Фивы, 1281 год до н. э.

Наступил новый год, и в Фивы прибыл из Авариса фараон Сети со своим двором. В день Уаг — день поминовения предков — Исет устроила веселый праздник в честь приезда Сети. Горожане собрались у пристани Малькаты — посмотреть, как царский флот входит в озеро. На мачтах развевались бело-голубые флаги; под звуки труб фараон Сети и царица Туйя ступили на берег. Перед дворцом толпились придворные; двери были украшены полосами золотой и голубой ткани.

— Исет, наверное, решила, что сегодня свадьба, а не день поминовения, — проворчала Мерит, стоявшая рядом со мной на берегу. — А если снова война? Где взять дебены для платы войскам — ведь все потрачено на вино, акробатов и музыкантов! — Няня повернулась ко мне. — А что думает об этом фараон?

Рамсес приветствовал своего отца. Оба были в голубых с золотом коронах немес, но едва ли можно отыскать столь непохожих людей. Один — молодой и бронзовый от загара, другой — старый, худой, уставший. Однако, похоже, оба они не возражали, что торжественный день Уаг превратился в беззаботный праздник.

— Рамсес все ей прощает, — сказала я. — Лишь бы угодить.

— Малышка Нефертари! — позвал фараон Сети.

Он пошел по набережной, и придворные расступились, давая ему дорогу. Царица демонстративно осталась рядом с Исет. Аджо, увидев меня, оскалился и угрожающе зарычал.

— Тихо! — велел Сети. Подойдя ко мне, он с радостью меня обнял. — Даже теперь ты стройная, словно тростинка. Скажи мне — когда появится маленький царевич?

— Осталось два месяца.

Он оглянулся на Исет и Хенуттауи, которые смотрели на нас.

— А другой?

— Вскоре после моего.

— У тебя должен быть мальчик!

— Да. Я каждую ночь молюсь Бесу, а няня приготовила для моих акху особые приношения.

— А как народ?

— Я стараюсь понравиться людям.

— Нам постоянно угрожает опасность с севера. Если Рамсес поведет войско сражаться с царем Муваталли, нельзя оставлять в Фивах безмозглую царицу. На троне должен быть надежный человек. Народ смирится…

— Тогда дела придется вести Пасеру. Если Рамсес отправится на войну, я поеду с ним. Хочу помогать ему во всем, даже в войне.

Фараон уставился на меня, и уголки его губ медленно поднялись.

— Сегодня, когда будешь навещать своих акху, поблагодари их за то, что они дали моему сыну такую жену.

В тот вечер я вошла в заупокойный храм Хоремхеба и встала на колени перед изображением матери. Зажгла благовонную свечу кифи, которую Мерит раздобыла где-то на рынке за баснословную цену, и, как только дымок стал подниматься вверх, отыскала взглядом царапину на лице матери, оставленную ногтями Хенуттауи.

— Мауат, — сказала я, и глаза у меня защипало от слез, — если бы ты знала, как мне тяжко переносить беременность. Мерит дает мне мяту, но она не помогает. Няня говорит — это знак, что я ношу сына. А если нет? И если я так и буду все время болеть?

Я погладила ее щеку. Интересно, какая у матушки была кожа? Наверное, тонкая и нежная.

— Если бы ты была со мной, я бы знала, как мне быть.

В свете лампы казалось, что изображение слегка подрагивает. Я услышала шорох чьих-то шагов и замерла.

— Ты грустишь по ней? — ласково спросил голос Уосерит.

Я кивнула, и жрица встала рядышком со мной.

— Когда мертвые воскреснут, вы пойдете вместе, держась за руки.

Я посмотрела на Уосерит и напомнила себе о том, о чем она недоговаривала. Если меня не объявят главной женой, имя моей матери останется забытым. А если объявят, мою родословную высекут на стенах каждого храма — от Мемфиса до Фив, и боги всегда будут помнить моих акху. Не получи я этого титула — и мои предки останутся вычеркнуты из истории. Не только ради себя я хочу стать царицей, но и ради моей матери. Ради ее матери. И еще — ради моего ребенка. Я посмотрела на свой живот.

— А вдруг родится девочка?

— Я каждый вечер приношу богине Хатор пожертвования от твоего имени.

А если у Исет тоже родится мальчик? Не получи я титула, мой сын будет просто младшим царевичем; его отправят в Мемфис, чтобы он стал жрецом, как отправили однажды Эхнатона. Я стояла, глядя на поцарапанное лицо матери, и внутри меня зрел гнев. Ведь весь Египет знает, что она никогда не поклонялась Атону. Это не она, а Эхнатон отступился от египетских богов. Почему нужно осуждать и ее?

— Люди легковерны, — вздохнула Уосерит. — Хоремхеб убедил их, что вся твоя семья — еретики.

— Как же он тогда женился на моей матери?

— Он знал, что на самом деле она не поклонялась Атону. Думай он иначе, не женился бы, пусть в ее жилах и текла царская кровь. Сама она, наверное, не желала этого брака, но он спас твою мать от участи ее сестры. Ведь Нефертити полностью вычеркнули из прошлого страны, стесали ее имя со всех памятников, словно ее никогда и не было. А свою мать ты хотя бы можешь увидеть вот здесь.

— На портрете? На одном-единственном портрете?

Благовонная свеча превратилась в пепел.

— Мне так не хватает матушки.

Глаза у меня затуманились от слез, и тлеющие угольки превратились в красные полосы.

— Я знаю, — глухо отозвалась Уосерит. — Всем нам кого-то не хватает.

Прозвучало это печально, и я посмотрела на жрицу. Ее глаза казались прозрачными, а длинное голубое одеяние — почти черным.

— А кого не хватает тебе?

— Я тоже лишилась матери. И отца, который меня очень любил. Но мне повезло — они видели, как я расту. Они знали, что я стану верховной жрицей богини Хатор.

Я почувствовала в себе решимость и сморгнула слезинку.

— Моя мать еще станет мной гордиться. Я буду сопровождать Рамсеса на войну. Никто не скажет, что я живу, как жила Отступница, что меня интересует только золото и роскошь. И я стану главной женой, Уосерит. Кто бы у меня ни родился — мальчик или девочка, — я стану главной женой!

Спустя месяц после празднества Уаг фараон Сети и царица Туйя вернулись в Аварис. В Большом зале устроили прощальный пир, но мне было слишком плохо, и я не пошла. У меня стал огромный живот; даже от кровати до туалетной комнаты я добиралась с трудом.

В одиннадцатый день месяца хойак я проснулась вся в поту. Несмотря на ранний час, волосы у меня намокли и прилипли к шее. Рамсес взглянул на меня, вскочил с постели и стал звать Мерит. Няня ворвалась в спальню и сдернула с меня простыни. Постель была мокрая.

— Началось, госпожа! Ты рожаешь!

Я посмотрела на Рамсеса. Няня выскочила из спальни и принялась отдавать слугам приказания, перебудив весь дворец.

В Аварис послали гонцов — сообщить фараону Сети о предстоящем рождении внука. С полдюжины слуг потащили меня в носилках в родильный покой.

— Тебе что-нибудь нужно? Как ты себя чувствуешь? — поминутно спрашивал Рамсес.

— Мне хорошо, — лгала я.

Меня сковал страх — во рту держался металлический привкус. Быть может, завтра меня уже не будет в живых — умру в родах, как умерла моя мать. Быть может, я не услышу даже крика моего ребенка, не увижу лица Рамсеса, когда он возьмет на руки нашего первенца. А еще я боялась, что хоть и останусь жива, но рожу не сына, а дочь.

Слуги бежали по залам, и Мерит уже распахнула для меня дверь родильного покоя. Я успела увидеть только голубую дверь, и тут же несколько рук перенесли меня на ложе. Со стены корчил гримасы Бес, на столбе висели серебряные амулеты, помогающие в родах. С оконного карниза ласково улыбалась статуя богини Хатор. Повитухи внесли родильное кресло, и меня захлестнул ужас. Я уставилась на высокую кожаную спинку, на изображения богинь, вырезанные на деревянных боках, потом на отверстие в середине сиденья — через него падает в руки повитухи младенец. Мне никогда не приходило в голову поинтересоваться — буду ли я рожать на том же самом кресле, на котором рожала моя мать и которое ей не помогло. Я оглядела комнату и увидела, что Рамсеса нет.

— Где Рамсес? — испуганно спросила я. — Куда он ушел?

— Шшш! — Мерит убрала волосы у меня со лба. — Он ждет за дверью. Сюда его не пустят, покуда не родится ребенок. Эти женщины, госпожа, все сделают.

Я посмотрела на повитух. Груди их были расписаны хной, руки умащены священным маслом. Только вот хорошо ли они разбираются в своем деле? Моя мать часто присутствовала при родах, но все равно умерла, рожая меня.

— Не волнуйся, — увещевала меня няня. — Если успокоишься, ребенку будет легче выйти.

Схватки продолжались целый день; вечером в охраняемый вооруженными стражами покой пришла Уосерит. Она велела перестелить тростниковые циновки и принести еще опахал.

— Вы принимаете роды у царевны! — прикрикнула она. — Напоите ее шедехом и протирайте ей лоб влажными салфетками!

Прислуга тут же побежала исполнять приказания, и за дверью я увидела Рамсеса. Лицо у него было усталое и измученное. Я вдруг почувствовала в животе рези и закричала. Рамсес ринулся в дверь, хотя Мерит и пыталась преградить ему путь.

— Государь, это же родильный покой!

Фараон проскочил мимо нее, и у повитух от такого попрания обычаев дух перехватило. Уосерит серьезно кивнула, и Рамсес, взяв табурет, уселся рядом с ложем. Он взял меня за руку и даже не поморщился от моего вида.

— Неферт, все будет хорошо. Боги нам помогут.

У меня от боли свело спину, дыхание стало прерывистым.

— Больно!

Рамсес сжал мою ладонь.

— Что тебе давали?

— Смазали снадобьем из рожкового дерева и меда.

— Чтобы она быстрее разродилась, — пояснила Уосерит.

— А для облегчения боли?

Я с трудом улыбнулась.

— Натирали пивом живот и клали шафран.

Живот у меня лоснился от лекарства, на мне была только набедренная повязка, я не накрасилась и не надела украшений, но Рамсес не отворачивался, он все крепче сжимал мою ладонь.

— Если будет совсем больно, просто смотри на меня, — сказал он. — Держи меня за руку.

Сильнейшая боль скрутила мое тело, и я вся прогнулась. Повитухи подскочили ко мне, и одна из них завопила:

— Скоро уже!

Меня перенесли в родильное кресло; ужас я испытывала такой, что едва могла его сдерживать. Скоро в отверстие кресла, прямо в руки Мерит, упадет дитя. Если это будет сын, то жрицы будут делать все то, что делали, когда родила Исет. Будут звонить в колокола — извещать Фивы о рождении наследника. Если родится мальчик — по три раза, если девочка — по два.

Под кресло поставили сосуд с горячей водой — для облегчения родов. Мерит согнулась у кресла, Рамсес и Уосерит стояли сбоку. Я держала супруга за руку. В тот миг я восхищалась его безрассудством. И пусть ни один фараон не присутствовал при рождении своего наследника. Рамсес пожелал, чтобы его лицо — если случится беда — было последним, что я увижу перед смертью, и это совпадало с моим желанием. Мы смотрели друг другу в глаза, а повитухи кричали:

— Тужься, госпожа, тужься!

Я вжалась в кресло: твердое дерево давило спину, меня сотрясла судорога, а повитухи завопили:

— Выходит!!

Мерит протянула руки, и вдруг тело мое освободилось от бремени. Дитя появилось на свет в крови. Мерит подняла его повыше, чтобы рассмотреть ручки и ножки, и Рамсес вскричал:

— Сын! Царевич!

Боль мешала мне радоваться. Я вцепилась в ручки кресла; внизу живота все буквально разрывалось. Уосерит посмотрела на меня и вскрикнула. Она взяла у Мерит моего сына, и няня протянула руки к появившейся на свет голове, а затем тельцу. По комнате пронесся вздох, а за ним — пронзительный крик младенца.

— Второй сын! — воскликнула Мерит, и все радостно загомонили.

Собравшиеся у дверей придворные наверняка слышали, как повитухи возносят благодарность Хатор и Бесу за царевичей-близнецов. «Сыновья! — кричали все. — Два сына!»

Новость немедленно разнеслась, и какая-то женщина крикнула:

— Видно, боги любят царевну Нефертари!

Я смотрела на своих сыновей. Даже испачканные кровью они были удивительно красивы. У меня ослабли ноги, внизу живота сильно болело, но я не умерла! Я выжила и родила не одного, а двух сыновей! Теперь я — мать. Мне хотелось обнять детей, гладить их головки, разглядывать их глазки и нежные тельца, хотелось прижать к груди и защитить от любой опасности. В этих детях смешалась кровь моих акху и кровь Рамсеса.

Через заднюю дверь меня повели в баню. Мерит вымыла меня и умастила жасмином, не переставая петь гимн Хатор. Потом меня положили на длинную каменную скамью и стали заталкивать мне внутрь полоски льна. От боли я закрыла глаза, а Мерит ласково сказала:

— Дни после родов — самые важные. Нужно отдыхать и держать все в сухости.

Я знала, что многие женщины рожают благополучно, а потом начинают болеть и умирают. Детей же нужно туго запеленать, чтобы они не могли даже ручкой шевельнуть и привлечь внимание Анубиса.

Потом я села, и Мерит причесала меня, а служанка подала травяной отвар. Затем я вернулась в родильный покой. Жрицы звонили в колокола, они отбивали по шесть ударов — то-то, наверное, все удивились. Сын — три удара, дочь — два. А когда люди поймут, что означают шесть…

Рамсес сел рядом и взял меня за руку.

— Как ты себя чувствуешь?

Я улыбнулась и посмотрела — теперь уже глазами матери — на изображения играющих детей на стенах комнаты. Родильный покой — зал с высокими окнами, выходящими на восток. Легкий ветерок покачивал мягкие льняные занавеси. Эти покои выстроили так, чтобы родильницы чувствовали себя здесь хорошо: на каждой фреске матери с улыбкой смотрели на своих детей — играющих, читающих или спящих. Я сжала руку Рамсеса и ответила:

— Мне хорошо!

Глаза у него наполнились слезами, он пересел ко мне на ложе.

— Я так за тебя боялся! Увидел кровь и подумал: «Что же я наделал?»

— Рамсес, — нежно произнесла я, — ты подарил мне сына. Двоих сыновей.

Младенцы уже сладко чмокали у груди кормилиц. Малышей выкупали в лавандовой воде, протерли головки маслом. Если бы не масло, их волосы наверняка так же отливали бы красным золотом, как у отца. Мне страстно захотелось подержать их и посмотреть им в глазки.

— Все, как предсказал Ахмос, — прошептал Рамсес.

Я удивленно посмотрела на него.

— Что он предсказал?

— Сегодня он был в тронном зале. Пасер сообщил ему, что хабиру придется служить в войске и дальше, и вдруг Ахмос пожелал тебе благополучно разрешиться сыновьями.

Я села.

— Он сказал — двумя сыновьями?

— Сказал — двойней.

— Откуда он знал?

— Он мог угадать. Или подумал про…

— Про Нефертити?

На радостях я совсем про это забыла, а теперь вспомнила, что мои близнецы — еще один повод связать меня с Отступницей: она тоже родила двойню. Неужели на благословение богов можно смотреть как на проклятие? Я вся сжалась, и боль внизу усилилась.

— Что с тобой? — забеспокоился Рамсес. — Тебе что-нибудь дать?

Я моргнула, и Мерит оказалась тут как тут.

— Сейчас принесу госпоже имбиря и травяной отвар, и боль уменьшится.

Я откинулась на подушки; у Рамсеса от волнения потемнели глаза.

— Все будет хорошо, — пообещала я. — Просто мне невыносимо думать…

— Вот и не думай. Ты — мать египетских царевичей. — Рамсес нежно поцеловал мою руку. — Как мы их назовем?

Я посмотрела на малышей — их запеленали в самое тонкое полотно; маленькие грудки тихонько поднимались и опускались.

— Хочу сначала их подержать.

Мерит забрала детей у кормилиц и поднесла мне. Рамсес и Уосерит смотрели, как я их держу. Они легли мне точно в сгиб локтя, и я прижалась щекой к их нежным щечкам и покрытым пухом головкам. Я оказалась права: у малышей были тонкие прядки рыжих волос и глаза цвета бирюзы. Через четырнадцать дней их отнесут в храм Амона, чтобы показать богам, но сначала нужно дать им имена.

Я разглядывала их личики — у обоих были тонкие черты, а ручки такие маленькие, что не обхватили бы и тростникового стебля. Двое детей — дар Амона, знак благоволения; этого нельзя не признать.

— Первого мы назовем Аменхе, — объявила я, и повитухи, прибиравшиеся в зале, одобрительно зашептались, потому что имя Аменхе — Аменхерхепешеф — означает «Амон с нами».

— А второго… — Я посмотрела на брата Аменхе. Взгляд у него был умный и пытливый, словно у самого Ра. — Второго — Немеф.

— То есть Парахерунемеф, — сказал Рамсес. — «Ра его бережет».

Все вокруг вздохнули.

— Уосерит, — продолжал фараон, — пусть жрицы приготовят особое жертвоприношение. И сообщите всем, что Нефертари, как всегда, здорова. Вечером в Большом зале будет пиршество.

Мерит отдала детей кормилицам, которые сидели в единственном уединенном месте родильного покоя. Дверь в их комнатку оставили открытой, и я могла любоваться своими детьми, лежащими на руках у молодых женщин. Большую часть вечера я проспала; когда солнце опустилось, Уосерит почтительно поклонилась и ушла. За дверьми родильного покоя раздавался возбужденный шепот: придворные заглядывали внутрь, желая увидеть царевичей. В зал вошла Хенуттауи. На ней была диадема сешед: золотая кобра, блестевшая на темных волосах, раздувала капюшон, словно собиралась укусить. Позади шла Исет с расширенными от страха глазами. Она не заходила в родильный покой с тех пор, как умер ее сын, и я поняла, что пришла она по настоянию Хенуттауи.

— Мы уже знаем замечательную новость, — значительно сказала жрица. — Не один ребенок, а двое. Как у Нефертити. — Она посмотрела на меня глазами холодными, словно гранит. — Поздравляю тебя, Нефертари. Хотя трудно представить, что такая хрупкая девушка смогла родить сразу двоих детей.

Боли у меня сразу усилились. Хенуттауи посмотрела из-под длинных ресниц на Рамсеса и поддразнила:

— Ты уверен, что их родила Нефертари?

— Уверен, — резко ответил Рамсес.

Хенуттауи примирительно рассмеялась, словно ничего дурного в виду не имела.

— Как же наша маленькая царевна их назвала?

— Аменхе и Немеф.

Рамсес смотрел на тетку со странным выражением лица.

— А Исет собирается назвать сына Рамсесом. Рамсес Великий — как и его отец.

— А если будет девочка? — спросила я.

Исет положила руку себе на живот.

— Почему же девочка? Рамсес дарит своим женам только сыновей.

— Верно! — подтвердила Хенуттауи и цепко взяла Рамсеса за руку.

Я не успела возразить, как она увела его в комнату кормилиц. Мерит схватила охапку простыней и деловито понесла вслед за Рамсесом и жрицей.

Исет стояла и с тоской смотрела на моих сыновей, лежавших на руках у кормилиц. Я мягко заметила:

— Зря Хенуттауи тебя привела. Она совсем о тебе не думает.

— А кто, по-твоему, обо мне думает? — прошипела Исет. Руками она обхватила живот, словно хотела защитить его от дурного глаза. — Кто? Рамсес?

Я растерялась.

— Конечно!

— Так же, как о тебе? — горько улыбнулась она.

— Ты ничего не должна Хенуттауи. Расплачиваться за…

— Да что ты знаешь о расплате? Ты — царевна по рождению, тебе никогда не приходилось ни за что расплачиваться!

Вернулся Рамсес в сопровождении Хенуттауи. У него было какое-то натянутое выражение лица.

— Так нам готовиться к празднику? — нетерпеливо спросила Исет.

Она протянула Рамсесу руку, но он все с тем же странным выражением повернулся ко мне:

— Что скажешь, Нефертари?

Улыбка на лице Исет застыла.

— Вызови, пожалуйста, Пенра — объявим ему, какие надписи следует высечь на стеле, — попросила я. — И еще нужно сообщить Амону, что сегодня появились на свет два царевича.

— А праздник? — повторила Исет. — Может, пойдем и займемся приготовлениями?

Но Рамсес направился в комнату кормилиц.

— Займись этим вдвоем с Хенуттауи. — предложил он.

Исет сморгнула слезу, но спорить не стала.

— Конечно.

Она взяла Хенуттауи за руку; выходя, они встретились с Уосерит.

— Такой счастливый день, — сказала Уосерит. — Правда?

Ни Хенуттауи, ни Исет не ответили.

Уосерит подошла к моему ложу, а я посмотрела на Рамсеса, который нежно прижимался щекой к малышам. Он снял немес, его рыжие волосы кольцами лежали на шее. Новорожденные царевичи были маленькими копиями отца.

— Хенуттауи ему что-то сказала, — шепнула я. — Наедине. Но Мерит, кажется подслушала.

Уосерит подошла к моей няне, стоявшей у окна, а потом с озабоченным видом вернулась ко мне.

— Кто-то пустил в Фивах слух, что дети не твои и на самом деле их родила какая-то служанка.

— Кто-то? — прошептала я, пытаясь подавить ярость. — Кто-то?! Кто же, если не Хенуттауи и не Рахотеп? Когда они умрут, Аммит пожрет их души! Не попасть им в загробный мир. Когда придет время взвешивать их сердца на весах истины, их злодеяния будут так тяжелы, что чаша весов опустится на землю и обоих отдадут на растерзание Аммит!

Уосерит положила ладонь мне на руку. Я не могла успокоиться, но голос понизила.

— Что же будет через четырнадцать дней? Меня объявят главной супругой фараона?

— Советники предложат Рамсесу выждать и посмотреть, чему верит народ.

— То есть выждать и посмотреть, кто родится у Исет.

Я едва сдерживала раздражение. Рамсес все еще ласкал сыновей. Я прикрыла глаза и спросила:

— А что говорит Пасер?

— Он, разумеется, выступит за тебя. К тому же Рамсес сам присутствовал при родах. Кому поверят люди, когда увидят двух рыжеволосых царевичей с ямочками на щеках? Однако, — тут же добавила Уосерит, — нельзя оставлять что-либо на волю случая. Хенуттауи пользуется в городе уважением. Люди не знают, какова она на самом деле.

— Змея!

Рамсес улыбнулся мне из комнаты кормилиц. Уосерит быстро сказала:

— Исет еще не знает, что это Хенуттауи спровадила Ашаи. Время пришло. Ты достаточно долго хранила тайну моей сестрицы.

— А Рахотеп?

Я представила, с какой гнусной ухмылкой жрец повторяет повсюду выдуманную Хенуттауи сплетню.

— Сначала нужно обезвредить змею. Змеи невосприимчивы к собственному яду, но теперь у тебя есть кое-что посильнее, — заметила Уосерит и посмотрела на изображение над входом: царица, увенчанная золотой короной в виде грифа с распростертыми крыльями.

Став главной женой, я буду носить похожую корону: гриф — символ мощи, более сильный, чем кобра, ведь благодаря умению летать эта птица ближе к богам.

— Сейчас отдыхай, Нефертари. Завтра будет празднество по случаю рождения царевичей, — сказала Уосерит. — А когда придет время…

«Когда придет время, — подумала я, — змея узнает, на что способен гриф».