Мне не везло с самого рождения. А все из-за того, что у меня совершенно нет подбородка. И ведь нельзя сказать, что это важная часть лица. Нос или глаза, например, гораздо важнее, но человека без подбородка все почему-то считают кретином.

Как не повезло мне с самого начала, так и пошло, и пошло… Тринадцати лет я остался сиротой, уехал к тетке в деревню, в Чочарию. Жизнь у меня там была, прямо скажу, собачья. А тут еще во время бомбежки в наш дом попала бомба, и я целые сутки пролежал под развалинами. И так чем дальше, тем все хуже и хуже… Известное дело: война, немцы, союзники, черный рынок, голод, никакой еды, кроме консервов…

Если верить пословице, что жизнь — это лестница, одни по ней поднимаются, другие спускаются, то я по этой лестнице жизни только и делал, что спускался. И все из-за подбородка, которого у меня нет, но которому полагается быть.

Докатился я по этой лестнице до такой точки, что, когда год назад мне удалось снять угол у одного швейцара в центре города и я начал кое-как перебиваться — то милостыню подадут, то какими-нибудь услугами заработаю на той самой улице, где жил, — мне показалось, что впервые в жизни я стал подниматься.

Вы не поверите, но выручило меня именно отсутствие подбородка. На этой улице было много больших магазинов — колбасных, винных, булочных, мясных, бакалейных. Клиентура у них была обширная, так что все они нуждались в человеке, который бы доставлял покупки, забирал пустую тару, бегал по поручениям. Когда владельцы этих магазинов увидели, что парень я крепкий, хоть у меня и нет подбородка, они сжалились надо мной: то один, то другой стали давать мне какую-нибудь работенку, так что я частенько получал чаевые.

На нашей улице было, кроме того, четыре или пять остерий и тратторий, — глядишь, иногда и тарелка супа перепадет. И все это из жалости — потому что у меня не было подбородка.

На мне была военная гимнастерка и заплатанные на коленках брюки. Дали мне пиджак; локти у него, правда, были продранные, но в общем он был вполне приличный. Другой добрый человек подарил мне пару ботинок. Короче говоря, через месяц я про себя решил, что невезение мое кончилось, больше того, что я и правда пошел в гору.

Вот иногда смотришь, едет по улице человек в машине или идет пешком… Ему все равно, что эта улица, что другая. Но если жить на ней, как я, проводить безвылазно целые дни, с раннего утра и до позднего вечера, тогда это для вас уже не просто улица, а целый мир, и каждый день открываешь в нем что-нибудь новое.

На этой улице, где я знал всех, вплоть до кошек, одни меня любили, другие относились ко мне безразлично, но были и такие, которые меня ненавидели. Хозяева магазинов и ресторанов меня любили, потому что я человек услужливый и покладистый. Парикмахер, хозяйка галантерейной лавки, хозяин парфюмерного магазина, аптекарь и многие другие относились ко мне безразлично, потому что я не нуждался в них, а они не нуждались во мне. Но была здесь группа молодых людей, которые ежедневно встречались у стойки в баре, — вот эти меня попросту ненавидели. Все они были спортсмены и только и делали, что спорили о футбольных командах да велосипедных гонках. Что ни говорите, а спорт делает человека безжалостным, заставляет держать сторону сильного и ненавидеть слабого.

А я был слабый. И вот стоило мне войти в бар, как они набрасывались на меня, начинали насмехаться, давать всякие прозвища.

Они прозвали меня «Неудачником». А произошло это так. Один раз затащили они меня в остерию, подпоили, а я под пьяную руку возьми да и пожалуйся, что, мол, меня с самого рождения неудачи преследуют. Отсюда и пошло. Как они только надо мной не измывались! Бывало, выдумают нарочно для меня какое-нибудь поручение, я и бегаю понапрасну. Или начнут с издевкой допрашивать:

— Ну как, Неудачник, какие у тебя еще неудачи были?

Или же с серьезным видом начнут советовать:

— Послушай, отрасти ты себе бороду, лучше будет… Никто и не догадается, что у тебя нет подбородка.

Вот уж правда коварный совет, борода у меня почему-то не растет. Появится несколько длинных тонких волосков — и все тут.

Бессердечная публика, скажу я вам. И все-таки, как я уже говорил, я шел в гору, то есть кое-как перебивался. Больше того: впервые в жизни я был одет-обут, сыт, имел кровать, крышу над головой и даже кое-какую мелочь в кармане. До того мне это было чудно, что даже не верилось… Я, бывало, все твержу себе: «Только бы не сглазили… Неужели долго будет так продолжаться?.. Только бы не сглазили».

И верно, счастье мое длилось недолго. Однажды, было это летом, вхожу я утром в бар — надо было взять ящик канистр с керосином и отнести клиенту и вижу в глубине зала стоят мои спортсмены, сбились в кучу и кого-то разглядывают. Я виду не подаю, направляюсь к стойке, будто не замечаю их вовсе. Но они меня заметили и позвали:

— Эй, Неудачник, поди сюда, взгляни-ка.

Я было хотел не обращать внимания, но один из них схватил меня за руку — пришлось уступить.

В глубине зала на стуле, прислонившись к груде рулонов туалетной бумаги, сидел какой-то субъект. Он рвал на себе волосы, бил себя кулаком по голове и плакал. На нем были вельветовые штаны и майка. Он все плакал, стонал, но рвал он на себе волосы и бил себя по голове только одной рукой: на месте второй у него была круглая гладкая култышка, похожая на маленькое колено. Когда он поднял обросшее черной щетиной помятое лицо, я увидел, что он к тому же одноглазый. Но этот его единственный глаз стоил двух — такой он был живой, блестящий, лукавый.

Спортсмены стали мне наперебой объяснять, что это очень несчастный человек — еще несчастнее меня: мало того, что он сирота, пострадал от войны, беженец, однорукий, одноглазый, — он еще и хромой. Затем они заявили, что он теперь мой конкурент, так как тоже нашел себе чулан где-то на нашей улице и будет заниматься тем же, чем и я, — иначе говоря, что он намерен меня отсюда вытеснить.

— У тебя не хватает только подбородка и, может, немного мозгов, заявил один из них, — а у него нет руки, нет глаза, и к тому же он хромой… Так что плохи твои дела, Неудачник.

Я сказал, что мне некогда, и хотел было уйти, но они меня не пустили:

— Раз вы два самых несчастных человека на этой улице, вы должны пожать друг другу руки.

Пришлось согласиться. Потом однорукий — вот продувная бестия — снова начал ломать комедию, рвать на себе волосы, бить себя по голове. И при этом кричал:

— Оставьте меня… Не хочу я больше жить… Дайте мне умереть… Пойду брошусь в Тибр… Да-да, пойду брошусь в Тибр.

В общем, такую разыгрывал комедию, что тошно смотреть было. Я в конце концов не выдержал и говорю:

— Да ни в какой Тибр ты не бросишься, можешь быть спокоен, уверяю тебя.

Он как зыркнет на меня своим хитрым глазом да как заорет:

— Ах так, не брошусь? Увидишь… Пойду сейчас же, — и сделал вид, будто действительно вот-вот встанет и пойдет топиться. А до Тибра как раз недалеко было.

Кончилось все тем, что его, конечно, не пустили да еще денег дали впридачу. После этого подхожу я к стойке.

— Давайте, — говорю, — канистры-то.

А хозяин мне:

— Ты уж извини, Неудачник, пусть эти канистры снесет он — он же гораздо несчастнее тебя… Каждому понемногу — человеку подмога.

В общем, не прошло и минуты, как тот утер слезы, ухватил своей единственной рукой ящик с канистрами, подбросил его на плечо и, прихрамывая, бодро-весело вышел из бара. А я остался с пустыми руками. Да еще эти спортсмены стоят вокруг меня, издеваются — мол, конкурент у тебя появился, гляди в оба, не то он выживет тебя отсюда.

Они, конечно, шутили, а вышло-то все именно так, как они предсказывали. Эта каналья Беттолино (его так прозвали за то, что он любил выпить и все вечера просиживал в трактире) знай дубасит себя по голове, по всякому поводу горькими слезами заливается. И до того доплакался — дескать, убогий я, однорукий, одноглазый, хромой, — что сумел вскоре перехватить у меня большую часть работы. Вхожу я, бывало, в магазин, чтобы отнести, как всегда, покупку или выполнить очередное поручение, а мне говорят:

— Мы уже договорились с Беттолино… Ты уж потерпи… он нуждается больше тебя… А ты приходи в другой раз.

Так продолжалось больше месяца. Только, бывало, и слышу:

— Беттолино нуждается больше тебя… Ты уж потерпи.

Ладно, я терпел, но знал, что долго так продолжаться

не может. Беттолино плакал, бил себя по голове, твердил, что утопится в Тибре, а сам процветал. Мне же снова не везло, как прежде, да что там хуже прежнего!

Терпению моему пришел конец после одного разговора с хозяином пекарни. Я обращаюсь к нему с просьбой, нет ли какой работы, а он мне заявляет:

— Послушай, Неудачник, мне кажется, ты немного зарвался. Ты же молодой, здоровый парень, полный сил, почему бы тебе не поискать нормальной работы! Ну, я понимаю — Беттолино. У него нет руки, нет глаза, он хромой… Но у тебя ведь все на месте, почему ты не идешь работать?

Что мне было ему отвечать? Что у меня нет подбородка? Но не подбородком же работают. Я промолчал, но с того дня понял, что на нашей улице нам двоим места нет: или я, или он.

Как-то утром, вскоре после этого разговора, я вспомнил, что надо отнести одному клиенту ящик минеральной воды. Беттолино выполнил точно такое поручение накануне — значит, в этот день была моя очередь. Иду я в бар, подхожу прямо к кассе и говорю хозяину, что пришел за бутылками. Хозяин в это время что-то подсчитывал, поэтому ответил мне не сразу. Потом, не отрываясь от бумаг, крикнул приказчику:

— Дайте-ка ему эти бутылки.

А тот отвечает:

— Мы уже дали их Беттолино. Ты, Неудачник, опоздал, вот мы и отдали ему… думали, ты уже не придешь.

— Да ведь еще рано, — говорю я растерянно, а сам чувствую, что весь дрожу от злости.

— Ну, он пришел раньше тебя, что ж теперь делать.

— Давно он ушел? — спрашиваю.

— Нет, только что.

— Ладно, я ему покажу, — говорю и выбегаю из бара.

Надо думать, у меня от ярости физиономия перекосилась, потому что спортсмены, присутствовавшие при этом разговоре, гурьбой повалили за мной на улицу.

Действительно, Беттолино с ящиком бутылок на плече ковылял по тротуару в пятидесяти шагах от меня. Я догнал его, схватил за руку, которой он придерживал ящик, и, задыхаясь, крикнул:

— Давай бутылки. Сегодня моя очередь.

А он повернулся и спрашивает:

— Ты что, ошалел?

— Говорят тебе, отдавай бутылки!

— А кто ты такой, чтобы тут командовать?

— Если не отдашь ящик, я отобью у тебя охоту жить на белом свете. Тогда узнаешь, кто я такой.

— Это кто говорит?

— Я говорю.

С минуту мы с ним препирались, потом я толкнул его, ящик упал, бутылки разбились и минеральная вода разлилась по тротуару. Беттолино, хитрая бестия, видит — парни идут за нами следом, и давай вопить:

— Вы свидетели… Это он разбил бутылки… вы свидетели.

Тут я совсем потерял голову. В кармане у меня был небольшой ножик. Я вытащил его и бросился на Беттолино… Схватил его за грудь, размахиваю ножом, а сам кричу:

— Убирайся отсюда, понял? Убирайся!

При виде ножа поднялся крик. Кто-то схватил меня за руку и начал ее выворачивать — нож упал на землю. Какой-то мальчишка изловчился и подобрал его. А Беттолино прыгает с места на место и вопит:

— Он меня убить хочет, караул! Он меня убить хочет!

Потом этот подлый трус, видя, что меня держат и что он вне опасности, как ударит меня своей култышкой в лицо, будто камнем саданул. Я взвыл, вырвался и бросился на него. А он, даром что хромой, ловко юркнул в толпу и давай прятаться за спины людей. А сам все кричит, что его убить хотят.

Тут я совсем обезумел. Я был словно разъяренный бык. Однажды я видел такого: от него все разбегаются, а он мечется, бодает рожищами и все впустую…

Бросился я на Беттолино, он — от меня… Толпа то расступится, то опять сомкнется. И каждый раз ему удавалось как-то от меня ускользнуть. Наконец Ренато — самый сильный из парней — схватил меня за руки.

— Довольно, стой! — говорит.

Надо сказать, что я был зол на него не меньше, чем на Беттолино. Повернулся я, да как дам ему кулаком по физиономии. Этот удар меня и погубил. Я тут же получил сдачи, да так, что свалился на землю. А когда поднялся, рядом стоял полицейский. Меня поволокли в участок. Из носа у меня текла кровь. Сзади шла толпа, а Беттолино где-то вдали все еще кричал, что его хотят убить.

Нож мой потом нашелся, и меня осудили. Когда же я вышел из тюрьмы, я понял, что история с Беттолино меня доконала окончательно. На своей улице я больше не показывался. Где раз не повезло, туда уж лучше не возвращаться.