В течение лета 1946 года, несмотря на свои многочисленные отъезды и таинственные дела, Нино необычно часто появлялся на улице Бодони.

Теперь, чтобы известить о своем приезде, ему не нужно было ни кричать, ни свистеть: достаточно было звукового сигнала или грохота мотора. Узеппе узнал бы эти звуки среди тысячи других! Но однажды, в середине июля, вместо них со двора донесся голос Нино: «Узеппе-е! Узеппе-е!», — сопровождаемый громким радостным лаем. Охваченный предчувствием необыкновенного сюрприза, Узеппе выглянул в кухонное окно и, с широко раскрытыми глазами, не застегнув сандалий, помчался вниз по лестнице. Через несколько ступеней одна из сандалий свалилась у него с ноги, но, чтобы не терять времени, он не стал ее подбирать, а снял и вторую, оставив обе на лестнице. Желая спуститься побыстрее, он проделал часть пути, усевшись на перила, но на площадке четвертого этажа натолкнулся на белого гиганта, который приветствовал его так радостно, как будто знал целую вечность. Собака лизнула голые ноги Узеппе. В этот момент снизу подоспел смеющийся Нино. «Эй, а башмаки надеть забыл?» — крикнул он, подбегая. Услышав сбивчивое объяснение брата, Нино тут же скомандовал собаке: «Вперед, принеси их, давай!»

Та мгновенно взлетела вверх по лестнице и тут же вернулась с одной сандалией, потом — снова наверх и принесла в зубах вторую. Казалось, она все понимала, как человек. Такой была первая встреча Узеппе с Красавицей.

Это была сука, и кличку Красавица ей дали еще до того, как Нино ее увидел. Впервые она попалась ему на глаза крохотным щенком в 1944 году в Неаполе; ее держал на руках его деловой компаньон, с которым у Нино была назначена встреча в порту. Компаньон этот, занимавшийся контрабандой американских сигарет, только что купил щенка у какого-то мальчишки за несколько пачек «Кэмэла» и «Честерфилда» (мальчишка произносил «Камелле» и «Чессо о фьето»). Маленький продавец расхваливал товар, говоря, что это породистая собака и что стоит она по меньшей мере четыре-пять тысяч лир. Нино тут же захотел перекупить ее, предлагая более высокую цену, но новоиспеченный хозяин ни за что не хотел уступить, заявляя, что за десять минут уже привязался к щенку, как к близкому родственнику. В момент покупки собаку уже звали Красавицей — под этой кличкой продавец представил ее покупателю, и крохотный щенок отзывался на свое имя.

С того дня собака запала в сердце Нино, и когда ему приходилось встречаться с ее хозяином (звали его Антонио), всякий раз он повторял свое предложение, но Антонио отказывался, хотя Нино увеличивал цену. Он даже подумывал о том, чтобы украсть собаку, но не решался из соображений чести: как-никак Антонио раньше был его компаньоном, да и теперь они иногда работали вместе.

Но в июле 1946 года Антонио участвовал в вооруженном ограблении и был арестован. Обеспокоенный участью Красавицы, он немедленно нашел способ сообщить Нино, что собака теперь принадлежит ему: лишь бы он успел найти и забрать ее, пока она не попала в приемник для бродячих животных.

Нино помчался к дому, где жил Антонио, но, не найдя собаки там, понял, что искать ее надо около здания тюрьмы. И действительно, подойдя к Поджореале, уже метров за двадцать в наступающей темноте он увидел что-то вроде белого медведя, бродившего вдоль наружных стен. Существо это время от времени ложилось как бы в ожидании чего-то, и беспрестанно скулило. Как Нино ни звал ее, как ни тянул за ошейник, собака не хотела уходить, она не обращала на Нино внимания, продолжая однообразно и безутешно скулить, и в ее голосе, хорошенько прислушавшись, можно было разобрать: «Антонио… Антонио… Антонио…»

Наконец Нино удалось убедить ее такими словами: «Меня тоже зовут Антонио (или Антонино, Антонуццо, Нино, Ниннуццо, Ниннарьедду), и теперь единственным Антонио в твоей жизни буду я, потому что тот, другой Антонио выйдет отсюда не раньше, чем ты состаришься. А если ты останешься тут, приедут живодеры, заберут тебя и убьют своими гнусными газами. Ты ведь знаешь, что я полюбил тебя с первого взгляда. После смерти моей единственной собаки я не хотел их больше брать, но когда увидел тебя, подумал: или эта, или никакая. Так что если ты сейчас со мной не пойдешь, оставишь одинокими двух Антониев. Знаешь, и моего деда из Мессины звали Антонио. Давай, пойдем. Это судьба, мы должны быть вместе».

Вот какой была собака, с которой Давиде увидел Узеппе. Сразу же, с первой встречи на лестничной площадке, Узеппе понял, что Красавица чрезвычайно похожа на Блица, хотя внешне они были полной противоположностью друг другу. Как и Блиц, Красавица, приветствуя, пританцовывала, и, целуя, лизала лицо шершавым языком. Она смеялась мордой и хвостом, как Блиц, но с самого начала было видно, что смотрят они по-разному: в карих глазах Красавицы проскальзывала иногда особая мягкость и грусть, может быть потому, что она была сукой. Порода ее, так называемая абруццская овчарка, ведет свое начало из Азии, где с доисторических времен предки Красавицы сопровождали первых на земле пастухов с их овечьими стадами. Как овчарка Красавица была почти сестрой овцам, которых она должна была храбро защищать от волков. Всегда терпеливая и послушная, иногда она становилась свирепой, как дикий зверь.

Вид у нее был добродушный, полный достоинства, шерсть — белая, густая, слегка взъерошенная, морда — веселая и добрая, нос — коричневый.

Ей было два года, а в пересчете на человеческую жизнь — пятнадцать. Временами она вела себя, как щенок: стоило бросить ей шарик, как она начинала играть и носиться, как сумасшедшая. Но иногда она казалась тысячелетней старухой, умудренной знаниями и древней памятью.

При прежнем хозяине Красавица часто гуляла одна и дважды случалась с неизвестными кобелями. В первый раз, должно быть, это был пес черной масти или с черными пятнами, потому что из семи появившихся на свет щенков некоторые были черными с белыми пятнами, некоторые — белыми с черными пятнами, один — весь черный с белым ухом, и, наконец, последний, — весь черный с белым воротничком и пучком белых волос на кончике хвоста. Красавица любовно ухаживала за ними и кормила их под лестницей, но через несколько дней Антонио, не зная, что делать с этими семью бедными дворняжками, хоть и с угрызениями совести, тайком забрал их и умертвил.

Через несколько месяцев Красавица снова понесла от какого-то бродячего пса. На этот раз роды были тяжелыми, она сама чуть не умерла, пришлось делать ей операцию, после которой она больше не могла иметь щенков.

Может быть, именно эти воспоминания заволакивали грустью ее глаза…

С тех пор, как Нино стал хозяином Красавицы, чтобы не оставлять ее одну, он не ходил ни в кино, ни на концерты, ни на танцы — и во все другие заведения, куда с собаками не пускали. Если случалось, что ему говорили: «Извините, у нас с собаками вход воспрещен», он тотчас же поворачивал обратно с презрительной и злой гримасой, а иногда ругался самыми грязными словами. Однажды Нино с собакой вошел в бар. Красавица тут же облизала несколько пирожных, выставленных на прилавке, и мигом проглотила одно из них. Однако в пирожном этом был то ли фисташковый орешек, то ли еще какой-то ингредиент, который пришелся Красавице не по вкусу. Она тут же с отвращением изрыгнула на пол все, что было у нее в желудке. Хозяин бара стал выражать неудовольствие по поводу того, что собака испачкала помещение. Его причитания разозлили Нино, и он заявил: «Блевотина моей собаки многим лучше, чем твои пирожные и кофе!.. Фу, какая гадость!» — добавил он демонстративно, пригубив из чашечки (он заказал кофе эспрессо), и оттолкнул ее с гримасой отвращения, как будто и его вот-вот вытошнит. Затем, величественно бросив на стойку пятьдесят лир в качестве возмещения ущерба, он позвал Красавицу и навсегда вышел из бара с видом человека, отряхнувшего со своих подошв прах этого негостеприимного места. Красавица, со своей стороны, тоже не выказывала ни стыда, ни угрызений совести, напротив, она весело бежала за Нино, неся как флаг, свой пушистый хвост (таким хвостом могла бы гордиться и лошадь).

Но наибольшей жертвой Нино ради собаки было то, что он больше не ездил на мотоцикле. Вскоре он даже решился продать свой «Триумф», надеясь при первом удобном случае приобрести автомобиль, чтобы брать с собой Красавицу. Но мотоцикл у него купили в рассрочку, заплатив в три приема, и Нино, вместо того, чтобы откладывать деньги, каждый раз тратил их, поэтому новая машина этим летом оставалась лишь мечтой. Часто Нино, остановившись перед каким-нибудь автомобилем, внимательно и завороженно разглядывал его, иногда в сопровождении Красавицы или Узеппе. Обсуждая будущую покупку, они рассуждали о приемистости, пробеге, объеме цилиндра…

Нино не хотел ни на минуту расставаться с собакой, иногда он предпочитал ее общество даже любовному свиданию! Та отвечала ему полной взаимностью, хоть и не забывала о другом Антонио, который сидел в Поджореале. Даже случайно, в разговоре незнакомых ей людей, услышав имя Антонио, она тотчас же приподнимала свои белые висячие уши, а ее осознанный взгляд выражал тревогу. Она сама поняла, что Антонио, хотя и жил в Неаполе, был недосягаем. Нино относился к собаке с уважением, и чтобы не бередить рану, старался не произносить в ее присутствии имя прежнего хозяина.

На Красавицу, как и на других близких к природе тварей, слова имели непосредственное и конкретное воздействие. Например, если произносили слово «кошка», она слегка шевелила хвостом, приподнимала уши, в глазах у нее зажигались вызывающие и одновременно веселые огоньки (действительно, как и Нино, она не принимала всерьез кошачье племя; если кошка при встрече угрожающе шипела, Красавица сначала принимала вызов, наверное, чтобы не обидеть кошку, но, сделав два-три прыжка в ее сторону, отходила, смеясь и как бы говоря: «Что ты о себе воображаешь? Может, принимаешь себя за волка?!»)

Теперь, после знакомства с Узеппе, едва при ней произносили его имя, Красавица начинала радостно и нетерпеливо прыгать. Когда они бывали в Риме, Нино ради забавы не мог удержаться и искушал ее, предлагая: «Пошли к Узеппе?» И часто, не желая огорчать животное, он действительно шел к брату. Так собака стала одной из причин частого появления Нино в доме матери в июле и августе.

Однако соблазны лета не оставляли Нино в покое. При любом удобном случае он мчался на пляж и возвращался оттуда бронзовый от загара, с блестящими глазами, немного покрасневшими от солнца и воды, с волосами, пропитанными солью. Красавица тоже пропахла соленой морской водой и часто чесалась, так как песок застревал у нее в шерсти. Тогда Нино вел ее мыться в специальную парикмахерскую для собак, откуда она выходила несколько растерянной, но обновленной — белой и причесанной. Как дама из салона красоты.

Нино обещал Узеппе взять и его на море и научить плавать, но у него в Риме было так много дел, дни так быстро летели один за другим, что на обещанную поездку не оставалось времени. Да и их прогулки втроем (Нино, Узеппе и Красавица) хоть были и частыми, но очень короткими: они никогда не ходили дальше Пармиды или Авентинского холма.

Тем летом Нино носил цветастые американские рубашки, купленные им в Ливорно. Такие же рубашечки он принес и для Узеппе. Нино не забыл и о матери: он подарил ей полотенца с клеймом английских военно-воздушных сил и соломенные африканские шлепанцы, а также металлическую пепельницу, покрашенную «под золото», украденную им в какой-то гостинице.

В конце августа, приехав в Рим на несколько дней, из-за Красавицы Нино поссорился с людьми, у которых обычно останавливался. Недолго думая, он схватил чемодан и вместе с собакой явился на улицу Бодони.

Ида наскоро приготовила ему комнатку, где стоял маленький матрац.

Красавица не была комнатной собакой, как Блиц, и крохотная квартирка с ее появлением, казалось, еще более уменьшилась в размерах, как если бы в ней поселился гигант. Но Ида охотно приняла бы и настоящего белого медведя — так она была рада, что Ниннуццо снова дома, хоть и проездом. Собака спала в комнатке Нино, на полу у кровати, утром спокойно и терпеливо дожидаясь пробуждения хозяина, но стоило ему немного потянуться или зевнуть, или просто приоткрыть глаза, как она тут же радостно шумно вскакивала, приветствуя его, как некоторые первобытные племена приветствуют восход солнца. Так в доме узнавали, что Нино проснулся.

Это происходило обычно около полудня. До этого часа Ида, как обычно, суетясь на кухне, старалась не шуметь, чтобы не побеспокоить своего первенца, молодой храп которого доносился из-за двери. Она гордилась этими звуками. Если уже проснувшийся Узеппе начинал шалить, она делала ему замечание, как если бы там, в комнате, спал глава семейства, кормилец. Что Нино работает, было ясно, потому что он зарабатывал деньги (правда, немного), но что это была за работа — оставалось непонятным (было более или менее известно, что речь шла о контрабанде и черном рынке, для Иды это была еще одна тревожная загадка).

Через пару минут после неистовств Красавицы из комнатки вылетал Нино, в одних трусах, и начинал мыться на кухне с помощью губки, заливая весь пол. Вскоре кто-то громко звал его со двора (чаще всего это был парень в рабочем комбинезоне), и Нино мчался вниз вместе с Красавицей, забегая домой в течение дня. Ида пошла на самую большую жертву со своей стороны: она дала сыну ключи от квартиры, которые для нее значили очень много — больше, чем ключи Святого Петра. Нино возвращался поздно ночью, будя не только Иду, но и Узеппе, который в полусне бормотал: «Нино… Нино…» Пару раз он оставлял дома и собаку, которая ждала возвращения хозяина и встречала его с шумной радостью, а он останавливал ее: «Тсс… Тсс».

Так продолжалось всего пять дней, но этого было достаточно, чтобы Ида начала мечтать. Особенно по утрам, когда она в кухне чистила овощи, а оба сына еще спали, ей казалось, что у нее снова настоящая семья, что никакой войны не было, что мир снова пригоден для жизни. На третий день Нино проснулся раньше обычного, но еще не выходил из своей комнаты. Ида зашла к нему и, в конце концов, хоть и осторожно, заговорила о продолжении учебы, «чтобы обеспечить себе будущее». Она бы постаралась, сколько времени будет нужно, зарабатывать на всех, также и с помощью частных уроков… Нынешние занятия Нино казались ей временными, неосновательными.

В простоте душевной она уже давно вынашивала в мыслях свое предложение. Однако на этот раз Нино не взорвался (раньше произошло бы именно так), а слушал мать с каким-то веселым терпением, почти жалея ее. Когда Ида вошла, Нино был голым; чтобы не смущать ее, он проворно прикрыл низ живота цветастой рубашкой. В этот ранний для него час (еще не было десяти) он лениво потягивался и зевал, но на порывистые ласки Красавицы то и дело отвечал быстрым движением, при котором, несмотря на рубашку, открывалась то спереди, то сзади его молодая нагота. Среди этой возни он все же рассеянно прислушивался к словам матери, с видом человека, в сотый раз выслушивающего один и тот же глупый анекдот, к тому же рассказываемый каким-нибудь тупицей. Наконец, Нино воскликнул: «Мать, ты думаешь, о чем говоришь?! Красавица, прекрати!.. Ма, что ты такое плетешь? Дипломы? Я… (зевок)… у меня этих дипломов навалом, ма!».

«Я говорю не о высшем, а хотя бы о среднем образовании… Аттестат зрелости в жизни всегда пригодится… как основа…»

«Я давно зрелый, ма! Я зрелый!!!»

«Тебе бы не стоило большого труда… Ты уже подходил к концу… в лицее, когда бросил… Достаточно небольшого усилия… ты не глупый… столько жертв уже принесено… а теперь, когда война закончилась…»

Нино внезапно нахмурился и даже сердито прикрикнул на собаку. Сев на кровать, не прикрывая больше наготу, он воскликнул: «Война — это комедия, ма!» И встал во весь рост. Голый, бронзовый от загара, посреди этой жалкой, душной комнатенки он казался героем. «Но комедия еще не закончилась», — добавил он, будто грозя кому-то.

Казалось, к нему вернулось детское выражение лица, упрямое и почти трагически-капризное. Балансируя на одной ноге, как балетный танцовщик, он надевал трусы.

«Эти сволочи собираются жить, как раньше, разве ты не видишь? Так вот, не получится! Они вложили нам в руки, когда мы были еще сопляками, настоящее оружие! И теперь мы им устроим мир! Ма, мы все разнесем!»

Нино был возбужден. Казалось, мысль о всеобщем разгроме вызвала у него бурное веселье. «А вы собираетесь вернуть нас в школы! — продолжал Нино уже на „правильном“, литературном языке, чтобы поиздеваться над матерью, — латинский письменный и устный, история, математика, география… Географию я и сам изучу. На местности. История! Они из нее комедию устроили, и с этим надо кончать! Мы с этим покончим!.. А математика! Знаешь, ма, какое число мне больше всего нравится? Ноль! Красавица, подожди там, сейчас пойдем… Мы — поколение насилия! Когда научишься играть оружием, то хочется играть и играть!.. Они думают, что снова нас надуют… Все те же штучки: работа, договоры, указания, столетние планы, школы, тюрьмы, армия… И все начнется сначала! Да-аа? Как бы не так! Паф! Паф! Паф!» — В это мгновение Ида снова увидела в глазах сына вспышку, знакомую ей по той памятной ночи, когда он пришел в барак с Квадратом. Произнося свое: «Паф, паф, паф», он всем телом целился в мишень, которой была планета Земля, с ее королевствами и республиками в полном наборе. «Мы — первое поколение нового времени, — продолжал Нино с пафосом, — мы — атомная революция! Мы оружие ни за что не отдадим, ма! Они… они не знают, ма, как хорошо жить!»

Нино поднимает руку и вытирает своей цветастой рубашкой пот, который блестит среди черных завитков подмышек, потом вдруг счастливо смеется и убегает на кухню. Оттуда слышен шум воды, и через мгновение весь пол уже залит. Из комнаты доносится неистовый лай собаки, нетерпеливо носящейся вокруг кровати. «Нино! Нино! Нино-о-о-о!» — разбуженный гамом появляется Узеппе, за ним следует ликующая Красавица.

В монологе Нино Иду особенно испугали слова об оружии. С некоторых пор она чувствовала по отношению к сыну неполноценность, как бедная провинциалка перед столичной суперзвездой. Она соглашалась с его доводами, отказываясь от собственного мнения, и подчинялась ему, как какой-то машине из области научной фантастики. Из всех возможных предположений нельзя было исключить и такое: Нино был бандитом! Но это ничего не меняло в движении созвездий, и Ида гнала от себя подобные мысли. Дома, на улице Бодони, она видела перед собой сына, пышущего здоровьем и ни в ком не нуждающегося, тем более — в ней.

Но в сегодняшних словах Нино она услышала то, что не могло не встревожить ее. После освобождения Рима был издан указ, предписывающий населению сдать все оружие властям. Ида знала об этом указе с тех пор, как давала частные уроки южноафриканцу. Подозрение, что Нино не подчинился приказу, охватило Иду. В тот же день, позднее, когда сына не было дома, она, дрожа от собственной неслыханной дерзости, закрылась в комнатке Нино и стала шарить в его вещах, ища оружие… К счастью, она увидела только уже известные рубашки, чистые и грязные, трусы, чистые и грязные, пару сандалий, брюки и немного морского песка. Ида нашла также несколько цветных открыток и письмо на фиолетовой бумаге, из которого она успела прочесть только подпись («Лидия») и начало («О, незабываемая любовь моя»), а затем торопливо положила его на место, чтобы не поддаться искушению. Была там также книга «Как вырастить собаку».

Единственным оружием, которое она обнаружила (если его можно так назвать), был валявшийся на дне сумки ножик с ржавой ручкой, который Нино использовал, охотясь за морскими ежами на подводных камнях. Ида вздохнула с облегчением.

На пятый день Нино объявил, что завтра уезжает, и поскольку он собирался лететь на самолете, куда с собаками не пускали, он оставлял Красавицу на время своего отсутствия у матери на полном пансионе. Он вручил ей кучу денег на питание собаки. Строгим и важным тоном и почти учеными словами он объяснил, что Красавица каждый день должна есть столько-то молока, столько-то риса, тертое яблоко и не менее полукилограмма отборного мяса! Иду ошеломило роскошное меню плотоядной постоялицы, на которую в мясной лавке тратилось больше денег, чем на нее и Узеппе вместе взятых. Она вспомнила вонючую баланду, которой довольствовался бедный Блиц, и даже почувствовала обиду по отношению к гигантессе прерий. Но теперь, ей в утешение, Узеппе, следуя примеру собаки, соглашался съесть немного мяса. Этого было достаточно, чтобы Ида простила Красавице ее роскошные обеды.

Приблизительно через две недели Нино вернулся за собакой. Он сказал, что теперь у него была, хоть и временно, квартира на окраине, почти за городом, где Красавица могла жить вместе с ним. Адреса он, как обычно, не назвал. На известие о том, что на следующий день после его отъезда заходил Давиде, он ответил, что знает: Давиде прислал ему письмо, и они уже встретились. Нино рассказал Узеппе, что он ведет переговоры о покупке военного джипа, подержанного. Он показал ему фотографию машины и поговорил о ее достоинствах и недостатках: скорость у джипа была, правда, небольшая, но зато он легко преодолевал ложбины, бездорожье, небольшие речки, пески. При необходимости там можно было бы даже установить раскладные сиденья и спать.

На этот раз Нино зашел буквально на минутку, скорее заскочил, чем зашел: он даже не сел. По-видимому, внизу его ждал Ремо на грузовике, чтобы отвезти их вместе с Красавицей на новую квартиру. Нино бросился бегом вниз по лестнице, но ему пришлось остановиться: на площадке, вцепившись руками в перила, в цветастой рубашечке, подаренной братом, стоял Узеппе. Вид у него был храбрый, но он дрожал всем телом, как кролик: «Нино! Нино! Нино-о-о!»

Красавица мгновенно взлетела наверх, к Узеппе, но, даже не остановившись, бросилась обратно к Нино, как будто не зная, к кому из них мчаться.

Нино поднял голову и замедлил шаги. На напряженных губах Узеппе читался вопрос, а сам он сильно побледнел, как будто в этот вопрос ушли все его силы: «Посему (но тут же, как взрослый, поправился), почему вы уходите?!»

«Скоро увидимся, — ответил Нино, на мгновение остановившись на ступеньке и удерживая за ошейник рвущуюся вперед собаку. — В следующий раз я приеду за тобой на джипе», — пообещал он, и помахал на прощание рукой, но Узеппе не ответил, продолжая стискивать пальцами лестничные решетки. Тогда Нино поднялся на несколько ступеней и крикнул брату: «Поцелуй меня!» Это было 22 или 23 сентября.