Я колотил в дверь дома генерала Хоремхеба, пока не вышел старый слуга, за спиной у которого маячили два огромных воина. Я всеми силами старался не выказать страха.

– Я хочу видеть военачальника, – произнес я, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости.

– Кто его хочет видеть?

– Его сын.

В глазах старика мелькнуло еле заметное удивление, из чего я заключил, что его роль не сводилась к обязанностям простого слуги, однако он мгновенно овладел собой.

Продержав меня целый час у порога, он наконец провел меня в зал. Полулежа в необычном широком кресле, явно изготовленном в одной из дальних стран, меня ждал тот, кто был моим отцом. Он не пошевелился. Не встал мне навстречу. Он внимательно разглядывал меня, как будто видел в первый раз, потом сделал знак приблизиться к нему.

– Когда ты об этом узнал?

– В ночь смерти фараона.

– Каким образом?

– От Тута. А ему сообщили жрецы.

Мой отец кивнул. Я стоял достаточно близко и мог хорошо его разглядеть. Волевое и высокомерное лицо. Некрасивое, но значительное и серьезное. Женщины нашли бы привлекательной его спокойную властную манеру держаться и несколько загадочный и грозный вид. Широкие брови, крупные нос и рот. Небольшие, но живые глаза, печальный, но твердый взгляд. Из тех, что трудно выдержать. Черты лица были неправильными, однако оно дышало благородством. Я спросил себя, не унаследовал ли я его внешность. До сих пор у меня не было возможности узнать, какое впечатление я произвожу на женщин, не считая девушки из веселого дома, лица которой я почти не помнил и которой не стремился понравиться, и, конечно, Нефертити, но она, вероятнее всего, видела меня – по моей вине – ребенком, которым я уже не был.

– Что ты собираешься делать? – прервал мои размышления Хоремхеб.

– Царица попросила меня быть ее советником. Она хочет дать мне имение, но там я не буду чувствовать себя в безопасности, поэтому она приказала мне поселиться здесь.

– Это приказ царицы?

Он испытующе посмотрел на меня, но я сумел выдержать его взгляд, пообещав себе в будущем использовать это оружие, которое стоило больше любого меча. Я прошел испытание. Хоремхеб кивнул.

– Если хочешь, можешь ночевать у меня, но не чувствуй здесь себя как дома. Если ты не будешь служить моим интересам, я в любой момент отошлю тебя назад.

– Я пришел не за подачками, а за ответами, – не сдержавшись, выпалил я. Я знал, что мое лицо выражает гнев и волнение.

– Ты пришел, потому что раздосадован. Что ж, спрашивай, – сказал военачальник, сделав рукой жест, как будто я был одним из его солдат, что меня оскорбило.

– Это вас забавляет? – невольно вырвалось у меня.

Он и не подумал отвечать, и это разозлило меня еще больше.

– Нет. Теперь, когда я вижу, что ты унаследовал мою гордость, – нет.

Он подвинулся, освобождая место рядом с собой. Он видел меня насквозь, но это меня не волновало, я без стеснения стал громко задавать ему свои вопросы.

– Я отважный полководец. Я побеждал во всех сражениях… пока Эхнатон не связал мне руки. На самом деле это сделали жрецы, ты это знаешь, но виноват все же он, потому что он не управлял страной, как должно. Не знаю, действительно ли он верил в то, что говорил, или просто испугался, ибо моя власть росла и я повернулся спиной к жрецам… испугался моего неверия.

– Тогда почему вы сохранили верность фараону?

– Из‑за тебя. Я все время спрашивал себя, стоит ли игра свеч.

Я промолчал, хотя мне почему-то показалось, что он лжет.

– А моя мать?

– Умерла, когда ты был еще ребенком. У меня никогда не возникало желания связать свою жизнь с какой-нибудь женщиной. Она была служанкой, а не благородной дамой, но я исполнял свои обязанности и заботился о ней.

– Много лет прошло с тех пор, как вы отказались от меня, что теперь заставило вас признать меня своим сыном?

– Разве ты ушел бы, не поговорив со мной? – Он улыбнулся. За маской невозмутимости скрывался хищный зверь, обнаживший зубы. – С тобой ничего плохого не случилось. Тебя воспитали гораздо лучше, чем это сделал бы я. К тому же ты возненавидел бы меня, как Тут своего отца. Хотя вера Эхнатона была мне чужда, я испытывал к нему симпатию как к человеку и уважал его верного защитника Эйе, которого, в свою очередь, поддерживала старая Тейе. Хотя у нас теперь разные интересы, я все равно продолжаю уважать Эйе. – Он горько рассмеялся. – Храбрый полководец, обуреваемый добрыми чувствами. – Его смех меня напугал.

– А в чем разнятся ваши интересы и интересы Эйе?

Услышав этот бесцеремонный вопрос, он нахмурил свои густые брови, но тут же взял себя в руки.

– Египет как никогда нуждается в сильном фараоне, который мог бы восстановить границы и мудро управлять государством. – Он пожал плечами. – Я сделаю первое, а Эйе второе, если он решится нарушить слово, данное новому фараону.

– Но ведь это государственный переворот! – От возмущения я вскочил с кресла.

Он снова засмеялся. На этот раз его смех был самодовольным.

– Поверь мне, Нефертити будет мне за это благодарна, а страна – тем более. Только я способен поставить этих гиен на место, пусть даже ради этого придется вернуть им их бога. Мне даже не потребуется никого убивать, надо всего лишь вступить в брак.

– И что же вам мешает?

– Только Эйе и его вера в то, что Нефертити умнее своего сумасшедшего мужа. – При этих словах я вздрогнул, но промолчал. – И еще ты в качестве советника. – Я снова вздрогнул. – Ты дерзок, однако тебе не обойтись без прикрытия. Но помни, мое терпение не беспредельно.

Я кивнул.

– Могу я передать наш разговор Нефертити? – Он слегка наклонил голову, не более чем на два пальца.

– Не оскорбляй меня. Она и так все знает. Я не лукавый царедворец и теперь вижу, что ты тоже. Ты получил прекрасное образование. Похоже, Нефертити приняла верное решение.

– Я не доставлю вам хлопот. Я могу спать, как привык, вместе со слугами.

Его не задела моя колкость, скорее удивила. Вновь мелькнула хищная улыбка.

– Ни в коем случае. Они воины и не станут с тобой нянчиться. Надо, чтобы они уважали тебя как моего сына. Ты провел довольно времени среди слуг. И, разумеется, ты больше не должен называться рабским именем, так что возьми себе другое.

Это меня покоробило.

– Вы мне оказываете милость или стесняетесь моего имени?

Он не ответил. Я склонил голову – чуть ниже, чем он, – и, прежде чем уйти, решился спросить:

– Если бы игра не стоила свеч, ваши интересы остались бы прежними?

Он язвительно усмехнулся и промолчал.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Приготовления к церемонии прощания с фараоном, а также к торжественной встрече нового фараона – Нефертити, принявшей царское имя Семнехкара, – прошли без особых осложнений, хотя жизнь в Двух Землях на время замерла. В храмах проводились пышные церемонии, посвященные Атону, но чаще другим богам. Для успокоения народа был совершен нелепый обряд возрождения фараона. Настоящий же обряд провели в ночь его смерти. Даже в Ахетатоне проводились тысячи церемоний в честь Амона, еще незаконных, но уже не наказуемых. В сущности, в этом не было ничего удивительного, просто предшествующий фараон употреблял свою власть чаще нового, возможно, потому, что помнил годы жесткого правления своего отца.

Еще до рассвета я спешил во дворец, где данной мне Нефертити властью мог заходить куда угодно. Люди, раньше спавшие со мной в одном помещении, теперь простирались передо мною ниц, опасаясь мести, хотя я по-прежнему называл их по имени и по-прежнему пользовался входом для прислуги, потому что так было удобнее. Я хотел оставаться частью их скромного, простого мира, прекрасно осознавая неустойчивость своего положения.

Я встречался с Нефертити в саду, мы проводили церемонию возрождения солнца, а затем недолго беседовали на обыденные темы. Я заметил, что ее дочери либо вообще не присутствуют на церемониях, либо посещают их время от времени, и понял свое предназначение. Я не знал, сумею ли стать хорошим советником, хотя, по словам моих наставников, обладал необходимой подготовкой. Я чувствовал, что моя истинная, никак не связанная с политикой роль – вселить в Нефертити ту веру, которой ей недоставало, передать ей свое пока еще неясное ощущение, что вера в человека важнее веры в бога.

Я не мог не восхищаться ее силой. Никогда еще она не служила Атону с таким усердием. Возможно, она корила себя за свой проступок, хотя, на мой взгляд, просить о милости Хатхор нисколько не зазорно. Эхнатон никогда не ставил под сомнение других богов, он не питал особой неприязни и к Амону и ополчился на него лишь из‑за козней жрецов. Для его отзывчивого сердца поведение Нефертити не было прегрешением, однако она, возможно, полагала, что недостаточно верила в Атона и недостаточно об этом говорила, хотя больной фараон тоже заслуживал упреков – в излишней мягкости, во лжи из сострадания. Но Нефертити относилась к религиозным обрядам, как к своему святому долгу, как к наказанию за грех, которого она на самом деле не совершала.

Она неукоснительно следовала церемониалу и вместе с тем успевала уделить внимание дочерям и государственным вопросам, хотя первое заседание Совета состоялось только через две недели после смерти Эхнатона. Присутствовали Эйе, Хоремхеб и я. Для меня в мои шестнадцать лет было огромной честью участвовать не только в молитвах. Мы с Тутом созрели очень рано, я (по всеобщему мнению) отличался остротой ума, а Тут – силой чувств.

Наша встреча походила не столько на Совет царедворцев, сколько на дружеский завтрак. Нефертити, выдворив всех слуг, сама по очереди потчевала нас. Вогнав меня в краску, она отвергла мое предложение помочь. Всех восхитили ее простота, дружелюбие и ум.

– Дорогие друзья, сегодня вы – опора Египта, я доверяю только вам. Ты, Эйе, останешься первым советником, как при моем муже, и будешь управлять страной, я предоставляю тебе полную свободу действий. Ты получишь всю власть и полномочия, чтобы подавить сопротивление жрецов и противостоять их козням. Ты будешь отвечать за все, что происходит внутри страны. – Она посмотрела на моего отца. – Ты, Хоремхеб, получишь ту же власть во внешних делах, но в данный момент ты мне нужен здесь, пока не улягутся волнения после моей коронации; сейчас у нас много врагов. А ты, Пи, – я вздрогнул, – будешь отвечать за связь с внешним миром и следить за тем, чтобы моя вера не ослабла. Я не даю тебе официальной должности, как Эйе, чтобы ты мог действовать свободно, не связывая себя обязательствами, однако все будут знать, что ты пользуешься моим доверием. К тому же ты вместе с Хоремхебом будешь следить за тем, что происходит во дворце, и отвечать за мою безопасность, хотя тебе придется заслужить его уважение. – Она посмотрела на моего отца, и я спросил себя, не ирония ли это. – Не бойся, я не собираюсь оставаться фараоном вечно. Эхнатон ясно выразился на этот счет. Если Тут вернется на истинный путь или мы найдем еще кого-нибудь достойного короны, я стану жрицей Атона и удалюсь в какой-нибудь далекий храм, где посвящу себя служению, и даже злейшие враги забудут обо мне.

– Известно что-нибудь о Туте? – спросил я Эйе.

– Ни для кого не секрет, что он у жрецов. Если б только можно было с ним поговорить…

– Я готов это сделать, – вырвалось у меня. – Я знаю, где его найти.

– Тогда ты мог бы сказать ему, что отец не отлучил его от дома и что он может вернуть себе любовь семьи и право на трон. – Я посмотрел на Нефертити, она вздрогнула и напряглась. – Надо вырвать его из рук жрецов. Одному Атону известно, сколь пагубное влияние они способны на него оказать. Быть может, еще не поздно.

– Я попробую, – сказал я, – хотя, боюсь, его гордость может оказаться сильнее любви, а жажда мщения – сильнее здравого смысла. К тому же жрецы настраивают его против Неф… фараона, обвиняя ее в том, что она оттеснила на задний план Тийи, его мать.

– Я знал Тийи так же хорошо, как Нефертити, – вмешался Эйе. – Она была не менее умна и приняла создавшееся положение с большим достоинством, что было огромным облегчением для фараона.

– Верно, мы с ней прекрасно уживались, – сказала Нефертити. – Она была очень умна.

– Вы правы, – продолжал я, испытывая радость оттого, что к моим рассуждениям прислушиваются. – Но она была чужеземкой, и хотя для вас, вернее, для нас это не имеет значения, уверен, что жрецы все исказили, чтобы сбить Тута с толку.

– Тогда сделай все возможное, сынок, только будь осторожен.

Я посмотрел на Хоремхеба. По иронии судьбы Эйе назвал меня сыном в присутствии моего отца, который сторонился меня на людях, хотя, возможно, так он меня защищал.

Мы расстались. Я начал думать о том, как разыскать Тута, и вскоре в моей голове, которую вскружило глупое желание играть заметную роль среди таких выдающихся людей, созрел план.

К своему удивлению, я заметил, что с удовольствием облачаюсь в платье знатного вельможи, кем я, в общем-то, уже был. Я постарался не привлечь к этому ничьего внимания, а одевшись, прицепил к поясу кинжал. Мой отец позаботился о том, чтобы я научился владеть оружием и в случае необходимости мог, по его словам, выиграть время для достойного отступления. После изнурительных занятий руки у меня болели так, словно я по камешку разобрал и перенес в другое место весь дворец, – отец приставил ко мне самого свирепого из своих солдат, чтобы тот занимался со мной по нескольку часов в день. Я действительно чувствовал себя увереннее, ощущая при ходьбе постукивание кинжала по бедру.

Я вышел из дворца, глупо улыбаясь, шагая по керамическим плитам с изображением болотных растений, как будто дворец был просто островом посреди Священной реки. Раньше я никогда не обращал на это внимания.

Так я добрался до веселого дома и подошел к его хозяйке. Разумеется, она сразу же меня узнала.

– Кажется, вы весьма преуспели.

– Вы правы, и вас ждет то же самое, если мне удастся получить желаемое.

– Мое заведение в вашем распоряжении.

При виде протянутой ей драгоценности у нее вырвался вздох восхищения.

– За эту цену я сама готова вам служить.

– В этом нет необходимости, хотя красотой вы можете соперничать со многими вашими девушками, а умением наверняка превзойдете любую из них. Но на этот раз мне нужны всего лишь некоторые сведения. Был ли здесь сегодня приходивший со мной господин?

Она с подозрением посмотрела на меня. Годы, проведенные в подобных заведениях, не прошли даром. Потом хозяйка бросила быстрый взгляд на драгоценность, словно прикидывая, стоит ли игра свеч.

– Он влиятельный господин, – заметила она. – У него есть… могущественные покровители.

Я выслушал ее, глазом не моргнув, и постарался одержать победу в поединке взглядов. Кажется, мне это удалось.

– Между нами, я гораздо влиятельнее, – заметил я. – К тому же моя власть исходит из самого дворца. Вы обо мне еще услышите.

Похоже, этого оказалось достаточно.

– Сегодня его нет, но он приходит часто и дурно обращается с девушками. К счастью, он не такой высокий и сильный, как вы, иначе он причинил бы нам немало вреда.

– Если я им займусь, он поутихнет.

После того как я поклялся, что ей ничего не угрожает, и из соображений безопасности отверг пару попыток удовлетворить меня не только с помощью слов, мы расстались.

Несколько раз я возвращался в веселый дом в поисках Тута. Меня тревожило, что он не появлялся там более десяти дней. Я не знал, что и думать. Возможно, его характер постепенно улучшался и чувство вины мешало ему приходить сюда слишком часто. В тот день я ждал его в комнате, которой он обычно пользовался. Он вошел с одной из девушек, которую явно огорчил его выбор.

Заметив меня, он застыл на месте и вмиг преобразился. Лицо проказливого ребенка, довольного своей выходкой, вдруг стало раздраженным, а взгляд гордым и холодным.

– Привет, Тут. Ты вырос.

Он отослал девушку жестом, показывающим, что он еще с ней не закончил, и выражавшим не сладострастие, а злость.

– Зачем мне с тобой говорить? Мой телохранитель ждет у входа. Ты не успеешь произнести даже имени этой шлюхи, как отправишься к праотцам.

Я тяжело вздохнул. Передо мной стояла трудная задача.

– Я хочу всего лишь побеседовать с тобой. Я по-прежнему твой друг. И оставался им всегда.

– Ты нанес мне оскорбление.

– Настоящий друг говорит правду, а не то, что хочется услышать. Льстец всегда тебе солжет. Ты вел себя глупо, и я тебе об этом сказал.

– И все это слышали.

– Да, и я сожалею об этом. – Я раскрыл объятия. – Прошу у тебя прощения, мы все об этом глубоко сожалеем. Ты должен услышать вторую часть послания твоего отца.

Его глаза увлажнились, но он не позволил слезам скатиться с ресниц.

– Да и так ясно: я плохой сын, подгнивший плод.

– Напротив, твой отец сказал, что, по его мнению, ты пока не готов управлять страной. Эту обязанность будет временно исполнять твоя мачеха, но она призывает тебя соединиться с семьей и вернуть себе корону. Ты молод. На самом деле ты почти ребенок, и твой отец хотел сказать только это.

Тут молчал.

– Твой отец обожал тебя, – продолжал я. – Он тебя не отвергал. Он просто дал тебе время повзрослеть и успокоиться. Его бог запрещал ему причинять тебе зло.

– Эта шлюха совокуплялась с богиней Хатхор, а я всего лишь беседовал со жрецами. Ты сейчас скажешь, что он об этом знал.

Я в отчаянии помотал головой.

– Нет, он об этом не знал, но у каждого есть право на ошибку. Мы люди, а не боги. И у нас есть право меняться. Вот что отличает Атона от Амона. Атон прощает и вновь принимает тебя. И вместе с ним твоя семья. Все просят тебя вернуться домой и продолжать учебу, чтобы ты мог стать фараоном. Хорошим фараоном, как твой отец и дед.

– Домой? Тебе известно, что во всем Египте едва ли найдется несколько сотен почитателей Атона? И большинство из них живет в этом городе, в основном во дворце.

– Не хочешь ли ты сказать, что твой отец совершил ошибку или преступление?

– Мой отец был болен. Есть много разных болезней, и под влиянием этой…

– Тут, твой отец любил тебя и уважал твою мать, к которой в семье относились так же добросердечно, как к тебе и ко мне.

– Не смей мне лгать про мою мать!

В этот миг я понял, что потерпел поражение. Я попытался перевести разговор на другую тему. Прибегать к лести не имело смысла, и я посерьезнел.

– Тут, хватит злиться непонятно из‑за чего. Запомни: я твой друг. А жрецы просто используют тебя. Если ты не оправдаешь их надежд, у тебя не будет второй попытки, которую дает тебе Атон. Они расправятся с тобой. Дома тебя любят, не требуя ничего взамен. И еще запомни: я тебе больше не слуга, меня освободили от этой должности, и все же я пришел сюда, понимая, что рискую прогневить тебя. Пришел по своей воле, чтобы передать послание царицы. Потому что я по-прежнему твой друг и дорожу тобой, хотя ты обращаешься со мной как с собакой и не заслуживаешь такого отношения. Твой отец хотел, чтобы ты вернулся, и потому я здесь. Мы ждем тебя, Тут.

– Если ты будешь следить за мной, я прикажу тебя убить.

И он выбежал, заметно хромая.

Нефертити с волнением выслушала мой рассказ. С одной стороны, ей было горько терять ребенка, которого она любила как сына, а с другой – она угадывала в Туте будущее чудовище и испытывала облегчение оттого, что его нет рядом.

– Только прикажите, и я доставлю его сюда, связав по рукам и ногам, – предложил возмущенный Хоремхеб. – Если это не поможет, то, по крайней мере, не повредит.

– Разве жрица Атона может отдать такой приказ? – ужаснулась Нефертити. – Я обещала мужу, что не отрекусь от его бога, а тем более от его учения.

– С вашим учением враги сожрут нас с потрохами.

– Хоремхеб!

Военачальник от стыда, что его отчитала женщина, опустил голову и вышел. Эйе взял царицу за руку.

– Не бойтесь. Он горд, но благороден.

Она посмотрела на меня.

«Как ты», – говорил ее взгляд.

Следующий месяц был для Нефертити невероятно трудным. Прежде она ограничивалась тем, что давала советы мужу (безусловно, мудрые), заботилась о детях и демонстрировала свою удивительную харизму на праздниках и приемах, куда считала нужным являться, чтобы помогать фараону (зная о своей красоте, об окружавшем ее ореоле тайны и особенно о впечатлении, производимом ею на мужчин и женщин).

Теперь же ей приходилось посвящать делам весь день и добрую часть ночи. Гордость не позволяла ей оглядываться назад в поисках врага, и она жила, опасаясь удара в спину, уже страдая от будущего бремени двойной короны.

Однако больше всего ее страшила вовсе не ответственность за государство. К Нефертити вернулись прежние сомнения. Я видел их в ее глазах, молясь вместе с ней на рассвете. Не испепелит ли ее Атон своим взглядом за ее грехи и сомнения? Ее супруг ежедневно смотрел ей в глаза, и она не могла долго выдержать его взгляд. Думая об этом поединке взглядов, я сочувствовал ей. Каждый раз, глядя на солнце, она, вероятно, ощущала, что его лучи просвечивают ее насквозь, до самых потаенных уголков души.

Казалось, коронация не состоится никогда. Но этот день настал. Я не жалел о том, что не могу присутствовать на этой мрачной церемонии. Нет, мною не пренебрегли: строгий этикет не позволял человеку моего положения находиться рядом с семьей фараона. Я не горел желанием там быть, хотя царица в данных обстоятельствах могла нуждаться в моей помощи.

Разумеется, Тут не явился, за что я возблагодарил Маат.

По прошествии нескольких дней царица приказала позвать меня уже как фараон Египта. Вероятно, после коронации она нуждалась в моем участии.

Она, как обычно, приняла меня в саду. Ее угнетали закрытые пространства, куда не проникали лучи ее божественного мужа. Я не знал, что скажу ей, потому что не знал, как она будет себя вести, ведь, став фараоном, она стала богиней, не больше и не меньше, хотя для меня она всегда была ею. Некоторое время я молча глядел на нее. Мое смущение показалось ей забавным, и она, взяв что-то из фруктов с жертвенного стола, вложила их мне в руку.

– Ваше величество!

– Нет! Не называй меня так! Я этого не вынесу. Ведь мы с тобой друзья.

Я улыбнулся. Она осталась прежней.

Вздохнув, она сказала:

– Я твердо верила, что во время коронации буду наказана за мои сомнения как недостойная двойной короны, или же, напротив, обрету силу и стойкость духа, которые позволят о них забыть… Но я не ощутила ничего. Скажи мне, ты видишь во мне богиню?

Я крепко прикусил язык, чтобы он не выдал моей тайны. Мне не терпелось сказать, что она всегда будет для меня богиней, даже если станет последней служанкой во дворце. Она смотрела на свои руки.

– Думаешь, теперь я обладаю большей магией или силой, чем несколько дней назад? – Она не дала мне ответить. – Нет! Но с Эхнатоном я чувствовала эту магию, эту энергию, соединяющую нас. Я чувствовала силу, которую он получал от солнца и распространял на мир, отдавая больше, чем получал. Так сильна была его вера.

Она сжала руки, не поднимая взгляда. Я смотрел на ее шею, где волосы не закрывали молочной кожи, и испытывал мучительное желание ее поцеловать.

– Но, несмотря на все мои молитвы, я оказалась неспособной получать и распространять эту энергию. И тогда я поняла, что не должна была становиться фараоном и могу лишь навредить стране.

Излив мне душу, она глубоко вздохнула. Я едва заметно улыбнулся. Ей уже давно хотелось рассказать об этом кому-нибудь. Тронутый ее притягательной хрупкостью, я невольно приблизился и нежно обнял ее. Она была взволнована, хотя и сдерживала слезы.

– Вспомните легенду о Хатхор, – проговорил я.

– Спасибо. Вот для чего ты мне нужен. Кажется, ты знаешь меня лучше, чем я сама.

Я искренне рассмеялся.

– Но ведь я ничего не сделал!

У нее вырвался нервный смешок, говоривший о том, что ей неловко за свою слабость, и вскоре мы уже оба громко хохотали. В конце концов мы решили, что пора стать серьезнее.

– Я думаю, ваша магия имеет иную природу, – сказал я, – но она не менее могущественна. И если корона не вызвала в вас изменений к лучшему, вспомните о тех, для кого она оказалась губительной. Я не согласен с вами, но с богиней не подобает спорить. Скажите, что вы собираетесь делать?

– Поддерживать только то, что справедливо, а тем временем искать нового фараона. – Она рассмеялась. – А ты не хотел бы им стать?

Я вздрогнул. Меня это ничуть не привлекало, и я мгновенно понял, почему недавно она была такой подавленной. Разумеется, она шутила, но мне не без труда удалось выдавить из себя якобы непринужденную улыбку, чтобы не портить ей настроения. Нет, я не испугался. Я вздрогнул при мысли, что, стань я фараоном… оказался бы рядом с ней. Корона меня не волновала.

– Не стоит шутить с подобными вещами, – проговорил я.

Ее улыбка снова стала грустной, и я тотчас пожалел, что сказал это. Не зная, как загладить оплошность, я замолчал. Поняв причину моего замешательства, она переменила тему разговора:

– Я всецело доверяю своему отцу Эйе. У него очень непростая задача и множество могущественных врагов. Те, кого вера не учит добру, хотят воспользоваться сложной ситуацией в стране и обогатиться за счет других, но я верю, что любовь к Египту придаст ему сил, которых не хватает его старому телу. Впрочем, он, кажется, возрождается к жизни. В отличие от меня.

– Возможно, нам следует бросить взгляд за пределы дворца, мы слишком долго оставались в его стенах. Слухи, доходящие до нас, нельзя игнорировать. Не обижайтесь, но Эхнатон, возможно, поглощенный своей верой, забыл о народе и… – Я осекся. Я и так сказал слишком много.

Нефертити напряглась, но жестом попросила меня продолжать.

– Народ, подстрекаемый жрецами, разлюбил его. Неудивительно, что вы не ощущаете божественной энергии.

Она не рассердилась, как я опасался, напротив, в ней пробудилось любопытство.

– И что ты предлагаешь?

– Дождаться, чтобы страсти улеглись, и отправиться в путешествие. Снизойдите до простых людей, поговорите с ними. Обаяние – ваше лучшее оружие, как и Атона. Люди перестали ощущать, что фараон им помогает, а он не объяснил им, что да, помогает, хотя и на свой лад.

Она опять вздохнула.

– Ты прав. Значит, едем. Подготовь все необходимое.

И спрятала руки за спиной, чтобы я не видел, как они дрожат.