21 фармути

Утром того дня, когда должны были состояться свадьба и коронация Нефертити, по дворцу поползли слухи, что в Фивы явилась красавица, равной которой Египет еще не видел, и что она станет царицей. Ипу подозревала, что толчком к возникновению этих слухов послужили дебены, служащие деньгами металлические кольца, розданные моим отцом, — ибо к восходу, куда бы Нефертити ни пошла, на нее изо всех окон пялились слуги. Знатные женщины, прибывшие ко двору по случаю коронации, принялись заглядывать в наши покои под всякими надуманными поводами и интересоваться, не нужны ли Нефертити благовония, или льняные ткани, или вино с пряностями. Через некоторое время мать заперла нас в своей комнате и опустила шторы на всех окнах.

Нефертити пребывала в раздражении; она не спала всю ночь. Она вертелась с боку на бок, стягивала с меня одеяло и то и дело шепотом звала меня, проверяя, сплю ли я.

— Стой спокойно, или я не смогу застегнуть твое ожерелье! — сказала я.

— И держись любезно, — посоветовала мать. — Эти люди даже сейчас, в эту самую минуту, нашептывают принцу новости и рассказывают ему о тебе.

Нефертити, которой Мерит как раз намазывала лицо кремом, кивнула.

— Мутноджмет, найди мои сандалии — те, которые с янтарем. И сама надень такие же. И неважно, что они неудобные, — добавила она, заметив мою реакцию. — Ты сможешь потом их снять.

— Но никто и не взглянет на мои сандалии! — возразила я.

— Еще как взглянут, — отозвалась Нефертити. — На все будут смотреть: и на твои сандалии, и на платье, и на твой съехавший набок парик. — Она неодобрительно взглянула на меня, а Мерит оторвалась от своего занятия и поправила на мне парик. — О боги, Мутни, что бы ты без меня делала?

Я вручила ей усыпанные янтарем сандалии.

— Ухаживала бы за своим садом и жила тихо-мирно.

Нефертити рассмеялась, и я улыбнулась тоже, хотя она была сегодня невыносима.

— Надеюсь, все пройдет хорошо, — с чувством произнесла я.

Сестра посерьезнела.

— Должно — либо наша семья переехала в Фивы и изменила всю свою жизнь впустую.

Послышался стук, и мать встала, чтобы отворить дверь. На пороге стоял отец с шестью стражниками. Они заглянули в комнату, и я поспешно пригладила волосы, пытаясь придать себе вид, подобающий сестре главной жены царя. Нефертити же не обратила на них никакого внимания; она сидела, закрыв глаза, и ждала, пока Мерит не нанесет на ее лицо последние штрихи сурьмой.

— Все готово?

Отец вошел в комнату, а стражники остались у двери, вглядываясь в отражение Нефертити в зеркале. Меня они даже не заметили.

— Да, почти готово, — отозвалась я.

Стражники впервые взглянули в мою сторону, а мать недовольно нахмурилась.

— Ну так не стой там. — Отец махнул рукой. — Помоги сестре.

Я покраснела.

— Чем?

— Чем угодно. Писцы ждут, и вскоре баржи поплывут в Карнак, и у нас будет новый фараон.

Я повернулась к отцу, ибо в голосе его звучала неприкрытая ирония, но он махнул рукой, веля мне пошевеливаться:

— Скорее!

Наконец Нефертити была готова. Она встала, и расшитое бисером платье заструилось до пола, а золотое ожерелье и браслеты засверкали на солнце. Нефертити взглянула на стражников, изучая их реакцию. Стражники выпрямили плечи и подтянулись. Нефертити двинулась вперед, подхватив отца под руку, и победно произнесла:

— Я рада, что мы приехали в Мальгатту.

— Не спеши приживаться здесь, — предостерег ее отец. — Аменхотеп останется в Мальгатте лишь до тех пор, пока Тийя не решит, что он готов уехать. А тогда мы отправимся в столицу Нижнего Египта, чтобы править им.

— В Мемфис? — воскликнула я. — Мы уедем в Мемфис? Навсегда?

— Навсегда — это слишком большое слово, Мутни, — отозвался отец. Мы вышли в коридор с мозаичным полом и зашагали между колонн. — Возможно, не навсегда.

— А тогда на сколько? Когда мы вернемся?

Отец посмотрел на мать, и им без слов стало ясно, что отвечать следует ей.

— Мутни, твоя сестра будет царицей Египта, — сказала она тоном, каким говорят с маленькими детьми, а не с тринадцатилетними девушками. — Когда Старший уйдет в загробный мир, Аменхотеп вернется в Фивы, чтобы принять правление и над Верхним Египтом тоже. Но пока Старший жив, мы не вернемся.

— А когда это будет? Фараон может прожить еще двадцать лет!

На это никто не ответил, и я поняла по виду моего отца, что стражники, возможно, услышали мои слова.

— Теперь, когда двор разделится, начнутся опасные игры, — понизив голос, произнес отец. — Кто останется при старом царе, а кто сделает ставку на молодого? Панахеси поедет с Кийей в Мемфис, поскольку она носит ребенка Аменхотепа. Мы, конечно же, поедем тоже. Твоя обязанность будет заключаться в том, чтобы предостерегать Нефертити от всех неприятностей.

Мы вошли в открытый дворик у дворца, где ждала процессия; мать поставила Нефертити рядом с царицей Тийей. Я схватила отца за руку, пока он тоже не ушел.

— А вдруг она не захочет меня слушать?

— Захочет, потому что она слушает тебя всегда. — Отец положил руку мне на плечо. — И потому, что ты единственная, кто честен с нею.

Процессия должна была начаться в полдень. Старший и царица Тийя — на колесницах. За ними — придворные на открытых носилках, под тонкими пологами из льна. И лишь Аменхотепу с Нефертити предстояло идти пешком, как то предписывала традиция, через весь город к барже фараона, ждущей их на фиванской пристани. Оттуда баржа должна была отплыть в Карнак. Там царственная пара вступит в ворота храма, и их коронуют как царя и царицу Нижнего Египта.

По мере того как дворик заполнялся знатью, стражники держались все более напряженно. Они нервно переминались с ноги на ногу, понимая, что, если во время процессии что-то случится, они поплатятся жизнью. Мое внимание привлек один из солдат, молодой военачальник с длинными волосами, в схенти с заложенными складками. Ипу проследила за моим взглядом и сказала:

— Военачальник Нахтмин. Всего двадцать один год. Я могу вас познакомить…

— Не смей! — выпалила я.

Ипу рассмеялась:

— Восемь лет разницы — не так уж и много!

Нефертити услышала наш смех и нахмурилась.

— Где Аменхотеп? — недовольно спросила она.

— Я бы на твоем месте не волновался, — иронически отозвался отец. — Собственной коронации он не пропустит.

Когда царевич появился, по одну руку от него шла Кийя, а по другую — ее отец, Панахеси. Оба они что-то быстро нашептывали царевичу на ухо; когда они подошли к нам, Панахеси холодно поздоровался с отцом. Потом он увидел Нефертити в диадеме царицы и скривился, словно что-то кислое съел. Но Кийя лишь улыбнулась и, прежде чем отойти от Аменхотепа, нежно коснулась его руки.

— Да будет ваше высочество благословенно в этот благоприятный день, — с тошнотворной любезностью произнесла она. — Да пребудет с тобою Атон.

Нефертити взглянула в глаза отцу. Кийя только что благословила Аменхотепа именем Атона. Вот чем она держит его.

Глаза отца заблестели.

— Держись поближе, — предупредил он меня. — В Карнаке мы пойдем до храма пешком, а там на улицах будет столько народу, сколько ты в жизни не видала.

— Это из-за коронации? — спросила я.

Но отец меня не услышал. Мой голос утонул в шуме, производимом лошадьми, колесницами и стражниками.

— Да, и из-за разошедшихся по городу слухов о явлении нового воплощения Исиды.

Я обернулась. Молодой военачальник улыбнулся мне:

— Красавица, способная исцелять прикосновением руки, — если верить дворцовым слугам.

Он протянул руку и помог мне взобраться на носилки.

— А отчего слуги так говорят?

— Ты хочешь сказать — отчего кому-то потребовалось платить слугам, чтобы они так говорили? — переспросил военачальник. — Да потому, что если твоя сестра способна завоевывать людские сердца, — пояснил он, — то ваша семья поднимется еще выше.

Носилки двинулись вперед, и молодой военачальник исчез в людском море.

Когда процессия вышла в город, люди начали скандировать имя царевича, а когда мы проходили через рынки, меня ошеломила страстность, с которой тысячи египтян, толпящиеся на улицах, выкликали имя моей сестры, моля о благословении Исиды и повторяя: «Да здравствует царица! Да здравствует Нефертити!»

Глядя на толпящихся людей, я пыталась представить себе, к какой огромной сети сторонников должен был обратиться мой отец, — и я поняла, насколько могуществен визирь Эйе на самом деле. Стражники постоянно отпихивали людей. Я обернулась и увидела, как Аменхотеп с изумлением смотрит на женщину, которую так любят в его царстве. Я видела, как Нефертити взяла руку Аменхотепа и подняла ее, и по улицам прокатился оглушительный рев. Нефертити повернулась к нему с победным видом, и на лице ее было написано: «Я — не просто жена, которую выбрала тебе мать!»

Когда мы добрались до баржи, уже весь город выкрикивал:

— А-мен-хо-теп! Не-фер-ти-ти!

При виде такой любви народа лицо царевича просияло.

Нефертити снова вскинула руку царевича и воскликнула так громко, что ее услышал бы и Осирис:

— Народный фараон!

Потом толпа, собравшаяся на берегу, начала становиться все более неуправляемой. Стражникам стоило немалых трудов доставить нас к пристани; мы быстро вышли из носилок и перешли на баржу, но простолюдины уже окружили корабль. Стражникам пришлось буквально отрывать их от поручней и бортов. Когда баржа двинулась вперед, на берегу остались тысячи. Толпа тут же двинулась по берегу, следом за баржей, выкрикивая благословения и бросая в воду цветы лотоса. Аменхотеп посмотрел на Нефертити с видом человека, захваченного врасплох.

— Уж не поэтому ли визирь Эйе предпочел растить своих дочерей в Ахмиме?

Нефертити победно зарделась и напустила на себя скромный вид.

— Да, и еще визирь не хотел, чтобы мы верили, как его сестра, в силу жрецов Амона.

Я в страхе сжала губы. Но я понимала, что делает Нефертити. Она ухватилась за подсказку, оброненную Кийей.

Аменхотеп удивленно моргнул:

— Так ты считаешь, что я прав?

Нефертити коснулась его руки, и я словно бы почувствовала жар его ладони, когда она убежденно прошептала:

— Фараон устанавливает, что правильно, а что нет. А когда эта баржа доплывет до Карнака, ты будешь фараоном, а я — твоей царицей.

Мы добрались до Карнака быстро: от дворца Мальгатта до храма Амона было недалеко. Мы могли бы дойти и пешком, но это входило в традицию — плавание по Нилу, — и наш флот барж с золотыми вымпелами очень впечатляюще смотрелся под полуденным солнцем. Когда на берег перебросили сходни, вокруг баржи вскипело людское море — тысячи египтян. Их скандирование неслось над водой; они всячески старались пробиться мимо стражников, чтобы хоть краем глаза взглянуть на новых царя и царицу Египта. Аменхотеп и Нефертити не испугались. Они прошли мимо солдат, прямиком в толпу.

А я замешкалась.

— Сюда! — Рядом со мной появился все тот же молодой военачальник. — Держись поближе ко мне.

Я последовала за ним, и мы понеслись вперед вместе со стремительно движущейся процессией. Впереди виднелись четыре позолоченные колесницы царской семьи. Моим матери и отцу было дозволено ехать вместе с фараоном и царицей. Всем остальным предстояло дойти до храма Амона пешком. Со всех сторон доносились восклицания женщин и детей; они тянулись к нам, пытаясь дотронуться до наших одеяний и париков, чтобы и они тоже могли жить в вечности.

— С тобой все в порядке? — спросил военачальник.

— Кажется, да.

— Не останавливайся, иди.

Можно подумать, у меня был выбор. Храм виднелся впереди. Я уже могла разглядеть прекрасный, почти завершенный храм Сенусрета I и огромную гробницу Старшего. Двор храма был залит солнечным светом, и, когда мы вошли в него, все веселье осталось позади и все вдруг успокоились и умолкли. Между колоннами вразвалочку пробрели гуси. Появились бритоголовые юноши в просторных одеяниях, несущие благовония и свечи. Я слышала, как толпа за стенами продолжает выкликать имя Нефертити. Если бы не шум толпы, единственными звуками здесь остались бы журчание воды и стук сандалий по камню.

— А что будет теперь? — шепотом спросила я.

Военачальник отступил, и я заметила, что глаза у него переменчивые, цвета песка.

— Твою сестру отведут к священному озеру, и верховный жрец Амона объявит ее соправительницей. Потом они с царевичем получат посох и цеп, знаки власти над Египтом, и будут править вместе.

Тут появился мой отец.

— Мутноджмет, иди к сестре, — распорядился он.

Я отправилась к Нефертити. В полумраке храма ее кожа сияла подобно янтарю, а золото, обвивающее ее шею, блестело в свете ламп. Нефертити взглянула на меня, и мы обе поняли, что настает самый важный момент в нашей жизни: после этой церемонии она сделается царицей Нижнего Египта и наша семья взойдет к бессмертию вместе с ней. Наши имена будут написаны на постройках от Луксора до страны Куш. Нашу память увековечат в камне, и нам будет гарантировано место в вечности рядом с богами.

Аменхотеп взошел на возвышение, держа Нефертити за руку. Он был выше любого фараона, правившего до него, и на руках у него было больше золота, чем во всей сокровищнице моих родителей в Ахмиме. Жрецы Амона торжественно прошествовали через толпу и заняли места на возвышении рядом со мной; их лысые головы сверкали, словно отполированная медь. Я узнала верховного жреца в его одеянии из леопардовой шкуры. А когда он встал впереди нового царя, сестра многозначительно посмотрела на Аменхотепа.

— Узрите же — Амон собрал нас здесь воедино, дабы поставить Аменхотепа Младшего над этою землею! — провозгласил верховный жрец. — Амон предначертал Аменхотепу быть владыкой Нижнего Египта и вершить законы до конца его дней!

С того места, где я стояла, мне виден был молодой военачальник. Он смотрел на мою сестру, и отчего-то я ощутила разочарование.

— Из Верхнего в Нижний Египет отправятся они. Фараон Египта повелел, чтобы его сын стал фараоном вместе с ним. Весь народ собрался на праздник во славу нового фараона и его покровителя, Амона. От востока и до запада пребудет веселье. От севера и до юга пребудет празднество. Приступим же!

Верховный жрец поднял золотой сосуд с ароматическим маслом.

— Амон изливает свое благословение на тебя, фараон Египта.

Он возлил масло на голову Аменхотепа.

— Амон изливает свое благословение на тебя, царица Египта.

Масло потекло по новому парику Нефертити и закапало на ее лучшее платье. Но моя сестра и глазом не повела. Она стала царицей. Теперь у нее будет множество платьев.

— Амон берет тебя под свою руку и ведет к священным водам, что отмоют тебя дочиста и преобразят тебя.

Жрец повел молодую чету к священному водоему; там он велел им наклониться и смыл с них масло. Придворные, которые были допущены в храм, стояли безмолвно, не шевелясь. Даже дети понимали, что могут никогда более не увидеть ничего подобного.

— Царь Аменхотеп и царица Нефертити! — провозгласил верховный жрец. — Да дарует вам Амон долгую жизнь и процветание!

Когда мы взошли на баржи, чтобы вернуться из храма Амона в Мальгатту, солнце все еще стояло высоко. На пути из Карнака Аменхотеп зачарованно разглядывал мою сестру: как она говорит, как улыбается, как запрокидывает голову и смеется.

— Мутни, иди сюда! — весело позвала сестра. — Аменхотеп, это моя сестра, Мутноджмет.

— У тебя кошачьи глаза, — заметил молодой фараон. — Твоя сестра мне об этом говорила, но я не верил.

Я поклонилась. Интересно, что еще Нефертити успела ему сказать?

— Я очень рада встрече с вами, ваше величество.

— Мой муж рассказывал о храмах, которые он построит, — сказала Нефертити.

— Когда-нибудь, Мутноджмет, когда я стану фараоном и Верхнего, и Нижнего Египта, я возвышу Атона надо всеми богами. Я построю ему храмы, которые затмят все, что когда-либо строилось для Амона, и избавлю Египет от жрецов, отнимающих его золото, чтобы возвеличить себя.

Я взглянула на Нефертити, но та не стала мешать мужу.

— Сегодня фараон Египта не может принять решение без жрецов Амона. Фараон не может отправиться на войну, построить храм или возвести дворец без согласия верховного жреца.

— Ты хочешь сказать — без денег верховного жреца? — уточнила Нефертити.

— Да. Но это изменится. — Аменхотеп встал и посмотрел на нос баржи. — Моя мать уверена, что мое почитание Атона со временем пройдет. Но она ошибается. Даже мой отец в конце концов поймет, что именно Атону предназначено привести Египет к славе.

Я передвинулась так, чтобы встать поближе к тете, критически изучающей свою новую невестку. Тетя — грозная женщина — поманила меня пальцем и улыбнулась.

— А ты храбрая, раз осмелилась разговаривать с военачальником Нахтмином при моем сыне, — заметила она, потом похлопала по стоящему рядом с ней креслу, и я села.

— А что, они враги? — спросила я.

— Мой сын не любит войско, а Нахтмин только о нем и думал с самого детства.

Мне хотелось побольше расспросить тетю о военачальнике Нахтмине, но ее интересовала совсем другая тема, связанная с Нефертити.

— Ну-ка, Мутноджмет, — небрежно произнесла она, — расскажи, что там мой сын обсуждает с твоей сестрой?

Я поняла, что мне следует тщательно подбирать слова.

— Они говорят о будущем, ваше величество, о планах, которые Аменхотеп желает претворить в жизнь.

— Интересно, а в эти планы входят храмы Атона?

Я потупилась.

— Так я и думала, — протянула Тийя и повернулась к ближайшему слуге. — Найди визиря Эйе и приведи его ко мне.

Я осталась сидеть. Когда пришел отец, для него принесли другое кресло. Мы посмотрели на Нефертити: она сидела на носу баржи и оживленно беседовала с мужем. Просто не верилось, что до сегодняшнего утра они были едва знакомы.

— Он говорит об Атоне! — яростно произнесла тетя. — Он возвращается из храма Амона и все еще бормочет о чем-то, что его дед некогда вырезал на столбиках кровати и на щитах!

Я никогда еще не видела тетю такой разгневанной.

— Он развалит страну, Эйе. Мой муж не будет жить вечно! Твоя дочь должна научиться управлять им, прежде чем он станет еще и фараоном Верхнего Египта.

Отец посмотрел на меня:

— Что говорит Нефертити?

— Она слушает его, — ответила я.

— И все?

Я прикусила язык и кивнула, так что не произнесла ни слова лжи.

Эйе повернулся к сестре:

— Дай ей время. Прошел всего лишь день.

— За день Птах создал мир, — отрезала тетя.

Все мы понимали, что она имеет в виду. За день ее сын может всех уничтожить.

По возвращении в Мальгатту мы с Нефертити переоделись в новые платья для празднования коронации. Ипу с Мерит сновали вокруг нас, словно кошки, разыскивая сандалии, которые подошли бы к нашим нарядам, и подкрашивая нам глаза черным и зеленым. Мерит с благоговейным трепетом взяла корону Нефертити и возложила ее сестре на голову — а мы с Ипу смотрели, затаив дыхание. Я пыталась представить себе, каково это: быть царицей Египта и носить на голове изображение священной кобры.

— И как оно? — поинтересовалась я.

Нефертити закрыла глаза.

— Как будто ты — богиня.

— Ты пойдешь к нему до начала празднества?

— Конечно! Я явлюсь туда рука об руку с ним. Не думаешь же ты, что я допущу, чтобы он пришел с Кийей? Довольно и того, что он вернется к ней в постель.

— Таков обычай, Нефертити. Отец сказал, что он должен посещать ее каждые две недели. Ты ничего не можешь с этим сделать.

— Я много чего могу сделать! — Ее взгляд лихорадочно заметался по комнате. — Во-первых, мы не останемся в этих покоях.

— Что? — Я расставила все мои горшочки с травами на подоконнике. Я распаковала свои сундуки. — Но мы же скоро уедем из Фив — как только Тийя объявит, что мы переезжаем в Мемфис. Мне придется все укладывать заново.

— Этим займется Ипу. Отчего это вдруг фараон и царица должны спать порознь? Наши родители спят в одной комнате, — заметила Нефертити.

— Но они же не…

— Власть! — Нефертити подняла палец, а наши служанки тем временем делали вид, будто вовсе и не слушают нашего разговора. — Вот в чем дело! Они не хотят, чтобы царица заполучила слишком много власти.

— Что за глупость! Царица Тийя — фараон во всем, кроме имени.

— Да! — Нефертити принялась яростно причесываться, взмахом руки отослав Мерит и Ипу. — Во всем, кроме имени. А что у нас есть в жизни, кроме имени? Что запомнится в вечности? Платье — или имя, которое я носила?

— Твои деяния. Вот что будут помнить.

— А деяния Тийи будут помнить? Или их припишут ее мужу?

— Нефертити…

Я покачала головой. Сестра слишком высоко метила.

— Что? — Она отшвырнула расческу, зная, что потом Мерит ее подберет. — Хатшепсут была царем. Она короновала себя.

— Тебе следовало отговаривать его, — указала я. — А вы говорили на барже об Атоне!

— Отец сказал, чтобы я прибрала его к рукам. — Нефертити самодовольно улыбнулась. — Он не сказал — как именно. Идем!

— Куда?

— В покои царя.

Нефертити стремительно вышла в коридор, я — за ней по пятам. Стражники у входа в покои фараона посторонились. Мы влетели в прихожую и остановились у входа в две раздельные комнаты. Одна из них явно служила Аменхотепу спальней. Нефертити взглянула на вторую комнату и кивнула.

— После праздников она достанется тебе.

Я уставилась на нее:

— А ты где будешь?

— В этой.

Нефертити резко распахнула дверь в личную комнату царя, и я услышала изумленный возглас Аменхотепа. Я заметила мельком мозаичные стены и алебастровые светильники, а потом дверь захлопнулась, и я осталась одна в прихожей. Несколько мгновений было тихо, а потом из-за закрытой двери послышался смех. Я ждала в прихожей, пока Нефертити выйдет, думая, что смех вскорости прекратится, но солнце опускалось все ниже и ниже, а молодая чета, похоже, и не собиралась выходить.

Я уселась и огляделась по сторонам. На низеньком столике лежали листы папируса с поспешно набросанными стихами, восхваляющими Атона. Я взглянула на дверь царской комнаты — та была плотно затворена — и принялась читать. Это были гимны солнцу. «Податель дыхания животным… Твои лучи среди великого зеленого моря». Там было множество листов, исписанных стихотворениями, все они были разными, и все были посвящены Атону. Я читала несколько часов, пока Нефертити не заговорила там, в комнате. Голос Аменхотепа проник через стены, но я не смела представлять себе, о чем они говорят с таким пылом. Вечерело, и я постепенно стала задаваться вопросом, а пойдем ли мы вообще на празднество. Когда в дверь кто-то постучал, я заколебалась, но услышала отчетливо прозвеневший голос Нефертити:

— Мутни может ответить там.

Она знала, что я так и сижу здесь, жду ее.

За дверью обнаружился военачальник Нахтмин.

Он отступил на шаг, явно не ожидая увидеть меня в прихожей царя, и, судя по тому, какой взгляд он бросил на дверь царской спальни, мне стало ясно, что Нахтмин задумался, уж не взял ли Аменхотеп обеих сестер в любовницы.

— Госпожа… — Его взгляд прикипел к запертой двери внутренних покоев. — Я вижу, фараон… занят.

Я густо покраснела.

— Да, он сейчас занят.

— Тогда, возможно, ты сможешь ему передать, что его отец и мать ждут его в Большом зале. Празднество в его честь идет уже несколько часов.

— А может, ты бы сам передал эту весть? — спросила я. — Мне ужасно не хочется… беспокоить их.

Нахтмин приподнял бровь.

— Что ж, хорошо.

Он постучал в дверь спальни, и из-за двери донесся мелодичный голос моей сестры:

— Входите!

Нахтмин исчез за дверью и несколько мгновений спустя появился снова.

— Они говорят, что придут, когда будут готовы.

Мне стоило большого труда скрыть разочарование. Нахтмин протянул мне руку:

— Это не значит, что ты должна пропустить празднество.

Я посмотрела на закрытую дверь и заколебалась. Если я уйду, Нефертити рассердится. Она заявит, что я ее бросила. Но я уже несколько часов сижу и разглядываю мозаики в прихожей, а солнце уже село…

Я поспешно протянула руку, и Нахтмин улыбнулся.

На помосте в Большом зале теперь стояло четыре золотых трона. Под ним поставили длинный стол, за которым сидели мои мать с отцом. Я видела, как они едят и беседуют с придворными визирями Старшего. Нахтмин провел меня к ним, и по пути я чувствовала на себе взгляд тети.

— Визирь Эйе… — Военачальник вежливо поклонился. — Госпожа Мутноджмет прибыла.

От того, что он, оказывается, знает мое имя, меня охватил трепет. Отец встал, нахмурившись, и резким тоном поинтересовался:

— Это прекрасно, но где еще одна моя дочь?.

Мы с Нахтмином переглянулись.

— Они сказали, что придут, когда будут готовы, — ответила я и почувствовала, как краска заливает мое лицо.

За столом кто-то ахнул. Это была Кийя.

— Благодарю, — сказал отец, и Нахтмин удалился.

Я уселась, и передо мной тут же появились чаши с едой: жареный гусь с чесноком, ячменное пиво и ягненок в меду. Играла музыка, и за стуком чаш трудно было расслышать, о чем говорят мои родители. Но Кийя перегнулась через стол, и голос ее прозвучал очень отчетливо.

— Она просто дура, если думает, что он меня позабудет. Аменхотеп обожает меня. Он посвящает мне стихи.

Я вспомнила о папирусах с гимнами в покоях Аменхотепа, и мне стало любопытно: уж не он ли их написал?

— Я забеременела в первый же год брака, и я уже знаю, что это будет сын, — со злорадным торжеством заявила Кийя. — Аменхотеп даже выбрал ему имя.

Я чуть было не спросила какое, но прикусила язык. Впрочем, моего вопроса и не потребовалось.

— Тутанхамон, — сказала Кийя. — Или, может, Небнефер. Небнефер, царевич Египта, — мечтательно произнесла она.

— А если родится девочка?

Черные глаза Кийи расширились. Подведенные сурьмой, они выглядели необыкновенно огромными.

— Девочка? С чего бы это вдруг…

Но она не договорила — ее прервало пение труб, возвестивших о появлении моей сестры. Все повернулись и увидели Нефертити, вошедшую в зал руку об руку с Аменхотепом. Придворные дамы Кийи тут же принялись перешептываться, поглядывая то на меня, то на мою сестру.

Царица Тийя резким тоном поинтересовалась у сына:

— Может, мы потанцуем, пока ночь еще не закончилась?

Аменхотеп взглянул на Нефертити.

— Да, можно и потанцевать, — сказала моя сестра, и тетя не оставила незамеченной такую почтительность со стороны своего сына.

Многие гости напились в эту ночь допьяна — с рассветом их должны были отнести в их носилки. Я остановилась вместе с родителями в мозаичном коридоре, ведущем к царским покоям; от холода меня била дрожь.

Мать нахмурилась:

— Ты дрожишь.

— Я просто устала. В Ахмиме мы никогда не засиживались настолько допоздна.

Мать задумчиво улыбнулась:

— Да, теперь многое будет иначе.

Она внимательно взглянула мне в лицо.

— Что там произошло?

— Аменхотеп был с Нефертити до празднества. Она пошла к нему. Нефертити сказала, что он попросил ее провести ночь с ним.

Мать, видя, что я несчастна, коснулась моей щеки:

— Не стоит бояться, Мутноджмет. Твоя сестра всего через дворик от тебя.

— Я понимаю. Просто я никогда еще не проводила ночей одна, без нее.

У меня задрожали губы, и я попыталась сжать их.

— Ты можешь спать у нас, — предложила мать.

Я покачала головой. Мне тринадцать лет. Я уже не ребенок.

— Нет, мне нужно привыкать к этому.

— Так значит, Кийя лишится своего положения, — заметила мать. — Панахеси будет в ярости.

— Он будет яриться долго, — сказала я.

Тут к нам присоединились отец и Нефертити.

— Отведи Нефертити в ваши покои, — велел отец. — Мерит ждет.

Он положил руку на плечо сестре, чтобы подбодрить ее.

— Ты поняла, что тебе делать?

Нефертити покраснела.

— Конечно.

Мать тепло обняла ее и прошептала на ухо мудрые напутствия, которых я не расслышала. Потом мы расстались с родителями и пошли по расписным коридорам дворца. Слуги плясали на празднестве, и наши шаги гулко разносились по пустым коридорам Мальгатты. Нынешней ночью закончилось наше детство.

— Итак, ты собираешься на ложе к Аменхотепу, — сказала я.

— И намереваюсь остаться там до утра, — сообщила Нефертити, быстро шагая вперед.

— Но никто не проводит с царем всю ночь! — воскликнула я и прибавила шагу. — Он спит в одиночестве!

— Сегодня ночью я изменю этот обычай.

В наших покоях горели масляные лампы. В их мерцающем свете казалось, будто нарисованные на стенах тростниковые заросли шевелятся. Мерит, как и сказал отец, была здесь, и они с Нефертити принялись шептаться. Ипу тоже присутствовала.

— Мы вымоем твою сестру и подготовим ее, — сказала она мне. — Я не смогу помогать тебе сегодня ночью.

Я обиделась, но смирилась с этим.

— Да, конечно.

Мерит с Ипу повели Нефертити в купальню. Когда они вернулись, то нарядили ее в простое платье. Потом они в четыре руки напудрили ей ноги и надушили волосы, чтобы Аменхотеп повсюду встречал лишь приятные запахи.

— А парик мне надевать? — спросила у меня Нефертити, хотя ей следовало обратиться с этим вопросом к Мерит, сведущей в подобных вещах.

— Иди без него, — предложила я. — Пусть он увидит тебя нынешней ночью такой, какая ты есть.

Стоявшая рядом со мной Ипу кивнула, и мы стали вместе наблюдать, как Мерит умастила лицо Нефертити кремом и сбрызнула волосы лавандовой водой. Потом моя сестра встала, и служанки отступили. Все трое повернулись ко мне, ожидая, что я скажу.

Я улыбнулась:

— Чудесно.

Сестра обняла меня, и я глубоко вздохнула, так что это я, а не Аменхотеп, первой почувствовала исходящий от нее аромат. Мы стояли, прижавшись друг к другу, в тусклом свете ламп.

— Я буду скучать по тебе этой ночью, — сказала я, подавив свой страх. — Надеюсь, ты натерлась мятой и миррой? — добавила я, давая сестре единственный совет, на который была способна.

Нефертити закатила глаза.

— Конечно.

Я отстранилась и посмотрела на нее.

— А ты не боишься?

Нефертити пожала плечами.

— Да нет.

— А Ранофер? — негромко спросила я.

— Мы с ним ничего не делали.

Я пристально взглянула на нее.

— Только трогали друг друга. Я никогда…

Я быстро кивнула.

— Это не имеет значения. Важно только то, что теперь я буду верна ему.

Нефертити вскинула голову, и ее темные волосы упали на плечи. Она заметила свое отражение в полированной бронзе.

— Я готова к этому. Я готова быть царицей, как о том молилась когда-то моя мать. Она вышла замуж за нашего отца в надежде, что однажды этот путь приведет к трону, — и вот это случилось.

— Откуда ты это знаешь?

Я никогда не думала о первом браке моего отца с этой стороны. Мне и в голову не приходило, что царевна из Миттани могла выйти замуж за брата царицы, чтобы дать шанс своему ребенку взойти на трон.

Наши взгляды встретились в зеркале.

— Мне рассказал отец.

— Так она не любила его?

— Конечно любила. Но прежде всего она заботилась о будущем своего ребенка.

Нефертити повернулась к Мерит, и взгляд ее был тверд.

— Я готова.