имние дожди превратили поля миссии в сплошную топь. Холодный сырой ветер пронизывал до костей. Однажды выпал даже скупой снег. Он задержался лишь на вершинах холмов, и при виде этих далеких белых клочков у пленников-северян сжималось сердце от тоски но родным местам. Все работы перешли в помещения: там лили сальные свечи, варили мыло, ткали грубые одеяла. Обрабатывали и складывали в штабеля бычьи кожи — самый ходовой калифорнийский товар.

Захару велели сколачивать ящики. Такому плотнику, как он! Курам на смех. Но он был рад и этому занятию.

Рождественские праздники прошли в сплошных богослужениях. Все население миссии часами парилось в церкви. Под ее сводами стоял густой запах пота, свечного чада и ладана. Падре еще раз блеснул своим даром неутомимого проповедника. Как только он умолкал, хор «мирных» крещеных индейцев по его знаку запевал церковные гимны.

Для Захара это испанское рождество было особо изощренной пыткой. Оно мучительно напоминало ему о домашнем рождестве — то было такое милое, любезное его сердцу время. И радостное тоже. Над всей Россией царствовал веселый Дед Мороз, заснеженный мешок которого раздувался от подарков. В те далекие времена, когда Захар был маленьким, его отец охотно рядился белобородым Дедом Морозом, и тогда в их доме стекла дрожали от смеха.

В эти долгие туманные вечера Захар часто вспоминал отца. Его черные курчавые волосы, дружелюбную улыбку, озорной блеск темных глаз. То и дело Захар гадал: «Пришла «Кама» в Росс или нет?» При мысли о том, что «Кама», может быть, потерпела крушение в пути и его отца уже нет на свете, им овладевало отчаяние.

Время тянулось, переползало из недели в неделю медленно, равнодушно, как каторжник, к ноге которого приковано чугунное ядро. В ясную погоду их все еще посылали в поле. Хотел этого Захар или не хотел, но и ему пришлось оторваться от плотницких работ и ковыряться в липкой рыжей глине. Глина была повсюду: в его волосах, в ушах и даже на зубах. Постель царапала его кожу глиняной крошкой. Захар забыл, что значит быть чистым. Он привык к запаху собственной грязи и пота.

В один из погожих мартовских дней их погнали с поля задолго до привычного времени окончания работ. Вскоре после полудня солдаты окружили партию полевых рабочих, и колонна отправилась в миссию. Сырая земля дымилась в горячем алмазном блеске солнца. Дневного света с лихвой хватило бы еще на три-четыре часа работы. Тайин пристроился к Захару, который плелся в хвосте колонны.

Захар был в безнадежно мрачном настроении. Он живо представлял себе, как будет ходить в такой вот колонне до самой смерти — старый, беззубый раб. Он покосился на Тайина и сказал, коверкая слова на его лад:

— Чертовско странно дело должно быть, однако.

Янтарные глаза понимающе взглянули на него:

— На душе плохо? Смеешься, как я говорю, — тебе лучше станет? Ну-ну, шути, шути.

Они пошли рядом. Алеут сказал:

— Твоя правда. Чертовско странно. Зачем гнать домой такое время? Очень-очень рано.

Так они и брели в хвосте колонны до самой миссии. Из-за глинобитных стен доносились удары барабана, подвывали флейты — индейский оркестр старался изо всех сил. Полевая команда вошла в высокие задние ворота, сколоченные из толстых бревен, и остановилась. Захар и Тайин оказались у самых ворот, перед ними колыхалась живая стена из коричневых спин индейцев. Похоже, что на площадь высыпало все население миссии.

Замыкавший колонну солдат пришпорил коня и проехал сквозь толпу вперед. Обычно же он затворял ворота снаружи, запирал их на засов, а затем объезжал миссию, чтобы въехать через главные ворота.

Захар глядел поверх голов индейцев на церемонию, происходившую перед церковью. На ступенях церкви стояли какие-то важные гости. Сверкали на солнце золотые эполеты, гофрированные манишки, блестящие шарфы. Под ярко расшитыми церковными хоругвями стоял падре в церковном облачении: то ли он служил молебен, то ли обращался к гостям с приветственной речью. Лицо его было обращено к седобородому сановнику, широкая грудь которого была усыпана орденами.

У самых ступеней церкви выстроился эскорт сановника: кавалеристы в новенькой голубой форме, щеголеватые, подтянутые — рядом с ними солдаты из миссии выглядели оборванными бродягами. Под одним из всадников взыграла, заплясала серая в яблоках лошадь, и он до отказа натянул поводья. Когда всадник вскинул голову, солнце ярко осветило его надменное горбоносое лицо, черную бородку, подстриженную так коротко, что она казалась нарисованной. У Захара екнуло сердце: Ривера! Память перенесла его в Росс: испанский капрал говорил тогда, что его переводят на юг. «Боже мой! Если он узнает, что я здесь…» Захар втянул голову в плечи.

Стоявший рядом с ним Тайин взобрался на бугорок, поднялся на цыпочки, повел глазами налево, направо, оглянулся. Толкнул локтем Захара:

— Хорош время бежать, — сказал он напряженным шепотом. — Пойдешь со мной?

Захар изумленно вытаращился на него, потом бросил осторожный взгляд в сторону церкви. Стоявшие на ступеньках преклонили колени перед священником. Кавалеристы спешились и тоже стояли на коленях. Захар не мог отвести глаз от склоненной головы своего врага. Если Ривера обнаружит его здесь, он пропал… Захар обернулся к Тайину.

— Да, — тихо сказал он.

— Сейчас самый раз, — прошептал Тайин; все смотрели на падре и на людей, стоявших перед ним на коленях. — Хочешь бежать, иди за мной. Иди, как я. Тихо, осторожно.

Алеут соскользнул с бугорка и стал бочком пробираться к воротам, неслышно скользя босыми ногами по земле. Он не шел, а струился, тек, как вода. Захар пригнул голову и двинулся следом, стараясь во всем подражать ему.

В этот момент в первых рядах индейцев, сгрудившихся перед порталом церкви, раздались крики. Захар застыл на месте.

— Руссос! Руссос! Мы руссос! — Два алеута выбились из толпы, бросились перед ступеньками на колени — Спаси нас, господин! Мы руссос!

Но солдаты вмиг скрутили им руки за спину и увели прочь.

Между тем Тайин уже проскользнул в приоткрытые ворота. Захар последовал за ним. Они осторожно притворили ворота снаружи и опустили засов.

Они мигом домчались до грушевого сада, который начинался в сотне шагов от ворот. Тайин знаком велел замереть. Захар боком стал за дерево, прижался к стволу, как бы желая врасти в него.

Высокий распев доносился из-за стен миссии — священник продолжал прерванный молебен. Их побег остался незамеченным.

До сих пор Захар действовал механически. Не задумываясь, он последовал простому животному инстинкту — бежать от опасности. Но теперь наступила реакция. Его трясло от возбуждения и страха.

— Как ты думаешь, что они сделают с этими двумя алеутами?

Тайин поглядел на него своими кошачьими глазами:

— Бить будут.

Он осмотрелся и снова пустился бежать. Захар следовал за ним по пятам. Следующую остановку они сделали в густых зарослях бузины. За ними никто не гнался. В миссии заиграл оркестр.

— Спать погонят, тогда увидят, что нас нет, — сказал Тайин.

— Ну, а теперь что будем делать? — Захар уныло глядел на бескрайние поля вспаханной красной земли. На окружающих холмах, зазеленевших после зимних дождей, пасся скот. Все вокруг голо, открыто, нигде не спрячешься. Ему ни за что не хотелось выходить из кустарника на открытое место.

— Бежать будем, — сказал Тайин и легким, мерным шагом затрусил вверх по склону.

Вскоре длинноногий Захар обогнал приземистого алеута. Его сапог давно уже не было и в помине, подошвы ног у Захара загрубели и покрылись жесткими мозолями. Захар первым поднялся на вершину холма и сломя голову помчался вниз. Поднимаясь на следующий, более высокий холм, он уже начал пыхтеть, замедлил бег и в конце концов остановился. Когда Тайин поравнялся с Захаром, тот сидел на земле, опустив голову на руки. Крепконогий алеут бежал все так же легко, размеренно. Захар поднялся и пристроился к нему. Теперь он равнялся на темп Тайина и не вырывался вперед. Они продолжали бежать — в гору, опять под гору, — пока Захар не почувствовал, что у него разрываются легкие.

— Погоди, — прохрипел он, — передохнем чуток.

Тайин продолжал рысить.

— Через этот холм, — пропыхтел он. — Потом отдых.

Захару казалось, что холму никогда не будет конца. Заходящее солнце обжигало голую спину. И все же он добрался до вершины и неверным шагом спустился вниз по склону.

Тяжело дыша, Тайин свалился в траву, перекатился на спину. Захар рухнул рядом. Он никак не мог перевести дыхание, в груди жгло. Не успел он отдышаться, как Тайин уже встал.

— Постой, Тайин… — простонал Захар. Он медленно поднялся на ноги, осмотрелся. — Это не та дорога. Мы пришли с побережья совсем другим путем.

— Хорошо, что другим. — Тайин глубоко вздохнул. — Когда солдаты за нами идут, они как думают? Думают, мы бежим, как пришли. И сами так пойдут.

— Ладно, а куда же мы придем этой дорогой? — Захару начинало казаться, что их побег был необдуманным, опрометчивым шагом. Он выбился из сил, был голоден — и боялся. До смерти боялся затеряться и пропасть в незнакомых местах.

— На волю придем, — отрезал Тайин. — Кончай хныкать. Хочешь назад — иди назад. Хочешь со мной — пошли.

Захар молча рысил рядом, обиженный и возмущенный. Ему ведь и в голову не приходило возвращаться. Пожалуй, сейчас еще можно было бы незаметно вернуться в миссию. Но там был Ривера.

Они бежали, лишь изредка позволяя себе короткие передышки. С наступлением сумерек оба стали озабоченно вглядываться в окрестности: где-то нужно было найти прибежище на ночь в этой голой складчатой местности. Сбегая вниз по очередному склону, Тайин вдруг круто свернул в ложбину между двумя холмами. Узкая полоска деревьев обрамляла края лощины. Тайин прохрипел:

— Здесь будет вода.

И этот хрип подсказал Захару, что Тайин так же изнывал от жажды, как и он сам.

Спотыкаясь, они спустились в лощину и упали на колени, вдыхая запах свежести, исходившей от неширокого ручья.

— Мало-мало пей, — сказал Тайин и окунул голову в воду. — Потом пей сколько хочешь. Здесь ночуем.

Освежившись, они двинулись лощиной вдоль ручья и вскоре вышли на небольшую ровную площадку, окруженную соснами. Захар сгреб кучу хвои и в изнеможении повалился на нее. При гаснущем свете дня Тайин обламывал ветки и устраивал для себя что-то вроде гнезда. Воздух свежел, а у обоих беглецов вся одежда состояла из коротких штанов. Но у Захара не было больше сил, чтобы устроиться поукромнее. Он зарылся в ворох упругой хвои и обнял себя руками за плечи.

Его мучил голод, все мысли были только о еде. О «пиноли» — этой жидкой размазне, с которой начинался каждый день в миссии. В редкие счастливые дни кашу скупо заправляли жареным салом. Если в чашке попадалась шкварка от сала — это было редкостное везение. Сегодня Захар ничего не ел, кроме утренней порции пиноли, без сала, и сейчас он готов был душу отдать за чашку этой размазни. С этой мыслью он заснул.

Среди ночи он проснулся, холод и голод донимали его. Он завидовал Тайину, сладко храпевшему в своем гнезде из веток.

Наконец и Захару удалось забыться. И почти сразу (во всяком случае, так ему показалось) Тайин разбудил его толчком в плечо.

Стоял сырой утренний туман. Захар потянулся, сел, зевнул, растер окоченевшие руки и ноги. Тайин разорял свое гнездо, разбрасывал сосновые ветки под деревьями. Захар подпрыгивал и махал руками, чтобы согреться. Пока он пил из ручья и плескал воду на лицо, Тайин уничтожил все следы их ночевки.

К восходу солнца сосновая рощица осталась далеко позади. Они поднимались на вершину, господствовавшую над холмистой местностью. Тайин хотел обозреть окрестности и определить дальнейший путь. Солнце позолотило гору и сунуло розовый палец в расщелину перевала. Они упорно пробирались по песчаным сланцам и плоским выступам скал, то по колено в траве, то среди зарослей колючего чаппараля. Солнце стояло уже высоко, когда они вышли на тропу, петлявшую в гору. Красноватая почва дышала зноем. На тропе виднелись следы лошадиных копыт.

Тайин опустился на колено. Перепела оставили в рыжей пыли оттиски своих трехпалых лапок; а вот прошел олень. В нескольких местах поверх отпечатков конских копыт легли следы енота, похожие на оттиск детской ручонки. Захар тупо глядел на широкую, загорелую, потную спину алеута.

— Старые следы. Испанцы здесь были. — Тайин встал. — Чертовско плохо дело может быть, если пойдем по тропе.

Захар посмотрел вверх. По обе стороны от перевала тянулись скалистые вершины, остроконечные, как зубья пилы. От голода Захар ощущал в голове удивительную легкость. Он хихикнул:

— Другого-то пути нету!

Тайин пожал плечами:

— Пошли. Только тихо. Слушать будем, если кто идет.

Они добрались до перевала к полудню, до того усталые, что тут же и свалились прямо на тропе. Двужильный Тайин, как всегда, отдышался первым и полез на выступ скалы. За ним вскарабкался Захар.

Захара и так пошатывало от голода, а от вида, открывшегося перед ним, у него и вовсе закружилась голова. Справа, со стороны океана и параллельно ему, виднелась бесконечная цепь холмов, покрытых густыми лесами. Слева, в глубине материка, одна за другой тянулись лысые, безлесные гряды, похожие на ряды оскаленных клыков. Между грядами, прямо перед ними, петляла широкая река, ее серебряные извивы то исчезали, то снова появлялись в северной стороне. Тайин показал рукой на реку:

— Так пойдем. По речке, на север.

Сразу за перевалом, у тропы, голубое небо отражалось в продолговатом озере с лесистыми берегами. На дальнем, восточном берегу паслось стадо коров. Несколько коров стояло на отмели по колено в воде. Вода притягивала Захара, как магнит.

— Пойдем искупаемся, — хрипло сказал он и зашагал вниз.

Озеро, раздувшееся от зимних дождей, затопило подлесок и валежник. Коричневатая вода окрасила тело Захара в цвет старой слоновой кости. Захар долго плескался, как выдра, потом распластался на воде лицом кверху и стал прислушиваться к нескончаемым нежным трелям какой-то птицы, впадая в блаженную дремоту. Тайин окунулся разок и уселся на берегу под раскидистым дубом.

Когда Захар выбрался из воды, у него подгибались ноги. Долгое купание усилило голодное головокружение.

— Хорошо быть чистым. Но я, видно, перекупался, ноги не держат. — Он захихикал, как пьяный.

Тайин понимающе кивнул:

— Голодный. Ладно, пошли.

Чтобы снова выйти на тропу, им пришлось обогнуть озеро. Почва была изрезана руслами ручьев, сбегавших в озеро с холмов. Они перепрыгивали через ручьи, пробирались болотистыми низинами и лугами. То и дело попадались купы деревьев, звенящие от птичьего гомона.

До тропы оставалось уже совсем немного, как вдруг Тайин остановился. То наклоняя, то поворачивая голову, он коротко и резко втягивал носом воздух. Они были примерно в полумиле от озера, на поросшем ольхой берегу ручья.

— Ты чего? — зашептал Захар в смутном предчувствии опасности. Голова у него гудела, как пчелиный улей.

— Огонь. Дым. — Тайин снова втянул в себя воздух. — Мясо жарят.

Ручей, на берегу которого они стояли, пересекал узкую лужайку, потом нырял в дубовую рощу. Желтые глаза Тайина обшаривали опушку. Сквозь деревья просачивался дым.

Мясо! Во рту у Захара сбежалась слюна. Спотыкаясь, он побрел к опушке.

— Дурак! — презрительно пробормотал Тайин. — Не ходи, опасно.

Захар слышал, но не хотел понимать. Голод гнал его вперед вопреки опасности. Ноги сами перенесли его через лужайку. Словно во сне он увидал в глубине рощи поляну.

Посреди поляны горел костер. Между двумя рогульками была подвешена на вертеле говяжья ляжка. Когда жирный сок капал с нее в огонь, вверх поднимались струйки ароматного дыма.

Этот вид, этот запах гипнотизировали Захара. Он вступил на поляну, не отрывая глаз от поджаристой корки на мясе. Для него ничего больше не существовало на свете, кроме этого истекающего жиром мяса. Он уже не слышал отчаянный шепот Тайина за своей спиной:

— Стой, дурак!

Захар сделал еще несколько шагов к костру. И тут тень мелькнула перед его глазами. Захар попытался отмахнуться от нее, но прежде чем он успел шевельнуться, вокруг его плеч затянулся аркан.

— Тайин! — завопил Захар.

Краем глаза он успел заметить, как Тайин сломя голову мчался по лужайке назад, к ольхам. В этот миг сильный рывок швырнул Захара на землю. Он ударился головой о камень и потерял сознание…

Град увесистых ударов заставил его очнуться. Он полулежал со связанными руками и ногами, прислоненный к дереву и привязанный к его стволу веревкой, которая стягивала его грудь, как железный обруч. Голова раскалывалась от боли, в глазах стоял туман, бока ломило от ударов, которые продолжали сыпаться на него.

Мигая невидящими глазами, Захар вглядывался в надменное, жестокое лицо. Эти наглые черные глаза, эта бородка, словно нарисованная тушью, кого-то ему напоминали. Слабая искорка вызова мелькнула в глазах Захара.

— Конкистадор, — выдохнул он.

Капрал Хуан де Ривера перестал лягать его ногами. Он глядел на Захара сверху вниз с холодным вниманием рыбака, изучающего червя, прежде чем насадить его на крючок.

— Сеньор Петров, — произнес он тихим ядовитым голосом. — Эль руссо Петров. Ты думал, испанский солдат глупый, э, сеньор Петров? Глупый солдат, не понимает, куда вы побежали? Теперь ты видишь. О да, сен-ньор Петров, вы еще много будете видеть. — Он еще раз с силой двинул Захара в бок и зашагал к костру.

Когда в голове у Захара прояснилось, он увидел на поляне еще одного солдата, рослого, тяжеловесного, с бычьим затылком. Солдат ставил небольшую палатку. На нем тоже была нарядная голубая форма кавалерийского эскорта. Впрочем, теперь мундиры обоих были серыми от пыли. Захар вспомнил слова Тайина о том, что в охоте на людей принимают участие все, кто только может. Ну что ж, теперь он знает, что должен чувствовать загнанный и пойманный кролик.

Нагнувшись над костром, Ривера тыкал ножом в мясо.

— Пабло, — окликнул он второго испанца, — мясо готово.

Пабло принес оловянные тарелки и кружки, хлеб.

Прежде чем приняться за еду, они не раз передавали друг другу большую кавалерийскую флягу с вином, пока она не опустела. Наконец они сняли с огня говяжью ляжку на вертеле и стали лакомиться розовым сочным мясом, которое они нарезали большими ломтями. Захар боялся опять потерять сознание от запаха мяса, от вида того, как они вытирают свои тарелки хлебным мякишем. Мясо они обильно запивали вином из фляг. Захар заставил себя отвести глаза от пирующих испанцев. Неподалеку от костра лежала коровья туша, освежеванная и разделанная. Рядом была растянута на земле коровья шкура, мухи висели над ней маленькой черной тучей.

Кони — вороной и серый в яблоках — паслись поблизости на лужайке. Запах крови их беспокоил, они фыркали, били копытами и натягивали веревки. Седла валялись рядом с палаткой. Седельные сумки свисали с толстого сука дерева.

Захар снова перевел взгляд на пирующих. Ривера отрезал очередной ломоть мяса, бранясь и яростно отмахиваясь от мух. Он воткнул нож в оставшийся большой кусок мяса и накинул на него салфетку. Испанцы ели много, но пили еще больше. Покончив с едой, они развалились у костра, пили и болтали. Пабло ругал Риверу за то, что тот упустил второго русского.

— То был не русский, — возразил Ривера, — а всего лишь алеут. Пусть подыхает в этой глуши. Эль руссо Петров — вот кто нам нужен.

Значит, Тайин жив и на свободе! В сердце Захара затеплилась было искорка надежды, но тут же погасла. Что за дело алеуту до него? «Нет, — подумал он в отчаянии, — вся моя надежда на эти две фляги вина. Если испанцы напьются до бесчувствия, я попытаюсь освободиться от веревок и сбежать».

Испанцы быстро хмелели. Здоровяк Пабло захлебывался веселым смехом, Ривера еле ворочал языком. Захар не разбирал и половины того, что они лопотали. Кажется, речь шла о нем и о коровьей шкуре, которая в свете костра выглядела разостланным кровавым покрывалом.

Захар напряг слух, пытаясь разобрать слова. При чем здесь коровья шкура? Ему стало страшно, на пересохшем языке появился металлический привкус.

Испанцы встали от костра и, шатаясь, направились к нему. Пабло зашел за дерево и отвязал веревку, охватывавшую грудь Захара, но руки и ноги остались связанными. Ривера нагнулся, схватил его за ноги. Захар неловко дернулся, Ривера пошатнулся и чуть не упал. Покачиваясь, капрал неуверенно размахнулся и ударил Захара в челюсть. Потом Ривера снова схватил его за ноги, Пабло — за плечи, и они поволокли его к коровьей шкуре.

Захар понял, что они собираются с ним сделать. Он дико закричал. Он дергался, подтягивал ноги и лягался как мог. Солдаты то и дело роняли его, снова подхватывали. Наконец, сопя от натуги, они швырнули его на шкуру.

Захар скатился со шкуры, привстал на коленях. Он боднул Риверу головой в пах и сам опрокинулся. Обдавая Захара винными парами, испанцы снова втащили его на кровавую шкуру. Извиваясь как червяк, Захар уползал с нее, крича и умоляя, и снова его швыряли на шкуру. Пабло покатывался от смеха, а Ривера бранился по-испански и по-русски. Наконец Ривера подхватил какое-то полено и огрел Захара по голове.

Сознание возвращалось постепенно, неторопливо, как улитка. Захар не мог понять, где он находится. Он лежал в темноте, ничего не видя, не слыша. Прошла целая вечность, прежде чем до него дошло, где он и что с ним.

Связанный по рукам и ногам, он лежал на спине, туго запеленатый в коровью шкуру. Грудь была сдавлена страшным грузом. Он судорожно вздохнул и ощутил отвратительную, прогорклую вонь засохшей крови. Слизкие мясные волокна облепили его рот и нос.

Захар затаил дыхание, замер, надеясь услышать хоть какой-нибудь звук, любой признак жизни вокруг себя. Ни звука. Ничего. Они бросили его подыхать в одиночестве.