Была пятница и тринадцатое число. Но я не придал этому никакого значения. Оделся, взял пятьдесят тысяч лир, которые был должен Оттавио, сунул их в карман и вышел из дому. Эти пятьдесят тысяч были долей Оттавио в одном дельце с фальшивыми бриллиантами, которое мы вместе обтяпали. Я должен был отдать их еще неделю назад.

Я ждал трамвая, и вдруг мне стало как-то ужасно досадно, что я должен отдавать деньги, которые очень пригодились бы мне самому. Оттавио ничем не рисковал. Он был хороший ювелир и просто поставлял мне товар. Я делал все сам и к тому же подвергался опасности угодить за решетку. Если бы меня сцапали, я, конечно, не выдал бы Оттавио. Я попал бы в тюрьму, а он по-прежнему спокойно работал бы в своем магазинчике и все так же сидел бы за стеклянной перегородкой с лупой в глазу. Мысль об этом не давала мне покоя. Садясь в трамвай, я почти решил, что не отдам ему ни гроша. Но это означало бы, что я не смогу больше прибегать к его помощи, а он был мастером своего дела; это означало бы также, что мне надо искать другого Оттавио, который может оказаться еще хуже. И потом это означало бы, что я, честный человек, не сдержал своего слова. Такого со мной еще никогда не случалось. И все-таки мне было очень жаль отдавать Оттавио эти деньги. Держа руку в кармане, я время от времени перебирал и ласково поглаживал ассигнации. Как-никак пятьдесят тысяч; когда я отдам их Оттавио, я выполню свой долг, но пятидесяти тысяч у меня не будет.

Меня одолевали сомнения. Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть.

— Не узнаешь меня, Аттилио?

Это был Чезаре, неудачник из неудачников. Я познакомился с ним после войны, во времена черного рынка, он торговал сигаретами. Невидимому, он, как говорится, так и остался сидеть в той же позиции. Вид у него был еще более жалкий, чем когда-либо: залатанное, выцветшее пальто было застегнуто до самого подбородка, но все равно видно было, что шея у него голая — без воротника и галстука; голова не покрыта, а в растрепанных, запылившихся волосах, как мне показалось, было полно всякого мусора, которого набираешься, ночуя по баракам. Сказать по правде, на него страшно было смотреть,

— Как дела, Чезаре? — спросил я растерянно.

— Сойдем на минутку, — сказал он. — Мне надо поговорить с тобой.

Не знаю почему, у меня мелькнула надежда, что я найду способ оставить у себя деньги, которые я был должен Оттавио. Я кивнул в знак согласия и стал пробираться к выходу. Трамвай остановился у вокзального скверика, расположенного неподалеку от виа Вольтурно, и мы сошли.

Чезаре отвел меня в укромный уголок и прошамкал:

— Есть у тебя тысяча?

— Тысяча чего?

— Тысяча лир… Я не ел два дня.

— Браво! — воскликнул я. — Ты попал в самую точку… А я-то только что думал, как бы мне получше пристроить тысячу лир.

Он понял, что я над ним смеюсь, и сказал жалобно:

— Ладно, если не хочешь одолжить денег, то хотя бы помоги мне.

Я осторожно спросил, чем я могу помочь ему.

— Взгляни сюда, — сказал он.

Я опустил глаза и увидел на его ладони испачканную в земле позолоченную монету с изображением женщины.

— Помоги мне продать эту римскую монету… Выручку пополам.

Я посмотрел на него и, сам не знаю почему, громко расхохотался:

— Римская монета… Римская монета… Докатился до подделки римских монет… Ну и ну… Римская монета…

Чем чаще я повторял «римская», тем больше смеялся. А он угрюмо смотрел на меня, держа монету в руке. Наконец он спросил:

— Позволь узнать, над чем ты смеешься?

Я посмеялся еще немного, а затем ответил:

— О таком деле не стоит и говорить.

— Почему?

— А потому, дорогой мой, что теперь даже дети знают, что такое эти римские монеты… Времена римских монет прошли.

Покорно положив монету в карман, Чезаре попросил:

— Одолжи мне тогда хотя бы двести лир.

В эту минуту я снова вспомнил об Оттавио и о деньгах, которые должен ему отдать. У меня теперь появилась надежда возместить их. В конце концов, чуть не каждый день читаешь в газетах о людях, которые попались на эти римские монеты. Почему бы эта штука не удалась и нам? Я сказал Чезаре:

— Мне жаль тебя… Я готов помочь… Но договоримся… Если засыпешься, ты меня не знаешь… Я — синьор, любитель древних монет… У меня есть деньги… Смотри.

Возможно, просто из чистого хвастовства я вытащил из кармана пачку ассигнаций и потряс ею у него под носом.

— У меня есть деньги, и что бы ни случилось, ты — жулик, а я тот, кого ты собирался обмануть… Договорились?

Он тут же с восторгом ответил:

— Договорились!

Я продолжал уверенно:

— Так вот, давай условимся, какую мы назначим цену за эту монету.

— Тридцать тысяч.

— Нет, тридцать тысяч — это мало… По меньшей мере шестьдесят… Сорок тысяч мне, двадцать тебе… Идет?

— Погоди, ведь мы же сказали пополам.

— Так ничего не выйдет.

— Ну ладно, двадцать тысяч.

— А теперь давай посмотрим, — продолжал я, — как нам получше обделать это дельце… Ты — землекоп… Рыл здесь котлован для нового вокзала… Нашел эту монету и спрятал… Ясно?

— Ясно.

— Монету сбываем так: я вмешиваюсь в разговор и говорю, что монета представляет большую ценность… Но надо найти имя какого-нибудь римского императора… Кого бы?

— Нерон.

— Нет, только не Нерон… Видишь, какой ты неуч… Кто же в Риме не знает Нерона?.. Это первый, кто приходит на ум… Надо другого.

Чезаре смущенно почесал подбородок.

— Я знаю только Нерона… О других я не слышал.

— Но римских императоров было очень много, — сказал я. — Не меньше сотни… Веспасиан, например, тот, что придумал писсуары… Неужели не знаешь?

— Ах, да — Веспасиан.

— Но Веспасиан тоже не годится… Пожалуй, поднимут на смех… Посмотри-ка, что написано на твоей монете… А ну дай мне ее.

Чезаре протянул мне монету, и я принялся ее разглядывать. На ней были какие-то стертые буквы: разобрать их было невозможно. Вдруг меня осенило:

— Каракалла… Тот, чьи термы… Понял? Каракалла.

— Пусть будет Каракалла.

— Значит, сделаем так… Разойдемся и будем держаться неподалеку друг от друга… Подходящего типа подыскиваю я… Когда я закашляю, значит, это он… И ты берешь его в оборот… Идет?

— Можешь не сомневаться.

Мы разошлись в разные стороны. Чезаре прохаживался по скверику, а я наблюдал за прохожими, стоя на тротуаре. Я знал, что в этом районе попадаются приезжие из окрестностей Рима — народ грубый и неотесанный, но с туго набитыми бумажниками. Они считают себя бог весть какими пройдохами. Не спорю, может быть, у себя в деревне, среди овец каждый из них действительно молодец, но в Риме все они кажутся сосунками. Теперь они проходили мимо меня с мешками и чемоданами, но я никак не мог выбрать подходящую жертву. Чтобы не было скучно ждать и чтобы напустить на себя солидность, я вынул из пачки сигарету и закурил. Не знаю уж почему, но первая же затяжка попала мне не в то горло, и я закашлялся. А этот болван Чезаре тут же бросился к какому-то белобрысому малому, который уже несколько минут вертелся в скверике, и тронул его за локоть. Все случилось так быстро, что я не успел вмешаться.

Пока Чезаре что-то говорил, я присматривался к этому парню. Он был небольшого роста и одет по-крестьянски: на нем была широкая куртка с лисьим воротником, широкие вельветовые штаны коричневого цвета и желтые, забрызганные грязью сапоги. У него было бледное и остренькое лицо, коротко остриженные волосы и под рябоватым носом светлые усики. Вид у него был дошлый. Но, по счастью, он смахивал на деревенщину. Он слушал Чезаре с любопытством, пожалуй даже с интересом. Наконец Чезаре сунул руку в карман и вытащил монету. Настал мой черед. Я понял, что отступать уже поздно.

Парень разглядывал монету, вертел ее так и сяк, а Чезаре что-то ему втолковывал. Я подошел к ним и важно спросил:

— Простите за нескромность… Это случайно не римская монета?

Чезаре обалдело взглянул на меня, а парень тихо ответил:

— Похоже, что да.

— Разрешите взглянуть, — сказал я, — я в этом кое-что понимаю… Я антиквар… Разрешите…

Парень протянул мне монету, и я, притворяясь очень заинтересованным, принялся ее тщательно рассматривать. Потом повернулся к Чезаре и строго спросил:

— Где ты ее взял?

Надо сказать, что грязный и ободранный Чезаре очень хорошо подходил для своей роли. Он захныкал:

— Чего вы ко мне пристали… Я человек бедный.

— Ладно, ладно, — сказал я, — не бойся… Я не шпик… Мне ты можешь сказать. Где ты ее взял?

— Я землекоп, — ответил Чезаре все так же жалобно. — Я нашел эту монету здесь, рыл котлован для нового вокзала… Может, вы скажете, сколько она стоит?

— Стоить-то она, конечно, кое-что стоит… Это монета императора Каракаллы.

— Вот, вот, Каракаллы, — сказал Чезаре. — Кто-то уже называл мне это имя.

Настал решающий момент. Я сухо спросил:

— Сколько?

— Чего сколько?

— Сколько ты за нее хочешь?

— Давайте шестьдесят тысяч.

Это была та сумма, о которой мы договорились, но если бы Чезаре не был таким дураком, он не ляпнул бы ее сразу, а прежде спросил бы: «А сколько вы мне дадите?» — или что-нибудь вроде этого. Все так же решительно, как человек, не желающий упускать подвернувшийся счастливый случай, я сказал:

— Даю за нее пятьдесят тысяч… Идет?

Тем временем я поглядывал на парня, который, как мне показалось, заглотил приманку. И действительно, он тут же предложил:

— Даю на десять тысяч больше… Уступаешь мне?

Он сказал это мягко и как бы уговаривая. Чезаре поднял на меня глаза и произнес извиняющимся тоном:

— Знаете… он первый… Мне очень жаль… но я должен отдать монету ему.

Парень, глядя на нас, покусывал свои белесые усики.

— Только вот денег у меня с собой нет, — сказал он. — Пойдем со мной, и я тебе заплачу.

— А куда?

— В полицию!

Чезаре, испугавшись до полусмерти, вытаращил на него глаза. Я понял, что должен вмешаться и притом со всею решительностью.

— Позвольте, а по какому праву?.. Кто вы такой?.. Вы что, полицейский агент?

— Нет, я совсем не полицейский агент, — ответил тот насмешливо, — но я и не такой дурак, каким вы оба меня считаете… Вам захотелось всучить мне фальшивую монету, не так ли?.. Пошли в полицию, там разберемся.

Чезаре с отчаянием во взгляде смотрел на меня. Вдруг меня осенило и я сказал:

— Вы ошибаетесь… Возможно, по виду он похож на жулика, я — на его напарника, а вы — на одураченную жертву… В действительности же я его не знаю, вы — не одураченная жертва, а я в самом деле антиквар… И монета подлинная… Я покупаю ее.

Я обернулся к Чезаре и скомандовал:

— Давай сюда монету и получай.

Чезаре повиновался, я отсчитал ему пятьдесят тысяч лир, принадлежащих Оттавио.

— Пусть это послужит вам уроком, — сказал я, обращаясь к парню. Поучитесь отличать честных людей от жуликов… Поучитесь разбираться в людях.

— А кто мне докажет, что вы не сговорились? — продолжал тот упорствовать.

Теперь, когда я заплатил за фальшивую монету, мне захотелось обругать его. Я уже ненавидел этого парня.

— Это мы-то сговорились?.. — сказал я, пожимая плечами. — Сразу видно, что ты из деревни… Может, в сыре ты и разбираешься, а в честных людях ни капли… Возвращайся-ка лучше домой.

— Вот как! — ответил тот задиристо. — Кому ты это говоришь? Не ори… Свинья.

— Сам ты свинья… и к тому же вонючая.

Я почему-то рассвирепел, может быть потому, что теперь считал себя правым. Он ответил:

— Мерзавец.

Я бросился на него, стараясь ухватиться за лисий воротник. Вокруг нас собралась толпа зевак, и нас разняли. Но я продолжал вырываться и кричать:

— Отправляйся торговать сыром… Неуч, чурбан, деревенщина.

Он ушел, пожимая плечами, и скрылся в толпе. Тогда я повернулся к Чезаре.

Когда я увидел, что его нет, кровь застыла у меня в жилах. Прохожие, оттащив меня от парня, пошли по своим делам. Чезаре не было ни перед вокзалом, ни в скверике, ни на площади дель Эзедра. Он исчез. А вместе с ним и пятьдесят тысяч лир. Я сделал такой отчаянный жест, что кто-то спросил:

— Вам дурно?

Дрожа от ярости, весь в поту, я бежал, задыхаясь, от площади до виа Виченца, где находился магазин Оттавио.

Оттавио, как обычно, сидел за своей стеклянной перегородкой. Толстый, неопрятный и небритый, он что-то разглядывал через лупу. Я вошел и, переведя дух, сказал:

— Знаешь, Оттавио, я не могу отдать тебе деньги… Если хочешь, возьми вместо них вот эту римскую монету.

Оттавио спокойно, не глядя на меня, взял монету, поднес ее к глазам и тут же расхохотался. Потом встал и, продолжая смеяться, похлопал меня по плечу:

— Римская монета! Римская монета! Ну и ну… Ты докатился до подделки римских монет!