Бывает же так! Вот многие не верят в приметы, но я вам докажу, что они всегда сбываются. Какой был позавчера день? Вторник, тринадцатое. Что случилось утром, когда я еще сидел дома? Я искал в буфете хлеб и перевернул солонку: Кого я встретил на улице, как только вышел? Девушку-горбунью, с большим родимым пятном, поросшим волосами, на лице. Я всех знаю в нашем квартале, но ее ни разу не видел. А в гараже что получилось? Я прошел под лестницей рабочего, исправлявшего неоновую вывеску. Кто из механиков в гараже первым со мной заговорил? Ну как его? И называть-то не хочется всем известно, что он приносит несчастье своей кривой рожей и злыми глазами. Хватит этого? Так нет, вот вам еще одно впридачу — отправляясь на стоянку, я чуть не раздавил невесть откуда взявшуюся черную кошку, перебегавшую мне дорогу — еле успел затормозить. Скрип раздался дьявольский.

На стоянке, на площади Фламинио, у Витербосского вокзала, мне долго ждать не пришлось. Было часов семь утра; и вот ко мне подбегают вприпрыжку, словно танцуя тарантеллу, мужнина и женщина — сразу видно, что прямо из деревни. Мужчина — низенький, коренастый, в черных штанах, перевязанных на животе кушаком, в жилетке, в рубашке без воротничка. Лицо у него плоское, заросшее черной бородой; он косой: веко одного глаза опущено, другой глаз широко раскрыт. Женщина, должно быть его мать, одета, как цыганка, в черную юбку с черной шалью; лицо желтое, что твой самшит, все в морщинах, а в ушах золотые серьги. Нагружены словно ослы — свертки, пакеты с салатом, узелки с помидорами. Он, ни слова не говоря, протянул мне клочок бумаги, на нем какими-то порхающими буквами, похожими на ноты, был написан адрес: «Площадь Полларола» — это как раз у рынка Кампо деи Фьори. Женщина тем временем ловко нагружала своим добром мое такси. Я повернулся, посмотрел и говорю:

— Вы что, решили, что это овощной фургон?

Он ответил, не глядя, сквозь зубы:

— Товар все хороший… Поезжай быстрее, мы торопимся.

Я включил мотор и помчался. Вдруг, слышу, он говорит женщине:

— Смотри, куда ноги ставишь… Помидор раздавила.

Ну, думаю, извозят мне такси. А когда мы приехали на площадь Полларола, я обернулся и вижу, что тут и взаправду настоящий разгром: повсюду листья салата, земля, вода, раздавленные помидоры, да не один, а несколько. Я разъярился и спрашиваю:

— А кто мне заплатит за испорченную кожу на сиденье?

— Чепуха, — сказал он, вынул из кармана платок и вытер самые грязные места на сиденье.

Я просто зашипел от злости:

— Чего уж тут вытирать… Одного убытку на тысячу лир!

Он даже не слушает. Стал помогать своей товарке выгружать свертки, то и дело повторяя:

— Быстрее, быстрее… Клади сюда!

Я закричал ему:

— Черт возьми, мало того, что ты косой, ты к тому же еще и глухой?.. Я тебя спрашиваю: кто мне теперь заплатит за испорченную кожу?

Выйдя из терпения, он повернулся:

— Ты что, не видишь, что я разгружаю?

— Я хочу, чтобы ты возместил мне убытки!

Наконец он все выгрузил.

— Держи, — сказал он и сунул мне деньги, — бери и отправляйся.

— Ты что, спятил? Сколько ты даешь?

— Мало, что ли?

— Это за поездку, ладно… А убытки? Мы стояли лицом к лицу. Женщина спокойно и неподвижно ждала неподалеку со свертками. Он сказал:

— Сейчас я тебе заплачу.

Оглядев площадь, которая в этот час была пустынна, он сунул руку в карман. Ну, думаю, деньги вынимает. Но он вытащил складной пастушеский нож.

— А это видал?

Я отскочил; он закрыл нож и добавил:

— Значит, договорились?

Не помня себя от ярости, я опять сел за руль, включил мотор, сделал круг по площади и на большой скорости поехал прямо на женщину, стоявшую все время неподвижно рядом с овощами. Каким-то чудом она успела отскочить, а я наехал на всю эту груду, сделав из нее месиво. Он закричал и вскочил ко мне на подножку. Я отнял одну руку от баранки и ударил его по лицу с такой силой, что ему пришлось спрыгнуть; но я потерял управление и поехал прямо на стену. В конце концов мне все же удалось выправить машину и повернуть. На мосту Витторио я остановился и осмотрел машину. Одно крыло было поцарапано и помято. Это уже не просто грязь — тут и правда убытку на несколько тысяч лир. Хорошо же я начал, нечего сказать.

В самом скверном настроении, кляня на чем свет стоит и мужиков и деревню, я сделал еще пять пустячных рейсов лир по двести-триста каждый. В два часа я остановился у центрального вокзала, в самом конце очереди такси. Пришел поезд, народ стал разъезжаться, такси уходили одно за другим. Ко мне подошел высокий грузный мужчина с чемоданчиком, лысый, лицо круглое, бритое, в пенсне. Он сухо сказал:

— Виа Маккья Мадама!

Никто не может знать всех римских улиц. Но почти всегда каким-то нюхом догадываешься, где какая находится. Но про эту виа Маккья Мадама я действительно услыхал в первый раз. Спрашиваю:

— А где это?

— Поезжайте до стадиона «Форо Италико»… а потом я вам покажу. Я, не сказав ни слова, поехал. Ехали, ехали. Проехали виа Фламиниа, мост Мильвио и направились вдоль Тибра к стадиону. Он кричит:

— Первый поворот направо, потом еще направо.

Мы были как раз у подножья Монте-Марио. За стадионом, где стоят обнаженные статуи, я поехал по круто поднимавшейся вверх улице. И вот посреди склона дощечка на палке среди кустарника, а на ней написано:

«Виа Маккья Мадама». Только это не улица, а скорее деревенская тропка, одна пыль да камни. Спрашиваю:

— Что, въезжать туда?

— А как же!

У меня вырвалось:

— Да вы прямо в темном лесу живете!

— Нечего острить… Улица как улица.

Я, как говорится, проглотил и поехал по проулку. Ям и камней не сосчитать; с одной стороны возвышался склон горы, весь заросший кустами дрока, с другой — обрыв. Вдали виднелась панорама Рима. Мы все поднимались и поднимались; иногда на поворотах было так тесно, что приходилось давать задний ход; но вот, наконец, после очередного подъела — ограда. Въезжаю в ворота, еду по площадке, посыпанной гравием, без деревьев, останавливаюсь неподалеку от белого домика. Пассажир, выйдя, торопливо, дает мне деньги. Я протестую:

— Это за рейс… А обратный путь?

— Какой обратный путь?

— Это пригород… Нужно оплатить обратный проезд.

— Ничего я не стану оплачивать… Никогда не платил за обратный проезд и не собираюсь.

И он поспешно пошел к домику. Я разозлился и кричу:

— Я останусь здесь, пока вы мне не заплатите за обратный проезд… Даже если придется ждать до вечера.

Он пожал плечами, дверь открылась, и он вошел в дом. В дверях, кажется, стоял кто-то в белом халате. Я посмотрел на дом. Жалюзи спущены; окна нижнего этажа зарешечены. Я тоже пожал плечами, сел в машину, которая уже начала накаляться под солнцем, вынул из кармана сверток с завтраком и стал не спеша закусывать среди глубокой тишины, поглядывая через край обрыва на панораму Рима. Жара меня разморила, меня стало клонить ко сну, и я продремал примерно с час. Проснулся я внезапно, ошалевший и потный, и увидел, что все кругом было как прежде: пустынная площадка, дом со спущенными жалюзи, солнце, тишина. Я стал неистово нажимать на клаксон, думая: «Кто-нибудь да выйдет».

На рев клаксона действительно из-за дома вышел черный человечек, по виду пономарь, в костюме из шелка-сырца; он подошел ко мне и спросил:

— Свободен?.

— Да.

— Тогда отвези меня к собору Святого Петра.

Я решил, что нет худа без добра — до Святого Петра неплохой рейс, и таким образом я оправдаю обратный проезд. Я включил мотор и поехал. Правда, когда я выезжал из ворот, мне показалось, что в окне кто-то делает мне знаки, чтобы я вернулся, но я не обратил на это внимания. Я стал спускаться по переулку поворот за поворотом; в каком-то узком месте дал задний ход. И вдруг вижу: по склону бегут сломя голову, хватаясь за кусты и размахивая руками, двое детин в белых халатах.

— Стой, стой! — кричат они мне.

Я остановился. Один из них открыл дверцу и без церемоний крикнул человечку, притаившемуся в глубине такси:

— Ну-ка, милый, вылезай… Без разговоров.

— Но меня ждет папа римский!

— Ладно, поедешь в другой раз… Вылезай!

Одним словом, тот сошел, парень сразу схватил его под руку, а другой тем временем объяснил мне:

— Он спокойный, поэтому мы оставляем его на свободе… Но с помешанными всегда нужно быть настороже.

— А что это за дом? Клиника для душевнобольных?

— А ты что, разве еще не догадался?

Нет, не догадывался… Вот, выходит, и возместил время, которое потерял там наверху, да еще и обратный проезд. Было уже за полдень, день действительно выдался злополучный. Я отправился на стоянку на бульваре Пинтуриккио и там — не поверите! — ждал около четырех часов. Наконец, когда стало уже смеркаться, подошел смуглый длинноволосый молодой человек, в пиджаке и рубашке с открытым воротом — какой-то прощелыга. С ним была девушка, красивая, легкомысленного вида. Он сказал мне:

— Отвези нас на Джаниколо.

Они сели, и я помчался как бешеный; но время от времени я смотрел в зеркальце, висевшее у меня над головой. На набережной Фламинио, в пустынном месте, он схватил девушку за волосы, откинул ей голову назад и поцеловал в губы. Она захныкала:

— Ну тебя, дурной!

А потом, конечно, обняла его за шею и вернула поцелуй.

И они целовались без конца… Я обычно отношусь благосклонно к парочкам, но в тот день, после стольких несчастий, я был зол как черт. Затормозив, я остановил машину и объявил:

— Приехали!

— Уже Джаниколо? — спросила девица, высвобождаясь из объятий. Губная помада у нее была съедена, волосы растрепаны.

— Нет, не Джаниколо… Но если вы не будете вести себя прилично, я дальше не поеду.

Он, как и подобает такому прощелыге, огрызнулся:

— А тебе какое дело?

— Такси — мое… Если хотите миловаться, отправляйтесь в кусты на Вилла Боргезе.

Он посмотрел на меня пристально, а потом сказал:

— Ладно, благодари бога, что я здесь с синьориной… Вези нас на Джаниколо.

Ничего не ответив, я отвез их на Джаниколо. Была ночь, они сошли, велев мне ждать, подошли к парапету и стали любоваться панорамой Рима. Потом вернулись. Он сказал:

— Теперь поедем к Кавальери ди Мальта.

— Но на счетчике уже тысяча лир.

— Поезжай, не бойся.

От Джаниколо до Кавальери ди Мальта конец немалый. Они, кажется, опять целовались, но мне уже было безразлично — я думал только о том, как бы получить свои денежки. Когда мы приехали в пустынный район Кавальери ди Мальта, они велели мне остановиться на площади у церкви святой Сабины. Там как раз вход в сад с высокими стенами, обращенный к Тибру. Они опять сказали, чтоб я подождал и пошли в сад. Было темно и тепло, последние ласточки порхали перед тем, как отправиться на покой. Магнолии так благоухали, что кружилась голова. Вот уж правда, настоящее место для влюбленных. Размышляя о том, что в конце концов они правы, что целуются, и что на их месте я делал бы то же самое, я спокойно ожидал их. С полчаса я отдыхал в тишине, в тени, овеваемый теплым ветерком. Неожиданно мой взгляд остановился на счетчике — две тысячи лир. Я вышел и направился в сад. И сразу же убедился, что сад пуст и на скамейках под деревьями нет ни одного человека. В саду были другие ворота, выходившие на улицу святой Сабины, там они, конечно, и прошли, а потом, нежно обнявшись, отправились, наверно, вниз, к Большому цирку. Короче говоря, они меня провели.

Мрачный, проклиная свою злую судьбу, я тоже поехал вниз. Светила луна. У обелиска Аксума меня остановил полицейский:

— Нарушение… Вы что, не знаете, что ночью не ездят с потушенными фарами?

Только у Колизея, наконец, нашелся клиент мне по сердцу — горбатый, в белой рубашке с открытым воротом и пиджаком под мышкой. Горб у него поднимался выше головы, а шеи совсем не было.

— Слишком поздно, — пробормотал я сквозь зубы.

— Что вы сказали? — спросил он, садясь.

— Ничего. Куда поедем?

Он сказал мне адрес, я включил мотор, и мы поехали.