Шестой день дурбара

Шакалоголовый бог обрушился на Египет, когда простолюдины еще плясали на улицах, а сановники веселились во дворце. Сперва он крался по ночным переулкам, хватая рабочих фараоновой гробницы, а потом осмелел и явился в пекарский квартал посреди бела дня. Когда паника наконец-то докатилась до дворца, уже никто в Амарне не смог бы отрицать того, что видел.

Анубис явился с Черной смертью в зубах.

В шестой день дурбара отец вошел в Зал приемов, чтобы сообщить фараону эту новость. В открытых двориках, глядящих на реку, все еще танцевали.

— Ваше величество, — произнес отец, и лицо его было столь серьезно, что смеявшаяся Нефертити осеклась.

— Слушаю тебя. — Эхнатон широко улыбнулся. — В чем дело, визирь?

Отец остался все так же серьезен.

— Ваше величество, мне сообщили, что в рабочих районах появилась чума.

Эхнатон бросил взгляд на Нефертити и прошипел:

— Это невозможно! Мы пожертвовали Атону двести быков!

— И уже одиннадцать рабочих, трудившихся на постройке гробницы, умерло.

Несколько сановников попятились прочь от помоста, а Нефертити прошептала:

— Должно быть, это хетты.

— Ваше величество, я предлагаю вам перебраться на карантин в Северный дворец.

— Во дворец второй жены?! — воскликнула Нефертити.

— Нет. Мы останемся здесь, — решительно заявил Эхнатон.

Он оглядел Зал приемов. Придворные застыли в ужасе перед чумой. В соседних покоях еще играла музыка, но женский смех стих.

— Ваше величество, — перебил его отец. — Прошу, подумайте, мудро ли оставаться в этом дворце? По крайней мере, хеттов нужно изолировать от всех. Всех, явившихся с севера, нужно отослать…

— Никто никого никуда не будет отсылать! — рявкнул фараон. — Дурбар еще не окончен!

Теперь даже музыканты остановились. Эхнатон повернулся к ним и велел:

— Продолжайте играть!

Они тут же затянули какую-то мелодию, а Панахеси быстро подошел к помосту. Я даже не заметила, откуда он взялся.

— Мы можем провести в храме особое жертвоприношение, — предложил он.

Эхнатон, пренебрежительно отвернувшись от отца, улыбнулся Панахеси:

— Прекрасно. И Атон защитит город.

— Но заприте городские ворота! — взмолился отец. — Пускай никто не входит и не выходит!

— Да, ворота нужно запереть, — согласилась Нефертити.

— Чтобы наши гости подумали, что здесь чума?

— Они и так вскоре узнают об этом, — негромко произнес отец. — Зараза уже появилась в квартале пекарей.

На миг все в ужасе смолкли, а затем сановники заговорили все разом. Придворные прихлынули к помосту, желая знать, что делать и куда идти. Эхнатон поднялся с трона, а отец собрал нашу семью — Тийю, мою мать и Нефертити.

— Разойдитесь по своим покоям, — велел отец придворным. — Сидите там и не выходите.

— Здесь фараон я, и никто не пойдет в свои покои!

Но Нефертити воспротивилась:

— Делайте, как сказал визирь!

Вся наша семья ринулась прочь, и даже шаги Тийи были поспешны. Мы свернули в коридор, ведущий к царским покоям, но тут Эхнатон отказался идти дальше.

— Нам следует подготовиться к сегодняшнему вечеру!

Нефертити впала в бешенство, и я поняла, что ее трясет от страха.

— Тут чума на дворе, а ты хочешь готовиться к пиру?! Мы же не знаем, кто уже болен! Это может быть вся Амарна!

— И что, мы позволим нашим врагам увидеть нас слабыми? — возмутился в ответ Эхнатон. — Чтобы они увидели, как неприятности испортили нам празднество?

Нефертити не ответила.

— Тогда я сам приготовлюсь к празднеству, и никто не сможет забыть, для чего они собрались здесь. Ради славы Атона. Вот что войдет в историю!

Нефертити посмотрела вслед мужу, кинувшемуся в Большой зал, а мне вспомнилось, как много лет назад мы плыли на лодке и как отец сказал: «Он ненадежен». Сестра посмотрела на собственные резные изображения и изображения ее семьи, и глаза ее наполнились слезами.

— А ведь это должен был быть великолепный праздник…

— Ты пригласила хеттов, хотя знала, что у них зараза, — напомнила ей я.

— А что мне было делать? — огрызнулась Нефертити. — Разве его остановишь?

— Ты тоже этого хотела.

Нефертити покачала головой. Это в равной мере можно было понимать и как «да», и как «нет».

— Люди будут винить нас, — сказала она, когда мы дошли до ее покоев. — Они будут винить нашу преданность Атону.

Нефертити закрыла глаза, уже понимая, что за трагедия разворачивается сейчас на улицах Амарны и по всему царству.

— А вдруг чума доберется до дворца? — спросила она. — Вдруг она уничтожит все, что мы создали?

Я подумала об Ипу: она как-то упомянула, что ее отец использовал мяту, чтобы отгонять крыс от погреба, и что ни один из его работников не умер от чумы.

— Используй мяту, — сказала я ей. — Мяту и руту. Повесь ее себе на шею и на все двери.

— Тебе следовало бы уехать, Мутноджмет. Ты беременна. — Нефертити захлебнулась слезами. — А ты так хотела ребенка!

— Мы еще точно не знаем, чума ли это, — с надеждой произнесла я.

Отец, прежде чем войти в царские покои, бросил на меня долгий взгляд:

— Это чума.

И все же пир состоялся. В тот вечер вокруг было множество арфистов и лотосовых свечей, и блики пламени играли на серебряных и золотых украшениях сотни танцовщиц. Гости держались напряженно, но никто не посмел заикаться о чуме, уже ширящейся за стенами Большого зала Амарны. В ночном воздухе витал запах цветущих апельсиновых деревьев, а во внутреннем дворе смеялись гости, нервно и пронзительно. Нахтмин принес мне блюдо с отборными кусочками мяса, и мы поели, а в это время Анубис уже бродил по улицам. Женщины флиртовали, мужчины играли в сенет, а слуги раз за разом наполняли чаши красным вином. К концу празднества страх смерти почти покинул даже меня. И лишь на следующее утро, когда несколько сотен гостей учуяли в воздухе приторную сладость, всякий понял, что творится в городе.

Вернувшийся посланец сообщил об увиденном всему Залу приемов.

Пока мы пировали, тысяча бедняков уже гнила в своих постелях.

— Запереть дворец! — крикнул Эхнатон, и стражники-нубийцы кинулись выполнять его приказ, отрезая дворец фараона от города.

— А как быть со слугами, которых отправили с поручениями? — спросил отец.

— Раз они сейчас не во дворце, то умрут на улицах.

Нахтмин повернулся ко мне:

— Это наш последний шанс, Мутноджмет. Сейчас мы еще можем вернуться в Фивы. Мы можем бежать.

Я ухватилась за край стула.

— И бросить мою семью?

— Они сами решили остаться.

Он пристально взглянул мне в глаза, и мне вспомнился тот вечер у реки.

Подошедший отец положил руки мне на плечи.

— Ты беременна. Тебе нужно думать о ребенке.

Стук молотков вдали стих. Окна закрыли ставнями, двери заколотили досками. Если болезнь проберется во дворец, то разойдется по всем комнатам. Я положила руку на живот, словно могла этим защитить ребенка от надвигающегося ужаса. Я посмотрела на отца:

— А как же ты?

— Эхнатон не уедет, — сдержанно произнес отец. — Мы останемся с Нефертити.

— А мать?

Мать взяла отца за руку.

— Мы останемся вместе. Вряд ли чума проникнет во дворец.

Но, судя по глазам, она не очень-то верила в то, что говорит. Никто не знал, отчего чума приходит в тот или иной дом, к тому или иному человеку.

Я посмотрела на Нахтмина. Он уже понял, какое решение я приняла — то же самое, что и всегда. Он понимающе кивнул и взял меня за руку.

— Это может случиться и в Фивах.

Мы тихо собрались в Зале приемов. Иноземных дипломатов, от Родоса до Миттани, выставили на улицу, и меж массивных колонн сейчас собралось всего три сотни человек. Кийя со своими дамами торчала в углу, а Панахеси тем временем что-то нашептывал фараону. Почти все стояли недвижно. Никто не разговаривал. Мы выглядели словно пленники, ожидающие казни.

Я посмотрела на плачущих слуг. Писец, которого я много раз видела в Пер-Меджате, был без жены. Где она находилась в тот момент, когда фараон решил без всякого предупреждения запереть дворец? Возможно, отправилась в храм с благодарением или домой, навестить пожилую мать. Теперь они будут ожидать прихода чумы в разлуке и надеяться, что Анубис пощадит их обоих. Либо что они воссоединятся в загробном царстве. Я сжала руку Нахтмина, и он, взглянув мне в лицо, вернул пожатие.

— Ты боишься? — спросила я.

— Нет. Этот дворец — самое безопасное место во всей Амарне. Он стоит над городом и расположен в отдалении от жилищ рабочих. Чуме потребуется пересечь две стены, чтобы добраться до нас.

— Ты думаешь, в Фивах было бы лучше?

Нахтмин заколебался.

— Чума может добраться и до Фив.

Я подумала об Ипу с Джеди. А вдруг они уже заболели и заперты в собственном доме, и некому принести им ни еды, ни воды? А как же маленький Камосес? Нахтмин положил руку мне на плечо:

— Мы возьмем с собой твои травы и постараемся как можно лучше обезопасить себя. Я уверен, что Ипу и Джеди в безопасности.

— И Бастет.

— И Бастет, — уверенно произнес Нахтмин.

— Неужели чуму вправду принесли хетты? — прошептала я.

Лицо Нахтмина посуровело.

— На крыльях фараоновой гордыни.

Когда за стенами дворца люди умирали тысячами, я преждевременно отправилась в родильные покои.

Павильон, в котором рожала моя сестра, находился снаружи, так что женщины поспешно приготовили комнату с оградительными изображениями солнца на стенах, а когда начались схватки, сестра сунула мне в руку статуэтку Таварет, а потом спрятала ее под подушку, когда я стала кричать. Повитухи велели принести хепервер и базилик, чтобы помочь мне тужиться, а позднее, когда они послали за гвоздикой, я поняла, что это дитя — подарок от Таварет и что другого у меня может и не быть.

— Он идет! — закричали повитухи. — Он идет! — И я выгнулась в последнем усилии.

Когда мой сын наконец-то решил явиться в мир, солнце уже почти село. Его рождению не сопутствовало никаких благоприятных знаков. Он был ребенком погибели, ребенком заходящего солнца, ребенком, рожденным посреди хаоса, когда люди, пировавшие на дурбаре фараона, уже умирали на улицах, сперва чувствуя, что их дыхание отдает медом, а потом обнаруживая у себя в паху и под мышками опухоли и видя, что их члены чернеют и из них сочится гной. Но здесь, во дворце, повитухи сунули мне моего ребенка с возгласом:

— Госпожа, мальчик! Здоровенький мальчик!

Малыш завопил так, что услышал бы и Осирис, и сестра выскочила из родильных покоев, чтобы сообщить моим мужу и отцу, что мы оба живы.

Я погладила сына по густым темным волосикам и коснулась их губами. Они были мягкие, словно пух.

— Как ты его назовешь? — спросила мать, и в тот самый момент, когда в родильные покои влетел Нахтмин, я ответила: — Барака.

Неожиданное Благословение.

Два дня я осознавала лишь блаженство материнства и ничего более. Нахтмин постоянно находился рядом со мной, следя, не появятся ли у меня признаки лихорадки и не начнет ли маленький Барака кашлять. Он даже запретил слугам подходить к нам, на тот случай, если кто из них заражен чумой. На третий день, когда Нахтмин решил, что мы достаточно хорошо себя чувствуем, чтобы покинуть постель, он приказал перенести нас в нашу комнату, где он мог защитить нас от приходящих дворцовых доброжелателей.

На всех лицах лежала тень Анубиса. Слуги пробирались по коридорам дворца, стараясь не шуметь, и только вопли Бараки нарушали безмолвие гостевых покоев. Нефертити распорядилась, чтобы нашу комнату украсили бусами, золотыми, как кожа моего сына, и придворные дамы вынули бусины из своих причесок и нанизали их на нити. Так они могли хоть чем-то заняться, пока сидели во дворце, словно пленники. Меритатон, Мекетатон и Анхесенпаатон нарисовали по низу стен всяческие радостные картинки. Бусы висели в каждом углу и свисали с потолочных балок. По всему дворцу в жаровнях жгли мирру, и когда я впервые вошла в комнату, та была вся пропитана ее тяжелым запахом. Сестра посмотрела на Бараку, и мне почудилась тень негодования в ее глазах, но, когда Нефертити увидела, что я смотрю на нее, она радостно улыбнулась:

— Я уже нашла для тебя кормилицу; она будет кормить его, когда твои три дня пройдут.

— Кто она такая? — настороженно спросила я.

Я уже подумывала о том, чтобы кормить сына самой.

— Хеквет, жена одного жреца Атона.

— А ты уверена, что она не больна чумой?

— Конечно уверена.

— А откуда мне знать, что у нее хорошее молоко?

— Уж не думаешь ли ты кормить его сама? — спросила Нефертити. — Ты что, хочешь, чтобы к его трем годам у тебя груди отвисли до пупка?

Я посмотрела на сына, на его поджатые губки и довольное личико. Он был моим единственным ребенком — и, возможно, останется единственным. Почему бы мне не покормить его самой, по крайней мере до тех пор, пока чума не закончится? Кто знает, что может занести кормилица? Уже столько народу умерло! Но с другой стороны… Если я растрачу силы на кормление, а чума проникнет-таки во дворец, а я окажусь слишком слабой, чтобы сопротивляться ей? Барака останется без матери. А Нахтмин овдовеет, и ему придется растить сына в одиночку. Нефертити наблюдала за мной.

— Зови Хеквет, — сказала я. — Через два дня я перестану кормить Бараку. — Я коснулась его носика пальцем и улыбнулась. — Я понимаю, Нефертити, почему ты рожала пять раз.

Сестра скривилась:

— Значит, тебе это нравится куда больше моего.

Я посмотрела на нее с постели и попыталась возразить:

— Но ты всегда выглядела такой счастливой!

— Потому что оставалась в живых, — без обиняков заявила Нефертити.

Потом ее взгляд упал на Бараку.

— Но теперь мне это больше не понадобится. Я — фараон, и Мери станет фараоном после меня.

Я села на подушках. Барака недовольно запищал.

— А отец знает?

— Конечно! Кого еще он хотел бы видеть на престоле? Небнефера, что ли?

Я подумала о Кийе и Небнефере, устроившихся на противоположной стороне дворца. Весь амарнский двор — скульпторы, жрецы, танцовщицы, портные — все забились во дворец в поисках убежища. Теперь они теснились в комнатах вокруг Зала приемов. Всем, кто располагал влиянием или работал при дворе, разрешили остаться, но запасы еды были не безграничны.

— А что мы станем делать, если припасы закончатся прежде, чем чума? — медленно произнесла я.

— Пошлем за новыми, — непринужденно ответила Нефертити.

— Не лги, чтобы утешить меня. Я знаю, что мало кто из слуг решится выйти из дворца. Нахтмин рассказал мне, что к окнам вчера подходил вестник и рассказал, что умерло уже три сотни рабочих. Три сотни, — повторила я. — А всего с момента дурбара — две тысячи.

Нефертити заерзала:

— Мутноджмет, тебе не следует сейчас думать об этом. У тебя ребенок…

— И я не смогу защитить его, если не буду знать правду. — Я выпрямилась. — Нефертити, что сейчас творится?

Нефертити опустилась на стул рядом с моей кроватью. Лицо ее побледнело.

— На улицах беспорядки.

Я с силой втянула воздух и прижала Бараку к себе так, что он расплакался.

— И теперь ничто не помешает бунтовщикам напасть на тюрьму и освободить Хоремхеба, — сказала Нефертити. — Войско на карантине. Лишь малая часть солдат…

— В тюрьме тоже вспыхнет чума. Раз она началась среди рабочих, строивших гробницу…

— Но если он не умрет, они смогут освободить его. А он поднимет мятеж против нашей семьи. Мы все погибнем. — Нефертити заколебалась. — Кроме тебя. Тебя Нахтмин спасет.

— Нет, Нефертити. Боги на твоей стороне. Этого никогда не случится.

Нефертити криво усмехнулась, и я поняла, что она думает о чуме, явившейся в разгар дурбара, сразу после того, как она взошла на трон этой страны. Если боги на ее стороне, откуда тогда взялась чума?

— Так что же мы будем делать? — Я посмотрела на Бараку. Жизнь этой ни в чем не повинной крохи могла оборваться, едва начавшись. Но для чего бы богам поступать так? Посылать мне ребенка после столь долгого ожидания лишь для того, чтобы тут же отнять его? — Как думает отец — что нам следует делать?

— Он считает, что нам нужно отправить гонцов в Мемфис и Фивы — предупредить их.

— Ты что, не предупредила их?! — вскричала я.

— Мы закрыли порты, — возразила Нефертити. — Никто не может уехать. Ворота заперты. Если мы отправим гонцов в Фивы, то что подумают люди? Вот так вот сразу после дурбара?

Я посмотрела на заколоченные окна.

— Это против законов Маат — не предупредить их.

— Эхнатон не станет этого делать.

— Значит, это должна сделать ты, — сказала я ей. — Ты теперь фараон.

Шесть человек из дворца получили плату золотом за согласие доставить послания в Мемфис и Фивы и предупредить о состоянии дел в Амарне, — предупредить, что хетты принесли на дурбар фараона чуму и она забрала уже две тысячи жизней.

Высеченных гробниц не хватало на всех мертвых. Даже богатых бросали в общие могилы, навеки безымянных. Некоторые люди рисковали жизнью, лишь бы надеть на своих любимых амулеты, чтобы Осирис мог узнать их. Эти могилы снились мне по ночам, и, когда я проснулась в слезах, Нахтмин спросил, что тревожит мои сны.

— Мне приснилось, что Осирис не смог найти меня, что я оказалась потеряна для вечности, что никто не потрудился написать на гробнице мое имя.

Муж погладил меня по голове и поклялся, что такого не будет, что он пойдет на любой риск, но вложит амулет в мою ладонь, прежде чем меня похоронят.

— Поклянись, что ты не станешь этого делать! — взмолилась я. — Поклянись, что, если я умру от чумы, ты позволишь забрать мое тело, хоть с амулетом, хоть без!

Нахтмин обнял меня, стараясь защитить от страхов.

— Конечно, никто тебя не заберет без свидетельства для богов. Я никогда этого не допущу.

— Но ты должен будешь разрешить, чтобы меня забрали! Потому что если я умру, а ты заболеешь, кто же позаботится о Бараке?

— Не говори так.

— Нахтмин, вся Амарна умирает. Отчего бы уцелеть дворцу?

— Оттого, что мы защищены. Твоими травами и расположением на холме. Мы выше чумы, — попытался успокоить меня он.

— А если люди ворвутся в дворец и принесут чуму с собой?

Мое недоверие застало Нахтмина врасплох.

— Тогда солдаты будут сражаться с ними, потому что здесь они защищены и накормлены.

Тут утреннюю тишину нарушил плач Бараки, и Нахтмин взял его на руки. Он с нежностью посмотрел на нашего сына и осторожно вручил его мне. Завтра малышу предстояло перейти на молоко кормилицы.

— Нефертити отправила в Мемфис и Фивы сообщение о чуме, — сказала я мужу.

Нахтмин внимательно посмотрел на меня.

— Как только чума минует, Эхнатон узнает об этом.

— Откуда ты знаешь, что она минует?

— Так бывает всегда. Вопрос только в том, скольких Анубис заберет с собой, прежде чем уйдет.

Я содрогнулась.

— Нефертити сказала, что на улицах беспорядки…

Нахтмин пристально взглянул на меня.

— Почему она сказала тебе об этом?

— Потому что я хотела знать. Потому что я никогда не лгала ей, и она знает, что я хотела бы от нее того же. Зря ты не сказал мне.

— Но зачем? Какой в этом толк?

— Представь, как я была бы потрясена, если бы бунтующие ворвались во дворец. Я могла бы не успеть спрятать нашего сына.

— Они не ворвутся во дворец, — убежденно произнес Нахтмин. — Его защищает войско фараона. Солдаты едят ту же пищу, что и мы, и носят те же травы. При всей своей глупости Эхнатон все же не настолько глуп, чтобы рисковать потерять свое войско или нубийских стражников. Нам ничего не грозит. А даже если они и явятся, я защищу тебя.

— А если они явятся вместе с Хоремхебом? — спросила я и по лицу мужа поняла, что он тоже об этом думал.

— Тогда Хоремхеб велит им не трогать тебя.

— Потому что он твой друг?

Нахтмин сжал зубы. Ему не нравилось, в какую сторону ушел наш разговор.

— Да.

— А Нефертити? — спросила я.

Нахтмин не ответил.

Я понизила голос:

— А мои племянницы?

Он снова не ответил. Вместо этого постучал посланец и попросил нас явиться в Зал приемов.

Нахтмин предположил было, что нас опять зовут играть в сенет, но на этот раз дело обстояло иначе. Отец позвал нас, чтобы сообщить, что умерло уже три тысячи египтян.

— Начинайте запасать хлеб в своих комнатах, — сказал он тем, кто собрался в зале. — И воду в сосудах. Чума протянет дольше, чем наши запасы.

Уже выйдя в коридор, отец обернулся и посмотрел на пустые троны и столы из черного дерева. Через час зал заполнится танцовщицами, а Эхнатон велит посланникам играть в сенет.

— Пустая оболочка, — негромко произнес отец. — Они целовали его сандалии, как он и желал, а теперь люди валяются мертвыми у его ног.

Когда в Зал приемов с криком вбежал повар — лицо его было все в бусинках пота, — мы поняли что чума вступила в Приречный дворец.

— Два поваренка больны! — вскричал повар. — На кухнях смерть! Пять крыс и жена пекаря мертвы!

Игроки в сенет остановились, и пальцы арфиста застыли от ужаса при этих словах толстяка.

Он все равно что спустил Анубиса с поводка.

Нахтмин схватил меня за плечо:

— Иди в наши покои. Приведи Хеквет с ее ребенком, потом запри дверь и никому не открывай, пока не услышишь мой голос. Я иду за свежей водой.

Придворные кинулись прочь. Нефертити встретилась со мной взглядом, и я почувствовала, в каком она ужасе от того, что Амарна ускользает из ее рук. Если чума проникла во дворец, это — смертный приговор для всех, кто заперт в нем. Эхнатон поднялся с трона и призвал стражников. Он кричал, что никто не смеет покидать его. Но ширящаяся паника была неостановима. Фараон повернулся к Майе, сидевшему у подножия помоста.

— Останься! — велел он.

Лицо зодчего посерело. Его город, возведенный в честь жизни, превратился теперь в монумент смерти. Посреди паники кто-то отдал приказ отвести детей в детскую. Всех детей младше шестнадцати отправили в самые защищенные покои во дворце.

— Кто будет присматривать за ними? Кто-то должен позаботиться о детях! — крикнул отец.

Но хаос было не перекричать. Ни один стражник не ступил вперед. Затем вперед вышла Тийя, мертвенно-бледная, но спокойная.

— Я присмотрю за детской.

Отец кивнул.

— Прикажи стражникам снова запереть окна, — приказал он Нефертити. — Пусть убивают всякого, кто попытается бежать. Они подвергают наши жизни опасности.

— Да какая разница? — пронзительно вскрикнула какая-то женщина. — Чума уже во дворце!

— На кухне! — огрызнулся отец. — Ее можно сдержать.

Но ему никто не поверил.

— Эй ты! — крикнул Эхнатон, указав на какую-то придворную даму, которая протолкнула своего ребенка сквозь открытое окно и собралась сама последовать за ним. Фараон выхватил у стражника лук и стрелы. — Еще шаг — и ты умрешь!

Женщина посмотрела на себя, на ребенка, сделала движение, собираясь втащить ребенка обратно, — и тут свистнула стрела. Все ахнули, а затем в Зале приемов воцарилось мертвое молчание. Женщина осела на пол, а ребенок закричал. Эхнатон опустил лук.

— Никто не покинет дворец! — выкрикнул фараон.

Он наложил вторую стрелу на тетиву и прицелился в середину молчащей толпы. Нефертити подошла к нему сзади и опустила оружие.

— Никто больше не уходит, — произнесла она.

Люди смотрели на нее круглыми, перепуганными глазами.

Эхнатон подошел к одному из жрецов. Тот рухнул к ногам фараона.

— Всякий, кто откроет окно или подсунет письмо под наружную дверь, отправится на кухню умирать. Стража! — распорядился Эхнатон. — Убейте всех поваров и поварят. Чтобы на кухне не осталось никого живого. Даже кошек.

Он посмотрел на повара, принесшего весть о чуме, и приказал:

— Начните с него.

Стражи поспешили выполнить приказ. Вопящего повара выволокли из Зала приемов прежде, чем он хотя бы успел взмолиться о пощаде. Наша семья дружно посмотрела на Нефертити.

— Все расходитесь по своим комнатам, — распорядилась она. — Тот, кто заметит у себя признаки чумы, пускай возьмет уголек из жаровни и нарисует над дверью Око Гора. Еду будут приносить раз в день.

Увидев одобрительный кивок отца, Нефертити приободрилась и заговорила громче и увереннее:

— Слуги будут брать еду из погребов, не из кухни. И чтобы никто не выходил из своих покоев до того, как дворец освободится от чумы, и еще две недели после этого.

Вперед вышел Панахеси, которому не терпелось очутиться в центре событий.

— Мы должны совершить жертвоприношение! — провозгласил он.

Эхнатон поддержал его:

— Да, пускай под каждой дверью поставят блюдо с мясом и чашу с лучшим вином Амарны!

— Нет! — Я кинулась к помосту. — Нужно повесить на каждую дверь венок из мяты и руты — и ничего больше!

Эхнатон развернулся ко мне.

— Сестра фараона считает, что знает больше, чем верховный жрец Атона?

Нефертити разозлилась:

— Она сведуща в травах! И она предлагает руту, а не гниющее мясо!

В голосе Эхнатона появилась подозрительность:

— А откуда ты знаешь, что она не пытается избавиться от своей сестры и шурина? Вдруг она хочет захватить трон ради своего сына?

— Пускай на каждую дверь повесят венок из мяты и руты, — распорядилась Нефертити.

— А жертвоприношение? — попытался надавить на двух фараонов Египта Панахеси.

Эхнатон выпрямился.

— Пусть его поставят у каждой комнаты, в которой желают защиты Атона, — громко объявил он. — Те же, кто желает навлечь на себя гнев великого бога, — он взглянул мне в глаза, — обойдутся без подношения.

Все расходились из Зала приемов в подавленном настроении. Когда толпа рассосалась, Нефертити коснулась моей руки:

— Что ты будешь делать?

— Вернусь к Бараке, запрусь и никого не буду впускать.

— Ведь нам нельзя быть всем вместе, да? — спросила сестра. — Собрать всю нашу семью в одних покоях — это значит рисковать всем.

В голосе ее звучал страх, и мне подумалось, что впервые рядом с ней будет только Эхнатон и никого более. Наши родители отправятся в свои покои, а Тийя будет присматривать за детьми.

Я погладила ее по руке.

— Мы переживем это по отдельности, — сказала я.

— Откуда ты знаешь? Ты можешь умереть от чумы, а я даже не узнаю об этом, пока кто-нибудь из слуг не сообщит об Оке Гора. А мои дочери… — Стройная фигурка Нефертити словно бы уменьшилась на глазах. — Я буду совсем одна.

Именно этого она боялась сильнее всего. Я взяла руку сестры и прижала к сердцу.

— С нами все будет хорошо, — пообещала я. — Мы увидимся через две недели.

Так я солгала ей единственный раз в жизни.

Черная смерть расползалась по дворцу, а Панахеси тем временем разносил подношения — блюда с солониной — к дверям тех, кто хотел получить благословение Атона. Он шел по коридорам в своем одеянии из шкуры леопарда и самых тяжелых золотых кольцах, а за ним тянулись молодые жрецы и высокими голосами пели хвалу Атону. А пока они пели, Анубис опустошал дворец.

Когда Панахеси подошел к нашей двери, Хеквет велела ему уходить.

— Погоди! — Я распахнула дверь и очутилась лицом к лицу со жрецом. Нахтмин и кормилица вскрикнули. — Я буду держать перед собой ветку руты, — пообещала я и снова повернулась к Панахеси. — Ты положил подношение у детской?

Панахеси отбросил полу леопардового плаща за спину и двинулся к следующей двери.

— Ты положил подношение у детской?! — крикнула я.

Жрец снисходительно посмотрел на меня:

— Конечно.

— Не делай этого! Не оставляй там подношение! Я дам тебе все, что ты захочешь, — в отчаянии взмолилась я.

Панахеси смерил меня взглядом.

— А что мне может понадобиться от сестры главной жены царя?

— От сестры фараона, — поправила его я.

Панахеси скривился.

— В детской спит мой внук. Ты думаешь, что я погублю надежду Египта, лишь бы только убить шесть ничего не значащих девчонок? Тогда ты и вправду настолько глупа, как я думал.

— Закрой дверь! — закричала сзади Хеквет. — Закрой дверь! — взмолилась она, держа на руках обоих наших детей.

Я посмотрела вслед Панахеси, уходящему с блюдами, полными мяса, а потом затворила дверь, подсунула под нее мяту и руту и заперла комнату.

Прошло два дня, а во дворце так и не появилось ни признаков Черной смерти, ни Ока смерти ни над какой из дверей. А затем, на третью ночь, ровно тогда, когда мы уже начали верить, что дворец останется защищен, Анубис вошел закусить во все покои, перед которыми стояли подношения Атону.

На рассвете тишину коридоров разорвали пронзительные крики служанки. Она промчалась к царским покоям, на бегу крича про Око Гора.

— Парень рядом с кухней! — в ужасе вопила она. — И старший конюший! Все, кто оставил подношения Атону! Два посланца из Абидоса! И один с Родоса! Из их комнат слышен запах!

— Что теперь? — шепотом спросила я за нашей запертой дверью.

— Теперь будем ждать и смотреть, — ответил Нахтмин, — и надеяться, что смерть посетит только тех, кто оставил подношения Атону.

Но когда жители Амарны увидели едущие ко дворцу повозки смерти, город захлестнула ярость. Если бог фараона не защитил дворец Амарны, с чего бы вдруг ему защищать жителей города? Невзирая на риск, египтяне вышли на улицы, скандируя гимны Амону и разбивая изображения Атона. Они явились к воротам дворца и потребовали, чтобы им сообщили, жив ли еще фараон-еретик. Я подошла к нашим заколоченным окнам и услышала крики.

— Слышите, как они его называют? — прошептала я.

Глаза Хеквет были круглыми от страха.

— Царь-еретик, — отозвалась она.

— А ты слышишь, что они кричат?

Мы прислушались к грохоту камней и молотков. Люди уродовали статуи Эхнатона и кричали, призывая разрушить саму Амарну: «Сожжем ее! Сожжем ее!»

Я прижала Бараку к груди.

В полдень, когда принесли еду, Нахтмин отворил дверь и потрясенно отступил. Еду принесла другая служанка; она дрожала и плакала.

— Что случилось? — спросил Нахтмин.

— Детская! — выдохнула девушка.

Я передала сына Хеквет и подбежала к двери.

— Что там?

— Все заболели, — заплакала она, протягивая нам корзину. — Все дети заболели!

— Кто?! Кто заболел?! — крикнула я.

— Дети. Царевны-двойняшки умерли. Царевна Мекетатон скончалась. И Небнефер, госпожа…

Служанка закрыла рот ладонью, как будто готовые сорваться слова следовало удержать любой ценой.

Нахтмин схватил девушку за руку:

— Умер?

У служанки задрожали колени.

— Нет. Но у него чума.

— Давай сюда еду и закрой дверь, — быстро произнес Нахтмин.

— Подожди! — взмолилась я. — Нефертити и мои родители. На их комнатах есть Око Гора?

— Нет, — прошептала девушка, — но наша фараон захочет умереть, когда услышит, что из шести ее царевен осталось всего три.

Я в ужасе отпрянула.

— Так ей не сказали?

Девушка сжала губы. Слезы ее полились сильнее, и она покачала головой:

— Об этом никому не сказали, кроме тебя, госпожа. Слуги боятся его.

Его. Эхнатона. Я оперлась о дверной косяк. Три царевны умерли, а вскоре и царевич Египта будет мертв. А раз чума проникла в детскую, что случилось с Тийей? С Меритатон и Анхесенпаатон? Нахтмин запер дверь на засов, а Хеквет тут же вскочила:

— Нам не следует есть эту еду.

— Чума не передается через еду, — сказал Нахтмин. — Иначе мы бы все уже поумирали.

— Кто-то должен спасти выживших, — сказала я.

Нахтмин устремил взгляд на комнату, в которой лежал наш сын.

— Кто-то должен спасти царицу и Меритатон, — повторила я. — Анхесенпаатон…

— Погибла.

Взгляд мужа был мрачен.

— Она еще жива! — запротестовала я.

— Но мы ничего не можем для нее сделать. Ни для кого из них. Раз три царевны уже умерли, детская должна быть на карантине.

— Мы можем отделить здоровых. Мы можем разместить их в отдельных покоях и дать им возможность выжить.

Нахтмин покачал головой:

— Фараон отнял у них всякую возможность выжить, когда пригласил хеттов, а потом послушался Панахеси.

Вскоре новость о том, что царевны-двойняшки, двухлетняя Неферуатон и пятилетняя Мекетатон унесены смертью, стала известна всем.

Во дворах зазвонили колокола, и во дворце послышались крики. Женщины плакали и молили Атона снять проклятие, павшее на амарнский дворец. Пришедшая служанка рассказала нам, что в детскую — спасти царицу и оставшихся принцесс — отправили нубийских стражников, но для Небнефера это оказалось слишком поздно. Я заперла дверь, и мы прислушались к крикам под стенами дворца. Никогда еще они не были такими громкими.

— Они знают, что во дворце чума, — сказал Нахтмин, — и думают, что раз умерли даже дети фараона, то это, должно быть, из-за того, что фараон сделал что-то плохое.

Крики не прекращались три дня. Нам слышно было, как разгневанные египтяне взывали к милосердию Амона и проклинали фараона-еретика, навлекшего на них чуму. Я стояла рядом с окном, прижавшись лицом к доскам, и, закрыв глаза, прислушивалась к крикам.

— Он никогда не станет известен как Эхнатон Строитель. Они всегда будут звать его Фараон-еретик.

Я подумала о Нефертити, сидящей в одиночестве в своих покоях, представила, как она узнала, что четверо из ее детей умерли, — и, когда я посмотрела на моего сына, сосущего грудь Хеквет, у меня защипало глаза. Барака такой маленький. Слишком маленький, чтобы сражаться с чем-то столь великим. На ночь я взяла его к себе и пыталась быть благодарной за то время, что провожу с ним.

Днем мы услышали у дворца грохот повозок смерти. Когда повозки приблизились, мы бросили игру в сенет. Чье тело разденут и сожгут навеки безымянным, без знака, по которому Осирис, когда вернется на землю, смог бы узнать его? Я просила служанок, приносящих нам еду, принести еще руты, но все они говорили, что ее во дворце не осталось.

— А в погребах вы смотрели? Ее могли положить среди вина. Посмотри надписи на бочках.

— Прости, госпожа, я не умею читать.

Я взяла из шкатулки тростниковое перо и чернила и написала на обороте одного из лекарских папирусов название травы. Мне пришлось преодолеть себя, чтобы порвать этот папирус. Потом я сунула обрывок женщине в коридоре.

— Должна быть вот такая надпись. Поищи ее на бочках. Если найдешь, возьми и себе и положи под дверь. Отнеси, сколько сможешь, моей сестре и родителям. А остальное принеси нам. Если найдется вторая бочка, раздай ее содержимое всем выжившим.

Женщина кивнула, но прежде, чем она удалилась, я спросила ее:

— Что заставляет тебя ходить по этим чертогам смерти?

Служанка обернулась. Взгляд у нее был загнанный.

— Золото. Мне платят золотом за каждый день, и я складываю кольца в своей комнате. Если я выживу, то отдам их сыну, и он сможет выучиться на писца. Если же я умру от Черной смерти, он сделает с ними что захочет.

Я подумала о Бараке, и у меня перехватило дыхание.

— А где твой сын?

Морщины вокруг глаз служанки словно бы разгладились немного.

— В Фивах. Ему всего семь лет. Мы отослали его туда, когда пришли известия о Черной смерти.

Поколебавшись, я спросила:

— А многие ли слуги отослали своих детей в Фивы?

— Да, госпожа. Мы все думали, что и вы поступите так же, и царица…

Но тут она осеклась и посмотрела на меня, проверяя, не сказала ли она лишнего.

— Спасибо, — прошептала я. — Если найдешь руту, принеси ее сразу же.

Служанка вернулась на следующий день с корзинкой трав.

— Госпожа! — Она нетерпеливо постучалась к нам. Нахтмин приотворил дверь ровно настолько, чтобы разглядеть ее лицо. — Пожалуйста, скажите госпоже, что я нашла траву и сделала все так, как она велела. Я положила понемногу под каждую дверь и отнесла корзинку визирю Эйе.

Нахтмин поманил меня, и я сменила его у двери, приотворенной лишь на самую малость.

— А царице?

Служанка заколебалась.

— Фараону Нефернеферуатон-Нефертити?

— Да. Ей ты отнесла?

Служанка потупилась, и я тут же догадалась:

— Что, к двери подошел фараон Эхнатон? Пожалуйста, вернись туда и положи руту им под дверь.

Женщина ахнула.

— А вдруг меня кто-нибудь увидит?

— Если кто спросит, скажешь, что ты выполняешь приказ моей сестры. Фараон заперт внутри. Он никогда об этом не узнает.

Служанка попятилась. Я коснулась ее руки.

— Ему никто не скажет, — пообещала я. — А если он спросит у царицы, она поймет, что это от меня, и скажет, что да, она так распорядилась.

Но служанка все медлила, и я поняла, чего она ждет.

Я нахмурилась.

— Мне нечего тебе дать.

Служанка посмотрела на мой браслет. Он не был золотым, но он был сделан из бирюзы. Мне его подарила Нефертити. Я сняла браслет и сунула служанке. И заставила ее поклясться, что она сплетет венки из руты и развесит их повсюду.

Служанка положила браслет в корзинку.

— Обязательно, госпожа.

Я не видела эту служанку семь дней, и мне оставалось лишь надеяться, что она сделает то, за что ей заплатили. А крики во дворце становились все отчаяннее. Я слышала топот женских сандалий по плитам коридора. Кто-то в исступлении бился в запертые двери, и я представляла себе ужас этих людей. Но мы не открывали никому и не покидали своих покоев. На восьмую ночь в нашу дверь стала колотить женщина, у которой умер ребенок, она отчаянно взывала к нам, умоляя отворить.

Я поняла, что она не хочет умирать одна, и прижала Бараку к груди, понимая, что нам недолго суждено быть вместе.

— Не прижимай его так сильно. Ты можешь навредить ему, — попыталась увещевать меня Хеквет.

Но мой страх все возрастал.

— Запас еды не бесконечен. Если мы не умрем от чумы, так умрем от голода. А наша гробница не закончена! А для Бараки даже не сделали саркофаг!

У Хеквет расширились глаза.

— И для моего сына тоже, — прошептала она. — Если мы умрем, то сгинем здесь безымянными.

Нахтмин яростно замотал головой:

— Я не допущу этого! Не допущу, чтобы такое случилось ни с тобой, ни с ним!

Я посмотрела на нашего сына.

— Надо помолиться Амону.

Хеквет ахнула:

— Во дворце фараона?

Я прикрыла глаза.

— Да. Во дворце фараона.

На следующее утро, когда солнце встало, во дворце не обнаружилось новых признаков чумы и не появилось больше ни одного Ока Гора. Мы подождали еще день, потом два, а когда прошло семь дней и не осталось никакой еды, кроме черствого хлеба, придворные начали понемногу выбираться из своих покоев.

Я увидела служанку, рисковавшую жизнью ради золота.

Она пережила Черную смерть. Теперь она могла отправить своего сына в школу, чтобы он стал писцом. Но многие, очень многие оказались не столь удачливы. Из комнат вышли сломленные матери и отцы, потерявшие единственных сыновей. Я увидела Майю; никогда прежде он не выглядел таким согбенным и болезненным. Глаза его потухли. Когда мы вышли, по дворцу ползли шепотки о том, что фараон Египта болен.

— Чумой?

— Нет, госпожа, — тихо произнесла женщина, положившая руту под дверь моей сестре. — Рассудком.

Во дворце зазвонили колокола, созывая визирей, придворных и всех оставшихся слуг в Зал приемов. В зале, где прежде стояли сотни, осталась лишь горстка людей. Я тут же принялась оглядывать зал, разыскивая родителей.

— Мават!

Я кинулась к матери, а она расплакалась и прижала Бараку к груди — так крепко, что он завопил. Нефертити посмотрела на нас с трона. Я не могла понять по ее лицу, что она думает, но она держала Эхнатона за руку. У подножия их тронов сидели Меритатон и Анхесенпаатон. Из семьи в восемь человек осталось всего четверо, и даже маленькая Анхесенпаатон сидела тихо и неподвижно — должно быть, онемев от того, что ей пришлось насмотреться в детской, когда там умирали ее сестры.

— Нам следует покинуть Амарну, — прошептала мать. — Покинуть этот дворец и перебраться в Фивы. Тут произошли ужасные вещи.

Я подумала было, что она имеет в виду проклятие чумы, но, когда отец стиснул зубы, я поняла, что они имеют в виду нечто иное.

Я посмотрела на них:

— О чем вы?

Мы отошли от помоста, чтобы нас не было слышно.

— На седьмой день карантина фараон оскорбил царя Ассирии.

— Царя? — переспросил Нахтмин.

— Да. Царь Ассирии прислал посланца; он хотел получить три трона из черного дерева. Когда посланец добрался сюда, он узнал, что здесь чума, и заколебался. Но у него был приказ его царя, и он вошел в город и добрался до дворца.

— Стражники вместо твоего отца позвали фараона, — выпалила мать, — а Эхнатон отослал его прочь. С подарком.

Нахтмин услышал в голосе моей матери зловещие нотки и посмотрел на отца:

— Что это был за подарок?

Отец прикрыл глаза.

— Детская рука, изуродованная чумой. Из детской.

Я отшатнулась. Нахтмин помрачнел.

— У ассирийцев многотысячное войско, — мрачно предупредил он.

Отец кивнул и без тени сомнения произнес:

— Они выступят на Египет.

— Здесь слишком опасно, — заявил Нахтмин.

Я поняла, что теперь не мне решать, оставаться ли тут. Мы пережили Черную смерть. Но когда на Египет обрушатся ассирийцы, Амон может и не оказаться столь же милостив. Нахтмин посмотрел на меня:

— Мы ничего больше не можем сделать.

— Подождите погребения. Ну пожалуйста! — взмолилась Нефертити.

— Мы уезжаем сегодня вечером. Ассирийцы у порога, а твое войско не готово встретить их.

— Но ведь сегодня вечером похороны! — в отчаянии произнесла Нефертити. — Останься со мной, — прошептала она. — Это же мои дети. Твои племянницы.

Я взглянула ей в глаза и заколебалась, потом тихо спросила:

— Что сделали с телами?

Нефертити задрожала.

— Приготовили к сожжению.

Я прикрыла рот ладонью.

— Так погребения не будет?

— Они умерли от чумы! — с яростью произнесла сестра, но гнев ее был направлен не на меня.

Я подумала о Мекетатон и о маленькой Неферуатон, об языках пламени, что скоро окружат царевен Египта и скроют от взглядов.

— Но сразу же после этого мы уезжаем в Фивы, — непреклонно произнесла я. — И если нашим родителям хватит мудрости, они возьмут Тийю и последуют за нами.

Наша тетя все еще была нездорова, но не из-за чумы. У нее болело сердце. Она была в детской, когда Анубис нанес удар. Она видела, как умирают ее внуки, Мекетатон, Неферуатон, Небнефер. А ведь там были и другие: сыновья и дочери богатых торговцев и писцов. Когда я пришла навестить ее, у меня на глаза навернулись слезы. Я стала упрашивать тетю:

— Поедем с нами! Разве тебе не хочется развести свой сад?

Тийя покачала головой и сжала мою руку.

— Скоро я буду разводить сад в вечности.

Теперь же головой покачала Нефертити.

— Отец никуда не поедет, — сказала она. — Он не оставит меня.

— Люди разгневаны, — предупредила я ее. — Они умирали от чумы и винят в этом фараона. Они верят, что Атон отвернулся от них.

— Я не могу слышать этого. Сейчас не могу.

— Тогда ты услышишь об этом, когда станет слишком поздно!

— Я сумею это исправить!

— Как? Что ты сделаешь, когда царь Ассирии увидит отправленный ему подарок? Ты думаешь, восточные царства еще не узнали о безрассудстве Эхнатона? Как ты думаешь, отчего они писали отцу, а не ему?

— У него были мечты… Мечты о могуществе, Мутноджмет. Он так хотел, чтобы его любили…

— Как и ты.

— Это не одно и то же.

— Нет, потому что он ничего не сделал для этого. А ты умна и практична. Ты вся в отца, и потому он любит тебя больше всех.

Нефертити попыталась было что-то сказать, но я продолжала:

— Поэтому он и останется здесь с тобой, даже если город рухнет. Даже если все мы умрем. Но стоит ли оно того? — гневно спросила я. — Стоит ли бессмертие такой цены?

Нефертити не ответила. Я печально покачала головой и ушла. Я отыскала Нахтмина и Бараку в коридоре, ведущем к нашим покоям.

— Хеквет поедет с нами, — сказал Нахтмин. — Сейчас баржи не приходят в Амарну и не уходят отсюда. Мы можем уехать верхом и найти корабль за пределами города. Мы не будем подходить к жилищам рабочих. Мы поедем прямо к воротам. Нас выпустят, — уверенно произнес он.

— Но мы не сможем уехать до вечера, — сообщила я ему. — Сегодня похороны. Я знаю, что ты скажешь, но она не справится с этим сама. Просто не справится.

— Так это будет огненное погребение? — спросил Нахтмин.

Я кивнула.

— Маленькая Неферуатон… — Я посмотрела на Бараку, лежащего на сильных отцовских руках, и у меня задрожали губы. — Я не представляю, как Нефертити вынесет это.

— Вынесет, потому что она сильна и ей ничего больше не остается. Твоя сестра не дура, невзирая на то что она поддержала Эхнатона. И она не слаба.

— Я бы не вынесла, — призналась я.

Нахтмин коснулся моей щеки и посмотрел в глаза:

— Тебе никогда и не придется этого делать. Я увожу тебя отсюда, хочешь ты того или нет.

— Но после погребения.

Когда стемнело, раздался звон колоколов, и жрецы Атона, пережившие чуму, собрались во дворе дворца Амарны. На всех были венки из руты. Костер сложили нервничающие слуги — чума могла таиться за любым камнем, — но мы собрались все вместе, закрыв лица покрывалами. Женщины плакали. Мать прижалась к моему плечу в поисках поддержки, а отец тем временем стоял рядом с Нефертити — они были словно два непокорных столпа силы. Кийя рыдала так, что это невозможно было слушать. Она была на позднем сроке беременности, и я поразилась тому, что в этом непростом состоянии она сумела пережить чуму.

Но, впрочем, маленький Барака тоже ведь пережил…

Кийя рыдала так, что сердце разрывалось, и я подумала, как это жестоко, что рядом с ней сейчас нет никого, кроме нескольких женщин, которых она оставила при себе. Панахеси в одеянии жреца стоял у сложенного костра, а Эхнатона держала за руку Нефертити, боясь отпустить.

— Как ты думаешь, они с Атоном? — спросила Анхесенпаатон.

Она стала теперь совсем другой, печальной и замкнутой.

— Думаю, да, — солгала я, поджав губы. — Да.

Анхесенпаатон повернулась к языкам огня, поднявшимся с дальней стороны погребального костра. Тела были завернуты в льняные простыни, сбрызнутые рутой. Пламя взметнулось к небу и поглотило царевен. Затем огонь добрался до Небнефера, и саван спал с него, обнажив лицо. Над двором пронесся отчаянный крик, и Панахеси схватил Кийю. Эхнатон посмотрел на своих охваченных горем жен, и что-то в нем сломалось.

— Это все почитатели Амона виноваты! — выкрикнул он. — Нас предали! Это кара Атона! — закричал он, теряя рассудок. — Колесницу мне!

Стражники-нубийцы попятились.

— Колесницу! — закричал фараон. — Я сломаю все двери, войду в каждый дом, но отыщу их лжебогов! Они почитают Амона в моем городе! В городе Атона!

Он был безумен. Лицо его исказилось от бешенства.

Нефертити схватила мужа за руку:

— Стой!

— Я разорву на части всех, в чьих домах есть лжебоги! — поклялся Эхнатон.

Он вырвал руку, сбросил плащ и вскочил на поданную колесницу. Лошади беспокойно заржали. Эхнатон взмахнул хлыстом.

— Стража! — крикнул он, но стражники в страхе отступили.

В городе еще бушевала чума, и никому не хотелось рисковать жизнью. Когда Эхнатон увидел, что никто не последует за ним, он приказал отворить ворота, невзирая ни на что.

— Не открывать! — рявкнула Нефертити.

Стражники переводили взгляды с одного фараона на другого, не понимая, кому же подчиняться. А потом Эхнатон погнал колесницу прямо на запертые ворота, и Нефертити, испугавшись, что он сейчас разобьется насмерть, закричала:

— Откройте! Открыть ворота!

Эхнатон и не подумал останавливаться. Ворота едва-едва успели отвориться, как бешеная колесница с наездником промчалась сквозь них. Фараон Египта исчез в ночи, а языки пламени во дворе поднялись еще выше, скрывая тела его детей.

Нефертити шагнула в круг света. В правой руке у нее были посох и цеп, знаки власти. Левую она сжала в кулак.

— Верните его обратно!

Стражники заколебались.

— Я — фараон Египта! Верните его обратно, — она повысила голос, — пока он не уничтожил всю Амарну!

Из дворца с плачем выбежала служанка, и все, кто находился во дворе, дружно обернулись. Девушка упала на колени перед Нефертити.

— Ваше величество, вдовствующая царица скончалась!

Присутствующие истерически запричитали, и отец быстро подошел к Нефертити.

— Если он вернется, он может принести чуму. Мы должны отпустить обитателей дворца. Найти баржи и вывезти их за пределы города. Слуги останутся. Твои дети…

— Должны уехать, — самоотверженно произнесла Нефертити. — Пускай Мутноджмет увезет их.

Ее слова потрясли меня.

— Нет! — воскликнула Меритатон. — Мават, я тебя не оставлю! Я не уеду из Амарны без тебя!

Отец взглянул на Меритатон, оценивая, насколько серьезно она настроена.

— Я не покину дворец! — решительно заявила Меритатон.

Отец кивнул:

— Тогда отошли с Мутноджмет Анхесенпаатон. Они могут пожить в Фивах до той поры, пока Эхнатон не восстановит порядок.

Он посмотрел в сторону дворца и на миг прикрыл глаза — но это было единственной передышкой, какую он себе позволил.

— А теперь я должен повидать мою сестру, — сказал он.

Я видела, какую дань взимала власть с моей семьи. У отца запали глаза, а Нефертити словно бы съежилась под бременем стольких потерь. А вот теперь скончалась женщина, приведшая нас к власти. Никогда больше мне не увидеть ее проницательного взгляда, не услышать ее смеха в моем саду. Никогда больше она не посмотрит на меня, угадывая мои мысли, словно бы читая их с листа папируса. Женщина, правившая бок о бок со Старшим, с Аменхотепом Великолепным, и взявшая на себя его роль, когда он устал от власти, ушла в загробный мир.

— Да благословит тебя Осирис, Тийя, — прошептала я.

Женщины и дети с пронзительными криками мчались к Залу приемов.

— Фараон бежал! Фараон бежал! — выкрикнула какая-то служанка, и ее крик разнесся по коридорам, среди комнат прислуги.

Я видела, как женщины мчатся мимо открытых окон, перекрикиваются и тащат в охапках одежду и драгоценности.

— Боги покинули Амарну! — крикнул кто-то. — Даже фараон нас бросил!

Женщины тянули детей через двор, заполненный едким дымом, чтобы добраться до пристани. Они несли сундуки с одеждой, а мужчины тащили остальные пожитки семьи. Слуги бежали вперемешку с придворными и послами. Это было безумие.

Мои родственники кинулись во дворец, но Нахтмин остановил меня, прежде чем мы добрались до Зала приемов.

— Мы не можем оставить твою родню в таком положении, — сказал он. — Фараон умчался. Когда люди в городе обнаружат, что он исчез, твоя родня окажется в опасности.

— Мы окажемся в опасности, если он вернется, — в отчаянии произнесла я. — Он может снова принести чуму.

— Значит, мы посадим его в карантин.

— Фараона Египта?!

— Без согласия твоего отца я никогда не смог бы жениться на тебе, — пояснил Нахтмин. — Так что мы в долгу перед ним. Оставайся с Баракой и Хеквет и будь готова уходить, как только придет весть. И Анхесенпаатон тоже забери. Я пойду отыщу твою сестру. Она должна быть готова посадить его в карантин, если он вернется.

Когда во дворец, спотыкаясь, вошли стражники с царем, пребывающим в полубессознательном состоянии, окровавленным и обожженным — он поджигал дома собственных подданных, — все, кто еще остался при дворе, развили лихорадочную деятельность.

— Поместите его в самые дальние покои и заприте дверь! Дайте ему еды на семь дней, и пускай никто не входит к нему! Пускай никто — под угрозой смерти! — не выпускает его наружу!

Пока отец отдавал распоряжения касательно карантина, стоящий рядом с ним визирь Панахеси безмолвствовал.

— Не вздумай подходить к нему, — предупредил отец.

— Еще чего не хватало! — огрызнулся Панахеси.

Когда Эхнатон осознал, что происходит, дверь уже закрыли и заперли. Он стал кричать на весь дворец, требуя, чтобы его выпустили, звал Нефертити, а в конце концов стал призывать Кийю.

— За Кийей кто-нибудь следит? — спросила моя сестра.

К Кийе приставили стражников; Кийя, узнав, что Эхнатона заперли в его покоях, словно заключенного, принялась плакать. На второй день именно ее пронзительный, перепуганный крик оповестил дворец, что Эхнатон кашляет кровью и что стражники у покоев царя слышали из-за двери сладковатый запах, подобный запаху меда и сахара. На третий день кашель прекратился. На четвертый за дверью воцарилась тишина.

Прошло шесть дней, прежде чем подтвердилось то, что мы и так уже знали.

Фараон-еретик предстал перед Анубисом.

Когда эту весть сообщили Нефертити, она кинулась к нашей матери, рыдать в ее объятиях. Потом она пришла ко мне. Эхнатон был эгоистичным царем и слабым правителем, но он был ее мужем и соучастником всех дел. И он был отцом ее детей.

— Нам следует оставить этот город, — сказал отец, входя в комнату.

Следом за ним вошел Нахтмин.

Нефертити посмотрела на него, вне себя от горя.

— Это — конец Амарны, — прошептала она мне. — Когда мы умрем, Мутни, она рухнет, а кроме нее у нас ничего нет, что поведало бы о нас.

Ее мечте о бессмертии и величии предстояло остаться в пустыне и кануть в пески. Нефертити закрыла глаза, и мне захотелось знать, что сейчас стоит перед ее мысленным взором. Ее город, лежащий в развалинах? Ее муж, изуродованный чумой? Она слышала о том, что люди выходят на улицы и жгут собственные дома в знак протеста против Эхнатона. Его изваяния были разбиты, а изображения на стенах храмов изуродованы. При первых признаках чумы Нефертити велела Тутмосу запереть его мастерскую и бежать. Это было ее единственным самоотверженным деянием. Но в Амарне нечего было больше строить. Все уже было построено — а теперь будет разрушено.

Отец предупредил:

— Они жгут свои дома, а если войско бежит, они примутся за дворец. Нам следует похоронить Эхнатона.

Нефертити всхлипнула.

— Но Панахеси забрал тело Эхнатона в храм, — сказала я. — Он готовит его к погребению.

Нахтмин застыл.

— Что-что он сделал?!

Я посмотрела на мужа, на отца, снова на мужа.

— Забрал тело в храм, — повторила я.

Нахтмин посмотрел на моего отца.

— Найдите Панахеси! — приказал отец группе солдат, стоявших в коридоре. — Не дайте ему покинуть дворец!

— Что происходит? — спросила я.

— Сокровищница находится рядом с храмом. Панахеси вовсе не собирается хоронить Эхнатона, — объяснил Нахтмин. — Он собирается захватить золото и отнять власть у твоей сестры.

Мой муж повернулся к Нефертити.

— Тебе следует выпустить Хоремхеба из тюрьмы. Освободи военачальника, и солдаты пойдут за ним. Или Панахеси может заполучить войско первым, купив его за золото Атона. А если Кийя носит в чреве сына, Египет погибнет.

Нефертити посмотрела на нас невидящим взором. На лице ее виднелись следы слез. Она закрыла глаза.

— Мне все равно, что будет дальше, — сказала она. — Все равно.

Но Нахтмин порывисто шагнул к Нефертити и схватил ее за плечи.

— Ваше величество, фараон Нефернеферуатон-Нефертити, вашей стране грозят враги, и ваше царствование в опасности. Если вы останетесь здесь, вы умрете.

Нефертити открыла глаза, но в них не было жизни.

— Меритатон убьют или заставят выйти замуж за Панахеси, а Анхесенпаатон лишат жизни, — сказал Нахтмин.

Нефертити едва заметно приподняла голову. Затем взгляд ее сделался жестким.

— Освободите его.

Нахтмин кивнул и исчез во тьме.

Отец повернулся ко мне.

— Ты доверяешь своему мужу?

Я посмотрела на отца. Нахтмин мог освободить Хоремхеба из тюрьмы и вместе с ним захватить власть.

— Он никогда этого не сделает, — заверила я отца.

На улицах бушевал бунт. Египтяне взялись за вилы и косы и за любое оружие, до которого смогли добраться. В Зал приемов то и дело прибегали слуги с новостями. «Они напали на храм Амона в холмах. Они движутся ко дворцу, требуя вернуть их богов, всем вернуться в Фивы, а Амарну сжечь».

Кийя сидела в кресле у помоста, и на лице ее застыла мучительная боль. Я попыталась представить себе, что она сейчас чувствует. Она была второй женой мертвого царя. У ее ребенка никогда не будет отца. А когда ребенок появится на свет, то он, если это будет мальчик, станет угрозой для царствования Нефертити.

Один лишь Панахеси мог спасти ее.

Двери Зала приемов отворились, и вошел Нахтмин, а за ним Хоремхеб. Тюрьма оставила свой отпечаток на военачальнике. Волосы у него отросли ниже плеч, а нижнюю часть лица закрывала темная борода. Но в глазах его горела безумная решимость, какой мне никогда еще не доводилось видеть. Отец встал.

— Какие новости?

Хоремхеб шагнул вперед.

— Люди напали на храм Атона. Тело фараона сожжено; от него ничего не осталось.

Отец посмотрел на Нахтмина. Тот добавил:

— Люди напали еще и на сокровищницу. Золото сохранено, но семь стражников убиты. И с ними визирь Панахеси.

Раздался леденящий душу крик. Кийя поднялась с кресла; по ногам ее текла кровь. Но Хоремхеб подошел к трону:

— Я сидел в тюрьме по приказу вашего мужа, ваше величество.

— А я восстанавливаю тебя в прежнем звании, военачальник, — быстро произнесла Нефертити, не обращая внимания на крики Кийи. Сейчас важен был только трон. — Тебе вместе с военачальником Нахтмином надлежит взять в свои руки руководство войском.

Она вернула моему мужу его звание. Но кровь у Кийи текла сильно и быстро.

— Мой ящик! — крикнула я. — Кто-нибудь, принесите мне тысячелистник!

— А откуда мне знать, что вы меня не предадите? — спросил Хоремхеб.

— А откуда мне знать, что ты не предашь меня? — вопросом на вопрос ответила Нефертити.

Я приказала слугам принести воду и простыни.

— Царствование Атона закончено, — добавила Нефертити. — Я возмещу тебе то, что ты утратил. Проведи меня к моему народу, чтобы я могла сказать ему, что пришло новое царствование.

— А хетты? — спросил Хоремхеб.

— Мы будем сражаться! — поклялась Нефертити, сжимая посох и цеп. — Мы уничтожим их, так что от них и следа не останется!

Я кинулась сооружать для Кийи подушку из льняного платья.

— Дыши! — велела я ей.

Оглядевшись по сторонам, я поняла, что все покинули зал. С нами остались лишь несколько слуг из числа той немногочисленной верной прислуги, которая не сбежала в Фивы.

— Нам надо перенести ее в другое помещение! — крикнула я, и слуги помогли мне перенести Кийю.

— Пожалуйста, не позволяй ей убить моего ребенка, — прошептала Кийя. Она с такой силой вцепилась в мою руку, что я вынуждена была посмотреть ей в глаза. — Пожалуйста!

Я поняла, о ком она говорит.

— Она никогда не…

Я умолкла, не договорив.

Слуги перенесли Кийю в покои для гостей и положили на кровать, обложив подушками.

— У нас нет родильного кресла, — сказала я. — Я не…

Кийя закричала, впившись ногтями в мою руку.

— Вырасти моего ребенка, — попросила она.

— Нет. Ты будешь жить, — пообещала я. — Все будет хорошо.

Но, едва лишь сказав это, я поняла, что Кийя не выживет. Слишком уж бледной она была, слишком рано начались роды. На лбу у нее выступили бисеринки пота.

— Поклянись, что ты вырастишь его! — взмолилась она. — Только ты сможешь защитить его от нее. Пожалуйста!

И вместе с водами на свет появился кричащий малыш. Царевич. Царевич Египта. Кийя посмотрела на сына. Его громкий вопль разнесся по пустым покоям, в которых не было ни амулета и ни единого изваяния Таварет. Глаза Кийи наполнились слезами. Слуги принесли нож, и я перерезала пуповину. Кийя упала на подушки.

— Его имя — Тутанхатон, — произнесла она, цепляясь за мою руку, как будто мы с ней никогда не были врагами.

Потом она закрыла глаза, и лицо ее сделалось спокойным и кротким. Она вздохнула и застыла.

Слуги вымыли ребенка, запеленали и вручили крохотный сверток мне. Я посмотрела на малыша, ставшего моим сыном, ребенка злейшей соперницы моей сестры. Я положила его рядом с матерью, чтобы он смог ощутить ее грудь и чтобы он знал, что она любила его. А потом я расплакалась. Я плакала о Кийе, о Нефертити и ее детях, о Тийе и о маленьком Тутанхатоне, которому никогда не суждено изведать материнского поцелуя. А еще я плакала о Египте, потому что в глубине души знала, что наши боги покинули нас и что мы навлекли на себя эту смерть.

Дворец выглядел так, словно по нему пронеслась буря.

За считанные дни драпировки были сорваны со стен, шкафы опустошены, кладовки опорожнены подчистую. Все, что не мог вместить в себя наш караван судов, оставляли в Амарне, с тем чтобы это потом забрали слуги — либо чтобы оно кануло в пески времени. В погребе осталось пиво и любимое вино Эхнатона. Я взяла немного самого выдержанного красного для Ипу и положила вместе с моими травами. Остальному так и предстояло лежать здесь до тех пор, пока кто-нибудь не вломится во дворец и не разграбит здешние запасы либо пока оставленная стража не впадет в такое отчаяние, что устроит налет на погреба фараона. В конце концов, никто никогда не проверит, что там осталось, и неизвестно, вернемся ли мы сюда когда-нибудь.

Когда мы пришли на пристань, никакого официального прощания там не было. Отца интересовало лишь одно — чтобы мы уехали поскорее. Какой-нибудь узурпатор из рядов войска, или верховный жрец Атона, или разгневанный последователь Амона мог вырвать из рук Нефертити посох и цеп. Произойти могло все, что угодно, и все сейчас зависело от поддержки народа. Люди больше не верили в Амарну. Они хотели возвращения к старым богам, и мой отец с Нефертити собирались дать им это. Когда мы отплыли в Фивы, никто не думал о том, что осталось позади.

Нефертити сидела на носу и смотрела в сторону Фив, как когда-то в юности.

— Нужно провести церемонию, — сказал отец, подойдя к ней.

Стало прохладно. Над рекой дул бодрящий ветер.

— Церемонию? — оцепенело переспросила Нефертити.

— Церемонию смены имени, — объяснил отец. — Царевнам не следует более носить имена в честь Атона. Нам надо показать людям, что мы забыли Атона и вернулись к Амону.

— Забыли? — Голос Нефертити дрогнул. — Он был моим мужем. Он был провидцем.

Она закрыла глаза, и на лице ее отразилась искренняя привязанность. Он сделал ее фараоном Египта. Он дал ей шестерых детей.

— Я никогда не забуду.

— И тем не менее это следует сделать.