Мемфис

25 пахона

В первое мое утро в Мемфисе отец с Нефертити тихонько нырнули ко мне в комнату и закрыли за собою дверь. Ипу, спавшая в комнате напротив, вместе с еще одной служанкой и моим стражником, громко похрапывала.

Я выбралась из-под одеяла.

— Что случилось?

— Отныне мы встречаемся здесь, — сказал отец.

Нефертити уселась ко мне на кровать. Я потерла глаза, прогоняя сон.

— А почему здесь?

— Потому что покои Панахеси выходят в тот же внутренний дворик, что и отцовские, и, если я заведу обыкновение навещать отца там, Панахеси заведет обыкновение подсылать соглядатаев.

Я оглядела комнату.

— А где мама?

Отец уселся.

— В купальне.

Очевидно, она не будет участвовать в наших совещаниях. Оно и к лучшему. Она потеряла бы сон от беспокойства.

— Завтра Аменхотеп начнет собирать налоги с храмов, — сказал отец. — Нам нужно составить план на тот случай, если дела станут плохи.

Я подалась вперед.

— На какой случай?

— Если Хоремхеб выступит против фараона, а жрецы взбунтуются, — коротко отозвалась сестра.

От страха у меня сдавило горло.

— Но почему это может случиться?

Нефертити пропустила мой вопрос мимо ушей.

— Если завтра дела пойдут скверно, — решил отец, — все члены семьи соберутся за храмом Амона. Мы возьмем колесницы в северной части дворца, где ворота не охраняются, и поедем к пристани. Если войско выступит против нас, они будут штурмовать дворец с юга. У причала нас будет ждать корабль, готовый к отплытию. Если фараона убьют, мы вернемся в Фивы.

Нефертити быстро взглянула в сторону двери, убедиться, что нас никто не подслушивает.

— А если не убьют? — поинтересовалась она, понизив голос.

— Тогда мы проследуем на корабль все вместе.

— А если он не пойдет?

— Тогда тебе придется идти без него. — Голос отца был суров. — Потому что он будет обречен и не доживет до ночи.

Я содрогнулась, и даже Нефертити, похоже, заволновалась.

— Если дела пойдут скверно, — повторила она. — Но нет никаких указаний на то, что они и вправду пойдут скверно.

— И все же мы подготовимся. Пускай Аменхотеп, если хочет, принимает опрометчивые решения, но нашу семью он за собою не утащит.

Отец встал, но Нефертити не шелохнулась.

— Вы обе поняли, что следует делать?

Отец посмотрел на нас. Мы кивнули.

— Я буду в Пер-Меджат.

Он отворил дверь и удалился в сторону Зала книг.

Нефертити, озаренная лучами встающего солнца, посмотрела на меня.

— Завтра решится судьба царствования Аменхотепа, — сказала она. — Он пообещал Хоремхебу множество вещей. Войну с хеттами. Новые колесницы. Щиты большего размера.

— И он выполнит обещания?

Нефертити пожала плечами:

— После того как он соберет налоги, какое это будет иметь значение?

— Мне бы не хотелось заполучить Хоремхеба во враги.

— Да. — Нефертити коротко кивнула. — И я не настолько глупа, чтобы думать, что мы непобедимы. Но у Тутмоса никогда не хватило бы мужества бросить вызов жрецам. Если бы я вышла замуж за Тутмоса, мы до сих пор сидели бы в Фивах, ожидая, пока Старший умрет. Аменхотеп же видит новый, более великий Египет.

— А чем плох Египет нынешний?

— Да ты посмотри по сторонам! Если нашему царству грозят хетты, у кого должны быть деньги на ведение войны?

— У жрецов. Но если власть фараона станет безраздельна, — возразила я, — кто скажет ему, когда следует вести войну, а когда нет? Вдруг он захочет начать бесполезную войну? А жрецов, чтобы остановить его, не будет?

— Как это война может быть бесполезной? — удивилась сестра. — Все они служат возвеличиванию Египта!

В полдень следующего дня мы собрались в Зале приемов. Там присутствовала Кийя; ее круглый живот заметно выпирал из-под платья. Служанка помогла ей сесть в кресло напротив меня, на ступеньку ниже трона, и я поняла, что до рождения ребенка осталось меньше пяти месяцев. Кийя надела новый парик и накрасила руки и тяжелые груди хной. Я заметила, что Аменхотеп посматривает на ее грудь, и сощурилась, подумав, что ему следует смотреть только на мою сестру.

Панахеси с моим отцом уселись на втором ряду, а менее значительные чиновники расселись кружком по залу. В середине расположился архитектор, Майя. Я с ним никогда не беседовала, но слышала, что он умен. Отец как-то сказал, что для Майи нет невозможного. Когда Старший пожелал озеро посреди пустыни, Майя его создал. Когда фараон захотел собственное изваяние небывалой величины, Майя нашел способ сделать такую статую. Теперь же он собрался строить храм Атона, бога, о котором никто не слыхал, защитника Египта, которого понимает только Аменхотеп.

— Ты готов? — нетерпеливо спросил восседающий на троне Аменхотеп.

Майя передвинул свитки папируса и взял тростниковое перо.

— Да, ваше величество.

— Записывай все, — велел Аменхотеп.

Архитектор кивнул.

— Я хочу, чтобы у входа в храм стоял ряд сфинксов с бараньими головами.

Архитектор снова кивнул и записал пожелание фараона.

— Там должен быть открытый двор, окаймленный лотосовыми колоннами.

— И пруды с рыбой, — добавила Нефертити. Отец нахмурился, но Нефертити не обратила на него внимания. — И сад. С озером. Вроде того, которое ты сделал для царицы Тийи.

— Только больше, — с нажимом произнес Аменхотеп, и зодчий заколебался.

— Если этот храм будет рядом с нынешним храмом Амона… — Майя сделал небольшую паузу. — Там может не оказаться места для озера.

— Значит, мы снесем храм Амона, и место появится! — торжественно заявил Аменхотеп.

Придворные принялись перешептываться. Я посмотрела на мать. Та была мертвенно-бледной; она пыталась поймать взгляд Нефертити, но моя сестра отводила глаза. Как он может снести храм Амона? Где же тогда будет отдыхать бог? Куда ходить людям, чтобы поклониться ему?

Майя кашлянул.

— На снос храма могут уйти годы, — предупредил он.

— Значит, озеро будет делаться в последнюю очередь. Но там должны быть высокие каменные пилоны и могучие колонны. И стенные росписи у каждого входа.

— Изображающие нашу жизнь в Мемфисе, — заявила Нефертити. — Чтобы там были слуги с опахалами, и телохранители, и визири, и писцы, и слуги, подносящие сандалии и ходящие по коридорам, — и мы.

— И чтобы на каждой колонне было изображение царя и царицы Египта.

Аменхотеп взял Нефертити за руку, позабыв про сидящую внизу беременную жену, и их захватило видение, внятное только им двоим.

Майя положил тростниковую ручку и посмотрел на помост.

— Это все, ваше величество?

— Пока да. — Аменхотеп стукнул скипетром об пол. — Введите военачальника!

Двери распахнулись, и в Зал приемов вступил Хоремхеб. Когда архитектор вышел и его место занял военачальник, я заметила, что многие визири напряглись. Я удивилась и подумала: неужто они боятся его?

— Все ли подготовлено? — спросил Аменхотеп.

— Солдаты готовы, — отозвался Хоремхеб. — Они ждут вашего приказа.

«И ожидают вознаграждения». Я читала эти слова на лице военачальника и понимала, что солдаты ждут войны с хеттами, чтобы помешать им захватывать наши владения.

— Тогда передай им мой приказ и приступай.

Хоремхеб двинулся к двери, но, прежде чем он дошел до выхода, Аменхотеп подался вперед и остановил его.

— Не разочаруй меня, военачальник!

Придворные повытягивали шеи, чтобы лучше видеть. Хоремхеб обернулся.

— Я никогда вас не разочарую, ваше величество. Я всегда держу свое слово. И знаю, что и вы сдержите свое.

Когда тяжелые, окованные металлом двери захлопнулись, Аменхотеп вихрем слетел с трона, напугав визирей.

— Прием окончен!

Сидящие в зале чиновники заколебались.

— Вон отсюда! — выкрикнул фараон, и все вскочили на ноги. — Эйе и Панахеси пусть останутся.

Я тоже встала, но Нефертити вскинула руку, веля мне остаться. Зал приемов опустел. Я снова опустилась на свое место. Кийя тоже осталась сидеть. Аменхотеп принялся расхаживать взад-вперед.

— Этому военачальнику нельзя доверять! — решил он. — Он не предан мне!

— Но вы еще не испытали его, — негромко заметил отец.

— Он верен только своим людям из войска!

Панахеси кивнул:

— Совершенно с вами согласен, ваше величество.

Почуяв поддержку, Аменхотеп принял решение:

— Я не пошлю его на войну. Я не стану отправлять его на север воевать с хеттами, чтобы он вернулся с полными колесницами оружия и золота и использовал их для мятежа!

— Мудрое решение! — тут же поддержал его Панахеси.

— Панахеси, я отправляю тебя надзирать за храмами, — сказал Аменхотеп. — Ты отправишься с Хоремхебом следить, чтобы ничего не было украдено. Все, что соберет войско, следует доставить ко мне. Во славу Атона.

Он повернулся к моему отцу.

— Эйе, ты займешься иноземными послами. Ты будешь решать все дела, подлежащие рассмотрению перед троном Гора. Я доверяю тебе больше всех.

Фараон впился взглядом в отца, и тот почтительно поклонился.

— Да, ваше высочество.

На третий вечер нашего пребывания в Мемфисе ужин в Большом зале получился молчаливым. Фараон пребывал в дурном расположении духа и взирал на всех с подозрением. Никто не смел упомянуть имя военачальника Хоремхеба, а визири тихонько перешептывались между собой.

— Ты еще не видела здешние сады? — спросила меня мать.

Она наклонилась и угостила кусочком утки одну из дворцовых кошек, на зависть слугам. За нашим столом она единственная была весела. В тот момент, когда Аменхотеп поклялся отвернуться от генерала, как только Хоремхеб закончит разбираться с храмами Амона, мать изучала местные рынки.

Я покачала головой и со вздохом отозвалась:

— Нет. Я разбирала вещи.

— Тогда нам надо сходить туда после ужина! — жизнерадостно заявила мать.

Когда Большой зал опустел, мы прошли через заполненные народом внутренние дворики и отправились прогуляться по вечерней тишине. С верхней площадки дворцовой лестницы, ведущей в сады, я увидела нанесенные ветром песчаные холмы Мемфиса. В угасающем свете дня видно было движение песка и дрожащую пыльную дымку. Солнце садилось, но было еще тепло, и небо этим вечером было ясным. Я сорвала листик с дерева:

— Мирт.

Я растерла листок в пальцах и поднесла руку к лицу матери, предлагая ей понюхать. Она отпрянула.

— Ужас какой!

— Вовсе и не ужас, когда у тебя что-то болит.

Мать посмотрела на меня.

— Возможно, нам с тобой стоило бы остаться в Ахмиме, — внезапно произнесла она. — Ты скучаешь по своему саду. У тебя всегда были большие способности к травознанию.

Я взглянула на нее, пытаясь понять, отчего вдруг она заговорила об этом сейчас.

— Ранофер был хорошим наставником, — ответила я.

— Ранофер женился, — сказала мать.

Я вскинула голову.

— На ком?

— На местной девушке. Конечно, она не так красива, как Нефертити, но она любит его и будет ему верна.

— Ты думаешь, Нефертити его любила? — спросила я.

Мы стояли и смотрели на темнеющее небо. Мать вздохнула.

— Любовь бывает разная, Мутноджмет. Любовь к родителям, любовь к детям, любовь, которая на самом деле вожделение.

— Нефертити испытывала вожделение?

Мать рассмеялась.

— Нет, для этого она слишком хорошо владеет собою. Это мужчины вожделеют ее. Но я думаю, что она любила Ранофера — на свой лад. Он был рядом, он был привлекателен, и он ходил за нею по пятам.

— Как Аменхотеп.

Мать едва заметно улыбнулась.

— Да. Но Ранофер всегда понимал, что Нефертити предназначена для фараона. Она — дочь царевны.

— А теперь он женился.

— Да. Думаю, его сердце исцелилось.

Мы обе улыбнулись. Я была рада за Ранофера. Он женился на местной девушке. Наверное, у него хорошая жена, которая перемывает его травы и подает ему обед, когда он возвращается домой, навестив своих пациентов в деревне. Интересно, а мой будущий муж будет разбираться в травах или в садоводстве? На небо высыпали звезды; мы отправились обратно во дворец. Мать прошла ко мне в покои, напугав Ипу; девушка поспешно поклонилась и зажгла лампу.

— Чудесно.

Мать коснулась рисунка, изображающего Исиду и Осириса. На стене было нарисовано изображение моей богини-покровительницы.

— Мут, — сказала мать, глядя на освещенную светом лампы кошачью голову. Она взглянула в мои зеленые глаза, потом снова посмотрела на богиню. — Интересно, это имена определяют наши судьбы или судьба подталкивает нас к тому, чтобы выбирать определенные имена?

Мне и самой хотелось бы это знать. А знала ли мать, что у меня будут кошачьи глаза, когда выбрала мне это имя, Мутноджмет? И могла ли первая жена отца знать, какой красивой вырастет Нефертити, когда назвала ее «Красавица грядет»?

Мать опустила руку.

— Завтра будет трудный день, — многозначительно произнесла она. — Завтра решится будущее Мемфиса.

«И решит его человек, которого фараон собрался предать». Интересно, мать слышала об этом от отца? Я промолчала, и мать мягко улыбнулась.

— Тебе пора спать.

Я, как дитя, повиновалась и улеглась в кровать. А мать поцеловала меня в лоб — как раньше, в Ахмиме.

Поутру меня разбудило солнце; его лучи проникли в комнату сквозь плетенные из тростника занавески. Мир вокруг меня был странно безмолвным. Я встала и проверила дверь, но Ипу ушла. Я выглянула во дворик. Никого из слуг не было видно. Я быстро оделась. Наверное, что-то пошло скверно. Что случилось? Хоремхеб предал нас? Баржи скрылись? Я помчалась по коридору. Может, они уплыли без меня? Как я могла столько проспать? Я ускорила шаг, а когда увидела в коридоре слугу, тут же кинулась к нему:

— Где все?

Слуга, обремененный грудой свитков, двинулся прочь от меня.

— В Большом зале, госпожа.

— А почему там?

— Потому что в Зал приемов все не поместится.

В Большом зале двое стражников расступились, давая мне дорогу; я вошла в зал — и ахнула. В распахнутые окна лился утренний свет, но мне в глаза бросились не яркая мозаика и не позолоченные столы. В зале стояли открытые сундуки с сокровищами, один за другим: серебряные скипетры и искусно обработанное золото, которые сотни лет были скрыты от глаз фараонов Египта. Они были свалены беспорядочными грудами: древние изваяния Птаха и Осириса, золотые троны, лакированные ладьи и сундуки, заполненные бронзой и золотом. Нефертити с Аменхотепом стояли на помосте, а солдаты вносили все новые и новые сокровища. Мои родственники стояли рядом и наблюдали за этой сценой.

— Да тут, должно быть, все золото Египта! — воскликнула я.

Проходивший мимо военачальник Хоремхеб бросил на меня пристальный взгляд. Отец отделился от толпы чиновников и взял меня за руку.

— Все прошло хорошо.

— Это потому ты меня не разбудил? — спросила я, обидевшись на то, что никто не потрудился позвать меня и позволить мне присутствовать при таком торжественном моменте.

— Твоя мать строго-настрого велела не будить тебя, если только дела не станут плохи. — Он отечески погладил меня по спине. — Мы же о тебе заботимся, котеночек. Не сердись.

Мы вместе оглядели Большой зал, и отец предостерегающе произнес:

— Если беспорядки начнутся, то до наступления вечера. Они еще не были у верховного жреца Амона.

— А он знает, что к нему придут?

— Его предостерегли.

Я понизила голос:

— Ты думаешь, будут беспорядки?

— Да, если верховный жрец достаточно глуп, чтобы не видеть течения.

Я потрясенно взглянула на отца.

— Так ты согласен со всем этим?

Отец на миг прикрыл глаза.

— Изменить пустыню невозможно. Можно лишь пересечь ее по самому короткому пути. Желание очутиться в оазисе оазиса не сотворит, Мутноджмет.

Внезапно в зале воцарилась тишина, и я заметила, что люди Хоремхеба исчезли. Нефертити спустилась с помоста к нам с отцом.

— Солдаты отправились в храм Амона, — возбужденно произнесла она.

Мы посмотрели на сокровища, сверкающие на солнце. Их было так много, что я невольно задумалась: солдаты и вправду просто взяли с храмов налоги или же выгребли все, что обнаружили в храмовых сокровищницах?

— Не может быть, чтобы это все — только налоги, — произнесла я вслух. — Вы только гляньте! Этого слишком много!

— Ой, да в Мемфисе десятки храмов! — весело откликнулась Нефертити. Отец сурово посмотрел на нее, и Нефертити, защищаясь, добавила: — Солдатам приказали забрать из сокровищниц четвертую часть золота.

— А они выполняют этот приказ? — строго спросил отец.

— Конечно, — отозвался Аменхотеп. Мы даже не слышали, как он подошел. Он встал между мною и сестрой и обнял ее за тонкую талию. — Там Панахеси — как раз чтобы за этим проследить.

Он посмотрел Нефертити в глаза. Нефертити положила голову ему на плечо.

— Как так получается, что с тех пор, как в моей жизни появилась ты, все мои замыслы приносят плоды?

Нефертити соблазнительно повела плечом с таким видом, словно она знает ответ, но говорить его не хочет.

«Верховному жрецу Амона еще предстоит расстаться со своими богатствами», — мрачно подумала я.

Мы ждали в Большом зале. Несколько часов из Великого храма Амона не было никаких известий, и придворные забеспокоились. Аменхотеп расхаживал взад-вперед, а Нефертити играла в сенет с моей матерью. Когда дверь наконец-то распахнулась и в нее стремительно вошел Хоремхеб, все в Большом зале затаили дыхание. Военачальник подошел к помосту — в кожаном доспехе, но без оружия.

— Где оно? — вскричал Аменхотеп. — Где золото Амона?

— Верховный жрец не согласен платить налог, — просто ответил Хоремхеб.

В голосе Аменхотепа прорезался гнев.

— Тогда почему ты здесь? Ты знаешь условия! Если он не склонится перед фараоном, он должен за это заплатить!

Визири Аменхотепа принялись с жаром переговариваться.

— Тихо! — рявкнул на них фараон.

В Большом зале мгновенно воцарилась тишина.

— Пусть верховный жрец послужит всем примером, — посоветовал Панахеси.

Отец встал со своего места.

— Его смерть может вызвать бунт. Народ считает, что его устами говорят боги. Гораздо разумнее будет арестовать его.

Аменхотеп посмотрел на Нефертити, и всему двору стало ясно, какое влияние она приобрела. Нефертити спустилась с помоста.

— Делай так, как ты считаешь правильным. Возможно, и вправду мудрее будет арестовать его, — признала Нефертити, — но если он не пойдет мирно…

Она развела руками. Только что она одним махом и успокоила всех, и приговорила верховного жреца.

Аменхотеп повернулся к Хоремхебу.

— Арестуй его! Если он не согласится идти — возьми его жизнь!

Хоремхеб не шелохнулся.

— Мои люди не убийцы, ваше величество.

— Он — изменник! — вскипел Аменхотеп. — Пятно на великой славе Атона!

— Тогда я арестую его и приведу сюда. Мирно.

Видно было, что Аменхотепу хочется разразиться бранью, но Хоремхеб был нужен ему. Работа пока еще была не окончена. Нефертити шагнула вперед и что-то прошептала на ухо Хоремхебу. Я поняла по губам, о чем она говорит.

— Царствованию Амона конец, — угрожающе произнесла она. — Отныне Египет охраняет Атон!

Они посмотрели друг на друга, вложив в эти взгляды очень многое. Хоремхеб поклонился и развернулся, собираясь уходить.

Аменхотеп посмотрел на Панахеси и приказал:

— Иди за ним!

Тем вечером в моей комнате состоялась встреча.

— Ты позволила ему убить верховного жреца Амона!

Отец был вне себя от гнева. Он расхаживал по комнате, а плащ обвивался вокруг его ног.

Нефертити сидела на краю моей кровати. Она явно была потрясена.

— Он отказался платить налог, — возразила она. — Если бы он мирно пошел…

— Панахеси не дал ему возможности пойти мирно! Это против Маат! — предостерег отец, и Нефертити слегка побледнела.

— Богиня поймет…

— А поймет ли? — переспросил отец. — Ты готова рискнуть своим ка — своей душой — ради этого?

Мы с ним посмотрели на Нефертити.

— Сейчас уже ничего нельзя поделать, — отозвалась она. — Он мертв и… и Аменхотеп ждет меня в наших покоях. Сегодня ночью будет пир, — добавила она еле слышно и украдкой взглянула на отца. — Он ждет тебя, — поспешно произнесла Нефертити. — И Панахеси там будет.

Отец не ответил. Хоремхеб не предал царя, но произошло нечто худшее, грозящее более длительными последствиями. Это деяние Аменхотепа отзовется не только на земле, но и среди богов. Отец выскочил прочь из комнаты. Нефертити быстро взглянула на меня. Затем она поспешила следом за отцом, и я осталась в комнате одна.

Когда появилась Мерит и передала указание, чтобы я надела на пир мои лучшие украшения, я гневно покачала головой.

— Но так пожелала царица, — удивилась она.

— Тогда передай царице, что она будет единственной дочерью Эйе, которая сегодня вечером будет выглядеть потрясающе. На мой взгляд, двору сегодня следует горевать, а не радоваться!

Мерит посмотрела на меня озадаченно.

— Верховный жрец убит!

До Мерит наконец-то дошло.

— А! Да. Да примет Осирис его душу, — пробормотала она. — Я передам твой ответ царице, госпожа. Но ты пойдешь? — переспросила Мерит.

— Конечно! — огрызнулась я. — Но только потому, что у меня нет другого выхода!

Мерит взглянула на меня с любопытством, но мне это было безразлично. Мне было все равно, кто узнает о том, что я считаю неправильным праздновать смерть Маат. Но в конечном итоге я знала, что даже мой отец будет присутствовать на пиру у фараона. Ибо фараон превыше всех.

Я встала посреди комнаты и закрыла глаза.

— Ипу! — позвала я. Девушка не отозвалась. — Ипу!

Служанка появилась.

— Да, госпожа!

— Сегодня вечером я иду на празднество.

Я видела, что Ипу потрясена, хоть она и промолчала. Верховный жрец Амона, святейший из святых, убит несколько часов назад, а во дворце празднество. Я молча сидела, пока Ипу приводила в порядок мои волосы и ногти, и даже позволила накрасить хной ступни и грудь. Когда дверь комнаты распахнулась, я поняла, кто это, прежде чем она ступила на порог.

Ее парик был короче обычного. Волосы были зачесаны за уши, открывая дважды проколотые мочки ушей, и доходили до уровня подбородка. Она была красивой и пугающей. Она села рядом со мной, но я ее проигнорировала.

— Ну что ты дуешься? Мы сделали то, что нужно было сделать, — проникновенно произнесла она.

— Что нужно — убийство? — воскликнула я и предостерегла: — Боги накажут эту семью!

— Мы показали пример!

— Пример чего? Что фараона следует бояться?

— Конечно, его следует бояться! Он — фараон самого могущественного царства на земле, и существует всего два способа править: или правление будет сопровождаться страхом, или бунтами.

Она протянула руку.

— Завтра начнется строительство нашего храма. Сегодняшний вечер — праздничный, что бы ты там ни думала.

Она улыбнулась и вскинула голову, призывая меня встать и идти с ней.

— А ты знаешь, что Старший прислал сюда своего военачальника, выяснить, что тут происходит?

Мое сердце забилось быстрее.

— Военачальника Нахтмина?

— Да.

Мы быстро шли по коридорам дворца.

— Но чего Старший хочет от своего военачальника? Что тот должен сделать?

— Он ничего не может сделать, — весело отозвалась Нефертити. — Ты, конечно, слышала, что Старший женился снова? На маленькой царевне из Нубии. Ей двенадцать лет.

Я скривилась.

— Хотя какое мне до этого дело? Встало новое солнце, и оно испепелит все прочие звезды на небе. Включая и Старшего.

Ее агрессивность потрясла меня.

— А наша тетя?

— Тийя сильна. Она сама о себе позаботится.

Мы быстро прошли по расписанным коридорам в просторную комнату, которую она делила с царем. Из внутренних покоев вышел Аменхотеп, и при виде его у меня перехватило дыхание. На нем было длинное облегающее схенти и золотое ожерелье, которого я прежде не видела. Возможно, оно было из сокровищ Амона. Они с Нефертити поцеловались. Я отвернулась.

— Я же говорила, что ты преуспеешь, — нежно произнесла Нефертити. — И это только начало!

Двери Большого зала распахнулись, и запели трубы.

Празднество остановилось, чтобы все могли посмотреть на появление фараона. Я шла за сестрой, а за нами следовали Ипу и Мерит; в волосы их были вплетены золотые и лазуритовые бусины. Мои родители сидели за их столом, у двойного трона. Там же был архитектор, и Кийя, и Панахеси. К своему разочарованию, я увидела за этим же столом и Хоремхеба.

Я уселась на свое место, а Аменхотеп повел мою сестру к ее трону. Все смотрели, как они вместе взошли на помост, словно боги, спустившиеся на землю. Никогда еще Египет не видел такой потрясающей пары, с их золотыми и стеклянными бусинами и с драгоценными царскими скипетрами. Придворные принялись покачивать головами и благоговейно перешептываться. Я посмотрела на свою пустую тарелку и вручила ее Ипу, чтобы та положила мне еды. За всем столом лишь мы с Хоремхебом сидели молча.

— Ты сегодня неразговорчив, военачальник. — Кийя сидела рядом с Хоремхебом. Ее красивая грудь выглядывала в вырез платья, а под ней приятно круглился живот. — Тебя не радует празднество?

Хоремхеб скептически взглянул на нее.

— Я здесь лишь потому, что так мне было приказано. Иначе я готовился бы к сражению с хеттами, что вторгаются в наши земли и разоряют наши деревни.

Кийя рассмеялась:

— Хетты? Ты предпочел бы лучше драться с хеттами, чем пировать у фараона?

Военачальник посмотрел на нее и ничего не сказал.

— А хетты вправду захватывают египетские земли? — спросила его я.

— Каждый день, в который мы им это позволяем, — ответил Хоремхеб.

— Так ты думаешь, будет война? — тихо спросила я.

— Если фараон сдержит свое слово. Сестра главной жены царя верит в это?

Кийя пренебрежительно фыркнула:

— Да что маленькие девочки знают о войне?

Хоремхеб пристально взглянул на нее.

— Судя по всему, больше, чем жены фараона.

Он резко отодвинул стул, встал из-за стола и вышел. И я тоже встала, не дожидаясь, пока Ипу принесет мою тарелку, и заявила, что мне очень хочется взглянуть на сад.

Над садом Гора встала полная луна. Свет из дворца рассеивал ночную тьму, а в отдалении мелодично журчал фонтан. Из дворца до меня доносился смех и шум радостного празднества.

— Я так и подумал, что могу встретить тебя здесь.

Я застыла. Из теней возник человек, и я уже собралась было пуститься наутек. Какая глупость — отправиться в сад одной! Но когда человек вышел на освещенное место, я узнала его. Я вспомнила наш последний разговор и холодно улыбнулась:

— Добрый вечер, военачальник Нахтмин.

— Ты даже не удивилась, увидев меня? — спросил он.

На Нахтмине было длинное схенти и короткий плащ из плотного льна. Я взглянула на него в бледном свете луны.

— Нет. А что, надо было?

— Я только что приехал из Мемфиса. Даже фараон еще не знает, что я здесь.

— Но Нефертити сказала…

Нахтмин пожал плечами:

— Их предупредили о моем приезде.

— Тогда тебе туда. — Я указала на дворец. — Они захотят немедленно поговорить с тобой.

Военачальник рассмеялся.

— Ты думаешь, фараона волнует, что его мать скажет о его действиях?

Я мгновение подумала.

— Нет.

— Тогда какая разница, буду ли я там, притворяясь, будто веселюсь и радуюсь, или побуду тут с прекрасной мив-шер и вправду порадуюсь?

Я покраснела. «Мив-шер» — так меня называл отец. Так уместно называть котенка, но не женщину.

— Там во дворце Нефертити. Ты можешь порадоваться обществу красивой женщины.

— Ах вот почему ты сердишься на меня! А я-то думал…

— Вовсе я на тебя и не сержусь! — возразила я.

— Вот и хорошо. Тогда ты не будешь возражать против прогулки по саду.

Он предложил мне руку, и я нерешительно оперлась на нее.

— У меня будут большие неприятности, если моя сестра обнаружит нас здесь, — предупредила его я.

Но мне нравилось ощущать его прикосновение, и я не отняла руку.

— Она сюда не придет.

Я посмотрела на Нахтмина.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что сейчас ее гораздо больше волнует строительство храма Атона.

Это было правдой. Вряд ли вообще хоть кто-то на празднестве меня хватится.

— Ну и как дела в Фивах? — хмуро поинтересовалась я.

— Да так же, как и в Мемфисе. Сплошная политика, — ответил Нахтмин. — Когда-нибудь я брошу это все и поселюсь где-нибудь в тихой деревушке.

Он посмотрел на меня.

— А ты? Каковы планы сестры главной жены царя?

Мне было четырнадцать — достаточно, чтобы выйти замуж и управлять собственным домом. Я сжала губы.

— Это зависит от того, что решит мой отец.

Военачальник промолчал. Я подумала, что его, быть может, разочаровал мой ответ.

— Говорят, ты целительница, — заметил Нахтмин, меняя тему беседы.

Я энергично покачала головой:

— Просто в Ахмиме я немного изучала травы.

Нахтмин улыбнулся. Он наклонился и сорвал листик с какого-то маленького кустика.

— А что это? — спросил он.

Я не хотела отвечать, но Нахтмин поднял листик повыше и явно собирался дождаться ответа.

— Тимьян. С медом хорошо лечит кашель, — не удержалась я, и Нахтмин рассмеялся.

Мы дошли до самого края сада: в нескольких шагах от нас уже начинался дворец.

— Ты не принадлежишь этому месту, — сказал Нахтмин, глядя на открытые двери Большого зала. — Ты для этого слишком хороший человек.

От возмущения я повысила голос.

— Ты хочешь сказать, что…

— Я ничего не хочу сказать, мив-шер. Но эти игры не для тебя.

Мы остановились у входа во внутренний дворик.

— Я уезжаю завтра утром, — сказал Нахтмин. Помолчав, он быстро добавил: — Будь осторожна здесь, госпожа. Пусть история забудет твое имя. Ибо ради того, чтобы твои деяния жили в вечности, тебе придется стать именно тем, чем желает тебя видеть твоя семья.

— И чем же? — спросила я.

— Рабыней трона.

Я сидела в покоях Нефертити, потому что она позвала меня сюда, и смотрела, как она разделась, бросив дорогое платье на пол. Она протянула ко мне руки, чтобы я помогла ей надеть домашнее одеяние, и мне подумалось: а не стала ли я уже рабыней трона? Уж рабыней Нефертити — так точно.

— Мутни! Мутни, ты меня слушаешь?

— Конечно.

— Тогда почему ты не отвечаешь? Я только что сказала, что завтра мы собираемся пойти посмотреть на храм, а ты… — Она с шумом втянула воздух. — Ты думаешь о том военачальнике! — обвиняюще воскликнула Нефертити. — Я видела, как ты вчера вечером вошла с ним в Большой зал!

Я отвернулась, пытаясь скрыть румянец.

— Выброси его из головы! — прикрикнула Нефертити. — Аменхотеп его не любит. Чтобы тебя с ним не видели!

— Да ну? — Я встала, внезапно рассердившись. — Мне четырнадцать лет! Какое у тебя право указывать, с кем мне видеться, а с кем нет?

Мы уставились друг на друга; у рта Нефертити пролегли жесткие складки.

— Я — царица Египта. Тут не Ахмим, где мы были просто девочками. Я — правительница самого богатого царства на свете, и я не желаю, чтобы ты была повинна в моем низвержении!

Я собрала все свое мужество и яростно тряхнула головой:

— В таком случае я не желаю иметь с этим ничего общего!

Я двинулась к выходу, но Нефертити преградила мне путь.

— Ты куда?

— К себе во дворик.

— Нет, ты не пойдешь! — воскликнула Нефертити.

Я расхохоталась.

— Ты что, собираешься стоять так всю ночь?

— Да!

Мы снова уставились друг на друга, а потом на глазах у Нефертити выступили слезы. Она подошла к кровати и упала на нее.

— Ты хочешь, чтобы я осталась одна? Вот так, да?

Я вернулась и присела рядом с ней.

— Нефертити, у тебя есть Аменхотеп. У тебя есть отец…

— Отец! Отец любит меня за мое честолюбие и хитрость. А тебя он уважает! С тобой он разговаривает!

— Он разговаривает со мной потому, что я его слушаю.

— И я тоже!

— Нет. Ты не слушаешь. Ты ждешь, пока человек скажет то, что тебе хочется услышать, и только тогда обращаешь на него внимание. И ты не прислушиваешься к советам отца. Ты ни к чьим советам не прислушиваешься.

— А почему я должна к кому-то прислушиваться? Я что, овца?

Я помолчала, потом снова повторила:

— У тебя есть Аменхотеп.

— Аменхотеп! — отозвалась Нефертити. — Аменхотеп — честолюбивый мечтатель! И сегодня ночью он будет с Кийей, которая не видит дальше кончика своего кривого носа!

Я рассмеялась, потому что это было правдой, и Нефертити положила руку мне на коленку.

— Останься со мной, Мутни.

— Хорошо, сегодня останусь.

— Нечего делать мне одолжение!

— Ничего я и не делаю. Я просто не хочу, чтобы ты была одна, — искренне ответила я.

Нефертити самодовольно улыбнулась и налила две чаши вина. Я не стала обращать внимание на ее самодовольный вид и села рядом с ней у жаровни, набросив одеяло нам на ноги.

— А почему Аменхотеп не любит этого военачальника? — поинтересовалась я.

Нефертити мгновенно поняла, какого военачальника я имела в виду.

— Он предпочел остаться в Фивах, вместо того чтобы поехать в Мемфис.

На лице Нефертити играли золотистые отблески пламени в жаровне. Она была красивой даже без драгоценностей и короны.

— Но ведь не все же военачальники поехали с нами в Мемфис! — возразила я.

— Ну, Аменхотеп ему не доверяет. — Нефертити повращала чашу с вином. — И потому не следует, чтобы тебя видели с ним. Те, кто верен, приехали с ним в Мемфис.

— Но что будет, когда Старший умрет? Разве войско не воссоединится снова в Фивах?

Нефертити покачала головой:

— Сомневаюсь, что мы вернемся в Фивы.

Я чуть не выронила чашу.

— Что ты имеешь в виду? Когда-нибудь Старший умрет. Возможно, не скоро, но когда-нибудь…

— И когда он умрет, Аменхотеп туда не вернется.

— Он так сказал? Ты рассказала отцу?

— Нет, он этого не говорил. Но я узнаю о нем все больше. — Нефертити смотрела в огонь. — Он хочет свой собственный город. Не Мемфис — другой, чтобы он стал свидетельством нашего царствования.

Нефертити, не сдержавшись, улыбнулась.

— Но разве ты не хочешь вернуться в Фивы? — спросила я. — Это же центр Египта! Центр всего!

Улыбка Нефертити сделалась шире.

— Нет, Мутни. Это мы — центр всего. Как только Старший умрет, двор последует за нами, куда бы мы ни отправились.

— Но Фивы…

— Это всего лишь город. Представь себе: а что, если Аменхотеп сумеет построить город еще больше? — Ее глаза округлились. — Он станет величайшим строителем в истории Египта! Мы сможем написать наши имена на каждом дверном косяке. Каждый храм, каждый алтарь, каждая библиотека, даже каждая вещь станет свидетельством наших жизней. — Черные волосы Нефертити поблескивали в свете огня. — Ты сможешь обзавестись собственным зданием, обессмертить свое имя, и боги никогда не забудут тебя!

Я вспомнила слова Нахтмина о том, что лучший подарок, какой только может сделать история, — это чтобы тебя забыли. Но это не может быть правдой! Откуда боги узнают, что ты сделал? Мы с сестрой сидели в молчании и размышляли. Пламя в глазах Нефертити погасло, и вид у нее сделался затравленный.

— Мы с тобой такие разные! Должно быть, это потому, что я больше похожа на мою мать, а ты — на свою.

Я заерзала в кресле. Я не любила, когда сестра говорила о нашем разном происхождении.

— Интересно, какой была моя мать? Представляешь, Мутни, мне ничего от нее не осталось. Ни портрета, ни одежды, ни даже какого-нибудь свитка.

— Она была царевной Миттани. Дома ее наверняка нарисовали в гробнице ее отца.

— Даже если так, здесь, в Египте, у меня нет ее портрета.

Во взгляде Нефертити появилась решимость.

— Я никогда не допущу, чтобы со мной случилось то же самое. Я высеку свое изображение на всех углах. Я хочу, чтобы мои дети помнили меня до тех пор, пока в Египте не исчезнут пески, а пирамиды не рассыплются в прах.

Я посмотрела на сестру, освещенную светом огня, и мне стало очень грустно. Я никогда не знала этого о ней.

Множество сокровищ Амона сложили в тяжелые окованные сундуки, а сундуки кое-как составили вдоль стен Зала приемов. Но все равно позолоченные сандалии, леопардовые шкуры и короны с самоцветами величиной в мой кулак валялись грудами по углам и на столах. Куда это все девать? Держать здесь, в зале, небезопасно, даже под присмотром трех десятков стражников.

— Надо поручить Майе спроектировать сокровищницу, — предложила Нефертити.

Аменхотеп тут же загорелся этой идеей.

— Царица права! Я хочу сокровищницу, способную противостоять напору времени. Панахеси, отыщи Майю.

Панахеси быстро поднялся со своего места:

— Конечно, ваше величество. И если фараон пожелает, я с радостью присмотрю за строительством.

Отец бросил взгляд на Нефертити, и моя сестра тут же произнесла:

— На это потребуется много времени, визирь. — Она посмотрела на Аменхотепа. — Во-первых, нам нужно найти скульптора, который разместит твои изваяния на каждом углу. Аменхотеп Строитель, хранящий сокровища Египта.

Панахеси сердито сверкнул глазами:

— Ваше величество…

Но Аменхотепа увлекла описанная Нефертити картина.

— Он может изваять и тебя тоже. Мы будем самыми могущественными правителями Египта, оберегающими его величайшие сокровища.

При мысли об изваянии Нефертити на сокровищнице Египта Панахеси побелел.

— Следует ли послать за скульптором? — спросил отец.

— Да. И немедленно, — распорядился Аменхотеп.