В эту ночь я втихомолку удалился от остальных с колесницей, в которой находилась Нефертити. Я вызвался сторожить наш лагерь первым, и едва прошел час их сна, я срезал несколько веток с сухого кустарника и привязал их к колеснице сзади, чтобы они замели следы колес. Если поднимется ветер и нам хоть немного повезет, возможно, наши следы исчезнут.

Я уложил царицу поудобнее и пошел рядом, ухватившись за гриву коня и направляя его молча. Мы потихоньку двигались под защитой моей союзницы луны, придававшей мне силы и возрождавшей надежду.

Мне хотелось поразмышлять в тишине и спокойствии, которые давала мне ночь. С одной стороны, я не испытывал доверия к этим людям, потому что Эйе не был защищен от возможного влияния жрецов на его слуг и воинов, да и религия не была настолько привлекательной, чтобы люди беспрекословно поклонялись этим богам.

С другой стороны, если они ни в чем не повинны, я подвергал их опасности, так что, освободив их от выполнения приказа Эйе, я оказывал им неоценимую услугу. Пожалуй, они будут благодарны мне и постараются как можно скорее вернуться в город, ведь чем раньше они там окажутся, тем больше шансов у них будет скрыть свое участие в побеге. Никому не следует знать, что они сопровождали человека, предавшего фараона и захватившего царицу. Если об этом станет известно, их убьют.

Я истово молился, не совсем понимая кому, молился просто по привычке, потому что не знал ни что делать, ни где искать прибежища. Я молился о нас, прежде всего о Нефертити и об этих людях, потому что, если хоть один из них состоял на жалованье у жрецов, все остальные погибнут.

Утро застало нас бесстрастными, словно движущиеся скульптуры. Со своего места возницы я посмотрел на лицо царицы сквозь тонкую завесу газа. Она не могла двигать привязанными руками, но я мог бы поклясться, что видел, как она пошевелила пальцами, и понял, что ей хочется посмотреть на солнце. Я забеспокоился, потому что если она, будучи в таком состоянии, станет упорно смотреть прямо на своего бога, то может ослепнуть, поскольку, кроме Эхнатона, никто не обладал такой способностью.

Я ненадолго остановил колесницу. Поднял руки к небу и вслух произнес нашу обычную, многократно испытанную молитву, и я ощущал, что это именно то, о чем она попросила меня взглядом. Я обращал слова к Солнцу:

– Благодарю, Эхнатон, старый друг, что ты наконец дал мир нашей душе и расчистил наш горизонт. Прошу тебя, укажи нам верный путь к храму, который мы ищем, и снова защити нас, чтобы никто не мог приблизиться к нам, опасаясь твоего гнева в виде жгучих лучей, и никто не мог бы преследовать нас. Я знаю, ты не одобряешь насилия, но если ты не защитишь нас, никто больше не произнесет твое имя, чтобы возродить Ка и сделать твой шаг более мощным и твой отдых более отрадным.

Это не было почтительным обращением, ведь я, по сути, занимался вымогательством, да еще говорил с богом, как со знакомым человеком, а не с тем, кому молятся. Несомненно, я сделал это ради нее, потому что уже не верил ни в свои силы, ни в то, что нас спасут конь и бурдюки с водой. Закончив молитву, я осмотрел царицу. Выражение ее лица не изменилось, непохоже было, что она могла шевелить пальцами, но мне показалось, что глаза ее блестят, и я приподнял газ, и действительно, ее глаза увлажнились, и мне этого хватило.

Я обхватил ее лицо ладонями и поцеловал царицу в щеки и в глаза, нежно, едва касаясь.

Но больше нельзя было позволить себе тратить на это время. Я снова прикрыл ей лицо газом, и мы тронулись в путь. Я был преисполнен новых надежд. Ничего другого не оставалось, кроме как бежать от Тута, но я еще не знал, какой путь выбрать. Тишина позволяла мне подолгу предаваться раздумьям, а дорога была и однообразна и безрадостна. Мы двигались на восток, а пересекать Нил мне казалось слишком рискованно. Я был уверен, что у реки выставлена стража. С другой стороны, суровость пустыни была мне хорошо известна, чтобы углубляться в нее. Там можно было встретить лишь диких бедуинов из страны под названием Ливия, которые не знают других народов, кроме своего ближайшего окружения, и занимаются грабежом. Там палящее солнце, бесконечные дюны, дикие существа, злобные духи и полное отсутствие жизни на огромных пространствах, так что только те, кто родились там, могут выжить. Один я, возможно, и рискнул бы отправиться туда, но с царицей в ее теперешнем состоянии это было просто немыслимо.

Отвергнув и эту возможность, я должен был решить, направляемся мы на север или на юг.

Южное направление тоже грозило бедой. Нубия, хотя и не такая суровая, как ливийская пустыня, была опасна, если не иметь большого эскорта. Было известно о существовании вооруженных банд, а воинские дозоры следили за порядком на рудниках и карьерах, потому что нубийцы то и дело восставали, хотя и подчинялись Египту. Но многие племена никогда не слыхали о египтянах и не признавали их власти, предпочитая быть независимыми. Они были слишком воинственны, чтобы можно было пересечь их территории без предварительной договоренности.

Поэтому я продолжил путь на восток, стараясь не сильно отклоняться к северу, где враг готовился к войне. Рано или поздно мы должны были добраться до моря, но на пути еще были горы, не очень высокие, просто идеальные для того, чтобы там укрыться. Мне следовало продвигаться в направлении вражеских позиций, соблюдая безопасную дистанцию, которая позволяла бы избежать встречи с врагами – не оказаться у них на пути, если они шли сражаться с войском моего отца, направляясь прямо к большим, многонаселенным городам на канале, отходящем от Священной реки. Чтобы не столкнуться с ними, мне нужно было только внимательно осматривать окрестности и вовремя найти надежное укрытие.

На следующий день я остановил колесницу. Снова нужно было принимать решение, потому что дорога, гладкая и каменистая, позволяющая развить хорошую скорость, закончилась. Впереди начинались каменистые холмы, покрытые невысоким кустарником.

На самом деле не было над чем задумываться, поскольку легче всего было бы пересечь долину между холмами естественным путем, по существующим дорогам, но по ним много ездят и там и сям вдоль них разбросаны деревушки и кочевые становища, живущие за счет торговых путей.

Я тяжело вздохнул и заставил коней сойти с ровной дороги.

Мы стали продвигаться медленнее, так как я боялся, что сильный удар о камень может безнадежно повредить колесницу. Тут же нас обступили скалы и нас не стало видно, но в мою душу закрался страх, поскольку я не видел, что происходит вокруг, и мог доверять только инстинкту лошадей и своему собственному. Я решил, что это прекрасное место для засады. Нужно было просто расположиться повыше и сбросить несколько больших камней. Все тотчас было бы кончено, и никто не нашел бы тел, чтобы они могли упокоиться достойно, по крайней мере царица.

Я вспомнил об уроках своего отца. Военачальники любят свести войска, оснащенные колесницами, в мощном опустошающем сражении на открытой территории. Такое столкновение не длится долго и предполагает невероятное по расточительности уничтожение жизней и оружия.

Другое дело – небольшие отряды различных племен, нубийцы, бедуины, кочевники, разбойники с большой дороги, черные маги, похитители, дезертиры, почитатели пустыни и зловещих богов, чужеземцы, пребывающие не в ладах с законом, хеттские дозоры, которые отваживались рискнуть (только в столь смутные времена) проникнуть вглубь чужой территории. Такие люди сражаются, используя природные условия, прежде всего укрытие в горах и на холмах, как стратегическую позицию, тайники, откуда можно появиться неожиданно. Они хорошо знают местность и, что самое важное, им известен быстрый и проверенный путь к отступлению.

В итоге мы оказались в руках богов и людей.

Я не мог поступить иначе, кроме как оставить Нефертити в убежище под скалами, поодаль от лошадей. Помолившись, чтобы никакой зверь к ней не приблизился, я отправился осмотреть местность и принять решение относительно дальнейшего передвижения.

Я знал, что явные неудобства могут обернуться преимуществом – этому учил меня почтенный Сур. Я искал скалистую дорогу, которая заставила бы вероятных преследователей продвигаться кучно и не совершать вылазок вперед или назад. Я взял одну из двух лошадей и отправился на разведку.

Сначала я углубился в холмы, выбирая самые высокие точки. Когда нельзя было подняться туда верхом, я оставлял коня и шел пешком, спрашивая себя, сможет ли она это вынести. Я наметил в уме план и проложил маршрут на ближайшие два дня, отвергнув остальные возможности.

Когда был разработан маршрут, я прикинул различные способы нашего передвижения и уже хотел возвращаться, но тут инстинкт заставил меня бросить взгляд на большую равнину, которую мы недавно покинули. Поднявшись на самый высокий из окрестных холмов, я отдышался и посмотрел на горизонт.

Они были там.

Я прикинул, что у нас есть преимущество в два дня, не увидев шлейфа пыли, который бы говорил о том, что преследователи скачут галопом. Они двигались в размеренном темпе, уверенные в том, что настигнут нас. Я не мог сосчитать, сколько их, они выглядели как едва различимое пятно.

Следовало сохранять спокойствие. Во всяком случае, у нас было два дня, чтобы что-нибудь придумать. И не было смысла пытаться убежать, мы бы только выбились из сил, а это ни к чему хорошему не приведет.

Я вернулся к своей царице. К счастью, никакие существа не приближались к ней, хотя их могла привлечь лошадь. Маленьких скорпионов или змеек я не принимал во внимание.

Я впряг в колесницу лошадь, и мы вскоре отправились. Никак нельзя было скакать, но я изучил дорогу и понимал, какой путь лучше выбрать, если придется спасаться от преследования.

В эту ночь я не мог заснуть, и, что удивительно, Нефертити заметила это, потому что тоже не спала. Я склонился над ней.

– Не бойся. Тебя никто не тронет. Я обещал тебе это и больше не потерплю неудачи. Я знаю, ты не боишься смерти. Тебя страшат только новые унижения. И я обещаю тебе, что те, кто захотят коснуться тебя, будут иметь дело со мной, и в крайнем случае вместе с моим последним вздохом я и тебя лишу жизни.

Я погладил ее по лицу и поцеловал в щеки и веки, как обычно. Она позволила мне эту ласку, и я почувствовал, что она сжала мою руку, когда я взял ее руки в свои, пока говорил. На этот раз ее пожатие было сильнее, а кожа стала теплее.

Для меня это было благословением.

Я подготовил оружие и расположил его у бортов колесницы. Если бы она могла ехать верхом или хотя бы идти, я бы так не волновался, но неподвижное тело было слишком чувствительной кладью.

На следующий вечер, когда мы отдыхали, я взял ее за руки и снова почувствовал, как она прикасается к моей руке и сжимает ее. Она наблюдала за мной, не отрывая взгляда. Я засмеялся. Наверное, ее удивляло, что я так фамильярно веду себя.

– Ты думала, я в шутку назвал себя одним из лучших воинов царства?

Она посмотрела на меня, и я снова засмеялся.

– Уверен, ты даже не представляешь, что я мог так измениться. Юный и невинный Пи готовится прикончить целый дозор из лучших царских солдат.

Я посмотрел на нее. Теперь она смотрела в пустоту.

– Не стыдись того, что над тобой было совершено насилие. Ты в этом не виновата. Иногда нельзя избежать насилия, и воинов отличает от мирных людей реакция. Мы не принимаем судьбу как божественный замысел, а сражаемся. Иногда из этого ничего не выходит, но таков мой выбор. Мой, а не твой. И поверь мне, если бы это случилось не из‑за тебя, так из‑за кого-нибудь другого. Из‑за Тута, из‑за жрецов… Кто знает? – Я улыбнулся. – Как-то ты рассказала мне одну историю. Сейчас я расскажу тебе другую, и ты увидишь, что надежда – хорошая советчица.

Когда-то жил египетский крестьянин, бедный, но мудрый, он трудился не покладая рук, обрабатывая землю вместе со своим сыном.

Однажды сын сказал ему:

– Отец, у нас горе! Убежал наш конь.

– Почему ты называешь это горем? – спросил отец. – Время покажет…

Через несколько дней конь вернулся, и с ним еще один конь.

– Отец, какая удача! – воскликнул юноша. – Наш конь привел другого коня.

– Почему ты называешь это удачей? Время покажет…

Через несколько дней юноша попробовал сесть на нового коня, но тот, необъезженный, встал на дыбы и сбросил седока на землю. Юноша сломал ногу.

– Отец, какое горе! – воскликнул на этот раз юноша. – Я сломал ногу!

Отец, вооруженный опытом и мудростью, и на этот раз сказал:

– Почему ты называешь это горем? Время покажет…

Юноше ответ не показался убедительным, и он расплакался на своем ложе. Через несколько дней в деревню пришли посланцы фараона, которые отбирали юношей, чтобы отправить их на войну. Они пришли в дом к старику, но, увидев юношу с ногой в лубке, оставили его в покое и пошли дальше. Тогда юноша понял, что не бывает полного горя или счастья и нужно время, чтобы понять, произошло хорошее событие или плохое.

Она снова посмотрела на меня. В ее глазах был страх. Я рассердился.

– Я не боюсь! Не боюсь встретиться с богом, не боюсь ни во что не верить, потому что кто-нибудь из богов уже установил бы справедливость, не дожидаясь, когда это сделает простой смертный. Не боюсь насилия, потому что не я его спровоцировал. Не боюсь смерти, потому что я воин…

Я замолчал, увидев, что в глазах у нее стоят слезы. Я погладил ее по лицу кончиками пальцев.

– Когда я был ребенком, у меня в жизни была одна простая обязанность. Я был тенью Тута, и все было понятно. Существовал порядок. Существовали бог, фараон, тень и свет. Я не мог желать ничего, кроме как иметь отца, хотя и не ощущал такой потребности. А сейчас нет ни бога, ни фараона, ни даже света. У меня есть только отец, к которому я не испытываю любви, как и он ко мне… И ты. Ты моя царица, моя богиня и мой свет, единственный смысл моей жизни. И ты единственная, в кого я верю, как раньше верил в Эхнатона. На самом деле я никогда ни во что другое не верил.

Слов больше не было.

В ту ночь мы не отдыхали, пока не добрались до перевала, где я решил встретить наших преследователей. Я боялся, что мы заблудимся, что я плохо разведал дорогу, что мы не доедем, но в конце концов узнал место и вздохнул с облегчением. По пути я старался оставлять заметные следы, ронял с колесницы оружие и поднимал его, а сейчас мы двигались к незаметному ущелью, не оставляя следов. Я хорошенько замаскировал тайник ветками и небольшими камнями, чтобы он никак не выделялся в окружающем пейзаже. Им никогда не обнаружить его. Я удобно устроил Нефертити в колеснице и соорудил, потратив больше часа, солидное заграждение из камней, чтобы внутрь не проникли звери.

Я отвел лошадей в другое укрытие, где они могли спокойно отдыхать. Меня не волновало, что их могут увести, ведь они не заслуживали того, чтобы быть съеденными хищниками пустыни.

Действуя спокойно и размеренно, я принялся готовить себе место. Расположился у края дороги, чтобы солнце светило мне в спину, а их ослепляло, и соорудил заграждение, используя выступы скал и собранные камни. Я разложил свое оружие, как счел необходимым, несколько раз перекладывал и в конце концов остался доволен и сел дожидаться наших преследователей.

Я подумал, что в этих негостеприимных местах есть своя красота. Цветá и необъятное небо. Скала всех оттенков охры, прожилки, блестевшие на солнце, словно драгоценные камни, нагромождения песка. Они составляли разительный контраст с прекрасным голубым небом, таким чистым, таким великолепным, что оно казалось чудом и даже внушало страх. Я задался вопросом, что такое небо. Сияющее, оно казалось нисколько не похожим на тело богини Нут, как солнце для меня никогда не было похоже на Эхнатона, хотя успокаивало и давало надежду.

Я рассудил, что, лишенный всех уз, связывавших меня с прежней жизнью, отвергший старые верования, я не должен сильно задумываться, буду ли погребен в соответствии с обрядами, обеспечивающими прекрасное вечное упокоение. Однако же мне не хотелось быть сожранным хищниками. Не думаю, что они могли бы завладеть моей душой, потому что даже если они пожрали множество душ, то не стали ни умнее, ни зловреднее. Мне пришлось наблюдать поведение многих зверей пустыни, и я отмечал их невинность. Большинство из них хищники, но они убивают не по злобе, а ради того, чтобы выжить. У них есть чувства, похожие на человеческие, например ревность или зависть, но способности копить злобу я не встречал ни у одного животного, а вот у ребенка замечал. Поэтому я не верил, что они украдут мою душу, но мысль о такой участи была мне неприятна.

Я вознес молитвы Атону, Амону, Эхнатону и самой пустыне, чтобы они помогли нам, поскольку сомневался, что мы выйдем из этой переделки живыми.

Они показались через час после того, как рассвело. Я насчитал десяток, а вместе с нами отправилось двадцать человек. Половина. Даже такой почтенный человек, как Эйе, ничего не мог скрыть от жрецов.

Мне придется нелегко, но моим преимуществом станет неожиданность, а к этому прибавятся мое оружие, камни и моя твердая уверенность в своей правоте. Чтобы придать себе сил, я вспомнил, кто я и почему я здесь. Умру, но никому не позволю коснуться моей царицы!

Я взял свой треугольный лук, более тяжелый и более тугой, чем тот, какой используют для стрельбы на небольшое расстояние. Этот лук я усовершенствовал во время кратких часов отдыха. Из маленького лука нельзя поразить цель, которая находится довольно далеко. Я положил рядом стрелы. Обернулся и улыбнулся моему другу Эхнатону, возблагодарив его за то, что он дарует свет.

Я подождал, пока последний из них не оказался на расстоянии выстрела. Тщательно прицелился…

И выстрелил.

Один из преследователей свалился с лошади со стрелой в груди.

Девять.

Они не успели понять, в чем дело, и когда последний из оставшихся повернул голову, услышав глухой стук упавшего тела своего товарища, его пронзила вторая стрела, и он упал с коня, который от страха стал бить копытами, что насторожило всех остальных.

Восемь.

Я мало убил до того, как поднялась тревога. Плохо. Очень плохо. Отец отчитал бы меня за это.

Ближайший к двум упавшим что-то прокричал, но его крик оборвался – он был поражен стрелой в горло. Отличный выстрел! Я вновь поблагодарил Атона. Они приблизились достаточно для того, чтобы я мог как следует прицелиться.

Семь.

Они слезли с коней, испуганные, и поглядывали по сторонам, доставая оружие и готовя луки.

Теперь они двигались между скалами и стали трудной целью. Плохо. Они не были новичками.

Я дважды промахнулся и тихо выругался – они в конце концов обнаружили мое убежище. У них не было иного выбора, кроме как чередоваться: одни пробирались между небольшими скалами, а другие их прикрывали. Рискуя, я выстрелил в самого медлительного из них. И спрятался, потому что тут же несколько стрел ударились в скалу, служившую мне защитой, хотя пронзительный крик вызвал у меня улыбку.

Шесть.

Но мне больше нельзя было обнаруживать себя. Я с трудом избегал их стрел. Поменяв тактику, я стал изо всех сил бросать огромные камни, намереваясь попасть в середину круга, который образовали лошади и где оставался один из преследователей.

Камень ранил одного из коней, и тот заржал, встал на дыбы и отбежал от своего трусливого хозяина. Мне показалось настолько недостойным, что кто-то прячется, в то время как другие рискуют жизнью, что я не удержался, снова взялся за лук и на секунду высунулся, молясь, чтобы этот трус оказался вожаком, что было вполне вероятно.

Стрела вонзилась ему в бедро.

Пятеро.

Они подошли довольно близко. Начали подниматься по крутому откосу, громко перекликаясь.

Я взял копье и поразил одного из них.

Четверо.

Но они уже поднялись выше меня. Предстояло самое худшее. Я укрылся за большим камнем и стал их ждать.

– Божественный Атон и твой друг Эхнатон, защитите нас!

Первый налетел, как ураган, и собирался нанести мне удар мечом, от которого я еле увернулся и в ответ ударил его ногой так, что он свалился на землю.

Другой появился передо мной, демонстрируя мощную, словно колонна, руку, держащую копье. Я бросился на землю и вновь возблагодарил богов, потому что копье прошло надо мной. Я вскочил как можно быстрее и, воспользовавшись тем, что мой противник вытянулся во весь рост, бросая копье, нанес ему удар головой в челюсть и услышал, как она хрустнула.

Пренебрегая болью, я бросился на него с таким напором, что он упал на своего товарища, и я воткнул меч ему в горло. Это было не очень-то красиво, но зато практично, и огорчило меня меньше, чем рана бедного коня, в которого я бросил камень.

Трое.

Я задыхался от усилий и от напряжения. С одним из противников мы оказались лицом к лицу, он защищал от солнца глаза рукой, приставив ее козырьком ко лбу. Он выглядел мощным и явно взвешивал, чего я стóю.

Я тоже.

Он согнул ноги и вдруг отклонился в сторону, открывая обзор другому, целившемуся в меня из небольшого лука.

Проклиная его опытность, я попытался увернуться от стрелы. Вытянув правую ногу, я, чтобы сохранить равновесие, качнулся влево на секунду раньше, чем ощутил мощный удар в правое плечо.

Я не мог выпустить меч, несмотря на то что вся рука пылала. Полуприсев, тот здоровенный парень, который отклонялся в сторону, так и остался в этой позе, и я понял, что это мой шанс. Схватил первый попавшийся камень и бросил изо всех оставшихся сил в грудь лучнику, которому не хватило времени послать другую стрелу. У меня тоже не было времени.

Словно по команде, оба парня, огромный, и тот, другой, атаковали меня одновременно с двух сторон, дико вопя, что не устрашило меня, а, наоборот, подстегнуло мои притупившиеся чувства, и таким образом я получил несколько драгоценных секунд.

Рыча от боли в раненом плече, я отбил удар того, что был мощнее, и мы скрестили мечи. Я стал к нему приближаться, чтобы уклониться от удара второго, который подходил с другой стороны. Я мог справиться с ним, хотя рука болела так, что я вполне мог потерять сознание.

Итак, против меня оставалось двое.

Теперь солнце светило в глаза мне. Я смотрел на него и думал, что оно мне не очень-то помогло. Я пропал. И вдруг во мне вскипела ярость и я кинулся на них с криком:

– Ато-о-о-о-о-о-он!

Я снова бросился на более мощного и попытался ударить его мечом. Удар вышел несильный, и он отразил его без труда, но зато я смог ударить меньшего ногой по коленке, однако я попал по ней большим пальцем и подозревал, что от этого удара больно было скорее мне, чем ему. Но он упал, оставив меня один на один с гигантом.

Рыча, как лев, и переложив меч в левую руку, я с яростью атаковал его. Он был очень силен, но не так ловок в обращении с оружием, как я, и, обменявшись с ним несколькими ударами, я ткнул его мечом в бок, отчего он выронил оружие.

Отчаяние придало ему мужества. Он бросился на меня. Я пронзил его мечом, но, неизвестно почему, это никак не сказалось на нем. Он буквально упал на меня, а его ручищи нашли мое горло и стиснули. Я пытался сопротивляться, но это было все равно что сдвинуть скалу раненой рукой, однако же левой рукой я сжимал меч, который был вонзен в тело великана.

Прошло немного времени с тех пор, как он на меня бросился и лишил возможности двигаться, и я отчаянно дергал ногами, чтобы во что-нибудь упереться и высвободить левую руку из-под этой туши. Я задыхался, и Атон, казалось, перестал сиять передо мной.

Перед моими глазами поплыли черные круги, и я уже не чувствовал боли в горле.

Я подумал, что вскоре увижу Атона в образе его друга Эхнатона с чересчур длинными конечностями или, возможно, Анубиса, готового сопровождать меня в путешествии на другой берег Нила.

Невероятно медленно иногда течет время, и много о чем можно успеть передумать за такой краткий миг.

Когда я находился скорее на весах Маат, чем в этой пыльной пустыне, то вспомнил о Нефертити, и это придало мне сил для последней попытки.

Я сосредоточил все силы в правой руке. Непонятно каким образом мой кулак стукнул его по уху, и он ослабил хватку. Я обессилел, но смог потянуться к мечу, торчавшему у него из бока, ощущая в груди приток живительного воздуха и возвращаясь в этот мир.

Я снова ударил его в ухо, и руки его ослабели. Я уперся в него локтями и коленями и перекатил великана на бок.

Двое.

Тяжело дыша открытым ртом, я увидел, что еще один идет ко мне, прихрамывая. Я полностью выбрался из-под тела гиганта и нащупал рукоять меча, но он никак не желал выходить из тела. Я тянул с такой силой, что зубы скрипели, но напрасно.

Вдруг я ощутил боль в ноге и увидел рану – это хромой, который не решался подойти ближе, ударил меня мечом. Боль была сильной, а моя реакция очень резкой, и, открыв глаза, я, не понимая, как это получилось, увидел в своей левой руке меч, с которого на нее струилась кровь.

Я его вытащил!

Не раздумывая, я обрушил меч на испуганного вояку, который мог только, вскрикивая, прикрываться руками, словно я был привидением.

Он вскрикнул последний раз, и жизнь его оборвалась.

Оставался еще один, но я его не видел. Посмотрел вокруг. Только трупы и кровь на камнях. Из одежды великана я сделал жгут, чтобы остановить обильное кровотечение из левой ноги. Если этого не удастся сделать, все мои усилия пойдут насмарку. Я со страхом ждал результата. Сначала кровь просачивалась сквозь материю, и на льне словно расцветали красные цветы, но когда я затянул жгут потуже, через какое-то время кровь перестала идти.

Я с облегчением посмотрел на солнце.

– Благодарю тебя.

Я как следует отдохнул, привалившись к скале и посматривая, не появится ли последний из преследователей. Должно быть, он убежал, но я не мог быть в этом уверен. Я собрался с силами и поднялся, перенося вес на правую ногу. Используя меч гиганта в качестве палки, я мелкими шажками – из опасения, что откроются раны, – обошел камень, чтобы спуститься вниз, в долину, где были лошади, и проверить, не там ли мой противник.

Он был там. Раненый хотел добраться до лошадей, но ему не хватило сил подняться. Он заговорил со мной:

– Лошадей возьмешь с собой?

Я с грустью посмотрел на него.

– Да. Жаль, но я не могу рисковать. Ты поступил бы так же.

Он со слезами на глазах кивнул.

– Убей меня, прошу. Не хочу, чтобы хищники растерзали меня живого. Не хочу умирать как трус.

Я подошел к нему.

– Вас послали жрецы?

– Не знаю. Мне отдал приказ Нахтмин.

Я похолодел.

– Он исполняет приказы Темных?

– Да, но им нужен не ты, а она. Приказано тебя убить, а ее вернуть фараону.

– А что там делается?

– Перемирия не будет. Ее ищут. Хотят, чтобы она подчинилась или умерла, и никак иначе.

– Ты храбрый солдат. Пусть Атон направляет тебя в твоем последнем путешествии.

И я нанес ему удар в грудь, в самое сердце, не глядя ему в лицо.