Сейчас я, 35-летняя, считаю десятилетия так же небрежно, как ребенком считала недели. Я стала решительней и эмоционально мягче, но порой кажется, это достигнуто за счет моей кожи, постепенно приобретающей ломкость вафли. «Может быть, коллаген просачивается из кожи в сердце», – думаю я, проводя пальцем по руке и зачарованно наблюдая, как кожа собирается «в елочку». Я втираю в складки крем из масла какао, и они исчезают. Проходит несколько часов, и я вижу их снова.

Моя кожа понемногу становится… зависимой.

Не только кожа меняется не лучшим образом. Похмелье теперь омрачается депрессией. Неловкий поворот на лестнице причиняет боль колену. Мне нужны лифчики на косточках – косточки как телохранители, и эта охрана требуется мне все время. Я вовсе не вымотана, даже не устала, но уже не испытываю прежнего чувства, что могла бы спонтанно станцевать твист в любой момент.

Меня чуть больше, чем раньше, тянет прилечь.

Вторгаются в жизнь первые весомые напоминания о смерти. Родители знакомых начинают болеть. Родители друзей начинают умирать. Начинаются похороны и поминки, на которых я говорю друзьям слова утешения, в то же время тайно утешая себя, что между мной и смертью стоит еще одно поколение. Самоубийство, инсульт, рак – пока что все это удел старших. Моего поколения эти бедствия пока не коснулись.

Но как бы получая инструкцию на будущее, я наблюдаю за старшими, скорбящими у могил, в церкви, в крематории, до странности похожем на общественную сауну. Скоро я буду непосредственно участвовать в ужасных сценах прощаний.

Скоро я, посмотрев на свои руки, пойму, что они похожи на руки моей бабушки и что кольцо, которое блестело все эти годы – без каких-то стараний с моей стороны, – стало антиквариатом. Я перестала быть по-настоящему молодой. Теперь будет остановка лет на десять, а дальше я начну стареть.

Зима, Лондон, еще одни поминки. Умер удивительный человек, и я пришла засвидетельствовать свое почтение. Он был успешным, его любили, и церковь до отказа полна его сверстниками. Я никогда прежде не была в компании такого множества людей старшего поколения, таких влиятельных.

Получив приглашение на поминальную службу, я была польщена оказанной честью. Но и очень нервничала. Алан принадлежал к выдающемуся социальному кругу – самому воплощению Лондона 1960-х, всего передового и умного, что на протяжении многих лет формировало и правящие круги XXI века. Бывшие и нынешние руководители BBC, бывшие министры внутренних дел Великобритании, редакторы газет. Около полудюжины лордов и леди. Дэвид Фрост. Я никогда не бывала в обществе такого количества исключительных, могущественных женщин.

Вокруг церкви толпились папарацци, непрерывно снимая прибывающих. Толклись охотники за автографами – не понимающие, насколько нелепо просить погруженного в скорбь сильного мира сего подписать книгу «С наилучшими пожеланиями!» и добавить поцелуи.

Внутри было неожиданно тихо, пришедшие тесно расположились на скамейках и верхнем ярусе галереи. Пальто от Prada, Armani, Dior. Телячья кожа сумок и обуви, кремы для рук с запахом розовых лепестков. Вся церковь пахнет богатством. Вот оно, воплощение респектабельного, неуязвимого, вечного английского истеблишмента. К этому я была готова.

То, к чему я не была готова, – это лица. Женские лица. Мужские были точно такими, как вы их себе представляете. Мужчины, будь то знаменитые или неизвестные, выглядели – да просто мужчинами. Людьми 40, 50, 60 лет. Обеспеченными, ухоженными, уверенными в завтрашнем дне. Мужчинами, которые проводят отпуска в теплых краях и любят джин.

Но женщины! Да они же все одинаковые! За исключением нескольких молодых, от двадцати до тридцати с небольшим – эти выглядят нормально. Но как только возраст подбирается к 35, 36, 37 годам, появляются первые элементы стандартизации. Рты, уголки которых «забыли» чуть-чуть опуститься, как это обычно случается, – губы, выпяченные вопреки здравому смыслу, сердитые ухмылки. Туго натянутые блестящие лбы. Какая-то неуловимая – но несомненная – неправильность со щеками и у челюсти. Постоянно распахнутые глаза – будто их обладательницы посетили клинику на Харли-стрит и только что получили счет на все услуги.

Создается впечатление, что горничная из Восточной Европы выстирала и выгладила их платья, пальто и лица, все на одном дыхании. И что когда эти женщины в 11 вечера ложатся спать, их лица проветриваются в прачечной на вешалках розового дерева, опрысканные кондиционером для белья с запахом вербены.

Я оглядываюсь вокруг и вспоминаю сцену из фильма «Племянник чародея», когда Полли и Дигори находят банкетный зал, где десятки королей и королев, все в коронах, сидят за длинным столом, скованные колдовством.

Дети идут вдоль стола и замечают, как постепенно меняются лица сидящих властителей – от «добрых, веселых, дружелюбных» на одном конце стола к встревоженным, беспокойным, неустойчивым, со следами времени и страстей в средней части и так до противоположности – «самым агрессивным», прекрасным, но жестоким.

Именно так выглядят женщины в церкви Сент-Брайд на Флит-стрит. За исключением того, что они не кажутся жестокими, холодными или расчетливыми.

Вы путешествуете взглядом через десятилетия – от безмятежных двадцатилетних девочек к гранд-дамам в возрасте 40, 50 и 60 лет – и подмечаете, ко всему прочему, что лица присутствующих женщин с годами становятся все более испуганными. Они, такие привилегированные и благополучные! В то же время переносящие такие болезненные, дорогостоящие процедуры… Да церковь полна страха! Это особый женский страх. Источник адреналина, который гнал их в кабинет пластического хирурга, к послеоперационной палате и забинтованным лицам.

Я не знаю, чего именно они боялись – уходящих мужей, молодых женщин, всегда готовых их заменить, безжалостных фотокамер или просто усталого разочарования перед зеркалом в ванной утром, – но все они выглядели встревоженными. Они потратили много тысяч фунтов, чтобы выглядеть в прямом и переносном смысле окаменевшими.

В общем, в тот день я наконец поняла всем своим существом, что делать операцию – сумасшествие и ужасная ошибка. Мало того что у всех этих женщин буквально на лбу написано, что они сотворили нечто безумное и очевидно продиктованное страхом, – казалось, их мужья, партнеры, братья, сыновья и друзья-мужчины, как ни странно, их героизма в упор не видят. Ониничего такого с собой не делали. Они при этом присутствовали, они с этим жили, но жили, очевидно, в совершенно другом мире. Что-то беспокоит – глубоко беспокоит – этих женщин, то, от чего их мужчины отмахиваются, как от докучливых насекомых. Как я уже говорила, выявить сексизм очень просто – достаточно задать вопрос: «Вежливо это или нет?» Тем же способом можно определить, не оказывается ли на женщин в настоящее время некое женоненавистническое социальное давление. Нужно просто спросить себя: «А делают ли это мужчины?»

Если не делают, то, скорее всего, перед вами именно то, что мы, радикальные феминистки, называем «полнейшая гребаная фигня».

У нас есть реальная проблема – мы все умираем. Каждый из нас. Каждый день клетки ослабевают, волокна растягиваются и сердце приближается к последнему удару. А мы при этом тратим дни как миллионеры: неделю здесь, месяц там, прожигаем по случаю, пока от всего нашего богатства не останется два медяка на глазах.

Лично мне нравится то, что мы умрем. Именно поэтому нет ничего более волнующего, чем просыпаться каждое утро и сознавать: « Вау! Вот она, жизнь! Я живу!»Это здорово помогает сосредоточиться на важном. Это заставляет страстно любить, интенсивно работать, дает понимание, что в силу устройства мироздания у вас действительно нет времени сидеть в трениках перед телевизором и смотреть «Магазин на диване».

Смерть – не освобождение, а стимул. Чем больше внимания вы уделяете своей смерти, тем правильнее проживаете жизнь. Моя традиционная заключительная тирада – после слезных жалоб, что закрыли потрясающую забегаловку на Толлингтон-роуд, где подавали маринованные яйца, – как раз о том, что люди все еще верят в загробную жизнь. Я искренне убеждена, что это самая большая философская проблема человечества. Даже явно нерелигиозные люди верят, что встретятся с бабушкой и собакой, когда наконец сыграют в ящик. Все думают, что получат вторую жизнь.

Но вера в загробную жизнь полностью отрицает ваше настоящее существование. Это как коварное и дестабилизирующее психическое заболевание. По поводу каждого дня – каждого действия, каждого слова – вы думаете, что на самом делене имеет значения, если вы что-то испортите в этот раз, потому что сможете все переиграть в раю. Вы помиритесь с родителями, и станете лучше, и сбросите эти лишние килограммы на небесах. И научитесь говорить по-французски. В конце концов у вас будет время! Целая вечность! И у вас будут крылья, и всегда будет солнечно! Тогда, конечно, совершенно не важно, что вы делаете сейчас. Тогда вся эта жизнь – лишь унылый зал ожидания, где вы просто побудете 20 минут, совсем без крыльев, вынужденныеползать, как черви.

Вас удивляет, почему люди так апатично, так спокойно взирают на любое мировое бедствие, которого можно было бы избежать, – на голод, войны, болезни, превращение морей в желтую мочу, полную консервных банок и презервативов? Вот из-за этого, из-за веры в рай. Эта вера – самый эффективный способ убить время, изобретенный человечеством, за исключением пазлов.

Только когда большинство людей на этой планете поверят – безоговорочно! – что умирают минута за минутой, мы начнем вести себя как разумные, рациональные и сострадающие существа. Как бы ни был действенен призыв «быть хорошим», ужас осознания неудержимого скатывания в бесконечное небытие гораздо эффективнее. Я от всей души желаю всем нам проникнуться страхом. Страх – это мое Второе пришествие. Когда все в мире признают, что умрут, мы действительноначнем шевелиться.

Итак! Да, мы все умираем. Мы все разрушаемся и падаем в пустоту, одна клетка за другой. Мы растворяемся, как кубики сахара в чае. Но только женщинам приходится притворяться, что этого не происходит. Мужчины за пятьдесят преспокойно выставляют напоказ свои животы, нависающие над ремнем, и лица, похожие на драный матрас бродяги. У них вырастают волосы в носу и появляются глубокие щели морщин, они не могут встать или сесть, не запыхтев. Мужчины заметно стареют год за годом – но женщинам предписывается остановить падение в бездну на отметке 37, 38 лет и следующие 30–40 лет существовать, видимо, в неких волшебных пузырях, где у них сохраняются блестящие локоны без единого седого волоска, на лицах ни морщинки, пухлые губы и титьки торчат в верхней трети грудной клетки. Извините, что снова ссылаюсь на этот пример – мы, радикальные феминистки, часто повторяемся, – но Мойру Стюарт и Анну Форд уволили, когда им исполнилось 55 лет, в то время как 73-летний Джонатан Димблби по-прежнему сидит перед камерами, постепенно превращаясь в живую мумию. Как сказала Мариэлла Фрострап, «Би-би-си ищет дикторов старшего возраста, как ищут святой Грааль. А всего-то и нужно, что посмотреть список людей, которых они уже уволили».

Почему мужикам все можно? Почему мы не можем, как мальчики, ослабить пояса, снять каблуки и весело сгнить?

В глубине души я придерживаюсь конспирологической теории отрицания возраста: как я уже говорила, принято считать, что после 35 лет женщины начинают «сдавать». Это время снижения способности к деторождению, обращения к ботоксу и заполнителям морщин. В этом возрасте женщины запускают руку в сбережения и начинают тратить то, что отложено на старость, чтобы удалить признаки старения и снова прикинуться тридцатилетними.

В рамках своей подсознательной теории заговора я обращаю ваше внимание на то, что именно в возрасте примерно 35 лет женщины массовоначинают чувствовать себя уверенно.

Окончательно остался позади – будем откровенны – ужас ваших 20 лет. (Вы занимались сексом со Стивом. Стив! Козел Стив! У вас была такая скучная работа, что вы прятались в шкафу и жевали бумагу!) Теперь вам тридцать с чем-то, и жизнь наконец-то заиграла яркими красками.

Вы успешны в работе. У вас есть по крайней мере четыре хороших платья. Вы были в Париже, экспериментировали с анальным сексом, умеете настроить бойлер и можете ввернуть цитату из «Бесплодной земли», делая коктейль «Виски Мак».

Так не странно ли, что появление естественных признаков возраста, в том числе на вашем лице и теле (морщинки, потеря упругости кожи, седые волосы), превращает вас в мишень для агрессивного превосходства и нетерпимости тупиц? Что на вас давят, принуждая… полностью избавиться от этих признаков! Создается впечатление, что вы сохранили порядком подростковой доверчивости и некомпетентности, а попросту говоря, совершеннобеззащитны, если кто-то немного умнее и старше берется трахать вам мозг.

Я не хочу этого! Я хочу лицо со всеми морщинами и следами усталости и рот с пожелтевшими зубами, который без лишних слов приказывает алчным манипуляторам отвалить. Я хочу лицо, с которым уместно будет, растягивая слова, процедить: «Я видел больше сопливых младенцев / нечестных линейных менеджеров / крутых горных перевалов / сложных танцевальных па / реального бабла, чем ты за всю свою жизнь, солнышко. Так что убирайся из моего кресла и принеси мне сэндвич с сыром».

Морщины и седина словно говорят: «Не вздумай со мной шутить». Это эквивалент естественной предупреждающей окраски вроде желтых и черных полос на теле осы или маркировки на заду у паука «черная вдова». Морщины – это ваше оружие против идиотов. Морщины – ваш предупреждающий знак « Держись подальше от мудрой, нетерпимой женщины».

Я лично намерена, когда стану «старой» (в 59 лет; я думаю, 59 лет – это старость), «взорвать» город седыми волосами метровой длины, прокричать, что чувствую, как умирают мои клетки, и заказать двойную порцию выпивки, чтобы легче было забыть об этом. Я не собираюсь тратить 50 000 фунтов на краску для волос, накачивание титек и пластику лица, чтобы прикидываться наивной пасторальной девственницей, мечтающей о первой победе на ярмарке невест.

Потому что к такой вот внешности прилагается негласное признание. Прислушайтесь, что фактически говорят нам женщины, решившиеся на операции: «От меня отвернулись друзья, мои мужчины ненадежны и слабонервны, работа всей моей жизни ничего не стоит, мне 59 лет, и я осталась у разбитого корыта. Я до сих пор так же беззащитна, как в тот день, когда родилась. Плюс ко всему я потратила на собственную задницу все деньги, отложенные на роскошную старость. По всем разумным меркам я потерпела крах в жизни».

Но как насчет эстетики? Проще пареной репы заклеймить позором женщин, которые потратили 30 000 фунтов на плохие процедуры и теперь похожи на астронавтов, испытывающих перегрузки в аэродинамической трубе. Но несколько женщин-знаменитостей, которых мы не можем назвать, потому что они подадут в суд ( но мы все знаем, как их зовут), подверглись очень дорогим, искусным операциям. Они просто выглядят как бы… молодыми, свежими и сияющими. Фантастически! Фантастика за много тысяч долларов. Разве такие эффективные методы непозволительны? Вы же не пытаетесь выглядеть на 27 лет. Только лишь на фантастические 52 года. Взывание к морали в борьбе против пластической хирургии туманно, как полотно сюрреалиста. Мы ведь много лет назад фактически прекратили дискуссии о нравственности продажи оружия. Из оружия убивают людей, подчас весьма жестоко! Пластическая хирургия занимается отнюдь не убийствами, а занудными женщинами, желающими нос, как у Риз Уизерспун, – согласитесь, это проблема далеко не такого масштаба, как оторванные минами ноги сомалийских сирот.

Беда в том, что эти манипуляции не такие уж и искусные. Мы все же их замечаем. И обсуждаем «удачные» операции точно так же, как и «неудачные». Мы четко видим, что время внезапно сворачивает в сторону, приблизившись к этим женщинам, и не оставляет на их лицах свои опознавательные знаки. Мы четко видим 30-летнее декольте над 50-летним сердцем. Даже если результат выглядит естественным, мы знаем – знаем совершенно точно, потому что видим и дату на календаре, и собственные лица в зеркале, – что так не бывает! Что это попытка отрицать факт, что мы умираем. Настораживающее фундаментальное изменение восприятия. Причем только женщинам – только женщинам! – приходится входить в этот сговор. Ничто «искусно сделанное» не может выглядеть намного лучше, чем натуральное, но несовершенное.

Печально, но факт. И вот еще что: я не меньше любого другого люблю хитрые уловки, фантазию и бегство от действительности – я обожаю переодевания и макияж, перевоплощения и парики. Это здорово – выдумывать и переделывать себя с ног до головы столько раз, сколько захочется. Хоть каждый день. Последний аргумент в этом споре: женщина имеет право выглядеть так, как ей, черт возьми, пожелается. Патриархат, отвали от моего лица и титек! В идеальном мире никто не стал бы критиковать женщин за их внешний вид – хоть самый ужасный. Даже если бы у нее «под волосами был зажим, который держит подтянутую кожу на лице». Лицо женщины – ее крепость.

Но при обязательном условии: изменение женщинами собственной внешности должно быть веселым, радостным, творческим занятием. Трансвестит ростом под два метра – болтающийся по центру Бирмингема в четыре часа утра в тесных-претесных туфлях и с сантиметровым слоем помады – выдержал много боли, потратил много денег и полностью отрицает реальность (тот факт, что у него есть половой член). Но им движет не страх! Напротив, в этом присутствует неизмеримая храбрость.

А женщины, живущие в страхе перед старением и прибегающие к болезненным и дорогим трюкам, чтобы скрыть его от мира, не говорят ничего хорошо о нас как о личностях.

И создается такое впечатление, что мы вынужденыэто делать под давлением взрослых дядек. Из-за этого мы выглядим проигравшими. Из-за этого мы выглядим малодушными. Но мы совершенно не такие!