал и образовали круг рядом со статуей Шивы.

Круг все время увеличивался. Неожиданно он разомкнулся, чтобы впустить важных персон, перед которыми все склонили головы.

Это были принцесса Джелла, принц Дургаль–Саиб, факир Суниаси, Акбар, Голькар и Джааль. В сопровождении двух индусов, несших корзину, покрытую черным покрывалом, они приблизились к Жюбэ. Эту корзину поставили у подножия идола.

Джелла подала знак жрице. Жюбэ, поднявшись во весь рост, повернулась к толпе и что–то произнесла. Это восклицание, вероятно, имело определенный смысл, а лица напряглись от любопытства и внимания.

 

Глава 28. Пленник

Жрица Жюбэ заговорила:

— Сыны мести, обожатели Шивы, бога зла, и Бовани, богини разрушения, вы проникли в священное место. Бог, приказывающий вам ненавидеть и мстить, среди вас! Он вас слушает! Он вас слышит! Дрожите и трепещите!

В это время два молодых индуса поставили корзину у треножника.

— Что находится в этой корзине? — спросила жрица.

На вопрос ответил факир Суниаси:

— Ночная птица, предвещающая смерть!

— Снимите покрывало!

Один из индусов нагнулся, чтобы исполнить приказание, но Жюбэ остановила его.

— Подожди! — сказала она и, повернувшись к толпе, добавила:

— Если птица улетит, не прикоснувшись крыльями к жаровне и со зловещим криком, то это значит, что Бог за нас, покровительствует нам и все наши дела исполнятся. Поняли?

— Да! — закричала толпа.

— Теперь открывайте.

Индус снял покрывало, и взорам всех присутствующих представилась огромная сова, фосфорические глаза которой блистали в темноте.

Ночная птица, немного выждав, раскрыла крылья и полетела, даже не приблизившись к треножнику.

Толпа замерла.

— Птица не дотронулась до пламени! — воскликнула жрица с радостью победы, — теперь будьте внимательны и слушайте!

Прошло несколько секунд, затем вдали послышался крик совы.

— Вы слышали! — снова вскричала жрица. — Слава Шиве, покровительствующему нам!

— Слава Шиве! — повторили индусы.

— Такие предзнаменования не обманывают, — прошептала Джелла, душа которой, как знают читатели, была доступна всем предрассудкам. — Согор достиг цели!

В тот же миг, как бы в подтверждение уверенности принцессы, у входа на кладбище слонов послышался троекратный свист.

— Это Согор! — воскликнула Джелла.

Почти тотчас же колоссальная фигура верного слуги появилась перед принцессой.

— Ну, что, Согор? — с нетерпением спросила Джелла.

— Я выполнил ваше поручение, — ответил он.

— И успел?

— Да.

— Значит, он там?

— Да.

— Приведи его к нам.

— Хорошо.

Джелла поднялась на гранитные ступени пьедестала, чтобы ее видели все, и сказала:

— Дети мести! Знаете ли вы, почему я собрала вас в эту ночь на этом месте? Для того, чтобы показать вам врага, врага побежденного! Дети Бовани, вы будете свидетелями правосудия.

Послышался лошадиный топот. Толпа расступилась, и перед треножником появился Согор, ведущий лошадь под уздцы. На ней, привязанный к седлу, находился Джон Малькольм.

При виде связанного человека толпа заволновалась.

— Развяжите его! — приказала Джелла.

В ту же минуту Джон Малькольм был развязан и сильными руками поставлен перед Джеллой.

В течение нескольких секунд старик с удивлением смотрел вокруг себя. Его глаза с трудом различали предметы и не узнавали лиц.

— Куда меня привели? — спросил он твердым голосом. — Что это за люди, окружающие меня? Где я, и что от меня хотят?

Джелла, сделав два шага вперед, ответила:

— Я сейчас скажу вам это, Джон Малькольм.

— Принцесса Джелла? — воскликнул он.

— Да, я.

— Не сплю ли я? Не сон ли это?

— Нет, не сон.

— Но тогда, — начал Джон Малькольм, — мне нечего опасаться. — Я — жертва какого–нибудь недоразумения, какой–нибудь ошибки. Может быть, вы в состоянии, принцесса, объяснить мне, каким образом мой тихий дом два часа тому назад наполнился толпой варваров, которые скрутили меня веревками, привязали к лошади и привезли сюда.

Джелла ответила спокойным голосом:

— Вы, конечно, очень удивитесь, Джон Малькольм, если я скажу вам, что все это было сделано по моему приказанию? Не так ли?

— Более чем удивлен, сударыня, и не верю.

— Напрасно, потому что, уверяю вас, эти люди только исполнили мое приказание.

— Ваше приказание! Но к чему это насилие над человеком, который еще вчера сидел за вашим столом и которого вы называли своим другом?

— Я объясню вам это.

— Слушаю вас.

— Я проделала это, чтобы удовлетворить самое сильное ваше желание.

— Самое сильное мое желание? — удивился судья.

— Да.

— Я не могу понять вас, сударыня.

— О! Сейчас я вам все объясню. С тех пор, как вы находитесь в Индии, Джон Малькольм, с тех пор, как вы занимаете в Бенаресе столь высокий пост, вас преследует одна идея…

— Какая?

— Вы хотите раскрыть во что бы то ни стало один важный секрет, но предмет ваших неутомимых розысков убегает от вас всякий раз, едва вы приблизитесь к нему, точно так же, как при первых лучах солнца рассеивается туман. Вы преследуете призрак, а призрак убегает от вас, не так ли?

— Правда.

— Итак, зная вашу мечту, я захотела осуществить ее! Цель, преследуемая вами, все время убегала от вас, я же хочу одним скачком приблизить вас к ней.

Джелла на минуту умолкла.

— Какая же это цель? — спросил Джон Малькольм.

Принцесса продолжала:

— Сыны Бовани, мрачной богини мести, эти таинственные туги, поклялись стереть с лица Индии следы пребывания последнего англичанина. Эти люди, хитрые и неуловимые, эти ваши злейшие враги, которых вы напрасно искали, имеют не только предводителей, но и царицу, и я хочу показать их вам лицом к лицу.

Джон Малькольм тяжело дышал.

Джелла продолжала все громче и громче:

— Вот принц Дургаль–Саиб! Вот Акбар, вот факир Суниаси! Вот Голькар, Джааль! И вот, наконец, я, их госпожа, перед которой все преклоняются!

— Вы! — воскликнул Джон Малькольм, — вы!

— Да, я! Вот почему вы и находитесь здесь!

— Благодарю, сударыня, — ответил судья с той смелостью, которая в самом сложном положении не оставляет геройские сердца. — Вы пролили свет, он не потухнет. Теперь, зная все, мне легко будет действовать!

— Для этого нужно жить! — воскликнула Джелла. — А ваши минуты сочтены.

— Я говорю, что правосудие найдет виновных.

Джелла пожала плечами.

— Безумец, — прошептала она, — безумец, не понимающий, что смерть совсем близка. И он еще говорит о правосудии.

— Я верю в справедливость Бога!

— Но именно наш Бог желает вашей смерти!

— А мой отомстит за нее.

— Мы презираем его месть!

— Что значит ваше презрение! Когда приходит день и час, он сможет найти всякого, унижавшего его.

— Увидим.

Обратившись к индусам, принцесса добавила:

— Наши тайны должны быть непроницаемы. Горе тому, кто захочет проникнуть в них! Он погибнет, как погибнет сейчас этот человек! Дети Бовани, исполняйте спой долг.

Из толпы вышли два индуса и приблизились к англичанину: один держал в руке лассо, другой — кинжал.

— А! Проклятые, — воскликнул Джон Малькольм с яростью человека, который понимает, что сейчас его убьют, — хотя я и без оружия, но буду защищаться как смогу, буду царапать вас ногтями, грызть зубами, как борется тигр, окруженный шакалами.

Говоря это, Джон Малькольм, собрав все свои силы, бросился на двух индусов, хорошо зная, что умрет, но желая подороже отдать жизнь. Геройская, но бесполезная борьба!

Первый индус накинул ему на тело лассо и лишил возможности действовать руками.

— Подлые! — прорычал Джон Малькольм. — О, подлые, подлые!

 

Глава 29. Труп и пепел

Джелла смотрела на эту ужасную сцену совершенно спокойно.

— Время проходит! — сказала она повелительным голосом, — кончайте его!

Второй индус подошел к Джону Малькольму. Стиснутый лассо, тот не только не мог защищаться, но и двигаться. Выкрикнув какое–то слово, бородач вонзил ему в грудь по самую рукоять кинжал.

— О! Мой сын, мое дитя! — пробормотал старик, испуская последний вздох.

Все кончилось.

Острие кинжала достигло сердца. Струя крови хлынула изо рта несчастного отца, и он упал в высокую траву.

Толпа заволновалась. Но это волнение не говорило об угрызении совести, а скорее о радости победы. Что значило какое–то одно отдельное преступление для толпы жестоких убийц?

Просто мертвый Джон Малькольм еще раз напоминал индусам, что у них стало на одного врага меньше.

Джелла повернулась к Согору.

— Теперь давай бумаги.

— Вот они, госпожа! — ответил индус, подавая Джелле несколько связок бумаг, похищенных из кабинета судьи.

— Эти записки, делавшие его сильным и при помощи которых он хотел погубить нас, мы сожжем возле его трупа! — воскликнула принцесса.

Она быстро стала перелистывать поданные ей бумаги и, пробегая их глазами, вполголоса произносила отрывистые фразы.

— Он нашел след! У этого человека были действительно рысьи глаза! Взгляд его проник через самый глубокий мрак. Вот послушайте.

И она прочла вслух:

«Громадная ассоциация поклялась уничтожить Индийскую компанию! Руки ее агентов сжимают кинжалы и поражают нас всюду, но голову, которая все это обдумывает, нужно искать в самом сердце Бенареса…»

Джелла прервала на минуту чтение, чтобы обвести грозным взором окружающую ее толпу.

— Среди нас есть изменники! — воскликнула она. — Горе им, говорю вам от имени богини мести. Тот, кто продаст наши тайны, погибнет мученической смертью!

Эти угрожающие слова были выслушаны молча. Никто в толпе не шелохнулся, ибо ужас сковал всех присутствующих на этом страшном суде.

Взяв бумаги и поднеся их к умирающему пламени треножника, Джелла продолжила:

— Пусть священный огонь Шивы уничтожит оружие, приготовленное против нас.

По мере того, как разрозненные листки вспыхивали на огне, принцесса бросала их на землю, где они медленно догорали. Сожжение продолжалось долго, потому что бумаг было много. Наконец, вспыхнул и последний листок.

Тогда Джелла протянула руку к толпе.

— Дети богини мести, — сказала она, — клянетесь ли вы над этим трупом, что уничтожите Индийскую компанию?

Толпа ответила:

— Клянемся!

— Хорошо, принимаю вашу клятву и буду помнить ее! Час близок, скоро древняя земля тамерлидов очистится в кровавой бане. Теперь же, братья, ступайте и помните о главном.

В ту же минуту над кладбищем поднялся шум! Толпа заволновалась, направляясь к ущелью, и снова запела ужасные молитвы о смерти и мщении. Постепенно звуки псалмов удалились и наступила тишина.

На кладбище слонов высокая трапа скрыла труп Джона Малькольма.

Несколько минут спустя к месту, где произошла описанная драма, подъехала маленькая кавалькада из пяти всадников. Она состояла из Джорджа Малькольма, Стопа, Казиля и двух индусов.

Молодой англичанин хотел провести в жизнь свою фантазию, родившуюся в его голове после охоты, когда он взобрался на гору и увидел кладбище слонов.

Об этой фантазии наши читатели, конечно, помнят: Джордж Малькольм хотел еще раз взглянуть на гигантские скелеты слонов, освещенные лунным спетом, надеясь услышать страшные псалмы факиров и тайно присутствовать на одной из их церемоний.

Он хотел только, чтобы эта тайная ночная экспедиция, сопряженная с опасностью, оставалась неизвестной отцу и брату до ее счастливого окончания. Поэтому он попросил Казиля достать лошадей и сопровождать его, строго приказав сохранить это путешествие в тайне.

Казиль исполнил обещание, сообщив о секрете только Стопу, который по своей вечной привычке, проклиная Индию, хотел последовать за своим господином.

В девять часов вечера Джордж под предлогом усталости, принесенной вчерашним днем, простился с отцом, братом, мисс Марией, мисс Эвой и удалился в свою комнату. Там он быстро переоделся, заткнул за пояс охотничий нож и револьвер и тихо спустился с веранды, направившись к тому месту, где его ожидали с лошадьми Казиль и Стоп.

Казиль распорядился взять с собой еще двух индусов, на которых, как он думал, можно было вполне положиться. Джордж очень удивился этому, но молодой индус ответил:

— Ночью весьма небезопасно, господин. Я хотел все предусмотреть, в том числе и нежелательные встречи. Доверьтесь мне, я отвечаю за вас.

Ответ был решительным, Джордж улыбнулся, пожал руку подростку, и маленький отряд отправился в путь.

Наши путешественники не успели еще отъехать на милю от последних домов Бенареса, как другая группа, ехавшая на лошадях и состоявшая из четырех человек, остановилась у изгороди сада, примыкавшего к веранде.

Одним из этих людей был Согор. Он спрыгнул на землю с двумя другими товарищами. Все трое перелезли через забор и, подобно змеям, поползли к жилищу.

Согор, как помнят наши читатели, уже знал расположение комнат, знал он, в какой из них находится кабинет Джона Малькольма. Поэтому он сразу направился к освещенным окнам нижнего этажа.

Прочные шторы были опущены, но окна отворены, чтобы свежий воздух мог проникать в комнату.

Джон Малькольм, простившись с воспитанницами, только что прошел к себе. Он сидел перед конторкой, освещенной лампой, и по обыкновению приводил в порядок свои заметки.

Не произнеся ни слова, Согор сделал знак следовавшим за ним двум индусам, и те тотчас же принялись за дело. Каждый из них схватил штору за нижний конец и начал ее свертывать, чтобы освободить пространство, необходимое для проникновения одного человека. Это было сделано с такой ловкостью, что шум не отвлек сэра Джона Малькольма от работы и не выдал близкого присутствия опасных посетителей.

Согор несколько минут оставался неподвижным, но готовым прыгнуть на врага подобно ягуару, подстерегающему свою добычу. Убедившись, что старик еще долго будет работать и не обернется, он отвязал от пояса длинный шелковый платок и свернул его. Сделав это, Согор, сдерживая дыхание и заглушая шум шагов на ковре, прошел расстояние, отделявшее его от Джона Малькольма. Подойдя к нему сзади, он накинул его на шею старика, как лассо. Молниеносно завязав ему рот, лишив возможности крикнуть, и схватив его, словно мешок с фруктами, повалил на пол.

В то же время другой индус пришел на помощь Согору. У него были при себе веревки, которыми он связал старика таким образом, что тот не мог сделать ни одного движения.

Затем похитители передали сэра Малькольма третьему индусу, который, взвалив его на плечи, понес к лошади. Согор же, повинуясь приказанию принцессы Джеллы, собрал все бумаги. Затем и он покинул веранду, предварительно опустив шторы, чтобы на время скрыть следы похищения.

Джона Малькольма бросили на лошадь, и страшные всадники удалились от Бенареса с фантастической быстротой.

Остальное наши читатели уже знают.

 

Глава 30. Ночное посещение

Пора вернуться к Джорджу Малькольму и его проводникам, которых мы оставили в тот момент, когда они крупной рысью скакали вдоль подножия каменистых скал. Часом раньше, в то время, когда они ехали через густой Перавасский лес в тени гигантских деревьев, на которые густыми волнами лился лунный свет, с противоположной стороны мимо них с поразительной быстротой промчались несколько всадников. Ничто не подсказало Джорджу Малькольму, что мимо него промчались похитители его отца, целью которых было лишить его жизни.

— Скажи, что это за люди? — обратился Джордж к Казилю, который скакал рядом с ним.

— Не знаю, господин, и не могу угадать, — отвечал мальчик.

— Ах! — Закричал Стоп, природная трусость которого проявилась и на этот раз. — Ах, что за мерзкие ночные птицы! Это сами черти или их товарищи и сообщники, клянусь честью! От встречи с ними не следует ожидать чего–нибудь путного. Прошу вас, ваша светлость, последуйте хоть раз в жизни совету благоразумного и опытного слуги, осторожность которого равна преданности вашей особе. Поверьте, кладбище слонов — отвратительное место, там нас поджидает какое–нибудь несчастье! Не лучше ли повернуть лошадей и скакать обратно в Бенарес? К полуночи мы будем уже дома, а утренний сон придаст нам новые силы.

— Послушай, бедный Стоп, — с иронической усмешкой произнес Джордж, — видно, годы не в силах излечить тебя от трусости, горбатого могила исправит. Езжай в Бенарес, если что–то влечет тебя туда! Я же поеду дальше!

— Ох, горе! — заунывным голосом застонал Стоп. — Всегда так, никто не слушает благоразумных и опытных людей, и потому все дела в мире идут шиворот–навыворот.

Причитая и жалуясь на судьбу, он не переставал следовать за своим господином, ехавшим на чистокровном жеребце Джали, подарке принцессы Джеллы, который ржал и рвал удила, прыгал от нетерпения, покрываясь белой пеной.

Вдруг до слуха сэра Джорджа донеслось пение поклонников Шивы, уходивших с кладбища. Пение слышалось вдалеке, и потому Джордж не мог разобрать слов, зато напев, смутно и неопределенно доносимый ветром, сильно поражал своей мелодичностью и слаженностью исполнения.

— Это факиры, не так ли, Казиль?

— Похоже, господин, — отвечал юноша.

— Тогда вперед! Вперед! Я сгораю от нетерпения.

Он дал свободу коню, и Джали полетел подобно урагану. Однако через некоторое время Джордж остановил его и стал внимательно, прислушиваться: пение смолкло.

«Возможно, они ушли?» — подумал он.

— Казиль, где вход на кладбище?

— Примерно в ста шагах от нас, вон там, среди тех черных мрачных скал, нависших над долиной, — отвечал мальчик.

— Тогда поспешим! Вперед!

Джордж хотел было уже опустить поводья и скакать дальше, когда Казиль схватил за уздцы его лошадь.

— Что это значит? Почему ты пытаешься остановить мою лошадь? — с изумлением воскликнул сэр Джордж.

— Я всего лишь исполняю свои обязанности: вы взяли меня в проводники, и я повинуюсь вашему приказанию.

— Ну и что?

— Обязавшись быть проводником, я вовсе не соглашался позволить вам бездумно, безрассудно бросаться навстречу опасности без всякой пользы для себя.

— Но почему ты так решил?

— Я хочу, чтобы вы остались под защитой этого огромного серого утеса, тень которого скрывает вас от посторонних взоров. Это мое дело — пойти на кладбище, разузнать дорогу, убедившись в безопасности, и вернуться, чтобы сообщить, свободен ли путь.

— Скажи, чего ты боишься, Казиль?

— Известно ли вам, что непосвященным запрещается проникать в тайны факиров. Всюду здесь могут скрываться караульные, которые, без сомнения, охраняют вход на кладбище. В любой момент они готовы поразить насмерть любопытного безумца, который осмелится приблизиться к ним.

— Все равно! Разве ты не знаешь, что я всегда стремлюсь навстречу опасности? — заметил Джордж с плохо сдерживаемым нетерпением.

— Мне это прекрасно известно, господин, и вы только вчера, в который раз спасая мне жизнь, доказали это. Но ваша храбрость, смелость и решительность служат для меня священным залогом любви, преданности, благодарности к вам, и я не хочу видеть вас у своих ног, удавленным индусским лассо или пораженным среди ночного мрака ударом кинжала в грудь, нанесенным опытной рукой. Неужели такая смерть была бы достойна вас, мой господин?

— О, он прав! Он прав! Клянусь вам, маленький индус говорит правду! — горячо заверил Джорджа Стоп. — Мы рождены не для гнусной смерти от меча презренного убийцы, мы рождены для великих дел, для геройских подвигов! Жизнь наша не только полезна миру, но даже необходима ему! К чему же рисковать этой драгоценностью без всякого смысла, без какой–либо прибыли для кого бы то ни было?

Неизвестно, насколько подействовали эти красноречивые убеждения на сэра Джорджа Малькольма, однако ему пришлось сдаться, когда Казиль со всей решительностью заявил, что отказывается быть проводником, если не получит позволения предварительно осмотреть ущелье. Это был — самый неопровержимый довод, и Джорджу Малькольму пришлось подчиниться.

Приводя свой план в исполнение, Казиль сошел с лошади и направился к горному проходу. Его отсутствие продолжалось около десяти минут. Но эти мгновения показались Джорджу Малькольму вечностью. Сколько он ни напрягал слух, ему не удалось услышать смолкшего пения факиров, и ни один звук не свидетельствовал об их близком присутствии. Но вот, наконец, Джордж увидел возвращающегося Казиля, и сердце его учащенно забилось от радостного нетерпения.

— Как дела? — поспешно спросил он, подавшись вперед.

— Теперь можно и в путь: опасности больше нет. На кладбище слонов — ни души, все факиры удалились.

Стоп засмеялся от искреннего удовольствия и стал потирать руки, тогда как господин не мог подавить своего гнева.

— Для чего же туда идти, — сквозь зубы пробормотал молодой человек, — снова довольствоваться лишь скелетами слонов…

Испуганный крик Стопа поднял на дыбы его лошадь:

— Скелеты слонов! — повторил он дрожащим голосом слова господина, — там есть скелеты слонов? Правильно ли я понял?

— Разумеется.

— И мы пойдем туда?

— Конечно.

— Ох! Этого совершенно достаточно, чтобы я поседел от страха и волнений.

— И если бы это чудо могло совершиться, ты бы не оказался в проигрыше, мой добрый, верный Стоп, — с усмешкой ответил Джордж. — А так как ты, по–видимому, дорожишь своей красновато–рыжей гривой, то я не стану стеснять тебя: ты можешь поехать или с нами, или отправиться назад в Бенарес. Только в одном я стесню твою волю и твои желания: я запрещаю тебе практиковаться и дальше в твоих вздорных и глупых рассуждениях.

— Разумеется, я пойду с вами, пойду без протеста, — со вздохом проговорил Стоп.

Лошадей оставили под наблюдением одного из индусов. Другой вытащил из сумки факел, и под предводительством Казиля все направились к ущелью, замыкавшему вход на кладбище. Свет луны не проникал в середину ущелья, загроможденного мрачными и высокими скалами, а потому там царил непроницаемый густой мрак, не позволявший видеть дорогу. Индус по приказанию Казиля зажег факел, и при его мерцающем свете путники через этот узкий проход пробрались к окраине таинственного кладбища.

Джордж Малькольм был поражен величием зрелища, представившегося его взору, зрелища, уже описанного нами и казавшегося ему тем более привлекательным, что в это время яркая луна выплыла из–за закрывавших ее туч и разлила свое серебро на темные гранитные скалы и побелевшие останки слонов, гигантские позвоночные столбы которых неясно и смутно напоминали остовы кораблей. Рядом располагалось смешное и уродливое изваяние бога Шивы.

— О, как это грандиозно! — прошептал Джордж Малькольм. — И в то же время печально. Легко можно вообразить себя перенесенным какой–то чудесной сверхъестественной силой в первый день потопа, когда повсюду были рассеяны страшные останки зверей и птиц. Реальность ускользает из–под моих ног, а фантастическая галлюцинация берет надо мною верх. Я так настроен, что нисколько не удивлюсь, если все это скопище скелетов внезапно поднимется на ноги и, стуча своими гигантскими костями, начнет двигаться.

Зубы Стопа нервно стучали.

— Умоляю вас, — стонал он тоскливым голосом, выражавшим страх, — во имя всего святого, перестаньте говорить о подобных ужасах. Чувствую, что сойду с ума, мои ноги вот–вот подкосятся…

И в самом деле, тонкие ноги преданного слуги самым несчастным образом тряслись под его кругленьким полненьким брюшком.

Джордж подошел к изваянию бога Шивы, поднялся на одну из ступеней гранитного пьедестала и, так как в это время набежавшее темное облако опять заслонило месяц, взял факел у индуса и дерзким, непочтительным движением руки поднес его к лицу идола.

Казиль вздрогнул при виде этой святотатственной дерзости, сопровождавшие их индусы отвернулись и начали бормотать сквозь зубы какое–то суеверное заклинание.

Джордж, не смутившись, продолжал осмотр.

— Так вот какой он молодец, этот грозный бог Шива! — проговорил он со смехом. — Ничего хорошего! Какая гадкая и уморительная у него физиономия! Очень жаль, что он не смог воспользоваться своим могуществом, чтобы придать себе более приличный и благообразный вид. Если когда–нибудь я вернусь в Англию, то захвачу с собой статую, изображающую Шиву, и поставлю ее в качестве пугала в парке своего замка. Воробьи, самые вороватые птички и дерзкие истребители вишневых ягод, наверняка опомнятся и пощадят наши сады.

Выражение ужаса появилось в глазах Казиля и индусов, они украдкой взглянули на грозного бога зла. Они так и ждали, что вот–вот блеснет молния из глаз божества и гром поразит дерзкого святотатца. Но Шива пренебрегал насмешниками. Не видно было ни блеска молнии, ни раскатов грома. Стоп, оцепенев от страха, не произносил ни слова и лишь дрожал всем телом.

Наконец, Джордж сошел с пьедестала, возвратил факел, взятый у индуса, теперь уже ненужный, потому что луна снова выплыла из облаков, и направился к одному из слоновых останков, чтобы поближе рассмотреть белые полированные временем и непогодой кости.

Казиль удалился на некоторое расстояние и с опущенными глазами, казалось, бесцельно, размеренными шагами ступал по высокой влажной трапе. Вдруг он внезапно остановился. Дрожь пробежала по его телу. Инстинктивное чувство опасности заставило его отшатнуться, но, преодолев это чувство, он ринулся вперед, нагнулся к земле, раздвинул руками высокую влажную траву и вдруг пронзительно закричал.

 

Глава 31. Возмездие неотвратимо

— Что случилось? — спросил Джордж, обернувшись на этот крик.

Казиль безмолвно созерцал поразивший его предмет и, казалось, не слышал заданного ему вопроса.

— Наверное, удав? — вымолвил Стоп глухим голосом, продолжая дрожать. — Или черная пантера. А может, кровожадный леопард или свирепый тигр. Здесь наша гибель! Бежим отсюда, ради Бога, бежим!

Выразив таким образом свой ужас, несчастный Стоп хотел было подкрепить свои слова делами, но страх снова заставил его замолчать. Он, словно старое трухлявое дерево, рухнул на большой камень.

Джордж с нетерпением повторил свой вопрос:

— Ответишь ли ты мне, Казиль, что там такое?

— Здесь, среди травы, я заметил мертвое тело, — ответил мальчик тихим голосом.

— Мертвое тело? — изумился Джордж.

Судорожным движением Стоп провел рукой по лбу, покрытому холодным потом, и, не в состоянии громко говорить, прошептал:

— Ах, мне дурно! Я теряю сознание! Я умираю…

В это время Казиль снопа опустился на колени возле трупа. Он выхватил из зияющей раны кинжал и при свете луны внимательно осмотрел его окровавленное лезвие.

— На кинжале имеется изображение богини! Это дело рук сынов Бовани, — заметил он тихо.

Луна вдруг снова спряталась за набежавшую тучу, и кладбище слонов погрузилось в густой непроницаемый мрак.

Джордж взял из рук индуса, стоящего рядом, факел и бросился к Казилю. Нагнувшись, он стряхнул нагар с факела, чтобы лучше осветить мертвеца, и сразу же откинулся назад. Его горло издало глухое сдавленное хрипение. Факел выпал из его рук и погас, коснувшись земли. Джордж Малькольм задыхался, и бессвязные слова срывались с его губ.

— О, нет! не может быть! Это все кажется, это — сон… Я ошибся… я не разглядел! Или я схожу с ума?! Его лицо… ну, а если я не ошибся? Боже! Великий Боже! Молю тебя, удали от меня этот призрак… Но нет, это невозможно! Это невозможно! Это неправда! Иначе это было бы слишком ужасно!

— Что с вами, господин? — с изумлением спросил Казиль, не понимая причины крайнего волнения хозяина.

Стоп, стоя на коленях, издавал стоны, перемежая свои жалобы с усердной мольбой ко всем святым, имена которых приходили ему в голову.

Луна опять появилась на небе и ярким светом, словно саваном, накрыла уже окоченевший труп. Джордж, как бы избегая ужасного зрелища, отвернулся.

— Мне бы хотелось посмотреть еще раз, но я боюсь убедиться в горькой истине, и это удерживает меня, и я не осмеливаюсь преодолеть страх.

И он отступил, приблизился к Казилю и крикнул ему, схватив за руку:

— Нагнись, Казиль, нагнись и посмотри. Не правда ли, ты не узнаешь мертвеца? Заклинаю тебя именем живого всемогущего Бога, отвечай мне! Отвечай, ведь ты не узнаешь его?

Казиль повиновался приказанию и, нагнувшись снова, взглянул в лицо умершего. Глаза доброго юноши расширились, лицо исказилось от страха и ужаса. Он закричал каким–то неестественным голосом:

— Это сэр Джон! Это сэр Джон!

Тогда Джордж бросился на колени возле тела и зарыдал.

— Отец! Это мой отец!

Среди общих стонов и причитаний Стоп выразил свое мнение об Индии, которому, впрочем, никто и не думал противоречить:

— Что за разбойничья страна, эта Индия, как много здесь злых людей и зверей.

Казиль же, весь в слезах, с отчаянием твердил одно и то же:

— Спаситель мой, благодетель мой, его убили, его убили… А ведь они — мои братья!

Джордж стоял на коленях возле тела, обрызганного кровью, обнимая и прижимая его к груди. Стараясь привести отца в чувство, он отирал платком последние капли крови, которые еще продолжали сочиться из глубокой зияющей раны. Он покрывал поцелуями его глаза и руки, и среди отдельных фраз чаще всего звучали слова:

— Бедный, дорогой батюшка! Он не увидит и не услышит больше меня. Глаза его закрылись навеки. После стольких лет разлуки я встретился с ним, а вот теперь его больше нет…

Подступившие к горлу спазмы душили Джорджа, и он умолк, но после некоторого молчания заговорил бессвязно, словно в лихорадочном бреду.

— Смерть. Почему смерть? Нет, нет, я не верю ей! Здесь ей не место. Он еще жив, жив! Неужели Бог не поможет мне спасти его?

Как будто и в самом деле убеждаясь в возможности чуда, о котором молил, он все крепче и крепче прижимался к похолодевшему безжизненному телу отца и шептал ему на ухо:

— Батюшка… батюшка, тебя зовет твой Джордж! Разве ты не хочешь услышать меня? Дай же мне совет, тебя зовет твой сын, он здесь, возле тебя, открой же глаза, батюшка! Взгляни на меня, я здесь, я твой сын!

И словно возвращаясь к мрачной действительности, он закричал душераздирающим голосом:

— О, Господи! Руки его оледенели, они холоднее мрамора! Его сердце больше не бьется! Кинжал насквозь прошел его грудь! Сколько крови! Сколько крови!

Его речь прерывалась судорожными рыданиями, он в отчаянии вздымал к небу руки, словно зовя кого–то на помощь:

— Я отвергнут Богом! Мой отец умер! Его убили!

Видя, в каком состоянии находится его хозяин, добряк Стоп, отчасти забыв о своем страхе, то и дело отирал слезы, но по мере того, как он их вытирал, они все обильнее и обильнее лились по его лицу.

— Они убили моего благодетеля, — шептал Казиль, — о, низкие, бездушные люди!

Эта душераздирающая сцена продолжалась бы очень долго, но вдруг Джордж преобразился. Лицо его стало похожим на изваяние. Настолько были неподвижны и резки черты его лица, покрытого смертельной бледностью. Из его глаз, осушенных внутренним пламенем, больше не лились слезы. Его губы, стиснутые волей, выражали твердую, непоколебимую уверенность и решимость. Он поднялся на ноги и сказал голосом, исполненным твердости:

— Зачем поддаваться бесполезному отчаянию? Слезы излишни! Мой отец не нуждается в оплакивании. Он нуждается только в мести! Мести жестокой и беспощадной!

Сказав эту фразу, он замолчал, потом, закрыв лицо руками как бы для того, чтобы собрать воедино разрозненные мысли и углубиться в самого себя, воскликнул, устремив взор на тело отца:

— Кто же это решился на такой злодейский, гнусный поступок? Чья рука поднялась, чтобы поразить таким подлым образом доблестного, благородного старика? Всемогущий и всесильный Господь! Как ты мог допустить совершиться такому злодеянию? Но если ты допустил это, то допусти и месть! Дай мне силы, помоги мне! Не покидай меня! Рассудок мой блуждает в потемках, вложи в мою руку путеводную нить, дай мне какой–нибудь знак, который бы изобличил убийцу!

Не успел он договорить последние слова, как наткнулся на какую–то черную массу. Он наклонился, чтобы ощупать ее, и все понял.

— Бумаги, это сожженные бумаги… Значит, Бог услышал мою просьбу. Здесь, может быть, и находится то, что я вымаливал у него! Казиль! Зажги снова факел! Скорее, скорее, Казиль!

Мальчик поспешил исполнить приказание, а Джордж погрузил обе руки в пепел и стал рыться в нем. Это были бумаги, в которых заключалась тайна поисков и открытий сэра Джона Малькольма.

Увидя этот пепел, эти клочки бумаги, почти полностью уничтоженные огнем, Джордж чуть было не поддался глубокому отчаянию.

— Ничего не видно, ни одного слова, — бормотал он, — огонь не оставил никаких следов!

Три раза приподнимал он с земли пригоршню пепла, но все было напрасно. Ни одного целого листка бумаги, ни одной фразы на сохранившемся клочке. Он уже стал терять всякую надежду, когда внизу кучки пепла обнаружил полуобгоревший лист, пожелтевший, но не обуглившийся.

— Ага! — покричал Джордж, — посвети мне, Казиль. Я вижу, что несколько строчек еще целы!

Казиль поднес факел к самому листку, который трепетал в дрожащих руках Джорджа.

— Ну что, господин, — спросил мальчик, — что там?

— Что там? — в свою очередь повторил и Стоп, которого отрезвило любопытство и отогнало на мгновенье всякую скорбь и боязнь.

— Это писал мой отец… да… Действительно, это его почерк… Ах, если бы это дало мне возможность напасть на след!

Он с жадностью вчитывался в сохранившиеся строки. Но через минуту заговорил с невыразимым разочарованием:

— Я вселил в себя напрасную надежду! Остались только отдельные слова, без смысла, без значения… Здесь нет ни одного имени!

И он стал читать вслух:

— «Могущественное общество…» Опять огонь все уничтожил! Но вот еще: «Но в самом Бенаресе следует искать…» И больше ничего. Ничего! Эти слова для меня бессмысленны и не могут мне ни о чем говорить! Но вот вопрос: как мог мой отец, которого я совсем недавно оставил дома, очутиться в такое время здесь? Когда и кто привез, а затем убил его? Личная ли это месть или, быть может, он пал жертвой того таинственного общества, о котором писал мне в письмах и в тайны которого обещал меня посвятить через два дня? Как разгадать эту загадку, как добыть истину? Бедный батюшка! Неужели придется оставить этих чудовищ без возмездия, без наказания? Но нет, этого не будет! Не будет! Бог дарует мне силу и хитрость. Я посвящу этой борьбе всю свою жизнь. Я разыщу виновников этого злодеяния, и, уверен, Бог поддержит меня! Прости, отец! Прости, мой добрый отец! Клянусь над твоим хладным челом, над твоими добрыми руками найти след твоих убийц и сторицей воздать им за их преступление! Только смерть может помешать мне сделать это!

Какая–то неведомая сила, придавшая бодрость Джорджу, вдруг изменила ему. Он вновь глубоко зарыдал и упал на колени возле тела отца. Стоп плакал, стоя возле своего хозяина. Темное лицо индуса было искажено каким–то странным, загадочным выражением, в уголках губ скрывалась зловещая улыбка. Казиль с выражением глубокого, безграничного отчаяния держал в руке факел и молча взирал на лица отца и сына, которым он был обязан жизнью.

Нал скалами, острыми вершинами упиравшимися в темный полог неба, плыли серебристые, опаленные снизу вечерним закатом облака. Еще не наступило утро, ночная прохлада рождала желание согреться у костра, но небольшая группа людей, оказавшихся в плену страшной трагедии, не спешила к теплым очагам. Все молча смотрели на тело старика, нашедшего свою смерть вдали от родной Англии, страны, которую он любил и в которую мечтал вернуться, выполнив свой долг человека и гражданина.

Джордж Малькольм, упрямо сдерживая рыдания и проклятья убийцам, еще долго стоял на коленях перед распростертым на чужой земле телом отца, который так и не успел рассказать ему о самом главном.

А рядом, будто соглашаясь со всем, что происходит и еще может произойти на этой земле, возвышалось изваяние таинственного и всемогущего бога Шивы.

Конец первой книги.