Я думаю, что у меня поликистоз яичников. Поэтому я иду на ультразвук. Я уже трижды обращалась к своему врачу с симптомами «угревая сыпь, утомляемость, увеличение веса, нарушение менструального цикла», и он послал меня на ультразвуковое исследование.

Судя по симптомам, я беременна, скажете вы? Но я сдавала анализ шесть недель назад и получила отрицательный результат, и теперь врач дает мне такое же направление. Я съедаю на завтрак две банки консервированных ананасов и плачу при виде удручающего зрелища на экране. Конечно, я беременна. Но первый анализ этого не показал! И я еще кормлю грудью. Я не хочу быть беременной. Нет-нет, все это неправда.

Я лежу на кушетке. Изображение проецируется на стену, чтобы я могла видеть, что у меня внутри. Я понятия не имею, как выглядят поликистозные яичники, но ожидаю увидеть круги, похожие на кислородные пузырьки. Или, может быть, что-то больше похожее на внутренности: какие-то уплотнения; скопления чешуек.

Медсестра моет руки, готовясь к обследованию. Сейчас на экране нечто наподобие вида с палубы океанского лайнера ночью. Темное, черное пространство с редкими вкраплениями света. Неподвижное.

Но как только ультразвуковой датчик прижимается к моему животу, это как прыжок через гиперпространство: целая солнечная система взрывается жизнью. Линии и спирали, почки и кишки. Луны с вращающимися малыми планетами. А в центре нечто потаенное, глубокое, скрытое – пульсар. Сигнал. Тикающие часы.

Сердцебиение.

– Вы беременны! – бодро говорит медсестра. Медсестрам, наверное, положено сообщать это бодро. Они всегда так и делают – даже если пациентка бледнеет, громко чертыхается и начинает трястись.

Она прикладывает к экрану измерительную ленту, проделывает расчеты.

– Я бы сказала, что у вас около 11 недель, – говорит она, вдавливая ультразвуковой датчик в мой живот.

Это действительно плод – больше ничто другое не выглядит как плод. Изгиб позвоночника как бледный полумесяц. Череп словно шлем астронавта. Черные немигающие глаза креветки.

– Боже мой, – говорю я ребенку. – Какое же это безобразие.

Я уверена, что это мальчик – сын, которого я всегда хотела. Его появление так ошеломляюще – так скоропалительно и драматично. Та-да! Так внезапно. Так театрально. Полнейшая секретность подготовительных работ, и вот он выскакивает, готовенький, на телеэкране, как будто это чертово шоу Паркинсона или что-то в этом роде.

А до чего удачлив! Этому парню явно повезло – у нас только один раз был незащищенный секс, ночью на Кипре, в те 20 минут, когда обе девочки спали. Он всю жизнь будет везунчиком, будет срывать банк в рулетку и находить друзей-миллионеров в очереди за продуктами. Он откроет золотое месторождение с первой промывки и найдет настоящую любовь в первый же день, когда решит остепениться…

– Я не могу тебя оставить, – говорю я ему с печалью. – Мир провалится в тартарары, если у меня появишься ты.

Потому что я ни на секунду не допускаю мысли, что должна рожать этого ребенка. У меня нет дилеммы, нет страшного выбора – есть спокойное, уверенное знание, что я не хочу сейчас еще одного ребенка, точно так же, как я точно знаю, что не хочу идти походом на Индию, стать блондинкой или стрелять из ружья.

Этимя снова заниматься не собираюсь – не собираюсь еще на три года превратиться в источник жизнеобеспечения для существа, которое плачем призывает меня, восстает против меня и знает, есть только одно место в мире, где становится легче, если что-то болит, – мой живот, и видит сны, в которых оно снова внутри меня. У меня есть две девочки, которых я обожаю. Я сдуваю с них пылинки, слежу за всем, что они делают, ревнивым взглядом, и это все, чего я хочу.

Раньше я боялась их смерти. Автомобиль! Собака! Море! Микробы! Пока не поняла, что это никакая не проблема: пока их будут везти на тележке в морг, я запущу руки в их грудные клетки, выну сердца, проглочу и рожу их снова. Они никогда, никогда не умрут. Я сделаю все для этих девочек.

Но для этого ребенка я сделаю только одну вещь – как можно быстрее, пока не стало слишком поздно.

Я благодарю медсестру, вытираю гель с живота и иду позвонить.

В 2007 году обозреватель The GuardianЗои Уильямс написала весьма здравую, замечательную статью о том, почему женщины считают обязательным предварять разговор о своих абортах заявлением: «Конечно, это огромная травма! Ни одной женщине это решение не дается легко».

Хотя у нас либеральное общество, рассуждала она, аборт негласно считается дурным поступком, однако милосердное государство полагает необходимым обеспечить правовую и медицинскую поддержку этого поступка, чтобы отчаявшиеся женщины не наделали еще больших бед, «обращаясь к Вере Дрейк».

Аборт никоим образом не воспринимается как верный выбор, в отличие от любой другой операции по устранению потенциально губительного для жизни состояния. Женщины никогда не станут публично говорить о своих абортах с облегчением и благодарностью. Вы нигде не купите открытку с пожеланием «Удачи в приеме постинора». Люди не склонны шутить по этому поводу, хотя существуют уместные шутки на самые спорные темы, в том числе о раке, Боге и смерти.

Кроме того, сама «неправильность» этого поступка имеет разную степень. Есть «хорошие аборты» и «плохие аборты» – как в скетче Криса Морриса в «Особом взгляде», про «хороший СПИД» и «плохой СПИД». У больных гемофилией, которые получили вирус при переливании крови, «хороший СПИД», и они заслуживают сочувствия.

А у гомосексуалистов, которые подхватили вирус от случайных половых связей, «плохой СПИД», и на них сочувствие не распространяется.

Изнасилованная девочка-подросток или мать, жизни которой угрожает беременность, – делают «хороший аборт». Они тоже не станут говорить о нем публично или ждать поздравлений от друзей, но хотя бы выйдут из трудного положения без позорного клейма.

На другом конце спектра – «плохие» виды абортов: повторные аборты, аборты на поздних сроках, аборты после ЭКО и – самое ужасное – аборты женщин-матерей.

Наш взгляд на материнство все еще настолько идеализирован и замутнен розовым туманом – мать, нежная дарительница жизни! – что, если мать отказывается давать жизнь еще одному существу, ее поступок кажется неприличным.

Ведь матери должны притворяться, что они любят и защищают всякую жизнь, на какой бы стадии возникновения или предположительного существования она ни находилась. Они обязаны – верим мы в глубине души – давать, давать и давать эту самую жизнь, пока не свалятся замертво. Лучшая мать – идеальная мать – вынашивала бы каждого ребенка, которого зачала, как бы это ни было разрушительно или губительно для нее, потому что ее любви хватило бы для всех и каждого.

Женщины, решившие сохранить беременность, поставившую их жизнь под угрозу («Врачи сказали мне, что еще одна беременность меня убьет, – но вот малыш Уильям!»), преподносятся в журнальных статьях как достойные восхищения. Вот оно, ходячее олицетворение любви и семейных уз, благодаря которым и жив мир в своем неисчерпаемом многообразии.

Как будто сама суть женщины – способность к бесконечной самоотверженной любви!

Знаете, я этой гипотезы не разделяю! А разделяю скорее одну древнюю, в сущности элементарнейшую и с богословской точки зрения антихристианскую идею. Один из главных вопросов, связанных с абортами, – когда начинается «жизнь» плода. Подразумевается, что если сделать аборт до того, как начнется «жизнь», то это будет «правильный» вид аборта. Однако и естественные науки, и философия до сих пор бьются над определением того, что есть начало «жизни», так не лучше ли начать дискуссию совсем с другого конца? Если беременная женщина имеет власть над жизнью, почему она не должна иметь власть и над не-жизнью? Неевропейские культуры знают эту концепцию. Индуистская богиня Кали является и матерью Вселенной, и пожирательницей всего сущего. Она жизнь и смерть. В религии древних шумеров Инанна, богиня секса и плодородия, имеет и другую ипостась – Эрешкигаль, властительницы подземного мира. Ведь это элементарное рассуждение: если женщинам, в соответствии с их биологическими функциями, предписано принимать, предоставлять убежище, выращивать и защищать жизнь, то почему они должны быть лишены и полномочия отнимать жизнь?

Я не защищаю тех, кто разбивает детям головы, и не поощряю поздние аборты. Но меня бесит идея, будто женщина, сделав аборт, становится неженственной и лишается материнских чувств. Идея, что подлинная сущность женственности и материнства – это поддерживать жизнь любой ценой, в любой ситуации, кажется мне абсурдной.

Моя убежденность в том, что социальная, эмоциональная и практическая необходимость аборта не требует доказательств, только укрепилась после того, как у меня появилось двое детей. Только если вы прошли через девять месяцев беременности и роды, чтобы ребенок появился на свет, кормили его, заботились о нем, сидели с ним до трех часов ночи, поднимались с ним в шесть часов утра, падали в обморок от любви к нему и рыдали яростными слезами, потому что он вас довел, вы действительно понимаете, насколько важно для ребенка быть желанным. И почему материнство – это игра, требующая максимальной самоотдачи, всей вашей энергии, готовности и радости.

И самое главное: ребенка должна желать, любить и обихаживать достаточно здравомыслящая, уверенно стоящая на ногах мать. Я могу честно признаться, что решение делать аборт стало одним из наименее трудных в моей жизни. И не кокетничаю, утверждая, что больше времени выбирала столешницу для кухни, чем решала, готова ли я провести остаток своих дней под грузом ответственности еще за одного человека. Я знала, что если сделаю это снова – подчиню свою жизнь другому существу, – это, вероятнее всего, станет приговором моим способностям, вообще той личности, которой я себя мыслю и которой хочу быть, поставит крест на всем, к чему я стремлюсь. Подумать только, у меня могло не быть – в более раннюю эпоху или в другой стране – права выбора в этом вопросе! Это же варварство – и в эмоциональном, и в физическом плане.

Как Жермен Грир отмечает в «Настоящей женщине»: «Жизнь женщины, ставшей матерью, не желая этого, подобна жизни раба или домашнего животного».

Конечно, вполне возможно, что в конечном счете я прониклась бы благодарностью судьбе за появление третьего ребенка. Возможно, его рождение открыло бы во мне новые источники энергии, преданности и любви. Может даже, это было бы лучшее, что когда-либо случилось со мной. Но я не игрок. Я не потрачу один фунт на лотерею, не говоря уж о ставке на беременность. Цена слишком высока. И я не согласна, чтобы общество принуждало меня делать ставку на то, как сильно я могу любить по принуждению.

Я не могу понять аргументы против абортов, которые ставят во главу угла святость жизни. Человек как биологический вид достаточно убедительно продемонстрировал, что не верит в святость жизни. С философским спокойствием мы принимаем как данность войны, голод, эпидемии, боль и пожизненную мучительную нищету, а значит, что бы мы себе не говорили, мы едва приложили усилия к тому, чтобы действительноувидеть в человеческой жизни нечто священное.

Не понимаю я и того, почему на беременных женщин, пытающихся принять рациональное решение о собственном будущем и, как правило, будущем их семей, сильнее давят с требованием быть гуманнее, чем, скажем, на Владимира Путина, Всемирный банк или Католическую церковь.

Подлинную святость я усматриваю в ответственном подходе – кстати, и более полезном для мира в целом – в осознанном стремлении производить как можно меньше неуравновешенных людей, людей-разрушителей. Прерывание беременности на сроке 12 недель, независимо от причины, неизмеримо более нравственно, чем рождение нежеланного ребенка.

Эти нежеланные дети, становящиеся впоследствии озлобленными взрослыми, и есть причина огромного большинства человеческих несчастий. Это они превращают жилые кварталы в дикие джунгли, делают улицы опасными, вносят элемент насилия в отношения между людьми. Психоанализ предельно жестко возложил на родителей ответственность за психологические нарушения у детей, а значит, меньшее, что мы можем сделать, – это снять шляпы перед женщинами, достаточно умными, чтобы не приводить в мир проблемных людей.

Но, конечно, мы делаем все наоборот. За последние два года в палате общин было представлено три законопроекта, ограничивающих права женщин по прерыванию беременности. The Timesпишет о «беспрецедентном числе» врачей, отказывающихся заниматься абортами, поскольку встревожены их стремительным ростом.

Почему идея о запрещении абортов в принципе получила право на существование в нашем обществе? Да потому что ее общественное обсуждение и осмысление носит характер абстрактной дискуссии, будь то в идеологическом, религиозном или социально-политическом ключе. И крайне редко дискуссия эта ведется на основании личного опыта, несмотря на то что в одной только Англии в 2009 году количество женщин, прибегнувших к аборту, достигло рекордного числа – 189 100. Во всем мире совершается ежегодно около 42 млн абортов – 20 млн безопасных, с надлежащей медицинской помощью, и 22 млн небезопасных. Во всем мире женщины делают то, что делали всегда, на протяжении всей истории: выходят из кризисной ситуации, потенциально меняющей жизнь или угрожающей их жизни, и никогда не говорят об этом потом. Для того чтобы не огорчить кого-то из их близких – тех, кто не истекает кровью, кто не сделал только что аборт.

Женщины никогда не были склонны говорить о физиологических аспектах своей репродуктивной системы и до сих пор слишком скованы стыдом или сомнениями, что их правильно поймут, чтобы обсуждать прерывание беременности даже с друзьями или партнерами. И вот вам парадокс: почти у каждого человека есть кто-то из близких, кто делал аборт, но реальных шансов обсудить свои планы с более консервативными старшими родственницами или с мужчинами, получить поддержку и совет у женщины по-прежнему нет и не предвидится.

При существующем положении дел противники аборта могут дискутировать о нем как о чем-то умозрительном, неизвестно кем и неизвестно где совершаемом, а не как о реальном выборе реальной женщины – сделанном чаще всего спокойно, рационально, обдуманно и осуществленном поближе к дому.

Когда я написала в The Timesо своем решении сделать аборт, то была поражена откликом читателей – я получила более 400 онлайн-комментариев, 100 с лишним писем и сообщений по электронной почте. И вот какая просматривалась закономерность: противники абортов в большинстве своем не имели опыта ни беременности, ни аборта, а у сторонников этот опыт был.

Но больше всего меня поразило замечательное письмо известной феминистки, ведущей рубрики в журнале, в котором она призналась, что, хотя много раз писала об абортах, никогда не упоминала о собственном опыте: «Я всегда боялась последствий. Боялась, что никто меня не простит. Я думала, это признание каким-то образом сделает все мои доводы неубедительными!»

Я женщина, самостоятельно распоряжающаяся своим телом, и убеждена, что могу поспорить с любыми богами за право прерывать беременность. Первое зачатие – такое долгожданное – закончилось выкидышем за три дня до моей свадьбы. Добрая медсестра сняла праздничный маникюр, чтобы надеть пальцевый термометр, готовя меня к выскабливанию. Я плакала, входя в операционную, и плакала, когда ее покидала. В тот раз мое тело решило, что ребенок не должен родиться, и прервало беременность. Теперь такое же решение принял мой разум. Я не считаю одно решение более обоснованным, чем другое. И тело, и разум знают меня. Они оба одинаково способны решить, что является правильным.

Я хочу прервать беременность как можно скорее и иду прямо к доктору. Через пять минут неловкого разговора ему приходится напрямую указать мне, что мы находимся в католической больнице и я только что, в сущности, попросила у Папы разрешения на аборт.

По возвращении домой я сажусь за самый невеселый поиск в Google и нахожу врача в Эссексе. Есть два приемлемых варианта аборта. Мне могут дать полный наркоз, и я проснусь, когда все закончится, но потом придется провести ночь в больнице, или же я буду в сознании и смогу вернуться домой в тот же день. Я еще кормлю грудью мою младшую – так что выбор очевиден: остаться в сознании и сразу уйти домой.

Существует и третий вариант – «медикаментозный аборт», при котором вы принимаете две таблетки и ждете дома выкидыша. Но все, кто это испытал, в ответ на мои расспросы предупреждают: «Это здорово выбивает из колеи. Несколько дней ходишь по дому с кровотечением. И есть шанс, что это не сработает, и тогда придется в любом случае идти на выскабливание. Просто поезжай и сделай это в больнице».

Клиника, которую мы выбрали, находится в Эссексе. Район славится вечеринками с групповым сексом и отличными борделями с грудастыми мадам. Словом, этот отстойник для приверженцев грубых физиологических радостей – подходящее место для клиники, где делают аборты. В самой клинике царит атмосфера викторианских гостиниц, где персонал смотрит на «клиентов» как на сущий сброд и неодобрительно наблюдает за ними, с высокомерным спокойствием поджимая губы.

В холле сидят четыре пары и две одинокие женщины. Молодая женщина из Ирландии приехала сегодня утром и – я улавливаю ее шепот – рассчитывает вернуться на пароме этим же вечером. Женщине постарше на вид под пятьдесят, а то и пятьдесят с лишним. Она беззвучно плачет. По ней видно, что они ничего не сказала ни одной живой душе и никогда не скажет.

Пары тоже молчат – все возможные разговоры состоялись до прибытия сюда. У моего мужа красные глаза, но держится он так же твердо, как после обоих моих родов и выкидыша. Его позиция окончательно сформировалась много лет назад:

– Дико несправедливо, что для того, чтобы мыпроизвели на свет ребенка, тыдолжна проходить через все это… дерьмо.

Когда я позвонила ему после ультразвукового исследования, между нами произошел предельно неромантичный разговор. Мы даже ничего не обсуждали. Он спросил: «Что ты хочешь делать?» Я сказала: «Нет». И он ответил: «Хорошо».

Каждый из нас знал, что чувствует другой. Господи, да неделю назад мы лежали в постели, проведя день с друзьями, недавно ставшими родителями, и делились впечатлениями: «У нее отсутствующий взгляд, а он выглядит полумертвым! Ты забыл, сколько им нужно внимания, правда? Как ты просто… тормозишь».

Медсестра называет мое имя, и я отпускаю его руку, чтобы отправиться туда. Стремительно нарастает паника – я знаю, точно знаю, что делаю ужасную ошибку, что я должна оставить этого ребенка, несмотря ни на что!

Но я знаю и что такое паника, знаю, что она лжет. «В такой момент непременно наваливаются все сомнения до единого, – твержу я себе. – Это не последняя минута Откровения. Это просто страх. Скажи ему “стоп!”».

Не помню, как я представляла себе аборт. Когда делали чистку после выкидыша, мне – плачущей – дали наркоз, и когда я проснулась – плачущая – все было уже кончено.

– Где ребенок? – без конца повторяла я, еще не в себе, пока меня везли в палату и деликатно просили заткнуться. Единственное, что я узнала об этой процедуре, – ее последствия: реальная боль и осознание того, что гормоны беременности оставляют меня час за часом. Эстрогенная легкость уходила, и я снова начинала чувствовать свою тяжесть – чувствовать, какая я на самом деле тяжелая, – нечто подобное ощущаешь, если, зачитавшись, продолжаешь лежать в ванне, пока вытекает вода.

На этот раз я не сплю. Вся процедура оказывается неприятным сюрпризом. Мне кажется, раньше я задумывалась только об одном аспекте, чисто «медицинском», и все, что представляла себе, – врачи, просто делающие свою работу, бесстрастно и быстро; сама процедура тоже точная и быстрая. Теперь я лежу на кровати – последняя из очереди, – смотрю на врачей и вижу людей, которые провели слишком много времени, делая неприятные вещи, исправляя ошибки других.

Вы хотели стать врачами, чтобы помогать людям и чувствовать удовлетворение в конце рабочего дня, думаю я, наблюдая за ними, пока медсестра держит меня за руку. Но я сомневаюсь, что к концу дня вы испытываете это чувство. Вы выглядите так, как будто люди постоянно вас разочаровывают.

Аборт сам по себе тоже отличается от моих ожиданий, он оказывается и болезненным, и довольно грубым. Шейку матки расширяют вручную с помощью чего-то вроде храпового колеса. Потом вставляется зеркало, и начинается аборт – в сущности просто дробление материала ложкой. Это вспышки мучительной боли. Как будто желток яйца протыкают зубочисткой, думаю я.

Это очень болезненно – как пятичасовые роды. Обезболивание оказалось абсолютно бесполезным, но жаловаться на боль, учитывая то, что я делаю, кажется неуместным. Но если вы сами считаете, что не должны испытывать боль во время аборта, персонал вроде бы так не считает.

– Вы молодец, – говорит медсестра, очень крепко держа меня за руку. Она добра, но в то же время, как и все остальные, уже мысленно надела пальто и торопится к выходу. Она предвкушает выходные. Она уже далеко.

Затем врач берет вакуумную кюретку, чтобы высосать содержимое моей утробы. Чтобы понять, что при этом ощущаешь, представьте, что это проделали с вами с помощью пылесоса. Много месяцев после этого я неоднократно возражала против покупки автопылесоса Black & Decker.

Весь процесс занимает, может быть, минут семь. Это быстро, но вы с несоразмерным нетерпением – и тоской – ждете, когда из вас вытащат все инструменты и все руки и позволят вам тихо прийти в себя и залечить раны. Вам хочется, чтобы все от вас отвалили. Все.

Врач выключает пылесос. Затем включает снова и проходится еще разок напоследок, как делаете вы, когда, пропылесосив гостиную, решаете заодно освежить диванные подушки.

Наконец он заканчивает, и я испускаю невольный возглас: «Ах!», – когда его рука выходит из меня.

– Видите! – с уверенной улыбкой говорит он. – Совсем неплохо! Дело сделано!

Потом смотрит вниз на блюдо, на котором лежит все, что было внутри меня. Заинтересовавшись чем-то, подзывает коллегу, который моет руки.

– Взгляни-ка! – он указывает на поднос.

– Ха-ха-ха, необычно, – отвечает другой.

Они оба смеются, пока блюдо не уносят. Снимают перчатки, и начинается уборка. День закончен.

Я не хочу спрашивать, что именно они видели. Может, сумели определить, что он гей, даже на таком раннем сроке.

Лучший вариант – что он был с такими патологиями и беременность окончилась бы выкидышем в любом случае.

Худший – возможно, нечто там на подносе изо всех сил борется за жизнь. Возможно, удача покидает его навсегда, пока я лежу здесь, чувствуя себя бледной, как бумага, снаружи и красно-черной внутри, как испорченное мясо. Это худшее из всего. Самое плохое. Как жаль, что врачи не заткнулись.

Потом вас увозят в соседнюю палату – «послеоперационную», и вы лежите в кресле с откидывающейся спинкой, завернутая в махровый халат. Вам предлагаются журнал и прохладительные напитки. В углу стоит пальма в горшке.

Девушка из Ирландии уходит через пять минут – она должна успеть на автобус, чтобы не опоздать на паром. Она идет с трудом. Совершенно очевидно, что она не должна была приезжать в другую страну, чтобы вернуть себе свою жизнь. Мне интересно, видели ли когда-нибудь ирландские судьи, как такая вот бледная женщина отсчитывает деньги возле регистрационной стойки в чужой стране, где она не знает ни души, а затем истекает кровью всю дорогу от Эссекса до Холихеда. Интересно, одобряет ли ее отец закон, запрещающий аборты, – ему ведь в голову не может прийти, что это имеет к ней какое-то отношение. Возненавидел бы он этот закон, если бы узнал, что это из-за него она оказалась здесь?

Женщина постарше, беззвучно плакавшая в холе, все еще плачет. Все мы словно бы пришли к молчаливому соглашению делать вид, что нас здесь нет, и никто не смотрит ей в глаза. Когда мы долистали журналы, прошел 40-минутный «восстановительный период», и медсестра говорит:

– Вы можете идти.

И мы уезжаем. Мой муж неаккуратно ведет машину, потому что очень-очень крепко держит меня за руку. Я говорю: «Наверное, нужно поставить спираль», – и он отвечает: «Да» – и сжимает мою руку еще крепче. Конец дня.

Учитывая произошедшее, диким кажется утверждение, что это счастливый конец. Но это так. Все статьи об абортах, которые я читала, непременно завершались печальной сентенцией о том, какой след оставила эта процедура в душе женщины. Даже если статья писалась с симпатией к женщине, автор считал необходимым отметить, с какой печалью она встречает каждую годовщину аборта и как у нее внезапно хлынули слезы в тот день, когда ребенок должен был родиться.

Предполагается, что, хотя женщина способна разумно рассудить, что не может оставить этого ребенка, какая-то ее часть все равно в это не верит и безмолвно отмечает события, связанные с ребенком, который должен был у нее появиться. Вроде как женские тела не отказываются от своих детей так легко и покорно. Сердце помнит их всегда.

Я тоже думала, что так будет. Но ничего этого не было. На самом деле все совершенно наоборот. Я до сих пор жду, когда на меня обрушатся неизбежные горе и чувство вины – грудь вперед, стою наготове, – и ничего. Я не плачу при виде детской одежды. Не чувствую ревности или тихой печали, когда подруги сообщают, что беременны. Мне незачем напоминать себе, что иногда приходится совершать «неправильные» поступки ради «правильных» целей.

Все наоборот. Каждый раз, спокойно проспав ночь, я радуюсь сделанному выбору. Когда младшая вырастает из памперсов, в затылок ей не дышит третий, которого тоже пришлось бы приучать к горшку. Когда к нам приезжают друзья со своими новорожденными детьми, я бесконечно благодарю судьбу, что у меня была возможность всего этого избежать.

После нескольких бокалов я обсуждаю это с подругами, и они соглашаются.

– Проходя мимо детских игровых площадок, я всегда думаю, что если бы сохранила беременность, то до сих пор сидела бы вон на той скамейке, толстая, страдающая от депрессии, измотанная, ожидая возможности начать жизнь сначала, – говорит Лиззи.

Рейчел, как всегда, лаконична:

– Это одна из лучших четырех вещей, которые я когда-либо сделала – после брака с моим мужем, рождения сына и получения займа для переоборудования чердака под фиксированный процент.

Думаю, все эти статьи пытались убедить меня, что мое тело – или подсознание – было бы сердитона меня за отказ от ребенка. Причем эта неосознанная реакция была бы выше, что ли, – более «естественной», более нравственной – в сравнении с рациональным выбором моего сознания. Ведь женщины созданы, чтобы рожать детей, и та, которая не внесла свой вклад в деторождение, должна страдать и каяться.

Но все, что я видела в действительности – и вижу сейчас, спустя годы, – это истории миллионов женщин, пытающихся исправить ошибку, которая могла бы погубить их, а потом просто продолжающих жить. Тихо, благодарно – и в молчании. То, что я вижу, убеждает меня, что это решение только во благо.