Как мы уже сказали, Джордж Малькольм впервые в жизни почувствовал себя восторженным от встречи с воспитанницами отца. Между тем ни Мария, ни Эва не были одарены необыкновенной, неслыханной красотой, которой так щедро награждают своих героинь некоторые романисты. Но зато обе они обладали более чем броской привлекательностью. Обе были полны грации, прелести и походили скорее на ангелов, чем на земных существ. Старшей из них, Марин, шел девятнадцатый год; роста она была выше среднего и прекрасно сложена. Густые шелковистые черные волосы, от природы вьющиеся, составляли великолепный контраст с темно–голубыми глазами и необыкновенно белым лицом, на котором просматривались твердость и откровенность.

Эва была ниже сестры, но так же обворожительна: черные глаза, белокурые волосы, выражение чистосердечности и решительности на лице также не могли не привлечь внимания.

Джордж Малькольм, стоя перед Марией, не мог отвести глаз от этого прелестного создания. Он долго стоял, не говоря ни слова, и в его позе было столько комического, что Мария невольно начала улыбаться.

Джордж заметил улыбку; боясь показаться смешным и сделав над собой усилие, он победил невольное волнение, вновь стал хладнокровным, как и прежде, то есть светским человеком, уверенным в себе.

Мария и Эва были застенчивы, впрочем, без всякой неловкости. Рядом с Джоном Малькольмом и Эдвардом они не считали себя чужими в этом семействе. А Джордж был сыном одного и братом другого. Поэтому сестры не могли считать его посторонним. Они быстро привыкли к его обществу и доказали своим умным, блестящим, но всегда естественным разговором, что они не только умны, но и прекрасно образованны.

Джордж Малькольм получил сильный громовой удар, как говорили в восемнадцатом столетии. С ним произошла быстрая метаморфоза.

Сладострастный образ незнакомки в бархатной маске, занимавший большое место если не в сердце, то, по крайней мере, в его воображении, исчез подобно приятному сновидению, исчез в ту минуту, когда его глаза устремились на невинное лицо Марии Бюртель.

Он больше не думал об индусской Маргарите Бургундской, а смотрел неотрывно на ту, которая по желанию отца должна была стать его женой. «Именно здесь заключается мое будущее, — думал он, — все мое счастье! У ног этой девушки я проведу всю свою жизнь, этим маленьким ручкам отдам свою душу и сердце!»

Около двух часов дня молодые девушки, утомленные путешествием, пошли отдохнуть, чтобы вновь появиться к. обеду.

Джордж остался наедине с отцом и братом.

— Ну, что, сын мой? — спросил Джон Малькольм. — Что ты думаешь о моих воспитанницах?

— Это два ангела! — с необыкновенной экзальтацией в голосе ответил Джордж.

Судья улыбнулся.

— Какой энтузиазм! — заметил, улыбнувшись, он.

— Да, батюшка, в этом вопросе я энтузиаст.

— Итак, ты согласен, что, говоря о Марии и Эве, я нисколько не преувеличил их достоинств?

— Конечно, нет. Они оказались даже лучше, чем я воображал.

— Таким образом, тебе не нужно принуждать себя, чтобы жениться на Марии?

— Я буду счастливейшим человеком, дав ей свое имя.

— Будешь ли ты ее любить?

— Я уже влюблен в нее, батюшка, или скорее обожаю ее, потому что слово «люблю» недостаточно полно отражает то, что я чувствую.

Джон Малькольм с сияющим лицом взял руки сына.

— Ах, милый Джордж, — прошептал он взволнованным голосом. — Бог милосерден, осчастливив меня в старости! Видеть Марию твоей женой, а Эву женой Эдварда было моим самым горячим желанием! Если оно исполнится, то мне не останется больше ничего желать для счастья моей семьи. Если Господь позволит мне окончить начатое мной дело, которое навсегда должно утвердить в Индии могущество моего отечества, то я умру спокойно!

Когда Джон Малькольм произнес эти слова, голос его дрогнул и на глазах появились слезы.

— Умереть, батюшка! — воскликнул Джордж. — Зачем говорить о смерти? В цветущих годах. Вы совершенно здоровы! Бог милостив, как вы сказали, а я прибавлю — Бог правосуден. Он продлит вашу жизнь, чтобы вы были счастливы с нами.

Джон Малькольм не ответил. С нежностью он привлек сыновей к груди и молча поцеловал в лоб.

За ужином женихи с невестами встретились вновь. Мария и Эва, освеженные несколькими часами отдыха и одетые в белые платья, выглядели еще прелестнее, чем при первой встрече с Джорджем и Эдвардом. Но не следует чересчур доверять мнению влюбленных. Известно, что их сердца могут и ошибиться.

Ужин продолжался долго. Около девяти вечера, когда Джон Малькольм, его сыновья и воспитанницы вышли из–за стола, легкий вечерний ветерок, наполненный благоуханьем цветов, сменил безветрие жаркого дня. На небе блистали звезды, казалось, богиня ночи рассыпала все свои бриллианты на черный бархатный плащ.

Джордж, Мария, Эдвард и Эва почти молча шли вдоль аллеи. Только изредка вырывалось у кого–нибудь из них слово, но оставалось без ответа, потому что молодые сердца сильно бились, а благородные и чистые души без фраз прекрасно понимали друг друга.

Джон Малькольм, сердце которого переполняло ощущение полного счастья, следовал за детьми в некотором отдалении. Он с восторгом уже называл Марию и Эву своими дочерьми, взгляд, изредка бросаемый им на гуляющих, был переполнен нежностью.

В эту минуту судья представлял себе будущее в самых радужных цветах, забывая на время свои таинственные розыски, успех которых, по его мнению, спасал от гибели Индийскую компанию. Он забывал о страшной опасности, висевшей над его головой, которая, подобно дамоклову мечу, каждую минуту могла разрушить все.

Вдали на часах дворца Сингльтона, губернатора провинции Бенарес, пробило десять. Едва бой часов затих, как раздался троекратный крик совы.

Джордж Малькольм, мгновенно услышавший его, вздрогнул, как человек, только что проснувшийся от ужасного сна. Сигнал, которым незнакомка призывала его к себе на свидание, напомнил ему сладостные часы, воспоминание о которых было изгнано из его головы очаровательным появлением мисс Марии. Мы знаем, что этот сигнал заставлял сильнее биться сердце Джорджа, поднимая в его душе бурю желаний. Но в эту минуту было далеко не так. Сигнал, ожидаемый еще вчера с таким нетерпением, отразился на молодом человеке как внезапный удар грома, заставив его вздрогнуть.

«Я не пойду! — решил он. — Не пойду больше! Не пойду никогда!»

Все сказанное нами, естественно, произошло быстрее, чем мы описали.

Мисс Мария почувствовала, как рука, на которую она опиралась, вздрогнула и, повернув удивленные глаза к старшему сыну Джона Малькольма, с беспокойством спросила:

— Что с вами, сор Джордж?

— Ничего, мисс Мария, — прошептал молодой человек, — решительно ничего. Что может случиться со мной?

— Не знаю, но вы вздрогнули.

— Вы уверены в этом?

— О! Совершенно уверена.

— Наверное, это было нервное движение, в котором я не отдавал себе отчета.

— А не был ли причиной этого движения крик совы, раздавшийся три раза почти возле нас?

— Вы его слышали?

— Да, и подобно вам, сэр Джордж, почувствовала неприятное ощущение. Вы подверглись женской слабости, не так ли?

Джордж поклонился.

— Не отрицаю, мисс Мария, вы угадали.

— Это на самом деле была сова?

— Да.

— Считают, что сова инстинктивно чувствует предстоящую смерть и инстинктивно извещает об этом своим криком, садясь на крышу дома того человека, который должен покинуть этот мир, — продолжала молодая девушка.

— Я слышал об этом, но было бы нелепо верить народному предрассудку, лишенному основания и смысла.

— Вы принадлежите к числу неверующих, сэр Джордж?

— Ничуть. Я допускаю все то, чему позволяет верить здравый рассудок, но всегда возражаю глупости.

— Почему же вы вздрогнули?

— Вероятно, потому, что этот крик раздался в тишине и внезапно произвел на мои нервы такое же ощущение, какое производит фальшивая нота во время концерта.

— И вы не испытали страха?

— Никакого.

— И никакого предчувствия?

— Нет, ни малейшего, уверяю вас.

— В таком случае вы храбрее и счастливее меня, потому что, признаюсь, этот страшный крик среди такой спокойной ночи показался мне предзнаменованием какого–то близкого несчастья кому–нибудь из нас.

Слова Марии так странно совпали с тайными мыслями Джорджа, что он снова, сильнее прежнего, вздрогнул.