Наша школа своими окнами выходила на городской базар. Да и ворота её смотрели туда же, всегда раскрытые, словно чей-то большой и вечно голодный рот. Нужно ли удивляться, что мы, школяры, всё время думали о еде, когда даже ворота школы нам об этом постоянно напоминали? И мне кажется, что я нигде больше не увижу такого изобилия краснощёких яблок, таких белобоких булок и розоватых окороков, как на той красивой, окаймлённой акациями базарной площади.

Но, пожалуй, самое замечательное на базаре было то, что торговали там одни добряки. Булочницы, колбасники, продавцы фруктов — они все до единого хорошо относились к нам.

Со всех сторон только и слышалось:

— Эй, мальчик, подойди-ка ко мне!

Старушка Маток всегда угощала нас своими колобками да булками, непременно сопровождая это шутками да прибаутками:

— Съешь, сынок, колобок, — лучше выучишь урок! На птичьем молочке творён, на синих угольках печён. Дома у нас небось и на троицын день таких не бывает!

Услышав подобную присказку, даже скуповатый колбасник дядя Файки не мог удержаться и спешил добавить к пышной булке ломоть копчёной корейки в палец толщиной. Режет, а у самого на глазах слёзы. Режет, приговаривает:

— Эх, бог ты мой, бог! Не забрал бы ты у меня сыночка, он бы сейчас тоже вот таким же ученичком был!

А вот дядя Тамади, зеленщик, тот задаром никогда не угостит. Он прежде, бывало, экзамен устроит школяру:

— А ну, братец, скажи-ка мне, сколько будет единожды сто?

И если школяр с ходу отвечал на его трудный вопрос, зеленщик давал парнишке замечательное, конечно слегка подпорченное червячком, яблоко. А если ученик гадал, гадал да так и не мог дать правильного ответа, то получал в награду целых два яблока.

Нет, право же, все эти люди были такие добрые, что даже старенькая тётушка Фонтан и та пыталась подарить нам что-нибудь, хотя торговала она одним только прогорклым салом.

— Что вы, тётя Мари, да мы и не знаем, как ваш товар в дело-то пустить! — отнекивались мы со смехом.

Зато она знала! И уж если удавалось ей кого-нибудь из нас уговорить смазать сапоги её прогорклым смальцем, то ходить бедняге до самой своей смерти в смазанных сапогах, пугать людей этим «ароматом».

— Носи, моя радость, на здоровье! Так щедро, наверное, и сам король не смазывает свои сапожки, — довольно кивая головой, приговаривала тётушка Фонтан. И надо полагать, она была права.

Но как среди чистой пшеницы, и среди людей тоже порой попадается сорняк. Это был какой-то странный старикашка. Некоторое время я знал о нём только понаслышке, самому мне как-то всё не было случая наведаться на базар. Ребята прозвали его старым Макасеем; у него было такое же, как у свиточного старца, одеяние, борода по пояс и рыкающий голос, словно у медведя. Торговал Макасей земляными и водяными орехами да яйцами диких уток и гусей. Откуда заявился сюда этот старик, никто не знал. А от самого Макасея не очень-то можно было добиться толку: был он груб, внешность имел устрашающую и рычал даже на собственную тень. Ну прямо как цепной пёс! Особенно он свирепел, когда видел, что его соседи подкармливают забежавших на рынок ребятишек из школы.

— И не жалко вам пичкать этих лодырей таким добром? — шамкал он недовольно. — Сказано же: «Ученик каменьем науки да насытится». А не сдобным хлебом с салом!

И вот как-то утром прибегает в школу Гажи Пупавка. Весь в слезах.

— Ой, ой, беда! Старый Макасей мне голову оторвал!..

Оказывается, мальчуган опаздывал в школу и не очень-то глядел себе под ноги, когда бежал напрямик, через рынок, мимо старого Макасея. А тот прямо на земле, на дырявой дерюжке, яйца гусиные на продажу разложил. Маленький Пупавка возьми да и раздави одно яйцо нечаянно. Ну, библейскому Макасею только того и надо. Как гаркнет он на бедняжку:

— Голову тебе сорву!

Голову он, правда, Пупавке не сорвал, только шляпу с головы. Но парнишка со страху никак не хотел поверить, что голова у него всё ещё на месте. В конце концов Сила-Цинтула как следует потянул его за оба уха, и тот завизжал будто поросёнок:

— Ой, отпусти, ты ещё и уши мне оторвёшь!

— Ну видишь? Значит, есть у тебя на плечах голова! — сказал Цинтула и, довольный, похлопал мальчонку по плечу.

— Есть? Но отец быстро снимет мне её, если я без шляпы домой приду, — снова захныкал маленький Пупавка.

— Ладно, об этом мы тоже подумаем, — подмигнув, пообещал долговязый Цинтула. — Я сам давно зуб точу на этого библейского пастыря. Будь у меня парочка грошей да один серебряничек, я бы его таким дуралеем перед всем честным миром выставил, что он больше бы и носа на базар не показывал!

Ребята побогаче быстро собрали необходимую для замысла Цинтулы сумму. После первого же урока Сила-Цинтула воинственно надвинул шляпу на глаза, скомандовал:

— За мной, братва! Вперёд!

Мы гурьбой хлынули за ним. Поначалу я старался держаться рядом с предводителем, но чем ближе подходили мы к яичному ряду, тем заметнее я от них отставал. Малыш Пупавка тоже примазался к старшим и, отважно выглядывая из-за спины Цинтулы, махал руками, пищал:

— Вон он, злодей Макасей! Как раз на моей шляпе сидит!

— Цыц, замолчи! — ткнув Пупавку в бок кулаком, зашипел Цинтула. Я же, взглянув на сидевшего на земле старика, окаменел от страха. Старым Макасеем оказался не кто иной, как искатель кладов Кюшмёди, грозный колдун! Шуба на нём была драная, словно старика его собственные же телохранители, знаменитые орлы-грифы, когтями драли. В бороде больше сухой осоки, чем волос. Но по-прежнему торчали из-под шапки, будто два длинных рога, уши и пристально смотрящие глаза. Это был Кюшмёди.

«Смотри, с этим человеком опасно связываться», — хотел шепнуть я Цинтуле, но тот уже был далеко впереди, возле торговок, в самой середине яичного ряда.

— За сколько продадите одно яйцо?

— Прилежному ученику — задаром, — едва успела ответить торговка, как ненавистник Макасей уже подал свой рыкающий голос.

Сила-Цинтула взял из корзинки торговки яйцо, надколол его о носок сапога и разочарованно покачал головой:

— Спасибо, тётенька, только вижу я, и в этом яичке нет того, что мы все ищем.

Следующий в яичном ряду торговал дядюшка Небула. Он тоже бесплатно дал Цинтуле одно яйцо. А когда Цинтула и в этом не нашёл, что искал, торговец тут же предложил и второе, с любопытством поглядывая на школяров.

— Возьми, сударик, испытай ещё вот и это. Уж не призраков ли вы ищете? Я и сам много дал бы за то, чтобы хоть одного своими глазами узреть!

— Что-то в этом роде, — подтвердил Цинтула. — Да только они не в обычных яйцах прячутся… Ребята, а вон, я вижу, какие-то совсем необыкновенные яйца лежат!

И хитрый пройдоха сделал вид, будто он только сейчас заметил яйца диких гусей на дерюжке у старца Макасея.

— Драконово яичко-то, дед Макасей? — спросил он колдуна, беря с земли одно из яиц.

— А тебе что за дело? — буркнул в ответ сердито старик.

— Заплатим. Сколько стоит? — продолжал долговязый Цинтула, позвякивая спрятанными в горсти монетками.

— А много ли у тебя денег? — заметно смягчился старец.

— Два гроша.

— Давай их сюда и забирай одно яйцо, — осклабился колдун.

Цинтула отдал ему два гроша, а серебряную монетку в двадцать филлеров зажал в ладони. Слегка надбив яйцо и на этот раз об носок сапога, он незаметно уронил её в отверстие в скорлупе. А затем он уже окончательно разбил яйцо, выудил из него монетку и с таинственным видом, но так, чтобы и старый кладоискатель успел заметить блеск серебра, повернулся к ребятам с монетой в руке:

— Есть! Нашёл всё-таки!

— Покажи, покажи! — закричала, загорланила вокруг него орава ребят, всё ещё не понявших смысл Цинтуловой затеи. Колдун тоже с любопытством вытянул шею.

— Что это? Что, душа моя, ученичок? — задыхаясь от жадности, едва смог выдавить он из себя.

— Ничего особенного, — небрежно бросил Цинтула, пряча в карман серебряную монету. — Лучше скажите, дед Макасей, за сколько бы вы отдали мне все яйца, что выложены у вас на дерюжке? Много их? Штук сто наберётся?

— Сколько ни есть, все мои. Больше не продаю! — загородив яйца, буркнул колдун.

— Даю десять грошей за штуку, — настаивал Цинтула.

— Сказал — не продаю! — рассвирепел, как злой пёс, старик.

— Двенадцать?

— Ну да! А сам из каждого по серебряному вытащишь? — торжествующе вскрикнул ворожей. — Что я, не видел? Видел, своими глазами! Да я любого школяра с потрохами сожру, ежели он меня одурачить задумает!

Тут колдун поискал глазами, чем бы в нас запустить поувесистей, но не найдя ничего другого, кроме Пупавкиной шляпы, швырнул нам вдогонку её, яростно топая при этом ногами и крича:

— Прочь отсюда, чернильные крысы! А не то как влеплю одному-другому затрещину, навек дураками останетесь!

Мне, правда, этих угроз уже не потребовалось, я и без них летел, не чуя земли под ногами. Пока остальные, хохоча, добежали до школы, я давно сидел, тяжело переводя дух, на камне, подпиравшем школьные ворота.

— Так, братцы! А теперь по другой улице снова выходим к базару! — скомандовал Сила-Цинтула.

— Я… я не пойду, — испуганно залепетал я. — И вы, ребята, не ходите. Не дразните его! Это же сам колдун Кюшмёди! У него знаете какая волшебная сила!

Цинтула, услышав мои слова, сначала зареготал, как конь, а потом подхватил меня к себе на плечи и так поскакал вместе со мной.

— Сиди и сверху гляди, что там поделывает твой злой волшебник Кюшмёди. И пока я рядом с тобой, можешь ничего не бояться!

Когда мы прибежали на базар, колдун уже доколачивал последние яйца. Всё искал, бедняга, в них серебро.

— Кюшмёди не колдун, а жадный болтун! — захохотав, сказал Сила, окончательно подрывая мою веру в могущество Кюшмёди.

Зато рыночные собаки, наверное, до сих пор вспоминают тот день, когда их угощали яичницей со сковороды величиной во всю базарную площадь.