ГЛАВА 1

Клодия Варни очень хотела, чтобы Анри де Латур-Водье был на празднике, который она собиралась устроить в скором времени. Но принял ли бы он приглашение от незнакомого лица? Вероятнее всего, нет.

Отлично понимая это, мистрисс Дик-Торн предварительно пригласила его, чтобы переговорить о деле.

Узнав от шевалье Бабиласа Сампера, что молодой доктор — близкий друг Анри, она решила познакомиться с Этьеном, чтобы расспросить его.

Вскоре Анри де Латур-Водье звонил в двери дома мистрисс Дик-Торн и был тотчас же проведен в гостиную.

Клодия пригласила Анри сесть и сама опустилась в кресло.

— Я хочу спросить у вас совета для одной особы, в которой я принимаю большое участие, — начала она. — Я воспитана в Париже и знаю немного французские законы, но не настолько, чтобы решать трудные проблемы.

— Спрашивайте, сударыня, я постараюсь, как могу, объяснить все, что вы находите темным.

— Скажите, брак in extremis действителен?

— Да, закон признает его, если свидетели подтвердят, что положение одного из супругов было, или хотя бы казалось, безнадежным.

— Свидетели подтвердят это…

— Был ли гражданский брак?

— Нет, только церковный.

— Все-таки он действителен: такой случай предусмотрен законом. В каком году это было?

— В 1836-м. По особенным причинам он не объявлен, хотя молодая женщина выздоровела после. Она и теперь еще жива. Сам муж прожил два года после бракосочетания. До сих пор семейные обстоятельства препятствовали вдове доказать свои права, согласно воле покойного. Может она сделать это теперь?

— Существует ли свидетельство о браке?

— Да, и муж, умирая, завещал все свое имущество сыну, предоставив жене пользование доходами.

— Завещание приведено в исполнение?

— Нет, оно не было предъявлено, и один близкий родственник наследовал все.

— Почему же мать не протестовала?

— Она сошла с ума во время родов.

— Но кто-нибудь другой мог за нее сделать это?

— Я уже вам говорила, семейные обстоятельства…

— Теперь эта женщина выздоровела?

— Нет.

— Тогда сын должен предъявить свои права, и только он один… Он ведь уже совершеннолетний?

— Но если он умер?

— Тогда надо хлопотать о назначении опекунства над матерью.

— Процесс?…

— Да, гражданское дело, если тот, кто завладел имуществом, не знал ни о браке, ни о завещании.

— Он знал и о том, и о другом.

— Тогда это страшный скандал.

— Что же, похитителя наследства пошлют на галеры?

— Нет, сударыня, на его преступление распространяется уже срок давности, но все-таки он будет навсегда опозорен в глазах света… и его принудят возвратить похищенное.

— Но он занимает высокое положение… Он пользуется огромным влиянием… Он будет защищаться.

— Может быть, и попытается, но совершенно напрасно. Если бы это дело было поручено мне, я бы гарантировал успех.

— Когда придет время, я буду просить вас заняться им.

— И я заранее соглашаюсь. Ведь моя специальность — бороться с неправдой и защищать слабых против сильных.

— Я это знала, поэтому-то и обратилась к вам.

— А были попытки вылечить эту сумасшедшую?

— Я полагаю, что даже очень старались, но пока еще не могу ответить определенно.

— Вы принимаете участие в этой женщине?

— Да, большое участие, и очень понятное… ее положение такое печальное!

— В таком случае, сударыня, позвольте мне дать вам один совет. Вы пригласили для вашей дочери доктора Этьена Лорио?

— Вы его знаете?

— Это мой лучший друг! Я был у него сегодня, когда он получил ваше письмо.

— Ваши слова мне доказывают, что я сделала счастливый выбор…

— Вы не могли сделать лучшего и поверьте, что дружба не ослепляет меня! Этьен Лорио, несмотря на свою молодость, серьезный ученый, и я думаю, что вам хорошо было бы посоветоваться с ним.

— Конечно, я не премину это сделать… Доктор не говорил вам, когда приедет навестить свою новую пациентку?

— Он будет у вас сегодня после обеда.

— Как я рада, что случайно обратилась к одному из ваших друзей! Надеюсь, вы часто будете встречаться у меня.

Анри поклонился.

— Я не думаю возвращаться в Англию, — продолжала Клодия, — и решила поселиться окончательно в Париже. Через несколько дней я буду праздновать новоселье и надеюсь, что вы окажете мне честь присутствием.

Молодой человек снова поклонился.

— Благодарю, сударыня, за ваше любезное приглашение, но у меня очень много дел, и я редко или, лучше сказать, никогда не выезжаю.

— Позвольте надеяться, что вы во второй раз сделаете исключение для меня… — сказала с улыбкой мистрисс Дик-Торн. — Француз-джентльмен не может ответить отказом на просьбу женщины-иностранки…

— Вам трудно противиться…

— Докажите, что это невозможно.

— Я буду иметь честь присоединиться к вашим друзьям.

— И я надеюсь, что вы скоро сами станете другом дома, — прибавила Клодия.

В эту минуту на пороге гостиной показался слуга.

— Что вам надо? — резким голосом спросила Дик-Торн. — Я не звонила!

— Сударыня, — ответил в смущении лакей, — тут какой-то человек пришел, хочет вас видеть.

— Что ему нужно?

— Он узнал, что вы ищете метрдотеля, и пришел наниматься.

— Пусть подождет!

Анри поднялся и взялся за шляпу.

— Позвольте мне проститься с вами, — сказал он.

— Еще раз благодарю за вашу любезность… и до скорого свидания: ведь я могу на вас рассчитывать, не правда ли?

— Я не обещаю…

— Я пришлю вам приглашение, как только определится день моего первого бала…

Клодия проводила его до передней.

Тут сидел на скамейке метрдотель, явившийся предложить свои услуги.

Он поспешно вскочил.

Анри де Латур-Водье прошел мимо, не взглянув на него. Впрочем, ему трудно было бы узнать своего бывшего клиента, так изменяли Рене Мулена парадный костюм и длинные бакенбарды.

Механик был очень удивлен, увидев своего адвоката.

«Он здесь, — подумал Рене. — Что это значит! Во что бы то ни стало я должен попасть в этот дом!»

Послышался звонок, и спустя минуту в переднюю вышел лакей и сказал:

— Госпожа вас ждет, идите за мной.

Рене последовал за ним, немного взволнованный новизной своего положения, боясь, как бы неудача не разрушила всех его планов.

Слуга провел его в кабинет, находившийся рядом с большой гостиной.

Клодия сидела с лорнетом в руках.

Рене поклонился и остановился перед ней в почтительной позе.

Мистрисс Дик-Торн оглядела его с ног до головы с таким видом, как будто изучала достоинства новой упряжки.

Рене Мулен был красивый малый. Он имел очень представительный вид в своем безупречном костюме.

«Не дурен… право, не дурен…» — прошептала мистрисс Дик-Торн.

— Вы хотите поступить ко мне?

— Да, я имею смелость питать эту надежду…

— Вы уже служили в качестве метрдотеля?

— Да, сударыня, и в лучших домах.

— У вас есть аттестаты от бывших господ?

— Я не посмел бы явиться без них, сударыня.

— Займемся прежде самым главным условием вашего принятия. Вы говорите по-английски?

Рене ответил утвердительно с чистейшим акцентом лондонского жителя.

Чтобы рассеять сомнения, мистрисс Дик-Торн продолжала допрос по-английски:

— Вы жили в Англии?

— Да, сударыня.

— Долго?

— Несколько лет.

— В каком городе?

— В Портсмуте.

— В услужении?

— Нет, у меня было место в конторе компании морского страхования…

— Долго вы в Париже?

— Четыре года.

— У кого служили?

— У одного богатого американца, мистера Даниэля Вебстера, на Елисейских полях, на улице Колизея.

— Почему вы от него ушли?

— Он уехал в Америку, а я не хотел оставлять Париж.

— Потом?

— У сэра Вильяма Дугласа Эберкромби в предместье Сент-Оноре… Два месяца назад он распустил всю прислугу, уезжая в путешествие вокруг света.

— Покажите мне ваши аттестаты.

Рене вынул из кармана бумаги, украденные у Лорана, и подал их мистрисс Дик-Торн, которая просмотрела все очень внимательно.

Аттестаты были составлены в самых лестных выражениях: Клодия не могла желать лучшего.

— Я вижу, — сказала она, — что вас зовут Франсуа Лоран.

— Да, сударыня, но обычно меня звали Лораном… это лучше звучит.

— Сколько получали вы на последнем месте?

Рене сказал цифру.

— О! Сэр Эберкромби был, конечно, очень богат, — заметила Клодия. — Мое состояние гораздо скромнее, и я не могу платить такое жалованье.

— Сколько же вы намерены предложить, сударыня?

Клодия назвала цифру значительно меньшую.

Для Рене Мулена, конечно, это было решительно все равно, но он боялся выдать себя быстрым согласием.

Поэтому он немного поторговался и наконец согласился.

— Итак, вы теперь у меня на службе, — сказала Клодия. — Сегодня же вам приготовят комнату на втором этаже. Можете вы взять на себя подготовку к балу?

— Мой последний господин давал каждую зиму четыре больших бала, и я управлял всеми приготовлениями.

— Значит, я могу совершенно положиться на вас?

— Надеюсь доказать это, сударыня.

— Мой первый прием будет через несколько дней, и я хочу, чтобы он был блестящий. Даю вам полную свободу. Условьтесь с каким-нибудь известным садовником, чтобы украсить цветами переднюю и лестницу.

— Я ничего не пожалею, но буду, конечно, соблюдать благоразумную экономию.

— Я на это рассчитываю… Вы совершенно свободны?

— Да, сударыня.

— Ни жены, ни детей?

— Никого.

— Когда можете прийти?

— Когда вам будет угодно.

— Ну, так приходите завтра в девять часов утра.

— Слушаю, сударыня.

— Вот ваши аттестаты и задаток в счет первого жалованья.

Клодия опустила в руку Рене три луидора. Тот вздрогнул от прикосновения золота этой женщины, которую он считал преступной, но ничем не выдал того, что происходило в нем.

Он высказал в приличных выражениях благодарность, спрятал в карман бумаги Лорана и вышел.

Спускаясь по лестнице, он говорил себе:

«Действительно ли виновна мистрисс Дик-Торн или Жан Жеди обманут странным сходством? Вот загадка, которую предстоит решить».

Его очень интересовало также появление здесь Анри де Латур-Водье.

Молодой человек приходил как друг или как адвокат?

Но разрешить эту задачу было пока невозможно, и Рене решил о ней не думать.

Он достиг своей цели и проник в неприятельскую крепость. Это главное… Чего он не понимал теперь, должно было объясниться после.

Одним словом, он уходил довольный.

ГЛАВА 2

Оставшись одна, Клодия Варни вернулась к своим мыслям. Ее лицо приняло выражение жестокой радости, и губы ее шептали:

— Все так, как я рассчитывала, и Анри де Латур-Водье даст мне сам оружие против приемного отца… Жорж будет снова в моей власти. Молодой человек скоро станет своим в моем доме… Оливия хороша… Он ее заметит, несмотря на любовь, которую будто бы питает к мадемуазель Лилье, и моя воля сделает остальное.

Мистрисс Дик-Торн улыбнулась, потом вдруг брови ее нахмурились и глаза сверкнули гневом.

— А если Жорж захочет бороться? — сказала она глухим голосом. — Ну, что же, я приму борьбу! Все выгоды на моей стороне, вся опасность на стороне моего противника: Анри де Латур-Водье подтвердил то, что я уже предполагала, — преступление покрыто сроком давности… Чем же я рискую? Я неуязвима, так как мне нечего терять!… Мне смешон скандал, тогда как Жорж рискует высоким положением, богатством и честью. В этой игре все козыри у меня, и, если он вздумает сопротивляться — я раздавлю его! Эстер Дерие сумасшедшая, это правда, но ведь есть доктора, которые излечивают таких больных… даже если к ней и не вернется рассудок, все-таки она вдова герцога Сигизмунда, его наследница по завещанию, и ее опекун потребует для нее титул герцогини и украденные миллионы…

Жорж поймет это и, вместо того чтобы рисковать, станет снова моим послушным рабом.

Послышавшийся в эту минуту звонок прервал лихорадочный монолог Клодии.

«Кто это может быть?» — подумала она.

Спустя несколько секунд в кабинет вошел лакей и подал карточку.

— Доктор Этьен Лорио… — прочитала мистрисс Дик-Торн. — Я ждала его. Просите.

Клодия встретила Этьена самой любезной улыбкой и также, как и молодого адвоката, первым делом поблагодарила за поспешность, с которой он отозвался на ее приглашение.

— Это мой долг, сударыня, — ответил он. — Доктор не имеет права заставлять ждать, когда его зовут к больному.

— Моя дочь действительно нездорова, но мне кажется, что в этом нет ничего серьезного и опасного. К тому же ваше искусство мне уже хорошо известно.

— Вам говорили обо мне слишком снисходительно.

— Скажите лучше, с энтузиазмом! Ах! У вас есть почитатели и многочисленные друзья!

— Почитатели — сомневаюсь… несколько благосклонных друзей — да, может быть.

— Анри де Латур-Водье из числа последних?

— В первом ряду! Он — мой лучший друг. Мы знаем друг друга с детства.

— Он говорил мне это час назад, сообщая о вашем скором приезде.

— Он завтракал у меня, когда я получил ваше письмо. Я узнал, что вы обратились к нему по поводу какого-то дела. Могу вас поздравить с выбором, сударыня, так как все дела, которые защищает мой друг, заранее выиграны. Его успех равняется его таланту.

— Господин де Латур-Водье, кажется, очень любит избранную им карьеру?

— Очень, иначе он не выбрал бы ее. Вряд ли чье-нибудь положение более независимо, чем его. Может быть, вы знаете, что он — единственный сын и что у его отца огромное состояние?

— Да, я знаю.

Клодия замолчала.

— Одна особа, — продолжала она, — которая говорила о господине де Латур-Водье в самых лестных выражениях, уверяла, что отношения между ним и отцом очень натянутые.

— Да, сударыня, мне кажется, что их политические убеждения несколько несходны. Но вообще на этот счет я не могу сказать ничего определенного. Я едва знаю герцога Жоржа, правда, Анри представлял меня ему, но с тех пор я ни разу его не видел. Нас разделяет бездна. Господин де Латур-Водье — герцог, сенатор, миллионер, стоит на вершине общественной лестницы, а я едва взбираюсь на первые ступени.

— По моему мнению, этой бездны не существует, — возразила мистрисс Дик-Торн. — Знание и талант стоят богатства и знатности.

— Не все так думают, сударыня.

— Это правда, но все люди с умом и сердцем разделяют мое мнение.

Клодия поднялась.

— Однако, — продолжала она, — удовольствие говорить с вами заставило меня забыть о главной цели вашего визита. Пойдемте, доктор, я проведу вас к моей дочери.

— К вашим услугам…

Бывшая куртизанка, в сопровождении доктора, прошла две комнаты и остановилась перед полуоткрытой дверью.

— Это я, моя крошка, — сказала она. — Я привела доктора. Можно нам войти?

— Да, мама, — ответил нежный приятный голос.

Оливия лежала на голубой шелковой постели, окруженной, как бы облаком, большим пологом индийской кисеи.

Она улыбнулась матери и доктору, подходившим к ее постели.

— О! — сказала она. — Я не очень больна.

— Однако вам нездоровится, мадемуазель, — заметил доктор, видя блеск ее глаз и ненормальный румянец на щеках. — У вас, конечно, легкая лихорадка…

С этими словами он пощупал пульс.

— Я не ошибся, лихорадка есть, хотя и самая слабая. Что у вас болит?

— У меня горло болит и голова тоже…

Этьен приложил ладонь к пылающему лбу Оливии.

— Вы чувствуете щекотание в горле? Не правда ли?

— Да, доктор.

— Кашляете по временам?

— Да.

Этьен улыбнулся:

— Решительно ничего серьезного. Вы пренебрегли некоторыми элементарными предосторожностями и простудились, но ваша простуда — такие пустяки, что я даже не сделаю ей чести, назвав ее бронхитом. Я пропишу вам питье, от которого все как рукой снимет, и через два дня вы позабудете об этом.

Клодия заранее приготовила бумагу, перо и чернила, и Этьен тут же написал рецепт.

— Вот, — сказал он, подавая его мистрисс Дик-Торн. — Давайте это питье по ложке через час. Завтра я приду взглянуть, какие будут результаты, и заранее убежден, что они будут превосходны. До завтра, мадемуазель.

— До завтра, доктор. Благодарю вас за ваши счастливые предсказания.

Этьен вышел в сопровождении Клодии, которая, как только дверь затворилась за ними, поспешно спросила:

— Доктор, это ничего? Действительно ничего?…

— Решительно… Даю вам честное слово. Разве вы боялись чего-нибудь дурного?

— Не то чтобы боялась, но, знаете, матери всегда пугаются… Теперь я успокоилась. Я хотела бы часто видеть вас у меня, как друга, конечно, а не как доктора. Я обещала господину Анри де Латур-Водье, что он будет встречать вас здесь. Надеюсь, вы не выставите меня лгуньей?

— Конечно, нет!

— Мы сейчас поговорим… Пройдемте в гостиную, прошу вас. Я хочу попросить у вас совета.

Клодия снова усадила Этьена в кресло.

— Господин де Латур-Водье, — начала она, — сказал мне, что вы получили место ординатора в Шарантонской больнице.

— Да, всего несколько дней назад.

— Из этого я заключаю, что вы занимаетесь душевными болезнями?

— Да, эта отрасль медицины всегда меня особенно привлекала… Я мечтаю когда-нибудь возглавить клинику для душевнобольных.

— Стало быть, я могу спрашивать вас с уверенностью, что вы мне все разъясните?…

— Отвечу, как могу.

— Человек, помешавшийся двадцать лет назад, может ли быть излеченным?

— Это не невозможно, но зависит от многих вещей.

— Каких же?

— Во-первых, от причин сумасшествия… Человек, о котором вы говорите, сошел с ума от сильного потрясения, внезапного испуга или в результате болезни мозга? В последнем случае я считаю его неизлечимым.

— А если это следствие испуга или раны?

— Тогда можно надеяться, и, может быть, у меня скоро будет доказательство, что эта надежда основательна.

— В вашей клинике есть случай такого рода?

— Да, сударыня, и случай очень редкий. Для счастливого исхода необходимо сделать операцию.

— Мужчине?

— Нет, женщине.

— И эта женщина давно больна?

— Уже более двадцати лет.

— А какая причина?

— Рана.

— Следствие преступления или случайность?

— Мне кажется, что первое вероятнее. Пулевое ранение в голову. Пуля застряла в кости.

— Это странно! — воскликнула Клодия.

— Очень странно и очень л.бопытно.

— Эта больная теперь в Шарантонской больнице?

— Да, сударыня.

— Она парижанка?

Тут Этьен вдруг вспомнил, что его новая пациентка «секретная» и что он не имеет права произносить ее имени.

— Я думаю, что парижанка, — ответил он, — но не могу сказать наверное.

— Родные навещают ее?

— Не знаю, — пробормотал доктор, которого эти настойчивые вопросы, видимо, смущали. — Я не знаю, что происходит в больнице вне времени моей службы… Для нас это только больные, и очень часто мы даже не знаем их имен.

Клодия была слишком умна, чтобы не понять, что больше ничего не добьется.

Всякие дальнейшие расспросы могли только возбудить подозрения доктора.

Да и что было ей за дело до всего этого? Она не могла предположить, чтобы шарантонская сумасшедшая была вдовой герцога Сигизмунда де Латур-Водье, и поэтому прекратила бесполезные вопросы.

— Благодарю вас, доктор, вы сказали мне все, что я хотела знать. Может быть, я скоро покажу вам особу, о которой говорила, если ее родные решатся испытать все для ее излечения.

— Помните только, что ничего невозможно, если неизвестна настоящая причина болезни.

— Я не забуду этого; я справлюсь и в один из ваших ближайших визитов передам все, что узнаю.

На этом разговор кончился. Этьен встал.

— До завтра, сударыня, — сказал он.

— До завтра, доктор, — ответила Клодия, протягивая руку.

«Он честолюбив, — подумала она. — Он будет служить, если мне понадобится его помощь».

ГЛАВА 3

Рене Мулен вышел из дома на Берлинской улице очень довольный.

Он поспешно вернулся к Жану Жеди, который ждал его на углу улицы Клиши.

— Что, должно быть, дело идет на лад? — вскричал старый вор, увидев его сияющее лицо.

— Как по маслу!

— Ты принят?

— В качестве метрдотеля.

— Когда же ты должен вступить в должность?

— Завтра утром.

— Получил задаток?

— Да, в счет будущего жалованья. Вот три луидора на вашу долю.

Жан Жеди подбросил золотые монеты на ладони и весело опустил их в карман жилета.

— Если это она, то это самые пустяки… Она не так должна платить нам!

— Конечно! — согласился Рене. — Но пока приходится ждать… Займемся теперь нашими делами.

— Какими делами?

— Во-первых, отошлем Лорану его деньги.

— Ты этого решительно хочешь? — спросил со вздохом Жан Жеди.

— Да, ведь я объяснил вам, почему это необходимо. Потом вы отнесете бумажник в кабачок на Амстердамской улице: я не хочу, чтобы меня там видели. Вот вам бумажник, скажете, что вы нашли его на улице, выдумайте какую-нибудь историю.

— Это нетрудно. Увидимся сегодня?

— Нет, но надо условиться, где мы будем встречаться.

— Придумай как знаешь.

— Так вот что! Каждое утро в восемь часов гуляйте на этом углу, где мы теперь стоим… Я тоже буду приходить сюда. Старайтесь не пропускать ни одного дня: может случиться, что вы не придете как раз тогда, когда мне нужно будет сообщить вам что-нибудь важное.

— Не бойся, старина… Каждое утро я буду здесь на часах; только вот что: утром ведь светло, на нас могут обратить внимание. Не лучше ли бы нам сходиться по вечерам?

— Вечером я не всегда, может быть, буду свободен. Впрочем, если выдастся свободная минутка, я буду часам к одиннадцати приходить в «Серебряную бочку»…

— Хорошо! Но скажи, пожалуйста, какой у тебя план? Это меня очень занимает!

— К чему теперь разговаривать о плане, который обстоятельства могут неожиданно изменить? Будьте только уверены, что скоро мы узнаем, одно ли и то же лицо мистрисс Дик-Торн и ваша незнакомка с моста Нельи… в чем я немного сомневаюсь…

— А! Ты сомневаешься?

— Да, но я могу ошибаться так же, как и вы. Впрочем, повторяю, скоро все это объяснится. А теперь пока, до свидания… до завтра.

Они расстались, и Жан Жеди прямо отправился в кабачок на Амстердамской улице.

— Не знаете ли вы господина Лорана? — спросил он хозяина погребка.

— Этот слуга теперь без места, он был здесь недавно.

— Я был тут в одно время с ним, поэтому и пришел сюда, думая, что вы его знаете. Вот это принадлежит ему.

И Жан Жеди подал изумленному кабатчику бумажник. Тот, естественно, попросил объяснения.

— А! Это очень просто. Я шел со станции на улицу Сен-Лазар. Какой-то господин впереди меня уронил бумажник, я поднял его и хотел отдать владельцу, но тот куда-то исчез, и я не смог его найти. Тогда я вспомнил, что видел его здесь и что он разговаривал с вами… Вот я и пришел.

— Благодарю за вашу любезность… Я уведомлю Лорана… Не хотите ли выпить стаканчик?

— Не откажусь!

После дарового угощения Жан Жеди направился домой.

«А ведь хитрый малый этот Рене Мулен, — думал он дорогой. — Свое дело знает!… И теперь я гуляю, ем, пью, всегда деньги в кармане, а он работает за двоих. Черт возьми! Такой помощник не даром возьмет свою долю!»

Отправив деньги Лорану, Рене Мулен направился на улицу Нотр-Дам-де-Шан.

Было уже поздно, когда он позвонил в дверь Берты. Бедная девушка уже второй день не видела механика. Она начинала беспокоиться, опасаясь каких-нибудь новых неожиданных несчастий.

Она знала, что Рене Мулен должен был помогать Жану Жеди перебраться на новую квартиру, но это не могло отнять много времени, и отсутствие Рене продолжало оставаться необъяснимым.

Его звонок застал ее за приготовлением скромного ужина. Волнуемая страхом и надеждой, она поспешила открыть.

Берта не узнала его с первого взгляда и подумала, что это какой-нибудь чиновник, и ее беспокойство обратилось в испуг.

Механик поспешил ее успокоить.

— Как, мадемуазель, — вскричал он с улыбкой, — неужели метаморфоза так велика, что ваш лучший друг кажется вам чужим?

— Вы! Это вы! — прошептала девушка, бледнея и краснея. — О! Как вы меня испугали!

— Почему же?

— Вас так долго не было, что я начала уже думать, что с вами случилось какое-нибудь несчастье. Теперь я вас не узнала и вообразила, что пришли ко мне с дурными вестями о вас.

— Э! Боже мой! Какое же несчастье могло со мной случиться? Кажется, мне не грозит теперь ни малейшей опасности.

— Господин Рене, — возразила печальным голосом Берта, — вы забываете о ваших тайных врагах. Вспомните тех людей, которые тайком проникли к вам, чтобы украсть письмо и положить на его место бумагу, которая должна была погубить вас…

— Да, это правда, — прошептал механик.

— После того что я услышала вчера от Жана Жеди, я много, очень много думала. Что руководило этими людьми, которые взяли письмо, не дотронувшись до банковских билетов и золота?

— Конечно, это не обыкновенные воры.

— Чего они хотели?

— Уничтожить письменное доказательство преступления — это так ясно, что бросается в глаза.

— Их появление на Королевской площади доказывает, что ваш арест был делом их рук. Вы спаслись, против ожидания, но будьте уверены, что они не оставят вас в покое. За вами, поверьте мне, следят, ищут нового случая погубить, на этот раз окончательно, и если случай замедлит представиться, его подготовят… Вот почему я боюсь за вас.

— Вы преувеличиваете, мадемуазель!

— Я преувеличиваю? — повторила Берта. — Докажите это. Я сама хотела бы быть спокойной. Докажите, что я ошибаюсь?

— Я тоже, как и вы, думаю, что за мной следят. Да, один из преступников, которых мы ищем, узнал, что я в Париже и что у меня есть письмо, которое может его скомпрометировать. Он нашел способ уничтожить письмо. Его цель достигнута. Зачем же ему теперь заниматься мною?

— Затем, что вы опасны, и он это хорошо знает.

— Ну что же, я готов бороться.

— Он сильнее вас, так как, должно быть, занимает высокий пост.

— Так вы считаете рассказ Жана Жеди верным?

— Да… я думаю, что герцог де Латур-Водье действительно один из убийц доктора на мосту Нельи.

— Э! Мадемуазель, я имею основание думать, что начальные буквы, на которых построил свою догадку Жан Жеди, ничего еще не доказывают: есть еще герцоги, имена которых начинаются с тех же букв.

— Вы должны были отыскать бумаги того нотариуса. Они у вас?

— Нет, и, по всей вероятности, мы никогда их не увидим.

— Почему же?

Рене в коротких словах рассказал о своих неудачных поисках.

— Нас преследует несчастье! — вскричала Берта. — Но нам остается еще один шанс: пусть Жан Жеди увидит герцога.

— И вот неудача! Герцога нет в Париже, он путешествует, из чего я делаю вывод, что он не мог быть одним из тех людей, которых вы видели в моей квартире.

Берта печально опустила голову.

— А женщина, которую узнал Жан Жеди?

— Мистрисс Дик-Торн?

— Да.

— Она — единственная причина перемены, которую вы во мне замечаете. Я поступил к ней в услужение.

— Вы?

— Да, мадемуазель… в качестве метрдотеля под именем Лоран.

— Что это значит?

Рене рассказал, как было дело, и его изобретательность привела Берту в восторг.

Механик был добрым другом и хорошим союзником. Он принимал к сердцу взятое на себя дело и посвящал ему все свои силы, как будто был сыном Поля Леруа.

— Что вы рассчитываете делать? — спросила Берта.

— Ждать удобного случая и действовать…

— Что вы думаете об этой женщине?

— Ничего еще, но я буду наблюдать, и мое мнение скоро составится. Будьте готовы ко всему. Я буду связываться с вами через Жана Жеди.

— Могу я доверять этому человеку?

— Его интересы, по крайней мере, он так думает, согласны с нашими, к тому же мы не можем найти другого посредника. Ах! Я чуть не забыл сказать вам одну вещь, которая очень меня занимает.

— Что же?

— Сын герцога де Латур-Водье знает эту женщину и бывает у нее.

— Молодой адвокат, который так хорошо защищал вас?

— Он самый.

— Боже мой! Опять тайна! — прошептала Берта.

— Да, тут действительно ничего не разберешь, но, может быть, наконец все объяснится.

— Вы не забыли о той безумной, которая живет в вашем доме?

— Сегодня вечером займусь ею… поужинаем поскорее, и я побегу на Королевскую площадь: мне надо еще кое-что приготовить, чтобы явиться завтра к мистрисс Дик-Торн.

Ужин скоро закончился, и около восьми часов Рене, простившись, отправился домой.

Дорогой он думал о том, что сказала ему девушка, и должен был сознаться, что за ним, вероятно, действительно следил тайный враг. Он решил укрыться от надзора, что казалось ему нетрудным.

Дома привратница, конечно, не узнала его.

— Как, это вы, господин Рене! — вскричала она, когда он назвал себя. — Однако! Вот так превращение! Черный фрак, белый галстук и бакенбарды, как у гарсона в кафе! Уж не стали ли вы нотариусом?

— Нет, мадам Бижю, — ответил, смеясь, механик.

— Так вы были шафером на чьей-нибудь свадьбе?

— И то нет: я получил место инспектора мастерских на большом заводе.

— Место хорошее?

— Превосходное, только надо хорошо одеваться, очень хорошо, вот вы и видите…

— О, вы теперь великолепны!

— Завод этот в провинции, и я собираюсь уезжать.

— Но, я надеюсь, вы оставите квартиру за собой?

— О! Конечно! Я уезжаю не совсем, а только на некоторое время.

— Вот это хорошо… Я, знаете, дорожу такими жильцами, как вы.

— А я — такой привратницей, как вы… Обоюдная симпатия… Завтра в восемь часов утра я отправляюсь на вокзал.

— И далеко вы едете?

— Да, порядочно… В Бургонь.

— В страну хорошего вина… А когда вы вернетесь?

— Через неделю, две, а может быть, и три. Я сам еще не знаю наверное, сколько времени придется там пробыть. Кстати, если будут письма, вы их спрячьте до моего возвращения.

— О! Будьте спокойны, господин Рене. Я запру их в шкаф, где лежат мои деньги и цепочка от часов.

— Если кто-нибудь будет меня спрашивать, вы скажете, что я уехал.

— Конечно! Ведь это же сущая истина!

— И что вы совершенно не знаете, когда вернусь.

— И это тоже правда… Что еще?

— Больше ничего… И вот вам вперед за труды…

Механик сунул луидор в руку привратницы, которую такая щедрость повергла в величайшее изумление, и направился к дверям.

На пороге он обернулся и спросил с равнодушным видом:

— А что, эта сумасшедшая с первого этажа, все еще живет у нас?

На лице мадам Бижю выразились смущение и нерешительность.

— Нет… нет, — ответила она после некоторого колебания. — Ее здесь больше нет.

Рене вздрогнул.

— И это, может быть, к лучшему, — продолжала привратница. — Ведь она чуть не подожгла дом… Многие жаловались, и, кажется, мадам Амадис должна была отказаться держать ее у себя.

— Ее здесь нет! — прошептал Рене, ошеломленный неожиданным ударом.

— Кажется, это вам неприятно? — спросила удивленная привратница.

— Э! Какое мне дело до нее! — возразил Рене, уже успевший овладеть собой. — Я так, случайно вспомнил о ней. Я раз видел ее, и она мне показалась очень тихой.

— Да, с виду она была очень смирная, но этому не очень-то можно верить… ведь сумасшедшие, знаете, очень хитры… Я вам говорю, что она чуть не подожгла дом! Мы все бы спеклись. С этим нельзя шутить!

— Куда же ее отправили? В больницу, верно?

— Да, вероятно, — ответила мадам Бижю, припоминая внушения Тефера.

— И вы не знаете, куда?

— Право, нет!

— Долго жила она в вашем доме?

— Как и мадам Амадис… Бедная старуха! Тяжело было ей расстаться с помешанной! Она так к ней привыкла! Ей стало, должно быть, скучно одной, и она поехала путешествовать.

— В ее-то годы!

— О! Она еще бодра.

— Куда же она поехала?

— Должно быть, на юг, но куда именно — я не знаю.

Казалось, Рене Мулен расспрашивал от нечего делать, чтобы убить время и без всякой задней мысли, но каждый из его вопросов был обдуман, и каждый ответ привратницы врезался в память.

Разузнав все, что было можно, он пожелал мадам Бижю спокойной ночи и ушел к себе наверх.

Неудачи не переставали его преследовать, и это казалось ему плохим предзнаменованием.

Впрочем, он не придавал большого значения тем сведениям, которые могла дать мадам Амадис, и, несмотря на сцену, которой Берта была невидимой свидетельницей, он не мог и подумать, что Эстер играла роль в мрачной драме, тайну которой он пытался раскрыть.

Не с этой стороны, по крайней мере, должен был блеснуть свет. Рене лег спать в очень печальном расположении духа, что, однако, не помешало ему скоро и крепко уснуть, так он был утомлен волнением и хлопотами дня.

Он поднялся ранним утром, уложил свой чемодан и вышел из дома.

В девять часов он высаживался из фиакра перед домом мистрисс Дик-Торн.

В этот же день около полудня один молодой человек явился на Королевскую площадь и спрашивал Рене Мулена. Это был Этьен Лорио.

— Господина Мулена нет дома, — ответила мадам Бижю.

— Можете мне сказать, в каком часу его можно застать?

— Вы не застанете его. Господин Рене уехал сегодня утром в провинцию.

— Когда же он вернется?

— Через две-три недели… Может быть, раньше, а может быть, и позже. Не могу сказать вам наверное.

Эта неприятная неожиданность очень поразила Этьена.

— Уехал! — прошептал он, уходя. — Я опоздал на несколько часов и ничего теперь не узнаю!

На одну минуту ему пришла было в голову мысль пойти к Берте и опять просить ее, умолять на коленях открыть тайну, существование которой он подозревал, но мучительное сомнение остановило его.

Примет ли его Берта?

А если и примет, не откажется ли говорить?

«К чему искать новые терзания, — сказал он себе. — Я подожду возвращения Рене Мулена».

И он вернулся домой печальный и мрачный.

ГЛАВА 4

Прошла неделя после водворения Рене Мулена в доме мистрисс Дик-Торн.

Наш друг вошел в свою роль и с замечательной гибкостью подчинялся требованиям своей новой профессии, о которой он раньше не имел и понятия.

Сразу, и единственно силой своей воли, он стал безукоризненным метрдотелем.

Другие слуги, с которыми он был в наилучших отношениях, молча признали его превосходство и нисколько этим не оскорблялись.

Постоянно наблюдая и говоря как можно меньше, Рене все изучал, не оставляя без анализа ни малейшего факта. Но ничего подозрительного не привлекало его внимания.

Мистрисс Дик-Торн казалась нежной матерью, думающей только о счастье своей дочери. Ничто не выдавало в ней бывшую куртизанку и сообщницу убийц доктора.

«Я здесь напрасно теряю время, — начал думать Рене. — Вероятно, Жан Жеди был обманут отдаленным сходством».

Последний являлся каждый день на угол улицы Берлин.

Мнимый Лоран находил всегда случай выйти из дома на несколько минут, чтобы переговорить с бандитом, уверенность которого оставалась по-прежнему непоколебимой, несмотря на отрицательные результаты наблюдений Рене.

— Надо торопиться, старина, — неизбежно заканчивал он каждый раз беседу. — Я хотел бы уже жить доходами с моего капитала.

Легкое нездоровье дочери Клодии продолжалось очень недолго.

Благодаря лечению Этьена Лорио молодая девушка скоро совершенно оправилась и, казалось, еще похорошела.

Молодой доктор, по настоянию мистрисс Дик-Торн, делал визиты довольно часто. Он рассчитывал встретить в доме большое общество и завязать знакомства, которые могли быть ему полезны в будущем.

Рене Мулен находил очень естественным эти частые визиты. Он и не подозревал, что молодой человек с серьезным и даже немного печальным лицом страстно любит Берту и что его сильнейшим желанием было увидеть его — Рене Мулена.

Мистрисс Дик-Торн назначила наконец день первого приема.

До срока осталось около недели, и мнимый Лоран уже занимался приготовлениями: вел переговоры с декоратором, садовником и прочее.

Каждый день рассылались приглашения. Ни одно из них не попадало на почту, не пройдя через руки Рене, и часто он сам писал на конвертах адреса, которые давала ему Клодия.

В этот день Клодия сидела перед изящным бюро в маленькой гостиной, смежной с ее спальней. На столе виднелись перо, чернильница и рядом — кипа писем.

Клодия надписывала адреса на конвертах, Оливия, положив на колени изящный бювар, занималась тем же.

— Что, милая, ты закончила? — спросила мистрисс Дик-Торн.

— Нет еще, мама, но почти, — ответила девушка. — Осталось написать только три адреса.

— Кончай скорей…

— Ты дашь мне еще?…

— Нет… мы закончим завтра.

— Отчего же не сегодня?

— Нам надо ехать… Разве ты забыла, что сегодня ты должна примерять новые платья у портнихи?

— Да, я забыла об этом.

— Неужели ты нисколько не кокетка?

— Мне кажется, что нет… разве это дурно?

— Конечно! Молодая девушка должна думать о своих бальных туалетах!

— Ты думаешь за меня, мама.

— Да, я хочу, чтобы все восхищались тобой.

— Зачем?

— Ты не была бы дочерью Евы, если бы не хотела блистать.

— Я хочу только одного… никогда не расставаться с тобой.

— Но, моя дорогая, балы, которые я хочу давать, не разлучат нас.

— Может быть… — заметила Оливия с особенным ударением.

— Как, может быть?

— О! Я хорошо понимаю твои мысли!

— Тогда скажи, что ты поняла!

— Ты думаешь выдать меня замуж.

— Это долг матери — заботиться о судьбе дочери.

— Ты будешь давать балы в надежде найти мне мужа.

— Однако ты очень проницательна.

— Значит, я верно угадала?

— Да, Оливия… Я все думаю о твоем будущем… Ты знаешь, что отец, умирая, оставил нам очень небольшое состояние. Значит, твоя красота, грация, твои таланты должны служить тебе приданым. К счастью, ты хороша, как ангел, и достаточно увидеть тебя, чтобы полюбить и, стало быть, жениться.

— Но если тот, кто будет моим мужем, разлучит меня с тобой?

— Я надеюсь, что ты приобретешь над ним такую власть, что он этого не сделает.

— Так я должна буду выбирать между теми, которые у нас будут бывать на балах?

— Нет, мой выбор уже сделан.

— Уже!

— Да.

— Я его знаю?

— Нет еще…

— Когда же ты мне его покажешь?

— Скоро.

— Это не ответ.

— Вероятно, в день нашего первого бала.

— Значит, через неделю?

— Да, через неделю.

— Это молодой человек?

— Да. Молодой и очень богатый.

— А он не урод? — спросила с беспокойством Оливия.

— Он прекрасен во всех отношениях, — ответила с улыбкой мистрисс Дик-Торн, — я уверена, что он тебе понравится.

— А я понравлюсь ему?

— Неужели же нет!… Впрочем, если мой план не удастся, найдутся и другие партии. Иди же одевайся: мы сейчас поедем.

Как только девушка вышла из комнаты, Клодия поспешно взяла одно из писем, отложенное в сторону.

— Я хочу, и это должно устроиться, — прошептала она, обмакивая перо в чернила. — Это он! Анри де Латур-Водье должен быть ее мужем! Пора послать приглашение Жоржу, и, чтобы быть уверенной, что он придет, я прибавлю к письму несколько слов, которые произведут на него впечатление.

«Мистрисс Дик-Торн вполне рассчитывает на прибытие господина герцога де Латур-Водье, так как имеет сообщить ему очень интересные вещи относительно брака маркиза Анри, его сына, с мадемуазель Изабеллой де Лилье».

Эти строки были два раза подчеркнуты с целью привлечь внимание герцога.

«Что он подумает? — сказала себе с улыбкой Клодия, перечитав их. — Конечно, это очень его заинтересует! Как догадается он, что мистрисс Дик-Торн не кто иная, как Клодия Варни? Это невозможно. Представляю себе его ужас и смятение, когда он увидит меня… О! Я готова его встретить!»

Сложив письмо, она вложила его в конверт и надписала адрес:

«Господину герцогу Жоржу де Латур-Водье, сенатору.

В собственный дом.

Улица Святого Доминика».

— Теперь его сыну, — сказала она.

И, взяв другое письмо, адресовала его маркизу Анри де Латур-Водье, адвокату.

Затем она позвонила и велела слуге послать к ней Лорана.

Спустя минуту Рене Мулен явился.

— Что прикажете, сударыня? — спросил он.

— Возьмите эти письма, их надо разослать как можно скорее.

— По почте?

— Да, кроме некоторых, которые вы узнаете по маленькому крестику в углу конверта: эти надо разнести.

— Слушаюсь, сударыня.

— Что, подвигаются ваши приготовления?

— Госпожа может быть спокойна. Все будет готово.

— Вы наняли лишних слуг на день бала?

— Да, сударыня.

— Сколько их?

— Восемь.

— Вы в них вполне уверены?

— Да, мне ручаются за их честность и знание дела.

— Ну, а театр?

— Артисты Gymnase сыграют водевиль. Я пригласил также Терезу Бертелье и братьев Лионне, которые споют самые веселые шансонетки из своего репертуара. Это будет превосходно! Теперь в моде живые картины, если барыня желает, я могу условиться с труппой, которая пользуется теперь большим успехом в салонах.

— Делайте, что хотите… только чтобы в шансонетках не было двусмысленностей и чтобы живые картины были совершенно приличны.

— Барыня может положиться на меня; все будет безукоризненной нравственности.

— Не забудьте также о тапере.

— Бертелье обещал прислать его.

— Благодарю вас, я вижу, что вы обо всем подумали. Теперь займемся письмами.

— Сейчас, сударыня.

Рене Мулен ушел в свою комнату и принялся сортировать письма, откладывая в сторону отмеченные крестиком.

Вдруг Рене вздрогнул: ему попалось письмо, адресованное Анри де Латур-Водье.

— Вот этого случая я не предвидел, — прошептал он. — Мой адвокат будет здесь! Если он меня узнает, он, очень естественно, удивится, станет меня расспрашивать и, черт возьми, если мне удастся объяснить ему, как я попал в этот дом в звании метрдотеля! Ба! Стоит ли об этом беспокоиться? Метрдотель Лоран не похож на механика Рене Мулена… Ни Берта, ни Жан Жеди, ни мадам Бижю не узнали меня с первого взгляда. Надо надеяться, что господин де Латур-Водье меня не заметит…

И он снова принялся за сортировку писем. Скоро дошла очередь до письма с адресом герцога де Латур-Водье.

— Мистрисс Дик-Торн приглашает герцога! — чуть не вскрикнул Рене. — Она его знает? Что это значит? Так Жан Жеди не ошибся в своих подозрениях! Хозяйка этого дома и сенатор действительно убийцы? Тогда будет возможно и легко нанести решительный удар, и в этом случае мое пребывание здесь принесет большую пользу. Вернулся ли герцог? Если еще нет и мистрисс Дик-Торн того не знает, это будет доказательством, что между ними нет тесной связи. Все нужно проверить как можно скорее.

Он разделил все письма на три кучки.

Первая должна была быть отправлена по почте, вторая — разнесена по домам, а письма герцогу и его сыну Рене решил отнести сам.

Около двух часов он отправился в Сен-Жерменское предместье. Швейцар, с которым Рене уже говорил несколько дней назад, отвечал ему по-прежнему, что господина сенатора нет в Париже, что от него нет никаких вестей и неизвестно, когда он вернется.

— Оставьте письмо, — прибавил он, — оно сейчас же будет отнесено в кабинет, где господин герцог найдет его по возвращении вместе с сотнями других. Господин Анри получит свое сегодня же вечером.

Оставив письма, Рене отправился домой, убежденный, что мистрисс Дик-Торн незнакома с герцогом и посылала ему приглашение наудачу, в надежде, что он соблаговолит принять приглашение и окажет ей этим большую честь.

ГЛАВА 5

В скромной квартире на улице По-де-Фер-Сен-Марсель ничто не изменилось для герцога де Латур-Водье.

Скрываясь под именем Фредерика Берара, волнуемый разными страхами, которые обращались у него чуть не в манию, он ждал с лихорадочным нетерпением той минуты, когда события позволят ему вернуться в свой дом из мнимого путешествия.

Почти каждую ночь, тщательно переодевшись, он ходил на Университетскую улицу и незаметно пробирался в сад. Затем он проникал в свой рабочий кабинет и разбирал письма, наваленные грудой на письменном столе.

Тефер пользовался неограниченным доверием старого герцога и действовал по своему усмотрению.

Герцог предоставлял ему полную свободу и только требовал, чтобы он искал Клодию Варни и наблюдал за Бертой Леруа и Рене Муленом.

Полицейский справлялся с этой тройной задачей как только мог.

Было около девяти часов вечера.

Мелкий холодный дождь шел с самого полудня, разводя грязь на улицах.

В это время Тефер, задержанный в префектуре дольше обычного, наконец освободился и отправился на улицу По-де-Фер-Сен-Марсель.

Он три раза позвонил у дверей Фредерика Берара, как было условлено, и герцог тотчас отворил.

— Что вы так поздно сегодня? — спросил он.

— К крайнему моему сожалению, я не мог прийти раньше.

— Ну что, узнали что-нибудь новое?

— Сейчас я дам вам отчет о розысках моих агентов и моих собственных, но, к несчастью, я не могу сообщить вам ничего определенного.

— Во всяком случае, я рад, что вы пришли: я просто умираю от скуки. Садитесь, Тефер.

Тефер взял стул и вынул из кармана бумажник.

— Напали вы наконец на след Клодии? — спросил герцог.

— Увы!… Нет… Право, можно подумать, что она никогда не существовала или что теперь не существует.

— Ах! Если бы она умерла! — прошептал герцог.

— Это возможно, — заметил Тефер, — но, конечно, не следует очень на это рассчитывать… Я снова послал в Лондон запрос и надеюсь в скором времени получить ответ.

— Тефер, ожидание меня убивает. Я здесь точно в могиле.

— Мужайтесь, господин герцог. Добровольное заключение необходимо для вашей безопасности, и, без всякого сомнения, оно будет непродолжительно. Ваши враги выдадут себя, и мы сможем их обезвредить.

— Что вы знаете о дочери казненного и о Рене Мулене?

— В первое время после освобождения Рене Мулен ходил каждый день к Берте Леруа в гости в сопровождении какого-то человека довольно жалкого вида.

— Вы узнали, кто он?

— Мои агенты два или три раза следили за ним, но не обнаружили ничего подозрительного, и я счел бесполезным заниматься им дольше, тем более что его перестали видеть с Рене Муленом, и этот последний исчез…

— Исчез? — воскликнул в беспокойстве Жорж.

— Да, господин герцог, уже несколько дней.

— Он скрывается?

— Нисколько… Он уехал из Парижа.

— Очевидно, боится полиции?

— О! Его отъезд не бегство… Он просто получил место на фабрике в провинции.

— Где же это?

— Не знаю, мне кажется, что это для нас не имеет значения. Главное, что он уехал.

— Он продал свои вещи, когда уезжал?

— Нет, он оставил квартиру за собой.

— Стало быть, он думает вернуться в Париж?

— Вероятно.

— Откуда вы узнали эти подробности?

— От привратницы.

— Вы уверены, что он действительно уехал? — спросил герцог после нескольких минут молчания.

— Привратница не имела никакой выгоды лгать мне.

— Да, но Рене Мулен мог обмануть ее, оставить квартиру и сделать вид, что уезжает, чтобы лучше спрятаться.

— Я думал так же, как и вы, и велел наблюдать за домом на улице Нотр-Дам.

— Ну и что же?

— И вот уже шестой день Рене Мулен там не появляется.

— Но, может быть, он пишет ей письма и назначает свидания где-нибудь в другом месте?

— Берта Леруа не выходила из дома… или, по крайней мере, она не выходила из квартала и заходила только в лавки за покупками.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен… Я убежден, что Рене Мулен действительно уехал. Он механик и жил своим трудом. У него были, конечно, деньги, но не столько, чтобы жить, ничего не делая, и он нашел себе место в провинции. Я не вижу тут ничего подозрительного.

— Тогда, по вашему мнению, Берта и Рене оставили свои замыслы?

— Да, она увидела их неисполнимость… почему же нет?

— Я не могу этому поверить… Мрачные предчувствия терзают меня с каждым днем все больше и больше и не дают ни минуты покоя. Я совсем не сплю или мне снятся ужасные сны, и я просыпаюсь, обливаясь холодным потом. Что может быть хуже такой жизни!…

— Подумайте, господин герцог, и вы прогоните эти страхи.

— Чем больше я думаю, тем больше они растут… Я боюсь не без основания и сейчас докажу вам это… Рене Мулен вернулся из Лондона с твердым намерением восстановить честное имя своего бывшего патрона Поля Леруа. Я слышал это от него самого, и, когда он говорил с вдовой казненного, в его словах, в его тоне слышалась твердая решимость. Нет… Он решительный, готовый на все человек и не оставил своих планов, успех которых стал целью его жизни.

— Как он ни решителен, но он должен отступить перед невозможностью! Улики, которыми он обладал, уничтожены. Что же он может теперь сделать? Все от него ускользает!

— У него было письмо Клодии Варни… стало быть, он знал эту женщину. Он может искать ее.

— Ничто не доказывает, что он ее знает. Наконец, мы тоже ее ищем и не находим, хотя мы поставлены в лучшие условия, чем он. Но, предположим, что он ее найдет… Что же тогда? Разве он пойдет и скажет ей: «Я знаю или, скорее, подозреваю, что вы совершили преступление несколько лет назад… Сознайтесь! За него был казнен невиновный. Укажите вашего сообщника!» Чтобы говорить так, надо быть сумасшедшим, и Клодия велела бы его выгнать… И наконец, чего вы боитесь? Ведь прошел срок давности!

— Я боюсь скандала… Боюсь страшного позора, процесса, из которого я выйду свободным, но погибшим, опозоренным… Мне останется только пустить пулю в лоб.

— Э! Господин герцог, для процесса необходимо представить неопровержимые доказательства невиновности осужденного, а где же эти доказательства?

Жорж де Латур-Водье молчал.

— Свидетелей не было, не правда ли? — продолжал Тефер.

— Был один.

— Он жив? — вскричал полицейский.

— Нет, умер, — ответил герцог.

— Тогда процесс невозможен. Выясним положение дел: если Клодия Варни появится, она будет думать только о ваших деньгах. Пожертвовав некоторой суммой, вы от нее избавитесь. Эстер Дерие, вдова вашего брата, никогда не выйдет из Шарантона, да и нельзя вылечить помешательства, которому больше двадцати лет. Рене Мулен, обезоруженный, потеряв надежду, оставляет свои замыслы и уходит. Остается только Берта Леруа, но ведь это ребенок! Неужели он опасен вам, господин герцог?

Доводы Тефера были ясны и неоспоримы, и, однако, они не убедили сенатора.

Ничто на свете, даже очевидность, не могло уже рассеять его страха, который переходил у него в манию.

— Так вы не согласны со мной, господин герцог? — спросил полицейский.

— Нет… Слушая вас, я понимаю, что вы, может быть, правы, но все-таки я чувствую вокруг себя зияющую бездну, которая приближается с каждым часом и наконец меня поглотит.

Тефер смотрел на герцога с каким-то сожалением.

С тех пор как старик поселился на улице По-де-Фер-Сен-Марсель, в его наружности произошла почти невероятная перемена. Бесчисленные морщины избороздили щеки. Впалые глаза сверкали мрачным огнем. Нижняя губа отвисла. Лицо приняло дикое и злое выражение.

— Господин герцог, — сказал вдруг Тефер, — вы правы… Страх вас убивает.

Сенатор утвердительно кивнул головой.

Тефер продолжал:

— И, однако, должно существовать и, наверное, существует средство вернуть вам спокойствие. Вы знаете это средство?

Жорж молчал.

— Разве вы больше не доверяете мне? Неужели вы не знаете, что моя преданность безгранична и что для вас я готов на все?

Он с умыслом произнес два последних слова с особенным ударением.

Жорж поднял голову, и в глазах его сверкнул дикий огонь.

— Единственный свидетель преступления умер, — продолжал Тефер. — Клодия Варни не опасна. Рене Мулен отказывается от борьбы. Сумасшедшая в надежном месте. Кого же вы боитесь?

— Берты Леруа…

— Беспомощной сироты!

— Я не знаю, беспомощна ли она, но она меня страшит… Это ее я вижу во сне… Это она толкает меня в бездну…

«Он сходит с ума», — подумал Тефер.

Герцог продолжал задыхающимся голосом:

— Если Берта Леруа исчезнет, вместе с ней исчезнут и мои опасения… Если бы не было этой девушки, кто стал бы разрывать прошлое? Не суд… Не Рене Мулен, который мог бы растрогать судей, показав им сироту. Могильный камень все закроет.

— Но подумайте, господин герцог, ведь лекарство было бы лучше болезни?

— Как так?

— Вы купите спокойствие ценой нового преступления, для которого не будет уже срока давности.

— Э! Кто вам говорит о преступлении? вскричал герцог. — Разве мы не видим каждый день несчастных случаев, влекущих за собой смерть? Несчастный случай — не преступление, никто не может его предвидеть, никто не может его предупредить… Пусть погибнет последний член этого семейства, и я стану снова свободен, силен и молод.

Тефер задумался.

Сенатор схватил его за руку и сказал, глядя ему в глаза:

— Тефер, я заплачу двести тысяч франков за несчастный случай, который избавит меня от Берты Леруа… Вы понимаете?

— Я понимаю, что вы требуете, может быть, моей головы! — ответил полицейский.

— Двести тысяч франков… — повторил герцог. — Ведь это богатство! Вы согласны?

— Успокойтесь, господин герцог, и поговорим.

— Скажите мне, что вы согласны…

— Прежде поговорим…

Жорж упал в кресло.

— Говорите… я слушаю, — прошептал он.

— Итак, — начал Тефер, — чтобы возвратить вам спокойствие, надо устранить Берту Леруа?

— Да, надо…

— Так ее устранят.

Герцог вздохнул с облегчением.

— Но, — продолжал Тефер, — нам необходимо действовать осторожно и позаботиться о нашей общей безопасности, так как ведь теперь вы становитесь моим сообщником и опасность будет грозить вам так же, как и мне.

— Что надо делать, это уж ваша забота. Я ни во что не буду вмешиваться и все одобряю.

— Этого достаточно… Я сейчас же и приступлю к делу.

— Действуйте… Исполнение моего обещания не заставит себя ждать.

— Я вполне доверяю вашему слову, но обстоятельства могут разлучить нас после… случая.

— И вы хотели бы иметь деньги на руках? Что же, это справедливо… В тот день, когда вы придете и скажете: «Все готово! Берта Леруа в наших руках. Она будет устранена завтра» и предоставите этому доказательство, я передам вам чек в двести тысяч франков на имя моего банкира.

— Хорошо, господин герцог, для подготовки дела мне нужны деньги.

— Много?

— Чем больше, тем лучше.

Жорж достал несколько банковских билетов и подал их полицейскому.

— Благодарю вас! Вы можете на меня рассчитывать.

— Что же мне теперь делать?

— Ждать… И вам не придется долго ждать.

Забрав деньги, Тефер распростился и вышел.

ГЛАВА 6

После ухода полицейского Жорж де Латур-Водье долго сидел мрачный и задумчивый, опустив голову на грудь.

Пробило одиннадцать часов. Герцог поднялся и открыл окно.

Небо было черно, как чернила. Дождь шел по-прежнему.

Жорж запер окно, надел толстое пальто и маленькую круглую шляпу, достал из ящика стола связку ключей и, погасив лампу, тихо вышел из своей квартиры. У него был ключ от наружной двери, и поэтому он мог выйти из дома, не разбудив привратницу.

Он оглянулся. Прохожие были редки в этом отдаленном квартале при такой ужасной погоде.

Не было видно ни одного фиакра.

Герцог де Латур-Водье, которому была очень неприятна перспектива идти пешком, направился к набережной.

Через несколько минут позади него послышался стук экипажа. Он обернулся и увидел фонари фиакра.

Поравнявшись с герцогом, кучер, чуя в нем возможного клиента, придержал лошадь и крикнул:

— Эй, господин, не надо ли вам карету? Славная лошадь! Чуть не английская. Если вам угодно, я к вашим услугам.

Герцог жестом ответил утвердительно и, усевшись в фиакр, велел ехать на Университетскую улицу.

— Какой номер? — спросил кучер, который был не кто иной, как наш старый знакомый Пьер Леруа.

— Я скажу, когда надо остановиться. Я беру вас по часам.

— Понимаю… Одиннадцать часов десять минут по моей луковице… Ну! Милорд!

Бич щелкнул, и Милорд пустился стрелой.

На углу Университетской улицы герцог велел остановиться.

— Подождите меня здесь, — сказал он Пьеру, положив ему в руку пятифранковую монету.

— Я буду ждать сколько угодно, но зачем же вы платите мне вперед?

Жорж не ответил и пошел вдоль улицы.

Кучер провожал его глазами.

— Как глупы эти буржуа, честное слово! — пробормотал он. — Э, голубчик, когда хочешь скрыть, куда идешь, не надо брать фиакр. У нашего брата хорошие глаза, и нас на мякине не проведешь. Это напоминает мне историю с барышней, которая вскружила голову моему племяннику Этьену и которую я возил на Королевскую площадь. Впрочем, может быть, буржуа ошибся номером… Во всяком случае, он не собирается удрать от меня, так как заплатил вперед.

Рассуждая, Пьер Лорио продолжал следить глазами за своим седоком.

Он увидел, как тот остановился перед калиткой в стене сада, вынул из кармана связку ключей, выбрал один и вставил его в замок.

«А! А! — подумал Пьер Лорио. — Вот куда ему надо, как раз четыре дома дальше. Он идет не домой, так как велел мне ждать. Хорошее время и хорошая погода для визитов! Разве это влюбленный идет к своей красавице? Но он не похож на купидона… Я так думаю, что это скорее муж подстерегает жену. Точно он этим чему-нибудь поможет! Мужья ужасно меня забавляют!»

Пьер закутался в свой каррик с тридцатью шестью воротниками, закрылся как можно лучше кожаным фартуком и стал терпеливо ждать своего седока.

Парижский кучер видел столько вещей, что он по природе вовсе не любопытен, но если только кто-нибудь вздумает окружить себя тайной, это задевает его самолюбие, и он старается понять, что от него скрывают.

Если бы герцог остановился прямо у того места, куда направлялся, Пьер Лорио, по всей вероятности, тотчас бы заснул. Но седок вздумал хитрить, и он стал следить за ним и строить догадки.

Между тем Жорж де Латур-Водье отворил калитку и исчез.

Посреди сада возвышался павильон, окна которого были герметично закрыты ставнями.

Сенатор поднялся по лестнице, ведущей к главному входу павильона, и вошел в него с помощью второго ключа.

В прихожей он зажег спичку и отыскал стоявший тут же фонарь. Подойдя к стене, он нажал одно из лепных украшений, и перед ним отворилась скрытая очень искусно дверь, за которой видны были ступени лестницы, ведущей вниз.

Герцог спустился, прошел по длинному узкому коридору, открыл в конце его другую дверь, поднялся на пятьдесят ступеней, покрытых толстым ковром, заглушавшим шум шагов, и, отворив вторую потайную дверь, очутился в рабочем кабинете своего дома.

Убедившись, что внутренние ставни окон плотно затворены, он зажег две свечи и сел перед письменным столом, на котором лежала груда журналов, брошюр и писем.

Он начал отбирать письма, прибывшие в этот день. Их оказалось шесть, ни одно не было запечатано сургучной печатью.

Сенатор достал маленький серебряный кофейник со спиртовкой и поджег спирт.

Через несколько секунд вода закипела, и он начал раскрывать письма, расклеивая их над струей пара, и, прочитав, снова складывал их в конверты.

В последнем конверте оказалось приглашение, и герцог хотел уже сложить письмо, едва бросив на него взгляд, как вдруг его внимание привлекло несколько строк, написанных под печатным текстом и дважды подчеркнутых:

«Мистрисс Дик-Торн решительно рассчитывает видеть у себя господина герцога де Латур-Водье, имея сказать ему очень интересные вещи относительно брака его сына маркиза Анри с мадемуазель Изабеллой де Лилье».

«Откуда это письмо?» — спросил себя с беспокойством герцог.

Печатный текст отвечал на этот вопрос:

«Мистрисс Дик-Торн просит господина герцога де Латур-Водье, сенатора, сделать ей честь пожаловать к ней на вечер в среду 10 октября 1857 года. 24. улица Берлин».

— Мистрисс Дик-Торн… — повторил герцог, нервно вздрагивая… — Я не знаю этого имени… Я уверен, что никогда даже не слышал его. Что это за женщина? Что она может сказать по поводу предполагаемого брака? Что значит такое настойчивое приглашение в ту минуту, когда все думают, что меня нет в Париже? Мистрисс Дик-Торн — иностранка, как показывает ее имя — не знает этого, что естественно, но почему занимается она моим сыном и мною?

Вдруг Жорж де Латур-Водье вздрогнул и побледнел.

— А что, если?… — прошептал он. — Но возможно ли это? Почему же нет? Клодия была в Англии. Она там вышла замуж или, может быть, приняла имя любовника. Мистрисс Дик-Торн, должно быть, Клодия. Я угадываю это по страху, который теперь овладевает мною… Что же она замышляет? Что она готовит? Во всяком случае, ее письмо — угроза. Она может быть только моим. врагом. Ах! Теперь больше, чем когда-либо, необходимо, чтобы Берта Леруа исчезла! Надо предупредить Тефера. Он один может сказать, обманули меня мои предчувствия или нет.

Герцог спрятал письмо в карман и на его место положил в конверт лист чистой бумаги. Потом погасил лампочку и свечи, спрятал кофейник и, уничтожив все следы своего пребывания, ушел из кабинета прежним путем.

Спустя минуту он уже садился в фиакр.

— Куда надо ехать? — спросил Пьер Лорио.

— На улицу Луи-Филиппа, 18.

— Ну! Милорд!

Чуть не английская лошадь пустилась крупной рысью, и дядя молодого доктора проворчал, покачивая головой:

— Э! Да этот молодец решительно что-нибудь затеял…

Была половина первого, когда фиакр остановился перед домом, где жил Тефер.

Ни в одном из окон узкого и мрачного фасада не было видно света.

Сенатор вышел из кареты, открыл дверь ключом, который дал ему полицейский, и исчез в коридоре, ведущем к лестнице.

«Да у него, кажется, есть ключи от всех домов Парижа! — сказал себе Пьер Лорио. — Честное слово, это начинает меня занимать! К кому может он ходить в такую погоду и еще ночью!…»

Поднявшись на третий этаж, сенатор постучал и позвонил условленным образом.

Тефер уже улегся, но еще не спал. Он размышлял о будущем богатстве и о средстве добыть его, компрометируя себя как можно меньше. Он хорошо понимал, что ведет очень опасную игру.

— Ба! — сказал он. — Ничего, сойдет!… Я буду действовать осторожно… Если по этому «несчастному случаю» будет следствие, я устрою так, что его поручат мне. Да и, наконец, за двести тысяч франков можно рискнуть своей шкурой!

Звонок и стук в дверь заставили его вздрогнуть, но это не удивило его и не обеспокоило.

Случалось не раз, что за ним приходили ночью из префектуры. Он вскочил с постели, зажег свечку и пошел отворить, ожидая увидеть кого-нибудь из своих сослуживцев.

При виде герцога на лице его выразилось сильнейшее изумление.

— Вы! — воскликнул он. — Верно, случилось что-нибудь непредвиденное?

— Да.

— И важное?

— Я так думаю.

— Скажите же, в чем дело?…

— Я сейчас из моего дома…

— Там заметили ваше присутствие?

— Нет, но я нашел письмо, которое, кажется, возвещает о приближении опасности.

— Это письмо с вами?

— Да, вот оно… Читайте…

Тефер дважды прочитал его.

— Мистрисс Дик-Торн, — сказал он наконец. — Это имя вам известно?

— В первый раз в жизни его слышу.

— Что же вы думаете, господин герцог?

— Что под этим именем скрывается женщина, которую вы и ваши агенты безуспешно искали в Париже и в Лондоне.

— Клодия Варни?

— Да, Клодия Варни, которая вышла замуж в Англии и теперь вернулась грозить мне. Эта приписка относительно моего сына имеет целью заставить меня явиться на ее приглашение, возбудив мое любопытство. Я угадываю ловушку.

Тефер задумался.

— Значит, она не знает о вашем мнимом отъезде? — прошептал он после нескольких минут молчания.

— Должно быть, не знает… или не верит этому… Что же делать?

— Во-первых, узнать, справедливы ли ваши предположения, действительно ли мистрисс Дик-Торн — Клодия Варни… Потом — посмотрим.

— Как это узнать?

— Не беспокойтесь, господин герцог. Я беру все на себя. Завтра вы все узнаете. Ну, а теперь дело, о котором вы мне говорили сегодня вечером, не расстраивается?

— Вы говорите о Берте Леруа?

— Да.

— Ее исчезновение теперь необходимее, чем когда-либо, я не буду иметь ни минуты покоя, пока живет эта девушка.

— Когда вы сейчас позвонили, я не спал… Я искал практичное средство достичь цели…

— Нашли?

— Почти.

— Могу я узнать ваш план?

— Пока я не скажу вам ничего. Он еще не настолько созрел, чтобы можно было ясно изложить его. Вернитесь домой, господин герцог, и успокойтесь. Завтра я приду дать вам отчет о результате моих розысков, и, если вы спросите у меня совета, я постараюсь дать вам хороший.

Жорж не настаивал. Он ушел от Тефера, который посветил ему на лестнице, и, выйдя на улицу, велел Пьеру Лорио ехать на улицу По-де-Фер-Сен-Марсель.

Выйдя перед домом, где он жил под чужим именем, Жорж щедро расплатился и, вынув из кармана третий ключ, вернулся в свою квартиру.

— Черт возьми! — пробормотал дядя Этьена. — Он, однако, не скуп для человека, который живет на такой скверной улице и в таком старом домишке. Я не любопытен, но мне очень хотелось бы знать, зачем он разъезжает ночью по городу с ключами от всех дверей в кармане? Ну, да это его дело, не правда ли, Милорд? Ну, Милорд, трогай! Домой едем, старина!

ГЛАВА 7

Тефер не сомкнул глаз всю ночь. Он был вдвойне озабочен.

Как и герцог, он подозревал, что под именем мистрисс Дик-Торн скрывалась неуловимая Клодия Варни, но это еще необходимо было доказать.

Бывшая сообщница Жоржа де Латур-Водье могла быть опасна, надо было спешить ее обезвредить.

Тефер решил заняться ею, не теряя ни минуты.

Действовать против Берты Леруа казалось гораздо труднее, и дело было очень серьезно с двойной точки зрения: способа исполнения и результатов.

Полицейский взвешивал и обдумывал план, относительно которого он отказался дать объяснения герцогу.

В восьмом часу утра он ушел в префектуру, где служебные дела задержали его до десяти часов.

Затем он взял фиакр и поехал в английское посольство и там убедился, что предчувствия не обманули герцога: мистрисс Дик-Торн, вдова Фрэнсиса Виллиама Дик-Торна, — урожденная Клодия Варни.

Из посольства Тефер поспешил на улицу По-де-Фер-Сен-Марсель, чтобы сообщить герцогу о результатах своих поисков.

Жорж де Латур-Водье ждал с весьма понятным нетерпением.

— Ну что? — поспешно спросил он.

— Да, господин герцог, ваши предположения были основательны.

— Значит, мистрисс Дик-Торн…

— Клодия Варни.

Сенатор побледнел.

— Вы уверены? — спросил он после некоторого молчания.

— Да, тут не может быть никакого сомнения: я узнал это в английском посольстве.

— Так она в Париже! — глухо прошептал герцог, нервно вздрагивая.

— Не надо терять голову, — заметил полицейский, — лучше обдумаем положение, которое теперь обрисовалось. Неприятель перед нами и, как кажется, вызывает нас. Мы должны не только готовиться отразить его нападение, но и перейти в наступление, чтобы нанести удар первыми.

Сенатор, бледный, с блуждающими глазами, казалось, был уничтожен страшной вестью.

— У меня нет больше ни мужества, ни энергии… — прошептал герцог. — Эта женщина меня пугает.

— Э! Герцог, вас теперь все пугает! — возразил Тефер с плохо скрытой иронией. — Прежде чем приходить в отчаяние, узнайте, по крайней мере, какая опасность грозит вам.

— Я слишком хорошо это знаю!

— Вы можете ошибаться… Клодия Варни кажется мне гораздо менее сильной, чем вы думаете.

— Вы ее не знаете! Она способна на все!… Это гений зла!…

— Еще раз, господин герцог, прошу вас, обсудим наше положение, прежде чем бить тревогу. Клодия Варни сама не скрывает своей слабости… Для меня это очевидно из самого ее приглашения.

Жорж поднял голову.

— Как так? — спросил он.

— Это письмо подписано: мистрисс Дик-Торн, — продолжал полицейский, — потому что посылавшая его думала, что вы не примете приглашения Клодии Варни. Приписка, написанная измененным почерком, имела целью возбудить ваше любопытство и таким образом заставить вас явиться на бал. Клодия избирает окольные пути, чтобы привлечь вас к себе. Это значит, что она считает себя не в силах вам приказывать, стало быть, мы сильнее ее.

Сенатор покачал головой с недоверчивым видом.

— Да, сильнее! — продолжал полицейский. — Если бы у этой женщины было серьезное оружие против нас, она прямо пошла бы в дом на улице Святого Доминика и продиктовала бы свои условия. Она этого не сделала. Стало быть, вы должны теперь явиться к ней и подчинить ее вашей воле.

— Это невозможно…

— Однако необходимо!

— Как, вы хотите, чтобы я шел на этот вечер, где, без сомнения, меня ждет какая-нибудь западня?

— Нет, господин герцог, я не так понимаю визит к мистрисс Дик-Торн. Ваше присутствие на ее балу было бы неблагоразумным поступком, так как доказало бы всем, что ваш отъезд из Парижа — притворный.

— Тогда разрешите мне эту загадку!

Тефер улыбнулся:

— Теперь герцог де Латур-Водье зовется Фредериком Бераром, не правда ли?

— Да.

— Ну, так этот Фредерик Берар явится под каким-нибудь предлогом к мистрисс Дик-Торн, не опасаясь никакой западни, и узнает, чего она хочет от герцога де Латур-Водье.

Глаза сенатора засверкали.

— Вы, кажется, правы! — сказал он.

— Конечно, я прав. Расстроив планы противника, нанеся первый удар, вы обеспечите себе победу. Мистрисс Дик-Торн рассчитывает на ваше присутствие на балу. Ступайте в этот день утром, и вы застанете ее врасплох.

— Я пойду! — вскричал Жорж.

— И помните, чем бы она вам ни грозила — это пустые угрозы. Эстер Дерие — сумасшедшая и умерла для всего света. Рене Мулен уехал. Что же касается Берты Леруа…

Тефер остановился, не закончив фразы.

— Что же Берта Леруа? — живо спросил сенатор.

— Скоро будет не опасна, — закончил резким тоном Тефер.

Затем он распростился с герцогом и ушел, оставив его занятым мыслями о будущем и о решительном свидании с Клодией Варни.

В этот день у полицейского не было никаких дел в префектуре.

Расставшись с герцогом, он отправился домой. Там он изменил свою физиономию не хуже знаменитого Брассера и стал совершенно неузнаваемым. Одевшись мелким промышленником, он прошел пешком в Сент-Антуанское предместье и сел в омнибус, идущий в Монтрейль.

Около полудня он был уже на месте и, пройдя Монтрейль во всю длину, спустился по тропинке, окаймленной кустами терновника, по сторонам которой дозревал с греком пополам тощий и пыльный виноград.

Эта дорога вела в деревню Баньоле, прославленную в одной из песен Беранже. В нее парижане отправляются по воскресеньям есть фрикассе из кроликов.

Баньоле расположена у подошвы холма, бока которого разрываются уже много лет для добычи гипса. На вершине его стоял казенный патронный завод.

На западном склоне холма вились узкие дороги между каменоломнями и печами для обжига извести, от огней которых далеко виднелось зарево в темноте ночи.

На возвышенности располагалось несколько домиков, изолированных не столько расстоянием, сколько зияющими провалами заброшенных каменоломен.

Дороги, ведущие на эту возвышенность, зимой делались почти непроходимыми от беспрерывного движения тяжелых телег с известью, в обычное же время они были настолько сносны, что не могли устрашить пешехода, которому захотелось бы полюбоваться с вершины холма на панораму Парижа.

Придя в деревню, Тефер зашел в ресторан, славившийся своим фрикассе из кроликов. Посетителей не было.

Кухарка готовила у печи завтрак для персонала заведения, состоявшего из трех служанок, слуги и хозяина, величественно восседавшего у входа за блестящим оловянным прилавком, уставленным стаканами и бутылками.

Полицейский подошел к нему.

Патрон приподнял свой колпак, некогда бывший белым, и спросил:

— Чего вы желаете?

— Позавтракать как можно скорее, так как умираю от голода.

— Господин, может быть, хочет фрикассе? — крикнула кухарка, не отходя от печи.

— Ну, это было бы не кстати, — сказал патрон. — Видите ли, мы готовим фрикассе только по заказу, кроме воскресений и праздников, когда у нас бывает много народу.

— Ну, тогда дайте мне холодного мяса и пару яиц, — ответил, смеясь, Тефер.

— Сейчас вам подадут, — сказала одна из служанок, накрывая стол салфеткой и ставя прибор. — Какого вина прикажете?

— Старого бургундского, если у вас есть.

Сам патрон спустился в погреб, пыхтя, как тюлень, и через минуту явился с бутылкой самого почтенного вида.

— Вот славный торен, — сказал он, — вы не найдете лучшего ни в одном парижском ресторане.

Полицейский уселся, отрезал широкий ломоть холодной телятины и попробовал торен, который показался ему действительно хорошим.

— Скажите, пожалуйста, — обратился он к патрону, — могу я найти в Баньоле дом, который можно было бы снять?

— Для какой-нибудь мастерской?

— Нет, для жилья. Я хотел бы чистенький домик с хорошим садом.

— В деревне вам не найти этого, но наверху у завода — сколько угодно. Очень многие оттуда уже выехали. Мало кто остался на зиму.

— Почему же?

— Знаете, сударь, правда прежде всего. Я хоть и здешний житель, но вы спрашиваете, и я должен отвечать. Когда наступают дождливые и холодные ночи, в каменоломнях собирается много самого подозрительного народа…

— Тогда, значит, тут случаются преступления?

— Да, сударь, случаются… Больше чем следует.

— Но, я думаю, нечего очень бояться, когда не расстаешься ни днем, ни ночью с хорошим револьвером?

— Это недурная предосторожность, но все-таки я бы побоялся.

В качестве полицейского Тефер давно уже знал все, что сообщил ему его собеседник как новость. Поэтому он оценил похвальную откровенность виноторговца.

Действительно, с наступлением зимы Баньольские каменоломни становились убежищем многочисленных бродяг, считавших себя здесь в большей безопасности, чем в легендарных Американских каменоломнях.

Эти люди по временам совершали в окрестностях разные преступления, о чем Тефер также хорошо знал по опыту.

Он перестал расспрашивать, закончил завтрак и, расплатившись, вышел из ресторана.

Дорога, по которой он пошел, отделялась от главной улицы деревни и вела на верх холма между отверстиями каменоломен.

Эта дорога, довольно хорошо содержащаяся, описывала бесчисленные изгибы, по краям ее росли кусты терновника, между которыми кое-где попадался малорослый орешник. Видно, что корням их недоставало пищи, и они с трудом поддерживали свое существование.

Полицейский поднялся на холм и едва бросил взгляд на великолепную панораму.

Мрачный первый план представлял поразительный контраст с чудным горизонтом. Повсюду меловая почва грязно-белого цвета, повсюду — зияющие бездны, грозящие гибелью запоздалому или рассеянному путнику, удалявшемуся на несколько шагов от тропинок, ведущих к домам, разбросанным по возвышенности и окруженным жалкою растительностью.

Тефер по дороге заглянул в некоторые провалы, от глубины которых кружилась голова, в трещинах рос местами тощий кустарник.

Один из домов, стоявший совершенно уединенно, привлек внимание полицейского, и тот подошел к нему.

Этот дом стоял среди сада, окруженного такой высокой стеной, что из-за нее ничего не было видно.

Ворота ограды были заперты, и на них прибита доска со следующей надписью: «Вилла сдается внаем и продается с мебелью и без оной. Спросить у господина Сервана, Баньоле, Парижская улица, №…».

«А! Вот это будет, кажется, самым подходящим для меня, — подумал инспектор полиции. — Надо узнать, как она устроена внутри».

Он сошел с дороги и обошел сад кругом. Но высота стены не позволяла ничего видеть.

Тогда Тефер вернулся назад, спустился с крутого холма в деревню, вышел на Парижскую улицу и позвонил у хорошенького домика, носившего указанный номер.

Ему отворила служанка.

— Господин Серван? — спросил он.

— Да, это здесь…

— Могу я его видеть?

— Вы по делу?

— Да.

— По какому?

Как видно, служанке приказано было не впускать никого, не расспросив хорошенько о причинах прихода.

— Я хочу снять виллу на холме у патронного завода.

— Вы оттуда пришли?

— Да, и я узнал там из объявления, что должен обратиться к господину Сервану.

— Хорошо… войдите… я скажу хозяину.

Тефер переступил через порог.

Служанка заперла дверь, ввела его в едва меблированную комнату и, попросив подождать, исчезла.

Через минуту появился маленький человечек с красным лицом, в куртке, туфлях и черной шапочке.

Он небрежно кивнул и спросил отрывистым тоном:

— Вы спрашивали про виллу?

— Да.

— Вы хотите купить ее?

— Нет… Я хочу снять, я так и сказал вашей служанке.

— Я предпочел бы продать…

— Я не могу купить…

— Вы снимете с мебелью?

— Да.

— На год?

— Я так думал.

— И будете жить там зиму?

— Да. Я хочу устроить там химическую лабораторию.

— О! Вы можете устроить там все, что хотите… Вы знаете виллу?

— Я видел ее снаружи.

— Хотите посмотреть внутри?

— Да, если вы покажете…

— Я сам провожу вас туда… Мне нечего делать, это меня займет, и я выкурю дорогой трубку.

Господин Серван вынул из кармана сильно обкуренную трубку и кисет с табаком.

— Артемиза! — крикнул он, набивая трубку.

— Что, друг мой? — послышался пронзительный голос.

— Я иду на виллу. Пришли мне ключи!

Почти тотчас же прибежала служанка со связкой ключей, и господин Серван, вооружившись ими, повел Тефера по известной уже нам дороге.

Несмотря на свои туфли, маленький рост и полноту, Серван шел легко и быстро, но за все время пути не промолвил ни одного слова.

Дойдя до виллы, он отворил ворота, на которых была прибита доска, и ввел Тефера в сад, засаженный фруктовыми деревьями и разделенный по старинной моде на квадраты.

— Тут надо кое-что исправить, — заметил маленький человечек. — Последние жильцы держали себя довольно хорошо, но они выехали уже месяц назад. С тех пор трава успела вырасти. Это ничего. Тут есть отличные яблоки и груши. Я предоставляю их вам. У меня в Баньоле столько всего этого, что некуда девать… Хотите осмотреть огород?

— Нет, это меня не интересует. Я хотел бы видеть дом.

Господин Серван, не возражая, направился к двухэтажному дому.

Подойдя на несколько шагов, он остановился.

— Взгляните, как он заперт! Повсюду ставни. Это необходимо из-за господ мазуриков, которые могли бы прийти ночью и украсть мебель. У окон есть железные решетки и позади двери.

Тефер навострил уши.

— Решетки? — повторил он.

— Да… Я сделал это год назад… Обжегся на молоке, подуешь и на воду.

— Разве у вас увезли мебель без вашего позволения?

— Да, вот именно… Тогда я и принял предосторожности…

— Теперь ваша вилла закрыта, как тюрьма!

— Да, она могла бы быть тюрьмой, и я бы посмотрел, кому удалось бы убежать из нее.

С этими словами господин Серван выбрал из связки один ключ и отворил дверь, позади которой действительно оказалась крепкая решетка, запиравшая коридор, шедший от входной двери.

Из этого коридора было два выхода. Один — в маленькую гостиную, за которой был кабинет, другой — в столовую и кухню.

— В верхнем этаже, — сказал господин Серван, — две спальни с уборными и комната для прислуги. Дверь в погреб в конце коридора, у лестницы. Все это меблировано, и недурно, как видите…

— И повсюду решетки?

— Повсюду!

«Если бы нарочно устраивать, и тогда не придумать бы лучше!» — подумал Тефер.

— Сколько вы хотите за это? — спросил он вслух.

— Полторы тысячи франков… Все налоги платит жилец. Плата за шесть месяцев вперед. Я не даю белья.

— Я снимаю… — сказал полицейский.

— И вы платите за шесть месяцев вперед?

— Я плачу за год.

— При переезде?

— Нет, сейчас.

Угрюмое лицо господина Сервана прояснилось.

— По рукам! — сказал он, протягивая руку своему будущему жильцу. — Зайдемте ко мне, мы выпьем бутылочку старого шабли, и дело будет слажено.

Двери снова тщательно заперли, и они вернулись в дом на Парижскую улицу.

Час спустя Тефер уходил, унося ключи от дома и расписку в получении денег, выданную на имя Проспера Гоше, фабриканта химических продуктов.

«Теперь у нас есть клетка, — думал он со странной улыбкой. — Надо только посадить в нее птичку. Ставни, решетки и вокруг дома — провалы. Все пойдет как по маслу».

Около четырех часов он был уже в Париже и, сменив костюм и смыв грим, отправился в префектуру, куда призывала его вечерняя служба.

ГЛАВА 8

Время шло.

Оставалось только два дня до срока, назначенного мистрисс Дик-Торн для ее первого бала.

Рене не смыкал глаз. Кроме забот о бале, которые все лежали на нем, он постоянно думал о том, как заставить мистрисс Дик-Торн выдать себя, если она действительно, как утверждал Жан Жеди, сообщница убийц доктора на мосту Нельи.

Наконец ему показалось, что он нашел способ.

Утром, за два дня до бала, он отправился на обычное свидание со старым вором на углу улицы Клиши.

Бандит был уже там и курил трубку.

— Ступайте в буфет Гаврского вокзала, — сказал ему механик, проходя мимо и не останавливаясь. — Я приду туда — нам надо переговорить.

— Ладно…

Жан Жеди побежал в указанное место. Буфет был пуст. Слуги вытирали пыль со столов и стульев, подметали пол.

Рене не заставил себя ждать.

Они уселись в угол и спросили бутылку белого вина.

— Ну что, старина? — сказал Жан Жеди, наливая себе стакан.

— Бал — послезавтра.

— Я давно это уже знаю… Нет ли чего-нибудь нового? Состроил ты, наконец, свой план, этот знаменитый план, который никак не мог созреть?

— Да.

— И ты расскажешь мне, в чем дело?

— Для этого-то я и пришел.

— Болтай, я навостряю уши.

— Если мистрисс Дик-Торн действительно отравительница, — начал Рене, — у нас есть средство подействовать на нее.

— Какое?

— Испуг.

— Очень хорошо!… Но как испугать ее? Она, брат, молодец…

— Показав ей неожиданно сцену, которая не могла изгладиться из ее памяти… страшную сцену ночи 24 сентября 1837 года.

— Значит, надо будет везти ее на мост Нельи. Это далеко, да и не очень-то удобно.

Рене Мулен пожал плечами.

— Это будет представлено в ее доме, среди ее гостей на балу… — возразил он.

— Было бы чудесно, — заметил Жан Жеди. — Да, именно чудесно! Но как? Между нами будет сказано, старина, это кажется мне невозможным. Как показать ей женщину, переодетую кучером фиакра, убийцу нанимающего, убийцу нанятого, доктора и ребенка?

— Нет, это очень даже легко и возможно… Вы сейчас увидите. В час ночи актеры должны играть водевиль на маленькой сцене, устроенной в большой зале, для которой будуар будет служить кулисами. За водевилем последуют живые картины. Артисты набраны мной, их никто не увидит до выхода на сцену.

— Я начинаю понимать и нахожу, что это очень хорошо придумано. Если мистрисс невиновна, она ничего не поймет. Если же я не ошибся, она испугается, и ее искаженное лицо скажет нам то, что мы хотели знать.

— Так вы находите эту мысль хорошей?

— Превосходной, старина! Восхитительной! Теперь надо только позаботиться о подробностях.

— Этим-то мы и займемся.

— Кто актеры?

— Я — убийца нанимающий, вы — убийца нанятый.

Жан Жеди вздрогнул, но промолчал.

— Берта Монетье будет играть роль женщины, переодетой мужчиной.

— А доктор? — спросил Жан Жеди.

— Один из лакеев, который был фигурантом в театре Амбигю. Он добросовестно сыграет свою роль, ничего не подозревая.

— После спектакля надо приготовить путь к отступлению.

— Об этом не беспокойтесь… Выход через будуар будет свободен. Да и всего вернее ничего особенного не произойдет… Мистрисс Дик-Торн упадет, может быть, в обморок, вот и все, и никто, кроме нас, не будет знать, почему.

— Это верно… Теперь другое: надо достать костюмы, парики, бороды…

— Этим займетесь вы, так как вы один знаете, как все должно выглядеть.

— Хорошо… Я пойду к Вабену и отыщу какого-нибудь театрального парикмахера.

— Вы уложите все в ящик и пришлете сюда с комиссионером на имя господина Лорана.

— Ладно, но все стоит денег… и больших денег…

— Вот вам. — И Рене подал Жану пятьсот франков.

Разговор продолжался еще несколько минут, так как собеседникам надо было условиться еще о многом, потом Рене вернулся в дом в восторге от сговорчивости Жана Жеди. Эта первая удача казалась ему счастливым предзнаменованием.

В тот же день он отправился к Берте, чтобы сообщить о происшедшем и о том, чего он от нее ожидает.

Девушка почти никуда не выходила, и Рене застал ее дома. Она сидела за работой, печально думая о будущем. Ее мысли разделились между любовью к Этьену Лорио и страстным желанием восстановить доброе имя отца.

Будущее казалось ей более мрачным, чем когда-либо.

Дни шли за днями, не принося ни малейшего луча надежды. Она обвиняла Рене в медлительности и по временам упрекала себя за то, что поверила его обещаниям.

Рене с первого взгляда заметил на ее лице следы утомления и страдания и что глаза ее красны от слез.

Он прямо сказал ей об этом. Она пыталась отрицать, но скоро увидела, что ей не удастся убедить его.

— Ну да, это правда, я страдаю… — прошептала она, — отчаяние овладевает мною.

— Но к чему же отчаиваться? — спросил Рене.

— Вы меня убедили, что мы скоро найдем ускользнувшую от нас путеводную нить, а теперь я вижу, что это — иллюзия, потому что, несмотря на все ваши усилия, время уходит в бесплодных поисках.

— Поиски были необходимы…

— Без сомнения, но, видя их безуспешность, я впадаю в отчаяние.

— Вы отчаиваетесь слишком скоро… Может быть, мы уже близки к цели.

Берта вздрогнула.

— Как? — спросила она. — Каким путем вы думаете достичь цели, которая убегает от нас?

— Мы сделаем решительную попытку заставить мистрисс Дик-Торн снять с себя маску и выдать свою тайну.

— Что же вы решили? Что вы хотите сделать?

— Сейчас расскажу…

И Рене в кратких словах поведал свой план.

— Да, вы правы, — сказала Берта, когда он закончил, — это верное средство… Если руки этой женщины запятнаны кровью, она не может остаться спокойной, как бы хорошо ни владела собой. Но кто актеры мрачной комедии или, скорее, страшной драмы?

— Те люди, которым нужно, чтобы мистрисс Дик-Торн выдала себя, — я, Жан Жеди и вы, мадемуазель.

— Я! — воскликнула Берта, бледнея. — Я!… Вы этого хотите?

— Конечно, хочу, и докажу вам, что без вас ничто невозможно… Я предназначил вам роль сообщницы убийц.

— О! Никогда! Никогда! У меня не хватит мужества играть подобную роль, представить такое чудовище… Нет, не требуйте этого!

Рене взял руки Берты — они были холодны, как лед.

Чувство глубокой жалости овладело его душой, но надо было идти вперед во что бы то ни стало, ловить случай, который мог больше уже не представиться.

— Берта, дитя мое, сестра моя, — сказал Рене взволнованным голосом, — вы говорили мне однажды: «Я поклялась умирающей матери пожертвовать жизнью для восстановления чести моего отца. Я поклялась не отступить ни перед какими опасностями, ни перед какими жертвами…» Правда?

— Правда…

— Вы говорили мне, что для достижения желанной цели вы не остановитесь ни перед чем, пойдете по грязи на поиски истины… Правда?

— Да, правда.

— Вот теперь наступило время вспомнить об этих обещаниях… Победите страх! Подумайте о мученике, кровь которого была пролита на эшафоте, и отвечайте мне: «Я готова!…»

Берта подняла голову, отерла глаза, наполненные слезами, и ответила чуть слышным голосом:

— Я готова!…

Рене снова пожал ей руки.

— Благодарю вас, дитя мое! Теперь я уверен: вы чувствуете себя бодрой.

Она покачала головой:

— Я готова на все, друг мой. Я исполню свой долг до конца, но не требуйте от меня бодрости… Чего вы хотите? Моя душа разбита, по временам мною овладевает безграничное отчаяние… У меня нет ни воли, ни энергии, и я молю Бога послать мне смерть.

— Смерть! — повторил в изумлении Рене. — К чему такие печальные мысли?… Вы молоды. Будущее залечит раны прошлого.

— Я ничего не жду от будущего… Я так страдаю!

— Страдания возвышают душу. Вы не имеете права думать о смерти, прежде чем достигнете цели, и когда мы победим наших врагов, когда весь мир узнает, благодаря вашему героизму, что Поль Леруа умер невиновный на эшафоте, тогда спокойствие вернется к вам, жизнь не будет вас тяготить… вы встретите молодого человека… честного малого, вы полюбите его — он вас полюбит… вы станете его женой и будете счастливы.

При последних словах Берта побледнела, как смерть.

— Не пытайтесь оживить во мне ложную и безумную надежду… — прошептала она чуть слышным голосом. — Я никогда не выйду замуж.

Искаженное горем лицо Берты поразило Рене Мулена.

— Никогда! Неужели вы дали такую клятву вашей матери?

— Нет, я дала ее самой себе.

— Но она безумна!

— И все-таки я сдержу ее.

— Берта, друг мой, сестра моя, вы скрываете от меня какую-то тайну… от меня, вашего брата?

— Не спрашивайте меня.

— Зачем спрашивать, когда я уже угадал? Вы любите! Берта опустила голову.

Рене продолжал:

— Одиночество — не единственная причина вашей печали, отчаяния, слез… Ваше сердце полно любви, которую вы должны были подавить, узнав тайну прошлого… Я угадал?

— Да…

— И вы думаете, что счастье для вас невозможно? В этом вы ошибаетесь! Что бы ни случилось, если тот, кого вы любите, честный человек, он не поколеблется протянуть вам руку и дать свое имя.

— Увы! Тот, кого я люблю, честный человек, но он меня больше не любит… Он не может любить меня… Он меня презирает.

— Презирает! Вас! — вскричал Рене вне себя.

— Он имеет на это право или, скорее, думает, что имеет.

— Что вы говорите?

— Он подозревает, что я изменила ему самым возмутительным образом…

— Надо было разуверить его.

— Я не могла этого сделать.

— Почему?

— Потому что нужно было раскрыть роковую тайну, чего я не сделаю ни за что в мире… Потому я теперь в его глазах бездушная, бессердечная тварь… И вы, друг мой, — невольная причина этого.

— Я — причина? — повторил Рене.

— Да…

— Объяснитесь, ради Бога, умоляю вас.

— Вы узнаете все, так как угадали то, что никто не должен был знать.

И Берта рассказала историю с медальоном, в котором был портрет Абеляг

Рене Мулен не мог скрыть своего волнения. Крупные слезы бежали по его щекам.

— Бедное дитя! — сказал он. — Как вы должны были страдать!

— И как я еще страдаю, друг мой!

— Позвольте мне пойти к этому молодому человеку и оправдать вас в его глазах!

— Вам не удастся сделать это, не рассказав ему все… а я не хочу, чтобы он знал…

— Невозможно, чтобы он презирал вас, Берта… Невозможно, чтобы он перестал любить вас, невозможно, чтобы он не подозревал, что тайные и могущественные причины не позволяют вам говорить… Умоляю вас, позвольте мне его увидеть! Я ведь тоже честный человек и поручусь ему за вашу честь, не открывая того, чего он не должен знать. Я сумею убедить его, найду слова, которым он поверит… как его имя?

— Доктор Этьен Лорио.

— Доктор Этьен Лорио!

— Да… Но почему вас это так поразило? Вы его знаете?

— Да, знаю.

— А он знает вас?

— Нет, но я часто его вижу… Он доктор мистрисс Дик-Торн…

— Доктор этой женщины!

— Да, она пригласила его, когда ее дочь была немного нездорова, и с тех пор он бывает каждый день… Ах! Мадемуазель, видно, судьба нас преследует. Я не могу говорить с ним, не открыв ему, что я проник к мистрисс Дик-Торн обманом и под чужим именем. Это сразу сделает меня подозрительным в его глазах, не считая того, что он, может быть, выдал бы меня… Надо ждать.

— Будет он на этом вечере, где я должна играть роль? — спросила Берта, которую страшила мысль появиться перед Этьеном.

— Он, конечно, там будет, но вы не должны об этом беспокоиться… Костюм и парик сделают вас совершенно неузнаваемой даже для него, и до появления на сцене никто вас не увидит.

— Тогда условимся обо всем, — сказала решительным тоном Берта. — Мой костюм?

— Вы найдете его в уборной…

— Как я поеду в дом?

— В половине одиннадцатого я пришлю за вами карету. Вы наденете вуаль и скажете слуге, который встретит вас, что вы певица, приглашенная на концерт. Я предупрежу его заранее, и он проведет вас прямо в уборную.

В эту минуту в передней раздался звонок. Рене и Берта вздрогнули.

— Мадемуазель, звонок… — сказал Рене.

— Я слышала… Кто же это может быть? Я никого не принимаю, и привратница хорошо это знает.

— Я не хотел бы, чтобы меня видели, — заметил Рене.

— Ступайте в комнату моей покойной матери.

Рене поспешно вошел в узкую комнату, в которой умерла мадам Леруа, и заперся.

Берта подошла к двери, едва держась на ногах от волнения, и повернула ключ в замке.

Дверь отворилась.

Бедная девушка вскрикнула и отступила на несколько шагов, прижимая руку к груди, как бы сдерживая сильное биение сердца. Это волнение, в котором смешивались удивление и радость, было очень естественно.

Перед Бертой стоял Этьен Лорио.

— Вы! — воскликнула она, почти не сознавая, что говорит. — Вы, господин Этьен!… Здесь!…

Однако она посторонилась, чтобы дать ему пройти.

Он вошел и молча пожирал Берту глазами.

Бедная девушка была страшно бледна; синие круги вокруг глаз выдавали бессонные ночи и тяжкие страдания.

Чувство глубокой жалости закралось в душу Этьена, и сердце его болезненно сжалось.

Положение обоих молодых людей было и фальшивое, и неловкое. Воспоминание о последнем бурном свидании стесняло их, особенно Этьена.

Несколько секунд длилось неловкое молчание, наконец Этьен решился заговорить. Но он был так смущен, что не мог придумать ничего, кроме банальной фразы:

— Я позволил себе зайти к вам, мадемуазель, чтобы справиться о вашем здоровье.

Но Берта все поняла.

Смущение Этьена, дрожание его голоса, все говорило ей, что он все еще ее любит, что он любит ее еще больше, чем прежде.

— Благодарю вас, что вы вспомнили обо мне, — сказала она. — Я покорно переношу мое горе и молю Бога послать мне мужество и силы. Наконец, работа развлекает меня.

— И, — спросил с усилием молодой человек, — вы позабыли о том, что произошло между нами?

Берта вздрогнула, бледнея и краснея.

— Нет! Есть вещи, которые не забываются!… Зная свою правоту, я сожалею, что оскорбительное подозрение отдалило вас от меня… Но я ничего не забыла.

— Тогда вы меня ненавидите? — прошептал доктор, и глаза его наполнились слезами.

Берта покачала головой:

— Почему бы я стала вас ненавидеть? Я жалею вас…

— Вы меня жалеете?

— От всего сердца!

— Вам было так легко не отказать мне в доказательствах, которые я просил!

— Я не имела права… Вы должны были довольствоваться моим словом.

— Но сегодня вы можете подтвердить то, что я угадал… что я знаю?

Берта снова побледнела при мысли, что доктор знает ее тайну.

— Что вы знаете? — повторила она в испуге. — Что это такое?

— Ничего положительного, — продолжал с жаром Этьен, — но так как я всегда любил вас и люблю во сто раз больше, чем жизнь, я захотел узнать то, что вы отказывались поверить мне, захотел открыть причину вашего упорного молчания. Я понял, я убедился, что вы не были виновны, что какая-то роковая случайность обратила против вас ваш благородный поступок… Я угадал, что дело шло о тайне, которая вам не принадлежала, что вы ходили на Королевскую площадь не к любовнику, но для того, чтобы отвратить опасность, грозившую другу вашего семейства. Я искал этого человека, чтобы получить от него объяснения, в которых вы мне отказывали… чтобы потребовать у него отчет, в котором он не отказал бы… Но я не нашел его… Он вдруг уехал из Парижа. Я хотел было ждать его и не мог. Я чувствовал, что умираю вдали от вас, а я хочу жить, чтобы любить вас. Я понял, что мне необходимо вас видеть… И я пришел.

Этьен на минуту замолчал.

Берта слушала его, опустив глаза.

— Рене Мулен — честный человек, — продолжал молодой доктор, — я этому верю, так как это говорил мне лучший из моих друзей. Он, конечно, сжалился бы над моим горем, не отказался бы дать мне слово, что я напрасно вас подозреваю. Он, наконец, доказал бы мне вашу невиновность, рассказав, зачем вы ходили к нему в ту ночь. Ведь вы к нему ходили, не правда ли?

— Да, — ответила Берта почти спокойным тоном. — Да, я действительно ходила к Рене Мулену, но позвольте мне сказать, что я нахожу ваши слова очень странными… Как! Вы готовы верить незнакомому человеку, но не верите мне! Слово Рене Мулена убедит вас, а моему вы не доверяете!… Если вы действительно меня любите, как говорите, то у вас очень странная манера любить, странная и оскорбительная!

— Да разве вы не понимаете, — вскричал доктор, — что любовь-то и делает меня подозрительным, несправедливым и жестоким! Да, я поверю Рене Мулену, потому что у мужчины я имею право требовать доказательств. Они нужны не для меня самого, клянусь вам, но для того, чтобы открыть глаза тем, кто в вас сомневается.

— Кто же во мне сомневается? — гордо спросила Берта.

— Мой дядя Пьер Лорио, в карете которого вы забыли ваш медальон, — ответил не без смущения молодой человек. — Берта, милая Берта, я хочу жениться на вас, стало быть, нужно изгладить всякое подозрение из души того, кто заменил мне отца, кто воспитал меня, кому я обязан всем. Я знаю, что Рене Мулен был тогда в тюрьме, арестованный по ложному обвинению. Почему вы скрыли это от меня?

— Если вы это знаете, — возразила Берта, — что же вы тогда предполагаете и что вы хотите, чтобы я вам сказала?

— Я хотел бы знать, какая таинственная связь соединяет вас с человеком, имени которого я ни разу не слышал от вашей матушки…

— Сегодня так же, как и в последнее наше свидание, я не могу ответить вам… Мне нечего сказать! Я жила здесь спокойно, страдая молча, призывая на помощь мужество и смирение… Зачем вы пришли напоминать мне о прошлом, которое вырыло бездну между нами?

— Бездну между нами!… — печально повторил молодой человек.

— Было бы великодушнее избавить меня от этой муки. Я не могу быть вашей женой, я это хорошо понимаю… Вы сомневаетесь во мне, вы меня подозреваете… Эти сомнения и подозрения разделяют нас навсегда. Идите и не возвращайтесь! Или я подумаю, что вы играете моим горем. Забудьте меня, господин доктор, и не расспрашивайте Рене Мулена, он также не может вам отвечать…

Этьен, видимо, был в отчаянии. Он хотел что-то сказать, как вдруг дверь в комнату, в которой умерла Анжела Леруа, распахнулась, и на пороге появился Рене Мулен.

— Вы правы, мадемуазель, — сказал он, подходя к Этьену, изумленному этим неожиданным явлением, — я не имею права отвечать, но я дам доктору Лорио слово честного человека, что вы чисты, как ангел, что вы достойны его любви и уважения, и он мне поверит.

— Господин Рене… — прошептала Берта.

— Вы! — вскричал Этьен Лорио, узнав механика.

— Да, я — Лоран, метрдотель мистрисс Дик-Торн, но Лоран — не кто иной, как Рене Мулен, бывший клиент вашего друга господина Анри де Латур-Водье… Рене Мулен, которого вы искали, чтобы потребовать объяснений и которого случай сводит сегодня с вами. Вы — доктор, и хороший доктор, вы, стало быть, должны знать людей… Глядите мне в глаза, пока я буду говорить… Вы увидите, лгу ли я! Вы сомневались в этом ребенке, жизнь которого была долгим мучением. Вы сомневались в ее сердце, в ее душе, в ее чести, в ее дочерней любви, и эти сомнения оскорбительны, вы убедитесь в этом, может быть, скоро, и тогда проклянете ваше ослепление и будете молить на коленях о прощении, которого не заслуживаете. Внешние обстоятельства послужили для вас основанием недостойного обвинения. Мадемуазель Берта не совершила ничего предосудительного! Ее поступок благороден, и он обратился против нее. Я мог бы дать вам доказательства ее невиновности, но еще раз говорю: я не имею на это права. Дело идет о семейной тайне, которая до срока не должна быть известна никому, даже вам. Больше я ничего не скажу. Вы хотели от меня слово честного человека… Я вам даю его. Вы мне верите?

Рене Мулен ничего не доказал, но бывают впечатления более сильные, чем доказательства, сильнее логики, сильнее воли. Им не противятся, им покоряются без спора.

Подобное впечатление произвели слова Рене на молодого доктора.

Правдой дышала его речь, открытый вид, огонь, сверкавший в честных глазах, и Этьен был невольно увлечен.

— Да, я вам верю, — ответил он.

Слабый крик радости вырвался у Берты при этих словах.

Этьен опустился перед ней на колени и продолжал:

— Берта, дорогая моя Берта, заклинаю вас, сжальтесь над безумием, которое я оплакиваю и никогда не прощу себе, простите мне горе, которое причинило вам мое ослепление.

— Я вас прощаю… прощаю от всей души, — прошептала девушка, протягивая руки доктору, который покрыл их поцелуями.

Волнение молодых людей разделял и Рене, на глаза которого навернулись слезы.

— Теперь, — начал он через несколько минут, — когда все заглажено, все, даже воспоминания о печальном недоразумении, позвольте мне, доктор, обратиться к вам с просьбой. До того дня, может быть близкого, когда я приду открыть вам тайну, которую теперь необходимо еще скрывать от вас, я прошу вас не видеться с мадемуазель Бертой. Обещаете вы мне это?

— Не видеться с ней!… Эта разлука убьет меня!…

— Повторяю, что она будет коротка и что она необходима.

— Но почему?

— Потому что ничто не должно отвлекать теперь мадемуазель Берту от дела, которому мы посвящаем все наши силы и для которого ей необходимо все ее мужество.

— Что же это за дело?

— Об этом вы не должны меня спрашивать, так как я не могу отвечать… Когда наступит время, я объясню вам эту загадку. Знайте только, что мое присутствие в доме мистрисс Дик-Торн под чужим именем имеет отношение к этому делу, делу великому и святому, которое передали нам те, кого вы любили, как и мы, и оплакивали вместе с нами! Анжела, сыном которой вы хотели быть, и Абель, называвший вас своим братом… Пока не удивляйтесь ничему, не старайтесь ничего понять или угадать. Необдуманный поступок, неосторожный вопрос может нас погубить, так как, не скрою этого от вас, нам угрожает большая опасность.

— О! Клянусь, что у меня не вырвется ни одного неосторожного слова! Теперь я верю вам, господин Рене, так же, как и Берте. Моя вера будет слепа, как слепы были мои подозрения. Я буду ждать, пока вы не достигнете цели, и знайте, что, если вам понадобится человек, готовый на все, я буду этим человеком.

— Я так и думал, — сказал просто Рене, пожимая руку доктору.

— Берта, — продолжал Этьен, — теперь я не увижу вас, пока вы меня не позовете, но с этой минуты вы — моя жена перед Богом.

Он поцеловал еще раз дрожащие руки Берты и поспешно вышел.

— Вы видите, мадемуазель, — сказал Рене, — я был прав, когда советовал вам не терять надежды. Доктор — честный человек и любит вас всей душой. Мне кажется, что нам следовало бы открыть ему нашу тайну теперь же.

— Нет, нет!… — поспешно возразила девушка с каким-то испугом. — Если наш замысел не удастся, я хочу, чтобы он никогда не знал, как умер мой отец.

— Пусть будет по-вашему!… Теперь я должен уйти. Вы не забыли, что я вам говорил?

— Нет, я помню… Послезавтра в половине одиннадцатого за мной приедет карета и отвезет меня в дом мистрисс Дик-Торн.

— Я буду ждать вас… А если меня не будет, когда вы приедете, вам достаточно сказать, что вы певица, приглашенная на концерт.

— Будьте спокойны: я ничего не забуду.

— Тогда прощайте, мадемуазель… Мужайтесь и надейтесь…

ГЛАВА 9

По возвращении из Баньоле Тефер отправился в префектуру, куда призывала его служба.

Когда он явился туда, один из подчиненных ему агентов сообщил, что его ждет начальник полиции.

Тефер, не теряя ни секунды, отправился в кабинет патрона.

— Садитесь, Тефер, — сказал ему тот, — у меня есть для вас дело.

Инспектор опустился на стул.

— Знаете вы Дюбье?

Тефер стал припоминать.

— Кажется, это имя мне знакомо, — сказал он. — Ах! Да вот!… Если не ошибаюсь, Дюбье был приговорен к пяти годам тюрьмы и десяти годам надзора за фабрикацию фальшивой монеты.

— Это правда, я вижу, что ваша память по-прежнему великолепна. Дюбье убежал из Клерво месяц назад и, по полученным сведениям, теперь в Париже и занимается своим ремеслом.

— В Париже! — вскричал Тефер. — Значит, под чужим именем?

— Может быть… Мои сведения очень неопределенны. Один арестант, освобожденный несколько дней назад, пишет мне, что встретил Дюбье. Он хочет, верно, заслужить нашу благосклонность…

— Где же его видел этот арестант?

— В квартале Сент-Антуан. Говорит, что тот бывает на балах Вуазен и в некоторых кабаках подозрительной репутации.

— Один?

— Еще какой-то Термонд, бежавший вместе с ним… Знаете вы Дюбье?

— Да, я был тогда на суде и хорошо помню его лицо.

— В таком случае, я поручаю вам найти этих двух молодцов. Надеюсь на ваше искусство и опытность.

— Сегодня же пущусь на поиски… Надо будет тотчас же арестовать их?

— Смотря по обстоятельствам… Если вы нападете на след и будете уверены, что не потеряете его, то лучше было бы последить за ними несколько дней. Может быть, их целая шайка. Действуйте, как найдете лучшим. Я даю вам полную свободу.

Выйдя от начальника, Тефер направился в маленький ресторан на площади Дофина, куда обыкновенно ходил обедать, когда бывал в этих местах.

Там он заказал обед и принялся с аппетитом уминать его, запивая вином.

«Дюбье и Термонд, — думал он, — негодяи худшего сорта. Если они попадутся мне под руку, мне не надо будет далеко ходить, чтобы найти людей, которые мне нужны… Если они действительно вертятся в квартале Сент-Антуан, то это нетрудно. Я найду их в переулке Менд'ор в «Трех бутылках».

«Три бутылки» — название погребка, находившегося среди узкого и грязного переулка Менд'ор, где жили преимущественно столяры-мебельщики и так называемые красильщики дерева.

Действительно, три огромные позолоченные бутылки висели на стене над дверями.

Внутренность кабака, грязная и зловонная, возбудила бы отвращение во всяком, кроме его обычных посетителей.

Днем в него заходили выпить и закусить маляры и лакировщики. К ночи эти честные труженики расходились по домам, уступая место людям совершенно другого сорта.

Подозрительные личности, мелкие плуты сходились сюда по вечерам, назначали свидания друг другу, составляли планы.

Патрон, восседавший за кассой, требовал только двух вещей: чтобы за все платили наличными и чтобы не было ссор и беспорядка. До остального ему не было никакого дела.

Полиция не раз заглядывала в его заведение, но он всегда умел выходить сухим из воды.

Только что пробило девять часов.

Залы начинали наполняться, и тут можно было встретить типов, вполне достойных внимания, но мы оставим их и займемся теми двумя личностями, о которых говорил Теферу начальник полиции.

Один из них, Термонд, сидел за стаканом вина и с большим вниманием читал газету. Это был человек лет тридцати, почти такой же худой, как Жан Жеди.

Густые черные волосы падали ему на лоб, странно контрастируя с голубыми глазами и рыжими бровями.

Причиной этого контраста был артистически сделанный парик, совершенно изменивший внешность беглого арестанта.

Бархатные коричневые панталоны и жилет, темная шерстяная куртка составляли его костюм, который дополняло что-то вроде фуражки без козырька, напоминавшей формой английский берет.

Он давно уже читал свою газету, когда в погреб вошел человек почти его лет и уселся против него.

Новопришедший, маленького роста, плечистый, был одет в синее суконное платье и мягкую шляпу. У него были длинные волосы и большая борода, то и другое — фальшивое. Это был Дюбье.

— Ну что? — встретил его вопросом Термонд, протягивая руку.

— Сейчас поговорим, дай мне прежде промочить горло: я околеваю от жажды.

Он спросил вина и выпил залпом два стакана.

— Ну что же? — повторил Термонд.

— Неважно… Я спустил только пять задних колес.

— Это все-таки двадцать пять франков.

— Надо вычесть еще три франка расходов… Всего, значит, двадцать два франка. Немного. Ну, а ты?

— Я был счастливее: я спустил семь медалей.

— Значит, всего барыша за день полсотни франков на двоих.

— Этим можно бы довольствоваться, если бы не подозрительность лавочников… Я говорил тебе, что звук слишком глух, а эти проклятые торгаши имеют скверную привычку бросать монету на прилавок. Я все боюсь, как бы снова не попасться… ведь на этот раз дело пахнет не пятью годами тюрьмы, а бессрочной каторгой. Да еще за нами будут, конечно, так смотреть, что нечего и думать о бегстве.

— Согласен, но чего же ты хочешь? Надо жить, а наше дело приносит больше, чем воровство с выставок.

— Зато оно опаснее.

— Так, по крайней мере, не околеешь с голоду. Ты, я вижу, трусишь…

— Может быть, — прошептал Термонд. — Ах, если бы можно было выискать хорошее дело, которое дало бы тысяч десять франков; мы удрали бы за границу и зажили бы себе спокойно.

— Ну что же, ищи свое десятитысячное дело! — заметил Дюбье. — А пока будем спускать нашу монету, да поосторожнее. Ты обедал?

— Нет, а ты?

— И я тоже нет. Не пойти ли нам к заставе Трона?

— Ладно.

— Заплати за вино.

— Фальшивой монетой? — спросил Термонд.

— Конечно… Увидим, сойдет ли.

— Надо беречься: патрон здесь — хитрец.

— Заплати слуге, он ничего не увидит.

В эту минуту в кабак вошел человек лет пятидесяти, одетый портовым грузчиком, и, усевшись недалеко от наших друзей, потребовал сиплым голосом кружку пива.

Термонд остановил проходившего слугу.

— Мы выпили бутылку вина и стакан, — сказал он, — двадцать четыре су… получайте.

И подал пятифранковую монету.

Грузчик не спускал глаз с фальшивомонетчиков, которые встали и приготовились выйти.

Слуга взял монету и оглядел ее.

— Чего ты смотришь? — спросил Дюбье с чертовским апломбом. — Ты думаешь, может быть, что тебе дали двадцать франков вместо ста су? Надень очки, старик, это заднее колесо.

Внимание грузчика удвоилось.

— Да, оно на то похоже, — заметил слуга, — только мне кажется, что тут что-то не чисто.

И он уронил монету на стол грузчика. Она издала глухой звук.

— Пожалуй, ты скажешь, что она из свинца? — продолжал Дюбье.

— Не знаю, из свинца она или нет, но только дайте мне лучше другую.

Грузчик взял монету и взвесил ее на руке с видом знатока.

— Как! — воскликнул он. — Ты смеешь уверять, что это не серебро?… Хотел бы я иметь тысячу таких фальшивых! Вот тебе двадцать четыре су. Я дам сдачу этим господам.

Слуга взял деньги и отошел, пожимая плечами.

— Вот сдача, — сказала грузчик, набрав три франка шестнадцать су и пододвигая их друзьям. — Но, — прибавил он, глядя в глаза Дюбье, — не надо часто этого делать, милый мой Дюбье, а то можешь себе повредить.

Фальшивомонетчик, названный по имени, побледнел и остановился как вкопанный, разинув рот.

Термонд хотел было ускользнуть, но грузчик удержал его словами:

— Нечего улепетывать, друг Термонд, я не враг… напротив… Сядьте, дети мои, я хочу с вами побеседовать.

Беглые арестанты в изумлении переглянулись. Кто мог быть этот человек, совершенно им незнакомый, который, однако, узнал их, несмотря на маскарад.

Они стояли, точно пригвожденные к полу.

— Ну что же? — продолжал с насмешливой улыбкой Тефер. — Замечательно глупый вид у вас, когда вы удивлены. Сядьте же… Повторяю, что я хочу с вами поговорить. Если вы не будете смирны, как овечки, — прибавил он вполголоса, — то мне стоит сделать знак, и вы через четверть часа очутитесь в префектуре. Хотите этого?

— Попались! — жалобно пробормотал Термонд. — Я так и думал… Я предвидел это!

— Заткни глотку! — сказал Дюбье. — Ты видишь, что этот господин — добрый малый… Ну, будет шутить, — продолжал он, усаживаясь за стол Тефера. — Вы ведь хотели посмеяться? Ваши мушары на улице — просто выдумка, вы, верно, хотите просто узнать, нет ли у нас работы для вас?

— Ты умеешь читать? — спросил Тефер.

— Еще бы!

— Ну, так прочти вот это, голубчик мой, и скажи потом, что думаешь…

С этими словами инспектор развернул перед их глазами ордер на арест, данный ему начальником полиции.

— Вы видите, — продолжал он, — это вас касается: Дюбье, Термонд, убежавшие из Клерво… Мне остается только прибавить внизу: «Пойманы при сбыте фальшивой монеты…»

Термонд дрожал.

— Берите нас… — пробормотал он. — Не мучьте только больше.

— Замолчишь ли ты? — прервал его Дюбье. — Если господин предложил побеседовать с нами, это значит, что он не хочет сделать нам ничего неприятного.

— Однако ты сообразителен! — заметил, смеясь, Тефер.

— Да, мне не раз уже это говорили.

Тефер подозвал слугу и велел подать две бутылки бургундского и два стакана.

— Мы еще не обедали… — намекнул Термонд.

— Пусть тогда нам подадут яичницу с ветчиной, да побольше…

Термонд начал успокаиваться. Слабая улыбка появилась на его бледных губах.

— Я люблю ясные положения, — сказал Дюбье, — приступим прямо к делу… Вы из полиции?

— Да, мой племянничек.

— Вы нас поймали… Если вы не арестуете нас тотчас, то это потому, что мы вам нужны.

— Вероятно…

— Вы хотите добыть сведения о людях, которых ищете и которых мы, без сомнения, знаем?

— Нет.

— Тогда в чем же дело?

— Сейчас скажу…

Слуга принес яичницу и вино. Тефер попотчевал своих собеседников и продолжал:

— Фабрикуя свинцовые монеты, зарабатываешь мало, и это не может долго тянуться, что вы знаете не хуже меня… Не сегодня завтра вы попадетесь, так как известно, что вы в Париже. Это — новое осуждение… бессрочная каторга.

Термонд вздрогнул.

— Знаем, — сказал Дюбье. — Дальше?

— Хотите быть свободными и заработать десять тысяч франков?

— Хотим ли мы! — вскричал в восхищении Термонд. — Десять тысяч франков!… Моя мечта!…

— Вы их предлагаете? — спросил Дюбье.

— Да…

— Значит, то, что вы нам прикажете сделать, стоит двадцать тысяч.

— Я дойду до двенадцати, но это последнее слово, и я заплачу не фальшивой монетой.

— Нечего говорить об этом… — сказал Термонд.

— Мы согласны, — ответил Дюбье. — Что надо делать?

— Многое…

— Значит, это крупная игра?

— Может быть…

— Ну что же, рискнем… Как вы платите?

— Пять тысяч вперед. Остальные — по окончании дела.

— А расходы?

— На мой счет.

— Ладно… Давайте пять тысяч франков.

— Не здесь… А то могут удивиться, что я даю вам банковские билеты, тогда как минуту назад мы еще не знали друг друга. Я передам вам деньги, когда мы выйдем. Кстати, где вы живете?

Дюбье насмешливо улыбнулся:

— Я скажу вам это, когда мы получим деньги.

— Ты мне не доверяешь?

— И не думал!… Но я люблю порядок в делах.

— Сумеете вы править каретой? — спросил Тефер.

— Как настоящий кучер.

— Знаете вы Баньоле?

— Известковые печи?… По слухам, но я никогда там не был.

Было одиннадцать часов.

Полицейский расплатился, они вышли из «Трех бутылок» и направились к маленькому погребку, где спросили себе четверть литра водки.

Тефер достал банковские билеты.

— Вот деньги, — сказал он, — давайте адрес…

Дюбье внимательно осмотрел билеты с видом знатока, потом спрятал их в карман и ответил:

— Улица Шарантон, 124…

— В гостинице?

— Нет, на квартире… двести пятьдесят франков, отличная комната…

— Ваши инструменты там?

— Да, в полном комплекте.

— Хорошо, не ходите сегодня домой.

— Почему?

— Мне пришла идея… Сегодня ночью или на рассвете я проведу туда полицию и сделаю обыск. Я заберу все, кроме вас самих, так как птичек не будет в клетке.

— Понимаю! — сказал Термонд. — Вас сочтут очень хитрым в префектуре.

— Славная выдумка! — заметил Дюбье. — Но где же мы завтра встретимся?

— Ждите меня на Монтрейльском бульваре у «Двух поросят» в десять часов утра.

— Чтобы позавтракать, — сказал, облизываясь, Дюбье. — Отлично, я знаю это место, там славно готовят.

— Да, мы позавтракаем, а потом совершим прогулку в сторону Баньоле, где я хочу вам кое-что показать. До завтра, друзья мои.

— До завтра.

Полицейский и фальшивомонетчики расстались.

— Кто может быть этот господин? — спросил Термонд, беря за руку Дюбье.

— По всей вероятности, какой-нибудь сыщик из важных, который работает для какого-нибудь богатого господина. Это случается очень часто. А так как он боится скомпрометировать себя, то и нанял нас. И мы рискуем быть пойманными, — прошептал Дюбье, — следовало бы спросить побольше.

— Ба! Оставь, пожалуйста! Дело не так дурно, и я даю тебе слово, что оно будет еще лучше, когда мы узнаем, в чем дело.

Разговаривая, мошенники пришли домой.

Они занимали довольно большую комнату на третьем этаже окнами во двор в очень грязном доме.

Они взяли свои вещи, немного настоящих денег, которые у них были, и порядочное количество фальшивых пятифранковиков, остальные же оставили на столе на самом видном месте.

Сделав это, они спустились по лестнице и направились к заставе Трона, чтобы снять там меблированную комнату на ночь.

Что касается Тефера, то, оставив кабачок, он сел в фиакр и поехал в полицейскую префектуру, где прямо пошел к начальнику, прося, чтобы его приняли по важному делу.

— Есть что-нибудь новое? — спросил последний.

— Да, сударь. Я их поймал.

— Кого?

— Дюбье и Термонда.

— Да? Браво, Тефер. Поздравляю вас. Они арестованы?

— Нет; но будут арестованы через несколько часов.

— Вы знаете, где они живут?

— Да, я узнал их в одном кабаке на улице Ленуар. Я был один, и они вышли как раз в ту минуту, когда я хотел отправиться за помощью. Тогда я пошел вслед за ним, но имел несчастье не встретить по дороге ни одного агента, который мог бы помочь мне арестовать их немедленно. Они живут на улице Шарантон, 124. Я арестую их рано утром.

— Хорошо, я пойду вместе с вами. Будьте здесь в половине шестого утра вместе с экипажем.

— Слушаю-с.

В назначенный час начальник полиции, Тефер и трое агентов отправились на улицу Шарантон к Дюбье и Термонду.

Так как им не суждено было застать негодяев, они удовольствовались тем, что произвели обыск, забрали все их инструменты и фальшивые монеты.

Затем около дома было оставлено двое агентов, которые должны были наблюдать за ними и арестовать фальшивомонетчиков, как только они появятся.

Начальник полиции отправился в префектуру, а Тефер — в свою квартиру.

Ровно в десять часов он был на бульваре Монтрейль в кафе под вывеской «Два поросенка».

Он был одет с ног до головы в зеленый костюм и походил на служащего железной дороги. Мягкая шляпа с широкими полями заменяла форменную фуражку.

Дюбье и Термонд уже ждали его, попивая абсент для возбуждения аппетита.

Когда Тефер подошел и сел рядом с ними, они его не узнали, до такой степени переодевание изменило его.

«Черт возьми! — подумал Дюбье, когда Тефер назвал себя. — Он ловкий человек!»

Завтрак был быстро окончен, так как Тефер торопился. Затем все трое сели в фиакр и отправились в Баньоле.

Полицейский приказал кучеру ждать у въезда в деревню, и они продолжили путь пешком.

— Запомните хорошенько дорогу, по которой мы идем, — сказал Тефер, — сохраните в памяти малейшие подробности, так как по ней придется ехать ночью в экипаже без фонарей.

— Кто такой Проспер Гоше? — спросил Термонд.

— Это я.

— Отлично! Нам надо ночевать здесь?

— Да, вы можете располагать вашим временем как угодно до 10 часов вечера, но чем меньше вы будете говорить, тем лучше.

— Будьте спокойны! Когда же мы увидимся?

— Завтра утром, в одиннадцать часов.

— Где?

— В ресторане «Риш-Фе», на бульваре Монпарнас.

— Узнаем ли мы тогда, что нам нужно делать?

— Да. А теперь прощайте. Вот двести франков на расходы. До завтра, в одиннадцать часов.

— Не беспокойтесь: мы будем аккуратны.

Тефер оставил своих спутников, спустился с холма и, сев в фиакр, дожидавшийся его у деревни, поехал обратно в Париж.

Дюбье и Термонд, оставшись одни, были сильно удивлены. Их новый знакомый угощал их завтраками, давал им деньги, поселил в удобном деревенском домике и нисколько не стеснял свободу.

Их не переставала занимать мысль, с кем они имеют дело и что должно произойти в домике в Баньоле.

Каждый из этих вопросов был загадкой, которую они напрасно старались разрешить.

— Как ты думаешь, что должно значить его приказание запастись дровами? — спрашивал Дюбье. — Да еще такими, которые горели бы поярче?

— Вероятно, он хочет погреться, — ответил Термонд.

— Но теперь не такое время года, чтобы греться, и, кроме того, он приказал положить дрова в нижнем этаже, вместо того чтобы положить их в сарае. Это совсем неестественно. По моему мнению, мы должны так нагреть дом, чтобы совсем сжечь его.

— Пожар! — прошептал Термонд.

— Мне так кажется, но какое нам до этого дело? Дом не наш, пожар может быть простой случайностью, и отвечать за него будет только хозяин.

— Да, Проспер Гоше.

— Он такой же Проспер Гоше, как ты и я.

— Но он хитрец: он знает, чего хочет.

— Он отлично платит и, вместо того чтобы арестовать нас, имея в кармане ордер, он, как кажется, собирается нас обогатить. Поэтому пусть делает, что хочет, мы же должны только без разговоров повиноваться. Отправимся сейчас же за покупками!

Дюбье и Термонд вышли из дома, прошли через сад и, приняв вид прогуливающихся рабочих, стали осматривать окрестности. Вокруг было довольно пустынно.

Редкие деревенские дома, стоявшие друг от друга на большом расстоянии, были заперты и пусты, один только патронный завод, на который рабочие приходили днем и уходили вечером, не имел вида оставленного дома.

За стенами завода, на расстоянии километра от дома Сервана, шла дорога в Монтрейль, по которой в то время года можно было ехать в экипаже.

— Посмотри! — вскричал Дюбье, с вниманием рассматривая дорогу.

— Что такое? — спросил Термонд.

— Я думаю, что, приехав в экипаже в Баньоле по той дороге, по которой мы пришли, можно совершенно скрыть следы, возвратясь по этой дороге.

— Да, славная идея…

Приятели запаслись в Монтрейле дровами, которые приказали доставить на имя Проспера Гоше, и заплатили наличными. По приказанию Тефера дрова были сложены в комнате нижнего этажа.

Термонд и Дюбье приготовили обед, выкурили по трубке и растянулись на постелях без простыней.

Вернувшись в Париж, Тефер прежде всего занялся службой и оставил префектуру уже очень поздно, так как более чем когда-либо желал выказать свое усердие и неутомимость, постоянно доставлявшие ему награды и одобрение начальства.

Выйдя из префектуры, полицейский позвал первый попавшийся пустой фиакр, кучером которого был Пьер Лорио, хозяин фиакра номер 13.

— Как прикажете, буржуа, по часам или за конец? — спросил Лорио.

— По часам.

Пьер Лорио вынул часы.

— На моей луковице половина десятого. Куда прикажете ехать, буржуа?

— На улицу По-де-Фер-Сен-Марсель, — ответил полицейский.

Фиакр покатился.

— Улица По-де-Фер-Сен-Марсель, — прошептал дядя Этьена. — Это тот самый номер, в который я в ту ночь возил такого забавного молодца. Неужели это тот же самый? Нет, не может быть, этот моложе и, кроме того, у него другой голос…

Герцог де Латур-Водье уже два дня не видел Тефера, и бесполезно прибавлять, что он с нетерпением ожидал своего сообщника и засыпал его вопросами.

Полицейский рассказал, что произошло, и прибавил:

— Завтра вечером, герцог, я заработаю обещанную вами сумму.

— Как только вы докажете мне, что эта девушка в вашей власти, вы получите чек на двести тысяч франков.

— Я буду вам обязан состоянием, герцог. Но, между нами, я вполне заслужу его.

— Уверены ли вы в ваших людях?

— Их собственный интерес отвечает мне за их скромность. Как только они не будут мне нужны, они поспешат оставить Францию.

— Они вас не знают?

— Я принял предосторожности, и им никогда не удастся узнать меня.

— Я хочу собственными глазами убедиться, что сирота в наших руках.

— Завтра ночью я приду сюда за вами и отвезу вас в Баньоле как раз в то время, когда Дюбье и Термонд привезут туда Берту Леруа.

— Как вы думаете, не следует ли мне переехать отсюда по окончании дела?

— Это кажется мне бесполезным… Никто не подозревает места вашего убежища, и вы знаете, что привратница вполне мне преданна. Были ли вы в прошлый раз на улице Святого Доминика, чтобы прочесть письма?

— Нет.

— Позвольте заметить вам, что вы напрасно не сделали этого; каждую минуту может произойти какое-нибудь обстоятельство, которое нам надо знать.

— Хорошо, я отправлюсь в эту ночь.

— У меня внизу экипаж, поедемте со мной. Вы завезете меня домой, а затем отправитесь в ваш дом.

— Отлично!

— Приближается минута, когда вы должны действовать относительно Клодии Варни, так как завтра вечером она дает свой бал. Я советую вам отправиться к ней завтра днем и узнать, каким оружием она думает бороться с вами.

Жорж сделал утвердительный знак.

— Господин герцог, я к вашим услугам, — сказал Тефер.

Сенатор надел темное пальто, шляпу с большими полями и вышел вместе с Тефером.

Лорио ожидал их у дверей.

— Я уступаю экипаж вот этому господину, — сказал полицейский, указывая на герцога, — и он заплатит вам, начиная с половины десятого, когда я вас взял.

— Слушаю, буржуа, куда прикажете ехать?

— На улицу Пон-Луи-Филипп.

Услышав этот адрес, дядя Этьена вздрогнул.

«Я не ошибся, — подумал он, ударив лошадь. — Этот молодец тот самый, к которому ездил мой седок прошлой ночью, и он же, должно быть, сопровождает его теперь. Что собираются делать эти ночные птицы?»

Предположение Лорио превратилось в уверенность, когда он услышал, что второй седок велел ехать на Университетскую улицу.

«Ну, — подумал хозяин фиакра номер 13, — я еще довольно проницателен для моих лет. Что меня радует. Эти люди кажутся мне страшно подозрительными, какие-нибудь воры или заговорщики против правительства. Надо посмотреть на физиономию того молодца».

На Университетской улице он остановил экипаж в указанном месте. Герцог вышел и направился к маленькой калитке в стене дома.

Корреспонденция за последние два дня не содержала в себе ничего важного, и герцог скоро вернулся обратно.

Пьер Лорио, желавший заглянуть в лицо своему странному седоку, сошел с козел и, делая вид, будто протирает фонарь, стоял около экипажа, насвистывая для развлечения. Но, когда герцог вернулся, Пьер был сильно раздосадован, так как Жорж поднял воротник пальто: большое кашне скрывало нижнюю часть его лица, а шляпа, надвинутая на глаза, совершенно закрывала остальное.

Лорио открыл дверцы, и герцог сел, а дядя Этьена мог заметить только небольшую часть морщинистой щеки и прядь седеющих волос.

— Какое несчастье, — пробормотал кучер. — Во всяком случае, он принимает слишком много предосторожностей, чтобы быть честным человеком. Что-нибудь из двух — или вор, или заговорщик».

Поспешно взобравшись на козлы, Лорио сердитым голосом спросил:

— А теперь куда вас везти?

— Туда же, где вы меня взяли, — на улицу По-де-Фер-Сен-Марсель.

Экипаж покатился, и Пьер Лорио спрашивал себя: не следует ли ему предупредить полицию, но почти сейчас же пожал плечами: предупредить? Но о чем? Разве он знает что-нибудь? Разве у него есть доказательства? Он только делает предположения, как старый дурак, и ему засмеялись бы прямо в лицо, если бы он пришел в префектуру из-за таких пустяков. Да и, кроме того, Пьер Лорио никогда не был сыщиком.

Когда они приехали на улицу По-де-Фер-Сен-Марсель, герцог вышел, закутанный по-прежнему, щедро расплатился и исчез за дверью, которую открыл сам.

Было уже больше полуночи.

Пьер Лорио поехал домой, где не замедлил заснуть сном праведника.

ГЛАВА 10

Густой туман покрывал Париж и мало-помалу превратился в мелкий дождь.

Тефер встал рано, показался в префектуре, затем, одетый как накануне, отправился к заставе Монпарнас.

Он пришел в «Риш-Фе» первым, занял отдельную комнату, заказал завтрак на троих, спросил бумагу и перо и написал лаконичную записку.

Ровно в одиннадцать часов Дюбье и Термонд явились к патрону, так они между собой называли Тефера.

— Все ли у вас в порядке? — спросил он.

— Да, — ответил Дюбье.

— А дрова?

— Сложены в двух комнатах нижнего этажа.

— Вы тщательно закрыли дом?

— Да, двери, окна и решетки закрыты.

— В таком случае, дайте мне ключи!

— Ключи? — повторил Термонд.

— Конечно!

— Разве мы не должны туда вернуться?

— Мне надо быть там раньше вас.

— Дело в том, — продолжал Дюбье, — что мы оставили там наши вещи и не желаем их терять.

— Не заботьтесь ни о чем.

Последние слова Тефер произнес таким резким тоном, который не допускал возражений.

Затем в продолжение завтрака они разговаривали о самых пустых вещах. Наконец подали кофе со старым коньяком.

Дюбье встал, чтобы убедиться, не подслушивает ли кто-нибудь в коридоре, вернулся обратно и сказал:

— Теперь нам надо уговориться. Вы обещали вчера сказать, что нам надо делать.

— Да, — сказал Термонд, — всегда интересно знать, в чем дело.

— Я вас сейчас удовлетворю, — ответил полицейский.

— Отлично! — воскликнул Дюбье. — Говорите, мы вас слушаем.

— Кто из вас сказал мне, что умеет править лошадьми?

— Я, — ответил Дюбье, — это мое дело.

— Хорошо, достаньте фиакр с хорошей лошадью.

— Фиакр можно нанять, — возразил фальшивомонетчик, — но нанять только с кучером, и вы понимаете, что хозяин едва ли доверит вам свой экипаж и лошадей.

— Это уже не мое, а ваше дело. Вы должны достать экипаж во что бы то ни стало, так как я сам не могу этим заняться.

— Хорошо, — сказал Термонд, — экипаж будет: я беру это не себя.

— Каким образом?

— Это мое дело, я отвечаю за все.

— Хорошо. Дюбье должен одеться кучером.

— Это легко. Я куплю старый каррик и шляпу.

— Сегодня вечером, ровно в десять часов, вы будете ждать в фиакре на улице Нотр-Дам-де-Шан перед номером 19.

— Надо кого-нибудь увезти? — вскричал Термонд. — Я обожаю романтические происшествия.

— Действительно, дело идет о похищении.

— Браво! И мы должны быть оба?

— Да. Дюбье на козлах, а вы, Термонд, — в экипаже.

— Отлично! Дальше?

— Шторы должны быть спущены.

— Это естественно.

— Кучер, то есть Дюбье, сойдет с козел и, не обращаясь к привратнице, поднимется на третий этаж, где позвонит у двери прямо против лестницы. Запомните хорошенько!

— Улица Нотр-Дам-де-Шан, 19, — повторил Дюбье, — третий этаж, прямо против лестницы. Не беспокойтесь, не забудем.

— Вам отворят, — продолжал Тефер.

— Кто?

— Молодая девушка.

— Что же надо ей сказать?

— Вот что: «Я имею честь говорить с мадемуазель Бертой Монетье?»

— Берта Монетье… Я не забуду этого имени.

— Ответ будет утвердительный. Тогда вы передадите ей записку.

Тефер подал листок бумаги, сложенный вчетверо. Это была та самая записка, которую он написал перед приходом своих сообщников и измененный почерк которой точь-в-точь походил на почерк обвинительной записки, вложенной герцогом де Латур-Водье в синий конверт, из которого он вынул черновик Клодии Варни.

— Что тут написано? — спросил Дюбье.

— Прочтите.

Дюбье развернул листок и громко прочел:

— «Следуйте за этим кучером. Он приехал от имени Рене Мулена. И не удивляйтесь ничему».

— Ну, записка не длинна. Хорошо, я ее передам, но что, если барышня откажется повиноваться?

— Этого вам нечего бояться.

— Но если она меня станет расспрашивать?

— Тогда вы ответите, что ничего не знаете, что вам только поручено отвезти ее к особе, пославшей за нею.

— Может быть, она захочет узнать, куда? Женщины такие любопытные!

— В таком случае, вы ей скажете: на Королевскую площадь.

— Отлично! Итак, она последует за мной…

— Да, и вы посадите ее в экипаж.

— Где она встретится со мной, — сказал Термонд, — что может ее удивить немного и даже, пожалуй, испугать.

— Это возможно, но вы скажете: «Не беспокойтесь, я — друг Рене Мулена. Дело идет о вашем отце, невинно погибшем на эшафоте».

Термонд потер руки.

— Не беспокойтесь — не забуду! Честное слово! Это кажется мне так забавно, как любой спектакль.

— Что же дальше?

— Вы отвезете девушку в известное вам место.

— В Баньоле?

— Да.

— Но Баньоле гораздо дальше, чем Королевская площадь; барышня может заметить, что ее хотят надуть.

— Это возможно, или, лучше сказать, несомненно, — перебил Тефер.

— Она, наверное, догадается и захочет выйти?

— А вы ей не позволите.

— Но она станет кричать, звать на помощь!

— Тогда вы станете убеждать ее, чтобы она замолчала.

— А если она не замолчит?

Тефер вынул из кармана нож и положил на стол.

— Вот средство заставить молчать в случае надобности.

Термонд вздрогнул.

— Убить ее! — прошептал он. — Убийство в фиакре!!

— Она сама будет виновата, — ответил полицейский.

Термонд промолчал.

Дюбье насмешливо скрестил руки и, поглядев на Тефера, сказал:

— Ну, мой милый, вы человек ловкий. Гильотина за двенадцать тысяч франков! Едва ли вы достанете кого-нибудь за эти деньги! Украсть лошадь и фиакр, похитить молодую девушку, убить ее в случае надобности, — и все это за шестьсот франков для нас обоих, — тысяча экю за голову. Очень дешево платите! Нет, уж лучше арестуйте нас и отправьте в префектуру, а я вам сейчас возвращу ваши пять билетов по тысяче франков. Мы не согласны работать за эту плату. Это значило бы сбивать цену…

— Кроме того, за границей все дорого, — прибавил Термонд.

Тефер закусил губу: негодяи решили воспользоваться его же оружием, а он не видел средства противиться их требованиям. Тем не менее он все-таки возразил:

— Я считал вас людьми честными, ведь, кажется, мы уже сговорились?

— Разве можно сговариваться, когда не знаешь, в чем дело?

— Но вы могли знать, что я обращаюсь к вам не за каким-нибудь добрым делом.

— Конечно, но мы не могли предполагать, что должны рисковать головами, зарезав молодую девушку, как цыпленка.

— Вы понимаете, — прибавил Термонд, — что такие вещи не каждый день встречаются и на эту работу есть свой специальный тариф.

— Довольно, — с нетерпением прошептал Тефер. — Сколько?

Дюбье и Термонд обменялись торжествующими взглядами.

— Мы хотим восемьдесят тысяч франков.

— И ни копейки меньше, — добавил Термонд. — Соглашаетесь или нет?

— Вы приставили мне нож к горлу, но я соглашаюсь.

— И мы получим деньги?

— Да.

— Когда?

— Сегодня ночью.

— Где?

— В домике в Баньоле.

— Нам нужно что-нибудь вперед. Сколько вы дадите?

— Все, что у меня есть с собой, — десять тысяч франков.

— Хорошо. Касса открыта — производите платеж. Остальное сегодня же ночью, прежде чем барышня выйдет из фиакра.

— Хорошо.

— И помните, чтобы дело было без обмана, а не то мы отвезем барышню обратно.

— Будьте спокойны!

Тефер дал последние инструкции и отправился в префектуру, где предполагал подать рапорт относительно мер захвата Термонда и Дюбье.

ГЛАВА 11

На улице Берлин приготовления к празднику были почти закончены.

В глубине большой залы располагалась маленькая сцена, сообщавшаяся с будуаром, который должен был служить уборной артистам. Повсюду расставили цветы, превращавшие комнаты в настоящий зимний сад.

Рене Мулен или, лучше сказать, Лоран, метрдотель Клодии, отличился на славу. Мистрисс Дик-Торн не знала, как выразить ему свою благодарность.

Бывшая куртизанка была счастлива и гордилась этой роскошью на несколько часов, которая стоила ей страшных денег. Она истратила почти все свои наличные деньги. Но это нисколько ее не беспокоило, так как герцог де Латур-Водье должен снова наполнить ее кассу, а его богатство было неистощимо.

Во двор только что въехал экипаж одного из знаменитых декораторов. Рене Мулен присутствовал при установке декораций, предназначавшихся для импровизированного театра.

— Вы доставили мне все, что было условлено? — спросил он декоратора.

— Да, — ответил последний. — Я нашел маленькую декорацию, задний план которой изображает мост на берегу Сены, кругом деревья и фонари. Это очень живописно, хотя немного мрачно. На заднике я, по вашему приказанию, велел нарисовать отъезжающий фиакр.

— Отлично, — сказал Рене. — Поставьте декорации таким образом, чтобы их в одну минуту можно было собрать вместо тех, в которых будут играть водевиль.

— Будьте спокойны, сударь. Я знаю свое дело. Я работал в Гэте машинистом под начальством Годена, и мы ставили феерии посложнее этого. Только необходимы люди, чтобы сделать перестановку.

— Я могу вам прислать двоих, за которых отвечаю.

— Присылайте, они уговорятся с машинистами, которые приедут вместе с артистами для живых картин.

— Рассчитывайте на меня!

В эту минуту к Рене подошел лакей.

— Господин Лоран, — сказал он, — от костюмера принесли ящик на ваше имя. Вот ключ.

Рене положил ключ в карман и приказал отнести сундук в будуар за сцену. Из этого будуара можно было выйти во двор по маленькой лестнице, не проходя через залу.

В обычный час мистрисс Дик-Торн и ее дочери был подан завтрак.

Механик, превратившийся в метрдотеля, очень занятый с утра, отправился в эту минуту на свидание с Жаном Жеди, который ждал его на улице Клиши и, не видя приятеля, волновался. Он ворчал и бранился про себя, но, верный приказанию, не сходил с места.

— Черт возьми! — воскликнул он, увидев Рене. — Наконец-то! Я думал, ты уже не придешь. Можно ли заставлять ждать себя так долго?

— Да, я знал, что вы должны сердиться, но не мог выйти раньше.

— Но, слава Богу, ты пришел, не будем говорить об этом больше. Нет ли чего нового?

— Да.

— В таком случае, зайдем к торговцу вином.

Когда они уселись, Жан Жеди обратился к Рене.

— Как дела?

— Сегодня вечером мы нанесем решительный удар.

— Итак, сегодня ночью мы узнаем, чего нам держаться.

— Да, в этом нет сомнения.

— У тебя есть знаменитая декорация?

— Да, я получил ее сегодня утром.

— Я прислал тебе костюмы.

— Их уже принесли. Кстати, ты положил туда парик и бороду?

— Нет, я сам принесу их сегодня вечером.

— Хорошо. Приходите в дом между десятью и половиной одиннадцатого, назовитесь парикмахером и спросите господина Лорана.

— Надо быть хорошо одетым, не правда ли?

— Главное, постарайтесь, чтобы вас не узнали.

— Не бойся, ты сам не узнал бы меня. Ты предупредил мадемуазель Берту?

— Да, она знает свою роль. Сегодня вечером я пошлю за ней экипаж между десятью и половиной одиннадцатого, кучер поднимется к ней и скажет только: «От Рене Мулена».

— Хорошо, значит, все идет отлично. Я не знаю, как дождаться вечера. Но, между нами, — это должно удивить тебя, — я сильно волнуюсь.

— Как! Такой человек, как вы?!

— Да, что делать? Принужден признаться в этом.

— Неужели вы боитесь?

— О! Нет! Меня просто волнуют старые воспоминания. Мне кажется, что я на двадцать лет моложе и что я действительно буду сегодня вечером на мосту в Нельи. Кстати, мне пришла одна идея…

— Какая?

— Не следует ли в то время, когда все будут заняты представлением, посетить бюро мистрисс Дик-Торн? Мне кажется, мы там должны найти некоторые задатки того, что получим впоследствии? А, как ты думаешь?

Рене нахмурился.

— Воровство! — с отвращением сказал он.

— Совсем не воровство!

— Так что же?

— Простое получение задатка. К тому же опасности нет никакой. Она в наших руках, и ты отлично знаешь, что она не посмеет подать на меня жалобу.

— А если мистрисс Дик-Торн не та женщина, о которой вы думаете, то тогда произведут следствие и нас поймают. Нет! Не нужно воровать! Мы получим деньги совсем другим путем.

Жан Жеди сделал гримасу.

«Слишком много церемоний, — думал он про себя. — Право, если бы я не знал Рене, то принял бы его за честного человека, но я сам посмотрю, в чем дело, и, так как знаю расположение дома, то, если представится случай, буду действовать и без его позволения».

— Итак, мы во всем согласны, — продолжал Рене Мулен, — а теперь мне пора идти, так как у меня много дел. До вечера.

Мнимый Лоран поспешно ушел, оставив Жана Жеди в сильной задумчивости.

В уме старого вора начали зарождаться подозрения. Он спрашивал себя: почему его товарищ так противится всякому воровству, отсылает обратно хозяевам банковские билеты, найденные в их бумажниках, тогда как для него — вора по профессии — дело всегда дело. К мистрисс Дик-Торн можно войти и, будь она женщина с моста Нельи или нет, от нее можно выйти с полными руками, без малейшей опасности для Рене, которого никто не подумал бы искать в лице метрдотеля Лорана.

Жан Жеди заключил, что так как дело может доставить порядочную сумму, то не воспользоваться случаем было бы глупостью. Все равно, нравится это Мулену или нет, он будет работать для себя одного.

«Я хочу поживиться и даю слово — поживлюсь!» — подумал он.

Погруженный в свои мысли, Жан Жеди рассеянно прошел улицу Нотр-Дам и завернул на улицу Берлин. Он остановился перед строящимся домом, чтобы свернуть папироску и закурить.

В эту минуту в десяти шагах от него остановился фиакр. Жан Жеди машинально взглянул: из него выходил пожилой господин, просто, но хорошо одетый.

Жан вздрогнул так сильно, что уронил папироску и, разинув рот, остановился, точно пригвожденный к месту.

Приезжий стоял около фиакра и говорил с кучером.

— Черт возьми! — прошептал Жан Жеди. — Я не ошибся! Несмотря на свои седые волосы, этот господин необычайно похож на моего молодца с моста Нельи. Если это он, то я могу похвастаться, что мне везет.

Между тем незнакомец, отойдя от фиакра, шел по улице Берлин.

Жан последовал за ним.

Густые тучи покрывали небо, и начинался холодный дождь. Незнакомец, дойдя до дома мистрисс Дик-Торн, остановился.

«Он идет к англичанке, — подумал старый вор, останавливаясь. — Они знакомы, следовательно, если это «она», то и это «он»! Они в моих руках. Ах! Если бы я мог предупредить Рене! Спрятавшись где-нибудь в угол, он мог бы услышать много интересного.

Посетитель между тем позвонил, дверь отворилась, и он вошел.

— Что вам угодно? — спросил лакей.

— Я хочу видеть мистрисс Дик-Торн.

— Сегодня вечером у барыни гости, и теперь она никого не принимает.

— Мне необходимо говорить с нею!

— Извините, но приказано никого не принимать.

— Понимаю, но это приказание не помешает положить вам в карман стофранковый билет и отнести мою карточку.

Лакей взял билет и карточку, поклонился и ответил:

— Я повинуюсь, но боюсь, что это бесполезно. Барыня очень устала, занята и не хочет никого видеть.

— Она сделает исключение для меня.

— Не думаю.

— А я в этом уверен. Скажите, что я непременно желаю ее видеть и что я приехал из Брюнуа.

— Приехали из Брюнуа, — повторил лакей.

ГЛАВА 12

Мистрисс Дик-Торн заканчивала завтрак, когда лакей, сильно обеспокоенный, открыл дверь в столовую.

— Что вам надо, Франсуа?

— Извините, барыня, но я счел долгом сообщить вам, что один посетитель непременно желает вас видеть.

— Я сказала, что никого не принимаю.

— Я передал ему это.

— Ну, так что же?

— Но он настаивает! Он передал мне свою карточку.

Клодия бросила взгляд на карточку, на которой прочла имя Фредерика Берара.

— Я его не знаю, — с нетерпением сказала она.

— Но он не хочет уходить.

— Ну, так выгоните его.

— Этот господин, — так как это господин очень приличный, — поручил мне сказать, что приехал из Брюнуа…

Эти слова мгновенно произвели свое действие на мистрисс Дик-Торн — она вздрогнула и побледнела.

Простая фраза оживила мрачное прошлое, пробудила в ее душе сильное беспокойство. Не было сомнения, что странный посетитель обладал тайной, которую она считала никому не известной.

Она встала с кресла и, приняв равнодушный вид, сказала:

— Хорошо, проведите его в маленькую гостиную, я сейчас выйду.

— Слушаюсь.

Лакей вышел, очень довольный, что не получил выговора, но еще более изумленный впечатлением, которое произвело слово «Брюнуа».

Оливия слышала весь разговор.

— Дорогая мама, — спросила она, когда лакей вышел, — знаешь ли ты, кто этот посетитель?

— Не совсем, но полагаю, что он приехал просить приглашение, пользуясь рекомендацией одной особы, которую я некогда знала в Брюнуа. Впрочем, сейчас узнаю, в чем дело. Подожди меня здесь, милочка.

Франсуа ввел герцога в маленькую гостиную, в которой в начале этого рассказа Жан Жеди прятался под кушеткой.

Перед встречей со своей бывшей любовницей, которую он не видел столько лет, сенатор испытывал сильное волнение. Он подозревал, что свидание будет бурное, и хотя решил не дать себя победить, но тем не менее пугался.

Он скрыл волнение под маской равнодушия и ждал, глядя на портрет Клодии, висевший рядом с портретом покойного Дик-Торна.

Он сидел почти спиной к полуоткрытой двери.

Прошло несколько минут. Затем легкий шум шагов по ковру и шорох шелкового платья донеслись до его слуха. Он не пошевелился и делал вид, что продолжает рассматривать портрет.

Дверь открылась, потом снова затворилась.

Герцог был бледен, как смерть.

Сделав несколько шагов по направлению к неподвижному посетителю, лица которого она не могла видеть, Клодия сказала:

— Вы желали непременно видеть меня, сударь.

Услышав голос Клодии, Жорж повернулся.

Мистрисс Дик-Торн с первого взгляда узнала его и сильно вздрогнула.

— Вы! Это вы! — прошептала она. — Впрочем, мне следовало бы догадаться.

— Да, это я, — кланяясь, ответил сенатор.

— Но почему вы явились под чужим именем?

— По очень простой причине. Я получил ваше любезное приглашение… И, рассчитывая видеть меня у себя вечером, вы, может быть, не приняли бы меня утром, а я хотел видеть вас сейчас же и даже застать врасплох.

— Застать врасплох! — повторила Клодия. — С какой целью?

— С целью избавить вас от бесполезной лжи. Во всяком случае, мы встретились, позвольте мне сесть, и поговорим как старые друзья. Если вы согласны, то скажите мне, что вы желаете сообщить относительно брака моего сына. Я готов слушать с большим любопытством и интересом.

Герцог спокойно опустился в кресло.

Мистрисс Дик-Торн, едва оправившаяся от первого волнения, села и с удивлением глядела на своего бывшего любовника. Для всякого другого Жорж, может быть, был бы неузнаваем, до такой степени изменили годы его внешность. Но, несмотря на раннюю дряхлость, — так как сенатору не было еще шестидесяти лет, — его усталые черты более чем когда-либо носили на себе отпечаток расы.

Миллионер герцог Жорж де Латур-Водье нисколько не походил на маркиза, бывшего кругом в долгах, но для Клодии он был все тем же человеком.

— Итак, Жорж, — прошептала она через несколько минут, — это все, что вы находите сказать мне после долгой разлуки?

— Мне кажется, мы оба одинаково желали этой разлуки, — ответил герцог. — Сознаюсь откровенно, я не думал о вас и полагаю со своей стороны, что и вы точно так же меня забыли.

— Может быть, вы ошибаетесь!

— Как! Вы думали обо мне? В счастливом браке, так как вы были замужем? Нельзя сказать, чтобы это было лестно для бедного Дик-Торна.

— Мои воспоминания не были воспоминаниями любви, — глухим голосом сказала Клодия.

— Тем хуже. Гораздо лучше было бы забыть ошибки молодости, на которые вы намекаете.

— Я ничего не забываю…

— Совершенно напрасно! Слишком хорошая память часто бывает опасна.

— Вы думаете, герцог?

— Я в этом убежден и желаю только, чтобы не настал день, который доказал бы вам это.

Бывшая куртизанка подняла голову и взглянула Жоржу прямо в лицо.

— Берегитесь, между нами есть неразъясненный пункт, который я считаю нужным разъяснить. В настоящее время я не Клодия Варни, любовница маркиза Жоржа де Латур-Водье. Те угрозы, которые вы делали Клодии, не могут быть опасными для мистрисс Дик-Торн, вдовы известного английского джентльмена. У мистрисс Дик-Торн есть много могущественных друзей, покровительство которых помогло бы, если бы кто-нибудь осмелился напасть на нее. Знайте, герцог, что я ни от кого не завишу, не боюсь никого и ничего!… Тогда как некоторые люди, хотя и высокопоставленные, не могли бы сказать того же.

Смысл последних слов был, конечно, понят Жоржем, но он не обратил на него внимания.

— Если бы кто-нибудь подумал напасть на вас, — сказал он, — то, конечно, уж не я, клянусь вам! Вы меня оскорбляете, обращаясь со мной, как с врагом. Я, конечно, недоверчив и полагаю, что имею на это право, но не враг. Вы пригласили меня к себе — я приехал немного раньше. Разве это преступление? Несколько слов, прибавленных в конце вашего письма, возбудили мое любопытство, и я спешу узнать о моем сыне, и прошу высказаться.

— Мое любопытство должно быть удовлетворено раньше вашего. Каким образом вы узнали, что мистрисс Дик-Торн — Клодия Варни?

— Я навел справки.

Бывшая куртизанка нахмурилась.

— Через полицию? — прошептала она.

— О! Нет! Я послал в английское посольство, в бюро, где визируют паспорта, и мне там дали справки, которые никаким образом не могут скомпрометировать вас.

— И вас привело только одно любопытство?

— Конечно! Неужели же я мог иметь какой-нибудь другой повод?

Клодия с горечью улыбнулась:

— Это не особенно лестно для моего самолюбия, герцог.

— Эх, сударыня, после такой долгой разлуки, мне кажется, между нами должна быть полная откровенность…

— Хотя бы эта откровенность была груба и оскорбительна, — добавила мистрисс Дик-Торн. — Итак, — прибавила она почти свирепым тоном, — вы ничего не угадываете, ничего не боитесь?

— Положительно ничего, — ответил Жорж с уверенностью, которой противоречило легкое дрожание его голоса. — Я только прошу объяснения, которого имею право ожидать от вас, — вот и все.

— Может быть, это объяснение будет продолжительно.

— Не можете ли вы сократить его?

— Это невозможно.

— В таком случае, мое время в вашем распоряжении.

— Должна ли я возвращаться к началу нашей истории?

— Бесполезно! С моей стороны была страсть, с вашей — расчет и тщеславные мечты. Вся эта история очень проста.

— Итак, я пропущу первые годы и перейду прямо к развязке. Чтобы быть принятым мною, вы сейчас воспользовались словом «Брюнуа»…

— Это было единственным средством пробраться к вам.

— И вы не побоялись вызвать это воспоминание! Вы не сказали себе, что в то отдаленное время вы, погруженный в долги, живший обманом, подавляемый страхом бесчестия, надеялись только на одну меня? Вы забыли, что я работала в тиши, чтобы доставить вам титул герцога, дать вам в руки громадное состояние, и что это мне удалось?…

— Я сознаю, что вы были мне очень полезны и, полагаю, что достаточно выразил вам мою благодарность.

— Бросив мне, как милостыню, несколько сот тысяч франков с условием, чтобы я оставила Францию!… — насмешливо возразила вдова. — Я не этого ожидала. И, признаюсь, что в первую минуту вполне справедливого гнева я хотела донести на вас, рискуя погубить себя. Нам обоим грозила тюрьма, даже эшафот, — и мужество изменило мне. Я дорожила жизнью и свободой и имела подлость послушаться вас и оставить родину!… В Англии меня ожидало великолепное положение: я вышла замуж за богатого фабриканта, который обожал меня. В течение нескольких лет я была счастлива… и забыла вас. Но мой муж разорился и умер, оставив меня почти в нищете. Тогда я сказала себе, что по моей милости вы владеете миллионами и. что я имею право требовать от вас часть этого богатства.

— Я ожидал такого вывода, — сказал герцог по-прежнему хладнокровно. — И легко понял, что несколько слов, написанных в низу вашего приглашения, были просто средством возбудить мое любопытство. Я проник в ваш план: вы рассчитываете вызвать предо мною призрак прошлого, чтобы при помощи страха эксплуатировать меня, как вам угодно. Эта спекуляция называется шантажом. Но я сомневаюсь, чтобы она удалась со мной. Вы были моей сообщницей или, лучше сказать, помощницей, действовавшей для меня с ловкостью, которую я вполне признаю.

— И за которую вы заплатили сто тысяч экю?

— Это очень кругленькая сумма. Жан Жеди, имени которого вы также не забыли, получил всего лишь несколько луидоров, а чтобы быть в безопасности от его болтовни, вы его отравили. Оставьте же в стороне ваш враждебный тон, и поговорим как старые знакомые. Я возмущаюсь против требований, но не отказываюсь помочь вам. Чего вы от меня хотите?

— Половины вашего состояния, — прямо ответила мистрисс Дик-Торн.

Жорж улыбнулся и пожал плечами.

— Это самое верное средство ничего не получить, — сказал он.

— Я имею право требовать!

— Нет, моя милая, так как вы не имеете права угрожать или, по крайней мере, ваши угрозы не имеют серьезного значения. Мы, правда, совершили преступление, но ничего не должны правосудию. Другой поплатился за нас: Поль Леруа был объявлен виновным в убийстве доктора из Брюнуа и умер на эшафоте.

— А вы живы, герцог! Живы, богаты и счастливы!

— А я жив! — повторил Жорж. — И, что бы ни случилось, закон не может наказать меня, так как истек срок давности.

— Я это знаю. Но скандал должен задеть если не вашу жизнь й свободу, то, во всяком случае, вашу честь! И покрыть грязью имя Латур-Водье!…

Сенатор пожал плечами.

— Но эта грязь покроет также и ваше имя.

— Не все ли мне равно?

— Нет, так как эта грязь прилипнет к вашей дочери, — закончил герцог.

— Ну, так что же? — холодно спросила Клодия. — Если мне нельзя отомстить, не запачкав имени дочери, то другие, пользуясь моими советами, могут потребовать исправления ужасной юридической ошибки.

— Семейство Поля Леруа! — сказал Жорж, засмеявшись. — Оно не существует больше. Если вы думаете употребить это оружие, моя милая, то, повторяю, оно сломалось.

Клодия с удивлением поглядела на своего бывшего любовника.

«Неужели он говорит правду?» — подумала она.

Герцог изучал лицо мистрисс Дик-Торн. Видя, что на нем отразилось непритворное удивление, он продолжал:

— Постарайтесь убедить себя, что вы бессильны. Но это не должно вас огорчать. Я охотно уступлю вашим просьбам то, в чем отказал бы вашим угрозам. Вы желаете — это вполне естественно — выйти из стесненного положения, так как окружающая вас роскошь, я это понимаю, служит только для того, чтобы обмануть глаза. В настоящее время вы тратите последние луидоры, чтобы привлечь блестящих бабочек к прелестному цветку, который зовется Оливией Дик-Торн. Вы желаете вашей дочери богатого мужа, это делает вам честь, как матери, но муж может не явиться сейчас же, надо быть в состоянии подождать его и иметь возможность до тех пор пускать пыль в глаза… Я доставлю вам эту пыль, и мы останемся добрыми друзьями… Еще раз повторяю: сколько вам нужно?

— Я уже вам сказала: половину вашего состояния.

Герцог встал.

— Так как вы положительно сошли с ума, я не буду продолжать этот бесполезный разговор!

— Остановитесь, герцог, — повелительно сказала Клодия. — Я не сошла с ума, и вы поймете это, только слишком поздно. Теперь же я хочу объяснить вам те несколько слов, которые прибавила к моему приглашению.

— По поводу моего сына?

— Да, по поводу вашего приемного сына.

— Приемного, пожалуй, — но он тем не менее маркиз де Латур-Водье и будет герцогом после моей смерти. По какому поводу делаете вы ему честь, занимаясь им?

— Вы этого не угадываете?

— Положительно, нет.

— Сейчас вам объясню. Ваш сын Анри должен жениться на мадемуазель Изабелле де Лилье?

— Весь Париж знает об этом.

— Такой брак вам нравится?

— Да.

— Я очень сожалею.

— Почему?

— Потому что его надо расстроить сегодня же.

Жорж, в свою очередь, поглядел на мистрисс Дик-Торн.

«Положительно, — думал он, — она потеряла голову».

Клодия прочла в глазах сенатора, что происходит в его уме.

— Повторяю, что я в полном рассудке и совершенно серьезно советую вам расстроить брак, о котором идет речь.

— Но по какому поводу?

— У меня другие планы.

— У вас?

— Да, у меня. Скажите вашему сыну в самом близком будущем, что его невеста называется не Изабелла де Лилье, а Оливия Дик-Торн.

— Ваша дочь?

— Да, моя дочь.

Герцог засмеялся.

— И вы подумали, что я послушаю вас? — спросил он.

— Да, подумала и даже думаю теперь. Этот брак — цена моего молчания.

— Э! Какое мне дело до вашего молчания!

— Очень большое дело, герцог.

— В самом деле?

— Вы сейчас увидите. Клодия Варни в свободные часы написала нечто вроде автобиографии или мемуаров. Есть в ее жизни один период, во время которого вы были тесно с нею связаны, и вам известно, каким образом. Клодия рассказывает все день за днем, так сказать, час за часом, ничего не пропуская. Уверяю вас, это очень интересно. Если вы не согласитесь, чтобы моя дочь стала маркизой де Латур-Водье, две копии этих мемуаров будут посланы: одна — графу де Лилье, другая — вашему сыну… и они обсудят их.

— Вы ошибаетесь, — перебил герцог, — они не прочтут и двадцати страниц вашего сочинения, которое примут — и вполне справедливо — за шантаж. Повторяю: ваша клевета не коснется меня. Откажитесь от борьбы, если у вас нет другого оружия.

— Нет, у меня есть еще одно.

— Такого же достоинства?

— Судите сами. Вы получили наследство после смерти вашего брата, убитого в мнимой дуэли итальянским бретером…

— Это ложь.

— К чему отрекаться? У меня есть доказательство.

— Такого доказательства не может быть.

— Вы думаете?… Я заставила Кортичелли подписать расписку, заплатив ему за убийство герцога Сигизмунда де Латур-Водье, и эта расписка существует… Вы мне скажете, что и для этого преступления истек срок давности…

— Да, верно.

— Верно, но не для наследства.

— Для наследства, — повторил Жорж, сильно побледнев.

— Это начинает, кажется, вас интересовать, что очень естественно, так как дело идет о деньгах, а деньги — ваш единственный бог. Итак, вы наследовали, но только при том условии, что ваш брат не оставил завещания.

— Но вы знаете, что завещание не было найдено.

— Да, его не нашли потому, что я, переодетая мужчиной, пробралась в дом доктора в Брюнуа, чтобы завладеть этим завещанием.

— И оно в ваших руках? — нетвердым голосом спросил сенатор.

— Да, оно в моих руках!

Холодный пот выступил на лбу герцога, он дрожал.

— Завещание Сигизмунда назначает единственным наследником сына Эстер Дерие.

— Ребенок умер, — ответил герцог.

— Пожалуй, но мать жива. Я дам ей завещание, которое лишает вас наследства, и, владея этим завещанием, она явится спросить у вас отчета, что вы сделали с ее сыном и с состоянием, которое принадлежит ей.

— Эстер Дерие сумасшедшая, а может быть, даже и умерла.

— Нет, она жива. Я знаю, где она. Ее можно вылечить, — я в этом вполне убеждена. Но даже и в том случае, если к ней не вернется рассудок, закон назначит ей опекуна, который обязан защищать ее.

— Поклянитесь, что завещание моего брата существует!

— Клянусь!

— Покажите мне его!

Клодия, улыбаясь, покачала головой.

— Нет, я не сделаю этого. И тем хуже для вас, если вы не верите мне на слово. Это завещание находится в безопасном месте, а не у меня в доме. Вы напрасно старались бы овладеть им хитростью или силой. Оно появится, чтобы разорить вас, если вы доведете меня до крайности, или будет передано вам в тот день, когда ваш сын Анри станет мужем моей дочери. Вот мой ультиматум.

Герцог был побежден: он понимал, что попал в западню, и предчувствие говорило ему, что он не выйдет из нее.

Жорж чувствовал, что над его головой нависла новая опасность, как раз в то время, когда он считал, что может наконец вздохнуть свободно.

Исчезнув, Берта Леруа не могла теперь быть ему опасна, но Клодия могла погубить его и, конечно, не колеблясь, сделает это.

На что решиться? Сопротивляться — значило погубить себя. Чтобы иметь возможность спастись, надо было подчиниться, послушно принять условия. Жорж понимал это и признал себя побежденным.

Тем не менее он хотел выиграть время, желая прежде всего повидаться с Тефером и спросить у него совета.

Клодия видела по его лицу, в каком он волнении.

— Я дойду до конца, герцог. Если вы не согласитесь на то, что я предлагаю, то ничто меня не остановит. Я вас погублю и, по крайней мере, буду иметь удовольствие отомстить. На что вы решаетесь?

Герцог де Латур-Водье сделал над собой усилие и мог показаться относительно спокойным.

— То, чего вы от меня требуете, зависит не от меня одного. Вы это понимаете, — сказал он глухим и разбитым голосом. — Мне надо повидаться с Анри, поговорить с ним и хоть как-нибудь мотивировать мои новые планы. Я прошу у вас срока до завтра.

— То есть вы хотите постараться найти против меня оружие? — с горечью сказала Клодия.

— Даю вам слово, что у меня нет подобных мыслей.

— Впрочем, мне все равно — я неуязвима. Даю вам срок до завтра. Когда вы мне ответите?

— В полдень.

— Хорошо, я буду ждать вас до полудня, будьте аккуратны. А теперь вот еще что…

— Что такое?

— Не беспокойтесь, дело идет о пустяках. Мне нужно сто тысяч франков.

— Хорошо, пошлите кого-нибудь сегодня в два часа на улицу По-де-Фер-Сен-Марсель с запиской, и вашему посланцу будет передан чек на сто тысяч франков.

— Хорошо, через два часа я пришлю. Кого надо спросить?

— Фредерика Берара — это мой поверенный.

— Имя которого вы приняли, чтобы явиться ко мне?

Жорж сделал утвердительный жест.

— Поверьте мне, герцог, останемся или, лучше сказать, станем снова друзьями, соединимся через наших' детей. Они достойны друг друга — и я даю вам слово, что Оливия нисколько не похожа на меня, — это ангел. Союз вашего сына и моей дочери будет для нас залогом забвения прошлого. Дайте мне руку в знак примирения.

Сенатор хотел бы взглядом убить свою бывшую любовницу, но тем не менее протянул ей свою холодную руку и с принужденной улыбкой прошептал:

— Примирение… забвение… почему же нет? До завтра, моя дорогая.

— До завтра, мой старый друг.

Клодия проводила герцога до лестницы.

«Ну, — думала она, возвращаясь, — он в моих руках. Оливия будет тем, чем я не смогла стать — герцогиней де Латур-Водье. Прекрасный титул! Знатное имя! Что же касается меня, я довольствуюсь тем, что стану миллионершей».

Разговор с Жоржем продолжался очень долго, и Оливии уже не было в столовой.

Клодия, вернувшись к себе, позвала горничную и приказала приготовить темный простой костюм.

«Я поеду сама на улицу По-де-Фер-Сен-Марсель, — подумала она. — Я хочу знать, что это за Фредерик Берар, под именем которого скрывается герцог. Кроме того, мне будет очень приятно сейчас же получить по чеку. Сто тысяч франков не мешает иметь в руках».

ГЛАВА 13

Выйдя из дома мистрисс Дик-Торн, герцог де Латур-Водье походил на пьяного. Ноги с трудом поддерживали его — он шатался на каждом шагу. Сильный и неожиданный удар уничтожил его. Он не мог собраться с мыслями.

Фиакр, нанятый по часам, ждал его на углу улицы Берлин. Он сел в него и велел кучеру ехать на улицу Пон-Луи-Филипп.

Что же касается Жана Жеди, то он не покидал своего наблюдательного поста напротив дома Клодии, ожидая появления человека, сходство которого с незнакомцем с моста Нельи так сильно поразило его.

Когда герцог снова появился через час, он последовал за ним на некотором расстоянии и видел, как тот сел в фиакр. Жан прицепился сзади.

Экипаж остановился на улице Пон-Луи-Филипп перед домом Тефера. Когда герцог вышел из фиакра, Жан Жеди уже стоял на ногах, повернувшись к нему спиной, закуривая папироску и думая про себя:

«Он не заплатил кучеру, следовательно, живет не здесь. Даю слово, я узнаю, где он живет и как его зовут. Невозможно, чтобы я ошибался. Тем более что он бывает у англичанки. Нет сомнения, это он, и сейчас у меня будет доказательство!»

Через несколько мгновений герцог вышел и снова сел в экипаж. Жан занял свое место.

На улице По-де-Фер-Сен-Марсель экипаж снова остановился, и на этот раз герцог заплатил кучеру, прежде чем войти в дом.

Когда Жорж удалился, Жан Жеди подошел к кучеру.

— Эй, старый товарищ, — сказал он, — могу ли я у вас получить маленькую справочку?

— Это смотря что.

— Будьте спокойны, я не думаю занимать у вас деньги, напротив, я предложу вам выпить стаканчик.

— Я не пью.

— Ну, в таком случае вы можете похвастаться, что составляете замечательное исключение.

— Не шутите. Что вам нужно?

— Я хочу знать: знаете ли вы господина, которого сейчас привезли?

— Какое вам до этого дело?

— Мне нужно знать его имя.

— Пойдите, спросите у него самого.

Сказав это, кучер уехал, оставив Жана Жеди с разинутым ртом.

— Не очень любезен, — прошептал старый вор, глядя на удаляющийся фиакр. — Не пьет, не говорит, странный кучер фиакра. Однако я должен узнать что-нибудь.

И он переступил порог дома, в котором скрылся герцог Жорж.

Привратница, сидевшая у дверей своей комнаты, остановила его:

— Куда вы идете?

Старый вор вежливо поклонился, улыбаясь как можно любезнее.

— Живет ли здесь господин, который сейчас вошел?

— Какой господин?

— Господин уже немолодой, хорошо одетый, который сейчас приехал в фиакре.

Привратница внимательно осмотрела Жана и, видя, что у него довольно несчастный вид, вместо ответа стала спрашивать:

— Почему вы интересуетесь им?

Жан Жеди не сразу ответил, он решился на ложь.

— Дело в том, что вместо пятидесяти сантимов он дал кучеру десять франков, а кучер честный человек, один из моих друзей, прислал меня отдать деньги.

— Они с вами?

— Конечно.

Жан вынул из кармана золотую монету.

— Покажите-ка?

— Вот. Как имя этого барина?

Привратница взяла деньги.

— Вам нет надобности знать его имя, чтобы передать деньги. Я сама это сделаю.

Жан Жеди не решился ни потребовать обратно деньги, ни снова расспрашивать, боясь показаться подозрительным.

«Черт возьми!» — думал он, уходя. — Я разорился напрасно. Во всяком случае, я знаю, где он живет, — а это главное. Он пробыл на улице Берлин около часа, Рене Мулен — человек ловкий, и сегодня вечером я сообщу ему, в чем дело, тогда он, может быть, будет удачливее меня».

ГЛАВА 14

Дюбье и Термонд оставили Тефера у заставы Монпарнас и отправились покупать костюм кучера.

Они нашли в Тампле длинный каррик с медными пуговицами, с которых сошла позолота, и клеенчатую шляпу.

Дюбье назвался провинциальным актером и купил рыжий парик и пару длинных бакенбардов. Все это было тщательно завернуто в платок, и два негодяя приказали подать себе бутылку шабли у торговца вином на улице Тампль.

— Будьте так добры, оставьте у себя этот пакет до вечера, — сказал Дюбье продавцу. — Мы придем за ним сами.

— Куда нам теперь отправиться? — спросил Термонд, выйдя из лавки.

— На Лионскую железную дорогу.

— Ты там знаешь кого-нибудь?

— Нет, но я хочу узнать, в котором часу после полуночи идет первый поезд в Швейцарию.

— Значит, мы положительно отправляемся на Монблан?

— Да.

В бюро справок они узнали, что первый поезд, идущий после полуночи в Швейцарию, отходит только в половине седьмого утра.

— Слишком поздно, — прошептал Дюбье: — Следовало бы уехать раньше.

— Есть одно средство.

— Какое?

— Выехать из Парижа с поездом, который идет в Фонтенбло в половине первого, и там ждать утреннего поезда.

— Идея недурна…

Оставим двух негодяев, с которыми мы снова скоро увидимся, и возвратимся на улицу Берлин.

Рене Мулен, окончив необходимые покупки, возвратился несколько минут спустя после отъезда герцога де Латур-Водье. Прислуга, занятая приготовлениями к вечернему празднику, не подумала сказать ему о посетителе, бывшем в его отсутствие.

Клодия позвала его к себе. Он нашел ее одетой очень скромно, в черную шляпу с вуалью, закрывающей лицо, и закутанную в большую шаль.

— Я выхожу, — сказала она. — Вот список нескольких вещей, за которыми вы должны послать во время моего отсутствия.

— Но лошади, кажется, не заложены.

— И не надо, я возьму наемный экипаж.

— Погода очень дурна.

— Все равно.

— Прикажете послать за экипажем?

— Нет, я возьму зонтик.

Удивленный Рене спустился по лестнице позади мистрисс Дик-Торн, чтобы отворить ей дверь на улицу.

Он с удивлением глядел, как она поспешно шла по грязному тротуару, когда к нему подошел Франсуа и сказал:

— Не правда ли, господин Лоран, как это смешно идти пешком в такую грязь, когда в конюшне стоят лошади, а в сарае — экипажи.

— Да, действительно, что за идея выходить в такую грязь, когда вечером даешь бал?

— Ах! Вы знаете, господин Лоран, дамы всегда капризничают. Кроме того, иногда случаются такие вещи, которые заставляют их выходить, когда они менее всего думали.

Франсуа произнес последние слова таинственным тоном, который возбудил внимание Рене.

— Какие вещи? — поспешно спросил он.

— Да вот, например, хотя бы посещение в то время, когда вас не было дома.

— Кто же мог быть так рано? Доктор Лорио или господин де Латур-Водье?

— Ни тот, ни другой: какой-то пожилой господин, — впрочем, очень приличный. Мы никогда его здесь не видели…

— Но барыня не велела никого принимать, и я сам передал вам это приказание сегодня утром.

— Я сказал это посетителю, но он, упрямый, как осел, возразил, что не уйдет, что желает во что бы то ни стало видеть мистрисс Дик-Торн, и что она не откажется его принять, когда узнает, что он приехал из Брюнуа.

Рене вздрогнул.

— Из Брюнуа? — повторил он.

— Да. И когда я понес его карточку, он, казалось, не сомневался, что его примут.

— И барыня приняла его?

— Да, она сначала даже не хотела прочитать его имени на карточке, но, когда я сказал ей, что этот господин приехал из Брюнуа, она изменилась в лице и сейчас же приказала ввести его в маленькую гостиную, куда через несколько минут вышла к нему.

— Долго ли он пробыл?

— Больше часа, и барыня проводила его до лестницы.

— Как звали этого господина?

— Фредерик Берар. Вы знаете, кто это такой?

— Нет. К тому же это не наше дело.

— О! Конечно!

Оставив лакея, Рене медленно поднимался по лестнице.

«Кто может быть Фредерик Берар? — спрашивал он себя. — Этот человек, которого мистрисс Дик-Торн совсем не знала, и который заставил принять себя фразой о Брюнуа. Что это значит? Сумасшедшая на Королевской площади также произносила это слово, которое для нас заключает мрачное воспоминание. Неужели это только случай? Не верю! Тут есть что-то таинственное, что я должен выяснить. Но терпение!…»

Мистрисс Дик-Торн наняла экипаж и приказала кучеру ехать на улицу По-де-Фер-Сен-Марсель.

Со времени посещения Жоржа прошло два часа, и Фредерик Берар должен был ждать ее.

Стук подъезжавшего экипажа возбудил внимание герцога, он поднял занавес, выглянул на улицу и увидел Клодию.

«Она сама приехала, — подумал он. — Я был в этом уверен. Она мне не доверяет, следовательно, мое убежище не безопасно. Я хорошо сделал, что принял предосторожности».

И он снова опустил занавес.

Между тем мистрисс Дик-Торн вошла под мрачные и сырые своды, думая про себя:

«Странное жилище, как можно тут жить?»

Привратница остановила ее вопросом:

— Что вам угодно, сударыня?

— Господина Фредерика Берара.

— Он только что вышел.

— Вы в этом уверены? — недоверчиво спросила Клодия.

— Да, сударыня, вот уже четверть часа, как он уехал.

— Это удивительно!

— Почему же? Господин Берар очень занят. Его почти никогда нет дома.

— Я удивлена не тем, что его нет дома, а тем, что он вышел как раз в тот час, когда должен был ждать меня.

— А! Он должен был вас ждать?

— Он, может быть, оставил письмо?

— У меня есть письмо.

— Письмо, вероятно, для меня.

— Потрудитесь сказать ваше имя.

— Мистрисс Дик-Торн.

— Совершенно верно!

— Благодарю вас.

Клодия поспешно схватила квадратный конверт и вернулась в экипаж. С лихорадочной быстротой она разорвала его, и молния радости сверкнула в ее глазах — на колени упал чек на сто тысяч франков, подписанный герцогом Жоржем де Латур-Водье.

— Ну, — прошептала она, — герцог снова в моих руках. Он боится и станет моим рабом. Сегодня — сто тысяч, завтра — втрое больше, если я захочу, и скоро дочь моя будет маркизой; я была права, веря в свою звезду!

Бывшая куртизанка посмотрела на часы.

— Три часа, банк не закрывается раньше четырех, я еще успею.

Она опустила одно из стекол и сказала кучеру:

— На улицу Лафит.

А час спустя она возвращалась домой со ста тысячами франков в кармане и, войдя в маленькую гостиную, заперла деньги в бюро черного дерева, в котором хранила все важные бумаги.

Полученная сумма состояла из четырех пачек банковских билетов по двадцать пять тысяч каждая.

Она взяла в одном из ящиков довольно большой бумажник, открыла его и хотела положить туда деньги. Но вдруг остановилась и, прижав микроскопическую стальную пуговку, открыла тайное отделение, совершенно незаметное под сафьяном.

«Завещание Сигизмунда и расписка Кортичелли представляют для меня состояние, — подумала она. — И они будут тут в безопасном месте».

Конверт, запечатанный большой красной печатью, но разрезанный сверху, и другая бумага, сложенная в несколько раз, исчезли в тайном отделении бумажника. Затем Клодия взяла пачки денег и несколько оставшихся банковских билетов — почти последние, и также положила их в бумажник, который поместила на прежнее место.

Между тем время шло.

Скоро в комнату вошла горничная сказать, что парикмахер ждет ее.

В семь часов без нескольких минут Клодия и ее дочь переступили порог большой залы, еще совершенно пустой.

Балу должен был предшествовать обед, и приглашенные, к числу которых принадлежали Анри де Латур-Водье и Этьен Лорио, должны были не замедлить собраться.

Анри приехал одним из первых.

При виде молодого человека, входящего в переднюю, Рене Мулен немного побледнел от беспокойства.

Если бы приемный сын сенатора узнал механика, то все здание, так тщательно возведенное, грозило рухнуть, так как Анри, — вполне понятно удивленный его присутствием в этом доме в костюме метрдотеля, — непременно стал бы расспрашивать и произнес бы его имя. А это имя, наверное, заставило бы хозяйку прогнать своего метрдотеля, а может быть, даже и передать его полиции.

Но, к счастью, Анри прошел мимо Рене, не узнав его.

С этой минуты механик считал себя в безопасности.

Когда лакей вводил доктора, Лоран попался ему навстречу и незаметно шепнул:

— Не забудьте.

Племянник Пьера Лорио наклонил голову в знак согласия. Но его любопытство еще более усилилось. Он спрашивал себя: какую тайну скрывали от него и какую странную роль должны были сыграть на его глазах Берта и Рене Мулен.

При входе в зал мистрисс Дик-Торн, почти столь же прекрасная, как двадцать лет назад, и Оливия, сияющая молодостью, свежестью и грацией, любезно принимали гостей.

Дюбье и Термонд пообедали и немало выпили, однако не до того, чтобы напиться, отлично помня, что нуждаются в полном хладнокровии.

— Девять часов, — сказал Термонд, бросив взгляд на часы. — Пора отправляться по делу.

— Наше дело очень простое, — ответил Дюбье. — Мы должны быть ровно в десять часов у дома номер 19 на улице Нотр-Дам-де-Шан.

— Совершенно верно. Отсюда недалеко: мы будем там за две минуты.

— Итак, главное…

— Главное, достать фиакр, а его у нас нет.

— Будь спокоен, мы его достанем. У меня есть план. Надо узнать, где здесь поблизости трактир для кучеров.

— Нечего узнавать: на Менском шоссе.

— Это далеко от полицейского поста?

— Да, порядочно.

— Отлично. Задав лошади овес, они не думают о ней больше, — ты понимаешь?

— Говори, я пойму.

— Сейчас же по выходе отсюда я надену купленный мною костюм, парик и бакенбарды и стану кучером с головы до ног. Затем мы отправимся к месту, где эти господа имеют обыкновение останавливаться. Высмотрев легкий фиакр и хорошую лошадь, я сниму с лошади мешок с овсом и взнуздаю ее в одну минуту. Ты войдешь в трактир и прикажешь подать себе что-нибудь, чтобы наблюдать за дверью, — я же сяду на козлы и выеду. Дождь идет, на улице грязь, которая заглушает стук колес. Я сделаю объезд, чтобы сбить с толку любопытных, и затем приеду на улицу Нотр-Дам-де-Шан, где мы встретимся. Что ты скажешь о моей выдумке?

— Восхитительна!

— Со временем мы, может быть, будем эксплуатировать эту идею, сегодня же вечером у нас есть другое дело. Надо подумать обо всем. Нельзя, чтобы узнали номер фиакра.

— Твоя правда. Но как же это сделать?

— Очень просто. Ты купишь лист черной бумаги, и мы заклеим номера. Нет ничего проще. Понял?

— Я иду.

— Проходя мимо кассы, прикажи прислать мне счет.

Через несколько минут Термонд вернулся с листом черной бумаги и баночкой клея.

— Четверть десятого, — сказал Дюбье, — нам пора.

Оба друга вышли из трактира и направились к Менскому шоссе. Но, к их величайшей досаде, во дворе не стояло ни одного фиакра.

— Черт возьми! — прошептал Термонд. — Неужели дело нам не удастся из-за проклятой погоды? Это было бы не очень забавно.

— Будь спокоен, — возразил Дюбье. — На Восточной улице, недалеко отсюда, есть другой трактир.

Когда они пришли ко второму трактиру, там стояли три фиакра.

Лошади, покрытые драными коврами, с большим аппетитом ели овес.

В маленькой комнате за лавкой три кучера не спеша обедали за одним столом. Они говорили о своем ремесле, которое любили, о погоде, которая портится, о больших концах и недостаточно щедрых седоках, — наконец, они философствовали, чтобы отдохнуть от бесконечного сидения на козлах.

Вдруг все замолчали: они услышали в первой комнате громкий голос. Этот звонкий веселый голос, раздававшийся по всему дому, был им хорошо знаком.

— Здравствуйте, папа Питуа, — говорил он.

— Здравствуйте, господин Лорио, — ответил хозяин. — У нас сегодня отличный обед.

— Хорошо, подайте мне бутылку вина.

— Прикажете суп? У нас сегодня щи.

— Давайте тарелку, да побольше капусты.

— Куда прикажете подать, господин Лорио? Здесь есть ваши товарищи.

— Кто такие?

Хозяин назвал три имени.

— Отлично! — вскричал Лорио. — Добрые ребята, я с удовольствием с ними чокнусь.

Кучер фиакра номер 13 направился к маленькой зале и был встречен веселыми восклицаниями своих товарищей, которые поспешно раздвинулись, чтобы дать ему место у стола.

— Как ты сюда попал? — спросил один из них.

— Я только что переложил лошадь.

— Значит, ты проездишь сегодня всю ночь?

— Да, конечно. В такую погоду можно заработать много. А ты, Сан-Суси?

— Я хочу сделать то же самое. Меня сегодня наняли и заплатили за шесть часов с тем, чтобы я ровно в половине одиннадцатого заехал за одной дамочкой на улицу Нотр-Дам-де-Шан, 19.

Пьер Лорио поднял голову и перестал есть.

— Улица Нотр-Дам-де-Шан, 19? — сказал он, стараясь припомнить. — Да, я знаю этот дом. Он напоминает мне одну историю. Дама, которую я возил на Королевскую площадь, потеряла у меня в фиакре медальон.

— Может быть, это та самая, — сказал Сан— Суси.

— О! Очень возможно! Она очень хорошенькая, только ведет себя совсем не так хорошо. И как только подумаю, что мой племянник, который совсем не глуп, влюбился в такую девушку!

— Твой племянник — доктор?

— Боже мой! Да! И он был страшно в нее влюблен. К счастью, я нечаянно узнал, что это за дамочка, и сказал ему: «Стой, не делай глупости!» А не то он отправился бы в мэрию. А теперь он вылечился и должен быть благодарен моему фиакру. 13 приносит счастье. Скажи, Сан-Суси, ты знаешь имя дамочки, за которой должен заехать?

— Да, ее зовут Берта Монетье, и живет она на третьем этаже.

— А! Это та же самая! Куда ты должен ее везти?

— В один дом на улице Берлин. Я приеду за нею от имени одного господина, Рене Мулена.

— Какое-нибудь свидание! Должно быть, возлюбленный — человек важный, если живет на такой улице. Впрочем, она достаточно хороша. Но это не твое дело: тебе заплатили, и ты должен везти.

— Конечно! Я выпью еще стаканчик и отправлюсь. Лучше приехать раньше, чем опоздать.

В это время было без двадцати десять. Дюбье и Термонд все еще бродили, отыскивая фиакр, который можно было бы стащить.

Они шли по Восточной улице. Дождь продолжал лить, и два негодяя, видя, что их поиски напрасны, начинали беспокоиться.

Вдруг Термонд остановился.

— Посмотри, — сказал он, протягивая руку к двум блестящим точкам, сверкающим во мраке.

— Что такое? — спросил Дюбье, останавливаясь. — Цветные фонари!

— Это может быть полицейский пост. Нам опасно работать под таким надзором.

— Нет, это, наверное, фонари у торговца вином. Пойдем.

Они поспешно тронулись в путь и дошли до фиакров.

Фиакр Пьера Лорио стоял последним.

Восточная улица, пустынная и днем, в этот час и при такой погоде была совершенно безлюдна.

— Выбирай, — сказал Термонд. — Когда ты станешь влезать на козлы, я пойду выпить стаканчик, чтобы занять хозяина.

— Бесполезно, я передумал. Ты должен сейчас же сесть в фиакр. Время идет, и нам надо торопиться.

Дюбье рассматривал лошадей с видом знатока.

— Черт возьми! — шептал он. — Это старая кляча, она издохнет на дороге. Сегодня нам нет счастья.

В эту минуту он дошел до фиакра Пьера Лорио.

— А! Наконец-то! — проговорил он. — Вот хорошая лошадь. Скорей наклеивай бумагу на номера.

— Это номер 13, — сказал Термонд с некоторым беспокойством. — Что, если он принесет нам несчастье?

Дюбье недоверчиво пожал плечами.

— Все эти глупости не имеют смысла. Мне наплевать на номер. Поторопись!

В те времена номера фиакров были нарисованы белым на темных экипажах и черным — на желтых.

Фиакр Пьера Лорио был темным.

Термонд вынул черную бумагу и заклеил номера. Это было делом одной минуты.

В это время Дюбье снимал с лошади мешок с овсом и надевал уздечку.

— Садись, — сказал он Термонду. — Но, главное, не стучи, закрывая дверцы.

Он вскочил на козлы и взял вожжи. Термонд уже сидел в фиакре.

Лошадь, управляемая Дюбье, тихо двинулась вперед, и стук копыт был едва слышен по грязной дороге.

В двадцати шагах от трактира Дюбье оглянулся и, видя, что никто не выходит из лавки, со всей силой ударил бичом Милорда. Милорд не привык к такому обращению: он повиновался голосу Лорио, который держал бич, только как необходимый атрибут, но очень редко употреблял его. Удивленная лошадь сделала прыжок и пустилась во весь карьер.

«Черт возьми! — подумал Дюбье. — Дело плохо, лошадь с норовом».

Однако через несколько минут ему удалось обуздать излишнюю горячность Милорда, и тот побежал скорой рысью.

Импровизированный кучер сделал большой объезд и, наконец, въехал в улицу Рень.

На железнодорожных часах было без трех минут десять. Ровно в десять фиакр, украденный у Пьера Лорио, остановился на улице Нотр-Дам-де-Шан напротив дома 19.

Дюбье поспешно соскочил с козел и сказал Термонду, выглянувшему из экипажа:

— Стань у лошади, чтобы она не шевелилась. Но в особенности не забывай наставлений патрона: будь любезен с барышней.

— Будь спокоен, я умею вести себя.

Дюбье направился к двери дома и нашел ее закрытой.

Он позвонил, привратница отворила и спросила:

— Куда вы идете?

— На третий этаж, — отвечал Дюбье, — к мадемуазель Берте Монетье.

— От кого?

— От господина Рене Мулена, чтобы отвезти ее в…

— Хорошо, идите.

Негодяй не заставил повторять этого два раза. Он поспешно взбежал по лестнице и позвонил.

Дверь отворилась в ту же минуту, и Берта появилась на пороге в шляпке, с лицом, закрытым вуалью.

Зная, что Рене пришлет за нею после десяти часов, она заранее оделась и ждала, прислушиваясь к стуку на улице. Она слышала, что перед домом остановился экипаж, й, хотя еще не было половины одиннадцатого, она все-таки была готова ехать.

Роковой случай стал сообщником преступления, подготовленного Тефером для герцога Жоржа.

Дюбье не пришлось даже давать объяснений. Берта сама заговорила:

— Вы приехали от Рене Мулена, не правда ли?

— Да, сударыня, — ответил он, немного удивленный, что его ждут. — Я приехал за вами и в доказательство должен передать вам… — И он протянул Берте записку, написанную Тефером.

— Знаю, знаю. Спускайтесь, я погашу огонь, запру дверь и выйду.

«Отлично, — думал Дюбье, спускаясь по лестнице. — Она меня ждала и сама произнесла имя человека, который будто бы прислал за нею. Патрон, вероятно, устроил все это заранее. Нечего сказать: он ловкий человек».

— Ну, что? — спросил Термонд, видя, что Дюбье вышел из дома.

— Скорее садись на место: она идет за мной.

Термонд сел в фиакр, дверцы которого остались открытыми.

Почти в ту же минуту появилась Берта.

Мнимый кучер стоял у фиакра.

— Садитесь, сударыня, — сказал он, — и не пугайтесь, если найдете там кого-нибудь — это друг господина Рене Мулена.

— Да, мы близкие друзья, — подтвердил второй мошенник, высунув голову. — Дорогой Рене ждет вас с нетерпением.

Берта не чувствовала ни малейшего недоверия, уверенная, что механик прислал за нею какого-нибудь надежного человека.

Она села.

— Вы знаете, что мы едем далеко? — продолжал Дюбье, затворяя дверцы. — Будьте терпеливы.

В эту минуту из улицы Рень выехал фиакр.

«Нет надобности, чтобы нас видели здесь, — подумал Дюбье, — надо скорее уезжать».

Он поспешно вскочил на козлы и ударил лошадь, которая пустилась в галоп.

Проехав метров двадцать, Дюбье повернулся. Фиакр, который он видел, остановился перед домом номер 19.

«Черт возьми! Мы успели как раз вовремя», — подумал негодяй.

Он снова ударил Милорда, который, впрочем, не нуждался в таком понуждении.

Фиакр, остановившийся перед домом, в котором жила Берта, принадлежал Сан-Суси.

Получив плату заранее, он вышел из трактира, чтобы взнуздать лошадь и отправиться в указанное место, но увидел вместо четырех фиакров только три.

— Эй, Лорио! — крикнул он, возвращаясь назад. — Разве ты приехал без фиакра?

— Что за шутки! — ответил дядя Этьена, начиная, однако, беспокоиться.

— Я и не думаю шутить!

— Как, моего номер 13 нет?

— Нет, честное слово!

Все кучера поспешно выбежали и убедились, что Сан-Суси говорит правду.

Пьер Лорио кричал и бранился. В течение двадцати пяти лет с ним не случалось ничего подобного.

Они осмотрели все соседние улицы, расспрашивали прохожих, но вокруг не было ни одного экипажа, и никто не мог ничего сообщить.

— Отправляйся к полицейскому комиссару, — сказал Сан-Суси. — Я же еду, — аккуратность прежде всего.

И он отправился на улицу Нотр-Дам-де-Шан и приехал туда, когда Дюбье отъезжал на фиакре номер 13.

Сан-Суси, желая добросовестно исполнить свое поручение, соскочил с козел и позвонил и, как только дверь открылась, направился к лестнице.

— Да здесь сегодня свидание всех кучеров, — крикнула привратница. — Что вам надо?

— Я приехал за одной дамочкой. Она ждет меня, я должен отвезти ее на другой конец Парижа.

— Какую дамочку?

— Ее зовут Берта Монетье.

— Она честная девушка, а не дамочка. Кто вас прислал?

— Господин Рене Мулен.

— Э, мой милый, вы приехали слишком поздно.

— Как! Слишком поздно! Вы уж очень строги! Напротив, я приехал раньше на пять минут.

— Очень может быть, но дело в том, что ваше поручение уже исполнено.

— Как! — вскричал озадаченный кучер. — Объясните, пожалуйста. Мне заплатили, и я хочу честно заработать свои деньги. Она не могла уехать, и вы…

— Ну, кажется, вам не одному было поручено везти сегодня вечером мадемуазель Берту. Толстяк в светло-коричневом пальто, длиннее вашего, приехал сюда минут десять назад и увез ее от имени господина Рене Мулена. Вы должны были встретиться.

— Это невозможно, — прошептал Сан-Суси.

— Вы, кажется, думаете, что я сплю с открытыми глазами. Я вам говорю дело, а вы не верите. Мадемуазель Берта уехала, все мои жильцы вернулись, и я иду спать. Прощайте!

Было ясно, что привратница не шутит.

Сан-Суси вышел, опустив голову.

«Черт возьми! — думал он. — Я, однако, не опоздал, что это может значить? Поеду-ка я на улицу Берлин, скажу, что случилось; хотя я не привезу никого, но, так как мне заплатили, то, по крайней мере, никто не будет вправе считать меня мошенником».

ГЛАВА 15

Выйдя от мистрисс Дик-Торн, герцог отправился на улицу Пон-Луи-Филипп, но не застал Тефера, который ушел по делам службы.

В половине десятого перед домом, где жил Фредерик Берар, остановился экипаж, из которого вышел Тефер и вошел к Жоржу.

— Ну, господин герцог, — спросил он, — вы были у мистрисс Дик-Торн?

— У Клодии Варни — да, — мрачно ответил сенатор.

— Вашего появления было достаточно, чтобы обратить в бегство неприятеля?

— Да, я сначала так думал, но, к несчастью, ошибся.

— У мистрисс Дик-Торн есть серьезное оружие?

— Да, и я хочу посоветоваться с вами. Может быть, вы дадите хороший совет.

— Мы поговорим об этом по дороге.

— Почему же не теперь?

— Потому что пора ехать, если вы все еще хотите убедиться собственными глазами, что Берта Леруа в наших руках.

— Я хочу этого более чем когда-либо.

— В таком случае, не будем медлить. Приближается минута, когда мои люди начнут действовать.

— Вы убеждены в успехе?

— Насколько возможно — да, герцог. Меры приняты, неудача кажется мне невозможной. Кстати, возьмите с собой деньги.

— Это уже сделано.

— В таком случае, едемте.

Они вышли из дома, спустились по лестнице и сели в фиакр.

— В Монтрейль, — сказал Тефер.

Экипаж покатился.

— Теперь, герцог, поговорим, если вы находите нужным. Клодия Варни хочет денег?

— Да.

— И много?

— Ужасно! Половину моего состояния.

— Более трех миллионов! — вскричал полицейский. — Черт возьми!

— И это еще не все…

— Чего же она еще требует? Может быть, чтобы вы женились на ней?

— Нет, но чтобы мой сын женился на ее дочери.

Тефер привскочил.

— О! О! — прошептал он. — Какой аппетит! Считая себя вправе предъявить подобное требование, эта женщина должна действительно иметь ужасное оружие.

— Ужасное! Она обладает частью нашей тайны.

— Какой?

— Она знает, что Эстер Дерие жива и сошла с ума, и, кажется, убеждена, что ее можно вылечить.

— Эта женщина, должно быть, имеет своих сыщиков, — сказал полицейский. — Но если бы даже Эстер Дерие могла выздороветь, не все ли нам равно, и чем поможет Клодии Варни ее выздоровление?

— Она передаст вдове моего брата завещание, написанное Сигизмундом накануне смерти, завещание, которое лишает меня всего.

Тефер снова вздрогнул.

— Завещание существует? — спросил он.

— Да.

— И оно в руках мистрисс Дик-Торн?

— Я не могу в этом сомневаться.

— Надо взять его!

— Мы напрасно старались бы: мистрисс Дик-Торн насмешливо предупредила, что эта бумага не у нее и что она, не доверяя мне, поместила ее в безопасное место.

— Она очень ловка!

— И готова на все.

— Одним словом, вы принимаете ее условия.

— Я просил ее подождать до завтра. Я хотел посоветоваться с вами и жду…

— Герцог, вы пойманы! Вам надо выбирать между скандалом, сопровождаемым разорением, и спокойным будущим, купленным ценой большой жертвы. Две женщины могут погубить вас. Одна из них — Берта Леруа — станет безопасной сегодня вечером; останется другая — Клодия Варни. Советую вам во что бы то ни стало заключить с ней мир. Согласитесь на свадьбу вашего сына. Но прежде всего убедитесь, что ваша бывшая любовница не обманывает вас, что завещание Сигизмунда де Латур-Водье действительно существует и находится у нее.

— Она не решилась бы угрожать, если бы оно не было у нее. Я убежден, что оно у нее, точно так же, как и другая бумага, не менее опасная.

— Какая?

— Расписка некоего Кортичелли за ловкий удар шпагой…

— В таком случае, борьба невозможна; остается склонить голову и подчиниться, — пусть ваш сын женится на дочери мистрисс Дик-Торн.

— Но согласится ли Анри на этот странный союз?

— Вы один можете ответить на этот вопрос.

— Мой сын любит мадемуазель де Лилье, и их свадьба решена.

— Свадьба может расстроиться.

— Но какой же предлог избрать для этого разрыва?

— Я не знаю, но, поискав хорошенько, всегда можно найти.

— Анри возмутится.

— Вы имеете над ним права отца, вы уговорите его.

— Это будет трудно.

— Не все ли равно, если это возможно, герцог.

Герцог помолчал.

— В таком случае, мне надо переехать обратно домой.

— Конечно! И теперь это совершенно безопасно. Но подождите еще день или два, могут явиться какие-нибудь непредвиденные осложнения. Знает ли мистрисс Дик-Торн, что вы живете на улице По-де-Фер-Сен-Марсель?

— Я ничего не говорил ей об этом мнимом путешествии, она думает, что Фредерик Берар — мой поверенный.

— Она слишком ловка, чтобы доверять вам, но это не имеет большого значения. Вернитесь к ней завтра, объясните необходимость подготовить вашего сына к разрыву с невестой и к женитьбе на ее дочери. Она не может отказать вам в отсрочке на несколько дней. Что касается Эстер Дерие, то не беспокойтесь: мистрисс Дик-Торн, по всей вероятности, не знает, что вдова вашего брата в Шарантоне, а если бы и знала, то ей невозможно открыть двери больницы и добраться до сумасшедшей. Теперь, герцог, если вам угодно, поговорим о наших делах.

— Пожалуй, — прошептал сенатор.

— Я уже сказал, что, служа вам, я ставлю на карту свою голову.

— Я готов исполнить свое обещание и, оставив дом в Баньоле, передам вам чек на двести тысяч франков.

— Господин герцог, — сухо возразил Тефер, — одно только похищение Берты Леруа будет стоить пятьдесят тысяч.

— Я знаю, что это дорого, но в таких делах нельзя торговаться.

— Господин герцог, Клодия Варни, может быть, менее опасна, чем дочь казненного, однако вы готовы дать ей три миллиона, хотя она не подвергается никакой опасности, — я же рискую своей головой. Двести тысяч франков — недостаточно.

— Однако мы условились за эту цену.

— Я знаю, но передумал.

— Сколько же вы хотите?

— Вдвое, четыреста тысяч франков.

— Однако… — начал Жорж.

— Спорить бесполезно, герцог, — перебил Тефер. — Если вы не согласны, то мои люди отвезут девушку туда, где они ее взяли, и все будет кончено.

Шантаж был очевиден, но герцогу пришлось уступить.

— Вы приступаете ко мне с ножом к горлу, — сказал он. — Вы злоупотребляете вашим положением, но я уступаю: вы получите то, что требуете.

— Хорошо, я верю вашему слову.

Экипаж остановился.

Тефер высунул голову в окно.

— Господин! — крикнул кучер. — Мы доехали до укреплений.

— Мы приехали, герцог, — сказал полицейский. — Выходите!

— Вы не оставите меня? — спросил кучер.

— Нет.

Полицейский щедро заплатил кучеру, взял за руку Жоржа и тихо сказал:

— Мы пойдем пешком: было бы неблагоразумно ехать дальше.

Дождь перестал, но небо было черно, как чернила, и дорога совершенно пуста.

Тефер ускорил шаги, прося герцога сделать то же. Вскоре они дошли до деревни, все дома которой были заперты и огни потушены.

Они вышли на дорогу, которая вела к холму, где стоял завод.

Дождь размыл дорогу.

— Экипаж с трудом сможет въехать сюда, — прошептал Тефер. — Погода не благоприятствует нам.

На холме жидкая грязь наполняла колеи. Герцог хотел идти по краю дороги, но полицейский схватил его за руку и поспешно привлек к себе.

— Что такое? — с удивлением спросил Жорж.

— Не отходите от меня, вы рискуете жизнью. По обеим сторонам дороги трещины, произведенные обвалами оставленных каменоломен. Один неверный шаг, и все погибло.

Жорж вздрогнул.

— Трещины, — повторил он.

— Да, и глубина некоторых ужасна.

Тефер, как хищная птица, отлично видел в темноте.

Он остановился.

— Посмотрите, — сказал он, зажигая спичку, слабый свет которой осветил на несколько мгновений глубокую трещину.

— Эта дорога ужасно опасна, — прошептал Жорж, слегка вздрогнув.

— Она опасна для пьяных и для неблагоразумных, которые пошли бы по ней ночью с близкими родственниками, желающими поскорее получить наследство.

Эти слова, произнесенные без всякой задней мысли, заставили герцога снова вздрогнуть. Он испугался, но скоро успокоился, подумав, что полицейский не имеет никакого интереса избавиться от него.

Они молча продолжали путь.

Вдруг Тефер остановился перед калиткой, проделанной в середине высокой стены.

— Герцог, мы пришли. Вы видите, что место отлично выбрано?

— Да, конечно.

— Войдем!

Полицейский открыл калитку и ввел своего спутника в сад, а затем в дом, в котором зажег свечу.

Бросив взгляд вокруг, герцог прошептал:

— Какая печальная обстановка!

— Да, не особенно веселая, — улыбаясь, ответил Тефер, — но чрезвычайно удобная. Посмотрите, как все хорошо придумано! Железные решетки повсюду, не считая толстых ставен, которые не пропускают света, и, кроме того, этот дом так далек от всякого жилья, что какой бы шум в нем ни произвели, никто его не услышит.

Дрова, сложенные в первой комнате нижнего этажа, привлекли внимание сенатора.

— Это было здесь? — спросил он.

— Нет, это я приказал купить.

Жорж понял и слегка вздрогнул.

— Огонь!… — прошептал он.

Тефер ответил утвердительно.

— Пожар виден издалека, могут прийти на помощь.

— Слишком поздно. Когда пожарные приедут, от этого дома не останется ничего, кроме пепла.

— Но если девушка будет звать на помощь?

— Повторяю, что ее никто не услышит, к тому же, если она умрет до пожара, то никого не позовет, а пожар уничтожит все. Где прошел огонь, там не остается следов преступления.

Брови Жоржа нахмурились, и лицо приняло свирепое выражение.

Тефер вынул часы.

— Четверть двенадцатого. Я вас оставлю, господин герцог, и пойду дожидаться моих людей. Они, наверное, скоро приедут.

Полицейский вышел и стал у дверей, прислушиваясь к отдаленному шуму.

ГЛАВА 16

Мы уже знаем, что Берта без малейшего недоверия села в фиакр номер 13 и нисколько не удивилась, найдя там спутника.

— Вы друг Рене Мулена? — спросила она Термонда.

Тот ожидал этого вопроса, поэтому просто ответил:

— Да.

— Близкий друг?

— Да, он мне очень доверяет.

— Вы знаете, почему я еду в дом мистрисс Дик-Торн?

Вопрос удивил Термонда, но, боясь сказать какую-нибудь глупость, он ответил:

— Нет.

— Рене ничего вам не сказал?

— Нет. Он сказал только: «В половине десятого ты пойдешь к кучеру фиакра, которому я уже дал нужные объяснения. Он отвезет тебя на улицу Нотр-Дам-де-Шан, ты останешься в фиакре, к тебе выйдет мадемуазель Берта Монетье, и вы вместе приедете ко мне».

— В дом на улицу Берлин, — прибавила Берта.

— Он не сказал, куда именно, но прибавил: «Это мне нужно». Для меня — совершенно достаточно. Я сам не знаю, куда мы едем. Я знаю только, что дело идет о вашем бедном отце, умершем на эшафоте совершенно безвинно.

Берта не стала настаивать. Она прижалась лбом к стеклу.

Улица была темна и пустынна.

— Где мы теперь? — спросила она.

Термонд выглянул.

— Теперь мы у набережной.

— Значит, скоро приедем на площадь Согласия?

— Очевидно.

Доехав до берега Сены, Дюбье повернул направо к Аустерлицкому мосту. Милорд, которого Пьер Лорио хвалил вполне справедливо, бежал во всю прыть.

Вскоре они въехали на Аустерлицкий мост.

Берта увидела свет газовых фонарей, отражавшихся в черной воде, и сказала:

— Мы только теперь переезжаем Сену, а между тем мы едем очень быстро. Я никогда не думала, что это так далеко.

Термонд не ответил.

«Девочка начинает скучать, — подумал он, — вскоре в ней пробудится недоверие, когда же ее сомнения перерастут в уверенность, она испугается и может закричать, что нам совсем неудобно. Надо быть готовым ко всему».

И, опустив руку в карман, он взялся за ручку кинжала, переданного ему Тефером у заставы Монпарнас.

Берта действительно начинала приходить в нетерпение. Пристально глядя в окно, она следила за бесконечной линией темных домов и не узнавала квартала, через который проезжал фиакр.

— Кучер ошибся дорогой, — вдруг сказала она, — куда он едет?

— Не беспокойтесь, сударыня, он, без сомнения, повинуется приказаниям Рене Мулена.

Эти слова успокоили, на несколько минут волнение Берты.

Они доехали до моста Берси.

Она почувствовала, что ее сердце забилось сильнее.

— Куда меня везут? — закричала она.

— Туда, куда надо, — прошептал негодяй.

— Я должна ехать на улицу Берлин, там меня ждут, — вы это хорошо знаете.

— Повторяю: я ничего не знаю.

Берта приподнялась и стала стучать в окно, крича:

— Кучер! Кучер!

Дюбье понял, что происходит. Он начал щелкать бичом и громко запел.

— Этот кучер глух, — продолжала Берта. И она снова постучала.

— Да, он, кажется, немного плохо слышит, — самым естественным тоном ответил Термонд, — поэтому бесполезно стучать: он ничего не услышит.

Берта поняла и побледнела. Она хотела открыть дверцы, чтобы выскочить.

Термонд левой рукой схватил ее за руку и грубо оттащил назад, тогда как правой поднял над нею нож.

Берта видела, как мелькнуло лезвие ножа, и глухо вскрикнула.

— Не шевелитесь и не кричите, — сказал Термонд, — а не то я зарежу вас, как цыпленка.

— Боже мой! — прошептала она. — В чьи руки я попала?

— В руки людей, которые будут с вами любезны, если вы будете умны. Но если вы станете сопротивляться, тем хуже для вас. Вы предупреждены — делайте, как знаете.

Эти отвратительные слова были сказаны с ужасным спокойствием. Берта, вне себя от ужаса, откинулась назад и прижалась в угол фиакра, стараясь быть как можно дальше от своего спутника, глаза которого сверкали во мраке, точно глаза дикого зверя.

— Куда же вы меня везете?

— Увидите, когда приедете.

— Значит, вас прислал не Рене Мулен?

— Он или кто другой, — вам объяснят там.

— Где там?

— Я уже сказал, что вы увидите.

— Вы негодяй!

— Бранитесь сколько угодно, если это вам нравится, только не слишком громко.

— А! — с отчаянием сказала Берта. — Я позову на помощь!

И она начала кричать:

— Помогите! Помогите! Ко мне!

Термонд оттолкнул ее и, закрыв ей рот рукой, дал почувствовать лезвие ножа.

Дюбье продолжал петь.

Берта в отчаянии упала на подушки. Ее терзали мрачные предчувствия. Она думала о врагах Рене, о тех таинственных людях, которые один раз чуть не погубили его. Она решила, что находится в их власти и, следовательно, погибла.

Она думала об Этьене Лорио, о своих разбитых надеждах; крупные слезы полились из ее глаз, и наконец она громко зарыдала.

Термонд скрестил руки, но не выпускал ножа.

Милорд казался неутомимым: экипаж продолжал быстро катиться вперед.

Мало-помалу рыдания Берты прекратились, и слезы перестали течь. Девушка обратилась к Богу с горячей молитвой, и спокойствие вернулось в ее душу. Мысль об убийстве казалась ей невероятной, и она говорила себе, что, по всей вероятности, разлучая ее с Рене и удаляя из Парижа, эти люди имели разные причины; ее, может быть, будут держать в заключении некоторое время, но не убьют, и настанет день, когда она снова будет свободна и увидит Этьена.

Тогда она решила разыграть покорность.

Девушка конвульсивно держалась руками за подушки экипажа. Вдруг ей под руку попалась маленькая записка. Она схватила ее и сунула себе в перчатку.

«Кто знает, — думала она, — это может быть какое-нибудь доказательство, забытое негодяями, которое со временем послужит мне против них».

Как ни смутна и ни невероятна была подобная надежда, тем не менее она поддерживала несчастную Берту и уменьшала ее страх.

В это время фиакр стал двигаться не так скоро. Они проехали деревню Баньоле и стали подниматься по дороге, ведущей на холм.

Грязная дорога была страшно скользкая, так что кучер должен был сойти на землю и вести Милорда под уздцы.

Наконец они поднялись на вершину холма.

Глухой стук колес по грязной дороге донесся до слуха полицейского.

«Наконец-то!» — подумал он, вынимая из кармана бархатную полумаску и надевая ее.

Прошло несколько минут.

Тефер заметил вдали темную массу, которая медленно продвигалась и, наконец, остановилась. Это был фиакр номер 13.

Он подошел.

— Ну что? — спросил он у Дюбье.

— Привезли, хотя не совсем спокойно. Когда девушка поняла, что попала в ловушку, она пробовала сопротивляться…

В это время дверца отворилась, Термонд вышел и, повернувшись, сказал Берте:

— Мы приехали, сударыня, выходите.

Берта, дрожа, повиновалась.

Ее глаза, привыкшие к темноте, различили третьего человека, стоявшего перед экипажем в маске. Ее страх усилился.

— Не кричите, а не то… — сказал Термонд.

Он не закончил, а только поднес нож к глазам Берты.

— Я буду молчать, — прошептала она.

— Следуйте за этим господином, — сказал кучер, указывая на Тефера.

Девушка пошла вслед за ним.

Термонд и Дюбье, привязав лошадь у ворот, последовали за ними.

Жорж де Латур-Водье, услышав шум шагов, поспешно бросился за дрова. Он не думал отступать, но в то же время его обуял страх.

Дверь отворилась, и пленница появилась между тремя сторожами.

— Зажгите свечу, — сказал Тефер, — и проводите эту особу на второй этаж.

Берта и не думала сопротивляться. Ей казалось, что она видит дурной сон. Она чувствовала свою беспомощность и обращалась к Богу. Она глядела на своих трех спутников, почти не замечая их.

Термонд сейчас же исполнил приказание патрона.

— Идите, — сказал он, — и не забывайте, что надо молчать.

Берта покорно последовала за ним. Он заставил ее пройти через две комнаты, подняться по лестнице и ввел в довольно большую залу. Тут он поставил свечку на стол.

— Вы видите, что на окнах крепкие решетки, следовательно, было бы бесполезно пытаться бежать. Ставни закрыты, и я не советую вам открывать их, так как видеть нечего, а это может обойтись для вас плохо.

Берта ничего не ответила и скорее упала, чем села, на стул. Термонд вышел, закрыв двери на ключ.

Когда он спустился, Дюбье рассказал Теферу и герцогу все происшедшее.

Герцог обвязался платком, который скрывал три четверти его лица.

— Мы сделали то, что нам было поручено, — сказал Термонд, — и, полагаю, что сделали хорошо. Давайте деньги, господни Гоше, и поскорее: мы уедем через Монтрейльскую дорогу. Она, правда, не особенно хороша, но зато короче.

— Сколько еще нужно этим людям? — спросил герцог.

— Тридцать пять тысяч франков.

Жорж молча вынул бумажник и положил на стол тридцать пять билетов по тысяче франков.

— Мы сделали кое-какие издержки, — решился заметить Термонд, тогда как Дюбье пересчитывал и собирал драгоценные бумаги.

Герцог прибавил еще тысячу франков.

— Дело кончено ко всеобщему удовольствию, — сказал Дюбье, — теперь выпутывайтесь, как вам угодно, — это ваше дело. Мы уезжаем.

— Я советовал бы вам уехать для развлечения за границу, — сказал Тефер.

— Благоразумный совет, которому мы немедленно последуем.

— Куда вы поедете?

— В Швейцарию, на родину Вильгельма Теля и женевских часов, — мне надо починить мои.

— Я так и думал. Вот вам два визированных паспорта и желаю счастливого пути.

— Благодарю вас, — сказал Дюбье, опуская паспорта в карман. — До свидания, господа, желаю счастья.

Термонд открыл шкаф, вынул из него довольно большой узел, который надел на руку, и последовал за Дюбье.

— Ты ничего не забыл? — спросил последний, проходя через сад.

— Нет, все наше старое тряпье в этом узле. Там мы обновим наш гардероб.

— Он нуждается в этом.

— Со мной также маленький кошелечек, в котором лежит штук пятьдесят монет нашей фабрикации.

Дюбье остановился.

— Брось это! — с гневом вскричал он. — Теперь, когда мы богаты, было бы глупо носить с собой фальшивые деньги. У тебя голова пошла кругом!

— Что же ты думаешь делать с этими бедными монетами?

— Выбрось — вот что.

Термонд повиновался, хотя и с сожалением. Он вынул из кармана маленький кошелек и с размаха бросил его через стену.

Кошелек описал кривую линию и упал на довольно большом расстоянии на краю оставленной каменоломни, в глубину которой свалился.

Во время падения шнурок разорвался, и одна фальшивая монета, вывалившись из кошелька, осталась на земле.

Мошенники вернулись к фиакру.

— Садись рядом, — сказал Дюбье, — нам надо поговорить.

И оба уселись на козлах. Дюбье ударил бичом лошадь Пьера Лорио, и экипаж исчез во мраке, а через три четверти часа они без всяких приключений переехали через заставу, остановили фиакр на набережной и сошли. Дюбье вынул уздечку изо рта Милорда, снова надел ему на голову мешок с овсом, снял свой кучерский костюм, шляпу, парик и бакенбарды и надел фуражку, которую вынул из кармана.

— Что ты будешь делать с этими тряпками? — спросил Термонд.

— Конечно, брошу в Сену.

— Очень жаль: они что-нибудь стоят.

— Да, конечно, но могут нас скомпрометировать.

Термонд взял вещи, свернул их и спустился к реке, чтобы исполнить приказание Дюбье.

Последний намочил свой платок в луже и отклеил черную бумагу с номеров фиакра.

Термонд вернулся с пустыми руками.

— Все потонуло, — сказал он.

— Отлично.

— А теперь отправимся на железную дорогу, потому что как раз время.

Негодяи поспешно побежали на станцию, а несколько минут спустя обход городских сержантов обнаружил фиакр без кучера и отвел его на полицейский пост.

ГЛАВА 17

Берта Леруа без крика и сопротивления вошла в мрачный дом на холме.

Сенатор и Тефер удивлялись ее молчанию и покорности. Негодяи, которые ее привезли, говорили, что она возмущалась по дороге, и утверждали, что принуждены были угрожать ей, чтобы заставить молчать. Почему же теперь она была так спокойна?

— По всей вероятности, она надеется на освобождение, — сказал герцог. — Но что может быть причиной этой надежды? Без сомнения, она рассчитывает на Рене Мулена!

Тефер пожал плечами.

— Какое нам дело? — прошептал он.

— Может быть, больше, чем вы думаете. Рене Мулен очень ловок, — более ловок, чем вы, мой милый, так как мы потеряли его след и думали, что он уехал в провинцию, тогда как он не оставлял Париж.

— Почему вы это предполагаете, герцог?

— Я не предполагаю, а уверен. Разве вы не слышали, что рассказал один из ваших людей несколько минут назад? Час, назначенный вами для похищения, почти минута в минуту совпал с часом свидания, назначенного Муленом этой девушке. Поэтому она так легко попала в западню. Но где ждал ее этот человек и под каким именем скрывается? — вот что надо узнать. И теперь, когда вы думаете, что он далеко от Парижа, он, по всей вероятности, готовит мне бесчестье и разорение.

— Эх, герцог, — возразил Тефер, — все это не важно, так как Берта Леруа исчезнет. Нет сомнения, что Рене Мулен в Париже и работает против нас, но он напрасно будет искать ту, которая была его силой. У льва обрублены когти. Мои предосторожности приняты, люди, которые нам помогали, будут завтра за границей. К тому же они не знают ни моего лица, ни моего имени, для них я — Про-спер Гоше. Через час пожар уничтожит дом, и кто заподозрит, что под горящими обломками скрывается обгоревший труп женщины? Прогоните бесплодный страх. Смерть сироты делает вас полным хозяином положения.

— Значит, ее смерть необходима? — прошептал Жорж.

Тефер с изумлением поглядел на герцога.

— Вы это спрашиваете? Спрашиваете, когда я все подготовил по вашему приказанию? Разве вы не клялись, дрожа от страха, что не будете иметь ни минуты покоя, пока Берта Леруа жива? А теперь вы колеблетесь! Нет, герцог, колебаться невозможно: мы зашли слишком далеко, чтобы отступать. То, что произошло сегодня ночью, удесятерило бы опасность, если бы Берта снова стала свободной. И я боюсь! Мы доведем дело до конца. Вот чернильница и перо, подпишите обещанный чек, и будем действовать!

— Хорошо, — прошептал Жорж, — я сейчас подпишу и предоставлю вам свободу действий, но, мне кажется, вам следовало бы поручить это одному из ваших помощников. Неужели вы собственноручно убьете ее?

— Убить ее? Зачем?

— Чтобы она умерла.

— Она умрет, но ни одна капля ее крови не будет пролита, мы даже не увидим ее. Подумайте: она наверху, дверь ее комнаты крепка, окна с решетками, — огонь за нас сделает все. Подпишите!

В эту минуту герцог и Тефер вздрогнули. Над их головами раздался крик о помощи, затем второй еще более громкий и продолжительный.

— Она открыла окно, — сказал полицейский, — надо было связать ее.

В ночной тишине раздался третий крик.

— Что делать? — спросил герцог.

— Конечно, то, что сейчас казалось мне ненужным: убить. И убить как можно скорее. Как ни удобно расположение дома, всегда надо принимать во внимание случай, — кто-нибудь может прийти, и мы погибли. Идемте, герцог!

— Ах! — воскликнул Жорж. — Пусть она умрет, умрет!

И он бросился по лестнице.

Тефер странно улыбнулся и, остановив герцога за руку, сказал:

— Возьмите, по крайней мере, это! — И протянул ему нож.

Полицейский со свечой поднимался вслед за ним.

Что же произошло и почему Берта, решившая сначала покориться судьбе, вдруг изменила решение?

Увидев, что дверь комнаты затворяется на ключ, Берта сказала себе:

«Я пленница, но, по всей вероятности, моя жизнь не подвергается опасности. Меня привезли сюда не для того, чтобы убить. Без сомнения, враги Рене узнали его планы и желают изолировать меня, чтобы разлучить с ним. Что же, я терпеливо подожду, пока мои тюремщики скажут, чего они от меня требуют, и, если это необходимо, чтобы получить свободу, я дам им какое угодно обещание. Когда надо бороться с подобными врагами, всякое оружие простительно; ложь законна, чтобы обмануть негодяев».

Она стала припоминать все странные события последних двух часов, напрасно стараясь объяснить себе их, и вспомнила про клочок бумаги, найденный на подушках фиакра. Может быть, в этой бумажке заключалось какое-нибудь указание.

Берта вынула ее и, подойдя к столу, на котором Термонд поставил свечку, развернула.

Это был один из тех билетиков, которые кучера обязаны передавать путешественникам, когда везут на железную дорогу.

Наверху стояла цифра 13.

«Это номер фиакра, в. котором я ехала, — подумала девушка. — Драгоценное указание! Когда я освобожусь, номер, может быть, поможет мне навести Рене Мулена на след наших врагов».

Вдруг она тихо вскрикнула и задрожала.

— Нет! Нет! Это невозможно! — прошептала она.

«Пьер Лорио, хозяин фиакра, улица Удино, 7», — прочла Берта.

— Пьер Лорио? — повторяла она. — Это дядя Этьена. Человек, из-за которого я уже так много страдала! Экипаж принадлежит ему!… Он сидел на козлах и был сообщником лжи!… Благородная роль!… Меня завлекли в западню негодяи, желающие моей гибели, и мои враги!… Он — ближайший родственник того, кого я люблю. Это ужасно… Мне надо бежать!…

Имя Лорио совершенно перевернуло ее мысли. Какое-то безумие охватило ее. Она знала только одно: надо бежать, и, бросившись к окну, открыла ставень, стукнулась лбом о железную решетку и стала громко звать на помощь.

Единственным ответом на ее крик было эхо. Вокруг царствовало мрачное молчание.

Берта закричала во второй раз, потом в третий.

Тогда герцог бросился по лестнице.

Услышав, что дверь с шумом отворилась, Берта, вздрогнув, обернулась и отступила при виде двух людей, из которых один был в маске, тогда как лицо другого — завязано платком.

— Несчастная! — сказал Тефер, подбегая к окну, которое поспешно захлопнул. — Вы произнесли свой смертный приговор!

При виде герцога, подходившего к ней с ножом в руках, Берта бросилась в сторону, крича:

— Негодяи! Злодеи! Неужели вы пришли убить меня?

— Молчи! — крикнул Жорж, схватив ее за руку.

Девушка прыгнула, как пленная львица, и вырвалась. Опасность удесятерила ее силы.

— А! Убийцы! — сказала она. — Убийцы, которые не смеют даже показать лицо своей жертве!… Что может быть подлее этой ловушки? Вас двое мужчин против одной женщины!

— Замолчишь ли ты?! — крикнул герцог, поднимая нож.

Берта, вместо того чтобы бежать, бросилась навстречу и сорвала платок, закрывавший его лицо.

Несколько мгновений искаженные черты Жоржа были освещены ярким светом.

Берта с удивлением отступила.

— Человек с Королевской площади! — прошептала она. — Вор, который пробрался в комнату Рене Мулена!

— Да, это я! — крикнул герцог вне себя от ярости. — Гляди на меня хорошенько, Берта Леруа. Тот, кого ты ищешь повсюду с Рене Муленом, — это я! Это я приказал убить доктора из Брюнуа! Это я дал взойти твоему отцу на эшафот! И то, что я тебе говорю, ты не повторишь никому, потому что умрешь.

Девушка, вскрикнув в ярости, пыталась бежать, но на пути встретила Тефера.

Тогда она изменила направление. Но Жорж левой рукой схватил ее за плечо, тогда как правой ударил прямо в грудь.

Кровь брызнула в лицо убийце.

Берта слабо вскрикнула и упала.

— Дело сделано, — сказала полицейский. — Отлично покончили, герцог. Самый худший каторжник не сделал бы лучше. Идемте!

Жорж де Латур-Водье, с лицом, покрытым потом и кровью, испытывал теперь только страх.

Он вышел из комнаты шатаясь, не взглянув на бесчувственное тело, спустился по лестнице, держась за перила, прошел первую комнату и вышел в сад. Тефер шел вслед за ним.

Он остановился только на одну секунду в комнате первого этажа, чтобы бросить зажженную бумагу на сложенные дрова.

Огонь сейчас же охватил их.

Тогда он вышел в сад и догнал сенатора, который казался безумным.

— Идемте, герцог, — сказал Тефер. — Через несколько мгновений весь дом будет в огне, и нам следует быть подальше. К тому же нам здесь уже нечего делать.

Пожар разгорался. Огонь уже достигал окон, и стекла лопались с громким треском.

Пройдя шагов сто, Жорж остановился и повернулся к дому.

— Тефер, — сказал он.

— Что, герцог?

— Вы слышали сейчас: эта девушка была в комнате на Королевской площади. Она видела и узнала меня.

— Да, господин герцог.

— Когда я дрожал при виде ее, вы обвиняли меня в слабости, а между тем мой инстинкт указывал мне на опасность. Она могла погубить меня…

— Это правда, герцог. Но не все ли равно? Вам нечего бояться: она умерла.

— Убеждены ли вы, что она умерла?

Полицейский удивился.

— Вы поразили ее прямо в сердце, а теперь пламя уничтожит труп, можете быть спокойны. Но еще раз: идемте скорее.

Он схватил герцога за руку и поспешно повел за собой. Вдруг герцог вздрогнул и остановился: столб красного зарева поднимался прямо перед ними.

— Что с вами? — спросил Тефер, чувствуя, что старик дрожит.

— Куда вы меня ведете? Мы возвращаемся к дому.

— Э, герцог, успокойтесь, огонь, который поразил вас, от обжигаемой извести, настоящий же пожар сзади нас.

И Тефер снова увлек за собой герцога.

ГЛАВА 18

Берта упала без памяти, пораженная в грудь ножом сенатора. Но это был обморок. На ее груди был медальон с портретом Абеля. Лезвие ножа свернуло в сторону и только затронуло тело на глубину не более чем два сантиметра.

Нижний этаж уже весь был охвачен огнем. Густой дым наполнял комнаты. Жар привел Берту в себя.

Она открыла глаза и с удивлением оглянулась. Она увидела странный свет, почувствовала, что задыхается, и вспомнила все.

Смерть окружала ее со всех сторон.

Она с трудом поднялась и хотела идти, но ноги отказывались служить.

— Боже мой! — с отчаянием прошептала она. — Негодяи подожгли дом — я погибла!…

В то же время, как бы в доказательство того, что она не ошибается, часть пола обрушилась, и пламя ворвалось в комнату. Стекла стали лопаться, внутренние ставни упали.

Сильная опасность производит иногда удивительное влияние на человеческий организм. Берта, которая несколько мгновений назад с трудом держалась на ногах, почувствовала, что силы ее удесятерились.

Она бросилась к дверям, которые ее убийцы в бегстве оставили открытыми, и выбежала в коридор, ведущий к лестнице. Загоревшийся пол преграждал ей путь, но она одним прыжком перескочила на лестницу. Берта, не колеблясь, бросилась вниз и добежала до первой комнаты.

Но тут двери были закрыты, и она напрасно старалась выломать их. На этот раз, казалось, всякая надежда исчезла.

— Я не хочу умереть такой ужасной смертью, — шептала она. — Боже! Сжалься надо мной и помоги мне! Вернуться назад — невозможно. Весь второй этаж объят пламенем, и в нижнем этаже только один уголок был безопасен — комната, в которой жили Дюбье и Термонд и в которую они поэтому не положили дрова. Но и там было очень жарко.

«Все кончено!» — подумала несчастная девушка. Сложив руки, она обратилась с горячей молитвой к Богу.

Вдруг в нескольких шагах от нее часть стены обвалилась, и обнаружился проход. Но, чтобы добраться до него, надо было пройти через горящие обломки.

— Помоги мне, Боже! — снова повторила Берта и бросилась сквозь пламя.

Малейший неверный шаг мог стоить ей жизни.

Задыхаясь от дыма, с обгоревшими волосами, она добежала до спасительного отверстия и почувствовала под ногами твердую землю.

Страшный шум раздался сзади нее: весь дом обрушился.

Охваченная страхом, Берта бросилась бежать. Она вышла на грязную дорогу в то время, когда на колокольне начали бить в набат, вдали слышались крики.

Берта испугалась.

«Сюда придут, — подумала она, — захотят узнать, кто я, откуда и что случилось. Я не хочу отвечать, следовательно, мне нужно уйти».

Оставив дорогу, она продолжала бежать, но вдруг ужасный крик огласил мрак.

Земля расступилась у нее под ногами, и несчастная исчезла в страшной глубине.

ГЛАВА 19

У Клодии Варни собрались избранные гости.

Хозяйка усадила свою дочь между маркизом Анри де Латур-Водье и доктором Этьеном Лорио. Приемный сын герцога Жоржа еще совсем не знал Оливию и был поражен ее аристократической красотой и грацией.

Оливия тоже обратила внимание на Анри: он показался ей симпатичным. Понравились его сдержанные манеры, и она невольно стала спрашивать себя: не с намерением ли мать посадила рядом с нею этого молодого человека? И с улыбкой прибавила про себя: «Если она его назначает мне в мужья, то я в восторге от ее выбора. Он очень мил. Но понравлюсь ли я ему? Во всяком случае, надо попытаться».

Оливия была так же умна, как и хороша. Она с большим удовольствием решила приобрести расположение Анри. Тот, хотя и защищенный любовью к Изабелле де Лилье, находил удовольствие в разговоре с хорошенькой соседкой и отвечал ей с обычной любезностью светских людей, которая не обязывает ни к чему.

Мистрисс Дик-Торн не переставала наблюдать за молодыми людьми.

Впечатление, произведенное на Анри Оливией, не ускользнуло от нее и казалось ей хорошим предзнаменованием.

После обеда Анри отвел Оливию в зал и подошел к Этьену Лорио.

— Как ты находишь дочь мистрисс Дик-Торн? — спросил последний.

— Прелестной во всех отношениях.

— Значит, она тебе нравится?

— Очень, и я полагаю, что ее будущий муж будет одним из счастливейших людей.

— Уж не завидуешь ли ты этому счастью? — улыбаясь, спросил Этьен.

— Нет, потому что мой выбор сделан — я люблю Изабеллу и женюсь на ней. Только моя любовь не делает меня несправедливым, и, следовательно, я тем более беспристрастно могу хвалить эту девушку.

— Итак, по твоему мнению, мистрисс Дик-Торн легко найдет мужа для своей дочери?

— Да, я так думаю.

— К несчастью, у меня есть причины предполагать, что наша хозяйка не имеет состояния и рассчитывает на красоту дочери.

— Она имеет полное право рассчитывать на нее. Что бы ты ни говорил, но бескорыстие еще существует в наше время, пожалуй, как исключение, но все-таки существует, и Оливия слишком хороша, чтобы не быть любимой. Ее синие глаза стоят миллионов. Будь я свободен, я стал бы добиваться ее руки.

— Кто знает, может быть, мистрисс Дик-Торн подумала о тебе?

Анри с удивлением поглядел на друга.

— Обо мне?

— Конечно.

— Для чего же?

— Для того, чтобы сделать из тебя мужа.

— Ты говоришь серьезно?

— Конечно!

— Ты, вероятно, ошибаешься.

— Не думаю. Она посадила тебя за столом по правую руку Оливии.

— Что же это доказывает? Ты сидел по левую, ближе к сердцу.

— Да, но я убежден, что мистрисс Дик-Торн не думает взять себе в зятья скромного, неизвестного доктора. Она метит гораздо выше. И до тех пор, пока у меня не будет доказательств противного, я буду уверен, что она метит в тебя и не без основания говорит себе, что из Оливии вышла бы прелестная маркиза.

— Уж не поручила ли она тебе расспросить меня по этому поводу?

— Конечно, нет. А если бы поручила, то я с первых слов положил бы конец подобной попытке.

— Благодарю, я люблю Изабеллу, и ничто не заставит меня отказаться от нее. Теперь, друг мой, скажи, принес ли результаты наш последний разговор по поводу одной мнимой измены, которая делала тебя таким несчастным? Надеюсь, что да, так как ты стал гораздо веселее.

— О! Я влюблен больше, чем когда-либо.

— Ты получил доказательства несправедливости твоих подозрений?

— Да, — прошептал доктор не без некоторого смущения.

— Ты видел Рене Мулена?

— Да, видел.

— Я не ошибался? Не правда ли, таинственное посещение Бертой Королевской площади имело вполне дозволенную причину?

— Да. Ты угадал: это семейная тайна.

— Я был убежден! Рене Мулен — честный человек. Откровенность и благородство отражаются на его лице.

Разговор двух друзей был прерван первыми звуками оркестра. Почти все съехались, и начинались танцы.

— Господин маркиз, — сказала мистрисс Дик-Торн Анри, — не хотите ли открыть бал с Оливией?

Анри любезно поклонился.

В то время как он предлагал девушке руку, взгляд его встретился с глазами доктора.

«Неужели он угадал? — думал молодой адвокат. — Неужели мистрисс Дик-Торн рассчитывает на меня как на будущего зятя?»

Клодия осталась с Этьеном.

— Доктор, — сказала она, слегка тронув его за плечо, — что вы думаете об этой парочке?

— О какой парочке вы говорите? — спросил Этьен с самым наивным видом.

— О маркизе де Латур-Водье и моей дочери.

— Оба они несравненны по красоте и изяществу.

— Не правда ли, кажется, будто природа создала их друг для друга?

— Природа — великая артистка и не могла сделать лучше.

— Я очень рада, что вы так думаете.

— Так решил бы всякий, у кого есть глаза, чтобы видеть.

Клодия улыбнулась.

«Я не ошибся», — подумал Этьен.

— Кто может предвидеть будущее, — продолжала мистрисс Дик-Торн, — может быть, этим молодым людям суждено идти вместе по жизненному пути?

— Каким образом?

— Кадриль соединяет их на несколько минут, брак соединит навсегда.

— О! Тогда весь свет завидовал бы моему другу, — поспешно сказал Этьен. — Но эта прелестная мечта едва ли может осуществиться.

— Вы думаете?

— Вам, без сомнения, известно, что Анри — жених Изабеллы де Лилье?

Клодия снова улыбнулась.

— Я это знаю.

Этьен поглядел на нее с непритворным удивлением.

— Этот предполагаемый брак, — продолжала мистрисс Дик-Торн, — известен всему высшему свету; но всякий брак, пока он не заключен, может еще расстроиться.

— Но Анри любит невесту.

Бывшая куртизанка презрительно улыбнулась:

— Разве можно быть убежденным, что любишь? Сердце можно взять обратно, когда захочешь.

— Вы ошибаетесь.

— Это случается каждый день. Жизнь полна странных случайностей. Вы это увидите, доктор.

И мистрисс Дик-Торн пошла навстречу вошедшей в залу новой гостье.

«Странная женщина, — подумал Этьен. — Что в ней изменилось — не знаю, но я не узнаю ее больше. Присутствие Рене Мулена в этом доме под вымышленным именем заставляет меня предполагать какую-то тайну в ее жизни. И Рене сказал, чтобы я ничему не удивлялся — следовательно, я могу ждать всего».

За кадрилью последовал вальс.

Анри, отлично вальсировавший, был снова кавалером Оливии, и все зрители любовались молодой парой.

— Прелестно, прелестно! — повторяли все, стараясь говорить настолько громко, чтобы быть услышанными Кло-дией.

Последняя после вальса фамильярно взяла под руку Анри, который отвел Оливию на место.

— Как я сожалею, — сказала она, — что герцог де Латур-Водье не принял мое приглашение.

— Разве вы приглашали моего отца? — с удивлением спросил адвокат.

— Конечно! И так как герцог — мой старый знакомый, я рассчитывала на него.

— Он был бы очень счастлив приехать, не сомневайтесь в этом.

— А что же ему помешало?

— Весьма серьезная причина.

— Какая?

— Отсутствие.

— Отсутствие? — повторила мистрисс Дик-Торн, очевидно удивленная. — Ваш отец оставил Париж сегодня утром?

— Нет, не сегодня утром, а уже несколько недель назад.

— Это невозможно!

— Почему?

— Потому…

Клодия хотела сказать: «Потому что я видела его несколько часов назад», но прикусила язык, вдруг поняв, что мнимое отсутствие Жоржа, которым обманут его собственный сын, скрывает тайну, которую она имела интерес выяснить.

— Потому что, — продолжала она, — мне говорили, будто видели его сегодня утром, выходящим из дома.

Анри покачал головой:

— Тот, кто говорил, ошибся. Мой отец путешествует.

— Где?

— Думаю, что в Италии.

— Вы думаете? Значит, не уверены?

— Не совсем.

— Это загадка, разгадку которой я желала бы знать.

— Нет ничего проще. Отец уехал в Италию, но, не имея особенных причин ехать туда, а не в другое место, мог изменить цель своего путешествия.

— Вы не имеете о нем никаких известий?

— Никаких.

— Не пишете ему?

— Нет, потому что не знаю, куда адресовать письма.

— Следовательно, ему не пересылают корреспонденцию?

— Нет, все письма складывают в его рабочем кабинете. По возвращении он найдет ваше приглашение вместе со множеством других.

— Это очень странно, — сказала Клодия. — Ваш отец — большой оригинал.

— Он, без сомнения, нуждается в отдыхе.

Несколько мгновений Клодия молчала.

«Жорж, по всей вероятности, тайно приходит ночью в свой дом, чтобы читать письма, — подумала она. — Доказательство — то, что он получил мое. Но что за причина такой таинственности?… Я должна узнать… Он просил у меня срока до завтра под предлогом свидания с сыном, а сын считает его вдали от Парижа, — следовательно, он его не увидит. Неужели он думал обмануть меня?».

— Отсутствие вашего отца должно доставлять вам много хлопот? — спросила она наконец.

— О! Нисколько!

— Разве он не поручил вам управлять своими делами?

— Нет, я ровно ничем не занимаюсь: у моего отца есть поверенный.

— Которого зовут, кажется, Фредерик Берар?

— Нет, Марсель Риго.

— Он живет на улице По-де-Фер-Сен-Марсель?

— Нет, Марсель Риго живет в нашем доме, на улице Святого Доминика.

— Да, я перепутала. Фредерик Берар — поверенный в делах совеем другой особы.

Клодия не сомневалась больше и была убеждена, что сам герцог скрывается под именем Фредерика Берара.

«Я предчувствую опасность, — думала она, — но я буду настороже».

«К чему все эти вопросы? — спрашивал себя Анри. — Какое дело мистрисс Дик-Торн до путешествия моего отца и до имени его управляющего? По всей вероятности, это простое женское любопытство».

Узнав то, что хотела, Клодия оставила молодого адвоката, который подошел к Этьену, и оба отправились курить.

Рене наблюдал за всем, не переставая думать о той минуте, которую ожидал с таким нетерпением.

Один из лакеев получил приказание дать ему знать сейчас же, как только придут его спрашивать.

Рене рассчитывал, что Берта, выехав в половине одиннадцатого, приедет не позже одиннадцати.

Ровно в полночь артисты из театра Gymnase должны были начать двадцатиминутный водевиль, а за ним следовали живые картины. Поэтому Рене имел достаточно времени, после прибытия Берты и Жана Жеди, установить декорации.

Когда пробило одиннадцать, Рене не мог преодолеть волнения: он поминутно выходил в переднюю, наблюдая за лестницей и вздрагивая при каждом звонке.

Наконец лакей подошел к нему:

— Господин Лоран, пришел парикмахер — прикажете его пустить?

— Да, я подожду его на площадке черной лестницы.

Жан Жеди не замедлил появиться.

Он был совершенно неузнаваем. На нем были черные панталоны, купленные в Тампле, немного поношенные, но еще очень чистые, сюртук такого же цвета и зеленый атласный галстук.

В левой руке он нес картонку с париками, перевязанную розовой лентой.

— Господин Лоран, — сказал он, обращаясь к Рене, — я к вашим услугам. Вы приказали мне быть аккуратным, и я явился минута в минуту.

— Отлично, — сказал Рене. — Франсуа, идите на ваш пост, я с минуты на минуту жду одну артистку, вы прямо проведете ее сюда.

— Слушаю, господин Лоран.

Механик, оставшись вдвоем с Жаном Жеди, продолжал:

— По окончании сцены вам стоит только открыть вот эту дверь, которая как раз за задней кулисой маленького театра. Выйдя на площадку, вы спуститесь по лестнице, а со двора выйдете на улицу.

— Отлично. Где же мы встретимся?

— Завтра утром в обычный час и на обычном месте.

— Значит, ты не уйдешь еще отсюда?

— Конечно, нет. Я хочу остаться здесь еще несколько дней, чтобы наблюдать, что произойдет.

— Но если мистрисс Дик-Торн станет тебя расспрашивать?

— Я отвечу ей так, что рассею все ее подозрения.

— Понимаю.

— Разумеется, — продолжал Рене, — вы исчезнете только вследствие тревоги; если же не произойдет ничего сверхъестественного, то вы подождете меня в той комнате, куда я вас отведу. Там будут одеваться настоящие актеры; наши костюмы в соседней комнате.

— Тревога непременно будет, — сказал Жан.

— Почему вы думаете?

— У меня есть доказательства, что я не ошибаюсь. И это еще не все: у меня есть сведения о ее сообщнике, заплатившем за убийство доктора из Брюнуа.

— Вы нашли его? — поспешно спросил Рене.

— Да.

— Это герцог де Латур-Водье?

— Не знаю, но ты можешь узнать.

— Я? — с изумлением повторил механик.

— Да.

— Странно, каким образом?

— Он был здесь больше часа.

— Здесь! В доме?!

— Да.

— Действительно, во время моего отсутствия здесь был посетитель, который желал видеть мистрисс Дик-Торн. Барыня никого не принимала, тогда он велел ей передать, что приехал из Брюнуа, сказав, что, услышав это, барыня непременно его примет.

— И что же?

— Он не ошибся.

— Без сомнения, он — сообщник.

— Но также несомненно и то, что вы напрасно подозревали герцога де Латур-Водье.

— Почему?

— Это не он.

— Так, значит, ты знаешь имя посетителя?

— Да, его зовут Фредерик Берар.

— Наконец-то, — прошептал старый вор. — Я даром пожертвовал золотой, но теперь не жалею о нем.

И Жан Жеди рассказал, как путешествовал на рессорах фиакра, узнав Фредерика Берара.

— Здесь недурно, — продолжал он, оглядываясь вокруг, — и, право, не мешало бы нам забрать банковские билеты!

— Я уже говорил вам, что не нужно воровства. Займитесь костюмами, — вот ключи от чемодана. Я же пойду дожидаться мадемуазель Берту, которая что-то запаздывает.

Жан пожал плечами, глядя ему вслед.

— Ты слишком деликатен, друг мой, — проговорил он. — Я не знаю ничего, кроме моего ремесла. Я взял с собой все, что нужно, и после комедии надеюсь добраться до сокровища. Он боится, что на нас будут жалобы, — какие глупости! Если мистрисс Дик-Торн та женщина, то я оставлю у нее в ящике квитанцию, которая заставит ее десять раз подумать, прежде чем жаловаться.

Затем, открыв чемодан, Жан Жеди начал готовить костюмы.

Была полночь.

Звуки оркестра смолкли. Гости мистрисс Дик-Торн заполнили буфет. Рене Мулен, удивленный и обеспокоенный необъяснимым отсутствием Берты, поминутно бегал из столовой, где его присутствие было необходимо, на парадную лестницу, куда звало его нетерпение.

Вдруг лакей Франсуа поспешно подбежал к нему.

«Наконец-то», — прошептал про себя Рене.

— Эта дама приехала? — спросил он вслух.

— Нет, господин Лоран, но с вами хочет поговорить какой-то кучер.

— Кучер?

— Да. Как кажется, вы его наняли и заплатили заранее.

— Сейчас иду.

Рене поспешно выбежал на улицу.

Сан-Суси ждал его у подъезда.

— Попросите выйти молодую даму, которую вы привезли, — сказал механик.

— Молодую даму?

— Да, конечно.

— Но я ее не привез.

Рене побледнел.

— Как! — вскричал он. — Вы не привезли ее?

— Нет.

— Почему же?

— По той причине, что она должна быть здесь уже давно. Когда я приехал за нею, мне сказали, что она уже уехала.

Беспокойство Рене превратилось в страх.

— Уехала? Это невозможно!

— Однако это так.

— Но ведь она должна была ждать, когда за ней приедут?

— За нею и приехали.

— Кто же?

— Какой-то фиакр. Кучер пошел предупредить барышню и увез ее. Вы должны это знать, так как он приезжал от вашего имени!

— Я не посылал никого, кроме вас.

— Однако другой кучер сказал, что приехал по поручению господина Рене Мулена. Иначе привратница не впустила бы его.

— И вы ехали полтора часа, чтобы привезти мне это известие, так как теперь больше полуночи?

— Я поехал сейчас же, но по дороге у меня упала лошадь и сломала оглоблю. Прошло много времени, пока я все привел в порядок.

Рене был в страшном волнении. Произошедшее казалось ему непонятным. Никто в мире не мог знать его плана. Его считали уехавшим из Парижа. Поэтому он не мог допустить, чтобы кто-нибудь мог воспользоваться его именем, чтобы завлечь Берту в западню.

По всей вероятности, тут была какая-нибудь ошибка, недоразумение. Если Берта действительно выходила, то, по всей вероятности, она опять вернулась и ждала.

— Послушайте, — сказал он, — можете ли вы в час с четвертью доехать отсюда на улицу Нотр-Дам-де-Шан и вернуться обратно? Я дам вам сто франков.

— Это возможно! Если лошадь издохнет — тем лучше — она не моя!

— Возвращайтесь же туда, откуда приехали, спросите снова мадемуазель Берту Монетье и привезите ее сюда.

— Я еду. Готовьте сто франков.

Сан-Суси вскочил на козлы и наградил лошадь таким дождем ударов кнута, что она пустилась в галоп.

«Если она приедет, то еще успеет вовремя, — думал Рене, возвращаясь наверх. — Но что за странное происшествие? Единственно возможное объяснение, — это то, что Берта вдруг испугалась своей роли и велела привратнице рассказать эту глупую историю о первом кучере. О! Женщины! Когда нервы вмешиваются в дело, все погибло!»

Артисты Gymnase приехали в костюмах, гости уселись, и музыка заиграла перед поднятием занавеса.

Рене воспользовался относительно свободным временем и стоял у окна, выходящего на улицу.

Немного ранее половины второго фиакр, запряженный взмыленной лошадью, остановился перед дверями дома.

Механик поспешно сбежал по лестнице.

— Ну, что? — спросил он кучера.

— Ваша дама не возвращалась.

— Может ли это быть?

— Я разбудил привратницу, и Бог знает, каких трудов мне это стоило. Я дал ей сто су из моего кармана, поднялся вместе с нею в квартиру барышни. Мы звонили, стучали — но никто не отвечал.

— Значит, случилось несчастье.

— О! Это невозможно! Вероятно, молодая дама была приглашена в другое место и не могла приехать сюда.

Рене ничего не ответил на эту бессмыслицу.

— Вот ваши деньги, — сказал он, давая билет в сто франков и монету в сто су.

Затем медленно поднялся по лестнице, шатаясь, как пьяный. Теперь он уже не думал больше, что Берта испугалась, он понял, что она попала в ловушку, подозревал преступление, и мрачное предчувствие наполняло его душу.

— Ну, что же, — прошептал он наконец. — Я исполню свою роль, а одна из горничных заменит Берту.

В эту минуту послышались аплодисменты, доказывавшие, что занавес опустился.

По окончании водевиля должен был последовать длинный антракт, чтобы дать время приготовить живые картины.

Рене отправил бывшего фигуранта из театра Амбипо к Жану Жеди, а сам отправился в людскую.

— Мадемуазель Ирма, — сказал он хорошенькой горничной Оливии, — окажите мне услугу.

— Отчего же нет, господин Лоран, — ответила субретка, бросая на метрдотеля красноречивый взгляд. — В чем дело?

— Замените одну артистку, которая не приехала в последнюю минуту.

— С удовольствием, господин Лоран. Но я играю комедии только в жизни.

— Я говорю не о комедии, а о живых картинах. Вам не надо говорить.

— Зато показывать надо много, — смеясь, сказала Ирма. — Я знаю эти живые картины, они очень хороши, но имеют недостаток в юбках. И хотя я довольно хорошо сложена и совсем не жеманница, но хочу подумать, прежде чем явиться в костюме Евы перед гостями барыни.

— Барыня не позволила бы явиться в таком костюме в свою залу. Личность, о которой я говорю, будет одета мужчиной, и сверх платья на нее наденут каррик кучера. Воплощенная невинность не могла бы оскорбиться от такой роли.

— Это мне нравится.

— Вы соглашаетесь?

— О! Да.

— Вам надо одеться. Идемте со мной.

Рене отвел Ирму в маленькую комнатку, где одевался Жан Жеди и бывший фигурант.

Старый вор был уже загримирован и заканчивал гримировать своего спутника, игравшего роль доктора из Брюнуа.

— А мадемуазель Берта? — спросил Жан.

— Она не могла приехать. Но вот эта особа заменит ее.

Мужчины уступили место субретке, которая, получив наставления Рене, не теряя ни минуты, стала переодеваться, тогда как мнимый Лоран отправился в соседнюю комнату.

В то время живые картины были в большой моде. Они были прежде всего поставлены в театре Porte Saint Martin труппой прелестной мадам Келлер, которой весь Париж восхищался в роли Ариадны, сидящей на пантере и одетой в одно только шелковое трико телесного цвета.

Артисты, нанятые Рене Муленом, зарабатывали много денег, давая каждый вечер представления и на публичных сценах, и в частных домах. Перед самым поднятием занавеса, перед каждой картиной, директор труппы выходил, раскланивался со зрителями и говорил:

«Дуэль Пьеро», «Порыв ветра», «Суд Париса», «После сражения» и т. д. и т. д.

Антракты были очень коротки.

Как только представление было закончено, труппа, которую ожидали в другом месте, поспешила оставить дом на улице Берлин.

Но оставалось показать еще последнюю картину.

Рене, как только опустили занавес, отправил лакея к дирижеру оркестра с просьбой сыграть похоронный марш, и, как только раздались первые аккорды, Жан Жеди расставил своих актеров около декорации, представлявшей мост, плохо освещенный масляными фонарями, сомнительный свет которых падал на неподвижный фиакр.

Представление убийства доктора Леруа было вполне верно и отличалось ужасным реализмом. Никто не мог бы узнать отлично загримированных лиц актеров этой ужасной сцены.

— Кончено, — сказал старый вор, поднимая нож над бывшим фигурантом Амбигю, игравшим роль доктора.

— Поднимайте занавес, — сказал механик.

Занавес сейчас же поднялся, открыв мрачный пейзаж.

В то же время громкий голос, голос Рене, покрывая звуки музыки, произнес:

— Преступление на мосту Нельи.

Мистрисс Дик-Торн побледнела, как мертвая, зрачки ее испуганно расширились, и, не сознавая, что делает, она хотела встать, но ноги отказались ей служить. Она тихо застонала, упала в кресло и потеряла сознание.

Занавес тотчас же опустили.

Все гости в волнении бросились к Клодии. Никто не мог понять истинной причины этого обморока.

Оливия с отчаянием ломала руки, покрывая поцелуями холодные щеки матери.

Один Этьен Лорио сохранял полное спокойствие. Он спросил воды, дал понюхать Клодии флакон с солями и отвечал испуганным гостям, что это не что иное, как простой обморок, причина которого — сильная жара.

Ухаживая за мистрисс Дик-Торн, Этьен Лорио думал о Рене Мулене. Он припоминал слова, произнесенные им у Берты: «Не удивляйтесь ничему, как бы ни удивительно показалось вам то, что произойдет на ваших глазах». Неужели тайна Рене и Берты имела какое-нибудь отношение к обмороку мистрисс Дик-Торн?

Присутствие Рене Мулена в доме под вымышленным именем вполне позволяло допустить такое предположение.

Обморок произошел как раз в ту минуту, когда в зале раздалась фраза «Преступление на мосту Нельи». Не было сомнения, что эти слова вызвали странный испуг, причиной которого, по всей вероятности, был мрачный вид декорации, вызвавшей какое-нибудь ужасное воспоминание.

Что это могло быть за воспоминание и что было преступного в прошлом мистрисс Дик-Торн?

Этьен напрасно задавал себе эти загадки, не имея возможности ответить на них.

Дверь залы отворилась, и появился Рене Мулен. Его грим и костюм исчезли. Он снова превратился в с головы до ног безукоризненного метрдотеля.

— Ах! Господин доктор! — вскричал он. — Что я слышал, барыне сделалось дурно во время живых картин?

Этьен в ту же минуту узнал громкий голос, произнесший фразу «Преступление на мосту Нельи». Он вздрогнул и пристально взглянул на Рене.

Последний ответил едва заметным знаком, чтобы он молчал.

— Надеюсь, это не опасно?

— О! Совершенные пустяки. Успокойте гостей, господин Лоран. Скажите, что не пройдет четверти часа, как мистрисс Дик-Торн снова выйдет к ним здоровее чем когда-либо.

ГЛАВА 21

Жан Жеди и Рене во все время картины не сводили глаз с мистрисс Дик-Торн, они видели, как она побледнела, задрожала и, наконец, упала в обморок.

— Теперь мы знаем, чего нам держаться, — прошептал Рене на ухо Жану Жеди. — Моя идея была недурна, и успех превосходит наши надежды. Вы знаете лестницу, по которой можно выйти во двор, уходите — и до завтра.

— До завтра, — повторил старый вор. — Я иду.

Рене поспешно отправился переодеваться. Бывший фигурант Амбипо и мадемуазель Ирма делали то же.

Что касается Жана Жеди, то у него была своя идея.

Уверенность, что хозяйка дома — его отравительница, еще больше подстегнула его. Поэтому, вместо того чтобы раздеться, он поглядел через отверстие в занавесе, что происходит в зале, и увидел, что все гости толпятся вокруг Клодии, упавшей в обморок. Бесполезно прибавлять, что это происшествие вызвало гостей из всех остальных комнат.

«Они все заняты, — подумал Жан, — это великолепно, да к тому же я ничем не рискую. Если бы меня по несчастью схватили, то мне надо сказать только одно слово на ухо хозяйке, чтобы меня сейчас же выпустили. Идем!»

И старый вор отправился в маленькую гостиную по хорошо известной ему дороге.

Из залы доносился шум голосов, но в комнате было совершенно пусто. Надо было действовать скорее.

Жан Жеди вынул из кармана стальное долото и, подсунув его под замок, налег на него изо всей силы.

Послышался глухой треск, замок уступил, ящик выдвинулся, и Жан Жеди увидел бумажник, набитый банковскими билетами, в тайном отделении которого заключалось, кроме того, завещание Сигизмунда и расписка Кортичелли.

Раскрыв бумажник, Жан Жеди лихорадочно осмотрел драгоценные бумаги.

— Наконец-то! — прошептал он, пряча бумажник на груди. — Теперь надо только устроить так, чтобы помешать англичанке послать полицию по моим следам. Это будет нетрудно.

Вынув из своих бездонных карманов карандаш, он написал на клочке белой бумаги следующие строки:

«Расписка дана из Нельи в получение первого задатка за дело в ночь на 24 сентября 1837 года. Жан Жеди».

Он положил листок на место бумажника и снова задвинул ящик. Затем поспешно оставил комнату, а через несколько секунд — и дом, не будучи никем замечен.

— Ну, теперь я могу немного угостить себя, — сказал он, выйдя на улицу, — а затем посмотрю, что там такое.

В это время мистрисс Дик-Торн, придя в себя, с удивлением й страхом оглядывалась вокруг.

Глубокое молчание царствовало в комнате, в которую ее перенесли из залы. Рядом были только Оливия, доктор Этьен Лорио и Рене Мулен.

В первое мгновение Клодия как будто начала бредить.

— Велите замолчать музыке, — глухо сказала она. — Опустите занавес… Погасите огни… Прогоните это проклятое видение.

Оливия горько заплакала.

Рене с трудом скрывал свою радость.

— Придите в себя, сударыня, — сказал Этьен. — Вам было дурно, но теперь вы оправились и можете успокоить гостей.

Слова молодого человека быстро вернули Клодию к действительности, — она вдруг успокоилась. В то же время воспоминание о происшедшем ясно возвратилось к ней; она вздрогнула, поняв, насколько опасно было ее положение и какие комментарии мог вызвать ее странный обморок.

Всякий другой на ее месте опустил бы руки, но Клодия была женщина энергичная. Силой своей железной воли она заставила свое лицо принять спокойное выражение. Слабая улыбка мелькнула на ее губах, и она почти спокойным тоном спросила Этьена:

— Но что случилось, доктор? Мне кажется, что я чего-то испугалась и потеряла сознание, но я не помню хорошенько, — объясните, в чем дело?

Племянник Пьера Лорио был совершенно обманут этим наружным спокойствием, но Рене знал, в чем дело.

— Нет ничего проще. Последняя живая картина была действительно слишком мрачна. Картина убийства взволновала вас, испуг вызвал обморок. Это часто бывает в театрах в слишком чувствительных сценах.

— Да, действительно, — смеясь, сказала Клодия. — Теперь я припоминаю, эта картина произвела на меня ужасное впечатление. Но моя слабость должна была показаться смешной?

— Нисколько, никто не в состоянии бороться с обмороком.

— Во всяком случае, он очень извинителен. Эта картина поразила меня, потому что напомнила одно происшествие…

— А!… — почти против воли прошептал Рене.

— Да, — продолжала мистрисс Дик-Торн, — однажды ночью в то время, когда моя Оливия еще не родилась, на меня и моего мужа напали на одном лондонском мосту. Мы возвращались с бала, у меня хотели украсть бриллианты. Кучер был заодно с ворами, и без вмешательства, почти чудесного, шедших мимо полисменов, мы, по всей вероятности, были бы убиты и брошены в Темзу.

— В таком случае, это вполне объясняет сегодняшний обморок, — сказала Этьен.

— Могу ли я, доктор, выйти к гостям?

— О, да; только выпейте сначала стакан холодной воды.

— Я сейчас подам, — сказал Рене, поспешно выходя.

— Дорогая мама, — сказала Оливия, обнимая мать, — тебе надо немного поправить прическу. Хочешь, я пошлю к тебе горничную?

— Не надо, милочка. Я сама поправлю волосы. Выйди к гостям вместе с доктором, скажи, что я совсем оправилась и буду через пять минут.

Оливия успокоила всех улыбкой. Дирижер оркестра подал знак, и бал, прерванный на мгновение, возобновился с новым оживлением.

— Что случилось? — спросил Анри, подходя к Этьену.

— Обморок, ты ведь сам знаешь.

— Да, но по какому поводу?

— По поводу одного лондонского воспоминания, вызванного неудачной картиной. Мистрисс Дик-Торн немного нервна и слишком впечатлительна, — вот и все.

Оставшись одна, Клодия встала и, поправляя перед зеркалом свои роскошные черные волосы, старалась принудить себя хладнокровно всмотреться в свое положение, проникнуть в окружающую ее тайну.

«Что значит все произошедшее? — спрашивала она себя. — Кто приказал поставить эту ужасную картину в моем доме? Кто мог восстановить сцену во всей ее ужасной истине?… Только двое, кроме меня, знали все подробности: Жан Жеди и герцог Жорж. Жан Жеди умер, остается герцог. Но какой интерес мог он иметь, вызывая скандал, более опасный для него, чем для меня? Может быть, это простой случай? Может быть, есть какая-нибудь картина, представляющая преступление на мосту Нельи? Это возможно, но довольно невероятно».

Клодия думала обо всем этом, когда вошел Рене и почтительно подал ей стакан воды.

— Лоран, — сказала она, — мне надо попросить у вас некоторые объяснения.

— По поводу чего?

— По поводу представленных здесь живых картин или, лучше сказать, по поводу последней.

— Той, которая произвела на барыню такое тяжелое впечатление?… Если бы только я мог предвидеть, что она может напомнить… Но я считал ее совершенно безобидной.

— Кто исполнял роли в этой картине?

— Артисты, которые представляли предыдущие.

— Вы в этом уверены?

— Совершенно, я видел, как они раздевались.

— Директор труппы еще здесь?

— Нет, он уехал вместе с труппой, чтобы дать представление в предместье Сен-Жермен. Я должен завтра отправить к нему декорации. Будут еще какие-нибудь приказания?

— Нет.

Рене поклонился и хотел выйти.

— Еще одно слово, — продолжала мистрисс Дик-Торн.

— К вашим услугам.

— Мне надо заплатить завтра или, лучше сказать, сегодня по довольно большим счетам, я не хочу, чтобы вы отсылали поставщиков. Сколько вам нужно по приблизительным подсчетам?

— Около тысячи золотых.

— Как только гости оставят дом, придите ко мне… я вам дам три тысячи франков.

— Слушаюсь.

Рене Мулен снова поклонился и вышел.

Клодия, еще немного бледная, но с улыбкой на губах, вышла в зал, где ее встретила настоящая овация.

Праздник продолжался еще долго. Затем, после котильона, гости мистрисс Дик-Торн разъехались, и в четыре часа не осталось никого.

— Пойдите сюда, — сказала тогда Клодия метрдотелю.

Рене последовал за ней и переступил порог комнаты, в которой стояло бюро черного дерева.

Клодия вынула из кармана связку ключей, выбрала один и вложила в замок. Ключ не повернулся. Клодия сделала быстрое движение и выдернула ящик.

«Это странно, — подумала она. — Однако я уверена, что заперла его на ключ».

Сунув руку в ящик, она вскрикнула от удивления и испуга.

— Что случилось? — с беспокойством спросил Рене.

— Сюда кто-то входил! — вскричала Клодия. — Меня обокрали!

— Вас обокрали? Это не невозможно. В этой комнате все время были гости, и она отделяется от залы простой портьерой.

— Повторяю, меня обокрали. Замок сломан, смотрите! У меня украли бумажник с важными бумагами и более ста тысяч франков.

— Это, положительно, непонятно. Уверены ли вы, что не положили бумажник в другое место?

— Совершенно уверена: он лежал тут, на месте этой бумаги, которой прежде не было.

Клодия взяла листок.

Две строчки, написанные крупным почерком, бросились ей в глаза. Она подошла к канделябру, и Рене увидел, как ее руки задрожали, а взгляд принял выражение невообразимого ужаса.

«Расписка из Нельи в получении первого задатка за дело в ночь на 24 сентября 1837 года. Жан Жеди».

Она прислонилась к стене, чтобы не упасть, и, сама не сознавая, что говорит, повторяла:

— Жан Жеди!… Жан Жеди — жив!…

«Негодяй не послушался меня», — подумал Рене.

Затем прибавил вслух:

— Так как барыню обокрали и эта записка может навести полицию на след вора, то надо сейчас же объявить. Я бегу к комиссару.

Эти слова сейчас же привели в себя Клодию. Мысль, что Жан Жеди, если его найдут, донесет на нее, привела ее в ужас.

— Нет! Нет!… — сказала она, стараясь оправиться. — Не делайте ничего… не говорите ни слова. Я ошиблась… У меня ничего не украли… ничего… слышали? Положительно ничего… Вы должны молчать!… Погодите!…

Мистрисс Дик-Торн вынула другой ключ, открыла маленькую шкатулку и вынула из нее шелковый кошелек, в котором было несколько банковских билетов и около пятидесяти золотых монет, отсчитала три тысячи франков и передала Рене.

— Вот что вам надо. Идите и помните, что вы должны молчать.

— Не беспокойтесь!

«Нет сомнения, что это женщина с моста Нельи, — думал Рене, уходя. — Теперь сомнение невозможно. Имя Жана Жеди произвело на нее потрясающее впечатление. Она теперь говорит, что ее не обокрали, и не хочет жаловаться полиции, потому что боится встретиться лицом к лицу со своим бывшим сообщником и потому что в бумажнике, без сомнения, заключаются доказательства преступления, совершенного ею двадцать лет назад. Положительно, все идет к лучшему, и я прощаю Жана… Теперь мне только надо узнать причину отсутствия Берты, и, как только рассветет, я пойду на улицу Нотр-Дам-де-Шан».

Мистрисс Дик-Торн, оставшись одна, не думала больше скрывать свое волнение и беспокойство.

— Жан Жеди жив! — повторяла она. — И появляется через двадцать лет… Этот человек узнал Жоржа, сблизился с ним, и Жорж устроил всю эту ужасную комедию… Я сказала ему, что у меня есть завещание его брата и расписка Кортичелли, он захотел овладеть ими и поручил Жану Жеди обокрасть меня… Негодяй дал мне утром сто тысяч франков, зная, что вернет свои деньги вечером. Герцог де Латур-Водье, сенатор и миллионер, подлее, чем разбойник по профессии!… И этот человек обязан мне всем: богатством и титулом!… Но последнее слово еще не сказано. Мы увидим, герцог, что ответите вы мне завтра, когда я отправлюсь к Фредерику Берару!

В восемь часов утра Рене, отдав приказание, чтобы поставщики ждали его, взял фиакр и отправился к Берте.

Привратницы не было, он прямо поднялся на третий этаж и несколько раз позвонил у дверей.

Увы! Никто не ответил!

Рене приложился ухом к замку; мертвое молчание.

Сердце Рене сжалось.

«С Бертой случилось несчастье, — думал он. — Вчера я отказывался верить, но сегодня… Бедная девушка попала в ловушку!…»

Он в отчаянии спустился вниз, где встретил привратницу.

— Вы идете от мадемуазель Монетье? — спросила она.

— Да, и я сильно обеспокоен: вчера я два раза присылал за нею, а сегодня утром напрасно звонил у дверей.

— Это потому, что она не вернулась. Сегодня ночью я отворяла двери только кучеру.

— Не кажется ли вам странным ее отсутствие? — спросил Рене.

— Да, я тут положительно ничего не понимаю. Вы нанимали только одного кучера, господин Рене?

— Одного, того, который приезжал два раза.

— Каким же образом могло случиться, что другой приехал незадолго до условленного часа и спрашивал мадемуазель Берту от вашего имени?

— От моего имени?

— Да, я даже помню разговор, который вела с ним. Он хотел войти, не говоря ни слова, тогда я спросила его, куда он идет.

— Что же он ответил?

— На третий этаж к мадемуазель Берте Монетье от имени Рене Мулена, чтобы отвезти ее…

— Куда же он сказал нужно отвезти ее?

— Я не знаю, договорил ли он свою фразу, во всяком случае, я ничего не помню. Я ответила: «Идите», и он пошел.

— Мадемуазель Берта вышла вместе с ним?

— Да, может быть, минуту спустя.

— И, проходя мимо вас, ничего не сказала?

— Нет. Она сама заперла за собой дверь. И почти в ту же минуту, как она отъехала, другой фиакр остановился перед домом и второй кучер — на этот раз ваш — явился за тем же, за чем и первый.

— А вы хорошо видели первого?

— Так, как вижу вас.

— Вы убеждены, что это был настоящий кучер?

— Он был похож на кучера, но, конечно, не показывал мне своего билета.

— Можете вы описать его?

— С удовольствием, если это может быть вам полезно.

— Очень полезно. Отсутствие мадемуазель Берты необъяснимо, и я боюсь, не случилось ли с ней несчастья!

— Будем надеяться, что нет. Бедная барышня! Вам нужно отправиться в префектуру и сделать заявление.

— Для того чтобы сделать это, мне нужно ваше показание.

— Кучер скорее мал ростом, чем велик, и довольно полон. У него были рыжие волосы и такие же бакенбарды. Очень длинное пальто светло-коричневого цвета с медными пуговицами и клеенчатая шляпа… Дальше я ничего не знаю!

— Благодарю вас. Еще одно слово. Вы знаете, что люди любят делать предположения и что репутация молодой девушки — вещь очень деликатная. Если кто-нибудь спросит, где мадемуазель Берта, отвечайте, что она уехала в деревню.

Оставив дом, Рене в сильном беспокойстве сел обратно в фиакр, который привез его.