— Схожу-ка я сегодня к мисс Лаванде, — объявила Энн Марилле в пятницу где-то в середине декабря.

— Похоже, снег собирается.

— Я доберусь еще до снегопада и останусь там ночевать. Диана со мной не пойдет — у них сегодня гости. А мисс Лаванда наверняка меня ждет. Я не была у нее уже две недели.

С того памятного октябрьского вечера Энн несколько раз навещала Приют Радушного Эха. Иногда они с Дианой ездили туда кружным путем по дороге, иногда ходили пешком через лес. Когда Диана была занята, Энн ходила одна. Между ней и мисс Лавандой возникла теплая дружба — дружба женщины, сохранившей молодость души, и девушки, у которой отсутствие опыта возмещалось живым воображением и интуицией. Энн наконец нашла по-настоящему родственную душу; а в жизнь одиноко и замкнуто живущей старой девы, которой оставалось лишь тешить себя фантазиями, Энн и Диана привносили радость иной, полнокровной жизни, от которой она давно отошла. С их появлением каменный домик оживлялся и молодел. Шарлотта Четвертая всегда встречала их своей широчайшей — от уха до уха — улыбкой. В ту прекрасную неторопливую осень, когда ноябрь был похож на октябрь и даже в декабре еще вовсю светило солнце, а в полях стояла почти летняя марь, каменный домик порой ходил ходуном от проделок развеселившихся гостей и хозяйки. Но в эту пятницу декабрь, кажется, вспомнил, что он все-таки зимний месяц: небо вдруг нахмурилось, ветер утих и все в природе как бы замерло в предчувствии снегопада. Энн с удовольствием прошлась по серому притихшему лесу, и только когда она была уже на дорожке, окруженной вековыми елями, с неба начали тихо падать хлопья мягкого снега. За поворотом она увидела мисс Лаванду, которая сидела под раскидистой елью. На ней было теплое красное пальто и серебристо-серая шелковая шаль.

— Вы похожи на царицу лесных фей! — весело крикнула ей Энн.

— Я так и знала, что ты сегодня придешь, Энн. Я рада твоему приходу вдвойне, потому что я совсем одна. У Шарлотты Четвертой заболела мать, и ей пришлось уйти домой. Если бы ты не пришла, пожалуй, даже эхо и фантазии не скрасили бы мне одиночества… Какая же ты хорошенькая, Энн! — вдруг воскликнула мисс Лаванда, глядя на высокую стройную девушку с разгоряченным от ходьбы лицом. — Какая хорошенькая и какая молодая! Я тебе ужасно завидую.

— Вам тоже в душе всего семнадцать лет, — улыбнулась Энн.

— Нет, я уже старая, вернее, пожилая, — а это еще хуже, — вздохнула мисс Лаванда. — Иногда мне удается притворяться, что это не так, но потом вспоминаю, что мне уже сорок пять. И с этим я просто не могу смириться — хотя смиряются же другие женщины, — и до сих пор негодую, так же как когда-то, обнаружив у себя первый седой волос. Не надо, Энн, не надо делать вид, что ты понимаешь меня. В семнадцать лет этого понять нельзя. Я сейчас опять притворюсь, что мне тоже семнадцать, — когда ты здесь, это гораздо легче получается. 1ы приносишь мне в ладонях дар юности. Мы с тобой отлично проведем вечер. Сначала попьем чаю — что ты хочешь к чаю? Испечем-ка чего-нибудь, а? Ну-ка, придумай что-то очень вкусное и совершенно неудобоваримое!

Вечером в каменном домике звучал смех и веселые голоса. Занявшись выпечкой кекса и изготовлением помадок, мисс Лаванда и Энн веселились совершенно не подобающим для старой девы сорока пяти лет и степенной школьной учительницы образом. Затем, устав резвиться, они уселись на коврик перед камином в комнате мисс Лаванды, освещенной лишь языками пламени и напоенной ароматами стоявшей на туалетном столике открытой баночки с розовым маслом. Снаружи поднялся ветер, он вздыхал и подвывал за окнами, бросая в них пригоршни мягкого снега, — казалось, сотни вьюжных бесенят просились в дом.

— Я так рада, что ты пришла, Энн, — сказала мисс Лаванда, откусывая помадку. — Если бы не ты, я бы совсем расклеилась. Хорошо мечтать и притворяться днем при солнечном свете, а ночью, когда за окном бушует метель, на душе становится муторно, мечты как-то бледнеют и гаснут и хочется чего-нибудь настоящего. Но тебе это еще неизвестно. В семнадцать лет можно жить мечтами, потому что ждешь, что они вот-вот осуществятся. Когда мне было семнадцать, Энн, мне и в голову не приходило, что в сорок пять я стану седой старой девой, в жизни которой не осталось ничего, кроме фантазий.

— Ну, какая же вы старая дева? — возразила Энн, глядя в грустные карие глаза мисс Лаванды. — Старыми девами родятся, а не становятся.

— Некоторые родятся старыми девами, другие достигают этого состояния, а третьих к этому вынуждают обстоятельства, — сформулировала мисс Лаванда.

— В таком случае вы относитесь к тем, кто достигает этого состояния и придал ему такое благородство, что если бы все старые девы были похожи на вас, никто не захотел бы выходить замуж.

— Я люблю все делать хорошо, вот и решила: раз уж мне суждено стать старой девой, я буду симпатичной старой девой. Меня называют чудной за то, что я создала свой собственный образ старой девы и отказываюсь следовать общепринятому. Скажи, Энн, тебе рассказывали про мой роман со Стивеном Ирвингом?

— Да, — честно призналась Энн. — Я слышала, что вы были когда-то помолвлены.

— Да… были… двадцать пять лет назад. С тех пор прошла целая жизнь. Свадьба должна была состояться весной. Мне уже шили подвенечное платье, хотя об этом еще никто не знал, кроме Стивена и мамы. Мы ведь с ним, по сути дела, были обручены всю жизнь. Его мама приводила его с собой, когда приходила в гости к моей маме. И вот на второй раз — ему тогда было девять лет, а мне шесть — он повел меня в сад и сказал, что когда вырастет, женится на мне. Помню, я поблагодарила его, а когда они ушли, сказала маме, что теперь могу спать спокойно и не бояться, что останусь старой девой. Как же мама смеялась!

— Но почему же вы расстались?

— Ох, мы как-то глупо поссорились. Из-за такой ерунды, даже не помню, что это было. И не помню, кто из нас был больше виноват. Вообще-то начал Стивен, но, наверное, я его рассердила какой-нибудь глупостью. Дело в том, что у него имелись соперники. Я была тщеславна и любила кокетничать, и мне нравилось его дразнить. А он очень сильно переживал. Ну, вот мы и поссорились, прямо-таки разругались. Но я думала, что все обойдется. Да все бы и обошлось, если бы Стивен не пришел мириться слишком рано. Должна тебе признаться, Энн, — сказала мисс Лаванда, понизив голос, словно собиралась покаяться в каком-то смертном грехе, — что я вовсе не отходчивый человек. Нет-нет, не улыбайся. Это правда. Как обижусь, так и не могу долго отойти. А Стивен пришел, когда я еще не отошла. Я не стала его слушать и сказала, что никогда не прощу. И он ушел — навсегда. Он был гордый. А я еще больше сердилась — почему он не идет? Могла бы ведь позвать его, но считала, что это ниже моего достоинства. Я ведь тоже гордая, как и он. А гордость и злопамятность — ужасное сочетание, Энн. Но я любила одного Стивена и не захотела выйти замуж ни за кого другого — решила, что лучше уж останусь старой девой. Сейчас это все вспоминается как сон. С каким сочувствием ты на меня смотришь, Энн… Так сочувствовать чужой беде можно только в семнадцать лет. Но слишком-то мне не сочувствуй. Я ведь в общем-то довольна своей жизнью, хотя сердце мое и разбито. Да, Энн, мое сердце разбилось, когда я поняла, что Стивен никогда не вернется. Но знаешь, в жизни это не так ужасно, как в книгах. Похоже на зубную боль… хотя это, конечно, не слишком романтическое сравнение. Иногда очень болит и не дает спать, а в остальное время живешь, мечтаешь, слушаешь эхо, ешь помадки — как будто и нет никакого разбитого сердца. Ну вот, теперь у тебя разочарованный вид. Я тебе уже не кажусь таким интересным человеком, как пять минут назад, когда ты считала, что меня ни на секунду не покидают трагические воспоминания, но я храбро скрываю их под притворной веселостью. Это и есть самое плохое… или самое хорошее… в повседневной жизни. Она не дает тебе бесконечно грустить. Она все время пытается тебя приободрить, и это ей удается, даже когда ты твердо решила романтически страдать. Правда, умопомрачительные помадки? Я уже столько их съела, что боюсь, как бы живот не разболелся… и все равно буду есть дальше. — После небольшой паузы мисс Лаванда вдруг сообщила: — Я была потрясена, когда узнала, что сын Стивена в Эвонли. Мне так хочется все знать о нем, но у меня не хватило смелости спросить тебя. Какой он, Энн?

— Он прелестный, очаровательный, умный и добрый… И он тоже любит фантазировать, как вы и я.

— Мне бы хотелось с ним познакомиться, — тихо, словно про себя, произнесла мисс Лаванда.

— Если хотите, я как-нибудь его к вам приведу, — предложила Энн.

— Да, мне очень хочется… Но не спеши. Мне надо свыкнуться с самой мыслью об этой встрече. Вдруг она принесет мне больше огорчения, чем радости… если он очень похож на Стивена… или если он совсем на него не похож. Приведи его ко мне примерно через месяц…

И вот через месяц Энн с Полем пошли через лес к Приюту Радушного Эха. Обогнув последний поворот дорожки, они увидели мисс Лаванду. Она не ожидала их и сильно побледнела.

— Так это сын Стивена? — мисс Льюис взяла за руку красивого мальчика в дорогом пальто и меховой шапке. — Он очень… очень похож на своего отца.

— Все говорят, что я вылитый папа, — непринужденно отозвался Поль.

Энн, которая молча наблюдала эту сцену, вздохнула с облегчением. Она увидела, что мисс Лаванда и Поль сразу понравились друг другу и что им будет легко общаться. Мисс Лаванда была умной женщиной и после первого шока спрятала подальше свои тайные мысли и чувства и так же весело и естественно разговаривала с Полем, как говорила бы с любым мальчиком, который пришел к ней в гости. Они очень вкусно пообедали, причем блюда, которые наготовила мисс Лаванда, привели бы в ужас бабушку Поля — настолько они, по ее мнению, были непригодны для детского желудка.

— Приходи ко мне еще, Поль, — пригласила мисс Лаванда, прощаясь с ним в дверях.

— Если вам хочется, можете меня поцеловать, — серьезно предложил Поль.

Мисс Лаванда наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Как ты догадался, что мне хочется тебя поцеловать? — прошептала она.

— У вас был точно такой вид, как у моей мамочки, когда ей хотелось меня поцеловать. Я вообще-то не люблю, когда меня целуют. Вы же знаете: все мальчишки этого не любят. Но мне почему-то захотелось, чтобы вы меня поцеловали… Конечно, я к вам еще приду. Я надеюсь с вами подружиться — если только вы не возражаете.

— Нет-нет, я не возражаю, — улыбнулась мисс Лаванда сквозь слезы и, чтобы скрыть их, быстро пошла в дом.

— Мне очень понравилась мисс Лаванда, — признался Поль по пути домой. — Мне нравится, как она на меня смотрит, нравится ее каменный домик, и Шарлотта Четвертая мне тоже понравилась. Как было бы хорошо, если бы у бабушки была не Мэри, а Шарлотта Четвертая. Она бы не стала говорить, что у меня мозги набекрень. А как мисс Лаванда нас угощала, мисс Энн! Бабушка говорит, что мальчики должны без возражении есть то, что им дают, но ведь не всегда хочется именно то, что дают. Наверное, мисс Лаванда не заставляла бы меня есть на завтрак овсянку, если бы знала, что я ее не люблю. Она бы придумала что-нибудь другое, что мне понравилось бы. Хотя, может, — тут Поль вспомнил доводы бабушки, — это было бы не очень полезно. Но так приятно иногда для разнообразия съесть что-то вкусное, правда, мисс Энн?