Меня вечно преследуют неудачи, и я уверен, что в день моего появления на свет в небе сияла какая-нибудь несчастливая звезда или комета, а может, и какое-либо другое зловещее светило.

Помню, познакомился я как-то с одним механиком, который поехал работать во Францию, а потом вернулся. Он тоже жаловался, что ему не везет. Этот механик связался с какими-то парнями и ездил с ними ночью по городу на автомашине; подъехав к магазину, они прикрепляли цепь к железной шторе, потом машина трогалась, штора срывалась и, свертываясь, поднималась кверху, а они заходили в магазин и грабили. Так вот, у этого механика на груди была татуировка — гильотина, а над ней надпись: «Pas de chance», что по-французски означает: «Не везет!» Когда он играл своими мускулами, то казалось, что нож гильотины вот-вот сорвется и упадет; при этом он обычно говорил, что его ждет именно такой конец. Правда, на гильотину он не попал, но в тюрьму все же угодил на пять лет. Мне, пожалуй, тоже не мешало бы иметь такую надпись на груди, а еще лучше на лбу: «Не везет!» Я делаю то же, что и все, только у других это получается, а у меня нет. Значит, я невезучий, и уж ясно — кто-то желает мне зла, а вернее, весь мир ополчился против меня.

Я всегда старался работать честно — конечно, не честнее, чем другие, ведь, в конце концов, все мы рождаемся с грешками, и только один бог безгрешен. Вскоре после женитьбы я открыл на деньги жены сапожную мастерскую. Выбрал я квартал, где проживали разные служащие, и не ошибся. Дело в том, что служащие, бедняги, берегут свою обувь. Они работают в учреждениях, а поэтому у них должен быть приличный вид, они не могут ходить, как мы, простолюдины, в рваной обуви. Моя мастерская находилась в самом центре квартала, среди больших домов, в каждом из которых насчитывалось, самое меньшее, тысяча жильцов. На той же улице, как раз напротив меня, работал другой сапожник — полуслепой старик лет семидесяти. В тот день, когда я открыл свою мастерскую, он заявился ко мне и устроил скандал. Это был злой старикашка с совиными глазками, и моя жена даже посоветовала мне остерегаться дурного глаза. Я не послушался ее и плохо сделал. Сначала все шло гладко; я был ловким и симпатичным парнем, во время работы любил напевать, а для служанок, приносивших мне чинить хозяйскую обувь, всегда находил ласковое словечко, всегда шутил с ними. Моя мастерская превратилась чуть ли не в салон, ко мне приходили со всего квартала, и довольно скоро я переманил к себе всех клиентов старого сапожника. Старик злился, но поделать ничего не мог, так как я к тому же, стараясь избавиться от конкурента, брал за работу меньше. У меня, ясно, был свой план, и как только я увидел, что вся клиентура перешла в мои руки, я стал его осуществлять. Я применил систему чередования: одному клиенту ставил кожаную подметку, другому — из заменителя. Так продолжалось некоторое время. Когда же я увидел, что никто этого не замечает, я совсем осмелел и начал всем без разбора ставить картонные подметки. Правда, это был не обычный картон, а синтетический продукт, изготовленный во время войны, и я готов поклясться, что он был чуть ли не лучше кожи. Итак, работал я усердно, был всегда весел, всегда любезен, всегда в хорошем настроении, и все меня любили, за исключением, конечно, старика-сапожника. Я начал прилично зарабатывать, и как раз в эту пору у меня родился первый сын. Но однажды приключилась беда — один из починенных мною башмаков разъехался. Как это случилось, не знаю; возможно, виной тому был дождь. Пострадавший клиент явился ко мне с жалобой. И тут, как нарочно, все мои ботинки стали расклеиваться. А что в таких случаях бывает, всем известно: один сказал другому, и по всему кварталу пошли толки и пересуды, ко мне перестали ходить, и все вернулись к старику. Сидя у окна своей мастерской, старик теперь посмеивался и только знай постукивал молотком да подшивал подметки. А я тем временем надрывал глотку, пытаясь всем объяснить, что не моя здесь вина, что меня надул лавочник, но никто мне не верил. В конце концов нашелся человек, который откупил у меня мастерскую, а я взял вырученные за нее гроши и покинул квартал.

Я понял, что не стоило больше возиться с ботинками, и решил сменить ремесло. Еще мальчишкой я работал у одного водопроводчика и мечтал о своей собственной слесарной мастерской. На этот раз я тоже все хорошо обдумал. Выбрал один из центральных кварталов, где все дома были очень старые и водопроводные и канализационные устройства успели уже обветшать и проржаветь. Подыскал помещение на одной из мрачных сырых улочек, куда никогда не заглядывало солнце, — сущую дыру, между лавкой угольщика и прачечной. Накупил инструментов, несколько свинцовых труб, несколько раковин, кранов и заказал себе вывеску, на которой было написано: «Слесарно-механическая мастерская. Вызовы на дом. Предварительный расчет по требованию». Вскоре дело у меня пошло на лад. В ту зиму было очень холодно и даже выпал снег, так что трубы во всех этих старых, прогнивших домах лопались без конца. Кроме того, хороший слесарь встречается редко, и когда портится колонка в ванной или кипятильник для кофе, люди доверяются ему, как богу. Трудно даже представить себе, до какого отчаяния они доходят, когда в доме не идет вода или же когда заливает ванную: они звонят, умоляют, уговаривают, а как только работа выполнена, расплачиваются без звука. И в самом деле, слесарь — человек незаменимый. Поэтому-то все слесари держатся с достоинством, и горе тому, кто с ними плохо обойдется. Вначале у меня, как я уже сказал, все шло гладко. Правда, мастерская была темная и тесная, а на витрине только и было выставлено, что дюжина кранов, но меня часто вызывали, и довольно скоро работы стало мне хватать на целый день. И все было бы хорошо, если бы не появился другой слесарь, открывший свою мастерскую как раз напротив моей. Это был молчаливый белобрысый парень, небольшого роста, с головой, вросшей в плечи, словно у него вообще не было шеи. Этот малый задался целью переманить моих клиентов, и было ясно, что он решил добиться этого во что бы то ни стало. Я понял, что если не принять должных мер, то ему это может удаться. После долгих размышлений я наконец додумался, как удержать клиентов и, может быть, даже поставить дело на более широкую ногу. Предположим, мне нужно было исправить кому-нибудь колонку в ванной. Завинчивая гаечным ключом гайки, я слегка перекашивал старую, изношенную трубу с таким расчетом, чтобы она лопнула внутри стены. Ночью дом заливало водой, клиент вызывал меня, я ломал стену, менял трубу, а это уже была большая работа. Одним словом, я всякий раз что-нибудь портил, причем старался делать это не в том месте, которое я чинил. Благодаря этой системе я мог выдерживать конкуренцию и даже улучшил свое положение. К тому времени у нас родился второй сын, и мне дышалось легко, потому что на этот раз никаких неудач не было еще и в помине. Но никогда не следует торжествовать раньше времени. В своем рвении я зашел слишком далеко: в одной ванной комнате неожиданно взорвалась испорченная мной колонка, огонь перекинулся на стоявший там шкаф, а затем распространился по всей квартире. На беду за моей работой наблюдал какой-то мальчишка, по-видимому, страстный любитель техники. Стоит ли говорить о том, что пришлось мне пережить, — я едва не угодил на каторгу. И снова я вынужден был прикрыть свою мастерскую и убраться из того квартала.

Но я был упрям и решил в третий раз открыть мастерскую. Денег у меня оставалось к тому времени уже немного, а с двумя детьми на руках и с третьим в перспективе не на что было особенно надеяться. Я выбрал густо населенный квартал на окраине города, неподалеку от скотобойни, и открыл там небольшую матрацную мастерскую. На этот раз идея принадлежала жене, потому что мой тесть тоже был матрацником. Я купил швейную машину, металлические сетки, складные кровати, несколько кусков матрацной ткани, немного шерсти и конского волоса. Бедняжке жене, ожидавшей ребенка, приходилось шить на машине, а я выполнял более тяжелую работу, например расчесывал шерсть. Квартал был очень бедный, и заказы поступали редко. Нам лишь с трудом удавалось прокормиться, и я понимал, что на этот раз справиться с нуждой будет гораздо труднее. Однако ближе к весне дела наши стали поправляться: беднякам тоже хочется жить в чистоте, и они идут на любые жертвы, лишь бы содержать дом в порядке. И вот с наступлением весны многие женщины квартала стали приходить ко мне с просьбой починить им матрацы. Известное дело, так ведь всегда бывает: еще месяц назад никто ко мне не заглядывал, а теперь у меня просто рук не хватало. Стало ясно, что одному мне не справиться, и я взял себе подмастерье. Это был паренек лет семнадцати, и звали его Негусом, потому что он был смуглый и курчавый, совсем как абиссинский негус. Он относил и приносил матрацы, а я трудился в мастерской. Этот Негус приводил в отчаяние свою мать, работавшую прачкой. Однажды, когда я послал его оплатить какой-то счет, он не вернулся сразу в мастерскую. Он отправился на футбол и оттуда еще куда-то, а деньги прикарманил. И у этого парня хватило нахальства прийти потом в мою мастерскую и доложить мне, что у него украли бумажник. Я заявил ему, что он вор, а он ответил мне какой-то грубостью; тогда я дал ему затрещину и вытолкал вон из мастерской. С этого-то и начались мои новые неудачи. Негодяй стал разгуливать по кварталу и всем рассказывать, что, мол, недавно, когда у меня в починке было пять матрацев, я обнаружил в одном из них клопов и не только оставил их там, но еще пустил по парочке и в остальные четыре матраца. И это для того, чтобы к будущей весне мне снова прислали их для переделки. Сказать по правде, так оно и было, но что поделаешь, приходится как-то изворачиваться. Все люди как-то изворачиваются. И надо быть таким невезучим, как я, чтобы об этом узнали. В общем, началась чуть ли не революция: женщины осадили мою мастерскую и готовы были избить меня. Пришли даже из квестуры и отобрали у меня патент. После этого я продал швейную машину и прочее имущество, которого было не так уж много, и скрылся тайком, ночью, как вор.

Вот я и говорю, можно ли быть большим неудачником, чем я? Я хотел работать честно, спокойно, ну иногда немножко схитрить, но не больше, чем многие другие. Одним словом, я хотел быть хорошим тружеником, а вместо этого оказался безработным. Если бы у меня было немного денег, я открыл бы остерию, и поскольку ни для кого не секрет, что в вино добавляют воду, мне, может быть, удалось бы выбраться из трудного положения. Но у меня больше нет денег, и мне придется наняться к кому-нибудь в подмастерья, хотя известно, что тот, кто живет на жалованье, помирает с голоду. Да, я неудачник, а скорее всего, меня сглазили. Жена зашила мне в бумажник образок, и я всегда ношу при себе невесть сколько амулетов и талисманов. Кроме того, на входной двери я повесил подкову вместе со всеми гвоздями, которые были в ней. И все же я неудачник, был неудачником и умру неудачником. Гадалка, к которой я обратился, чтобы узнать у нее, кто же мне желает зла, взглянув на мою ладонь, воздела руки к небу и воскликнула:

— О! Что я вижу! Что я вижу!

Перепугавшись, я спросил, что же она там увидела.

И она ответила:

— Черную-пречерную звезду, сын мой… Все люди желают тебе зла.

— Что же мне делать?

— Что делать?.. Не падай духом и доверься богу.

— Но ведь я всегда выполнял свой долг, — попытался протестовать я.

— Сын мой, — вздохнула гадалка, — уж очень много людей желают тебе зла… К чему выполнять свой долг, когда люди желают нам зла? Разве только чтобы совесть была чиста.

— Совесть-то у меня чиста, — ответил я, — и этого мне достаточно. Все остальное меня мало касается.