Пока я шел по дороге вдоль Нила, я старался успокоить душу перед предстоящими испытаниями. Я обильно и правильно питался, не забывал поддерживать физическую форму с помощью разных упражнений и как следует отдыхал, надеясь на то, что, когда условия жизни станут более суровыми, тело отблагодарит меня за краткие периоды безделья и удобства.

Я много думал о словах старого Эйе. Процветание царства зависело от веры, а вера, в свою очередь, – от пышных церемоний и празднеств, которые устраивали в честь богов фараон и жрецы. Это укрепляло доверие народа, который трудился день и ночь, возводя новые усыпальницы и храмы.

Как можно было знать, процветает ли страна? Это знание находилось в руках главнокомандующего, главного советника и верховного жреца. Фараон играл роль тряпичной куклы вроде тех, что делают дети бедняков, он мог лишь являть себя, не более того.

Система представлялась безупречной, и так было всегда: со времен первых фараонов правитель, Египет и боги занимали равноценные места, во всяком случае, так казалось. Однако сочетание этих четырех составляющих (четвертой был народ с его верой) могло меняться, что становилось причиной различных несовершенств. Если к этому прибавить интриги в борьбе за власть буквально в каждом сословии, то картина положения в стране получалась полной.

Расцвет династии, несомненно, наблюдался тогда, когда фараон обладал реальной властью и делился ею, а не наоборот, как происходит сейчас.

Я проклинал Эхнатона за то, что он растил меня в атмосфере любви и терпимости, позволяя мне чувствовать его обременительную человечность. Я предпочел бы железную дисциплину, царившую в былые времена, когда доступ к фараону, как и к любому другому богу, был бы мне строго заказан. Приемы такого воспитания я ощутил лишь тогда, когда во дворце уже командовали жрецы, свидетелем тому была моя спина. Будь Эхнатон окружен ореолом мистики и божественности, особенно в глазах своих детей и скромного слуги, каким был я, у нас не появилось бы возможности иметь собственные суждения.

По иронии судьбы, царствование, основанное на благих намерениях и поисках любви и мира, едва не погубило страну. И все потому, что о семейном конфликте знал только узкий круг людей, живших в маленьком городе. Вот в Фивах или Мемфисе ничего нельзя скрыть и ни на кого нельзя положиться.

Бедный безумец! Страдавший от неизлечимой болезни Эхнатон, конечно, знал, что он всего лишь человек, знал об отсутствии в себе божественного света и, как любой человек, захотел насладиться семейным счастьем, поддерживая иллюзию о своей божественной природе единственным способом, позволившим ему не порывать со своими верованиями и не изменять самому себе.

Опять этот холодный пот.

Возможно, он утратил веру. Не только в древних богов, но и в Атона, и в самого себя, и потому подчеркивал свою человечность. Придав ей официальный характер, он освободил свою семью от ига протокола и традиций, чтобы самому освободиться от традиционного лицемерия, однако его никто не понял. Возможно, он хотел изменить страну или, точно зная, что случится в будущем, хотел преподать своим детям урок человечности. Я со смехом представил себе, что сделал бы его отец, если бы у него родилось шесть дочерей.

Я так и не понял, был Эхнатон сумасшедшим или, напротив, слишком здравомыслящим. Возможно, его единственной ошибкой было то, что он отдалился от людей и позволил врагам узнать, что он слаб. Возможно, не препятствуй этому жрецы, его идеи проникли бы в египетское общество, хотя он никогда их открыто не провозглашал. Это служило доказательством его неуверенности в себе и в своей системе.

А может быть, жрецы постоянно держали фараона в изоляции, чтобы народ не узнал о его слабости и не потерял своей веры? Возможно, объяснение не может быть однозначным, но должно учитывать множество случайностей и совпадений.

Я потряс головой, так как опять столкнулся с неразрешимыми проблемами, и решил сосредоточиться на ближайшем будущем.

Вскоре я вновь оказался на борту обманчиво хрупкого корабля, который качало из стороны в сторону. Я думал о том, что боги, несомненно, существуют, ибо без их вмешательства эта ореховая скорлупка давно покоилась бы на дне моря.

Через несколько дней, прячась, словно преступник, я пробрался в расположение армии отца, но главнокомандующий, к моему негодованию, принял меня только через два дня. Ему нравилось заставлять меня ждать, чтобы, не проявив благоволения, ослабить мою решимость и сделать покорным, хотя он прекрасно меня знал и понимал, что подобные вещи со мной не проходят.

Наконец этот день настал. Достаточно изучив своего отца, я подошел и обнял его, не потому, что мне этого хотелось, а чтобы его позлить. Он поднялся и взял меня за руку, и это было немало, так как на большее он был неспособен.

– Я очень рад, что ты жив. Я все время думал о тебе.

– Надо полагать.

– Ну, и где ты был? Тебя следовало бы арестовать за дезертирство.

Я пропустил его колкость мимо ушей.

– Я искал убежище для Нефертити. Ты это прекрасно знаешь. Где Тут не смог бы ее найти. Тебе это кажется странным?

Он посмотрел на меня с непритворной озабоченностью.

– Ты думаешь, женщина, даже такая, как она, стоит таких усилий?

– Речь не только о ней. – Я сменил тему. Мне не понравился его тон. – Я разговаривал с Эйе.

– И он прислал тебя сюда? Старый лис!

– Нет, я пришел по собственной воле, чтобы помочь тебе сражаться.

– Помочь мне, говоришь? Хорошенькое дело! Сейчас перед Тутом уже стоит гонец, и прежде, чем мы закончим разговор, он прикажет тебя убить.

– Не думаю.

– Почему?

– У меня есть то, что ему нужно, и, если я буду мертв, он не узнает, где это спрятано. К тому же в его интересах, чтобы я был рядом с тобой, живой, и помогал тебе.

– Не слишком ли ты самонадеян?

Я иронично улыбнулся.

– Разве?

Хоремхеб пожал плечами.

– На самом деле ты прав. Не сегодня-завтра состоится битва, и она будет нелегкой. Ты знаешь, что у меня мало хороших командиров и закаленных бойцов. Однако не обольщайся. Даже если бы ты победил противника в одиночку, не думай, что Тут, забыв твои прежние грехи, позволит тебе вернуться в Фивы героем.

Я широко улыбнулся и, сдерживая смех, произнес, не ожидая благодарности:

– Спасибо и на том.

Когда я повернулся, чтобы идти, он спросил:

– Где она?

Я с улыбкой посмотрел на него:

– Ответив, я поставлю тебя под угрозу.

– А явившись сюда – нет? И с чего ты решил, что я боюсь Тута? Если бы не Эйе, ты бы ползал передо мной на коленях, а не пытался оскорбить своими дерзкими словами. Отвечай, разве Тут не решит, что ты сказал мне об этом? Чтобы развязать тебе язык, он может взять меня в заложники.

На этот раз я не смог не засмеяться.

– Но сначала ты выиграешь войну.

Выходя от отца, я столкнулся с Суром, тот обнял меня, как он один умел это делать.

– Мой безумный командир!

– Мой упрямый нубиец!

– Пойдем-ка выпьем, и ты расскажешь о своих приключениях. – Раскаты его смеха прозвучали, как львиный рык. – Говорят, ты вырвал из рук безусого мальчишки саму царицу Египта!

Я пожал плечами:

– Ну да.

Увидев на черном лице нубийца вытаращенные глаза, я рассмеялся. Сур понял, что это не бравада.

– И ты не боишься, что фараон сдерет с тебя кожу и разбросает куски твоего тела по пустыне?

Я снова пожал плечами:

– Ты меня выдашь?

Улыбка исчезла с его посеревшего лица.

– Не шути так. Здесь полно шпионов. Жрецы боятся, что твой отец получит слишком много власти, если выиграет войну.

Я произнес шутливым тоном:

– А что собираешься делать ты? Будешь сражаться с хеттами?

Сур посерьезнел и взял меня за руку.

– Я всю жизнь на войне, и в первый раз мне страшно! Я не боюсь биться с врагом и достойно умереть в бою, тогда Амон взвесит мое сердце с особым снисхождением к моим поступкам… Но сражаться против него…

– С чего ты взял, что тебе придется сражаться против Амона, Ра, Гора, Атона, Хатхор или Маат? Какая чушь! К чему волноваться о будущем? Ты солдат, а судьба изменчива. Быть может, ты умрешь от укуса змеи, или в своей постели, или от ножа ревнивой женщины.

Сур покачал головой. Он дрожал.

– Нет. Так сказал твой отец. Надо сражаться, не теряя бдительности, и, если мы победим, возможно, нам придется бежать, потому что всех командиров могут объявить предателями, даже твоего отца. Это очень щекотливая ситуация, и здесь я ничего не могу поделать, это выше моих сил.

Я вздохнул.

– Друг мой! Эти вопросы меня ничуть не беспокоят. Я уже давно утратил веру и могу сражаться хоть против самого Анубиса. – Я вспомнил сон. – Не забывай, я вырос среди богов.

– Что ты такое говоришь? – Сур стал трясти меня за плечи. – Ты сошел с ума!

Я вспомнил доброго Эхнатона.

– Отнюдь. Я в своем уме, хотя безумцев понимаю лучше здравомыслящих.

Высвободившись из его ручищ, я улыбнулся, чтобы его успокоить.

– Сейчас я слишком рассудителен. Так что пойдем напьемся.