Итак, 1991 год, мне 16 лет, и я курю с Мэтью Уэйлом, сидя на газоне перед собором Св. Петра.

Мэтт – по его собственному мнению и оценке нескольких независимых судей – самый крутой подросток в Вулверхэмптоне. У него полное собрание альбомов Birds, миллион мешковатых комбинезонов из секонд-хенда, и он классно танцует. Мэтт любит повторять, что «всегда, когда вы выходите на танцпол, у вас должен быть план действий».

– Не выходи просто… валять дурака, – говорит он, закуривая сигарету. – Расскажи какую-нибудь историю.

Это хороший совет. У Мэтта много хороших советов. Он дает мне еще один:

– Постарайся не быть полной дурой.

Это мудрые слова. На лоб Мэтта падает густая челка – он утверждает, что носит такую, чтобы никому не смотреть в глаза после изнурительных ЛСД-трипов:

– И еще я боюсь, что, если человек посмотрит мне в глаза, он увидит, что я демон.

В один прекрасный день после шестимесячного знакомства я вижу его лежащим на кровати с волосами, откинутыми назад. И я понимаю, что это на самом деле он носит челку, потому что у него небольшое косоглазие.

Да, конечно, я о нем думаю. Господи, я его хочу.

Раньше я гордилась нашими братско-сестринскими отношениями. Но тут я наконец перестала обманывать саму себя и признала, что он имеет рост метр девяносто и чертовски накачан под мешковатым комбинезоном, а глаза у него зеленые, как у дракона. Представляя поцелуй с ним, я вспоминала его губы – розовые, как у девушки. Я воображала, как мне придется быть острожной, чтобы поцелуй длился дольше. Его маленький рот заполнял половину моей головы.

И вот мне шестнадцать, а ему девятнадцать, и мы курим на газоне перед собором Св. Петра.

Стоял конец октября. Прошло два месяца после первой встречи, и это первый день, который мы проводим вместе. Мы присматриваемся друг к другу.

Я видела его девушку, поэтому знаю, что мы не будем «встречаться» – если только она вдруг не умрет, что было бы ужасно грустно. Тем не менее у нас был отличный день: мы купили альбом группы Fleetwood Mac, стащили дезодорант из аптеки, да и вообще отлично прогулялись.

Я постаралась выглядеть хорошо и тщательно подобрала гардероб. Я только начала зарабатывать деньги и теперь могу купить одежду в магазине, а не рыться в куче тряпок на распродаже. На мне бирюзовая длинная юбка, ботинки Dr. Martens и жилетка. Это моя лучшая одежда, и это мой лучший день, и стая голубей пролетает мимо нас, и это осень, и небо бесконечно, и я могу ждать его, я буду просто ждать его, она может умереть, в конце концов, бывают же внезапные смерти.

Мэтт спрашивает:

– У тебя было прозвище в школе?

– Да, – отвечаю я.

– Они называли тебя жирной?

Итак, это был первый раз, когда я почувствовала, что мир остановился. Все на одну секунду стало очень холодным, ярким и неподвижным. Фотовспышка. Кто-то только что сфотографировал нас, чтобы показать этот снимок в конце жизни: «Вот некоторые из самых плохих моментов!» Мэтт Уэйл и я на газоне возле собора, октябрь 1991 года.

Я думала, что удачно спрятала лишние 25 кг, прикрыв их новой рубашкой и жилетом. Я думала, что мои волосы такие длинные и блестящие, а глаза такие голубые, что они затмят все остальное. Я надеялась, он не заметит, что я толстая.

Ну вот, я это сказала. Мне 16 лет, и я вешу 100 кг. Все, что я делаю, – это сижу, ем хлеб с сыром и читаю. Я жирная. Мы все жирные. Вся семья жирная.

У нас в доме нет большого зеркала, поэтому, когда я хочу видеть себя голой в полный рост, я должна идти в город в магазин и притворяться, что собираюсь примерить клетчатую юбку.

Я девственница, я не занимаюсь спортом и мало хожу, поэтому выгляжу как огромная, сонная, бледная корова. Смущенно стоящая перед зеркалом в ожидании плохих новостей. Это и есть плохая новость. Девочки-подростки должны быть гибкими и сексапильными. Толстая девочка-подросток – бессмысленное существо. Это альбатрос. Уродливая белая птица.

«Зато я умная», – говорю я себе. Это утешает меня. А тело – лишь оболочка для мозга. Я умная, и потому не важно, что я толстая.

Я жирная.

Я полностью осознаю, что́ на самом делескрывается за словом «жирная». Это не просто описательное слово, как «брюнетка» или «рост 186 сантиметров».

Это ругательство. Это оружие. Это обвинение, отрицание и отторжение. Когда Мэтт спрашивает, не называли ли меня «жирной» в школе, он уже представляет меня с жалостью, в низших рядах иерархии – среди двух азиатских детей-заик, свидетеля Иеговы с одним глазом, малыша-дауна или мальчика-гея.

Мэтт сочувствует мне, а значит, он никогда не трахнет меня, а значит, я умру от горя, возможно, в течение следующего часа, раньше, чем докурю сигарету, мокрую от слез.

В моей семье, моей толстой семье, никто из нас никогда не произносит слово «жирный». «Жирный» – слово, которое вы слышите на детской площадке или на улице, – запрещено использовать дома. Дома, вместе, мы в безопасности. Здесь нашим чувствам никто не повредит, потому что мы никогда не признаем, что жир существует. Мы никогда не признаемся себе, что мы семья слонов.

Но молчание – штука опасная. Потому что оно приводит к тихому стоическому принятию того факта, что есть вещи, в которых мы никогда не можем принять участия: шорты, плавательные бассейны, платья с открытыми плечами, катание на роликах, широкие юбки с воланами, обтягивающие майки, высокие каблуки, скалолазание, флирт, поцелуи, чувство уверенности.

И при этом ни слова о том, чтобы похудеть.

Идея, что можно перестать быть жирными, – это абсолютная утопия.

Мы жирные и будем жирными всегда, и мы никогда, никогда не будем говорить об этом, и это конец. Мы вытащили лотерейный билет с надписью «Жирдяй», и это приговор. Жир – это как национальность, как набор хромосом.

В результате в мире существует очень мало вещей, которыми мы можем по-настоящему насладиться. Лето мы проводим в поту. В межсезонье ветер прижимает юбки к нашим бедрам, и это не доставляет удовольствия никому – ни зрителям, ни нам самим.

Зима – единственное время, когда мы чувствуем себя комфортно: укрытые с ног до головы джемперами, пальто, сапогами и шапками. Я начинаю любить Санта-Клауса. Если бы я вышла за него замуж, то на его фоне казалось бы почти худой. Мы все мечтаем о переезде в Норвегию или на Аляску, где могли бы все время носить пуховики.

Когда идет дождь, мы счастливее всех. Тогда мы можем просто остаться дома, в пижамах, вдали ото всех.

В тот день, когда Мэтт Вэйл задал мне свой страшный вопрос, у меня под одеждой был купальник, сохранившийся с того времени, когда у меня был 12-й размер. Это был своего рода примитивный и неэффективной корсет – я мучительно втягиваю живот.

– Нет! – говорю я, высокомерно поднимая брови, как Ава Гарднер.

Я затягиваюсь сигаретой еще раз и больше не втягиваю живот. Он подвел меня. Зачем беспокоиться?

«Нет, они не называли меня в школе жирной, Мэтт, ты, не замечающий своей сексапильности чудак, по которому я буду сохнуть ближайшие два года, чей свитер я украду и буду хранить под подушкой, а потом как бы случайно заставлю тебя расстаться с девушкой».

Они не называли меня «жирная». Они называли меня «жирдяйка».

Заставляет ли слово «жирная» вас вздрогнуть? Возникает ли у вас чувство, что я груба или неделикатна, когда произношу его? Если в разговоре произносится слово «жирная», оно тревожит людей, как затихающая сирена. Обычно в ответ раздается: «Ты не толстая! Конечно, ты не толстая!» Именно это обычно слышит толстый человек, который, возможно, просто хочет поговорить о своей проблеме, а не слушать лживые уверения.

Чаще всего, однако, это слово используется как оружие, чтобы мгновенно и наверняка заставить кого-либо замолчать: «Заткнись, сука жирная!»

Обвинение в «упитанности» пришло на смену долго державшему лидерство слову «педик» – видимо, потому что толстые люди, в отличие от геев, действительносчитают себя неполноценными. Это беспроигрышный вариант – назвать оппонента жирным. Он тут же прекращает всяческое сопротивление и поднимает лапки. И что бы с вами ни происходило в минуты тяжких сомнений и невзгод, вы всегда можете утешиться мыслью: «По крайней мере я не толстая».

Обвинение в полноте очень эффективно, даже если не имеет под собой вообще никакого основания. Я видела женщин 10-го размера, которых заставили замолчать, назвав толстыми. Как будто они почувствовали, что обвинитель узрел некую «ауру жира» вокруг них или пророчески предвидел, что они в будущем растолстеют.

Очередной раз услышав в качестве реплики в споре «Да, но по крайней мере я не толстая», я попыталась сломать привычную схему и ответила: «Я толстая, потому что каждый раз, когда трахаюсь с твоим парнем, он угощает меня конфеткой». Но моя оппонентка не оценила моей прогрессивной техники разрушения шаблонов и просто предположила, что у меня расстройство пищевого поведения, вызванное, в свою очередь, сексуальной фрустрацией.

Лишний вес стал еще одной деталью в моем нестандартном внешнем виде. Но, как бы там ни было, придавать такое значение слову «жирная», конечно, нельзя. Я уже призывала вас встать на стул и прокричать: « Я радикальная феминистка!»Так вот – упражнение номер два: встаньте на стул и четко произнесите: « Жирная, жирная, жирная, жирная, жирная, жирная».

Повторяйте это слово при любом случае до тех пор, пока оно не потеряет власть над вами и станет действовать на вас не больше, чем слово «шляпа».

Называйте любые вещи и факты «жирными». «Это жирная плитка». «Это жирная стена». «Я верю, что Иисус был жирным». Эмоциональная реакция должна «пройти» у вас, как у ребенка проходит простуда и диатез. Мы должны быть в состоянии смотреть, ясно и спокойно, прямо в суть проблемы, чтобы понять, почему она стала столь важной для западных женщин в XXI веке. Жир Жир Жир Жир.

Прежде всего, я думаю, мы должны договориться о том, что такое на самом деле «жирная». Очевидно, что стандарты красоты приходят и уходят и есть особенности обмена веществ и строения тела. Это правда! Например, по сравнению с Кайли у меня действительно кости мастодонта! Я бы никогдане влезла в те золотые облегающие шортики, потому что во мне слишком много кальция!

Поэтому нужно очень осторожно относиться к понятию «нормальный вес».

После долгих размышлений я наконец нашла разумное определение «нормального» веса. У вас нормальный вес, вы «не жирная», если ваши формы без труда опознаваемы как формы человеческого тела. То есть вас нельзя перепутать с чем-нибудь другим.

Если вы выглядите в прямом смысле слова «по-человечески», у вас все хорошо. Чтобы убедиться в этом, попросите семилетнего ребенка сделать с вас набросок. Если в детском рисунке без труда опознается фигура человека, а не тумба или слон, нет причин для беспокойства.

Можно, конечно, провести остаток своей жизни, сходя с ума по поводу целлюлита на бедрах, живота, напоминающего бочку с пивом, или того факта, что при ходьбе ваша попа дрожит, как холодец. Но для этого нужно верить, что в какой-то момент вы будете вынуждены появиться на публике в голом виде и вас будут сравнивать с десятком других женщин. Запомните: этого не случится, пока вы не примете участие в конкурсе «Топ-модель по-американски».То, что происходит внутри лифчика и трусов, останется тайной. Если вы можете найти платье, в котором выглядите красиво, и способны взбежать вверх на три лестничных пролета, вы не жирная.

Идея, что вы должны быть лучше, чем просто человек, – идеальной картинкой, которую портит крохотный валик жира над коленкой, глупа и порочна. Не говоря уже о мире, где 12-й размер маркируется как «XL». Такую ситуацию радикальные феминистки однозначно характеризуют как «полное дерьмо».

В мои «тучные» годы я не былапохожа на человека. Я представляла собой стокилограммовый треугольник без шеи. А все потому, что я не вела себя как человек. Я не ходила, не бегала, не танцевала, не плавала, не поднималась по лестнице; еда, которую я ела, не была тем, чем должны питаться люди. Человек не должен съедать полкило вареного картофеля, сдобренного маргарином, или кусок сыра размером с кулак, наколотый как леденец на конец вилки. У меня не было никакой связи с собственным телом. Я была просто мозгом в оболочке. Я не была женщиной.

По иронии судьбы тот, кто невольно разбил мое сердце на газоне возле собора Св. Петра, заставил меня потерять 25 кг веса и показал мне настоящую меня: «штучку» с ножками.

Вечер пятницы. Мы направляемся в пивной бар, находящийся у черта на куличках, и танцуем по пять часов подряд. Мэтт каждый день разводит меня на пачку сигарет, и у меня не остается денег на обед – полезно.

За полгода я превратилась из бесформенного куля в девочку– подростка, которая может пойти и купить платье в нормальном магазине. Короткое с цветочками, чтобы носить его с кардиганом, ботинками и подводкой для глаз. Я уже могу сойти за «нормальную», если тщательно одеваюсь, но я все еще не рискую применить слово «худая» по отношению к себе.

Но гораздо более важно, что на крошечном танцполе – сигаретка в одной руке, сидр в другой – я чувствую эйфорию: я поняла, что у меня есть тело. Оказывается, оно было у меня все это время! Кто бы знал?

И теперь я могу вертеть им, как мне хочется, прыгать, не бояться быть смешной, играть им. До потери девственности еще далеко, но я уже понимаю, как это здорово– иметь такие руки, такие ноги и такой плоский живот.

Это начало процесса длиною в жизнь: моему телу предстоит еще много интересного – беременность и роды, безудержный секс и многокилометровые прогулки. И вот мне 35 лет, и я могу сказать, что мне нравится мое тело – так же, как моя голова. Мой мозг не нарядишь в прекрасное платье, это удовольствие – привилегия тела, и я рада, что мы с ним друзья. Мы делаем успехи – договариваемся насчет некоторых вещей, например, о «разумном» количестве чипсов, о том, должна ли я подниматься пешком по эскалатору (да).

Я не воображаю сейчас (как часто делала, когда мне было 15 лет), как здорово было бы стать жертвой серьезной автомобильной аварии, чтобы меня пришлось собирать по кирпичикам и в процессе сборки половина строительного материала потерялась бы.

Я без страха, трезво и с радостью смотрю на себя в зеркала примерочных.

Но почему я стала толстой? Почему я ела до тех пор, пока мне не становилось плохо, и относилась к собственному телу как к чему-то отдельному от меня, интересуясь им не более чем состоянием рынка жилья в Буэнос-Айресе? Ведь очевидно, что нецелесообразно разбухать до такой степени, чтобы однажды застрять в сиденье карусели на ярмарке и выбраться только с помощью бывшего директора школы господина Томпсона.

Сегодня полнота – это очень стыдно. Это настоящая трагедия. Все равно что переспать с нацистом и при этом быть избитой им.

Обратите внимание: женщины с удовольствием жалуются, что слишком много тратят («…и тогда мой управляющий банком взял мою кредитную карту и разрезал ее пополам!»), слишком много пьют («…а потом я сняла свои туфли и уселась прямо на асфальт…»), слишком много работают («…так устала, что уснула, упав лицом на клавиатуру!»), но никогда не признаются, что слишком много едят. При этом обжорство как способ снятия стресса – настоящий секрет Полишинеля: невозможно долго скрывать привычку поедать по шесть батончиков «Кит-Кат» в день.

Семь лет назад моя подруга рассталась с поп-звездой, у нее началась булимия, и она отправилась на лечение в крутую специализированную клинику.

Я посадила в коляску мою малышку и пошла навестить подругу. Мной двигали одновременно любовь и любопытство – что это за клиника такая. Мне казалось, что это нечто похожее на пятизвездочный отель, но с чудодейственными лекарствами, полный опустившихся знаменитостей, карабкающихся к нормальной жизни в великолепных интерьерах.

Оказалось, что знаменитая клиника выглядит и пахнет как дешевая провинциальная гостиница. Выцветшие ковры и запах столовки.

И, как моя подруга сказала мне, сидя на краю постели и куря одну сигарету за другой, пребывание в заведении, переполненном неуравновешенными наркоманами, оказалось совсем не веселым времяпрепровождением.

– Здесь свои порядки, – вздохнула она, кусая ногти. Она жгла ароматическую свечу, чтобы скрыть последствия только что извергнутого завтрака, но запах задержался дольше, чем она рассчитывала.

– Героиновые наркоманы смотрят свысока на коксовых, коксовые – на алкоголиков. И каждый думает, что люди с расстройствами пищевого поведения – жирные или тощие – хуже всех.

Вот вам негласная иерархия – ясно и четко. Все пристрастия, которые могут разрушить вашу жизнь, имеют какой-то пусть извращенный, но флер– все, кроме обжорства.

Возьмем, например, Дэвида Боуи. Он принимал столько кокаина, что хранил бутылки с мочой в холодильнике, потому что боялся, что злые духи «могут ее украсть». И все же факт хранения своей мочи рядом с ветчиной не мешал ему считаться крутым. Напротив, люди находят привлекательным то, что Боуи называет свой мозг «продырявленным, как швейцарский сыр» от злоупотребления коксом. Это же Дэвид Боуи!

Или вспомним о Ките Ричардсе, который нюхал, курил, кололся, пил и трахал все, что попадало в поле зрения. Все его любят! Даже если быть рядом с ним было полным кошмаром – параноик, трясущийся, непредсказуемый, большую часть времени в отключке, – мы все еще испытываем восхищение, когда слышим эти истории.

Но представьте, если бы вместо того, чтобы колоться героином, Кит начал бы переедать и стал жирным. Или если бы он увлекался спагетти или, скажем, выходил на сцену, с мясным сэндвичем длиною в фут и в паузах между песнями откусывал от него. Длинные, сумасшедшие, пьяные ночи после концертов, сексапильные куколки валяются по всему гостиничному номеру, а Кит в центре надувной кровати гигантского размера, покрытой шелковыми простынями, поедает картофельные чипсы и кремовые пирожные.

И, конечно, все это время, Кит вел бы себя как паинька: просыпался в восемь утра в идеально чистом номере, благодарил персонал отеля за услуги и внимание. Жалкое зрелище, не правда ли?

Итак, люди переедают по той же самой причине, по которой они пьют, курят, трахают все вокруг или принимают наркотики. Я не имею в виду переедание, которое просто является веселым излишеством – разновидностью раблезианства. Это своего рода чувственное наслаждение от вина, хлеба, мяса. Я не говорю о людях, которые встают из-за стола с чувством глубокого удовлетворения и словами: «Это было великолепно!» Сидящие перед камином, пьющие портвейн и поедающие трюфели безо всяких неврозов. Они находятся в содружестве с едой, и им нет дела до лишнего веса. Как правило, они «несут» свою полноту весело и с достоинством – как меховое манто или жемчужное ожерелье, ничего не скрывая и не перед кем не извиняясь. Эти люди не «толстые» – они просто… роскошно большие. У них нет проблем с едой – если только не заканчивается трюфельное масло или особенный соус для моллюсков.

Я говорю о тех, для кого еда не удовольствие, а мука. Для кого мысли о пище и последствиях ее приема – ежедневный кошмар. О тех, кто думает об обеде во время завтрака и наборе веса при поедании чипсов, кто входит на кухню в состоянии, близком к панике, и, задыхаясь, поедает хлеб с маслом, кусок за куском, – не распробовав, даже не прожевав как следует – пока паника не потонет в жевании и глотании.

В этом состоянии, подобном трансу, вы можете найти приятное, временное облегчение на 10–20 минут, пока наконец физический дискомфорт и огромное раскаяние не заставят вас остановиться. Переедание – дешевый, смягченный вариант самоудовлетворения и самоуничтожения. Вы получаете все то же временное удовлетворение, что от пьянства или наркотиков, но с важной составляющей – никто не пострадает от вашего порока, кроме вас самих.

В двух словах: выбирая еду как наркотик, вы в состоянии приготовить обед на завтра, закончить все, что нужно сегодня, присмотреть за малышом, заглянуть к матери и всю ночь ухаживать за заболевшим мужем – все то, что не получится, если вы регулярно отовариваетесь гигантскими упаковками пива или доходите до ручки от бутылки скотча.

Переедание – это привычка людей, которые должны о ком-то заботиться, и именно поэтому оно считается самым низким из всех зависимостей. Это один из способов гробить себя, все еще оставаясь полностью функциональным. Толстые люди не предаются «роскоши» самоуничтожения. Вместо этого они медленно разрушают себя, никому не доставляя неудобств. И вот почему обжорство – удел женщин. Все эти втихаря переедающие матери. Шоколадные батончики в офисных ящиках. Ночи, освещенные только светом холодильника.

Я надеюсь, что рано или поздно придет время, когда женщины перестанут скрывать свое обжорство и начнут относиться к нему как ко всякой другой зависимости. Так, чтобы, придя на работу, вы могли сказать: «Народ, вы не поверите, что за ужин был вчера. Картошка поднялась до бровей к десяти вечера. Я чуть не лопнула!»

Или прийти к подруге и, бросив сумочку на стол, прокричать: «У меня был чертовски трудный день с детьми. Мне нужно шесть порций крекеров с сыром прямо сейчас!»

Тогда люди могли бы реагировать на ваши слабости открыто. Они могли бы ответить вам: «Эй, подруга, может, стоит остановиться с углеводами? Если тебе не по барабану. Я тоже умяла вчера целую лазанью. Давай поговорим об этом».

Потому что сейчас в нашем обществе людей, одержимых проблемой веса, единственные, кто не говорит о нем, – это люди, которые на самом деле от него страдают.