1856 год

За то непродолжительное время, что мы отсутствовали, все изменилось.

Мы ехали по Джханси в ошеломленном молчании. Храм Махалакшми, в котором мы всегда раздавали еду бедным, был заперт. Его цветные окна забили досками и повсюду развесили таблички, на которых по-английски было написано: «Храм закрыт!». За бывшим храмом большой участок земли был огорожен грубо сколоченными досками. Там британцы организовали скотобойню. Даже в наши дни, разговаривая с европейцами, я всякий раз убеждаюсь, что они знают об Индии лишь одно: у нас корова считается священным животным. Некоторые настолько сильно заблуждаются, что думают, будто бы мы считаем, что наши предки произошли от коров. Это полнейший вздор, не имеющий к истине ни малейшего отношения. Мы просто никогда не убиваем животное, дающее молоко. Корова священна потому, что ее молоком поят детей, если у их матерей оно пропадает. Из всех возможных оскорблений, которые британцы могли нам нанести, бойня была наихудшим. Само по себе убийство коров было страшным святотатством, но то, что их убивали возле самого священного места в Джханси, было просто чудовищным. Лучше бы британцы вообще разрушили храм.

Книжная лавка, в прошлом очаровавшая меня своей золотисто-голубой вывеской «Книги на хинди, маратхи, английском», теперь имела другое название: «Английские книги». Куда бы мы ни глядели, всюду развевались на холодном ветру красно-синие британские флаги. Создавалось впечатление, что британцы играют в игру, цель которой состоит в водружении своего флага везде, где только можно. Британские флаги реяли над складами, свешивались с балконов домов, развевались даже над колодцами, из которых женщины каждое утро черпали воду.

Когда мы доехали до Рани-Махала, возникло ощущение, что дворец в наше отсутствие накрыли тяжелым серым покровом. Отчасти это было обусловлено погодой: солнце редко выглядывало в разрывах между тучами. Сад выглядел печальным. Все деревья стояли голые. Казалось, что наш бог ветров Ваю обрушил всю свою силу на мой дом. Деревья, кустарник – все лишилось листвы. В моей голове пронеслась мысль о том, что я впервые назвала своим домом не Барва-Сагар, а другое место.

Никто нас не встречал. Мы послали вперед письмо, в котором рассказали обо всем, что случилось в Лондоне. Возможно, письмо просто не дошло.

Или, быть может, письмо принесло с собой слишком много разочарований.

Я почувствовала себя неловко в меховом плаще, подаренном мне при совсем других обстоятельствах. Спешившись, я сбросила плащ с плеч и теперь держала его в руках. Джхалкари и стражи сделали то же самое. Страж, стоявший на посту, очень низко поклонился и впустил нас внутрь, но коридоры удивляли своей тишиной.

Мы стали подниматься по ступенькам лестницы. Там, в зале дурбара, мы увидели Азимуллу-хана. Ни один другой человек на земле не вызвал бы у нас большего удивления, чем он. Рядом с ним я заметила другого человека. Я решила, что это Сагиб. Рани, одетая в синюю ангаркху из мягкого узорчатого шифона, отороченную на рукавах и вокруг шеи кроличьим мехом, с величественным видом сидела на серебристой подушке.

Увидев нас, рани встала и спросила:

– Почему никто не сказал мне, что вы вернулись?

Я окинула взглядом зал. Другие дургаваси тоже поднялись со своих мест. Азимулла-хан обернулся и посмотрел на нас. Как же мне хотелось стереть самодовольную улыбку с его лица!

Мы подошли к рани и по очереди поклонились, прикасаясь к ее ногам и сжимая ладони в намасте. Затем все заговорили одновременно. Прислуга принесла и разложила для нас подушки. Арджуну, Джхалкари и мне указано было усесться слева от Сагиба. Рани спросила, передумала ли королева, согласна ли она вернуть ей власть над княжеством Джханси.

Наше письмо не дошло.

– Королева Виктория многим интересуется, но у нее нет привычки давать прямые ответы, – промолвила я.

– Да, – тихо произнесла рани. – Мой друг Сагиб гостит здесь уже несколько дней. Хотя моего отца сейчас с нами нет, Сагиб полностью с ним согласен…

Мы терпеливо ждали, чтобы узнать, с чем же он согласен.

– Британцы не собираются возвращать Джханси, – наконец сказала рани, – но здесь на каждого британского солдата приходится сорок четыре индийских.

– Два миллиона солдат-индийцев против менее сорока пяти тысяч британских войск, – заявил Сагиб. – Если все узнают об этом Циркулярном меморандуме, а они узнают, будет восстание. Сердца индийцев уже давно переполнены гневом и возмущением.

– Время, чтобы вода сбежала, – тихо произнес Азимулла-хан.

– А что такое Циркулярный меморандум? – спросила я.

– Постановление, выданное Ост-Индской компанией. Командующим офицерам приказано собирать гулящих женщин по всем деревням и отправлять в специальные дома на потеху британцам, – с мрачным видом сообщила рани. – Любую девушку, которую уличат в том, что она разговаривает с мужчиной, могут обвинить в проституции и послать в такой дом.

Голос ее звучал ровно, но я ощущала скрытую в нем ярость – так жаркое пламя теплится под тлеющими углями.

– Но как такое возможно? – спросила Джхалкари.

Никто в зале не возмутился. Видно было, что на этот счет уже многое было сказано. Я подумала о королеве Виктории, которая сейчас, пока мы это обсуждаем, должно быть, ужинает, сидя за роскошным столом. Хотела бы я знать об этом прежде!

– Каких-нибудь девушек уже обвинили? – спросила я.

– Да.

– Без суда? Без следствия? – воскликнул Арджун.

– Их просто уводят, – подтвердила его опасения рани. – Теперь, когда кутвали осознали свою власть над людьми, они ходят от дома к дому и требуют взятки.

– Кутвали всегда были лихоимцами, – сказал Арджун.

Кутвали – это полицейские. Они и впрямь всегда отличались алчностью. Ни одна уважающая себя семья добровольно не согласится, чтобы их сын стал кутвалем.

– И такое происходит во всех деревнях? – спросила я.

Мои мысли тотчас же обратились к Анудже, которая теперь жила в доме Шиваджи. Местные кутвали побывали в деревне? Смогут ли они заплатить?

– Да. Девчонок, которых отвозят в эти дома, используют, а когда они заболевают, их выгоняют. Семьи не принимают их обратно, а я сейчас не имею ни власти, ни денег им помочь, – сказала рани.

– Сипаи наконец готовы восстать, – сказал Азимулла-хан. – Мы тоже должны быть готовы.

– Люди говорят о меморандуме, – сказала ему рани, – но тому, кто не потерял ни жены, ни дочери, трудно поверить в такое, поэтому Азимулла привез нам подарок из Франции.

Мы повернули головы, проследив за взглядом рани. В углу зала, накрытое одеялом, стояло что-то довольно массивное. Сагиб поднялся на ноги и сорвал одеяло с подарка своего посланца. Это был довольно громоздкий металлический механизм.

– Печатный станок, – пояснил Сагиб. – Мы напечатаем этот мерзкий меморандум на каждом из языков Индии. Мы разошлем его во все деревни. Я собираюсь отправиться маршем на Дели. Десять тысяч человек…

– А с какой целью? – настороженно осведомился Арджун.

– Возродить власть Великого Могола. Под его властью Индия вновь станет страной княжеств, такой, какой она была до прихода британцев.

Представьте себе Великого Могола подобным папе римскому, а индийские княжества – католическим странам, признающим его власть. Сагиб предлагал реставрировать власть поверженного императора, а тот должен был освободить все княжества, захваченные прежде британцами, и вернуть их под власть индийцев.

– Десять тысяч воинов Сагиба, а как же другие государи? – спросил Арджун.

– Все, кто не захочет жить под властью британцев, присоединятся, – сказал Азимулла-хан. – Тут или вы с нами, или против нас.

Он с наглой самоуверенностью посмотрел на рани, но на лице моей госпожи читались нешуточные сомнения.

– Я уже говорила: если я помогу сипаям, но британцы все равно победят, что они со мной сделают? Что они сделают с Джханси, если уж на то пошло? Я нахожусь в трудном положении. Мне следует соблюдать нейтралитет.

– И ваша совесть позволит вам сохранять нейтралитет даже после меморандума? – рассердился он. – Предположим, вы откажетесь помочь сипаям. Тогда все решат, что вы на стороне британцев. Что в таком случае будет с Джханси?

* * *

Как только рани отпустила нас, я поспешила вниз по лестнице в дургавас, чтобы написать Анудже письмо. Надо предупредить ее о меморандуме и о том, что вытворяют кутвали. Она должна спрятаться, если кутвали постучат в дом Шиваджи. Затем я пошла к Гопалу и попросила переслать письмо сестре. Возвращаясь в зал дурбара, я встретила на лестнице Арджуна. В мягком колышущемся свете масляных светильников его лицо казалось вытесанным из камня.

– Что ты думаешь об Азимулле с его угрозами по поводу с нами или против нас? – спросила я.

Арджун оглянулся. Возле нас стояла Мандар. Моти о чем-то разговаривала с Каши несколькими ступеньками ниже. Я очень сомневалась, что они обращают на нас внимание.

– Британцев надо остановить, – сказал капитан. – Я давно знал, что сипаи рано или поздно восстанут, но мне не нравится, что Азимулла-хан собирается возглавить их. Его надо держать подальше от любой революции.

– Да, но теперь я понимаю, почему Азимулла-хан настолько желчен, – заявила я.

– Сита, я хочу тебе кое-что сказать.

Мы стояли в мерцающем свете масляных ламп. Стражи, поднимаясь и спускаясь, проходили мимо нас.

– Тогда на судне… когда я сказал, что надеюсь со временем жениться и иметь детей… я имел в виду тебя… Я хочу взять тебя в жены и иметь от тебя детей…

Меня охватило волнение, и я, чтобы не упасть, прислонилась к стене. Почему он признался мне в этом? Мы ведь потерпели в Лондоне неудачу. Рани никогда не отпустит меня. Зачем он говорит о столь заманчивой возможности, если понимает, что все это теперь находится вне нашей досягаемости?

– Я дургаваси. Мне двадцать два года. Я должна помогать отцу. Не стоит разрушать нашу дружбу несбыточными мечтами.

Я знала, что в моих словах звучала горечь. Я видела в его глазах сожаление. Однако Арджун лишь поклонился, давая знать, что он все понял, и провел меня в зал дурбара.

Там я подавила чувства, которые грозили задушить меня. Я справлюсь. Я справлялась и с худшим. Я стебель бамбука, а бамбук гнется, но не ломается.