Прошел год, и я влюблена. Он тот самый. Впрочем, я и предыдущего считала тем самым, и того, кто был до него, тоже. Честно говоря, я так отчаянно хочу быть влюбленной, что любой из трех миллионов мог оказаться тем самым.

Но нет – этот, нынешний, безусловно,тот самый. Тот самый, единственный. Март, Хэмпстед, мы идем по серому, в колорите Моне, тротуару, держась за руки, и я влюблена. Правда, чувствую я себя ужасно, да и он полный болван, но я влюблена. Наконец-то! Единственной силой воли. У меня есть он, и он мой.

– Забавная у тебя походка, – говорит он подозрительно насмешливым тоном. – Толстые так не ходят.

Я понятия не имею, что он имеет в виду. Отпускаю его руку. Я влюблена. Боже, какое несчастье!

Итак, вот он, мальчик из рок-группы – первый мальчик из рок-группы, которого я смогла заполучить. Безумно талантливый, очень красивый, но жутко ленивый и, безусловно, с проблемами. Его группа нигде не выступает, потому что он отказывается участвовать в «дерьмовых концертах» – он убежден, это ниже его достоинства. Он пишет четыре-пять песен в год, а потом месяцами обсуждает каждую – можно подумать, они неделями возглавляли чарты и изменили мир, – между тем его записи на кассетах C90, все как одна несмиксованные и незаконченные, валяются на полу по всему дому. Он говорит, что ненавидит свою мать. За что, спрашиваю я, и он рассказывает длинную историю, в конце которой они с матерью ссорятся, он швыряет в нее крышку от маргарина Flora, и она падает в обморок. Я ничего не понимаю, но соглашаюсь, что все это просто ужасно.

Кстати, почему они едят маргарин Flora? Просто любопытно. Будь у меня столько денег, я бы каждый день ела масло. Даже когда мы начинаем встречаться и он переезжает в мою квартиру, мне не кажется, что он любит меня. Когда я пишу, он усаживается рядом и подробнейше объясняет, почему он талантливее меня. Если в компании он шутит и я смеюсь, грубит: «Чего ржешь? Можно подумать, что-то поняла».

Моя семья его ненавидит. Как-то раз к нам заглядывает мой брат Эдди, нечаянно проливает клубничный йогурт на замшевую куртку моего друга. Тот бешено орет на 13-летнего мальчика, Эдди рыдает. Мы бежим из дома и курим на крыльце, а я тысячу раз прошу у Эдди прощения.

Кэз немногословна: «Он просто х… приблудный. Лучше сожительствовать с мышами на кухне. Он мужчинка-недомерок с девчачьим именем – и это проблема».

Его зовут Кортни. Он и правда невысокий – определенно ниже меня – и очень худой. Я для него слишком большая. Вот это проблема. Кажется, выпрямлюсь в полный рост, и он сломается. Я курю много травки, чтобы похудеть и успокоиться.

Любовь – это наркотики, думаю я, куря до 11 утра. Любовь – это наркотики. Все, что вам нужно, – это наркотики.

И потом, я сама не подарок. Подросток, живущий в доме с отключенным электричеством. Просыпаюсь в два часа дня и ложусь на рассвете. Я довольно эксцентрична. Смогла получить потрясающую работу (веду на Четвертом канале ночное музыкальное шоу), добилась кое-какой известности и обнаружила, что жизнь сколько-нибудь известного человека состоит, по большому счету, из пьяных людей, подходящих к нему на концертах, чтобы сказать: «Ты дерьмо!» – и снова отойти. Не все говорят: «Ты дерьмо!» Некоторые говорят: «Ты супер!» – но в некотором смысле это еще хуже. Ведь если куча народу говорит, что ты дерьмо, просто долгом своим считаешь сообщить людям, говорящим тебе «Ты супер!», что много других людей считают тебя дерьмом и им, возможно, стоило бы ознакомиться со статистикой для окончательного вывода. И если пытаешься объяснить все это пьяная в хлам – а так обычно и было, – то через несколько минут собеседник смотрит на тебя с глубоким сомнением, извиняется и исчезает.

Итак, я в полном раздрызге и мечусь между воинственным пылом: «Я супер! Люди так говорят!» – и соплями: «Я дерьмо! Люди так говорят!» Я довольно часто падаю пьяная с лестниц. У Пита из Melody Makerя впадаю в слезливость и ночь напролет рыдаю под столом. Больше всего – а ведь всю жизнь мечтала вырваться из дому! – я скучаю по семье. Ночью, лежа в постели с Кортни – тем самым, с кем я могу заниматься сексом, умница! – я ловлю себя на воспоминании о кровати в Вулверхэмптоне, где спит сейчас моя сестра Принни, одна.

«Пусть я часто просыпалась в ее моче, но всегда чувствовала себя там в безопасности», – думаю я, глядя в темноту. Хорошо бы в постели со мной была сейчас Принни, а не Кортни. Малышка Принни с карамельными глазами, пахнущая печеньем, землей и щенками – теплотой. Если она просыпалась среди ночи, я рассказывала ей про Джуди Гарленд и гладила по волосам, пока не заснет. Кортни, проснувшись среди ночи, ноет, что у него редеют волосы, пока не провалится обратно в сон. А я остаюсь – растревоженная, подавленная. Без сна. Я и не подозревала, что можно чувствовать такое одиночество, лежа с кем-то рядом. И все же я полна абсолютной решимости оставаться влюбленной. Очень может быть, это вконец меня доконает. Эта любовь – как урок и покаяние. Вряд ли Кортни убьет меня – значит сделает меня сильнее. Я буду таким образом учиться. Я много слушаю Дженис Джоплин. Я верю, что любить – значит страдать. Как бы то ни было, думаю я, это восхитительно. Я дура. Я такая дура!

Любовь как женское белье – это наше бабское дело. Женщины созданы для того, чтобы влюбляться. Если задуматься о том, какие трагедии могут постигнуть женщину, то за вычетом войны и увечья остается только мысль о том, каково быть нелюбимой и, следовательно, нежеланной, – она и вызывает наибольший ужас. Пускай Елизавета заложила основы Британской империи, она так и не вышла замуж – бедная, бледная, раскрашенная ртутью королева. Пускай Дженнифер Энистон, красивая, успешная миллионерша, живет в Лос-Анджелесе в доме на берегу океана, пускай ей отродясь не приходилось отстаивать с насморком очередь в отдел возврата TopShop, чтобы все-таки вернуть им пару сапог. Все равно целое десятилетие после того, как ей стукнуло тридцать, выпало из жизни – она ведь не смогла удержать сначала Брэда Питта, а потом Джона Майера. Принцесса Диана такая невезучая! Шерил Коул такая одинокая! Хилари Суонк и Риз Уизерспун получили «Оскар», но мужья их бросили!

Язык выдает наше мнение о незамужних женщинах – почувствуйте разницу между «холостяками» и «старыми девами». Холостякам весь мир открыт для игры. Старые девы должны его завоевывать, и быстро. Ценность женщины определяется, как на рынке, спросом: если она не замужем, значит, нежеланна, и поэтому – если это затягивается надолго – становится еще менее желанной.

Женщины отлично знают, какое значение придается замужеству, так стоит ли удивляться, что они одержимы идеей любви и отношений. Мы думаем о них все время. Когда я пытаюсь объяснить мужчинам, как женщины представляют себе возможные отношения, они тут же настораживаются. Впрочем, если завести этот разговор с женщинами, то и они сконфузятся, узнав себя. Возьмем, к примеру, обычный офис, любое место, где работают люди. Само собой, сотрудники обоего пола будут флиртовать, более или менее заметно для любопытных наблюдателей. Мы все это знаем.

Но если бы существовал какой-нибудь шлем для чтения женских мыслей, то любой мужчина, надевший его, мгновенно пришел бы в ужас, столько скрытого женского безумия ему открылось бы.

Видите женщину там, в углу? Менеджер отдела, совершенно нормальная, никаких психозов, приятная и легкая в общении со всеми сослуживцами. Ни к кому в офисе, насколько известно, она особых симпатий не питает, а сейчас, кажется, занята тем, что пишет длинное важное сообщение по электронной почте. Но знаете ли вы, что она делает на самом деле? Она думает о парне, сидящем за пять столов от нее, с которым и говорила-то раз десять от силы. «Если бы мы поехали куда-нибудь вместе, то уж точно не в Париж, он ведь был там с предыдущей пассией, – думает она. – Я знаю. Он однажды упомянул об этом. Я помню. Не собираюсь таскаться вокруг Лувра, когда он сравнивает меня в моем весеннем плаще с ней в еевесеннем плаще. Хотя весной мы вряд ли поедем, во всяком случае – учитывая, какие у нас отношения сейчас, – если бы он сделал первый шаг сегодня, мы смогли бы куда-нибудь отправиться самое раннее (подсчитывает на пальцах) в ноябре, в самую слякоть, и волосы у меня висели бы, как сосульки. Пришлось бы таскать зонтик».

«Но, – продолжает она, сердито печатая, – если бы у меня был зонтик, то мы не смогли бы взяться за руки, потому что в одной руке я держала бы этот чертов зонтик, а в другой – сумку. Вот дерьмо. Если только!.. Если только! Если только я не распихала бы все нужное по карманам! Тогда мне не пришлось было тащитьсумочку в Лувр. Ну, и осталась бы без запасных колготок, и если бы эти забрызгались, ходила бы с голыми ногами, в такую-то холодрыгу! Ноги совсем посинеют, я стану из-за этого дергаться, и когда мы вернемся в отель трахаться, буду прятать их под полотенцем, а он подумает, что я ему голову морочу, и бросит меня. Какого черта! И что ему вздумалось поехать в Париж в ноябре? Я ненавижу его».

Ей даже не очень нравится этот парень. Она с ним и не говорила почти. Если бы он пригласил ее выпить, она бы, вероятно, отказала. У нее нет желания вступить с ним в отношения. И все же в следующий раз, когда он заговорит с ней, она будет держаться чуть суше, а он – в самых безумных фантазиях – и не приблизитсяк разгадке, с чего бы это. Скорее всего, только плечами пожмет: может, у нее менструация или просто плохой день.

И никогда, никогда не натолкнется на простую истину: что они провели вместе в Париже отвратительный уик-энд и расстались из-за каких-то колготок.

Я воображаю возможные отношения всегда. Постоянно. Господи, в юности я так из-за этого убивалась! Я вообще почти не существовала в реальном мире. Жила в какой-то… Секс-Нарнии. Моя личная жизнь была захватывающей, прикольной и полностью выдуманной.

Первый серьезный роман у меня был с известным в те времена комиком и разворачивался целиком и полностью в моей голове. Я никогда с ним не встречалась, не разговаривала, даже в одной комнате не была – тем не менее однажды в поезде, между Вулверхэмптоном и лондонской станцией Юстон, я пережила один из самых потрясающих романов в жизни. Полностью вымышленный. Мы бы банально встретились на вечеринке, думала я. Мы бы стебались, как в фильме «Его девушка Пятница», жутко понравились друг другу и стали бы вместе писать и наконец перешли бы к стадии чумового секса. Пока поезд мчался через Ковентри, я представляла себе наш дом, наш ужин, наш круг общения, наших домашних животных. К тому времени, как я доехала до Регби, наша пара уже звездила в телешоу Вогана, посвященном нашему новому проекту – легкой романтической комедии, побившей рекорды кассовых сборов.

– Но работа над сценарием омрачилась трагедией, разве нет? – спрашивал Терри Воган , подавшись вперед и делая знаменитое «проникновенное лицо».

– Да, Терри, – решительно произносила я. И замечала, как наплывает первая камера, давая крупный план. – Где-то на полпути мы… мы потеряли своего первенца. Я была опустошена, раздавлена. Такой любимый, такой желанный! Пережить такую потерю… У меня как будто сердце из груди вырвали!

Знаменитый комик молча обнимает меня.

– Кэтлин потрясающе держалась, – вставляет он, утирая глаза манжетой. – Она и не думала бросать работу. Днем она была львицей. А ночью – ночью мы рыдали вместе, пока не заснем.

И вот оно, одно из самых известных интервью в карьере Вогана – не в последнюю очередь потому, что камера поймала слезу и на его щеке, когда он, закругляясь, объявлял PJ & Duncan с новым синглом «Приготовьтесь к драке». Воображая все это, я с горя впала в такую истерику, что, добравшись до Юстона, вынуждена была бежать в дамскую комнату и совать голову под холодную воду. Даже сейчас – спустя 17 лет – я могу по-прежнему расчувствоваться, вспоминая это. Один из самых запоминающихся моих романов! За полуторачасовую поездку я встретила любовь всей моей жизни, завоевала «Оскар», потеряла ребенка, чуть не свихнулась от горя, выжала из Терри Вогана слезу в прайм-тайм на канале Би-би-си-1 и вдохновила PJ & Duncan на второй альбом «Слишком много слез (для Прекрасной Дамы)».

На Рождество он взорвал чарты, а в видео включили мое фото – черно-белую классику в роскошной рамке. Я выглядела благородно, и PJ & Duncan пели мне по колено в снегу. Разумеется, я знаю, что все сущее безумие. И, возможно, это малостьэкстремальный пример. Малость. А на практике все это здорово осложнило произошедшую в итоге встречу в гостях с тем самым комиком – подруга, заметив, что я пьяна, вынуждена была буквально выволочь меня из комнаты, твердя: « Не вздумай лезть к нему с разговорами! Пойми наконец, что все это было только в твоей голове! Вам нечего на самом деле вспоминать!» Почти у каждой моей знакомой есть подобная история. Их десятки: истории женщин, одержимых знаменитостями, коллегами или кем-то, с кем они годами были едва знакомы; женщин, живущих в параллельном воображаемом мире, выдумывающих бесконечные сюжеты и сценарии того, чего в действительности никогда не было.

Если мне вдруг приходится искать логическое объяснение этому безумию, я предполагаю, что эти выдуманные страсти – эволюционно необходимое побочное следствие принадлежности к женскому полу. Наша способность к продолжению рода очень уж ограничена во времени (до менопаузы нам отведено пожалуй что лишь несколько серьезных, перспективных в репродуктивном смысле отношений), а эмоционально насыщенные фантазии, своего рода «пробные запуски», позволяют женщинам мысленно примерить возможные отношения и посмотреть, насколько они жизнеспособны. Как компьютер управляется с помощью алгоритмов. Но эта способность к лихорадочному порождению воображаемых страстей часто вторгается в реальные отношения, стирая между ними грань. Иногда это вполне невинно. У кого нет подруги, которая так страстно обожает своего возлюбленного, что всем, кто их знает, это кажется непонятным? В предвкушении вашей первой встречи она живописала вам нечто среднее между Индианой Джонсом, Бараком Обамой и Виталием Кличко. И вот вы наконец встречаетесь, и что же? Перед вами пришибленное нечто, сморчок в очках.

«И как только меня угораздило поехать с ними на выходные», – печально думаете вы, наливая себе тройную порцию выпивки.

«Она встречается с Нолем без палочки из Ниоткуда точка ком».

Разумеется, если связь по тем или иным причинам не приносит удовлетворения, непрочна или бесперспективна, то умение жить в воображаемых отношениях оказывается бесполезным. И я, и мои подруги, все мы это проходили: стоит начать с кем-то встречаться по-настоящему, как мы загоняем себя в черную дыру парадоксального убеждения, будто бы в любви все не так, как кажется, отношения полны тайных знаков и скрытых смыслов. Убеждения в существовании универсального закона, согласно которому парень может питать к вам безумную любовь и мечтать провести с вами остаток своей жизни, но выражать это до того тонко, что только самая проницательная и решительная женщина способна распознать его истинные желания. Это такой «Код да Винчи »:если мужчина ужинает с вами, а после прощается и не звонит две недели, значит, он ставит перед вами тайную задачу, которую – с помощью алгебры, древних свитков и телефонных исповедей подругам – вы можете расшифровать, решить и в конечном счете выйти замуж, то есть победить.

– Послушай, что он пишет, – говорит подруга – «Рэйчел, рад был с тобой повидаться! Великолепный вечер! Стоило бы когда-нибудь это повторить». Довольно-таки уклончиво, да?

– Правда, очень уклончиво, – соглашаюсь я.

– Но, понимаешь, – Рэйчел переходит на особый, «с безуминкой» тон, как все женщины во время подобных разговоров, – он отправил это в четыре часа дня.

Она делает паузу. Я хмыкаю в замешательстве.

– В четыре часа дня! – повторяет она с нажимом. – То есть он еще был на работе, когда посылал сообщение! И, возможно, боялся, что кто-то подсмотрит через плечо и прочитает, и специально писал так, немного прохладно. И знаешь, он подписал там внизу «XXX». Это как бы возвращает интимность, да?

– Рэйчел, – говорю я. – Ты ставишь «XXX» под сообщениями в налоговую инспекцию. Все так делают.

– Я посмотрела его страницу в «Фейсбуке», так вот, он изменил раздел «Любимые песни» – добавил Here Comes The Hotstepper Ини Камозе. А мы говорили об Ини Камозе за обедом!

– Рейчел, по-моему, если бы он тебя любил, то просто… ну, провел бы с тобой намного больше времени и сказал бы что-то вроде: «Ты мне правда очень нравишься», – замечаю я.

– И все же, как по-твоему, в этом ведь есть что-то… значимое? – умоляет Рейчел. – Ты вряд ли будешь менять что-то в «Фейсбуке» безо всякой причины. Это сообщение для меня.

Так проходит час, и я оставляю всякие попытки убедить ее, что все это вообще ничего не значит. Нечего и пытаться. Даже если заорать, как корабельная сирена: «Он просто на тебя не запал!» – это не поможет. Сразу ясно, что женщина встречается не с тем мужчиной, если она много говорит о том, чего на самом деле не происходит. А вот если женщина нашла подходящего человека, она просто… исчезает месяцев на шесть, а затем возникает с блестящими глазами и обычно фунтов на шесть тяжелее. «Ну и какон?» – спрашиваете вы, готовая к обычному словоизвержению о том, что он говорит и делает, и мольбам выдать аналитическое заключение о том, что это значит, если его любимый фильм – «Звездные войны»(«Застрял в подростком возрасте – или это в нем говорит его «внутренний ребенок?»).

Но она до странности молчалива.

– Это просто… хорошо, – говорит она. – Я действительно счастлива.

Когда часа через четыре она хорошенько надерется, то выдаст одно, ослепительно откровенное, признание, до чего он хорош в постели.

– Честно говоря, у него такой пенис, что еще чуть-чуть, и пришлось бы вызывать неотложку, – выдает она с неописуемой радостью. И на этом, как правило, обсуждение заканчивается. Чаще всего – навсегда. Вы перестаете говорить о проблемах, когда они решены. Вы больше не наблюдатель, а участник. У вас нет времени на всякую фигню.

Я говорю о Кортни со всеми. Я зануда. Наши отношения кажутся мне гигантской головоломкой – бесконечным экзистенциальным и эмоциональным тестом, и если я достаточно глубоко в них погружусь, то пройду тест с результатом «Настоящая любовь». В конце концов, есть все, что нужно, чтобы мы были идеальной парой: он мужчина, я женщина, и мы живем в одном доме. Все остальное – совместимость, вежливость, нежность, отсутствие желания убить друг друга – это мелочи, и я смогу ловко обойти их, если очень постараюсь.

Кэз несет на себе основную тяжесть моих попыток разгадать эту шифровку.

Недавно я нашла телефонные счета из той эпохи. В них колонки цифр – точное время моих еженощных разговоров: с 11 вечера до часа ночи, двух часов, трех часов. Минуты разговора. Просто удивительно, сколько всего можно наговорить вместо единственно важной вещи, сказать которую вы боитесь: «Ничего не выходит».

Проблема в том, что я сама проблема. Кортни просто несчастен. Я это знаю. Нутром чую. Когда я найду способ сделать его счастливым, то все будет хорошо. Он сломан, и я должна его починить – тогда в наших отношениях начнутся перемены к лучшему. Да, это сложно, но таков первый этап любви: я исправлю все плохое, что есть в нем, и он наконец станет тем, кем тайно является глубоко внутри. Тайно, внутри, он любит меня по-настоящему. Я буду стойкой и добуду доказательства. А если ничего не выходит, так это просто потому, что я недостаточно старалась.

И я добываю доказательства. Я нахожу его дневник. Его нет дома, и я знаю, что не должна читать, но читаю, ведь это в наших общихинтересах. Если это и низость, то благая. Бывают и такие. Низость ради любви. Ведь если я узнаю, что он думает на самом деле, наши отношения наконец расцветут. Записи вполне однозначны. «Она ненормальная, – пишет он обо мне. – Когда она начнет водить меня на вечеринки знаменитостей? Я застрял дома и схожу с ума от скуки. Когда это принесет пользу моей карьере?»

Дальше я читаю, что он все еще влюблен в девушку из своего родного города, которая бросила его три года назад.

В моей расшифровке Кортни просто чувствует себя в наших отношениях «неуверенно», и я удваиваю свои усилия. Я покупаю нижнее белье от Энн Саммерс, в котором выгляжу как дешевая проститутка. Я готовлю для него: непрерывная череда куриных супов, пирогов и пирожных – все, чтобы сделать наш дом уютным. Я глажу его по голове, когда он жалуется, как мало успеха у его группы, и подавляю в себе музыкального журналиста, шепчущего у меня в голове нечто вроде: «Почему бы вам не сыгратьпару чертовых концертов?Может, куда-нибудь и пробились бы!» Я устроила для нас свидание в ресторане. Вы только посмотрите! Заказываю столик! Как взрослая! Но за полчаса до назначенного времени он звонит мне из пивного бара.

– Встречаемся с группой. Могу опоздать, – говорит он слегка заплетающимся языком.

– На сколько? – спрашиваю я, накладывая тушь на ресницы.

– Часа на два… – предполагает он.

– Ох, ну ладно! – весело говорю я.

Я знаю, в каком он баре. Я иду туда и сижу на пороге, курю, ожидая его.

Когда он наконец появляется, то объясняет, что уже «не голоден» («съел булку с ветчиной»), и мы едем на метро домой.

Я сижу рядом с ним на велюровом сиденье, и пока он сбивчиво и немного бессвязно болтает о «встрече», воображаемые отношения с ним – те, где есть он, сломленный и непонятый, и есть я, выхаживающая его, – понемногу перерождаются совсем в другие «воображаемые отношения», где все совершенно иначе. В этих новых «отношениях» я ору: « Почемуты такая задница? Если ты меня не любишь, то просто скажи!» – и разбрасываю вещи по комнате. Я подавляю эти мысли. Им нет места в моем плане, по которому мы проведем остаток дней вместе, блаженно счастливыми. Чтобы твердо держаться мечты, я по дороге домой покупаю литр виски. Легко представлять себе счастье, если ты очень-очень пьяная. Помню, как пыталась объяснить все это полиции, когда она в два часа ночи явилась к нам домой. Мы оба были мертвецки пьяны, и Кортни с воплями гонялся за мной по всему дому, а когда я заперлась в ванной комнате, пытался вышибить дверь. Полицейскому около 55 лет. Грубая куртка и тяжелые ботинки делали его еще старше и солиднее, особенно по сравнению с теми, кто стоял перед ним: плачущая пьяная девчонка-подросток в ночнушке и 26-летний мужчина в джинсах и рубашке «в огурцах», трясущимися руками пытающийся закурить. Спьяну мне кажется, будто полицейский излучает синий мигающий свет, но это мигает маячок патрульной машины, заехавшей на тротуар.

– Мы получили звонок о нарушении, – говорит он под треск рации. – Визги и крики в два ночи. Не очень приятно для соседей. Что происходит?

Этот полицейский непохож на моих друзей. Он большой и твердый, он мужчина, и он логичен: я не могу объяснить ему, что у нас просто трудный период в отношениях, что я пытаюсь превратить Кортни в кого-то другого, а Кортни проецирует на меня свою неуверенность и пытается каким-то образом отомстить своей матери за то, что упала в обморок, когда он бросил в нее крышку от маргарина.

Этот полицейский не собирается слушать ничего такого – даже если бы он согласился на выпивку, которую я ему предложила в жалкой попытке быть гостеприимной и нормальной. Я немного удивлена, что он отказывается, – когда я захлопнула дверь в прежней квартире и пожарным пришлось ее взламывать, мы все потом пили пиво во внутреннем дворике, и я пересказывала им какие-то сплетни про Oasis.

Пожарным просто больше нравятся вечеринки, думаю я, а вслух обещаю полицейскому, что мы теперь станем вести себя тише и что все это просто недоразумение.

– Обычная семейная ссора, – говорю я, провожая его. Это звучит совсем по-взрослому. Взрослые так говорят о своих отношениях в «Жителях Ист-Энда». Так что я веду себя совершенно как взрослая.

Несколько дней спустя я выскакиваю из дома с глупой новой – теперь уже старой – собакой и иду в парк. Я лежу под деревом – в пальто, наброшенном поверх ночнушки, – и смотрю вверх на листья. Я закуриваю косячок – очень маленький. Уместный в два часа дня.

«Люди вокруг нас – зеркала», – размышляю я. Собака бултыхается в озере. Я наблюдаю, как она плещется в воде.

Вы видите свое отражение в их глазах. Если зеркало правдивое и гладкое, то вы видите вашу истинную сущность. Так вы и узнаете, кто вы есть. С другими людьми вы могли бы быть другим человеком, но все, что вам нужно, – это обратная связь, чтобы познать себя.

А если зеркало разбито, или треснуло, или поцарапано – еще затяжка, – то отражение врет. И вы начинаете верить, что вы и есть это… негодное отражение. У Кортни в глазах я вижу сумасшедшую властную женщину с чудовищно огромным состоянием, которая пытается его погубить. Я делаю паузу.

Я люблю его, но он меня ненавидит. Вот что я вижу. Мне придется попросить Кортни уйти. Я не могу больше с ним жить.

Я иду домой.

Кортни не уходит.

– Я не уйду, пока не найду квартиру не хуже этой, – твердо говорит он. – Я не собираюсь жить где-то в дерьме. Не собираюсь порвать с тобой и жить в хреновом… Криклвуде. Это несправедливо.

Этим вечером он объявляет, что мы больше не будем трахаться. «Я слишком подавлен, чтобы с тобой трахаться, – говорит он. – Траханье с тобой еще больше все испортит».

Зеркало становится темнее. Я почти не вижу своего лица.

Выбраться за город на выходные – вот что нам нужно! Свежий воздух и сельская местность. Нам просто нужно выехать из Лондона. Это из-за Лондона у нас проблема – Лондона с его Криклвудом, которого боится Кортни. Это Лондон выводит нас из равновесия. Все будет хорошогде-нибудь в другом месте.

Какие-то друзья Кортни записывают новый альбом в Уэльсе и приглашают нашу группу на уик-энд. Для нашего окружения мы с Кортни по-прежнему жаркая парочка: поп-звезда и юная телеведущая, гуляющие всю ночь напролет. Только Кэз знает правду – еще бы, все эти телефонные звонки в два часа ночи. И вот она сидит напротив меня в поезде, отбывшем от Паддингтона в западном направлении. Я пригласила ее в последнюю минуту – заманила возможностью тусить с известной группой и пить сколько влезет.

– Я бы не поехала, если бы группа мне нравилась, – отвечает она на мою просьбу. – Но, на мой взгляд, это кучка придурков, так что я приеду. Выпить море шампанского за счет знаменитых задниц – долг истинного революционера.

Мы все заказали напитки в баре поезда – вечеринка прямо там, в поезде, и началась. Я читаю журнал Private Eyeи смеюсь. На третий раз Кортни вспыхивает:

– Прекрати. Ты уже все продемонстрировала.

– Я просто… смеюсь, – говорю я.

– Нет, это не обычный смех, – напирает Кортни. Он тут самый пьяный. – Ты так смеешься только среди других людей.

Все затихли. Всем неловко.

– Я думаю, что она просто… смеется, Кортни, – резко говорит Кэз. – Впрочем, охотно верю, что ты слышишь это впервые и что тебе от этого не по себе.

Я пинаю Кэз под столом, чтобы заткнулась. Это мне не по себе: я подпустила ее к нашей мрачной тайне. Это личное. Я обязана взять все под контроль. И просто больше не смеюсь.

В Рокфилде осенью невыносимо красиво: в сравнении с уэльской осенью английское лето кажется простецким и плоским. Иней покрывает горы вдали. Кортни исчезает «почистить перышки» (в бесчисленный раз крутиться у зеркала и возиться с волосами несколько часов, надув губы), а мы с Кэз остаемся у дороги и набиваем рот ежевикой, потом гоняемся как дети друг за другом по всему полю. Воздух жесткий как кремень. Я истерически смеюсь и вдруг ловлю себя на тревожной мысли.

– У меня изменился смех? – вопрошаю я. – Он больше похож на… лондонский?

– Это, без сомнения, самый глупый вопрос, который мне когда-либо задавали, – отвечает Кэз. Она подбирает упавшие ветки и лупит меня по заднице, пока я не падаю на землю, плача от смеха.

Это та самая студия, где Queen записали «Богемскую рапсодию». С криками «Что бы сейчас делал Фредди?» мы открываем шампанское и разливаем его в большие стаканы. Я сразу проливаю свой стакан на микшерный пульт, кричу: «Вы знаете,Фредди сделал бы именно это! Это как будто бы его дух внутри меня!» – и пытаюсь стереть шампанское с кардигана. Кортни взволнован. Он оказался в надлежащей студии. «Наконец-то я дома!» – говорит он из кресла, где, скрючившись, наигрывает на одной из гитар группы – дорогущей «Мартинес». Он начинает играть пару своих хитов, но с новым текстом, «который я написал для себя».

Группа слушает вежливо, но с явным желанием, чтобы он замолчал.

– Ооо! Это спонтанная импровизация! Можно мне написать рецензию? – вмешиваюсь я, пытаясь изменить настроение.

– Нет, пока не научишься писать, – отвечает Кортни, наигрывая нечто в соль миноре и попыхивая сигаретой. Я так смущена, что принимаю экстази, единственно чтобы что-то сделать с лицом.

Когда препарат растворяется внутри меня, а большая часть комнаты тает в тумане, я вижу Кэз, спокойно наблюдающую за мной. До сегодняшнего дня я не видела ее несколько месяцев – так долго, что почти забыла, кто я, когда я с ней. Ее лицо становится зеркалом: я вижу в нем отражение девочки-подростка с расширенными от наркотиков зрачками. Девочка одиноко сидит на стуле и выглядит ужасно усталой, хотя я тараторю без передышки.

Да, она настоящее зеркало, думаю я. Я должна смотреть в нее чаще. Я вижу там себя. Я вижу хорошее и плохое – и узнаю это лицо. Я понимаю, что не видела его страшно долго. С самого детства.

Мы смотрим друг на друга вечность – старый, добрый пристальный взгляд, прикованный к лицу.

Наконец Кэз приподнимает бровь. Я знаю, что она говорит.

Она говорит:

– Ну и?..

Я беззвучно отвечаю:

– Я его ненавижу.

Она, так же беззвучно:

– Это потому, что он идиот. Они всеидиоты.

Я сажусь на пол рядом с Кэз. Так мы сидим, кажется, вечность, наблюдая за Кортни, группой и какими-то хихикающими девицами, возникшими словно бы из ниоткуда.

В студии определились некие ритмы. Люди, сидящие кружком, склоняются, как лепестки хризантемы, – нюхнуть кокаина – и снова откидываются, втирая его в нос. Бурная болтовня. Медленные поцелуи в углах – и триумфальные возвращения в толпу. Люди с гитарами, лицом друг к другу. В стиле битлов начинают песню и вдруг обрывают, разражаясь лающим смехом, прежде чем начать другую.

У нас с Кэз есть маракасы. Мы встряхиваем их в собственном ритме – «саркастические ударные», иначе не скажешь. Время от времени кто-нибудь просит нас заткнуться, но через минуту мы снова беремся за свое, совсем тихонько. И чувствуем себя счастливыми.

Из угла на полу все остальное напоминает сцену из телевизионной постановки. Это похоже на игру. Пока я не подошла и не села рядом с Кэз, я тоже участвовала в шоу. Но сейчас, сидя с ней, я вижу, что меня там нет. Меня нет в этой выдуманной истории. Меня там никогда не было. Я всего лишь зритель, смотрящий дома телевизор. Так, как мы с Кэз привыкли. Я сжимаю ее руку. Она в ответ стискивает мою. Свободными руками мы все трясем маракасами в ритме этого телешоу. Я никогда не держала Кэз за руку. Может быть, мы просто-напросто пьяны. Зря мама не давала нам экстази, когда мы были маленькими. Мы бы гораздолучше ладили.

Не знаю, сколько мы сидим так, когда подходит Кортни и устремляет на нас взгляд. Он по-прежнему держит дорогущую «Мартинес» и бренчит на ней – эдакий «Алан из Долины», только в замшевой куртке и с редеющими волосами.

– Здравствуйте, дамы, – надменно произносит он.

В ответ мы встряхиваем маракасами. У меня расширены зрачки. У Кэз они как блюдца.

– Привет, Кортни, – говорит Кэз. Ей превосходно удается вложить прорву ненависти в каждую букву его имени, по видимости оставаясь в рамках приличий.

– Мы все интересуемся – не могли бы вы перестать трясти маракасами? – с преувеличенной вежливостью продолжает Кортни.

– Боюсь, что нет, – говорит Кэз столь же вежливо.

– Почему? – спрашивает Кортни.

Его вежливость становится ледяной.

Возникает пауза.

– Потому что ты полный хрен, – ответствует Кэз, будто королева, приветствующая верховного комиссара в Заире на приеме у бассейна. Она встряхивает маракасом, отмечая знаки препинания.

Я не успеваю остановиться и разражаюсь смехом – оглушительным, абсолютно несексуальный хрюком.

– Он, – ликую я, оглушенная откровением, – полный хрен!

– Полный хрен, – официально подтверждает Кэз, тряся маракасом.

– Господи, ты что, правда, не можешь справиться с дурью? – обращается ко мне Кортни. – Ты себя ставишь в неловкое положение.

– Дело в том, – говорю я Кэз, начисто игнорируя Кортни, – дело в том, что я даже не могу порвать с ним, ведь я, начнем с этого, никогда не была с ним связана. Я все это вообразила.

– Полный воображаемый хрен, – подхватывает Кэз.

Мы в унисон встряхиваем маракасами.

– Кортни, я собираюсь поехать домой и сменить замки, – весело объявляю я.

По-прежнему держась за руки, мы с Кэз встаем.

– Мы сейчас вызовем такси, – сообщаю я всем в студии. – Спасибо, что были с нами. Я прошу прощения за короткое замыкание микшерного пульта из-за пролитого шампанского. Тут я сплоховала.

Кортни что-то кричит, но мне уже не слышно. Мы с бешеной скоростью покидаем комнату, изо всех сил спеша поймать такси, чтобы добраться до Лондона. У стойки администратора, едва мы заказали такси, я понимаю, что забыла нечто очень важное.

– Жди здесь, – говорю я Кэз.

– Ты куда? – кричит она.

–  Стой там! – ору я, убегая назад по коридору.

Я врываюсь в студию. Всем становится лучше. В устремленном на меня взгляде Кортни гармонично смешались ярость, жалость к себе и чертова прорва кокаина. Но, похоже, он примет меня обратно, если я хорошенько попрошу прощения. Если извинюсь по-настоящему. Если я люблю его. Если в глубине моего сердца живет любовь.

– Можно мы оставим себе маракасы? – спрашиваю я.