Фивы, 1283–1282 годы до н. э.

В храме Хатор потекли однообразные дни. В предрассветной темноте меня будила Мерит, и я, полусонная, надевала чистую тунику и жгла благовония перед наосом матери. Когда от приношений оставался только пепел, я отправлялась темными залами в комнату верховной жрицы. Как и предупреждала Уосерит, мы с ней виделись редко.

Советник фараона Пасер оказался совсем не похож на наставника Пасера. Он учил меня, как правильно здороваться с шумерами, как определить, доводилось ли хеттскому воину убивать в бою:

— Если воин бреет лицо, значит, он проявил героизм в истреблении врагов.

Пасер требовал, чтобы я запоминала обычаи чужеземных народов: шумеры хоронят покойников на тростниковых циновках, ассирийцы ценят перья превыше драгоценных камней. Иногда мы целое утро говорили о политике.

— Хетты — единственная сила в мире, которая способна восстать против Египта, — объяснял Пасер. — Держава хеттов для нас важнее всего.

Я узнала все, что только можно, о царе Муваталли и о его сыне — царевиче Урхи. Они оба носят разноцветные одежды и мечи, сделанные из железа. Я рисовала карты земель, покоренных царем Муваталли, включая Угарит и Сирию.

— И еще — Кадеш, — серьезно говорил Пасер. — Он когда-то тоже принадлежал Египту. Потом фараон-еретик позволил хеттам завладеть Кадешем, и теперь в распоряжении хеттов — богатые порты, куда везут товары Северным морем. Понимаешь, что это означает?

— Нам приходится искать обходные дороги для перевозки слоновой кости, меди и дерева, а хетты получают от этого большую выгоду. Но скоро все изменится, потому что фараон Сети и Рамсес вернут Кадеш!

Пасер улыбнулся.

— Верно.

— А есть какие-нибудь известия?..

— Никаких.

Каждый вечер я ждала новостей.

На двадцать седьмой день месяца хойака войско фараона возвратилось из Кадеша. Впереди бежали глашатаи с вестью о победе и списками погибших. Мерит, разбудившая меня до рассвета, сообщила, что и Рамсес, и Аша живы. Из окна восточного святилища я увидела, как на пристани собираются жрицы. Сверкали на солнце украшенные драгоценными камнями пояса, распахнутые накидки открывали груди, разрисованные хной. Ко мне подошла Алоли.

— Ты пойдешь на празднество? — спросила я.

— Верховная жрица велела остаться с тобой.

— Почему? Боится, что я убегу?

Жрица лукаво улыбнулась.

— А ты не собираешься?

— Нет, — спокойно сказала я. — Не собираюсь.

Жрицы уже плыли по реке; бирюзовые паруса ладьи Хатор почти скрылись за сикоморами. Я повернулась к Алоли.

— Помнишь, как я впервые появилась в храме?

— Конечно. Глазищи зеленые и огромные — словно у перепуганной кошки. Я даже не поверила, что ты царевна.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что царевне Нефертари исполнилось четырнадцать, а тебе на вид было лет восемь или девять.

— Ты же сказала, что много обо мне слышала!

— Разумеется. — Алоли отошла от окна и уселась за арфу. — Я слышала, что вы с фараоном Рамсесом друзья. И когда заговорили о его скорой свадьбе, при дворе думали, что невеста — ты.

— Мне же было только тринадцать! К тому же я племянница Отступницы.

Алоли пожала плечами.

— Все думали, что Рамсес смотрит на это сквозь пальцы. Никто и представить не мог, что он посадит на трон девушку из гарема. Когда ты появилась в храме, все подумали, что ты сама не хочешь замуж.

— Нет, мне и не предлагали. Как только Рамсес стал соправителем, Хенуттауи отправилась к фараону Сети и говорила с ним про Исет. По мнению Уосерит, именно Хенуттауи протолкнула Исет на трон — в обмен на какие-то услуги. Но какие именно? — недоумевала я.

— Власть, — сразу ответила Алоли. — Золото. Имея власть и золото, Хенуттауи сможет построить самый большой в Фивах храм, больше, чем храм богини Хатор. Паломники туда пойдут хотя бы для того, чтобы полюбоваться его величием.

— Оставляя там деньги и приношения, — подхватила я. При мысли о Рамсесе у меня загорелись щеки. — Не представляю даже, что выйду замуж не за Рамсеса, а за кого-то другого.

— Тогда одной арфы недостаточно, — заметила Алоли. — Если ты намерена стать главной женой, нужно научиться угождать мужчине. — Она встала, и наручные серебряные браслеты, позвякивая, опустились ей на запястья. — У Хенуттауи в храме полно мужчин. Богатых она всегда привечает. Хеттов, ассирийцев… В храме я научилась не только служить Исиде. И ты должна знать все премудрости, которым Хенуттауи учит Исет.

— Какие? — смутилась я.

— Как ублажить мужчину… ниже пояса. Как доставить ему удовольствие. Где и как целовать.

Видно, взглядом я выдала свои мысли, потому что Алоли добавила:

— От тебя зависит, станет ли Хенуттауи править в Фивах.

То ли в страхе перед таким будущим, то ли из любви к Рамсесу я стала прилежнейшей ученицей. Я никогда не опаздывала, никогда не бросала недоделанной работы и скоро уже могла бы отправиться хоть в Ассирию — и не пропала бы там благодаря хорошему знанию аккадского. Пасер и сам не понимал, как я так быстро освоила незнакомый язык, но дело в том, что я постоянно упражнялась: во дворе, в банях, даже у наоса моей матери я молилась богине Мут на языке ассирийцев. Уроки игры на арфе тоже проходили куда живее; Алоли словно хотела вложить в мои пальцы свой талант. Я играла уже настолько хорошо, что, если бы царица попросила меня выступить во время празднества, я бы не растерялась. Исет всегда кичилась своими музыкальными способностями, но теперь мне стало ясно: музыка — не такое уж трудное дело, нужно только время и терпение.

Однако вовсе не из-за арфы засиживалась я допоздна в восточном святилище. Как-то раз няня заметила:

— Ты, госпожа, видно, любишь музыку.

Чтобы спрятать смущение, я прикрылась веером.

На следующий день Мерит одобрительно сказала:

— Ты занимаешься все дольше и дольше.

— Алоли учит меня не только играть на арфе, — призналась я.

Мерит прекратила растирать благовония в алебастровой баночке и вернулась с балкона в комнату.

— И чему же еще она тебя учит? — ровным голосом спросила она.

Я опустила тростниковое перо.

— Всяким разным вещам. Как вести себя в брачную ночь.

Мерит пронзительно вскрикнула.

— Должна же я уметь то, что умеет Исет, — быстро пояснила я.

— Ты не какая-нибудь девица из гарема!

— Нет. Я — царевна из семьи, которую вымарали из истории. Ты не хуже меня знаешь, что будет, если я стану главной супругой фараона. Имена моих родных заново впишут в свитки. Это спасет от забвения мою семью и защитит нас от Хенуттауи. А вот если Хенуттауи станет могущественной, как царица…

— Но Алоли учит тебя таким вещам…

— А почему бы и нет, раз это пригодится? Если это поможет восстановить доброе имя моей матери?

Я взглянула на разбитую статую. Хотя придворный скульптор и старался, там, где голова богини отломилась от тела, все же осталась тоненькая полоска.

— Ты всегда будешь моей мауат, — пообещала я. — Но ведь у меня была и другая мать, которая отдала за меня жизнь. А что сделала для нее я? Что дал ей Египет? Если я стану главной женой, позабочусь о том, чтобы ее никогда не забыли… и чтобы никогда не забыли нас. Мои предки сто лет правили Египтом, а в память о них даже заупокойного храма не осталось! Но я построю где-нибудь среди холмов храм — и для своих родителей, и для тебя.

Теплый ветер донес из рощ сладкий аромат инжира, и я глубоко вдохнула. Мерит часто упоминала, что моя мать любила этот запах.

— У меня много причин стать главной женой. Только вот вдруг Рамсес меня не любит?

Лицо Мерит разгладилось.

— Он всегда тебя любил.

— Как сестру, — возразила я. — А если он не полюбит меня как жену?

Наступил сезон шему, двор готовился к переезду на север, во дворец Пер-Рамсес, чтобы сменить безветренную духоту Фив на прохладный морской ветерок. Я впервые не поплыву с большой флотилией ярко раскрашенных ладей, не буду стоять на палубе под жарким солнцем месяца паини, под хлопающими наверху золотыми знаменами фараона. С балкона мне представлялось, что весь мир уплывает от меня, оставив со мной только Тефера. Да и он не слишком надежный товарищ: то и дело убегает в поля — ловить мышей. Я ему не нужна. Никому я не нужна.

— Что с тобой? — спросила Мерит еще в дверях. — Каждый вечер стоишь на балконе. Рощи со вчерашнего дня не изменились.

— Я так скучаю! В месяце тот, когда начинается новый год, я буду скучать еще и по празднеству Уаг. Ведь только раз в году наши акху приходят на землю живых и наслаждаются земной пищей, которую им принесут.

Но Мерит лукаво покачала головой.

— Вряд ли тебе придется тосковать по этому празднеству. Вчера, пока ты играла на арфе, я разговаривала с главной жрицей. Через два месяца будет ровно год, как ты уехала из дворца. Так что скоро… — Мерит выдержала эффектную паузу, — будь готова к возвращению!

В десятый день месяца тота Мерит буквально вытряхнула меня из постели.

— Госпожа, тебя ждет верховная жрица!

Продирая глаза, я спросила:

— Что случилось?

— Занятий с Пасером сегодня не будет. Тебя хочет видеть верховная жрица!

Мы бросились к зеркалу, и я терпеливо ждала, пока Мерит накрасит мне лицо.

— Возьмем сегодня малахит, — решила она, выбрала баночку с дорогим зеленым порошком и стала красить мне веки, а потом подвела глаза сурьмой.

Няня достала мой парик, украшенный голубыми бусинами.

— А для чего бусины?

— Для особого случая, — серьезно ответила Мерит.

С тех пор как много месяцев назад я перешагнула порог храма Хатор, я и вправду редко встречалась с верховной жрицей.

Мерит тонкой кисточкой для сурьмы накрасила мои ногти хной и протянула мне новую тунику. Я поднялась. Няня глубоко вздохнула и, словно сама себе не веря, произнесла:

— Да ты взрослая женщина!

Прищурившись, Мерит придирчиво разглядывала мое лицо, наряд, ногти. Когда осмотр подошел к концу, она искренне сказала:

— Ты готова. — Голос у няни дрогнул, и она крепко меня обняла. — Удачи тебе, госпожа!

— Спасибо тебе, мауат. — Я отстранилась и заглянула ей в глаза. — Спасибо тебе. Не только за то, что приехала со мной в храм. А за… За все.

Мерит расправила плечи.

— Иди. Иди, пока она не передумала!

Покои Уосерит были недалеко от моих, но никогда путь не казался мне таким долгим. Я подняла взгляд на изображения Хатор и Ра и подумала: наверное, мне уже недолго осталось смотреть на эти стены.

У двери Уосерит меня с поклоном встретила служанка.

— Госпожа, верховная жрица тебя ждет.

Она отворила дверь; Уосерит сидела за столом, окруженная прекрасными букетами, расставленными в фаянсовые вазы — по случаю нового года. Комнату наполнял аромат лилий. При виде меня лицо жрицы выразило сильнейшее удивление, сменившееся радостью.

— Нефертари! — Она вышла из-за стола и подошла ко мне. — У тебя наконец появились щеки! А глаза… прямо околдовывают!

Уосерит заставила меня повернуться, потом еще раз, и еще.

— Как же ты изменилась! — воскликнула она, натягивая мою тунику сзади, так что обрисовались грудь и талия. — И больше никаких бесформенных балахонов! Пусть твоя няня снимет с тебя мерку для новых нарядов. Пока я занималась делами, ты превратилась в настоящую женщину! Ты стройная и красивая, а вот Исет в беременности наверняка растолстеет. И — никогда не жалуйся! Могу тебя заверить, что Рамсес устал от нытья.

— Он ее не любит? — быстро спросила я.

Уосерит подняла брови.

— Я этого не говорила.

— Но если она ноет, за что ее любить?

— Исет, если захочет, может быть само очарование, и потом, она исключительная красавица. Однако ее прелесть и красота сильно потускнеют, когда фараон сравнит Исет с тобой — через восемь дней, начиная с сегодняшнего.

— В день Уаг?! — воскликнула я.

Уосерит улыбнулась.

— Да. Думаю, мы готовы.