7 тота

Мы стояли на вершине бесплодного холма, что глядел на Нил, протекающий через Мемфис.

— Храм будет двухэтажным, и занимать он будет еще два холма.

Майя указал на выжженные солнцем холмы. Их гребни высились один над другим: белые песчаные конусы, блестящие в солнечном свете.

— Откуда будут браться строительные материалы? — спросила Нефертити.

— Камень будет доставляться из восточной каменоломни.

— Сколько на это уйдет времени? — нетерпеливо поинтересовался Аменхотеп.

Порыв ветра заглушил слова архитектора. Панахеси с моим отцом придвинулись поближе.

— Шесть сезонов, если люди будут работать ежедневно.

Лицо Аменхотепа потемнело.

— За шесть сезонов меня могут убить! — воскликнул он.

С тех пор как он лишил жизни верховного жреца Амона, это сделалось его постоянным страхом. Куда бы фараон ни шел, его повсюду сопровождали шесть стражников-нубийцев. Они стояли под дверью, пока он спал, и торчали, словно вороны, за его креслом, пока он ел. Вот и сейчас они были тут — сбились в кучу у подножия холма и держали копья наготове, готовые расправиться с любыми врагами царя. Во дворце Нефертити шепотом сообщила мне, что Аменхотеп боится, что люди его не любят.

— Почему? — спросила я ее.

И ответом стал сам ее вид: из-за того, что произошло с верховным жрецом Амона. Теперь Аменхотеп ощущал на улицах людской гнев, и ни одному визирю не хватало мужества сказать царю, что это правда. Но наш отец предостерег Нефертити.

— Откуда ты знаешь? — застенала она, и отец показал ей найденный на рынке рисунок: змея с головой царя проглатывала статую великого бога Амона.

Теперь же Аменхотеп расхаживал по вершине холма, и тон его не допускал никаких возражений.

— Шесть сезонов — это неприемлемо! — бушевал он.

— Но что же мне делать, ваше величество? Я сужу по числу работников, достаточно искусных для того, чтобы строить храм…

Аменхотеп выпятил челюсть.

— Значит, мы используем войско.

Нефертити шагнула вперед; в голосе ее прорезалось возбуждение.

— Если солдаты помогут строить храм, за сколько можно будет управиться?

Майя нахмурился:

— О каком количестве солдат идет речь, ваше величество?

— Три тысячи, — мгновенно отозвался Аменхотеп, не думая ни о войне, которую обещал Хоремхебу, ни о границах Египта, нуждающихся в защите.

— Три тысячи? — Майя попытался скрыть удивление. — Тогда может потребоваться… — Он умолк на миг, производя расчеты. — Если у нас будет столько работников, мы, возможно, справимся всего за три сезона.

Аменхотеп решительно кивнул:

— В таком случае все солдаты, находящиеся в Мемфисе, сегодня же вечером будут приставлены к делу.

— А как же границы Египта? — твердым тоном поинтересовался отец. — Их необходимо защищать. Да и дворец требуется охранять. Возьмите тысячу, — сказал он, но я знала, что это предложение причиняет ему боль.

Отец бросил на мою сестру предостерегающий взгляд, и она кивнула:

— Да. Тысячу. Мы не хотим, чтобы границы Египта остались без защиты.

Аменхотеп подчинился. Затем он взглянул на Майю.

— Но ты сегодня же вечером сообщишь людям об этом.

— И Хоремхебу? — спросил отец. — Он будет недоволен.

— Значит, пускай будет недоволен! — огрызнулся Аменхотеп.

Отец покачал головой:

— Он может поднять войско против вас.

Панахеси мгновенно очутился рядом с Аменхотепом.

— Заплатите войску больше, чем они могли бы получить с добычи, отвоеванной у хеттов, — предложил он. — Утихомирьте их. Теперь, благодаря налогам, денег предостаточно.

— Отлично. Отлично! — Аменхотеп улыбнулся. — Я дам такую плату, что солдаты меня не покинут!

— А военачальник? — снова спросил отец.

Аменхотеп прищурился.

— А что военачальник?

На следующий день Зал приемов был забит просителями, желающими видеть фараона. Строительство величайшего храма, равного которому не было, уже началось, и с места строительства то и дело прибывали посланцы со свитками. Пока Кийя бродила вперевалочку — как корова, по выражению Нефертити — по дворцу, от кресла к креслу, слуги сновали туда-сюда с уточнениями и замерами от зодчего Майи. Затем двери Зала приемов распахнулись, и Аменхотеп напрягся. Стражники сомкнулись вокруг Хоремхеба. Военачальник рассмеялся.

— Я сражался против нубийцев, еще когда был мальчишкой! — насмешливо бросил он. — Ты думаешь, пятнадцать стражников сумеют меня остановить?

Он зашагал к трону.

— Ты поклялся мне, что война будет! Я отдал тебе храмы Амона!

Аменхотеп улыбнулся.

— И я очень тебе признателен.

«Будь я царем, я бы не стала насмехаться над этим военачальником», — подумала я.

Хоремхеб, стоящий у подножия помоста, напрягся.

— Как долго ты намерен использовать египетских солдат в качестве рабочих?

— Три сезона, — ответила со своего трона Нефертити.

Хоремхеб перевел взгляд с фараона на мою сестру. Я содрогнулась, но Нефертити не дрогнула.

— Границы Египта нуждаются в надежной защите! А для этого требуется каждый солдат! — предостерег Хоремхеб. — Хетты…

— Мне плевать на хеттов!

Аменхотеп сошел с помоста и остановился перед Хоремхебом, зная, что в полном стражников зале ему ничего не грозит.

Хоремхеб резко втянул воздух. Кожаное нагрудное украшение натянулось.

— Ты солгал мне.

— Я даю твоим солдатам работу получше — и безопаснее.

— На строительстве храма Атона? Ты осквернил Амона!

— Нет, — зловеще улыбнулся Аменхотеп. — Это ты осквернил Амона.

От гнева у Хоремхеба набухли жилы на руках и шее.

— На нас нападут, — предупредил он. — Хетты обрушатся на Египет, и, когда твои люди из солдат превратятся в строителей, ты об этом пожалеешь!

Аменхотеп придвинулся к Хоремхебу, так что только я, сидевшая на самом нижнем ярусе помоста, слышала их разговор.

— Люди следуют за тобой, как следовали за моим братом, — уж не знаю почему. Но ты будешь следовать за Атоном. Ты будешь служить ему, ты будешь служить фараону — либо лишишься своей должности и у тебя во всем Египте не останется ни единого друга. Хоремхеб Лишенный Друзей — вот как тебя станут называть. А всякий, кто станет знаться с тобой, будет убит. — Аменхотеп выпрямился. — Ты понял?

Хоремхеб не ответил.

— Ты понял? — выкрикнул Аменхотеп так, что у меня зазвенело в ушах.

Хоремхеб стиснул зубы.

— Я отлично вас понял, ваше величество.

— Ну так иди.

Военачальник зашагал прочь из зала, а мы смотрели ему вслед, и я подумала: «Он сделал сегодня большую глупость».

Аменхотеп оглядел пребывающий в полнейшем беспорядке Зал приемов и объявил:

— Прием окончен!

Он бросил взгляд на группку визирей, сгрудившихся у подножия помоста, и сердито спросил:

— Где Панахеси?

— Там, где строится новый храм, — ответил отец, скрывая удовольствие.

— Хорошо. — Аменхотеп повернулся к моей сестре и улыбнулся ей. — Пойдем пройдемся по саду. С этим может справиться твой отец.

Он взмахнул рукой с браслетами, указывая на длинную очередь просителей у входа в зал.

Нефертити посмотрела на меня, и без слов стало ясно, что мне тоже следует идти.

Мы прошли через внутренний дворик к раскидистым сикоморам, на которых уже поспели плоды.

— А ты знаешь, что Мутни может сорвать любую травинку в саду и сказать, как она называется? — спросила Нефертити.

Аменхотеп подозрительно оглядел меня.

— Ты целительница?

— Я немного училась, пока жила в Ахмиме, ваше величество.

Нефертити рассмеялась:

— Совсем и не немного. Она — маленький лекарь. Помнишь корабль?

Аменхотеп напрягся. Зачем Нефертити напоминает ему о подобных вещах?

— Когда у меня будет ребенок, она будет одной из моих целительниц, — заявила Нефертити, и в ее голосе было нечто такое, что заставило нас с фараоном повернуться к ней.

— Ты носишь ребенка? — прошептал фараон.

Нефертити улыбнулась еще шире.

— Первого сына Египта.

Я ахнула, прикрыв рот ладонью, а Аменхотеп издал восторженный вопль и прижал Нефертити к груди.

— Теперь мы — семья! И наш ребенок будет окружен такой любовью, как никто до него! — поклялся он.

Он нежно коснулся живота моей сестры. Подумать только, в семнадцать лет Нефертити станет матерью фараона Египта! Просто не верится!

Нефертити с сияющим видом повернулась ко мне.

— Ну?

Я не знала, что сказать.

— Боги благословили тебя, — радостно выпалила я, но вместе с этим ощутила страх. Теперь у нее будет своя семья, требующая внимания, муж и ребенок. — Ты сказала отцу?

— Нет. — Нефертити по-прежнему улыбалась. — Но я хочу, чтобы моего ребенка благословили в храме Атона! — с пылом произнесла она.

Я потрясенно уставилась на нее.

Аменхотеп посерьезнел.

— Значит, храм следует построить за девять месяцев, — сказал он. — Нужно закончить строительство к пахону.

Во дворце уже поползли шепотки среди слуг. На простынях Нефертити не оказалось крови, а на ее платьях — пятен. Конечно же, я об этом не знала. Я теперь жила через дворик от нее. Но Ипу ничуть не удивилась при этом известии.

— Ты знала — и ничего мне не сказала? — воскликнула я.

Ипу помогла мне стащить платье через голову и надеть другое, для вечернего празднества.

— Я не знала, госпожа, хочешь ли ты, чтобы я сообщала тебе сплетни.

— Конечно хочу!

Ипу улыбнулась так широко, что на щеках у нее появились ямочки.

— Тогда моей госпоже довольно лишь спросить.

Приготовления к празднеству в Большом зале официально начались лишь после того, как Нефертити сообщила Аменхотепу о своей беременности, но похоже было, что десятки столов и масляные лампы были подготовлены заранее. Помост с его тремя ступенями, поднимающимися к тронам Гора, был усыпан цветами. На каждой ступени слуги поставили по два кресла с высокими спинками и мягкими подушками, для самых высокопоставленных придворных. Мне предстояло сидеть на одном из этих кресел, наряду с отцом, матерью, верховным жрецом Панахеси и царевной Кийей — в том случае, если она явится. Последнее кресло оставили для избранного почетного гостя.

Нам всем предстояло, когда подадут угощение, подняться к царскому столу, за которым царственная чета обычно ела в одиночестве. Но этой ночью мы должны были присоединиться к ним. Эта ночь была праздником нашей семьи. Царской семьи Египта.

Когда мы вошли в зал, запели трубы — и продолжали петь, пока мы шли через него, чтобы уж точно ни один визирь не проглядел, сколько на мне золотых браслетов и сколько колец надел отец. Кийя отговорилась беременностью, но Панахеси шел к помосту вместе с нами, а моя мать, не скрываясь, сияла радостью.

— Твоя сестра носит наследника египетского трона, — полным изумления тоном произнесла она. — Когда-нибудь он станет фараоном!

— Если это мальчик, — ответила я.

На лице отца промелькнула улыбка.

— Пускай лучше это будет мальчик. Повитухи говорят, что Кийя носит сына, а эта семья не в состоянии позволить себе претендента на престол.

Большой зал был полон разговаривающими, смеющимися людьми. Здесь собралась вся мемфисская знать. Нефертити спустилась с помоста и протянула мне руку, чтобы пойти к себе в комнату вместе со мной. Она вся сияла, наслаждаясь триумфом.

— Ты не можешь дойти одна? — спросила я.

— Конечно могу! Но ты мне нужна.

На самом деле я вовсе не была ей нужна, но я скрыла удовольствие и взяла ее за руку. Все оборачивались, чтобы взглянуть на идущих через зал дочерей Эйе, и впервые я ощутила это чувство — как кружит голову сознание своей красоты и могущества. Мужчины смотрели на Нефертити, но взгляды их задерживались и на мне.

— Какая красивая малышка!

Нефертити пощекотала под подбородком толстую дочку какой-то женщины. Я удивленно взглянула на сестру. Она никак не могла счесть этого ребенка красивым. Но мать девочки с гордостью улыбнулась и поклонилась ей ниже, чем любая другая женщина при дворе.

— Спасибо, царица. Спасибо!

— Нефертити! — попыталась было что-то сказать я.

Сестра ущипнула меня за руку.

— Продолжай улыбаться, — велела она.

Тут я заметила, что Аменхотеп следит за нами с трона. Нефертити и сестра Нефертити, очаровательные, обворожительные, соблазнительные и желанные. Он спустился с помоста. Он не желал больше смотреть, как она расточает свое благоволение кому-то другому.

— Вот самая прекрасная женщина Египта! — провозгласил Аменхотеп, увлекая Нефертити прочь от меня.

Он провел ее обратно к трону из черного дерева, а Нефертити сияла.

Вокруг только и было разговоров что о ребенке.

В купальне, на Арене, в Большом зале — Нефертити повсюду напоминала всем, что она носит наследника египетского трона. К середине тота, похоже, даже мать устала это слушать.

— Она ни о чем другом не говорит, — по секрету призналась я.

Мы сидели на каменной скамье в саду и смотрели, как кошки охотятся на мышей в высокой траве.

— За этим она и явилась сюда, — сказала мать. — Чтобы дать Египту сына.

— И чтобы сдерживать царевича, — резко заметила я.

Мы стали смотреть на озеро; его гладь была покрыта колеблющимися на воде зарослями лотоса, и цветы-чаши отражались в воде.

— Будем надеяться, что это сын, — только и ответила мать. — Народ простит все, что угодно, если только будет царевич, наследник трона, и люди будут знать, что их не ждет впереди бойня из-за короны. Возможно, они даже простят, что царская семья строит храмы в Мемфисе, когда хетты наступают на египетские земли вокруг Кадеша.

Я с удивлением посмотрела на нее, но мать ничего более не добавила.

— Одевайся, Мутни. Мы идем в храм.

Я выглянула из-под простыней.

— В храм Амона?

Нефертити презрительно фыркнула.

— В храм Атона. Там закончили внутренний двор, и я хочу на него посмотреть.

— Его сделали за пятнадцать дней?!

— Конечно. Там работают тысячи людей. Поторопись!

Я кинулась на поиски платья, сандалий и пояса.

— А отец?

— Отец останется в Зале приемов, проводить в жизнь законы Египта. Идеальное трио, — с гордостью добавила сестра. — Фараон, его царица и знающий визирь.

— А мать?

Я быстренько натянула платье.

— Она идет с нами.

— Но что подумает Тийя?

Сестра заколебалась. Она созналась:

— Тийя сердится на меня.

В ее голосе прозвучало подлинное сожаление. На щеках сестры проступила краска стыда. В конце концов, это ведь именно царица Тийя возложила на голову Нефертити корону Гора. Но теперь преданность Нефертити принадлежала Аменхотепу, а не Тийе. Я знала, что Нефертити относится к этому именно так, но она никогда не говорила со мной ни о том, чего ей стоил этот выбор, ни о бессонных ночах, когда она сидела, подперев рукою голову, смотрела на луну и размышляла над тем, как ее решения отразятся в вечности. Теперь же Нефертити сидела на моей кровати и смотрела, как я одеваюсь. Она привыкла дразнить меня за мои длинные ноги и темную кожу. Но теперь у нее не было времени для детских дразнилок.

— Она даже присылала к нему посланцев с угрозами. Но что она может сделать? Аменхотеп коронован. Как только Старший умрет, он станет фараоном Верхнего и Нижнего Египта.

— А это может произойти еще очень нескоро, — предостерегла я, надеясь, что боги не расслышат, с какой надеждой в голосе Нефертити говорила о смерти фараона.

Я проследовала за ней по коридору, а когда мы вышли во внутренний дворик, я с удивлением повернулась к Нефертити:

— Кто эти вооруженные люди?

Мне ответил Аменхотеп, вошедший через резные ворота из песчаника:

— Мне нужна защита, как и твоей сестре. Я не доверяю войску моего отца.

— Но эти люди — часть войска, — заметила я. — Если войску нельзя доверять…

— Нельзя доверять военачальникам! — огрызнулся Аменхотеп. — Солдаты — эти солдаты — будут делать то, что им велено.

Он взошел на свою позолоченную колесницу и протянул руку моей сестре, помогая ей подняться. Затем он взмахнул хлыстом, и кони пустились вскачь.

— Нефертити! — воскликнула я и повернулась к матери. — Разве для нее не опасно ездить так быстро?

Я слышала сквозь стук копыт смех Нефертити и видела, как она исчезает вдали.

Мать покачала головой:

— Конечно опасно. Но кто ее остановит?

Вооруженные стражники быстро усадили нас в нашу колесницу, и мы преодолели небольшое расстояние, отделяющее новый храм Атона от дворца. Когда храм только показался, можно было подумать, будто мы очутились посреди осажденного города. Повсюду валялись каменные глыбы, а через частично возведенные участки строения пробирались солдаты, с кряканьем поднимали тяжести и выкрикивали приказы. Панахеси в его длинном струящемся плаще стоял, скрестив руки на груди, и отдавал распоряжения. Как и сказала сестра, внутренний двор уже был готов, и столбы с высеченными на них изображениями Аменхотепа и Нефертити успели водрузить на места. Царская чета сошла с колесницы, и Панахеси тут же кинулся к ним с поклонами.

— Ваше величество! — Тут он увидел мою сестру и скривился, пытаясь скрыть разочарование. — Царица. Как это любезно с вашей стороны — приехать сюда.

— Мы намерены надзирать за строительством до самого его окончания, — твердо произнесла Нефертити, оглядывая строительную площадку.

Хотя на первый взгляд казалось, что здесь царит хаос, при более внимательном рассмотрении обнаружилось, что территория поделена на четыре части, между художниками, резчиками, носильщиками и строителями.

Аменхотеп сбросил плащ и огляделся.

— Здесь что, не заметили нашего прибытия?

Панахеси заколебался.

— О чем вы, ваше величество?

— Здесь что, никто не заметил нашего прибытия? — выкрикнул Аменхотеп. — Почему никто не кланяется?

Рабочие вокруг нас остановились. Панахеси кашлянул.

— Мне казалось, ваше величество желает, чтобы храм великого Атона был построен как можно скорее.

— Фараон превыше всего!

Голос Аменхотепа разнесся по двору. Я увидела в отдалении военачальника Хоремхеба; на лице его читалась сдержанная угроза. Затем стук молотков стих, и солдаты тут же преклонили колени. Лишь один человек остался стоять. Аменхотеп вспыхнул от гнева. Он зашагал вперед, и толпа поспешно расступилась, давая ему дорогу. Нефертити резко втянула воздух. Я подошла к ней поближе:

— Что он собрался сделать?

— Не знаю.

Аменхотеп дошел до Хоремхеба, и теперь они стояли рядом — но любовь войска принадлежала лишь одному из них.

— Почему ты не преклоняешь колени перед представителем Атона?

— Вы рискуете вашими людьми, ваше величество. Здесь ваши отборные солдаты. Люди, способные нестись в битву на колесницах, высекают из камня ваши изображения, в то время как им следовало бы защищать наши границы от хеттов. Неразумно так использовать обученных солдат.

— Я здесь решаю, что разумно, а что нет! Ты — всего лишь солдат, а я — фараон Египта! — Аменхотеп напрягся. — Ты склонишься передо мной!

Хоремхеб остался стоять, и Аменхотеп потянулся за висящим на боку кинжалом. Он угрожающе ступил вперед.

— Скажи, — произнес он, извлекая кинжал из ножен, — как ты думаешь, твои люди взбунтуются, если я сейчас убью тебя? — Аменхотеп нервно огляделся. — Я думаю, они так и будут стоять на коленях, даже если твоя кровь впитается в песок.

Хоремхеб резко втянул воздух.

— Ну так попробуйте, ваше величество.

Аменхотеп заколебался. Он снова взглянул на тысячи солдат — сильных, тренированных, но безоружных. Затем он спрятал кинжал и отступил.

— Почему ты мне не повинуешься? — с негодованием спросил фараон.

— Мы заключили сделку, — ответил Хоремхеб. — Я повиновался вашему величеству, а ваше величество предало Египет.

— Я никого не предавал! — со злобой отозвался Аменхотеп. — Это ты предал меня! Ты и это войско! Ты думаешь, я не знаю, что вы с Тутмосом были друзьями? Что ты был верен ему?

Хоремхеб не ответил.

— Ты преклонил бы колени перед моим братом! — крикнул Аменхотеп. — Попробуй только сказать, что ты не встал бы на колени перед Тутмосом!

Хоремхеб продолжал безмолвствовать. Внезапно Аменхотеп выбросил руку вперед и врезал военачальнику кулаком в живот. Хоремхеб резко выдохнул, но остался стоять. Аменхотеп быстро взглянул на солдат вокруг. Те напряглись, приготовившись защищать своего военачальника. Затем фараон схватил Хоремхеба за плечо и яростно прошептал:

— Ты лишен должности! Возвращайся к моему отцу. Но лучше бы тебе не забывать, что, когда Старший умрет, я стану фараоном и Верхнего Египта тоже!

Хоремхеб направился к своей колеснице, и люди расступились перед ним. Потом солдаты, как один, повернулись и посмотрели на Аменхотепа.

— За работу! — закричал Панахеси. — Быстро за работу!

Невзирая на раннее утро, в жаровне в моей комнате потрескивал огонь. Нефертити уселась в позолоченное кресло, ближайшее к огню; отсветы пламени освещали лазуритовую подвеску в виде глаза у нее на груди. Отец сидел, откинувшись на спинку кресла и опершись подбородком на переплетенные пальцы. Весь дворец еще спал.

— Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы повлиять на его характер?

Дрова в огне затрещали и зашипели. Нефертити вздохнула:

— Я делаю, что могу. Но он ненавидит войско.

— Войско обеспечивает его власть, — строго произнес отец. — А Хоремхеб не забудет Аменхотепу его деяний.

— Хоремхеб в Фивах, — отозвалась Нефертити.

— А когда Старший умрет?

— Это может случиться еще очень нескоро, — ответила сестра моими словами, хотя я и знала, что она в них не верит.

— Без войска Египет слаб. Вам повезло, что в Фивах еще есть военачальники, которые готовят солдат к войне.

— Строительство будет идти всего три сезона! — защищаясь, заявила Нефертити.

— Три? — От гнева отец даже привстал. — Было шесть, а теперь стало три? Как войско может построить храм за год?

— Я жду ребенка! — Нефертити погладила себя по животу. — Ему необходимо получить благословение на алтаре Атона.

Отец сверкнул глазами.

— Так хочет Аменхотеп, — добавила Нефертити. — А если я этого не сделаю, это сделает Кийя! Вдруг она родит ему сына? — с отчаянием произнесла она.

— Ее роды ожидаются через семь дней, — предупредил отец. — Если родится царевич, Аменхотеп будет праздновать. Будут пиры и процессии.

Нефертити закрыла глаза, пытаясь успокоиться, но отец покачал головой:

— Приготовься к этому. Следующие несколько дней должны принадлежать Кийе.

На лице сестры отразилась решимость.

— Сегодня утром я поеду с ним на Арену, — объявила Нефертити.

Она повернулась к чулану, в котором хранила свою одежду для верховой езды, и позвала Мерит.

— Ты поедешь с ним? — воскликнула я. — Но ты уже давно не ездила!

— А теперь поеду. Это было ошибкой — думать, что во время беременности я смогу наслаждаться удобствами.

Нефертити успела сама забраться в чулан, прежде чем вошла Мерит. Даже в столь ранний час служанка была безукоризненно накрашена, а на платье не было ни единой морщинки. Нефертити резким тоном приказала:

— Мои перчатки и шлем. Быстро. Пока Аменхотеп не проснулся и не захотел проехаться.

Отец пристально взглянул на Мерит:

— Это опасно для ребенка?

Нефертити сверкнула глазами из-за отцовского плеча, и Мерит немедленно отозвалась:

— Срок еще небольшой, визирь. Всего несколько месяцев.

Нефертити затянула пояс на талии.

— Возможно, от верховой езды моя кровь потечет быстрее и у меня родится сын.

Двадцать восьмого тота ко мне в комнату, где мы с Нефертити играли в сенет, вбежала Ипу.

— Свершилось! — воскликнула она. — Кийя рожает!

Мы вскочили со своих мест и кинулись по коридору в родительские покои. Отец с матерью сидели вместе и о чем-то быстро, тихо переговаривались.

— Должно быть, у нее мальчик, — прошептала Нефертити.

Отец посмотрел на меня так, словно я сказала ей что-то такое, чего говорить не следовало.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что мне это приснилось прошлой ночью. Она родила египетского царевича!

Мать встала и закрыла дверь. Дворец кишел посланцами, которые ждали лишь приказа, чтобы разнести известие по всей стране.

Нефертити совершенно потеряла голову.

— Я не могу этого допустить! И не допущу!

— Ты ничего не можешь с этим поделать, — сказал отец.

— Всегда можно что-то сделать! — заявила Нефертити, а потом расчетливо добавила: — Когда Аменхотеп вернется, скажите ему, что я плохо себя чувствую.

Мать нахмурилась, но отец тут же понял, что за игру она затеяла.

— Насколько плохо? — быстро спросил он.

— Насколько плохо… — Нефертити заколебалась. — Настолько, что я могу либо умереть, либо потерять ребенка.

Отец посмотрел на меня:

— Ты должна подтвердить ее слова, когда он тебя спросит.

Он развернулся и приказал Мерит:

— Отведи ее в ее покои и принеси ей фруктов. И не отходи от нее, пока не придет фараон.

Мерит поклонилась.

— Конечно, визирь.

Мне показалось, что на губах ее промелькнула едва заметная улыбка. Затем она поклонилась Нефертити.

— Пойдемте, ваше величество?

Я осталась стоять в дверях.

— Но что делать мне?

— Ухаживать за твоей сестрой, — многозначительно произнес отец. — И делать то, что она попросит.

Мы прошествовали в покои Нефертити — медленно, так, чтобы, если кто-нибудь нас заметил, он сразу же понял, что с царицей что-то неладно. Добравшись до своей комнаты, Нефертити улеглась, словно тяжелобольная.

— Платье, — сказала она. — Расправь мне платье.

Я посмотрела на нее.

— На ногах и по бокам.

— Ты поступаешь ужасно, — сказала я ей. — Ты уже лишила Кийю привязанности Аменхотепа. Может, довольно?

— Я больна! — возмутилась Нефертити.

— Ты отнимаешь у нее ее единственный момент радости!

Мы посмотрели друг на друга, но во взгляде Нефертити не было ни капли стыда.

Я уселась на ее кровать, а Ипу устроилась на страже под дверью, изводя слуг расспросами насчет новостей про Кийю., Мы прождали весь вечер. В конце концов в комнату вбежала Ипу. Когда она распахнула дверь, лицо ее было мрачным.

— Ну? Что там? — Нефертити подалась вперед. — Что?

Ипу опустила голову:

— Царевич. Царевич Египта Небнефер.

Нефертити рухнула на подушки и вправду побледнела.

— Сообщите фараону, что его главная жена больна, — тут же распорядилась она. — Скажите ему, что я могу умереть. Что я могу потерять ребенка.

Я поджала губы.

— И не смотри на меня так! — приказала она.

Едва лишь известие достигло Аменхотепа, он тут же примчался сюда.

— Что случилось? Что с ней? — вскричал он.

Я думала, что слова лжи застрянут у меня в горле, но стоило мне увидеть его страх, и у меня тут же вырвалось:

— Я не знаю, ваше величество. Сегодня утром она почувствовала себя плохо, и вот теперь не может встать — лишь лежит и спит.

Лицо Аменхотепа потемнело от страха, и вся радость, вызванная рождением сына, тут же была позабыта.

— Что ты ела? Кто готовил еду — твоя служанка?

— Да… — еле слышно отозвалась Нефертити. — Да, наверняка.

Аменхотеп прижал ладонь к щеке и повернулся ко мне:

— Что случилось? Ты должна знать! Вы с ней связаны тесно, словно два вора! Скажи мне, что случилось!

Я видела, что он не старается быть жестоким. Он просто боится. Искренне боится за жену.

Мое сердце забилось быстрее.

— Может быть, дело в вине, — поспешно произнесла я. — А может, в холоде. Снаружи сейчас очень холодно.

Аменхотеп с ненавистью посмотрел на окна, потом на льняную простыню на кровати.

— Принесите одеяла! — выкрикнул он, и служанки тут же помчались исполнять его приказ. — Шерстяные одеяла! Разыщите визиря Эйе! Пусть он приведет врача!

Нефертити тут же села.

— Нет!

Аменхотеп убрал ей волосы со лба.

— Тебе нездоровится. Нужно показаться врачу.

— Мне достаточно Мутни.

— Твоя сестра — не врач! — Аменхотеп подался вперед и с отчаянием схватил ее за руку. — Ты не можешь заболеть! Ты не можешь оставить меня!

Нефертити прикрыла глаза, и темные ресницы затрепетали, выделяясь на фоне высоких бледных скул.

— Я слышала, у тебя родился сын, — тихо произнесла она и улыбнулась, положив ладошку на живот.

— Для меня важна только ты! Мы вместе строим памятники богам, — пылко произнес он.

— Да. Храм Атона.

Нефертити слабо улыбнулась. Она так убедительно разыгрывала свою роль, что на глаза Аменхотепа навернулись слезы.

— Нефертити!

В голосе фараона прозвучала подлинная боль, и мне стало жаль его. Он бросился на кровать Нефертити, и я перепугалась.

— Перестань! Перестань, ты повредишь ребенку!

В дверь постучали, и на пороге появился мой отец, а с ним — лекарь. Нефертити встревоженно посмотрела на него.

— Не бойся, — многозначительно произнес отец. — Он здесь, чтобы помочь тебе.

Что-то промелькнуло в их взглядах, и Нефертити позволила врачу взять у нее кровь из руки. Лекарь повертел темную жидкость в чаше, изучая цвет, а мы все стояли и ждали, пока он изучит все детали. Старик кашлянул. Он посмотрел сперва на отца, коротко кивнул ему, а потом перевел взгляд на фараона.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Аменхотеп.

Лекарь опустил голову:

— Боюсь, ваше величество, она очень больна.

В лице у Аменхотепа не осталось и кровинки. Его поборница, его жена, его самая ревностная сторонница больна оттого, что носит его ребенка. Аменхотеп украдкой взглянул на свою возлюбленную Нефертити; ее волосы рассыпались по подушке, стекая с нее, словно черные чернила. Она выглядела прекрасной и вечной, словно скульптура. Фараон повернулся к лекарю.

— Ты сделаешь все возможное, чтобы исцелить ее, — приказал он. — Все, что в твоих силах.

— Конечно, — поспешно откликнулся старый лекарь. — Но ей необходим покой. Ее нельзя тревожить, пока она носит ребенка. Никаких плохих новостей, никаких…

— Вылечи ее!

Лекарь закивал, кинулся к своей сумке и извлек оттуда несколько пузырьков и флакон с мазью. Я пригляделась, пытаясь разобрать, что у него там. А вдруг оно опасное? Что, если от этих лекарств ей и вправду станет плохо? Я посмотрела на отца. Тот оставался бесстрастным, и я поняла, что там. Розмариновая вода.

Старик дал Нефертити лекарство, и мы просидели весь оставшийся вечер с моей сестрой, пока она засыпала. Пришла мать, потом Ипу и Мерит принесли свежие фрукты и льняное белье. Когда настала ночь, мать вернулась в свою натопленную комнату, а мы с отцом и Аменхотеп остались. Но чем дольше я смотрела, как Нефертити спит, тем сильнее во мне разгорались обида и возмущение. Если Нефертити настолько эгоистична, нам с отцом не следует принимать участие в подобной глупой возне. Мы вовсе не обязаны торчать у ее постели, как часовые, отогревая руки у огня, пока она лежит, уютно укутавшись в одеяла, а Аменхотеп гладит ее по щеке. В конце концов даже отец ушел, но, уходя, он многозначительно велел мне:

— Мутноджмет, присматривай за ней.

Он закрыл за собою дверь, а Аменхотеп встал у постели Нефертити.

— Насколько тяжело она больна? — спросил царь Египта.

Его удлиненное лицо из-за игры теней казалось треугольным.

Я подавила страх.

— Я боюсь за нее, ваше величество.

Это не было ложью.

Аменхотеп посмотрел на свою спящую царицу. Она была безукоризненно прекрасна, и я поняла, что никогда в жизни не буду любима столь самозабвенно.

— Целители излечат ее, — пообещал Аменхотеп. — Она носит нашего ребенка. Будущее Египта.

— Ваше величество, а как же Небнефер? — не сдержавшись, спросила я.

Фараон посмотрел на меня как-то странно, словно совсем позабыл о ребенке Кийи.

— Она — вторая жена. Нефертити — моя царица, и она верна мне. Она понимает мои мечты о том, как приумножить величие Египта. О Египте под водительством всемогущего Атона. Наши дети изберут Солнце и станут самыми могущественными правителями изо всех, кого благословляли боги.

У меня перехватило горло.

— А Амон?

— Амон мертв! — ответил Аменхотеп. — Но я воскрешу мечты моего деда о фараонах, которые не страшатся власти жрецов Амона. Я воздам ему почести, и меня запомнят навеки благодаря моим деяниям. Нашим деяниям, — произнес он, подчеркнув это «нашим», и посмотрел на Нефертити, свою супругу и соратницу, свою верную союзницу.

На всякую попытку Кийи что-либо предпринять Нефертити отвечала предложением создать новую статую, новый дворик, новый блестящий храм.

Аменхотеп просидел у постели жены всю ночь. Я наблюдала за ним, размышляя над тем, что же такое должно найти на человека, чтобы он уничтожил богов своего народа и возвысил вместо них покровителя, о котором никто не слыхал. «Алчность, — подумала я. — Его ненависть ко всему, во что верит его отец, и его жажда власти. Без жрецов Амона его власть станет безграничной». Я уселась в кресло с толстыми подушками и посмотрела, как фараон гладит мою сестру по щеке. Он с нежностью коснулся ее лица и вдохнул лавандовый запах ее волос. Когда я уснула, он так и остался сидеть, молясь Атону, чтобы тот ниспослал чудо.

На следующее утро, когда я проснулась, у меня было такое чувство, словно у меня вместо глаз две гири. В прихожей уже дожидался посланник с вестями из Фив, в украшениях из золота и лазурита. Но Аменхотеп не желал ничего слушать.

— Чтобы никто не смел тревожить царицу! — с силой произнес он.

Из-за спины посланца вынырнул Панахеси:

— Ваше величество, это касается царевича.

Аменхотеп подошел к дверям.

— Ну что еще такое? Царица больна.

Панахеси, нахмурившись, вошел в комнату.

— Я глубоко сожалею о том, что ее величество заболела.

Он взглянул на дверь, ведущую в спальню Нефертити.

— Царица Тийя и Старший шлют благословения вашему сыну, — продолжал он. — Празднество в честь его рождения состоится сегодня вечером, с позволения вашего величества.

Аменхотеп тоже взглянул в сторону покоев Нефертити. Дверь была открыта, и Панахеси мог видеть, что Нефертити лежит в постели, а Мерит с Ипу хлопочут вокруг нее.

— Иди, — подала голос моя сестра. — Он — твой сын.

Аменхотеп прошел обратно к ней в комнату и коснулся ее руки:

— Я тебя не оставлю.

— Боги послали тебе сына. — Нефертити слабо улыбнулась. — Иди, вознеси благодарности.

Она лучезарно улыбнулась супругу — воплощенная красота и великодушие, — и я осознала, насколько хитроумно она спланировала эту сцену. Это она давала ему позволение уйти, а не фараон сообщил ей, что уходит на празднество.

— Иди, — прошептала она.

— Я буду думать о тебе весь вечер, — пообещал Аменхотеп.

Панахеси, остававшийся в прихожей, изучающе взглянул на меня.

— Весьма прискорбно слышать, что царица заболела. Когда это случилось?

Я почувствовала, что краснею от стыда.

— Вчера вечером.

— Примерно тогда же, когда царевич появился на свет, — заметил Панахеси.

Я промолчала. Затем из комнаты Нефертити вышел Аменхотеп, и Панахеси попытался изобразить улыбку.

— Так следует ли нам устраивать празднество, ваше величество?

— Да, но я не настроен праздновать, — предостерег его фараон.

Как только они ушли, Нефертити тут же села.

— Панахеси знает, — предупредила ее я.

— Что знает? — весело спросила она, встала и принялась расчесываться.

— Знает, что ты лжешь.

Нефертити обернулась так быстро, что подол платья обвился вокруг ее ног.

— Кто сказал, что я лгу? Кто сказал, что я не болею?

Я не стала ничего отвечать. Нефертити могла одурачить весь мемфисский двор, но ей не под силу было одурачить меня. Она переоделась в чистое платье и велела Мерит принести фруктов.

— Сколько ты будешь продолжать эту затею? — спросила я.

Нефертити улыбнулась — одними лишь краешками губ.

— До тех пор, пока впечатления от рождения нового царевича не изгладятся. — Она слегка пожала плечами. — И я снова стану центром Египта.

Впечатления изгладились быстро — да иначе и быть не могло, ведь строительство храма Атона было превыше всего. И через три дня Нефертити чудесным образом исцелилась. Лекарь пришел и заявил, что это было чудо. Отец принес с винодельни для Нефертити винный напиток шедех, а моя мать по случаю ее исцеления выдавила из себя несколько слезинок. Мне начало казаться, что все мы — какие-то лицедеи, а не правящая семья Египта.

— А какая разница? — поинтересовалась Нефертити, когда я поделилась с ней этой мыслью. — И те и другие нуждаются в масках.

— Но это ложь! Ты солгала! Ты что, совсем его не любишь?

Нефертити остановилась во дворике, где ждали колесницы, чтобы отвезти нас к строящемуся храму. Примостившаяся в темных волосах кобра на ее короне блестела на солнце.

— Я люблю его настолько, насколько это под силу женщине. Ты не понимаешь. Тебе всего четырнадцать. Но любить — это значит лгать.

Сквозь арку во дворик вошел Аменхотеп, и рука об руку с ним — моя мать. Они дружно смеялись, и я застыла от изумления.

— Твоя мать — очаровательная женщина, — тепло произнес Аменхотеп, и Нефертити широко улыбнулась матери.

Моей матери.

— Да, правда, — согласилась она. — Моя семья — это благословение богов.

Фараон помог моей матери взобраться в колесницу, и она зарделась от гордости. Потом Аменхотеп протянул руку Нефертити, и кортеж тронулся. Рядом с нами ехали тяжеловооруженные всадники, и прохладный ветер паофи трепал их схенти. Мне хотелось наклониться к матери и спросить, чем Аменхотеп так ее рассмешил. Но потом я подумала, что, быть может, мне лучше этого не знать.

Мы начали подниматься на холм, что высился над Нилом и раскинувшейся вокруг нагой землей. Аменхотеп хотел возвести свой храм в таком месте, где его было бы лучше всего видно. Когда колесницы внезапно остановились, вооруженные стражи тут же выстроились вокруг нас кольцом. Мы сошли с колесниц, и мать потрясенно прошептала:

— Великий Осирис!

Я застыла, ошеломленная представшей передо мной картиной строительной площадки, на которой тянулись к небу колонны.

— Они, наверное, никогда не останавливаются.

Тысячи строителей стонали под весом тяжелых колонн, устанавливая их вертикально. Окруженный колоннадой дворик храма Атона был готов, равно как и придел храма, и гранитный алтарь. На этот раз, поскольку выполнялись тяжелые работы, Аменхотеп не стал требовать поклонов.

Откуда-то появился Панахеси и низко склонился перед фараоном.

— Ваше величество.

Он улыбнулся, льстивый, как всегда. Затем он повернулся к моей сестре.

— Моя царица, — произнес он с куда меньшим рвением. — Может быть, пройдемся и осмотрим храм?

Нефертити ликующе взглянула на Аменхотепа, как будто это был ее подарок ему, и мы, спустившись с небольшого холма, неспешно двинулись через хаос. Нефертити хотелось разглядеть каждую колонну, каждый фрагмент мозаики, каждый обтесанный камень.

Добравшись до той части строительства, где трудились художники, Аменхотеп остановился.

— Что это? — холодно вопросил он.

Работник встал и вытер пот со лба. У него было сложение колесничего: мускулистые руки и широкая грудь.

— Мы трудимся над изваянием вашего величества, — с поклоном ответил он.

Аменхотеп наклонился пониже и увидел высеченные черты фараона — такие, какими их изображали художники на протяжении столетий. Безукоризненная линия подбородка, длинная борода, глаза, подведенные сурьмой. Аменхотеп выпрямился и нахмурился.

— Это не я.

Работник растерялся. Он ведь изобразил фараона так, как изображали всех фараонов вот уже две тысячи лет.

— Это не я! — выкрикнул Аменхотеп. — Моя статуя должна воспроизводить меня! Разве не так?

Художник в ужасе уставился на него, а потом преклонил колено и склонил голову. Все вокруг прекратили работать.

— Конечно, ваше величество.

Аменхотеп резко развернулся к Панахеси.

— Я что, по-твоему, желаю, чтобы боги перепутали меня с моим отцом? Или с Тутмосом? — прошипел он.

Тут вперед выступила Нефертити.

— Пускай остальные скульптуры сделают похожими на нас, — распорядилась она.

Панахеси резко втянул воздух.

— Художники используют образцы. Им придется сменить…

— Значит, так и сделайте! — приказала Нефертити.

Она обняла Аменхотепа, и фараон согласно кивнул. Затем она повела его прочь по грязи и камням. Панахеси со злостью смотрел ей вслед. Потом он перевел взгляд на работника с фигурой колесничего:

— Исправь это!

— Но как, о святейший?

— Разыщи лучших скульпторов Мемфиса! — разъяренно крикнул Панахеси. — Немедленно!

Работник оглядел остальных присутствующих.

— Но лучшими считались мы, — ответил он.

— Значит, вы все будете уволены! — разбушевался Панахеси. — Либо вы найдете мне художника, способного изобразить фараона в соответствии с его желаниями, либо никогда больше не будете работать!

Художник запаниковал.

— В городе есть один такой скульптор, весьма известный, о святейший. У него есть свои причуды, но его работы…

— Немедленно отыщи его и приведи ко мне! — вышел из себя Панахеси. Он посмотрел на изображение Аменхотепа, ничем не отличающееся от прочих фараонов, и пнул его с размаху, да так, что барельеф полетел на землю. — Никогда больше не изображай его величество в таком виде! Подобных ему нет! Его нельзя сравнивать ни с каким другим фараоном!

Я поспешила вслед за Нефертити и Аменхотепом. Рабочие трудились над внешним двором, устанавливая колонны с высеченными на желтом камне изображениями бога солнца. Так много работы, и так много людей здесь трудятся… Я окинула двор взглядом и увидела в дальней его части военачальника Нахтмина. Он смотрел на меня. Затем в сторону военачальника двинулся Аменхотеп, и Нахтмин тут же отвел взгляд. «Что он делает в Мемфисе? Он же из Фив, из окружения Старшего». Все это не прошло мимо внимания моей матери с ее цепким взглядом.

— Этот военачальник смотрел на тебя? — поинтересовалась она.

Я быстро покачала головой.

— Нет. Не знаю.

— Царь не любит военачальника Нахтмина.

— Да, меня предупреждали.

— Не вздумай влюбляться в солдата.

Я отвела взгляд.

— Ничего я и не влюблена!

— Вот и отлично. Когда придет время, ты выйдешь замуж за знатного человека, которого одобрит фараон. Такова наша плата за близость к трону, — сказала мать.

Я обиженно посмотрела на нее, вспомнив, как она смеялась с Аменхотепом, и мне захотелось переспросить: «Наша?» — но я лишь сжала губы.

На следующее утро Аменхотеп ворвался в Зал приемов, напугав визирей и послов из Миттани, рассевшихся вокруг стола моего отца. За ним по пятам вошли Панахеси и Нефертити, и Нефертити посмотрела на отца предостерегающе. Он тут же встал:

— Ваше величество, я думал, вы ездите на Арене.

Визири и послы поспешно поднялись и поклонились.

Аменхотеп поднялся на помост и уселся на трон.

— Лошади из Вавилона не прибыли, а египетские скакуны мне надоели. Кроме того, верховный жрец Атона нашел для нас скульптора.

Он оглядел зал и остановил взгляд на иноземцах, которые поглаживали курчавые бороды.

— Это что такое? — спросил он.

Отец поклонился:

— Это послы из Миттани, ваше величество.

— Какое нам дело до Миттани? Отошли их.

Послы принялись обеспокоенно переглядываться.

— Отошли их! — громко повторил Аменхотеп.

Послы тут же встали и гуськом потянулись к выходу.

— Встретимся позже, — негромко, спокойно произнес им вслед отец.

Аменхотеп удобно устроился на троне. Теперь, с появлением Панахеси, в Зале приемов собралась толпа, состоявшая из музыкантов и дочерей визирей. Панахеси, явившийся сюда со стройплощадки ради того, чтобы представить фараону нового скульптора, вышел к помосту.

— Привести ли скульптора, ваше величество?

— Да. Пусть войдет.

Двери Зала приемов распахнулись, и все придворные повернулись ко входу. Скульптор вошел. Он был одет словно царь: на нем был длинный парик с золотыми бусинами, и сурьмы на нем было больше, чем считалось подобающим для мужчины. Скульптор подошел к помосту и низко поклонился:

— О ваше всемилостивейшее величество! — Он был красив, как красива женщина, надевшая свои лучшие драгоценности и подкрасившаяся хной. — Верховный жрец Атона сказал, что твоему дворцу потребовался скульптор. Меня зовут Тутмос, и если на то будет воля вашего величества, я прославлю ваши лики навеки!

По залу пробежал взволнованный гомон. Нефертити, тоже восседавшая на троне, подалась вперед.

— Мы хотим, чтобы они не были подобны другим, — предостерегла она.

— Не будут, — пообещал Тутмос. — Ибо никогда еще не было царицы, равной вам по красоте, и фараона, что выказал бы подобное мужество.

Видно было, что Аменхотеп настороженно относится к этому человеку, более красивому, чем он сам. Но Нефертити была тронута его словами.

— Мы хотим, чтобы ты сегодня же изваял нас! — объявила она, и Аменхотеп холодно кивнул. — Тогда мы увидим, вправду ли ты настолько хорош, как о тебе говорят!

Придворные встали. Мы вышли в коридор, и Панахеси тут же пристроился поближе к Аменхотепу.

— Полагаю, ваше величество, вы сами убедитесь, что это — наилучший скульптор во всем Египте, — предрек он.

Для Тутмоса приготовили временную мастерскую. Панахеси отворил двери. Окна в мастерской были открыты, а столы завалены красками и глиной. Тут было все, что могло потребоваться художнику: тростниковые ручки и папирус, чаши с белым порошком и толченым лазуритом. Здесь же был устроен помост.

Тутмос предложил руку Нефертити и сопроводил ее до ее трона. При виде подобной фамильярности визири принялись перешептываться, но в движении скульптора не чувствовалось ни капли заигрывания.

— С чего начнем, ваше величество? С резьбы по камню, — скульптор взмахнул свободной рукой, — или с раскрашенного изваяния?

— С изваяния, — решила Нефертити, и Тутмос согласно кивнул.

Полсотни придворных расселись, словно приготовились наблюдать за танцовщицами или слушать певицу, подыгрывающую себе на лире. Скульптор вопросительно взглянул на царя.

— И как ваше величество желает быть изображенным?

Поколебавшись мгновение, Аменхотеп ответил:

— Как Атон на земле.

Теперь заколебался скульптор.

— Как жизнь и смерть одновременно?

— Как мужчина и женщина одновременно. Как начало и конец. Как столь великая сила, что никто не может прикоснуться к ее божественности. И я хочу, чтобы мое лицо было узнаваемо.

Тутмос помедлил.

— Чтобы оно было в точности таким, как есть, ваше высочество?

— Сильнее.

По рядам придворных поползли шепотки. Уже тысячу лет, вне зависимости от внешности фараона — был ли он толстым, низкорослым или старым — изображали в храмах и гробницах молодым и стройным, с безукоризненно подведенными глазами, с безупречно уложенными волосами. Теперь же Аменхотеп пожелал, чтобы в вечность смотрело его собственное лицо, его миндалевидные глаза и узкие скулы, его полные губы и вьющиеся волосы.

Тутмос задумчиво склонил голову.

— Я сделаю набросок на папирусе. Когда он будет готов, вы сможете решить, устраивает ли вас сходство. Если его величество будет доволен, я высеку изображение в камне.

— А я? — нетерпеливо спросила Нефертити.

— С вами мне останется лишь быть верным истине, — улыбнулся Тутмос. — Ибо никто не в силах улучшить облик ее величества.

Нефертити с довольным видом откинулась на спинку трона, приготовленного для этого дня.

Мы смотрели, как тростниковое перо летает над папирусом; две дюжины глаз придирчиво следили, как скульптор трудится у широкого бронзового мольберта, установленного в центре комнаты. Пока мы наблюдали за возникающим на папирусе изображением, Тутмос развлекал нас, рассказывая историю своей жизни. Началом ее было безотрадное детство в Фивах, полное тяжкого труда. Отец Тутмоса был пекарем, и, когда его мать умерла, Тутмос занял ее место у отцовских печей — месил тесто и закладывал хлебы в печь. Приходившие за хлебом женщины поглядывали на темноволосого, зеленоглазого мальчика — да и мужчины тоже поглядывали, в особенности молодые жрецы Амона. Затем, в один прекрасный день, в пекарню зашел известный скульптор, и, когда он увидел у печей Тутмоса, он узрел в нем свою следующую модель для изваяния Амона.

— Знаменитый скульптор Бек спросил меня, соглашусь ли я позировать ему. Он, конечно же, собирался мне заплатить, и отец велел мне соглашаться. У него кроме меня было еще семь сыновей. Зачем ему был еще и я? А попав в мастерскую, я нашел там свое призвание. Бек взял меня в ученики, и через два года у меня была собственная мастерская в Мемфисе.

Тутмос отошел от мольберта, и все увидели, над чем же он трудился.

Стоявшие передо мной визири, все как один, подались вперед, и мне пришлось вытягивать шею, чтобы увидеть, что он нарисовал. Это был портрет Аменхотепа; благородное лицо царя наполовину скрывала тень. Глаза на портрете были больше, чем на самом деле, а подбородок художник изобразил более удлиненным и более грозным. В лице фараона было нечто такое, отчего он выглядел одновременно и женственно, и мужественно, и гневно, и милосердно, готовым вещать и готовым внимать. Это было запоминающееся лицо, яркое и выразительное. Лицо человека, которому нет равных.

Тутмос развернул мольберт к фараону, восседающему на троне, и все затаили дыхание, ожидая, что тот скажет.

— Великолепно… — прошептала Нефертити.

Аменхотеп перевел взгляд с изображения на мольберте на лицо молодого скульптора, нарисовавшего этот портрет.

— Я могу начать раскрашивать этот портрет красками, если так будет угодно вашему величеству.

— Нет, — твердо произнес фараон, и придворные затаили дыхание.

Мы все смотрели на Аменхотепа, когда он встал с трона.

— Красок не нужно. Высеки это в камне.

По мастерской пробежал взволнованный гомон, а моя сестра с ликованием распорядилась:

— Два бюста. Мы поместим их в храм Атона.